Опубликовано в журнале СловоWord, номер 48, 2005
В бурную ночь 3 апреля 1886 года в г. Кронштадте родился Николай Степанович Гумилев.
Мать Гумилева, Анна Ивановна Львова – сестра адмирала Львова. Отец – Степан Яковлевич Гумилев – морской доктор, не раз совершавший кругосветные путешествия.
Коля и его старший брат были очень привязаны к матери. Когда сыновья были маленькими, она им часто читала из священной истории и рассказывала много сказок.
Дети воспитывались в строгих принципах православной религии.
С той поры, как я, еще ребенком,
Стоя в церкви сладко трепетал
Перед профилем девичьим ,тонким,
Пел псалмы, молился и мечтал,
И до сей поры, когда во храме
Всемогущей памяти моей
Светят освещенными свечами
Столько губ манящих и огней…
Когда семья жила в Петербурге, мальчики учились в гимназии. Здесь в восемь лет Коля начал писать стихи и рассказы.
Затем семья Гумилевых переезжает в Тифлис.
Он полюбил Кавказ, подолгу мог гулять в горах. В газете «Тифлисский листок» впервые было напечатано его стихотворение «Я в лес бежал из городов».
В 1903 году семья переезжает в Царское Село, где братья поступают в классическую гимназию, директором которой был поэт Анненский. Он обратил внимание на способности мальчика и оказал на него большое влияние.
В своем стихотворении «Памяти Анненского» поэт вспоминает:
Я помню дни, я робкий, торопливый
Входил в высокий кабинет,
Где ждал меня спокойный и учтивый
Слегка седеющий поэт.
Десяток фраз пленительных и странных,
Как бы случайно уроня,
Он вбрасывал в пространства безымянных
Мечтаний слабого меня.
После гимназии Николай уезжает в Париж и поступает в Сорбонну, где слушает лекции по французской литературе, но больше всего занимается своим любимым творчеством. Здесь он издает небольшой журнал, где печатает свои стихи под псевдонимом. В Париже рождаются мечты о путешествиях. Особенно тянуло его в Африку –
В страну, где в полночь
Непроглядная темень,
Только река от луны блестит,
А за рекой неизвестное племя,
Зажигая костры, шумит.
И в 1907 году. он пустился в путь. Впоследствии поэт с восторгом вспоминает обо всем виденном: как он ночевал с пилигримами, как разделял с ними скудную трапезу, как был арестован в Трувилле за попытку пробраться на пароход и проехать «зайцем». В 1908 году вышла книга его стихов «Романтические цветы». Сборник начинается стихотворением «Жираф»:
И руки особенно тонки, колени обняв.
Послушай: далеко, далеко на озере Чад
Изысканный бродит жираф.
Ему грациозная стройность и нега дана,
И шкуру его украшает волшебный узор,
С которым равняться осмелится только луна,
Дробясь и качаясь на влаге широких озер.
Вдали он подобен цветным парусам корабля,
И бег его плавен, как радостный птичий полет.
Я знаю, что много чудесного видит земля,
Когда на закате он прячется в мраморный грот.
Я знаю веселые сказки таинственных стран
Про черную деву, про страсть молодого вождя,
Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,
Ты верить не хочешь во что-нибудь, кроме дождя.
И как я тебе расскажу про тропический сад,
Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав…
Ты плачешь? Послушай … далеко, на озере Чад
Изысканный бродит жираф.
БЕАТРИЧЕ
Музы, рыдать перестаньте,
Грусть вашу в песнях излейте,
Спойте мне песню о Данте
Или сыграйте на флейте.
Дальше, докучные фавны,
Музыки нет в вашем кличе!
Знаете ль вы, что недавно
Бросила рай Беатриче,
Странная белая роза
В тихой вечерней прохладе…
Что это? Снова угроза
Или мольба о пощаде?
Жил беспокойный художник.
В мире лукавых обличий –
Грешник, развратник, безбожник,
Но он любил Беатриче .
Тайные думы поэта
В сердце его прихотливом
Стали потоками света,
Стали шумящим приливом.
Музы, в сонете-брильянте
Странную тайну отметьте,
Спойте мне песню о Данте
И Габриеле Россетти.
25 апреля. 1910 года 24-летний поэт женится на А.А. Ахматовой. В лирике Гумилева властно и неотступно «до самых последних дней» присутствует образ жены.
Я знаю женщину: молчанье,
Усталость горькая от слов,
Живет в таинственном мерцанье
Ее расширенных зрачков.
Несложный и неторопливый
Так странно плавен шаг ее,
Назвать ее нельзя красивой,
Но в ней все счастие мое.
Конечно, они оба были слишком свободными и индивидуально мыслящими людьми для пары воркующих сизых голубков. Их отношения скорее были единоборством: с ее стороны – самоутверждение, с его стороны – желание не поддаться никаким колдовским чарам и остаться самим собой, независимым и властным… Увы, власть над этой вечно ускользающей от него многообразной и не подчиняющейся никому женщиной была невозможна.
Сказала ты, задумчивая, строго:
«Я верила, любила слишком много,
Я ухожу, не веря , не любя
И пред лицом Всевидящего Бога,
Быть может, самое себя губя,
Навеки отрекаюсь от тебя».
Твоих волос не смел поцеловать я,
Ни даже сжать холодных тонких рук
И сам себе был гадок, как паук.
Меня пугал и мучал каждый звук –
И ты ушла, в простом и темном платье,
Похожая на древнее распятье.
А рядом с этим живет страсть к путешествиям, любовь к Африке.
И вот вся жизнь! Круженье , пенье,
Моря, пустыни, города,
Мелькающее отраженье
Потерянного навсегда.
Бушует пламя, трубят трубы,
И кони рыжие летят.
Потом волнующие губы
О счастье, кажется, твердят.
И вот опять восторг и горе,
Опять, как прежде, как всегда,
Седою гривой машет море,
Встают пустыни, города.
Когда же, наконец, восставши
От сна, я буду снова я –
Простой индиец, задремавший
В священный вечер у ручья?
Осенью 1910 года поэт отправляется в Абиссинию. «Я побывал в этой стране три раза и в общей сложности провел там почти два года». Он написал о своем путешествии в «Африканском дневнике». Эпизод о ловле акулы был напечатан в «Неве». Это путешествие он запечатлел в одном из лучших своих стихотворений «Пятистопные ямбы», носящем автобиографический характер и вошедшем в сборник «Колчан»:
Я помню ночь, как черную наяду,
В морях под знаком Южного Креста.
Я плыл на юг; могучих волн громаду
Взрывали мощно лопасти винта,
И встречные суда, очей отраду,
Брала почти мгновенно темнота.
Но проходили месяцы, обратно
Я плыл и увозил клыки слонов,
Картины абиссинских мастеров,
Меха пантер – мне нравились их пятна
И то, что прежде было непонятно,
Презренье к миру и усталость снов.
Восхищает любовь русского поэта-путешественника к таинственному континенту, его людям и культуре. Он трижды приходил в Африку как настоящий друг, а не как конкистадор-завоеватель. Сборник «Шатер» – дань его любви к Африке.
Оглушенная ревом и топотом,
Облеченная в пламя и дым,
О тебе, моя Африка, шепотом
В небесах говорит Серафим.
И твое раскрывая Евангелье,
Повесть жизни ужасной и чудной,
О неопытном думают ангелы ,
Что приставлен к тебе, безрассудной,
Про деянья свои и фантазии,
Про звериную душу послушай,
Ты на дереве древнем Евразии
Исполинской висящая грушей.
Сохранилось много рассказов о его мужестве, доходящем порою до безрассудства, когда однажды он прошел место, где для испытания греховности человека служили два больших камня и нужно было пролезть между ними. Тот кто застревал, умирал в страшных мучениях, и никто не смел протянуть ему руку. В этом месте валялось немало черепов и костей.
Сквозь Черкесские дикие горы.
И седых на деревьях стрелял обезьян,
Засыпал средь корней сикоморы.
На девятую ночь я увидел с горы –
Этот миг никогда не забуду –
Там внизу, в отдаленной равнине, костры,
Точно красные звезды повсюду.
И залитые кровью недели
Ослепительны и легки –
Надо мною рвутся шрапнели,
Птиц быстрее взлетают клинки.
Я кричу, и мой голос дикий,
Это мук ударяет медь –
Я носитель мысли великой,
Не могу, не могу умереть.
Словно молоты громовые
Или воды гневных морей,
Золотое сердце России
Мирно бьется в груди моей.
В стихотворении «Память»:
Знал он муки голода и жажды,
Сон тревожный, бесконечный путь,
Но святой Георгий тронул дважды
Пулею нетронутую грудь.
Для многих Гумилев – конкистадор, дерзкий завоеватель Божьего мира, певец земной красоты. Этим героическим образом часто заслоняется Гумилев-лирик, мечтатель, по сущности своей романтически-скорбный, принимавший жизнь такой, какая она есть, убегавший от нее в прошлое, в великолепие дальних веков, в пустынную Африку, в волшебство рыцарских времен и в мечты о Востоке «Тысячи и одной ночи».
Кончено время игры,
Дважды цветам не цвести.
Тень от гигантской горы
Пала на нашем пути.
Область унынья и слез –
Скалы с обеих сторон
И оголенный утес,
Где распростерся дракон.
Острый хребет его крут,
Вздох его – огненный смерч.
Люди его назовут
Сумрачным именем «Смерть».
Что ж, обратиться нам вспять,
Вспять повернуть корабли,
Чтобы опять испытать
Древнюю скудость земли?
Нет, ни за что,
Значит, настала пора.
Лучше слепое Ничто,
Чем золотое Вчера!
Вынем же меч-кладенец,
Дар благосклонных наяд,
Чтоб обрести наконец
Неотцветающий сад.
Гумилева влечет к изображению экзотических стран, где в красочных и пестрых видениях он находит зрительное, объективное воплощение своей грезы. Муза Гумилева – это Муза дальних странствий. В стихотворении «Капитаны» он вырывается на простор истинной, вольной и свободной поэзии.
На полярных морях и на южных,
По изгибам зеленых зыбей,
Меж базальтовых скал и жемчужных
Шелестят паруса кораблей.
Быстрокрылых ведут капитаны,
Открыватели новых земель,
Для кого не страшны ураганы,
Кто изведал мальстремы и мель.
Кто иглой на разорванной карте
Отмечает свой дерзостный путь.
Но наиболее ярки и выразительны его стихи, написанные в последний год его жизни. Они вошли в сборник «Огненный столп».
Вот отрывок из стихотворения «Душа и тело»:
Над городом плывет ночная тишь
И каждый шорох делается глуше,
А ты, душа, ты все-таки молчишь,
Помилуй, Боже, мраморные души.
И отвечала мне душа моя,
Как будто арфы дальние пропели:
«Зачем открыла я для бытия
Глаза в презренном человечьем теле?
Безумная, я бросила мой дом,
К иному устремясь великолепью.
И шар земной мне сделался ядром,
К какому каторжник прикован цепью.
Ах, я возненавидела любовь –
Болезнь, которой все у вас подвластны,
Которая туманит вновь и вновь
Мир мне чужой, но стройный и прекрасный.
И если что еще меня роднит
С былым, мерцающим в планетном хоре,
То это горе, мой надежный щит,
Холодное презрительное горе”.
Гумилев – поэт предчувствий. Может быть, в этом жутком мире он если не знал, то провидел свою судьбу:
…И умру я не на постели,
При нотариусе и враче,
А в какой-нибудь дикой щели,
Утонувшей в густом плюще…
А вот это – стихотворении “Робочий”
Он стоит пред раскаленным горном,
Невысокий старый человек.
Взгляд спокойный кажется покорным
От миганья красноватых век.
Все товарищи его заснули,
Только он один еще не спит:
Все он занят отливаньем пули,
Что меня с землею разлучит.
Кончил, и глаза повеселели.
Возвращается. Блестит луна.
Дома ждет его в большой постели
Сонная и теплая жена.
Пуля, им отлитая, просвищет
Над седою, вспененной Двиной,
Пуля, им отлитая, отыщет
Грудь мою, она пришла за мной.
Упаду, смертельно затоскую,
Прошлое увижу наяву,
Кровь ключом захлещет на сухую,
Пыльную и мятую траву.
И Господь воздаст мне полной мерой
За недолгий мой и горький век.
Это сделал в блузе светло-серой
Невысокий старый человек.
Предчувствуя гибель, он как бы подводит итог своей жизни, своему творчеству:
… Я – угрюмый и упрямый зодчий
Храма, восстающего во мгле.
Я возревновал о славе Отчей,
Как на небесах, и на земле.
Сердце будет пламенем палимо
Вплоть до дня, когда взойдут, ясны,
Стены Нового Иерусалима
На полях моей родной страны.
И тогда повеет ветер странный –
И прольется с неба страшный свет:
Это Млечный Путь расцвел нежданно
Садом ослепительных планет.
Предо мной предстанет, мне неведом,
Путник, скрыв лицо; но не пойму,
Видя льва, стремящегося следом,
И орла, летящего к нему
Крикну я… но разве кто поможет,
Чтоб моя душа не умерла?
Только змеи сбрасывают кожи,
Мы меняем души, не тела.
Революцию он не принял. Придерживался монархических взглядов и никогда этого не скрывал. Но все же «не было человека более далекого от политики, чем этот цельный и сильный выразительный жрец «Искусства для искусства». Он почитал себя поэтом не только по призванию, но и по званию; когда его спрашивали, кто он, он отвечал: «Я – поэт». Да он даже и в списках смертников «Правды» обозначен как «Гумилев, поэт». Николай Гумилев был расстрелян за якобы участие в контрреволюционном заговоре.