Перевод с английского Олега Вулфа
Опубликовано в журнале СловоWord, номер 48, 2005
Социализм, особенно в том виде, который был воплощен в жизнь первым социалистическим государством, Советским Союзом, часто критикуют за несовместимость с тем, что повсеместно подразумевается под “человеческой природой”. Согласно этому взгляду, человек по своей природе индивидуалистичен и в большинстве случаев движим соображениями личной выгоды. Даже принимая участие в коллективных акциях, люди в конечном итоге идут на это, руководствуясь личными интересами. Следовательно, любая политико-экономическая система, понуждающая людей к коллективизму в мышлении и деятельности, входит в противоречие с человеческим естеством и обречена на неудачу. Вне зависимости от того, придерживаемся ли мы этой трактовки причин падения Совесткого Союза и других соцстран, надо признать, что такой критицизм содержал рациональное зерно: даже наиболее твердые коммунисты с самого начала были убеждены, что судьба социализма, в конечном счете, будет решена его способностью создать “нового человека”, и были, таким образом, с головой вовлечены в представляющуюся бессмысленной борьбу по искоренению “последних капиталистических пережитков”.
Другое важное проявление “человеческой натуры” состоит в различиях между людьми там, где это касается разнообразия их способностей и склонностей в приложении к продуктивной деятельности. Одни становятся хорошими фермерами, другие – нет; кто-то хорошо кладет кирпичную кладку, другому лучше удается плотничество; у одних способности к счету, другим, напротив, нравится что-то делать руками; одни мечтают стать художниками, другие – инженерами, и т.д. и т.п. Прогресс человечества доиндустриальной эпохи был растянут на тысячелетия, что объясняется жизненной необходимостью для каждого быть «мастером на все руки и, следовательно, неумейкой во всем». Чтобы выжить в обществе традиционного сельскохозяйственного типа, человек должен был вести фермерское хозяйство, обрабатывать землю, охотиться, отстраивать собственное жилье, шить для себя одежду и т.д. и т.п. Нечего и говорить, что большинство оказывалось неприспособленным ко многим видам деятельности, необходимым для выживания, что было причиной человеческих несчастий и страданий не только вследствие нищеты, но и потому, что люди понуждались безвыходностью ситуации заниматься тем, от чего, обладая свободой выбора, с радостью бы отказались.
Этот конфликт между разнообразием природных способностей и склонностей человека, с одной стороны, и единообразием деятельности, в которую был вовлечен каждый, – с другой, был частично разрешен с началом процесса разделения труда, более полно – в завершающей фазе прединдустриальной эры, и еще более полно – на этапе зрелого индустриального развития. Последний, можно сказать, извлек максимальную выгоду из этого разнообразия врожденных способностей и склонностей, методом проб и ошибок, найма и увольнения назначая каждому тот вид деятельности, к которому он был наиболее полно предназначен природой.
Конечно, этот процесс был далек от идеала. Но люди в большинстве случаев получали возможность выбирать профессию или род деятельности, более-менее соответствующие их врожденной предрасположенности к ним, или, по мудрому заключению автора знаменитой книги “The Peter Principle”, возможность “достичь уровня собственной некомпетентности”. И, несмотря на то, что процесс этот безжалостно выкорчевывал и перемещал огромные массы людей, разрушал устоявшиеся основы их жизнедеятельности, в конечном итоге он привел к повышению личной отдачи от каждого индивидуума, что, наряду с ускорением развития науки и технологий, явилось причиной невероятного экономического роста, который человечество в целом переживает с начала Индустриальной Революции.
Одним из наиболее выдающихся и, как мы в дальнейшем увидим, принципиально важных аспектов разделения труда было то, что разделение это происходило в основном в границах одного социума, одной страны. В каждой из стран многие люди по-прежнему посвящали себя сельскому хозяйству, поскольку справлялись с сельским хозяйством лучше остальных, а также потому, что предпочитали фермерство любому другому занятию; остальные же переезжали в города, чтобы приступить к освоению различных видов деятельности, более-менее соответствующих способностям и склонностям каждого из них. В тех счастливых странах, где большинству было позволено извлекать пользу из такого выбора, жизнь становилась все лучше и лучше, и все большее число людей находилось в согласии с тем, чем им приходилось заниматься. Судя по результатам, разделение труда внутри одного общества – назовем его внутренним разделением – без сомнения, соответствовало “человеческой природе” и шло на пользу. Исходя из чего можно заключить, что в этих странах состояние «внутреннего равновесия» в той или иной степени было достигнуто.
Здесь, прежде чем продолжить, должно признать, какую важную роль разделение труда, а также свобода личного выбора как его органичная составляющая, сыграли в формировании индивидуальности (в исключительно современном смысле слова), или, цитируя Майкла Окшотта (Michael Oakeshott), «отдельного человека, чье поведение было отмечено высоким уровнем самоопределения и чья деятельность, по большей части, отражала личные предпочтения…»
Увы, это счастливое положение дел, похоже, подходит к концу. Как бы следуя классическому постулату диалектики Гегеля (конфликт-разрешение-конфликт), нынешнее состояние глобализации начинает нарушать это “внутреннее равновесие”. Ибо одной из наиболее значительных особенностей сегодняшней глобализации, возможно, ее raison d’etre, является международное, или внешнее, разделение труда, находящееся в прямом конфликте с внутренним. В соответствии с этим внешним разделением, уже не индивидуумы, но целые страны рассматриваются в контексте их способности к решению тех или иных производственных задач. Таким образом, одни страны назначаются (невидимой рукой рынка) на роль главных поставщиков натуральных ресурсов, другие – производителями определенных товаров, третьи ориентируются на предоставление финансовых услуг, тогда как прочие, включая целый африканский континент, похоже, остаются незадействованными.
Производственный сектор, некогда бывший важнейшей составляющей экономической стабильности так называемых развитых стран, постепенно, но неотвратимо, перемещает свои мощности в страны с дешевой рабочей силой. В некоторых случаях, как это произошло с производством телевизоров в США, исчезают целые отрасли. Как следствие – пока развивающиееся страны быстро превращаются в средоточие товарного производства, жители развитых стран, потерявшие соответствующие рабочие места, вынуждены искать работу в расширяющихся секторах информационных технологий, финасовых и социальных услуг.
Сегодня назрели два вопроса, наиважнейшие для судеб человечества. Первый: возможно ли столь фундаментальное разделение труда между странами. И второй: даже если возможно, желательно ли оно. Только будущее развитие событий способно дать нам ответ на первый вопрос, хотя трудно представить, каким образом миллионы рабочих, обслуживавших конвейерные линии, технологов, инженеров, научных работников и т.д., развитого мира, во все возрастающем числе лишаемые новой практикой международного разделения труда возможности реализовать свой опыт, могут переквалифицироваться в официантов и поваров, превратиться в сторожей, водителей такси, бухгалтеров, агентов по продаже недвижимости, специалистов по компьютерам, банковских работников и т.п. Пока что результаты не обнадеживают. Все большее число людей, в прошлом активно вовлеченных в экономику, не может найти работу и, похоже, обречено до конца своих дней на безработицу. Этот социальный феномен настолько нов и необычен для индустриальных стран Запада, что социологи, в попытке описать ситуацию, вынуждены были запустить в обиход новый термин – “workless households”, т.е. обремененные домашним хозяйством семьи, где никто не работает. Более того, непреднамеренное безделье в развитых странах, даже если жизненный уровень его жертв и поддерживается по-прежнему состоятельными обществами этих стран на значительно более комфортабельном уровне, нежели жизненный уровень обитателей остального мира, способно привести к развитию хронических депрессий, психических заболеваний, умножению хаоса и росту числа самоубийств.
Все это приводит нас ко второму вопросу, а именно – к вопросу о желательности этого нового, решительного разделения труда между целыми странами. И мы не только не можем, но и не должны ждать, пока будущее само ответит на этот вопрос. На кону сложная проблема человеческого счастья, какой бы простой она, может быть, ни казалась. Даже тех, кто достаточно гибок для того, чтобы перестроиться и найти себе место в условиях новой экономики, нельзя назвать удовлетворенными таким развитием событий, и тому есть серьезная причина: большинство новых рабочих мест требует гораздо меньшего уровня компетентности и опыта, а также, добавим соль на рану, менее, а то и существенно менее оплачиваемы. Слабые попытки компенсировать общее падение качества новых вакансий за счет их дутых определений, вроде печально знаменитого преобразования “мусорщика” (“garbage man”) в «инженера-специалиста по санитарии» (“sanitation engineer”), никого не могут обмануть и лишь повышают уровень социальной неудовлетворенности и общего разочарования. Похоже, настало время еще раз поднять тему человеческого счастья – предмет, представлявшийся как древним, так и недавним нашим предкам столь важным и захватывающим, и который мы почти полностью упустили из виду в сутолоке и суматохе своей будничной жизни.
Существует множество возможных определений счастья. Мы можем спорить о том, какое из них представляется наиболее полным, но вряд ли кто-то станет отрицать, что счастье является одним из важнейших аспектов человеческого существования. Настолько важным, что пункт о “достижении счастья” был включен в Декларацию Независимости американскими отцами-основателями – наряду с положениями о равенстве и неотъемлемом праве на жизнь и свободу (они ведь не имели в виду “жизнь в тихом отчаянии”, не так ли?). Самое краткое и простое определение счастья, которое приходит на ум, – это когда делаешь то, что нравится, и любишь то, что делаешь. Иными словами, одним из главных источников человеческого счастья является реализация индивидуумом его, или ее, потенциала, посвящение себя тому делу, которому он соответствует и к которому склонен, которое наиболее гармонично сочетается с его “человеческой природой”. Конечно, в этом определении нет ничего нового. «Я вижу, что нет иного счастья для человека, кроме как счастье в своем труде, ибо это есть жребий, назначенный ему», сказал Экклезиаст примерно три тысячи лет назад. И если дело обстоит именно так, сегодняшняя глобализация потерпела в этом отношении жестокое поражение, т.к. посредством международного разделения труда, являющегося ее стержнем, лишила и лишает миллионы мужчин и женщин возможности реализовать свой человеческий потенциал, обрести счастье в труде. Ибо насколько внутреннее разделение труда соответствовало “человеческой природе”, настолько внешнее находится в противоречии с ней. И разрешения проблемы, диалектического или иного, не видно. Путь назад закрыт: реку Истории не повернуть вспять. Продвижение вперед связано с неопределенностью, и покамест мало свидетельств тому, что дела хороши уже постольку, поскольку, в конечном итоге, все должно встать на свои места. Напротив, чем дальше, тем яснее становится, что ничего хорошего впереди нас не ждет.
Даже поверив сторонникам глобализации на слово в том, что со временем она принесет пользу каждому (в чем мы сегодня далеко не уверены), нельзя упускать из виду то обстоятельство, что они говорят только о пользе экономической и что вопросы индивидуального удовлетворения и реализации личности не просматриваются, так сказать, на экранах их радаров вообще. В противном случае эти люди должны были бы признать, что глобализация/международное разделение труда напрямую противостоит как минимум одной особенности человеческой натуры, а именно – деятельной стороне этой натуры, и только ее потребительская ипостась получит свое, если (и это “если” – огромно) глобализация обеспечит постоянно возрастающий объем тотального благосостояния, распространяемого все шире и шире. То есть лучшее, что они могут предложить, состоит в следующем: насколько мы выигрываем в качестве потребителей, настолько же мы теряем как производители. Хорошо ли это? Стремимся ли мы променять творческое удовлетворение от реализации личности на материальные выгоды? Да и была ли сама возможность такого выбора когда-либо нам предложена?
Итак, по истечении 4000 лет цивилизации, похоже, пришло время ответить на старый и, возможно, самый главный вопрос: «жив ли человек хлебом единым?» Или на его более современную версию: в том случае, если у тебя достаточно “хлеба”, т.е., продуктов материального обеспечения, которые в состоянии предложить современная экономика, удовлетворишься ли ты только этим и ничем другим? И честным ответом каждого из нас, более того, ответом, поддержанным всем аккумулированным опытом человечества, будет твердое “нет!” В конечном итоге, значительно более важной для любого, куда более созвучной “человеческой природе” является именно проблема реализации личностного потенцала, а не все возрастающее потребление. Пустая жизнь есть пустая жизнь, пусть даже и проведенная в особняке, прилегающем к соседнему, с видом на припаркованный снаружи собственный вседорожник.
А что же по поводу свободы, этой величайшей добродетели как для либертарианцев в целом, так и для американских консерваторов, наиболее последовательных сторонников современной глобализации, в частности? Каким образом проблема свободы затрагивается международным разделением труда, этим мощным движителем глобализации? Чтобы ответить, еще раз процитируем Майкла Окшотта, непогрешимого патрона американских консерваторов, чей послужной список в качестве признанного чемпиона свободы личности безупречен. В своем эссе “Политическая экономия свободы” (1949) он утверждает: «Свобода, отделяющая человека от рабства, есть не что иное, как свобода выбора и продвижения среди автономных независимых организаций, фирм, покупателей труда…» Настолько, насколько интернациональное разделение труда ограничивает свободу выбора, (что, безусловно, происходит сейчас в странах, вовлеченных в это разделение), ограничивается и свобода индивидуума. Что, в свою очередь, приводит в движение глубоко негативные социальные процессы. Потому что страна, которая не в состоянии предоставить своим гражданам весь спектр имеющихся возможностей самореализации личности, ответственна за неудовлетворенность и разочарование своего населения. Это ведет к постепенному ухудшению ее общего состояния, а там – и к распаду политического организма, аналогичному процессам, происходящим в человеческом организме в сходных обстоятельствах, когда он лишается всего многообразия необходимых питательных веществ и понуждается к выживанию за счет нескольких основных продуктов питания, постепенно переходя от здорового состояния к болезни.
Более того, потенциальные политические последствия прогрессирующих неудач этих обществ в их попытках использовать “лучших и умнейших” даже более зловещи. Поскольку тысячи высокообразованных и творчески одаренных людей, будучи не в состоянии самореализоваться и найти высокооплачиваемую работу, с неизбежностью понуждаются личным и общественным страданием, крайней бедностью к поискам объяснений происходящему и требуют этих объяснений. Так как образованные и одаренные люди редко (и тому есть оправдания) склонны к тому, чтобы винить самих себя в своей социальной отверженности и порождаемой ею бедности, они рано или поздно обращают взгляд на недостатки и пороки общества, являющиеся истинной тому причиной. Следовательно, они-то и составляют среду, где возникают революционные теории, откуда появляются марксы и ленины, муссолини и гитлеры, в свою очередь снабжающие массы необходимыми духовными обоснованиями и идеологическими формами растущего недовольства. Зачастую это ведет к кровопролитным революциям. Таким образом, общество, лишенное возможности обеспечить занятостью своих наиболее образованных и одаренных граждан, играет с огнем. Никто не будет оспаривать утверждения, что “растрачивать ум впустую – ужасно”. Но за этим утверждением стоит большее: ум, растраченный попусту, способен на ужасные вещи. Этот урок был преподан нам Историей многократно, и поскольку мы обучаемся крайне медленно, нет никаких оснований надеяться на то, что она избавит нас от этого инструктажа в будущем. История не закончилась в 1989 году, несмотря на самообольщение по поводу так называемых “победителей” в противостоянии капиталистической и социалистической систем. Хотя победитель, по самой своей природе, предпочитает статус-кво, проигравший смотрит на происходящее другими глазами и всегда ищет переигровки. Рассерженные и склонные к насилию толпы протестующих, преследующие Большую Восьмерку по всему земному шару, как стая слепней (или, используя аналогию с мифом, подобно безжалостным Эриниям, – богиням мести), состоят из людей, о которых мы говорили выше, – молодых, образованных маргиналов, более того, – людей, которых “система” больше не в состоянии кооперировать, ибо благодаря международному разделению труда, все меньше жизненного пространства остается для них в их собственных странах. И они – не что иное, как предвестники грядущих перемен.
Говоря об Истории, надо признать, что это, скорее, спорный пункт – выяснение с позиций сегодняшнего дня, была ли пре-индустриальная необходимость каждому быть мастером на все руки большим отклонением от «человеческой природы», чем пост-индустриальное понуждение всех заниматься одним и тем же, поскольку и то и другое вызывается слепым пренебрежением разнообразием способностей и склонностей индивидуумов. Более того, оглядываясь еще раз на неудачу социализма, можно признать, что на этот раз не имеет значения, социализм, или капитализм, в его глобализованной инкарнации, идет вразрез с “человеческой природой”, обрекая себя на поражение.
Исходя из вышеизложенного, Человеческая История приводится в движение отнюдь не производительными силами, как это представлялось марксистской диалектикой, но беспрестанным стремлением человека к счастью, к удовлетворению от посвящения себя тому, чему он в своей природе наиболее полно соответствует. И кто знает, – возможно, утопическая коммунистическая мечта – от каждого по способностям, каждому по потребностям (не по желаниям!) – однажды, далеко в будущем, будет реализована. Конечно, это очень общая и, скорее, расплывчатая мечта, базирующаяся в основном на том бесспорном факте, что мы, люди, – крепкий орешек, и всегда были способны противостоять вызовам благодаря своей способности к адаптации и новаторству. Что ж, мы можем преуспеть и на этот раз. По крайней мере, есть надежда. В конечном итоге, это все, что нам остается. Не план, не видение, просто надежда, вечный спаситель человечества.
Торонто,сентябрь 2005
Перевод с английского Олега Вулфа