Интервью
Опубликовано в журнале СловоWord, номер 47, 2005
Интервью Юлии Богуславской с Иваном Елагиным
Ю.Б.: Иван Венедиктович, я хочу прежде всего обратиться к вам с вопросом, который постоянно подвергается обсуждению, вопросу о том, существует ли русская поэзия одна, наша общая русская поэзия, или две, одна развивающаяся там на родине, в России, а другая – эмигрантская поэзия.
И.Е.: Я думаю, что правильней сказать, что ответ может быть и такой, и такой. Конечно, развиваются два, как бы, русла, но неизбежно их слияние, в конце концов это должно стать одним. И мы видим этот процесс, медленный уже сейчас происходит, скажем, воиновские стихи*) сегодня уже изданы в Советском Союзе и часть общей нашей литературы. То же произошло и с Цветаевой. То же, вероятно, в свое время произойдет и с Георгием Ивановым, и с Ходасевичем и, надо надеяться, со многими другими. Так что, в общем, это несущественное разделение, это одна литература, но разделенная не по литературным причинам.
Ю.Б.: Как вы видите тенденции развития русской поэзии?
И.Е.: Я не думаю, что есть какие-то такие тенденции. Есть индивидуальности, есть поэты и, надо полагать, и будут. Русская земля не скудеет талантами. А тенденции очень трудно, потому, что каждый большой художник – это есть уже отдельная планета, отдельная тенденция, если хотите. Так что я думаю одно, что явно для меня, что все больше и больше отвоевывают художники и внутри Советского Союза сферу, что ли, искусства. Я оптимист и радуюсь каждой свежей строчке и надеюсь, что этот процесс остановить уже нельзя.
Ю.Б.: Можете ли вы вспомнить какие-нибудь имена новые, молодые, которые, мы надеемся, украсят небосклон русской поэзии?
И.Е.: Ну, я не так хорошо знаю, но то, что попадалось на Западе, скажем, Ирина Ратушинская это, конечно, настоящий поэт. И не одна она. Я читал стихи Лиснянской. Мне показалось – это очень все настоящее значительное искусство. Не говоря уже о тех молодых, которые уже перестали быть молодыми. Это Евтушенко, Ахмадуллина, Вознесенский. Это уже прочно завоевавшие себе место художники.
Ю.Б.: Как вы рассматриваете творческий путь таких поэтов, как Вознесенский, как Евтушенко, за которыми вы давно наблюдаете, которых вы знаете лично? Что вы думаете о их развитии?
И.Е.: Это очень трудно сказать и счет сейчас подводить не время. В творчестве всякого крупного художника есть, ну, что ли, проходной материал, то, что отсеется, то, что окажется ненужным со временем. Но так как эти художники создали, в общем, довольно много, то после того, что отсеется, останется многое. Это не обойдешь, той обстановки, той атмосферы, в которой им приходилось работать. И эта обстановка требовала или полного молчания, или некоторой сделки, что ли, со временем и, конечно, им всем приходилось поступаться иногда. И я не думаю, что я, живя в атмосфере свободы, имею право на какие бы то ни было обвинения, или требования от кого бы то ни было, каких-то героических поступков. Я повторяю, я радуюсь каждой свежей строчке там написанной и каждой свежей мысли там высказанной.
Ю.Б.: Иван Венедиктович, я знаю, что вы большой любитель кино и знаток, что вы преподаете курсы по этой теме. Я знаю, что в этом году вам удалось посмотреть ряд последних советских фильмов. Что вы думаете о тенденциях развития советского кино, как вам представляется, совпадают ли пути развития кино и поэзии в данный момент в Советском Союзе?
И.Е.: Во-первых, я не считаю себя знатоком, хотя курс по экранизации литературных произведений я читал в Университете. Но уже начиная с послевоенного времени, начиная с таких фильмов, как, скажем, «Летят журавли», я вижу в советском кино поворот некий к проблемам личностным, проблемам общечеловеческим в большей мере, чем к фанфарам, трубам и к такому, ну что ли, пропагандному искусству. Конечно, эти моменты еще сохраняются и они есть, но, как мне думается, все в меньшей и меньшей степени. И я должен сказать, что я с большим подъёмом и радостью смотрел «Вокзал для двоих» и «Чучело». Мне показались эти фильмы сильными по своей тематике, по своему показу человеческих характеров и актеры, в них занятые, мне показались очень серьезными мастерами своего искусства. Я повторяю, если кино и дальше пойдет по этому направлению, то это свидетельствует о неком раскрепощении искусства. Я не максималист. Я радуюсь каждому светлому пятну, которое мне удается там увидеть.
Ю.Б.: Над чем вы лично работаете в последнее время?
И.Е.: Ну, как всегда, с одной стороны, я занимаюсь переводом американской поэзии. Сейчас я перевожу Робинсона Джеферса стихи. Как всегда я готовлю очередную книгу своих стихов. Кроме этого, мне бы очень хотелось, я сейчас собираю стихи покойной Ольги Николаевны Анстей – поэта, по-моему, очень значительного, может быть, с таким тихим и приглушенным голосом, но поэта редкого у нас потому, что ее стихи, как бы, окрашены, неверное слово «окрашены», но в ее стихах очень много религиозного сознания, религиозного чувства, такого нутра, которое несвойственно, как мне кажется, нашему поколению, очень многим из нас. Не говоря о том, что она просто мастер стиха вне сомнений. Мне хотелось издать ее сборник. Я как раз занят сейчас тем, что подбираю ее стихи и готовлю к печати. Не знаю, удастся ли мне это.
Ю.Б.: Не расскажете ли подробней о том сборнике, о сборнике ваших стихов, который вы готовите в настоящее время.
И.Е.: Ну, я не думаю, что этот сборник имеет какое-то особое значение по сравнению с другими моими сборниками. Это просто последние стихи и думаю даже, что они могут быть немножко даже и бледнее, поскольку с годами художник, во всяком случае, моего плана, не ощущает уже так остро и, может быть, не дерзает больше говорить так образно. Вы знаете, чем больше живешь, тем больше, в общем, становишься проще, если ты не Мандельштам, который шел наоборот от простоты к сложности. Но мне уже как-то не хочется очень образно и очень орнаментально говорить. Мне хочется говорить очень просто, очень спокойно. Это, наверно, свойство уже возраста.
Ю.Б.: Я надеюсь, вы познакомите наших слушателей с некоторыми из ваших последних стихов.
Август 1986, Мидделбери.