Опубликовано в журнале СловоWord, номер 47, 2005
В час, когда изменчивый полдень,
с подозрительно-ярким спектром,
на манер стареющей дамы,
вдруг включает все цвета светофора,
получается чуть безвкусно
и трагически-сексуально.
За проекты капелл сикстинских
и домов игорных воюя,
полдень вторит цинизму улиц,
в этом пафос не замечая…
Не секрет, что цинизм и пафос –
на поверку орел и решка
мелковатой монеты страха,
но об этом немного позже…
В этот час удушливо-яркий
в незатейливо-серой робе,
через сумрачный вход служебный,
на дежурство поэт уходит.
И поэту не интересны
ни медведь, ни орел, ни решка…
Он идет по пыльному коридору,
созерцая знакомый набор напрасностей:
канцелярский стол и почтовый короб,
акт по технике безопасности;
раскаленно-красный огнетушитель
и бокал с наклейкой «Атлантик-сити»…
Здесь былых поколений вещие тверди
и усопших вахтеров пьяные лики,
здесь бывали крысы и дядя Педро
полирует руль грузового лифта.
Эх насилие, литература!
Ирвинг Шоу. Чарльз Буковски…
Здесь трусы из «Симса» спрятала дура,
эаходившая к сменщику Педро в гости.
Здесь в иные годы вершились моды –
намечались клоны дворцов и хижин
и честной народ, что вчера с парохода,
стал нетленным героем тиражных книжек.
Одержал победу честной народ
(с пересохшим нёбом, под горячим небом).
Здесь фронтир столетий – служебный вход.
Отыскать бы выход теперь служебный…
ПИСЬМО
Сергею Лешакову
Где же ты Сережка Лешаков –
камерный поэт из Кустаная,
маргинал не уступивший краю…?
Я грущу о шорохе шагов
иностранца постсоветских терний,
по причине косвенной, наверно –
оттого, что опоздать боюсь…
Не забыв гайд-парк в литинституте,
споры бесполезные по сути,
Уорхола из «Примы» и союз
невесенне-зрячих чуваков.
Беличью ушанку на затылке,
выстрел Ходасевича в копилке –
лучшей из столичных общаков.
А вдали угрюмая страна –
спецобъект для песен и восстаний –
позабытый миром Кустанай
и ландшафт из «размягченных зданий».*
Наскрести б на новый чемодан
и медвежий рейс Аэрофлота
и слинять под утро в Казахстан
в солнечной рубашке идиота.
Мой приятель хвор не по годам
не прижился в мороке московском.
Я не верю добрым докторам
и в литжизни яркие обноски.
Стая неразборчивых грачей
отпоет посыльных первородства
и отпустит облако по росту
и забвенье на земле ничьей…
СЕМЕЙНОЕ ФОТО
Постепенно привыкая к подмене
Откровенности и прочего смысла,
Мы живем в одном кирпичном отсеке,
Но на разных этажах и этапах.
Человечник подмечая потерю,
Деловито торжествует победу,
И усталости твоей рукоплещет
И ненужности моей не прощает.
Я дарю тебе простые подарки –
Соблюдаю календарные вехи…
Но густая терракота на кухне
На оранжевость зари непохожа.
С каждым часом нас становится меньше.
А когда-то над землею кружили,
Но не верили в свою невесомость.
Оказалось, что и мы человеки.
С приземленьем к нам вернулась опора
Каменистого и стылого грунта.
Как один из миллионов антеев
Я без холода земли не умею…
***
Принесла венок из иммортелей…
ему давно за сорок (может больше) –
просматривает ворох кадров поздних
в пустом кинотеатре… Дальше горше.
Заметно оскудел его улов.
Клокочет осень в зареве фонарном.
Он все успел, но упустил бездарно
свой главный шанс – последнюю любовь.
Какой коварный, мертвенный ушиб.
Не фильм, а надругательство над зреньем.
Он пьет текилу, чтобы заглушить
видеоряд страстного воскресенья.
Мобильный телефон, как пистолет
и лунный червь в сосудах улиц длинных…
Может не поздно изменить сюжет?
«Нашелся доморощенный Феллини» –
он отрешенно говорит себе,
впервые сожалея о потере,
но лунный червь и алкогольный бес
ему сегодня искренне не верят.
Чем обнадежить разноликих фей –
Деньгами, покаянием, текилой…?
Жил вот, поэт Вильгельм Зоргенфрей –
он звал любовниц на свою могилу.
Последний кадр. Смеются малыши.
Им непонятна траурность парада.
Зажегся свет и в зале не души –
Он позабыл про спутницу, что рядом.
ЖИЛИЩНО-ЭКСПЛУАТАЦИОННОЕ
Между гулким подвалом «детство»
и глухим чердаком «старость»
есть пространство объемом в зрелость –
этажи его виртуальны.
Не конкретен фундамент дома.
Перекрытия произвольны
и не всякий жилец оценит
метафизику стен и окон.
Я не то что прораб, подрядчик
и совсем не квартиросъемщик.
Не монтажник и не высотник
и в шпаклевку почти не верю.
Что я знаю о судьбах дома,
и о месте своем под крышей?
Но сосед из квартиры девять,
что в сухой штукатурке сведущ,
рассказал мне, как дурень-слесарь
весь квартал затопил однажды.
Как бедняга-ассенизатор
захлебнулся в дерьме житейском,
а знакомый из «Мосэнерго»
погасил многолюдный округ.
Вор-домушник воспрянул духом
(мы сидели втроем на кухне) –
познакомь меня с тем монтером –
гениальный мужик, в натуре!
Так я стал домовым, по найму.
Они тоже нужны народу.