Опубликовано в журнале СловоWord, номер 47, 2005
*
Из трубы паровоза, что из ноздрей лошадиных – пар.
Лицо кочегара растрескалось от жары.
Станционного колокола удар
слышен до сей поры.
Над вокзалом пестрый воздушный шар.
Ваш билет, будьте добры.
По перрону гуляют дамы. Играет струнный квартет.
По стеклу павильона закат расправил крыло
Скрипочке Гайдна-Моцарта сносу нет.
Везут. Уже повезло.
Стрекот акрид, хор Аонид и парад планет.
Бог. Мировое зло.
За вагонным окном легкомысленный летний час.
Чайная ложка звенит, колотится о стакан.
Спелый персик лежит на салфетке сочась.
Наган оттягивает карман.
При разделе каждый получит часть.
Динь — Дон. Лебединый стан.
Революция приближается. Привлекательные черты
нового общества юноше застят взгляд.
Белым цветом усыпанные кусты.
Райский нелепый сад.
Лепестки в болото из пустоты
бросает маркиз де Сад.
Зевает красавица, откинувшись на диван.
Читает газету, набычившись, господин.
Чайная ложка звенит, колотится о стакан.
Жизнь не щадит седин.
Пролетарий всех стран перечитывает Коран.
Аллах велик. Но – один.
В первоклассном купе, на вечерней жаркой земле,
ты знаешь слова: бомба, взрыв, трибунал, портрет
царя, приговор, слава – в тюрьме, в петле.
Но это пока секрет.
Все сожжено. Не ищите души в золе.
Пожалуйста, ваш билет.
*
Это конечная станция. У нее названия нет.
Просто конечная станция. В том смысле, что дальше путь
обрывается. Воздух пустеет и меркнет свет.
Расскажите о чем-нибудь.
Ну хоть бы об этом здании с проваленной кожурой,
со вставками закопченного, зачумленного стекла.
Его построил герой, разрушил герой-второй,
ночная мгла стерегла.
Что делают эти с баулами, сумками, язвами на ногах?
За фанерною выгородкой что кажет глазам экран?
Пустой пьедестал, на нем в сапогах, прикрывая пах
когда-то стоял тиран.
Это было славное время. Жаль, что некого расспросить.
Счастье давали по карточкам, где-то по сорок грамм.
Потом, известное дело, лихорадка, красная сыпь,
выстрелы по утрам.
Потом отправляли товары: соль, керосин, табак.
Потом умирали в муках, но боялись кричать.
Потом в железном фургоне увезли бродячих собак,
заперли наглухо двери и наложили печать.
*
Объявляют прибытие. Валятся с верхних полок
с гитарами, рюкзаками, каждый второй – геолог,
каждый третий – биолог, физик, шизик, подлец, кондуктор.
Весь перрон в цветах. Играет марш репродуктор.
Вот несгораемый ящик разлук моих, встреч, ночевок
на лавках, под взглядом дружинников, среди других заготовок
для производства людей, притон, суровая школа.
Девке из комсомола плохо после укола.
Вот они все собрались – бухой инвалид с культяпкой,
техничка из сорок девятой со шваброй и мокрой тряпкой,
святой Себастьян, как ежик в ранах и тонких стрелах,
несколько тел обнаженных, прокаженных и загорелых.
Считать – не исчислить услуг. Ремонт часов или вставка
змейки в кирзовый сапог – кобра, удав, удавка,
распродажа газет. Платный клозет. Столовка.
Рыбий жир, залежавшийся сыр, щелкает мышеловка.
Вот они все расселись. Водка, шахматы, сека,
сельдь на газетке, народная библиотека,
Щедрин со своим Салтыковым, Карпенко с Карым,
со Львом, немного Толстым, но еще не старым.
Вот они все разлеглись: прежде всего, просторы,
долины великих рек, боры и в них проборы —
просеки, блин, дубравы и в них оравы
подростков в поисках сладкой грибной отравы.
Объявляют небытие. Все совершенно правы.
4-6 июля 2005
ПРЯТКИ
1
А ну, повернись ко мне
спиной. Видишь разрушенный дом?
Подойди к стене.
Упирайся в известку лбом.
Крепко глаза зажмурь.
Медленно сосчитай до пяти
миллиардов. Повернись и смотри.
Ты удивишься. Такой пустоты
не подарит ни шмаль, ни дурь.
Ни слова не говори.
Это игра в прятки.
Видишь ли, просто игра.
Завтра– будет– потом– вчера,
все-все-равно в порядке.
Устроится, образуется, утрясется.
исчезнет, как воск от лица огня.
Никто уже не спасется
Боже, помилуй меня.
Вообрази треугольник.
В треугольнике Око,
оно – одно, ему одиноко,
от него не укрыться.
Мир уснул, как убитый.
Что ж ты стоишь как школьник
у черной доски, промытой
влажной тряпкой, кусочек мела в щепотке,
которой лучше бы перекреститься,
оставив белый след
на лбу, на плечах, на груди.
Три-четыре-пять, выхода нет.
Ты уже видел свет.
Теперь уходи.
2
Лицом к стене мальчик в кашне,
в берете и сером пальто.
Повернись, ты можешь больше не
закрывать глаз.
Найди нас.
Мы уже спрятались. Кто
под стелой,
кто под плитой,
мраморной, белой,
чугунной, литой,
под русью святой,
под железной пятой,
под точкою с запятой.
Там Эдем, Византия, Рим.
Позже поговорим.
Там отчизна чужих теней.
Спрячемся вместе с ней.
Внутри небес набухает дождь.
Ищи и найдешь.
Найдешь и уйдешь
до начала дождя.
Руки омой, уходя.
3
Плоские скалки меж мелкими пляжами. Общий склон
рыжий, карминный, рассыпчатый, испокон
веков прессующий слоем – этаж на этаже –
отпечатки раковин, панцирей, что уже
не хранят ни слизи ни жизни. То, что ползло
по морскому дну, папе и маме назло,
оставляя следы и фекалии, кожу жгло
пружинкой стрекательной клеточки – все, сборняк,
дешевый строительный камень. Ракушечник. Известняк.
Вот из этой дряни выстроен город. В его среде
мертвое скопище, жившее прежде в воде,
покрытое штукатуркой, обоями, для простоты
бетонной шубой, серой и грубой, словно мечты
неприхотливого старца, неразборчивого в еде,
тебя приспособит к словам «ничто» и «нигде».
Ищи отпечаток старца в кварце или слюде.
май 2005 г.
КОЛБАСА «НОСТАЛЬГИЯ»
Я слышал: в Москве не так свободна печать.
Я знаю, что истлевать не страшно ничуть.
Стоит только начать
* * *
Были прекрасные времена, лица старцев на стенах
ГУМА, наркотик иль алкоголь в юных прозрачных венах.
Вино ноль-семьдесят– пять-за– рупь– пятьдесят– копеек.
Пение расклевавших коммунизм канареек.
Экран с гулькин нос расширялся за радужной линзой.
Мать возвращалась с привоза с тюлькой, овечьей брынзой,
томатами, синими, луком, петрушкою и укропом.
Автомат выдавал за копейки чистую и с сиропом.
Все было сжато, зажато, потом изжито,
смолоду смолото, белыми нитками шито,
красною лентой украшено поверх погребальной хвои,
уложено смирно, как Дафнис между ногами Хлои.
Было качание бедер, что ведер на коромысле.
Даже на пьяную голову случались трезвые мысли.
Темнота. Они сейчас возвратятся, давай скорее!
Только такое и вспомнишь, умирая или старея.
Они никогда не вернутся. Слышишь? Забудь об этом!
Щелчок выключателя. Жизнь озаряется тусклым светом.
* * *
Колбаса называется «ностальгия». Чего не придумают. Блин.
Сырокопченая с нежным жиром, в естественной оболочке.
Вот что приберег для граждан расколовшийся исполин
на память о прежней роскоши. В кухне радиоточки
днем с огнем не сыскать. Ни примуса в коридоре,
ни керогаза. Плевать. Переждем. Небольшое горе.
Нарежьте мне ностальгию. Только потоньше. Грамм
сто пятьдесят. Что глядишь на меня, девица
в белом фартушке, как на ничтожество? Нам
больше не съесть, да как бы не подавиться.
Комната в коммуналке. Крюк от проданной лампы
(кажется, в стиле модерн). В тонких рамках эстампы
в стиле соцромантизм. Слева, суздаль, справа, тайга.
Антикварный граненый стакан на газете с погасшим взором
Андропова или Пельше. Призывы ЦК. Берега
соцлагеря расширяются от нагревания. Мир, в котором
нужно бороться за мир, достиг своего предела.
Нескончаем людской поток вдоль нового мертвого тела.
Соблюдайте порядок, гады! В первых рядах –
братские. Дальше – близкие. Британская королева
где-то на заднем плане. Там же – персидский шах,
Порожденья ехидны! Кто вас научил бежать грядущего гнева?
Всюду венки и ленты. Марш из военной меди.
Где гроб стоял – наструганы ломтики редкостной снеди.
* * *
НОСОК – Ни Одного Слова О Колбасе.
Название тайного общества. Вроде
говорить больше не о чем. Все
думают только о сексе и о свободе.
Митрополит-замполит отыскал в налоговом коде
число Антихриста-зверя. Заря сияет в росе.
На белом коне гарцует при всем народе
сам-Солженицын во всей красе.
Девка-телка-целка сидит на осклизлой дубовой колоде
Звезда во лбу, палец в носу, месяц в косе.
Жизнь моя на исходе.
Жалко слов. Поверх голов двуглавых орлов
вдвое больше чем хочется. Неповторимый облик
современника исчезает как в небе облак.
Над всем, Богородице-дево-радуйся, Твой покров.
Сжавшихся, спившихся, сбившихся с панталыку.
Расширь, протрезви, направь и пречисти- причисли к лику.