Опубликовано в журнале СловоWord, номер 47, 2005
Я шла по широкой песчаной дороге, не сворачивая. Вдруг я оступилась и упала. Земля разверзлась, поглотив меня. Я скатывалась по какой-то наклонности куда-то вниз, в пропасть, во тьму, я стремительно летела, ломая руки, ноги и голову, сердце сжимало неопределенностью и неизведанностью. Я шлепнулась, ударившись обо что-то твердое, поднялась, попыталась определить, на месте ли части моего тела, могу ли я ходить… Я ничего не ощутила: ни ног, ни рук, но перемещаться в пространстве, очевидно, могла. Странно… Очень странно. Холодно. Меня всю насквозь покрыло щемящим холодом. Хотелось достать из груди ноющее сердце и отогреть его горячим дыханием. Я дунула. Во тьме перед моими глазами пролетела струйка телепающегося леденящего воздуха. Мне стало страшно, я перестала соотносить то, что представляла собой сейчас, с моим обычным, земным “я”. Чтобы не сойти с ума от отсутствия звука и света, я заплакала. На моих щеках проступили кровавые слезы, стекающие тонкими струйками в рот. Я шла куда-то по длинному, адскому коридору. Все было в одних темно-черных тонах, томящих. Ни капли светлого. И ничего не была впереди… Мрак один.
“Господи”, — воскликнула я… “Господи, где твой сын?” Мне стало страшно. Там, не земле я не взывала к Нему, отвергала Его, презирала. Здесь… я зову Его, зову, потому что слаба. “Господи, я зову тебя! Дай мне силы, дай мне надежды, дай любви! Дай мне веры, Господь!”
И Он услышал, и Он откликнулся. Он вытер мои кровавые слезы своим белым платком, взял меня своими теплыми руками в широких белых рукавах и прижал к сердцу. У него очень доброе круглое лицо. Он обнял меня, поднял своими могучими руками обратно на землю и поставил на широкую дорогу.
Он поцеловал меня, но не сказал, где я была, где я сейчас, куда ведет широкая дорога и что произойдет потом, не сказал, откуда Он сам…
Он только сказал: “Иди!”
И я иду…
Остановка в туннеле
Я (сколько ни обещаю себе абстрагироваться от этого пресловутого “я”, все равно не могу избавиться от себя самой, воспринимаю все только субъективно, что плохо, наверное) зашла в поезд и встала с краю. Сразу запахло потом и метро.
“Осторожно… закрываются…”, — отразилось в моем сознании. Закрылись, и поезд тронулся, въехав в темный туннель, прорезая себе путь в темноте. Страх и ощущение чего-то неразрешимого, непонятного сдавило мозг. Вдруг поезд резко затормозил и встал. Привычное гудение сменилось скрипопищанием. К ноге подкатилась банка из-под пива, а сердце замерло, так что было жутко пнуть ее ногой. Бабушка-еврейка стояла напротив сидящей девочки-панк, которая не уступила ей места. Бабушка-еврейка причитала, качая головой и причмокивая. Девочка-панк, тупо уставившись в одну точку, посасывала пиво. Тошно было смотреть и на еврейку и на панк.
Рядом со мной вдруг заплакала женщина. Слезы текли у нее по щекам и громко ударялись о грязный пол, оставляя разводы. Захотелось заскрести пальцами о стекло “не прислоняйтесь”.
А вот и безрукий инвалид дошел до конца вагона. Я всматриваюсь в его лицо, все какое-то в пятнах, круглое, детское, только не хватает манной недоеденной каши. “Подайте! Подайте! Подайте, подайте….” Его слова удваиваются, утраиваются, отбрасывают тень в пустоте звука. Хоть бы колеса снова застучали! Я отдала ему все деньги, которые только у меня были, чтобы он молчал. Он замолчал…
Теперь только слышались всхлипывания женщины. Мне показалось, что я стою по колено в ее слезах. А вдруг мы все здесь утонем! Я схватила платок и вытерла ее глаза. Я не отнимала от них платка, пытаясь удержать поток воды, как в прорвавшейся плотине. Но она лилась, протекая сквозь мои пальцы, вымочила весь рукав куртки. “Ну сделайте же что-нибудь!” — кричала я, обращаясь к попутчикам. На меня покосились удивленные взгляды. “Она же плачет. Вы что, не видите? Женщина стоит, и с ее лица стекают струи воды”. “Чего! — буркнул кто-то, — никто не плачет”. Что же они не видят все! Я продолжала утирать ей лицо, но ничего не получалась. Не хватало сил…
В какой-то момент люди исчезли. В страшном, мокром вагоне оставались только я и она. А она все плакала. Лицо ее было страдальчески безобразным, его черты расплылись, будто они были нарисованы красками. Особенно нос. Он разбух и съехал в левую сторону. Глаза тоже были размытые: один выше другого. Правый подскочил куда-то под самый лоб; из него лилось больше, чем из левого.
Передо мной все расплывалось, мешалось. Вдруг все пассажиры вновь вернулись на свои места. А женщина затерялась где-то в толпе. Слезная лужа тоже исчезла, высохла. Было очень жарко, душно. Люди начали тревожиться, что поезд встал. Их привычное равнодушие и самодовольство сменилось нервическим смятением, испуганным переглядыванием: “что?”, “почему?”, “когда?”, “не знаете?”
В поезде в темном туннеле жутко стоять. Я бы не смогла привыкнуть. Мысль, что мы здесь будем вечность, бередила мозг.
В толпе я силилась найти хоть одно лицо, дающее спокойствие и силу. Но такового не было. Вокруг – мрачные, страшные, злые, “подозрительные”… Словом, те, кого мы обычно называем “люди”. Мне нужен был нечеловек. Среди этих я больше не могла находиться. Хотелось исчезнуть самой. Все могут исчезнуть: и толпа, и женщина. Одна лишь я приговорена здесь стоять и сходить с ума, от того, что я слышу, вижу и чувствую. Я закрыла глаза. Я зажала уши. Но легче не стало, я продолжала быть, не могла представить, что меня нет. Не могла, потому что боялась небытия, боялась смерти.
Хотелось бежать куда-то бегом, спасаться бегством от своих мыслей, высвободится из самой себя. Когда бежишь – захватывает дух, и чувства перестают чувствовать… Но бежать было некуда. Я была заключенной вытянутого вагона. И я стала кричать, громко, мучительно громко. Я боялась быть погребенной здесь, боялась смерти.
“Тише, тише”, — сказал мне кто-то в глубине. И я увидела его лицо, молодое, спокойное, сильное.
Я стала пробираться к нему сквозь толпу. Что-то тянуло мое сердце. Казалось, спасение, выход где-то там, там, на другом конце вагона. Я прорвалась к нему, обняла его и стала целовать в глаза, губы, уши. Здесь, в этом диком ужасе, я страшно захотела любви, захотела преумножить себя назло всему. Он с силой прижал меня к себе. Хоть бы меня больше не было, хоть бы я растворилась в нем, была поглощена им и не мучилась больше. Я хочу полностью войти в него, быть внутри него, недосягаемая до всего остального. Я хотела, чтобы мой мир заключался в нем одном. Люди снова исчезли. Мы были вдвоем в пустом вагоне. Наша одежда валялась разбросанной по серому, заплеванному полу.
Какой-то миг было хорошо, мы были чем-то единым, мощным, и я не чувствовала ни страха, ни одиночества. Но вдруг я ощутила не себя, растворенной в нем, сильном, а его во мне. И он показался мне маленьким, нуждающимся в моей защите. Мне стало страшно за него, жалко его. Он – человек… Он слабый. Жутко. Он вошел вовнутрь моего естества, в мою душу, сердце. Он занял там слишком много места, все заполонил собой. Мне стало тесно. Я не могла больше ни думать, ни слышать, ни мыслить. Я захотела одиночества. Мне стало больно, и я оттолкнула его, закричав.
Горечь разлилась по всему моему организму…
Поезд тронулся. Люди снова замельтешили перед глазами. До станции оказалось недолго. Я выскочила из вагона первой. Меня трясло. Дома сразу провалилась в сон и спала дня два или три.
Через девять месяцев у меня родился мальчик…
27-28 апреля 2005 г.