(1945-1968 Одесса)
Опубликовано в журнале СловоWord, номер 47, 2005
Мы публикуем главу из этой книги любезно присланную нам из Одессы Тамарой Михайличенко и Леонидом Рукманом.
1945 – 1968 г. Одесса.
Поезд из Москвы тащился двое суток. Я, с полугодовалым сыном, в общем вагоне, у окна, на полке. Вагон переполнен. Все места только для сидения и рядом со мной ещё двое пассажиров. У меня чемодан с пелёнками и сумка-рюкзачек с жалким запасом продуктов на дорогу, вода в бутылке и спиртовочка с кастрюлькой, в которой можно варить кашу малышу. Вот и весь скарб для будущего быта в Одессе. Пассажиры ко мне относились участливо и помогали справиться с заботой о ребёнке. Чем дальше мы уезжали от Москвы, тем теплее становилось в вагоне. В Москве в сентябре уже начиналась зима, дождь со снегом, а на юге ещё блистала золотом яркая осень. В Одессе нас никто не встретил. Брат мой, демобилизовавшись после четырёх лет войны и четырёх ранений, вернулся в Одессу и стал, как и до войны, радистом на Юго-Западной железной дороге. Мы с ним разминулись. Он в это время был в поезде Одесса-Москва, направляясь в Москву, где оставались моя мама и отец моего мальчика. Я же получила возможность уехать из Москвы, где мы жили приютившись в гостеприимной семье С.А.Кириченко и его жены Нади, художников-монументалистов, с которыми я работала в экспериментальных мастерских Строительства Дворца Советов. По командировке (фиктивной), которую мне выдал отдел кадров мастерских, я направлялась для сбора необходимого художественного материала, так как без документа попасть в Одессу было тогда ещё невозможно. Я рассчитывала в Одессе добыть разрешение на въезд моей матери, которая не хотела жить в Москве, а муж не мог, так как оказался в войну в оккупированном Киеве. К тому же, ему предстояло вернуться в Киев для окончания Художественного института. И вот мы в Одессе! Она встретила нас чудесным очень тёплым ярким днём. Я тащила ребёнка на левой руке с рюкзаком за спиной и чемоданом в правой. Здания вокзала не было, дебаркадер, как прежде, стоял, прикрывая собой голову поезда и пассажиров на перроне. В начале перрона ещё цвела кашка. Мощеная дорога через Куликово поле до Пироговской, где была наша квартира, с обеих сторон заросла великолепной сорной травой в рост человека, В разных местах среди этих зарослей пастушки пасли коз, гуляли стреноженные кони. От придорожной лебеды и лопухов на дорогу падала тень. Я волокла свою ношу, останавливаясь через каждые пять шагов. Лишь на углу Канатной, пожилая женщина молча взяла на руки мой чемодан и перевела на угол Пироговской, к 59 школе, поставила чемодан и ушла по Канатной так быстро, что я едва успела сказать ей «Спасибо». Боже мой! Опять наша милая Пироговская. Здание штаба слева разрушено, наш дом уцелел. Парадная, мраморные ступени, лестница второй этаж, квартира 4. Окно огромное с широким подоконником. Положила на него сына и рюкзак и сбежала вниз за чемоданом. Дверь нашей квартиры, из которой я так стремительно бежала в неведомое в 1935 году, меня встретила улыбаясь. Я постучала, мне отворила ,заранее предупреждённая Клавдия Ивановна Кавадья, которой мама, покидая Одессу в 1941, отдала ключи от нашей квартиры. После бомбежки разрушившей штаб, Клавдия Ивановна перебралась в нашу квартиру, так как её была повреждена сильнее. Позднее, решив, что мы никогда уже не приедем, она раздарила нашу мебель и утварь. Мой брат, вернувшийся с фронта, не простил ей этого своеволия и, посадив в грузовик попросил указать адреса, где хранятся наши вещи. Так удалось собрать кое-что из уцелевшего. Я, приехав, обнаружила разбросанные на полу свои этюды, которые привозила во время каникул из Киева. На них были следы обуви, лучшие из них исчезли, получив признание. Всё было свалено в беспорядке в одной комнате в то время, как остальная квартира, была занята незнакомыми людьми. Образовалась дикая, многосемейная коммуналка с занавесками, фанерными выгородками, теснотой и неудобствами, при которых необходимо было соблюдать добрососедские отношения. Но никто не догадался заглянуть на шкаф, остававшийся в нашей комнате и там уцелела скрипка в футляре. Её подарил мне до войны мамин двоюродный брат. Подарок ценный, но запоздалый. Учиться игре на скрипке в 17 лет поздно, тем более уже овладело увлечение изобразительным искусством. Но скрипка до сих жива и ждёт, когда я её изображу. А я не смею умереть, пока это не сделаю.