Опубликовано в журнале СловоWord, номер 46, 2005
Ирине Машинской
Соловей, не жаворонок, поёшь
Пополуночи осыпают щебень,
звёздный щебень сыплют в уральский ковш,
а прислушаешься — и свист и щебет.
Свист и щебет в узкую щель, в проем
перегона, в ржавый, почтовый, старый
ящик воздуха. Жадно растётся в нём
соснам, ввинченным в жизнь по самый
стон, покуда в чурку нейдёт тесак.
Пополудни свет удлинняет слово,
и отбрасывается не тень, а сам
щебет света, хором поющий соло.
Что до меня, то я, выходящий вон
из страны в страницу, всё забываю вещи,
и вернувшись за снегом, вином, щеглом,
нахожу то плаху, то пепелище.
***
Ты не знаешь, как губы грохочут, губы.
Как грубы вагоны, ты не знаешь, дощаты, скупы.
Как степь разваливается под небом
и пахнет клевером, слышишь, отварным хлевом.
Ты не знаешь, не знаешь, как смотрит смущённая рана
из-под ладони, слышишь, под простой ладонью,
и перекликается с дождём охрана
перекрикивается с водой на
языке всех окраин, где тревога —
конец совсем прошлого, и если хочешь совета,
он не нужен. Смотри в оба,
как у заката подёргивается веко.
ШТАНГИСТЫ-ТЯЖЕЛОВЕСЫ
Ни один из них не сломал табурета,
не сказал: рубите-ка дверь по мне.
Но тут все равно приходят на них посмотреть,
потому что не может быть,
чтобы за этим не было никакого подвоха
Ибо никто не живет с постоянною мыслью,
что где-то есть штангисты-тяжеловесы.
Я бы сказал, что это
людям не свойственно, как и многое
остальное.
Просто, когда без особого предупрежденья
или там багажа
они появляются в Сочи,
становится чуточку меньше пространства.
И тогда, поднимая бокал, сквозь вчерашнее
светлое пиво
провожают их взглядом трижды женатые,
много курящие
граждане,
у которых племянник был правым хавбеком
в московском Спартаке.
ШЕБАЛИН
Александр Игнатьевич Шебалин.
Терапевт. На выселках. Наша кость.
Снежной сыпью в ночь обметало пасть
перевалу. За ворот, в горсть
был ухвачен и шёл Памир.
Вон куда тянули свой самострой
облака на выгоне запасной
колеёй. Ты выгадал. Сам устой
этих лет нелеп, разговор пустой,
а в итоге, простор простой.
Только свет, в итоге, и счёт со ста.
Синевы завинченная верста.
Шебалин, подумалось вдруг ему,
зашвырнули света клубок во мглу,
запустили на круг юлу.
Здесь, под старой крышей среди полей,
о себе не знающей на доске
и такой до конца моей,
Шебалин, когда не со тобой в тоске
преломляешь пути, то с кем.
***
Страшно свету без имени
полыхать в полынью.
Ты любить полюби меня,
я тебя полюблю.
Мир, не помнящий времени,
переменится весь.
Лишь на веру прими меня,
потому что я есть.