I

Седой Моряк, остановил

Он юношу в двери.

«Старик с безумным блеском глаз,

Что нужно? Говори!

Все гости в сборе, ждет меня

Жених: ему я брат.

И сей порой там пир горой,

Ты слышишь, как шумят!»

«И был корабль…» — сказал старик,

Держал всё гостя он.

«Ну что ж, Моряк, пойдем со мной,

Коль твой рассказ смешон».

«И был корабль…» — тот молвил вновь,

Но тут рванулся гость:

«Прочь, седовласый плут, не то

Мою узнаешь трость!»

Но старика горящий взгляд

Вернее цепких рук:

И юноша пред Моряком

Преобразился вдруг.

Послушно он на камень сел

У двери, а Моряк,

Сверкнув очами на него,

Рассказ свой начал так:

«Толпа ревет, корабль плывет,

И нет счастливей нас.

И холм, и церковь, и маяк

Скрываются из глаз.

Вот солнце слева поднялось,

И океан в огне.

И вновь на дно идет оно

По правой стороне.

Оно всё выше с каждым днем

Над мачтою встает…»

У гостя вновь вскипает кровь:

Вблизи гремит фагот.

Невеста чинно входит в зал,

Чаруя каждый взор.

Она как роза хороша,

Ей кланяется хор.

И снова гость смиряет злость:

Не вырваться никак.

Сверкнув очами на него,

Моряк продолжил так:

«О незнакомец! Вихрь и шторм

Пришли на горе нам.

И долго шквал корабль наш гнал,

Как щепку, по волнам.

Туман, и снег, и холода

На горе нам идут.

Громадный лед встает из вод,

Блестя, как изумруд.

Здесь солнца нет. Зловещий свет

Горит сквозь лед и снег.

Жить не могли б средь этих глыб

Ни зверь, ни человек.

Здесь всюду лед, здесь лед везде,

Здесь всё вокруг во льду,

И он трещит, и он гремит,

Грохочет, как в аду.

Благой Творец! К нам наконец

Прибился Альбатрос.

И, как с родным, приветлив с ним

Был каждый наш матрос.

Пока из рук кормился он,

Над палубой кружа,

Спасались мы от снежной тьмы,

Проклятый лед круша.

Попутный ветер нас нашел,

Нас южный ветер нес.

И пищу брать, иль поиграть

Слетал к нам Альбатрос.

Он в час ночной во мгле сырой

На мачте спал у нас.

Едва видна, над ним луна

Всходила девять раз».

«Что смотришь так, седой Моряк?

Спаси тебя Христос

От силы злой!» — «Моей стрелой

Убит был Альбатрос».

«Вот солнце справа поднялось,

И океан в огне.

Теперь на дно идет оно

По левой стороне.

Попутный ветер мчит корабль

По ласковым волнам.

Никто играть иль пищу брать

Не прилетает к нам.

По мненью всех был смертный грех,

Был адский грех свершен:

Тот Альбатрос нам бриз принес,

И мной застрелен он.

Но солнца луч возник из туч,

И я оправдан был:

Тот Альбатрос туман принес,

И я его убил.

Он вестник бед, и горя нет,

Что я его убил.

И ветер пел, и вал кипел,

И шел корабль вперед.

И первым он нарушил сон

Безмолвных этих вод.

Тут бриз пропал, и парус пал,

И каждый мореход

Вдруг стал кричать, чтоб лишь взорвать

Молчанье этих вод.

Жара стоит, у солнца вид

Кровавого пятна.

Над мачтой замерло оно —

Не больше, чем луна.

Немое море и корабль

Недвижны в духоте,

Как будто кто-то написал

Их кистью на холсте.

Кругом вода, одна вода,

Но сухо на борту.

Кругом вода, одна вода —

Ни капли нет во рту.

Мой Бог, как пусто в глубине! —

Там только гниль и слизь.

И твари скользкие наверх

Оттуда поднялись.

Во тьме ночной огонь дурной

То здесь, то там горел,

Как в лампах ведьм, — и океан

Был зелен, синь и бел.

И нам во снах явился дух,

Погнавший нас сюда,

Тот дух, что плыл за нами вслед

Из края мглы и льда.

У каждого из нас язык

Как бы сожжен дотла,

И все мы немы, словно рты

Забила нам зола.

Меня винят и стар и млад,

Их каждый взгляд и жест.

И мне на шею Альбатрос

Повешен был, как крест.

Я что-то в небе увидал,

Какое-то пятно.

И походило на туман,

И двигалось оно.

И мне казалось, что вдали

Белеет полотно.

Виденье близилось, оно

Скользило над водой,

Ныряло, делало круги,

Как резвый дух морской.

Смолк плач, смолк смех — давно у всех

Пропали голоса.

Я впился в руку черным ртом

И выпил крови, и с трудом

Им крикнул: «Паруса!»

Хоть крик был тих, во взорах их

Зажег он к жизни страсть.

И всем им стало вдруг легко,

И все вздохнули глубоко,

Как бы напившись всласть.

Но я всмотрелся, страха полн,

В корабль чудесный тот:

Он шел без ветра и без волн

И не касался вод.

Кончался день, и запад весь

Охвачен был огнем,

Ложилось солнце в океан

И отражалось в нем,

И призрак тот меж солнцем плыл

И нашим кораблем.

Решеткой забран солнца лик,

Как будто бы оно

(Помилуй, Дева, нас!) глядит

В тюремное окно.

Он близко! (ужасался я

И продолжал следить)

Не паруса ль блестят в лучах,

Как паутины нить?

Не ребра ли его сейчас

Нам застят солнца свет?

И кто там скалится на нас? —

Старуха и скелет!

Скелет сей был черней могил

И ада самого.

И лишь местами, точно ржой,

Покрылась бурою корой

Сырая кость его.

У той, что с ним, бесстыдный взгляд,

Кроваво-красный рот,

А кожа савана белей —

То Смерть, и воздух рядом с ней

Холодный, точно лед.

Они играют в кости там,

Злорадства не тая.

И Смерть свистит, и Смерть кричит:

«Я выиграла! Я!»

Тут вихрь на миг качнул их бриг,

В скелет ударил он,

Да так, что в дырах глаз и рта

Раздался свист и стон.

И тотчас призрачный корабль

Уплыл бесшумно прочь.

И меж рогов луны зажглась

Одна звезда, как яркий глаз,

И наступила ночь.

У всех на лицах страх и боль

Читал я при луне.

И каждый взор следил за мной,

И слал проклятье мне.

Их было двести человек,

И каждый мертвым пал —

Без всяких мук, как будто вдруг

Сраженный наповал.

И души их неслись во мрак

Иль в райские края,

И рассекали воздух так,

Как та стрела моя.

«Меня пугаешь ты, Моряк!

Худа твоя рука,

Как лунь ты сед, у кожи цвет

Намокшего песка.

Ты тощ, как жердь, костляв, как смерть,

И взгляд ужасен твой».

«Не бойся, гость, я уцелел

Проклятой ночью той.

Совсем один, один я был

На целый океан,

И Царь Небесный не целил

Моих душевных ран.

Лежат красавцы-моряки:

О, сколько, сколько их!

А слизни мерзкие живут,

И я среди живых.

Я глянул на море, но гниль

Я видеть не хотел.

Взглянул на палубу, но там

Лишь груда мертвых тел.

Взглянул на небо, но молясь,

Был холоден и сух,

Как будто бы в меня вошел

Какой-то злобный дух.

Я веки тяжкие смежил

От боли, но, увы,

И океан, и небеса

Давили на мои глаза, —

И все вокруг мертвы!

Их лица хладный пот покрыл,

И каждый, как живой,

На мне, на мне остановил

Взор беспощадный свой.

Кто проклят сиротой, тот стал

Добычею чертей.

Но знай: проклятье мертвецов

Во много раз страшней,

Когда ты смотришь в их глаза

Семь дней и семь ночей.

Бесплотным призраком взошла

Над тишиной воды

Луна и за собой вела

Одну иль две звезды.

И жаркий океан белел

Как снег в лучах луны,

Но там, где тень корабль бросал,

Был цвет воды зловеще ал

До самой глубины.

Вдали от тени корабля,

В сиянье белом я

Увидел дивных змей морских:

Они всплывали, и у них

Светилась чешуя.

В сиянье лунном их наряд

Заметен был везде:

Зеленый, черный, голубой,

И след тянулся золотой

За ними по воде.

Мой Бог, какое счастье быть

Творением Твоим!

Я неожиданно послал

Благословенье им!

От всей души моей послал

Благословенье им.

И помолился, и спустя

Мгновение одно

С меня сорвался Альбатрос

И камнем пал на дно.

О милый легкокрылый сон,

Отрада всех сердец!

Мне с неба Пресвятая Мать

Желанный сон, как благодать,

Прислала наконец.

Мне снилось, как в пустой наш бак

Текла воды струя.

И пил во сне я, и под шум

Дождя проснулся я.

Был влажен черный мой язык

И холодна гортань.

А дождь шумел, и плоть моя

Пила его сквозь ткань.

Ни рук не чувствуя, ни ног,

Я легок был, как пух.

Быть может, умер я во сне

И ныне — райский дух?

Вдруг до меня издалека

Донесся ветра гул.

И ветер тот уже слегка

Наш парус шевельнул.

И мириадами огней

Взорвался небосклон:

Летел волшебный фейерверк

Вперед, назад, и вниз, и вверх,

И звезд касался он.

Стал дальний ветер так могуч,

Что парус ожил вмиг,

И дождь хлестал из черных туч,

Затмивших лунный лик.

И пелена разодралась,

Скрывавшая луну,

И, как поток с отвесных круч,

Упала молния из туч

В кипящую волну.

И с воем вихрь настиг корабль,

Но тотчас и заглох.

Ударил гром, и мертвецов

Раздался тяжкий вздох.

Они вздыхают и встают,

Молчание храня.

Как это странно! Иль кошмар

Преследует меня?

И кормчий вновь повел корабль,

Хоть мертвый штиль кругом,

И каждый занят был своим

Обыденным трудом,

Безжизнен, точно автомат,

И страшен, как фантом.

Стоял племянник мой, плечом

Прижавшийся ко мне.

И мы тянули с ним канат

В ужасной тишине.

Но голос мой звучал бы там

Ужаснее вдвойне.

И все с рассветом собрались

У мачты в тесный круг,

И упоительную песнь

Они запели вдруг.

И каждый звук порхал вокруг,

И улетал в зенит,

И одиноко падал вниз

Иль был с другими слит.

То будто жаворонка трель

Я слышал, а порой

Всех птиц поющих голоса,

Что наполняют небеса

Меж сушей и водой.

Мне чудился оркестра гром

И дудочки напев,

Хор ангелов, какому рай

Внимает онемев.

И стихло всё. Осталось лишь

Гуденье парусов:

Так летним днем шумит ручей

В тиши густых лесов

И усыпляет их, журча

Среди ночных часов.

О, слушай, слушай, юный гость!»

«Моряк, покорен я:

Под взором замерли твоим

Душа и плоть моя».

«Ничья история еще

Так не была грустна.

Печальней завтра и мудрей

Ты встанешь ото сна.

Никто из смертных не слыхал

Истории грустней…

И вновь матросы занялись

Работою своей.

Тянуть канаты принялись,

Молчание храня,

И, словно я прозрачен был,

Глядели сквозь меня.

И до полудня шел корабль,

Хоть штиль стоял кругом.

Он ровно плыл, как будто был

Самой водой ведом.

И плыл под ним из царства зим,

Где вечный мрак и лед,

Суровый дух и гнал корабль

По глади мертвых вод.

Но в полдень стихли паруса,

И наш прервался ход.

Под жгучим солнцем встали мы

В безмолвии морском.

Но тут нас бросило вперед

Отчаянным рывком,

И вновь отбросило назад

Отчаянным рывком.

И наш корабль подпрыгнул вдруг,

Как конь, чей норов дик,

И я на палубу упал,

И чувств лишился вмиг.

Не знаю, долго ль я лежал,

Как будто неживой.

Не выходя из забытья,

Два голоса услышал я,

Паривших надо мной.

«Не тот ли это человек, —

Послышался вопрос, —

Чьей волей злой и чьей стрелой

Повержен Альбатрос?

Он тяжкий грех свершил: его

Любила птица та,

А к ней пылал любовью дух,

Владыка мглы и льда».

И голос сладкий, как нектар,

Послышался в ответ:

«Он должен кару понести,

Чтобы увидеть свет».

ПЕРВЫЙ ГОЛОС

«О, что-нибудь еще скажи,

Пока Моряк наш спит.

Что движет быстрым кораблем?

Каков у моря вид?»

ВТОРОЙ ГОЛОС

«Оно, как раб перед царем,

В недвижности немой.

Громадный глаз его сейчас

Заворожен луной.

Луне оно подчинено

И в штиль, и в ураган.

Смотри же, брат, как мягок взгляд

Луны на океан».

ПЕРВЫЙ ГОЛОС

«Но как без ветра кораблю

Возможно так идти?»

ВТОРОЙ ГОЛОС

«Раздвинут воздух перед ним

И сомкнут позади.

Уж близко ночь, летим же прочь,

Чтоб не застиг нас мрак.

Корабль вот-вот замедлит ход,

Придет в себя Моряк».

Я встал. Шел тихо под луной

Корабль уставший наш.

И вновь возник передо мной

Ужасный экипаж.

И вновь на палубе они

Столпились, и на мне

Остановился каждый взор,

Блестевший при луне.

Всё то ж проклятие навек

В глазах застыло их:

Ни отвернуться я не мог,

Ни помянуть святых.

И в этот миг, как злой кошмар,

Исчезло колдовство.

Я стал глядеть вперед, почти

Не видя ничего.

Так тот, кто темною тропой,

Дрожа, пустился в путь,

Идет и голову назад

Не смеет повернуть,

И оставляет за спиной

Таинственную жуть.

Тут ветер на меня подул

Неслышною струей.

Он веял и не возмущал

Поверхности морской.

Как дуновение весны,

Как луговой зефир,

Ласкал он щеки и глаза,

Вселяя в душу мир.

И всё быстрее плыл корабль,

Но тихо, как во сне.

И всё нежнее ветер дул,

И льнул он лишь ко мне.

Иль это вправду сон? И я

Опять в родном краю?

И холм, и церковь, и маяк

С волненьем узнаю.

Мы входим в гавань, и в слезах

Я стал молить Творца:

«Дай мне проснуться, или пусть

Не будет сну конца!»

Залива гладкая вода

Прозрачнее стекла,

И в ней луна отражена, Огромна и светла.

Залив сиял, пока над ним

Не вырос рой теней,

Как будто это вился дым

От факельных огней.

И рой пурпуровых теней

Над кораблем витал.

Я глянул на руки свои:

Их цвет был странно ал.

Всё та же жуть сдавила грудь,

Я поглядел назад:

О Боже правый! Мертвецы

Пред мачтою стоят!

И руки подняты у всех,

Прямые, как мечи.

И полыхают руки те,

Как факелы в ночи.

И отражают их глаза

Пурпурные лучи.

Молясь, отворотясь от них,

Я стал глядеть вперед:

В заливе ветра нет, и тих

Простор прибрежных вод.

Вот холм сверкает золотой,

На нем светлеет храм,

Недвижен флюгер под луной,

И так спокойно там!

И, молчалив, сиял залив,

Пока, за строем строй,

Не вырос в воздухе над ним

Теней пурпурных рой.

Они над самым кораблем

Парили в вышине.

Мой взор на палубу упал:

О, что открылось мне! —

Лежали трупы, но клянусь

Распятием святым:

Стоял над каждым мертвецом

Лучистый серафим.

И звал меня, рукой маня,

Лететь за ним вослед

В страну немеркнущего дня,

Откуда нес нам свет.

И звал меня, рукой маня,

И этот зов немой,

Клянусь, был слаще для меня

Всей музыки земной.

И вскоре плеск весла и крик

Гребца услышал я.

Невольно обратясь назад,

Смотрю: плывет ладья.

Но чудотворный свет погас,

И трупы при луне

Опять стоят и за канат

Берутся, как во сне.

Не мог их риз коснуться бриз,

И льнул он лишь ко мне.

С гребцом в той лодке мальчик плыл —

О всеблагой Творец! —

Я так им рад был, что забыл

О мертвых наконец.

Отшельник третьим был в челне.

Я слышал, как в тиши

Он громко гимны пел, что сам

Слагал в лесной глуши. —

Кровь Альбатроса смоет он

С измученной души.

Отшельник тот у самых вод

Живет в глуши лесной.

И песнь его слышна кругом,

И с чужеземным моряком

Толкует он порой.

В молениях анахорет

Проводит целый день.

Ему подушку заменил

Обросший мохом пень.

Челн приближался. «Странно как! —

Гребца раздался глас —

Где ж этот дивный райский свет,

Сиявший нам сейчас?»

Святой сказал: «Никто на наш

Не отвечает зов.

Гнила обшивка корабля,

А ткань у парусов

Как истончилась, погляди!

Так посреди лесов

Сухие листья тлеют — их

Уносит прочь ручей,

Когда ложится снег окрест

И свой приплод волчица ест

Под злобный крик сычей».

«Мне страшно! — отвечал гребец —

То был бесовский свет!»

«Не бойся и веди ладью!» —

Велел анахорет.

Челн приближался. Я застыл,

Рукой не шевеля,

И вслушивался в грозный гул

Под килем корабля.

И грянул гром, подняв со дна

Гигантскую волну,

И миг спустя ушел корабль

Свинцом во глубину.

Дрожали небо и залив,

И я был страха полн,

Когда, подобно трупу всплыв,

Отдался воле волн,

Но чудом вновь остался жив:

Попал в тот самый челн.

Он там кружился, где корабль

Сразил подводный гром.

Настала тишь, и эхо лишь

Носилось над холмом.

Гребец упал без чувств, едва

Я приоткрыл глаза.

Святой молился и глядел

С тревогой в небеса.

Я сел грести, но тут дитя,

Видать, с ума сошло:

Хохочет громко, на меня

Посматривает зло,

«Ха! Ха! — кричит, — веселый вид!

Бес взялся за весло!»

Но вот уж берег мой родной,

И я на твердь ступил!

Святой с трудом покинул челн:

Он был совсем без сил.

«Послушай исповедь, отец!» —

Крестясь, анахорет

Спросил меня: «Ты кто такой?

Немедля дай ответ!»

И повесть горькую мою

Услышал тотчас он,

И от мучительной тоски

Я был освобожден.

Но часто с той поры меня

Тоска гнетет опять

И заставляет эту быль

Все время повторять.

И я, как ночь, из края в край

Хожу и каждый раз

Распознаю в толпе людской

Того, кто должен слушать мой

Трагический рассказ.

За дверью той всё пир горой,

И нет гостям числа.

В саду поет девичий хор,

Невеста так мила!

Но слышишь звон? Меня во храм

Зовут колокола.

О гость! Я так был одинок

В безжизненных морях,

Как, верно, не был даже Бог

В заоблачных мирах.

О юный гость! Я отдал дань

Забавам и пирам.

Но слаще с добрыми людьми

Идти молиться в храм.

Идти во храм, как повелел

Небесный наш Отец,

Где благодать приобретя,

Совместно молятся дитя,

И старец, и юнец.

Прощай теперь, но верь, но верь,

Лишь тот блажен вовек,

Кому родной и всякий зверь,

И всякий человек.

Блажен, кто молится за всех,

За всю живую плоть,

Что сотворил и возлюбил

Великий наш Господь».

Моряк с безумным блеском глаз

И белой бородой

Исчез, а гость побрел к себе,

И был он сам не свой.

Ушел от свадебных дверей

Смущен, ошеломлен,

Но и печальней, и мудрей

Проснулся утром он.