Опубликовано в журнале СловоWord, номер 45, 2005
У НАС В БЕНСОНХЕРСТЕ
У нас в Бенсонхерсте* беседуют оглушительными квартетами. Потому, что говорить особенно не о чем. Если не считать старого доброго «what’s up, mathtafaka»**. Да и незачем, поскольку все и так знают. Да и не смешно. Смешное вызывает опасливую неловкость, и тогда меняют тему, чтобы прикрыть наготу. У нас в Бенсонхерсте вообще не выдают документы на право обладания чувством юмора, заранее этого чувства ни в ком не ожидая. Homo homini w-o-ops! est***.
За разговором приседают и выпрямляются, плавно помахивая руками и медленно приподнимая ногу, согнув ее предварительно в колене, как это принято среди последователей у-шу или добрых людей у нас в Бруклине, желающих скрыть неловкость паузы. Пауз быть не должно. Пауза – показатель общей слабости. Жизнь обязана состоять и состоит в движении. Когда движение принадлежит народу, тогда нет и не может быть народных движений.
Один ночной сторож пришел наниматься ночным сторожем в охранное бюро, призванное защищать собственность от народных движений. Поскольку сторож – не специальность, а ее отсутствие, там его прямо спросили, кто он по специальности и чем занимается в миру. Сторож сказал, что по профессии он поэт. Лучше бы он этого не говорил. Его слова вызвали паузу и замешательство, и всем захотелось сменить тему.
Поэт в охранном агентстве – что-то вроде священника за прилавком или генерала в трусах. Каждый должен занимать свое место, учил Конфуций. Иначе люди будут выброшены из биографий, как шары из луз, по определению Мандельштама. Грязь, как удачно выразился кто-то из великих поляков, есть материя в неподобающем месте.
Поэтому все в агентстве были смущены и неприятно удивлены происходящим. Словно им неожиданно в приличном обществе напомнили об их потаенных мечтах и видениях, собственных ранних опытах и тех временах, когда жизнь была похожей на очень красивую женщину. Ведь даже над Бенсонхерстом всегда есть луна и небо.
«Ну что ж, хорошо, – сказали моему другу в охранном агентстве, – пусть армия по-прежнему является причиной поражения в войне, государство – народных страданий, врачи – болезней, охранники – воровства, пожарные – пожаров, полиция – дорожно-транспортных происшествий, а внутренний мир – причиной грубой и бессодержательной речи. Но все это пустяки в сравнении с клаустрофобией повседневности, в ужасе избегающей пауз. Великая поэзия появляется не оттого, что революция, тоталитаризм или война, а потому что люди начинают носить форменную одежду. Говоря на языке, которым создаются судьбы, поэт вторгается в них, делая видимыми, взламывает их внутреннюю, защищенную структуру и осуществляет их на краю гибели. Это даже в меньшей степени профессия, чем ночной сторож. Но мы вас все равно берем. Вы будете получать по минимальной ставке, из которой у вас вычтут за униформу.»
Выйдя на улицу, поэт услышал что-то вроде детского плача и, обернувшись, увидел двух мирно беседующих китайцев. Время от времени, увлекшись беседой, китайцы показывали друг другу пожелтевшие от долгого употребления пальцы. Внимательно и долго он рассматривал их, пока ему не стало хорошо и свободно.
* Bensonhurst – итальянский район в Бруклине.
** mathtafaka – грязное американское ругательство, ныне норма приятельского общения у подростков 14-45 лет.
*** перефразированное «Homo homini lupus est» (lat.) – «человек человеку – волк»
АЛЛЕЯ КЛАССИКОВ
Аллея Классиков кишиневского парка им. Пушкина обставлена мужскими бюстами. В этом парке все еще бывают субботники, сгорающая листва, пустые аллеи пушечного дыма, где читатель в галошах смазывает с классиков голубиный помет. Бронзовые лица классиков, за исключением сказочника Иона Крянгэ, мучительно искажены в отсутствие женской ласки.
Каждое из изваяний отдает должное веку. Классик N. жил в пятнадцатом, когда еще не существовало женщин, и похож на разъяренного обманутыми ожиданиями воеводу. Е., юноша романтической эпохи, противостоит ветрам, развевающим то, что у русских классиков называется копной волос. Писатели позднейшего периода имеют выражение лиц величественное и скорбное. Это выражение, по легко угадывающейся мысли скульптора, должно означать, что все это были достойные, приличные и уважаемые люди.
Я прожил едва ли не всю свою копну волос в США, где не нашел ничего подобного. И мне интересно было разглядывать молдавских классиков.
Может быть, среди американских классиков не нашлось 14-18-ти приличных и достойных, добрых и ответственных мужчин. Галерея пьяниц и бабников, бродяг, трудовых маргиналов и самоубийц в обществе победившего среднего класса, – все, что в этой связи дают мне скромные мои познания в истории американской классики.
В Сохо, на одном из книжных развалов, мне попался альбом фотопортретов американских писателей. Фолкнер, Капоте, Дос-Пассос, Томас Вулф, Селинджер, Хемингуэй, По и Фрост, Лондон и Фитцджералд. Я его листал и не мог оторваться. Они были хорошо залистаны, эти страницы в разводах и старческих крапинах, которые бывают на пожившей хорошей бумаге.
Я вдруг подумал, что почувствовал, почему эти люди так здорово писали. Конечно, каждый из них был необыкновенно талантлив. Но это и так ясно из их книг.
Там было нечто еще. Лицо. Ни один из них не обладал лицом классика.