Виктор Куллэ. «…не изменив ни одной буквы, ни одного знака» (Кулле С., «Верлибры»; Кондратов А., «Стихи тех лет»; Михайлов Ю., Красильников М., «Старшие авторы филологической школы»)
Опубликовано в журнале Старое литературное обозрение, номер 2, 2001
Кулле С. Верлибры. СПб.: Изд. Буковского, 2001. — 96 с. Кондратов А. Стихи тех лет. СПб.: Изд. Буковского, 2001. — 72 с. Михайлов Ю., Красильников М. Старшие авторы филологической школы. СПб.: Изд. Буковского, 2001. — 76 с.
Где-то в начале перестройки в питерском Доме Ученых проходил вечер новой московской поэзии . Михаил Энштейн прочел доклад о московских метаметафористах и концептуалистах, еще одна докладчица, иллюстрируя свое сообщение графиками и схемами, объясняла понятие метаболы и его отличие от метафоры. Чинный вечер, более напоминавший академический семинар, прерывался выкриками с места исследователя обэриутов Анатолия Александрова — Все это уже давно было в Питере! У вас Еременко, а у нас Еремин и Уфлянд! Первый концептуалист Кондратов, а не Пригов! — Скандала, однако, не произошло. О существовании поэтов ленинградской филологической школы, в состав которой в 1950-е годы входили студенты ленинградского Университета — Михаил Красильников (1933—1996), Юрий Михайлов (1933—1990), Владимир Уфлянд (р. 1937), Леонид Виноградов (р. 1936), Сергей Кулле (1936—1984), Михаил Еремин (р. 1936), Леша Лившиц (р. 1937) и курсант ленинградской областной школы милиции Александр Кондратов (1937—1993), многие из присутствующих знали лишь понаслышке, хотя к этому времени в Америке уже вышли сборники Уфлянда и Еремина, а в труднодоступной “Голубой лагуне” Кузминского можно было прочесть и образцы творений других авторов этого круга.
Прошло немногим более десяти лет. За это время интерес к питерской филологической школе возрос я— и не в малой степени, благодаря стараниям Владимира Уфлянда, опубликовавшего в разных журналах стихи своих друзей и воспоминания, собранные в его книге “Если Бог пошлет мне читателя”. И вот тот же неутомимый Уфлянд, вместе с проживающим в Ханновере своим старинным другом Лешей Лившицем – ныне профессором Львом Лосевым — затеяли издание “Собрание творений имени Михайлова-Красильникова-Куллэ-Кондратова ” или сокращенно “СТИМККОН”. Серия началась в 2000 г. выходом книги Сергея Кулле “Верлибры”. За первым сборником “СТИМККОН” последовало два других – объединенный Юрия Михайлова и Михаила Красильникова — “Старших авторов филологической школы” и Александра Кондратова. Сборники Кулле и Кондратова были еще при жизни составлены самими авторами, а Михайлова и Красильникова — Уфляндом. Во всех трех книгах, кроме стихов , можно найти эссе об авторах, принадлежащие перу Уфлянда, а в книжке “Старших авторов” и эссе Лосева “Тулупы мы”, в котором рассказывается обо всей школе в целом. Не упущен и такой момент , как совместное жизнетворчество, вклющающее знаменитый хеппенинг с поеданием тюри на лекциях, случившийся еще при жизни Сталина. Лев Лосев представлен и стихами памяти друзей. Поэтическое творчество Уфлянда представлено стихотворением памяти Сергею Кулле.
Теперь несколько слов о самих стихах, на мой взгляд, хороших и разных. Жанр верлибров никогда не был магистральным в русской поэзии. Как справедливо пишет Лев Лосев, “Кулле единственный, кто в полной мере (после Кузмина) овладел у нас верлибром , у кого русский верлибр достиг силы лучших американских образцов”. Кулле пишет о смене времен года, о спорте, простых , обыденных вещах, которые видит в новом ракурсе. Так обыкновенный футбольный мяч становится под его пером то “пугливым”, то “одичавшим”. Такое одушевление предметов , сочетающееся с хрупкой трепетностью по отношению ко всему живому , продолжает, по моему, в его творчестве поэтическую линию Елены Гуро — музы русских кубофутуристов. Морская и островная тема , кроме Кузмина и отчасти Гумилева, напомнила мне о поэзии петроградской группы “Островитяне” , существовавшей в начале 1920-х годов и, в частности , об одном из ее участников — поэте-моряке Сергее Колбасьеве, авторе поэтического сборника “Открытое море”.
Поэзию Юрия Михайлова университетской поры Уфлянд относит “скорее к каменско-ассеевскому, нежели к хлебниковско-крученыховскому толку”. К стихам такого типа безусловно принадлежит открывающая сборник поэма “Чаанэ”. Мне же наиболее интересным показалось стихотворение “Детство Го”, снабженное эпиграфом из Крученых “ГО оснейг (буква й здесь лишняя) кайд”. Эту строчку, начинающую стихотворение 1913 г., Крученых неоднократно цитировал в своих декларациях как образец зауми. Михайлов оживляет заумное слово “Го” и делает его героем стихотворения, гибнущим, но сохраняющим бессмертный дух — дух футуризма.
В стихах М. Красильникова , большинство их которых было написано в мордовском лагере, куда автор угодил на четыре года за то, что во время ноябрьской демонстрации 1956г. выкрикивал пародийные лозунги, помимо раннего Маяковского, ощутимо влияние натурфилософии Заболоцкого и в особенности его “Столбйов”. На мой взгляд, к шедеврам Красильникова относится стихотворения 1955г., начинающееся строчками:
Я не знаком с гносеологией —
Сказал мужик, снимая онучи.
— и стихотворение из рукописного лагерного сборника “Пятиречие”, выпущенного в зоне в 1959 г. в одном экземпляре, о смерти дерева, чей труп — “обездоленный обрубок” — сплавляется по реке:
Кора о жесткий берег колется
Вода зализывает кольца,
Которые надела смерть.
Стихи Александра Кондратова отличает безграничный эксперимент. В сборник “Стихи тех лет” вошла только малая толика кондратовских поэтических творений. Другие — тоже вероятно не все — запланировано издать в “Стимкконе” в будущем. В отличие от Кулле, Михайлова и Красильникова, с котоыми мое знакомство носило шапочный характер, с Кондратовым мы часто встречались в разных домах подчас не при совсем стандартных обстоятельствах. В пьяном виде Сэнди являл пример весьма рассерженного молодого человека. Однажды мы в большой компанией выпивали в его комнате. Кто-то из гостей обхамил хозяина. Разъяренный Кондрат сорвал клеенку со стола и велел всем гостям немедленно выметаться. Гости притихли, но уходить явно не хотели. Кондратов повторил свой приказ, обильно сдобренный ненормативной лексикой и начал подталкивать гостей к выходу. Завязалась потасовка, в которой приняла участие и собака колли, принадлежавшая Юре Жердеву. Мой муж Леня Чертков случайно выдавил форточку. Через несколько дней Сэнди потребовал возмещения материального ущерба, что и было сделано. Другой раз Сэнди Кондрат в моем доме, куда явился изрядно под мухой, решил описать одного из своих недругов. От совершения этого поступка его удержали дамы, заслонившие своими телами человека, на которого обрушился кондратовский гнев. Этот эпизод вошел в роман Кондратова
“Здравствуй, ад”, широко ходивший в 60-е годы по рукам. Герои произведения были выведены или под своими фамилиями, или под прозрачными псевдонимами. Любопытно, что некоторые из прототипов романа, написанного на отечественном материале в духе Селина и Генри Миллера, имели с автором объяснения, после чего последний благосклонно менял гнев на милость и убирал особо обидные для персонажей пассажи.
В сборнике “Стихи тех лет” я обнаружила поэтический цикл “Здравствуй, ад”, датированный 1956—1960гг., давший впоследствии название роману. Но вернемся к его стихам, поражающим обилием разнообразных литературных аллюзий. В инфернальном цикле это и Данте Алигьери — вступительное и заключительное стихотворения написаны терцинами, и основатель олимпизма Константин Олимпов. Так строчка Кондратова “Я хочу в сумасшедший дом” воспринимается как прямая аллюзия на строчку Олимпова “Я хочу быть душевно больным”, В другом цикле “Ботщский флот” можно обнаружить скрытые и явные отсылки к поэме В. Каменского “Стенька Разин”, стихам Хлебникова и Крученых. Часть “Борщского флота ” написана палиндромами, искусством составления которых Кондратов владел виртуозно. Экспериментирует поэт и в жанрах японской поэзии — хокку и танках. Одним словом специалистам по интертекстуальности есть чем поживиться.
Любовно составив и издав на собственные средства сборники своих ушедших друзей-поэтов, Уфлянд сделал благородное дело. Но его заслуга не только в этом. Благодаря его усилиям, понятие ленинградская филологическая школа из мифологического превратилось в реальное. Теперь исследователи поэзии имеют возможность анализировать тексты и на конкретных примерах убедиться, что связь с футуристическо-обэриутским пластом русской культуры не была прервана в Питере и в 50-е годы, а любители поэзии могут открыть для себя новые поэтические миры.
Татьяна Никольская