Пер с англ. Е. Касаткиной
Опубликовано в журнале Старое литературное обозрение, номер 2, 2001
Звукоподражательный джин бюрократии наконец вырвался наружу, и теперь откликается на имя еврократия. Его стихия — воздух, и он летает повсюду, главным образом первым или бизнес-классом, говорит на языках, носит пятисотдолларовые костюмы итальянского покроя, не заботясь ни о кресте, ни о мезузе. У него есть также степень по экономике, либо политологии, он, кажется, женат, но это не обязательно, проживает преимущественно в столицах, но имеет и дом за городом. Описание хоть и беглое, но из него ясно одно: вы никогда уже не загоните его обратно в бутылку.
Подобно всем общественным благам и порокам, еврократия является в первую очередь отражением нашей разрастающейся демографии. С годами индивид всё чаще обнаруживает себя уставившимся на фасад общественной реальности, на котором висит табличка “свободных мест нет” чёткими печатными литерами. Его выбор в этих обстоятельствах — либо ждать, когда откроют, либо прорываться с чёрного хода. Ещё одна возможность состоит в создании альтернативы, призрачной реальности, и в попытке навязать её реальности существующей.
Отсюда наши политические партии и их программы различных степеней воинственности, отсюда их оголтелые или блаженные сторонники, группы, ассоциации, движения, исповедующие некую идеологию, философию, доктрину. По сути, разнятся они только объёмом получаемой ими финансовой поддержки, и таким образом их можно сравнить с благотворительными концертами: деньги и рукоплескания исходят от рядовых членов, которые слышат то, что хотят услышать.
Concerto grosso Объединённой Европы ничем не отличается, разве что его благодетели чрезвычайно богаты. Это, грубо говоря, большие корпорации и конгломераты, которые выгадывают от упразднения таможенных пошлин, и банки, осатаневшие и уставшие от капризов обменного курса. Короче, всё это вращается вокруг денег, поскольку международный рынок не хочет быть международным. Он хочет быть рынком без прилагательных, и точка.
Если ты банк, это имеет смысл; если же нет, то не имеет, но каким бы ни было твоё мнение по этому вопросу, оно не играет никакой роли, поскольку твоё будущее короче, нежели будущее денег. Фактически, ничто не имеет большего будущего, чем деньги, даже природа. И конечно, не география, не говоря уже об истории. Пока существует наш вид, он будет своё существование оплачивать. По-видимому, у нас нет склонности к самоубийству: свидетельство тому — рост населения и тяга к ядерному разоружению.
На худой конец, мы одержимы мыслью об убийстве, но это не новость. Вся красота оперы под названием Объединённая Европа состоит в том, что она спонсирована наиболее склонными из нас, если верить анналам, к убийству — потомками Вотана. Никто не напевает и не насвистывает эти мелодии с большим вкусом, чем клиенты Deutsche Bundesbank, который, наконец, осенило, что загнать соседа в долги — гораздо более верная форма оккупации, нежели ввод войск. Что же до соседей, особенно на востоке, они понятным образом предпочитают статус клиента статусу нищей колонии.
Не стоит воспринимать эти заметки как извечную паранойю о гунне. Суть состоит в том, что нынешние процессы развития на континенте не имеют ничего общего с тем или иным национальным стереотипом. Суть состоит в том, что в то время как промышленный мир имеет уйму антитрестовских законов, не допускающих возникновения монополий, в мире международных финансов ничего подобного нет. Никто не подумает о введении таких законов из-за простой невозможности обеспечить их выполнение. Отсюда появление в современном мире нескольких финансовых монополий, которые кроткие обычно величают гигантами — из страха назвать вещи своими именами. Один из них — гигант немецкого производства.
Поведение монополии обусловлено не конкретно каким-либо злым или благожелательным гением, но самой массой, несоразмерной по определению с устремлением индивидуума. Монополия обслуживает самоё себя и, если у неё есть враги, то, конечно, не одна или несколько конкретных стран, но другая монополия. Со временем они, конечно, могут сцепиться, хотя поначалу они склонны ударить по рукам. Появление Европейского сообщества доказывает, что мы блаженно пребываем в начальной стадии.
Сделка, по-видимому, состоит в подразделении мира на три финансовые зоны согласно средоточению капитала. Эти зоны перехлёстываются, но незначительно, и набеги, которые монополии совершают во владения друг друга, до сих пор учитывают существенную финансовую разность этих зон. Конечно, душе беспристрастного наблюдателя было бы уютнее, если бы таких зон было не три, а четыре. В целом, деление на четыре гораздо опрятнее деления на три. Но богатые нефтью арабские страны всё ещё стремятся переправлять свои сокровища через Нью-Йорк и Лондон. Кроме того, если наблюдатель действительно печётся о беспристрастности, он должен быть удовлетворён тем, что зон три, ибо столько их видит Луна.
Когда она заглядывает в интересующую нас область, Европу, Луна видит, что та заполонена немецкой маркой гораздо гуще, чем долларами США и японской йеной вместе взятыми. Подобно деньгам, Луна не замечает границ, и, как знать, возможно именует себя экю. С точки зрения Луны, экономикой этой территории могли бы управлять из единого центра, и для светила не имеет никакого значения, будет ли он в Брюсселе, Страсбурге, Берлине или Вене. Светилу также всё равно, будет ли экономика этой территории, подобно её освещению, управляться избранным правительством или группой назначенных чиновников, поскольку Луна не делает различия между демократией и еврократией. Если вдуматься, светило последним упрекнуло бы, в частности немцев, в таком же нежелании провести это различие, поскольку демократическое правление в их стране — явление сравнительно новое.
Самая неприятная сторона в схеме Европейского сообщества — кончина демократической идеи, за которую поколения людей упрямо сражались повсюду, но на этом континенте в особенности. Но небесные тела равнодушны к истории; что же до нас самих, мы можем утешаться тем, что великая европейская идея умирает всё-таки в собственной постели. Конечно, будут производиться шумы, призванные создать обратное впечатление, — начать с того, что мы уже получили “Европейский парламент”. Однако, красноречие его депутатов больше похоже на расхватывание гардероба умирающего, чем на поддержание видимости.
Более великодушное объяснение феномена объединённой Европы состоит в том, что по ходу дела представления о гласе народа или правлении большинства выродились в представление об общем знаменателе и смешались в сознании некоторых с чертой, предваряющей “итого”. В этом нет ничего удивительного, поскольку и то, и другое сводится к цифровому выражению. К тому же, в определённом возрасте такого рода вещи неизбежны, а демократии ничто человеческое не чуждо. Ей и сейчас уже трудно справляться с нашим растущим числом; альтернативы же, если и есть, то все довольно мрачные. Что опять же свойственно человеку, особенно в определённом возрасте.
Итак, она склоняется к еврократии, прописанной как болеутоляющее лекарем в лице Европейского валютного союза. Пилюля имеет сильный привкус немецкой марки, и это вполне сильное лекарство, чьи побочные эффекты предполагают постепенное сведение на нет национального суверенитета, территориальной целостности, независимой внешней и, в конечном счёте, внутренней политики. Однако болезнь слишком запущена; и, учитывая огромный разрыв современной демократии между избирателями и избранниками, различие между национальным правительством и наднациональным для рядового избирателя — лишь дополнительное упражнение в абстракции. Так или иначе, если наш пациент не решается заглотнуть пилюлю, врач может несколько скостить процентную ставку; если же пациент отказывается наотрез, процент подскакивает.
Именно деньги прописывают такой режим, поскольку деньги хотят, чтобы ими распоряжались более эффективно, чем современными республиками.
За этим стремлением к Объединённой Европе не кроется никаких тайных умыслов ни со стороны индивидуумов, ни целых этносов, а просто стихийная логика денег, которая сродни логике воздуха, земли, огня или воды — логика накопления и/или экспансии. Это означает колоссальную культурную реорганизацию в Европе, где лютеранское мироощущение подминает под себя территорию с исторически господствовавшим там католицизмом. Во всяком случае, если вы хотите заколачивать башли — простите, дойче марки — вам придётся позабыть о сиесте.
Полагаю, что это плохие новости для литературы на европейских языках, равно как и для самих языков. Объединённая Европа неизбежно будет поощрять многоязычие; ценой, которую придётся за это заплатить, станет потеря читателя национальных литератур и низкий уровень владения родным языком. Последнее, конечно, на руку еврократии, поскольку языковая точность, благозвучие и красноречие — её злейшие враги. Когда говорят деньги, диалог невозможен. Отчасти идея Объединённой Европы зашла так далеко именно из-за уровня речи, который присущ практически любому политическому высказыванию.
Что бы там ни было, не думаю, что от Объединённой Европы будет толк. Европу традиционно изображали в виде девы, плывущей на быке. Быком был, конечно, Юпитер, принявший этот облик, чтобы похитить деву и где-нибудь ею насладиться. В целом, Юпитер был не промах по части принятия личин, и довольно беспорядочен в связях, — так сказать, его диапазон был чрезвычайно широк: лебедь, орёл, бык, кто угодно. Но он никогда не представал пред девой в форме чистогана. Однажды, правда, он обернулся золотым дождём, и Тициан изобразил его в виде ливня золотых дукатов. Однако то была другая дева: не Европа.
То была Даная, мать Персея. Результат этой инвестиции Юпитера, безусловно, оказался гибельным для её отца, поскольку Персей со временем убил Акрисия, хотя и неумышленно. Но именно это и делают деньги — тем более, что этимологически имя Акрисия предполагает сразу и прирост, и слабый критический дар, и неспособность справиться с кризисом. Короче, отсутствие проницательности и благоразумия.
Не правда ли, звучит знакомо? Деньги, осмелюсь сказать, всегда эдиповы. Лучше тогда забыть про Тициана и обратиться к изображению этого эпизода Рембрандтом. Ещё лучше было бы избежать контаминации и не отвлекаться от нашей простодушной девы, по имени Европа, и её маленькой истории об этом симпатичном белом быке по кличке Юпитер. С ним дева, по крайней мере, сможет повидать разные земли, особенно к югу. И, так сказать, задаром. Вы не хотите отослать её обратно в Страсбург.
Перевод с английского Елены Касаткиной
Примечание
На языке оригинала текст опубликован: Brodsky J. What the Moon Sees // Yale Review. Vol. 80. No. 3. June 1992, pp. 18—22.