Опубликовано в журнале Старое литературное обозрение, номер 1, 2001
| На творческом вечере Беллы Ахмадулиной. ЦДА ВТО. 14 октября 1974г. |
Вчера, думая и говоря о Булате, я сказала: на Ваганьковском есть “аллея“, предусмотрительно предоставленная нынешнему обитателю земли сырой и будущему обитателю этого места. Некто, почитатель Булата и мой, радостно воскликнул: “Хорошо, что Вы это сказали. Я живу поблизости от этого кладбища, мне будет недалеко посещать ваши могилы”…
Булат, я смеюсь.
Я еще не привыкла говорить о нем в прошедшем времени. Булат, по-моему, тоже смеется.
Булат всегда любил смеяться, но смеялся он только над собой. Однажды, выступая перед аудиторией, он сказал: “Я не гитарист, я не пишу музыку, нот не знаю, даже и не пою теперь. Иногда пробую писать стихи, не всегда выходит. Пишу прозу — тоже не всегда выходит”. И тогда — это подлинные слова Булата — какой-то замечательный малый из заднего ряда крикнул: “Ну и зачем ты сюда пришел?” Булат смеялся, когда рассказывал об этом. Смеялся, понятно, над собой, а этого малого он возлюбил.
Булат говорил, что он всегда попадает в дурацкие ситуции. Однажды его остановил милиционер, но никак не наказал за маленькое нарушение. Булат был ему благодарен, хотел что-то подарить. У него с собой была книга, “Похождения Шипова”, и Булат протянул книгу милиционеру: “Спасибо, это Вам. Тут немножко есть о Льве Толстом”. Добрый милиционер ответил: “Я Толстого уже читал. Езжай дальше, и не нарушай”.
Почему я сейчас об этом? Потому что я не хочу, чтобы какая-то заунывность присутствовала в словах, ему посвященных. Вот анекдот, который он очень любил и мне рассказывал. В Тбилиси богатый грузин сидит на веранде. Пасха. Внизу идет бедный грузин, приветствует богатого: “Христос воскресе!”. Богатый: “Да знаю, знаю”… Для Булата и для меня это стало поговоркой. Когда произносят какие-нибудь лишние слова, я говорю: “Знаю, знаю”.
Булат Шалвович не любил никаких наград. Когда ему исполнилось 60 лет, 9 мая 1984-го, Булат пришел ко мне и спросил: “Как ты думаешь, они не могут мне насильно орден дать?” Я ответила: “Булат, не бойся, они не дадут тебе насильно орден. Для этого надо заполнять какие-то анкеты”. Юбиляр опасался напрасно: никто ему ордена не дал, и поздравления он получил только от близких людей.
Булат был очень великодушным, очень добрым. Он помогал многим людям — не только голосом своим, но и деньгами, которых у него никогда много не было. Помогал, но никогда не рассказывал об этом. Булат хорошо знал цену беды. Когда он учительствовал в Калуге и надо было выходить на майскую демонстрацию, Булат подшивал бахрому снизу на брюках, чтобы выглядеть прилично при учениках. Он все-таки был сын “врагов народа” и не ждал ничего хорошего.
Иногда у Булата совсем не было денег, но он никогда не просил в долг. В Америке доктор, который его оперировал, удивлялся: “Если он у вас такой знаменитый, то почему такой бедный?” Деньги на операцию предлагали многие, но дал их — от издательства в счет будущей книги — Лев Копелев. И этот долг Булат вернул. Но главное, что Булат исполнил свой художественный, свой человеческий долг. В этом смысле мы будем считать его жизнь совершеннной.
Когда Булат в последние годы работал в комиссии по помилованию, ему очень тяжело было принимать в этом участие, читать эти бумаги. Он ходатайствовал именно о помиловании, был против смертной казни. Булат всегда просил не для себя, и мне говорил: “Когда ты будешь просить за кого-то, можешь подписать: Белла и Булат”.
У него есть “Песенка о кабинетах моих друзей”:
Зайду к Белле в кабинет, скажу: "Здравствуй, Белла!" Скажу: "Дело у меня, помоги решить..." Она скажет: "Ерунда, разве это дело?.." И, конечно, сразу мне станет легче жить.
Я просила за многих. Сейчас у меня на столе лежит письмо Президенту с просьбой вернуть российское гражданство Ирине Ратушинской. Письмо Президенту заканчивается словами Булата.
Смеяться над собой, а не над другими — черта подлинного величия и благородства (“Ирония — избранника занятье”). Булат обращался к Человечеству — публике зала, или людям, населяющиим белый свет Другого света я не знаю пока, а когда узнаю — не сумею сказать.
Мы не однажды обменивались посланиями и посвящениями друг другу. У него есть “Песенка для Беллы”, у меня — “Песенка для Булата”. Был такой вечер в 1972 году, мы с Нани Брегвадзе выступали на сцене Дома литераторов. Ведущим вечера был Булат. Он тогда заметил, что мне скучно читать все одно и тоже, и вдруг подарил маленький ключик.
И все теперь пойдет на лад, я буду жить для слез, для рифм. Не зря - вчера, не зря - Булат, не зря мне ключик подарил!
Некоторые говорили, что Булат суров и замкнут, а он был так великодушен, что приходилось это скрывать. Году, кажется, в 1995, я как-то позвонила Булату, а он говорит: “Не мешай сейчас, я варю суп”. Потом он перезвонил, но я ему за это время написала стихи. Это всего лишь дарственная надпись на книге “Гряда камней”:
Булат - суров, на ласку скуп. Несмело я звоню Булату. Читатель ждет уж рифмы: "слух". У рифмы я в гостях бываю, звоню; Булат: - "Варю я суп", - варить? дарить коня улану? Но по Тверскому по бульвару когда я, крадучись, иду, лицо у многих глаз краду: лицо посвящено Булату. И знаю: выше есть любовь любви. Читатель ужаснется. Но только пусть твоя ладонь, твоя, а не моя ладонь лба охладевшего коснется.
Случилось не так, как я загадывала. Когда я в 1984 лежала в больнице в Питере, я отправила оттуда Булату такую телеграмму:
Средь роз, в халате и в палате, я не по чину возлежу. Но все тоскую о Булате, все в сторону его гляжу. Когда б не димедрол и но-шпа, я знала, что заря всенощна. Здесь вдоль гранита тени бродят, здесь на ночь все мосты разводят - один забыт и не разъят меж мною и тобой, Булат.
Думаю , что неслучайно , хоть и не преднамеренно, во многих моих посвящениях Булату появляется Пушкин.
Нельзя провинится перед Пушкиным.
Нельзя провиниться пред именем, образом, голосом Булата. Булат никому никогда не давал советов, указаний, приказаний, но некий приказ его я слышу: давайте будем вести себя благопристойно, давайте не совершать дурных поступков. В моем давнем, 1977 года, “Шуточном послании к другу”, опять появляется Пушкин.
Покуда жилкой голубою безумья орошен висок, Булат, возьми меня с собою, люблю твой легонький возок. Ямщик! Я, что ли, - завсегдатай саней? Скорей! Пора домой, в былое. О Булат, солдатик, родимый, не убитый мой. А остальное - обойдется, приложится, как ты сказал. Вот зал, и вальс из окон льется. Вот бал, а нас никто не звал. А все ж войдем. Там, у колонны... так смугл и бледен... Сей любви не перенесть! То - Он. Да Он ли? Не надо знать, и не гляди. Зачем дано? Зачем мы вхожи в красу чужбин, в чужие дни? Булат, везде одно и то же. Булат, садись! Ямщик, гони! Как снег летит! Как снегу много! Как мною ты любим, мой брат! Какая долгая дорога из Петербурга в Ленинград.
Когда-то в Грузии ко мне подошел добрый прекрасный человек и сказал: “Я двоюродный брат Булата Окуджавы”. Я поцеловала его и ответила: “А я родной брат Вашего двоюродного брата”.
Булат Окуджава — родной брат Человечества, искупающий как подобает поэту, вину Человечества, все прегрешаения человеческие. Булат помогал многим, может быть, поможет нам и тем, кто будет после.
Монолог Беллы Ахмадулиной записан Виктором Куллэ 15 мая 1998