Рассказ
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 1, 2014
1.
Теплый августовский денек неспешно
катился к вечеру. В голубом небе плыли стайки белых облаков. Старый парк,
окружавший Дом ветеранов сцены, чем-то напоминал райский сад, каким его
воображают знающие Библию люди. С реки Невки налетал
свежий ветер и, пошумев в старых кронах высоких деревьев, мчался вниз к молодым
яблоням, где отрясал с отяжелевших веток зрелые плоды. Падая вниз, яблоки глухо
стукались о землю, пугая снующих в траве птиц.
У парадного входа лаял на чужих пес
Дружок, пытаясь снять лапой намордник, надетый хозяйкой, чтобы кобель не
покусал ветеранов, допекавших его чрезмерной любовью.
Возле свежеокрашенных скамеек в тени
деревьев куражился пьяный в стельку слепой ветеран
Гусев. Две поддатые старушки, одна из которых была женой Гусева, пытались
увести его домой. Но слепой крепко обхватил одной рукой ствол дерева, а другой
легко отбивался от шустрых старушек, покрывая грязной лексикой чистую благодать
райского сада.
Гусев жил с актерами, не имея к
искусству Мельпомены никакого отношения. Тем ни менее он мог легко научить
дряхлеющих здесь отелло, как душить жен, требуя от
них не платка, а бутылку водки. Что и делал со своей терпеливой женой,
принуждая ее бегать в магазин за бутылкой.
Среди ветеранов ходили слухи, что Гусев
все же имел к искусству отношение, и даже очень близкое. Лет тридцать назад он,
еще молодой и непьющий коммунист, был в Москве на знаменитой выставке
художников-нонконформистов. Ее раздавили бульдозерами у станции метро
«Беляево». Гусев был тогда водителем одного из этих бульдозеров и лихо давил
своим железным конем картины чуждых его пролетарскому духу нонконформистов.
Потом в отечество неожиданно нагрянула свобода, будто пьяная баба на веселую
попойку. Коммунисты, отдававшие когда-то Гусеву приказ давить нонконформистов,
стали все вдруг либералами и, ошалев от необъятных
просторов всемирного бытия, осудили своего бывшего товарища Гусева за
тоталитарные замашки. Под натиском демократических перемен Гусев потерял
ориентиры в жизни и, как ум нестойкий, начал выпивать, вселившись в Дом
ветеранов уже очень пьющим и даже слепым. Проживая тут уже год, он поколачивал
жену, вымещая на ней горести своей незрячей жизни.
2.
Начальство Дома ветеранов не раз
пугало выселением слепого буяна, и Гусев, струсив, на какое-то время выпадал в
осадок. Но, отстоявшись, он начинал снова мутить чистую воду ветеранской жизни,
приводя в трепет дряхлеющих актеров своим якобы чекистским прошлым. И снова
гонял жену в магазин за водкой.
Когда-то в Доме ветеранов жили только
актеры, господ вроде Гусева сюда не брали. Но нынче и сами актеры стали
господами, а кое-кто из них, возглавив театральный союз, так лихо распорядился
богатством прежнего союза, что сегодня на ремонт этого актерского убежища денег
не осталось. Рынок скалил зубы, и начальство стало заполнять актерский дом на
коммерческой основе разношерстной публикой — вроде Гусева, который уже и
заскучал под деревом, пока мы отвлеклись на эту грустную тему.
А из Дома ветеранов уже выходила
экскурсия, ведомая строгой и интеллигентной актрисой Романовой. Бывшая
курганская героиня, она водила иногда эти случайные экскурсии, занимательно
рассказывая об истории Дома ветеранов и о Марии Савиной, его основательнице.
Вот и сейчас Романова заканчивала свой рассказ привычной фразой:
— Наши ветераны с благодарностью
помнят великую русскую актрису Марию Гавриловну…
— Имел я вашу Гавриловну во все
доступные места! — весело крикнул под деревом пьяный ветеран Гусев.
Это вызвало смущение юных и
возмущение зрелых экскурсантов. И тогда единственный среди них мужчина, сын
Романовой, который и привел своих сослуживцев на экскурсию к маме, сделал
решительный шаг к слепому хулителю великой основательницы, но дремавший пес
Дружок вдруг проснулся и кинулся с лаем на чужака, защищая слепого Гусева. Пса
успокоили, но, увы, радужный финал экскурсии был испорчен.
Романова, пытаясь загладить этот
конфуз, показала всем на живописный подвальчик с белыми колоннами и возвышенно
произнесла:
— Перед вами старинный подвал.
Когда-то его использовали для хранения продуктов, заполняя льдом. В далеком
1916 году неподалеку отсюда, — она показала на мост через Невку,
— был сброшен в реку недобитый Гришка Распутин. — Голос Романовой трагически
дрогнул: — Тело царского любимца три дня пролежало на льду нашего подвала, а
после его дух еще долгие годы витал над этими местами.
— И витал здеся
Гришка до самой перестройки! — дополнил легенду Романовой все тот же Гусев. —
Пока наш дорогой и любимый Михаил Сергеич Ельцин не свернул Россию на
единственно верный путь!
— Не Михал
Сергеич Ельцин, а Леонид Ильич Горбачев! — поправила Гусева подруга его жены,
старушка Галя с синяком под глазом.
3.
— Тихо вы, а то вас посадят в ПТУ! —
шепнул Гале сидевший тут же, на скамейке, ветеран Океанов, профессор,
работавший когда-то на космос, куда, по всей видимости, и съехала нынче крыша
всеми уважаемого профессора.
— Сажают не в ПТУ, а в ФЗО! —
убежденно поправил профессора Гусев и уронил в траву свои черные очки. Без них
он стал похож на слепого Дон Кихота.
Актриса Романова вздохнула и увидела
подошедшего к лавочке полноватого мужичка в спортивных штанах с оттянутыми
коленками.
— О-о! А это наш ветеран! — радостно
сказала экскурсантам Романова, увидев его трезвым. — Он известный актер,
снимается в сериалах. Правда, я забыла его фамилию, — простодушно призналась
Романова и строго глянула на затихшего под деревом Гусева.
Старушка Галя с подбитым глазом
отцепилась от слепого и нетвердым шагом направилась к экскурсантам. Те окружили
участника сериалов и даже попытались вспомнить его.
— Вроде лицо известное, — шепнула
одна экскурсантка. — По ящику видела, а где — не вспомню…
— Сколько добра-то сливают по
каналам, разве все упомнишь… — ответила ей подруга.
— А это никому не известная актриса!
— сказал неузнанный участник сериалов и указал на старушку Галю с синяком под
глазом.
Экскурсантки оживились — с синяком
все было узнаваемо и понятно.
— Она у нас гример, а это — образец!
— резвился ветеран, указав на Галин глаз. — Уроки у нее можете брать… по гриму.
— Братья Гримм здесь ни при чем! — не расслышал глуховатый Гусев и, упав под дерево,
сразу уснул.
Пес подошел к Гусеву и лег на
расстоянии алкогольного запаха от него.
А старушка Галя весело общалась с
экскурсией:
— Фингал мне зазвездила
кастрюлей ветеранка Катер! — показала она на синяк. — Я хотела подать на Катер
в суд и вызвала мента. А он мне сказал: «Ну вот посадим мы ее в тюрьму, а восьмидесятилетняя старушка
там не выживет…» Жалко мне стало Катер, твою матерь… Я ее и простила. Бывает и
на старуху проруха.
Экскурсанты посочувствовали Гале, и
она интимно прожурчала:
— Когда я работала помрежем в Александринке, у нас
два актера любили одну гримершу, так их в театре называли — братья Грим!
Экскурсантки засмеялись, а строгая
Романова повела их от греха подальше с ветеранского двора.
4.
— Ты видела по телику встречу нашего
президента с питерской интеллигенцией? — спросила подругу одна из экскурсанток.
— Это где он сделал замечание твоему
любимому артисту за неудачное сравнение с Курильскими островами? — уточнила
подруга.
— Ой, про моего любимого артиста ты
лучше молчи… Видела его недавно в спектакле «Король Убю». Бегал по сцене… как Чебурашка,
только уши меньше… да еще и матом ругался.
— Что же вы хотите от пьяного
ветерана, — заметила пожилая экскурсантка, — если у них начальство на сцене
матерится! И вот этих актеров президент защищал по телевизору, перед всей
страной!
Услышав это, огорченная Романова
возразила:
— У нас очень много хорошего… и не
стоит обращать внимания на недоразумения. И президент у нас очень хороший… Просто
о-отличный! А те, — Романова
кивнула в сторону слепого Гусева, — вообще не актеры!
— А вот я — актер! — раздался у ворот
мощный голос. — И не стыжусь этого!
Все оглянулись и увидели солидного,
но помятого господина с орлиным взором. Он был в шлепанцах на босу ногу и,
задрав бутылку донышком в небо, неспешно пил из нее портвейн. В эпоху развитого
социализма таких умельцев, пьющих из горла, называли «горнистами эпохи».
Помятый господин не забывал славных советских традиций.
Допив вино, «горнист» аккуратно
пристроил пустую бутылку к воротам ограды и, отставив левую ногу, ловко
поклонился дамам. Негромкий треск раздался в его позвонках и суставах, но он
легко выпрямился, взлохматил свои седые волосы и, приложив руку к сердцу,
сказал:
— Храполюк-Познанский,
актер драмы и кино! Герой-любовник из Белгорода. Разумеется, бывший.
Если мы вам понравились, милостивые сударыни, то прошу пожаловать к нам еще!
Дамы завибрировали от его низкого,
чуть надтреснутого от портвейна бархатного голоса. Но брюки бывшего любовника,
много раз обмоченные, издавали такой терпкий аромат, что экскурсантки поспешили
сесть в автобус и уехать. Интеллигентной Романовой захотелось скинуть бывшего
любовника с моста в реку. Но, вспомнив дух Гришки Распутина, который так долго
витал вокруг, Романова передумала мочить Храполюка,
полагая, что уж его-то духа ветераны точно не вынесут. С этой мыслью бывшая курганская героиня уныло поплелась в свою
скромную обитель в Доме ветеранов.
«Горнист», как
оказалось, был сегодня отпущен из психоневрологического диспансера, в который
попал, привычно окосев от любимого портвейна и заснув на цветочной клумбе,
среди хризантем, где его и обнаружил бдительный милицейский патруль.
— Ты кто, отец? — спросили менты.
— Я — герой-любовник, из Белгорода! —
гордо ответил Храполюк.
— Понятно, — сказали менты и отвезли его в дурдом.
Там его подлечили
и сегодня утром выпустили на свободу. После скудной дурдомовской
пайки Храполюк сносно пообедал в ветеранской столовой
и тут же сбегал в магазин, где мигом устранил двухнедельную паузу без
портвейна, выпив первую бутылку прямо у магазина. Вторую он добавил уже здесь,
у ворот родного Дома ветеранов.
Опьянев, Храполюк
вспомнил о клятве больше не пить, которую давал много раз ветеранам и лично их
терпеливому директору Ефиму Львовичу.
— В огне страстей все клятвы — как
солома! — процитировал Храполюк вдруг пришедшего на
память Шекспира.
Безжалостно задавив угрызения
совести, он, счастливый и коммуникабельный, вошел во двор Дома ветеранов.
Увидев лежащего в кустах Гусева, Храполюк поднял его,
заботливо отряхнул и осторожно повел вглубь райского сада. Там они сели на
заветную скамеечку у яблонь.
— Хреново
мне! — пожаловался слепой. — И лучше уже не будет.
— Всем лучше никогда не будет, —
успокоил его зрячий. — Одним станет лучше, а другим будет только хуже… Это как маятник у часов — колебание нашей радости и
печали. Это и есть единственная на Земле гармония. Иной и не ждите…
Эту развесистую фразу Храполюк вспомнил из какой-то давней роли и, возбудившись,
стал жечь глаголом холодное сердце слепого сотоварища, поведав ему о райской
благодати и об увесистых плодах, которые покраснели в их саду к яблочному
спасу. И еще о многом другом, чем могут поделиться понимающие друг друга
мужчины.
В душе у обоих было покойно и светло.
Правда, иногда им хотелось помочиться, что они делали легко и свободно, не
вставая со скамейки и даже не расстегивая штанов. Так они сидели и мурлыкали,
будто два кота, пока солнце не исчезло за горизонтом. А из темных окон
актерского убежища имени великой русской актрисы Марии Савиной смотрели на них
с пониманием и завистью догорающие, как свечи, одинокие ветераны.
Господи, спаси их всех на земле и
сподобь всех нас чистым сердцем!..