Рассказ-воспоминание
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 1, 2014
В то лето мне сказали, что у дедушки в деревне есть
речка, лошадь и собака. Ах, что за счастье!.. Речка, лошадь и собака,
несомненно, обещали настоящее приключение. Я уже воображал себя то ковбоем, то охотником-индейцем, то
золотоискателем, то в хижине на берегу Миссисипи…
С собой в деревню я взял карту мира, компас без стрелок, пистолет с
пистонами, школьный ранец для золотых самородков, два сухаря и — тайком от
родителей — коробок спичек.
Лошадь оказалась старой, речка — ручьем, собака — кривоногой дворняжкой с
несерьезным именем Шарик. У нее даже ошейника не было. Зато и ручей, и лошадь,
и собака Шарик были настоящими, понимаете?.. Вдобавок от дедушки пахло дымом
дальних костров и странствий. Правда, дедушка сказал, что всю жизнь пас коров
за ближайшей сопкой, но я ему не очень-то верил.
Мы переходили ручей вброд вслед за коровьим стадом. Ручей был чистый и
холодный, и я до ломоты в ступнях вглядывался в каменистое дно, надеясь
отыскать золотой самородок. Иногда солнечный луч указывал на него в торопливой
воде — у меня часто колотилось сердце. Долго, не веря, держал я в руке речной
голыш, мгновенно высыхавший на солнце до последней
прожилки… Дедушка окликал меня, и я спешил, стараясь не угодить в теплые
коровьи лепешки.
Меня усаживали в седло. Конь фыркал, подергивая гладкой кожей, шевелил
ушами, но, как я ни бил пятками, не скакал рысью. Шарик — тот вообще не лаял и
беспрестанно зевал. Шерсть у него свалялась катышками, глаза — черные пуговки —
слезились. Дедушка говорил, что лошадь и собака тоже на пенсии.
Возвращались в сумерках. Коня теребили за гриву, меня — за чуб. Шарику
кидали кость — он молча вилял
хвостом. Струйки кизячного дыма утекали в вечернее небо под перезвон ведер,
призывное «ир, ир, ир!» («подь, подь,
подь!») неслось над крышами. Коровы мычали в ответ и
шли по дворам. Шли домой и мы.
Вечером или в плохую погоду сидели вокруг печки. Я, дедушка и собака
Шарик. Сердито шипели мокрые поленья, за окном скулил ветер. Дедушка сидел на
низкой скамеечке и курил трубку. Булькало в чайнике, гудело в трубе, под полом
пищали мыши. Розовые отсветы гуляли по
темным стенам, лизали дедушкины морщины. Где-то далеко кричала
неведомая птица. Было ничуть не хуже, чем в хижине на берегу Миссисипи.
— Какое смешное слово, — дедушка выпустил из-под усов колечко дыма. Оно
сразу же убежало в приоткрытую дверь печи. — Ми-си-си… как?
— Миссисипи! — повторил я и бросил взор на компас. — На языке индейцев —
Большая река.
Собака навострила уши и
посмотрела мне в глаза.
— Ишь ты! — поцокал языком дедушка. — Совсем не по-бурятски!
На огонек заходил сосед, горбатый старик Агван,
и тоже цокал языком, обнажая беззубый рот. Дедушка сказал, что Агван знает все, потому что бывал в Тибете. А это так же
далеко, как Миссисипи… Поздний гость перебирал четки, будто считал кедровые
орешки, кланялся загадочно улыбающимся бурханам-божкам.
Я засыпал под тихий стариковский говор.
Однажды в степи, когда коровы забрели в сосновый лесок, я сорвал травинку
и стал водить ею по карте мира. Дедушка отпустил коня и заглянул через плечо:
— Э-э… скажи, а где течет река… Большая река?
— Миссисипи? — подмигнул я Шарику. Тот вильнул хвостом и зевнул.
— Во-во! — оживился дедушка. — Ми-си-си… Смешное слово!
Ветер услужливо перелистнул страничку школьного
атласа. Я ткнул травинкой в Северную Америку. Она была похожа на толстую акулу
с раскрытой пастью: вот-вот проглотит Кубу, словно рыбку.
— А мы где? — заволновался дедушка.
Кто-то жарко дыхнул в ухо. Я оглянулся. Шарик внимательно изучал Америку
своими глазами-пуговицами.
Я быстро нашел голубую слезинку Байкала.
— Ух ты! Мы, значит,
тут, а они, значит, там!.. — почесал под шапкой дедушка и провел темным ногтем
по Миссисипи.
Шарик осторожно понюхал карту и фыркнул — Америка была явно несъедобной.
Дедушка хмыкнул и поглядел вдаль. Выгоревшие за лето желтые сопки
качались в теплом воздухе. Конь, отмахиваясь от паутов
хвостом, щипал траву. Коровы лежали в тени сосняка и жевали жвачку, будто
разговаривали друг с другом. Крошечными мотоциклами тарахтели кузнечики. Из
норки выглянул кто-то усатый и тотчас скрылся. Над степью парил коршун.
— Эх-ха…
— пощурился на птицу дедушка и вздохнул. — Хоть бы одним глазком!..
С того солнечного, без единого облачка, дня дедушка начал все чаще задумываться.
Иногда он удивленно оглядывался вокруг, словно видел эту степь и этот улус
впервые в жизни.
— Однако, там тоже люди
живут! — твердо сказал он как-то дома вечером.
Я засмеялся: дедушка открыл Америку!
— Ишь, книгочей! —
рассердился дедушка. — Вот увидишь, вот увидишь!..
Он отошел в угол к медным бурханам и забормотал слова молитвы. Как всегда
пришел старик Агван, они шептались и перебирали
четки.
Утром дедушка почистил сапоги, надел пиджак с орденом и достал со дна
сундука маленький сверток, перевязанный резинкой. Напоил, запряг коня, бросил
сена в телегу…
Усталые, приехали мы в большое село. Копыта цокали о булыжную мостовую.
Шарик и я, обнявшись, лежали в телеге и грызли сухари. Нас обгоняли грузовики и
велосипедисты. Небо было серое, с низкими облаками.
Лошадь встала у дома с каменным крыльцом и красным флагом. Я, дедушка и
Шарик тщательно отряхнули с себя пыль, но в дом с красным флагом пустили только
двоих.
В огромной комнате могло поместиться коровье стадо. Ковер под ногами был
мягким, как трава. На стене висел портрет густобрового
старика с гирляндой золотых звезд на груди. Звезд было ровно пять — я
пересчитал. Стол был длинный-предлинный, а в конце его, под портретом, сидел
человек в галстуке и улыбался. Завороженные портретом, мы как-то не сразу его
заметили. И зачем такому маленькому человеку такая большая комната?
— А-а, кто к нам пожаловал! — вышел из-за стола хозяин большой комнаты. —
Наш ветеран! Гордость района! Прошу, прошу! Забыли вы нас, нехорошо, нехорошо!
Как здоровье? Как дети? Отдыхаете, ахатын? А-а, вижу,
вижу, внук, да? Тебя как зовут, мальчик? В каком классе? Как учишься?
Человек в галстуке забросал нас вопросами, как снежками. Они были
холодными, эти вопросы, несмотря на то, что хозяин большой комнаты улыбался.
Глаза у него были холодными, что ли…
Дедушка присел на краешек стула.
— Спасибо, спасибо… — кашлянул он и уставился на свои сапоги.
Человек в галстуке снова улыбнулся:
— Не стесняйтесь, уважаемый! Вы же наша гордость! — человек подошел и
потрогал дедушкин орден. — Пенсию вовремя приносят? Крыша не протекает? А
может, все-таки здоровье, а? Могу устроить путевку…
— Во-во, путевку, — оживился дедушка.
— Нет вопросов! — радостно вскричал хозяин большой комнаты.
Это хорошо, подумал я, что у этакого говоруна наконец-то кончились
вопросы. Можно кое-что и самому спросить. Я поднял руку, как на уроке.
— Что тебе, мальчик?
— Скажите, зачем вам одному такая большущая комната?
Человек с холодными глазами задумался.
— Молчи, молчи… — испуганно прошептал дедушка. — Путевку испортишь!
— Ох уж эти нынешние детки… — улыбнулся человек. Глаза у него стали еще
холоднее. По-моему, он так и не придумал ответа.
Я поглядел в окно. На улице, понурившись, стояла наша лошадь. Шарик перед
крыльцом неотрывно пялился на
входную дверь.
Хозяин большой комнаты взял в руку тонко очиненный карандаш красного
цвета.
— В санаторий или дом отдыха?
— А?.. Что?.. — удивился дедушка.
— Я говорю, куда путевку? В санаторий или…
— Нет, нет,— заерзал на стуле он. — Мне далеко надо. Очень далеко!
На улице Шарик усердно вилял хвостом, но его все равно гнали от крыльца.
— Вы желаете турпутевку? — в свою очередь удивился хозяин. — Ну что ж…
Куда именно?
— В эту… как ее… Ми-си-си… Смешное слово такое!
— Миссисипи! — обернувшись, выпалил я.
— А… где это? — не сразу спросил человек с холодными глазами. Вид у
него был растерянный. А говорил, что вопросов больше нет! В галстуке, а не
знает, где течет Миссисипи! В школе, наверное, учился на тройки…
— Миссисипи — великая река Америки, — подражая учителю географии, изрек
я. — На языке индейцев — Большая река.
— Да вы что?! — оглянулся на портрет бывший троечник. — Смеетесь, да?!
Я засмеялся: уж очень сильно испугался взрослый дядя.
— Шутники… — отдуваясь, расслабил он галстук. — Да раньше за такие
шуточки!.. Я тебе такую Америку покажу!.. — погрозил мне пальцем.
Он раскраснелся, затянул потуже галстук и произнес речь.
— Что-то не пойму я… — почесал затылок дедушка. — Неужели вся Америка
такая плохая?
— Уж не хотите ли вы уехать туда… э-э… насовсем? — побледнел этот любитель глупых вопросов.
— Зачем насовсем? Мне
бы с ихними
стариками поговорить. Старики везде одинаковые… Урожай каков, чем скотину кормят… ну и про жизнь… Я
говорю, люди везде одинаковые… Да вы не беспокойтесь. Дорога, конечно,
дальняя, но я кое-что скопил… Вот.
Дедушка привстал и протянул хозяину огромной комнаты маленький сверток,
перевязанный резинкой.
— Уберите! Уберите!.. — попятился тот и вдруг затопал ногами по ковру.
Поднялась пыль.
— Вон отсюда! Не позволю! Вон!.. — закричал он изо всех сил и схватился
за черный телефон.
Тут откуда ни возьмись на ковер колобком влетел Шарик и залаял.
Послышался треск разрываемой штанины, шум, крики…
За окраину села нас проводил хмурый милиционер. Шарик виновато бежал за
телегой. Конь фыркал — милиционер вел его под уздцы. Дедушка не смотрел на
дорогу и держался за грудь. Ему было худо.
— Эх вы… — выдохнул милиционер и утерся платком. — Старый да малый!..
Скажите спасибо, легко отделались…
И он пошагал обратно — в селе уж зажглись первые огоньки. Знакомое «ир, ир, ир!»
донеслось оттуда…
Дедушка лег в телеге ничком. Шарик прыгнул в телегу, уткнулся носом ему в
щеку. Я взял в руки поводья, криком прогоняя страх, — впереди была ночь…
Дедушка занемог. Он все реже вставал с постели, и все чаще в дом приходил
старик Агван. Однажды он принес иконку бурхана с
зеленым лицом. Сосед пояснил, что лик у него зеленый потому, что он день и ночь
варил лекарства из трав.
— Его зовут Оттошо, — сказал Агван.
— Хорошо, — сказал я.
Шарик вильнул хвостом — хорошо.
Но буро-зеленые отвары, которые варил Агван в
кастрюльке под приглядом зеленого Оттошо, мало
помогали. Дедушка уже не вставал с постели.
Шарик вздыхал. Нос у Шарика был сухой, глаза его — черные пуговки —
слезились.
Старик Агван, еще больше сгорбившись перед
медными бурханами, перебирал четки — кедровые орешки. Я чиркнул спичкой и
поднес ее к бронзовой чашечке — дом заполнился запахами степи…
В углах избы, темнея, копилась печаль.
— Ом мани…— крутил медный барабанчик старик Агван
и брал в руку колокольчик. — Ом мани…
Это протяжное «О-о-м-м» слилось с медным
звоном: «М-м»,
— сизое колечко «о» отплыло от бронзовой чашечки, пощекотало нос. Я чихнул.
Колечко дыма юркнуло в раскрытую печь и шустро унеслось — через трубу — в небо…
Шарик лизал дедушкину руку и скулил.
— Ом мани, — гнусавил, будто у него насморк, старик Агван,
— падме хум-м…
Тихо звенел колокольчик. Я закрыл глаза и представил, что это звенят
колокольчики на шеях коров. Коровы почему-то синего цвета и пасутся они не у
сопки за речкой, а — в облаках. Призывное «ир, ир, ир!»
несется в поднебесье, отзываясь эхом в оранжевом мареве… Синих
коров доят мальчики с крылышками, и струйки молока разливаются вокруг. Ух ты, вот откуда берутся облака!..
Шарик вдруг стал подвывать человеческим голосом Агвану
и царапнул задней лапой пол. Я проснулся.
— Ом-м… — все так же гнусавили рядом.
Агван взмахнул колокольчиком и начал покачиваться, как на детской
лошадке-качалке.
У меня зачесался нос. Но индейцы и золотоискатели не плачут. Я шмыгнул
носом и сложил ладошки так, чтобы они приклеились. Но они не хотели
приклеиваться!
Дедушка открыл глаза, подозвал меня и понюхал голову:
— Не плачь, ты же бурят. Агван сказал, я буду
жить в другой жизни…
— Аба, возьми меня с собой!.. — заревел я, уже не таясь.
— Нет, — твердо молвил дедушка. — Туда берут только старых.
Старина Шарик застучал хвостом о пол, подлизываясь.
— Не плачь. Агван сказал, я буду там, где
Ми-си-си… Ми-си-си…
Он задыхался.
— Миссисипи, — сжал я дедушкину руку и вытер слезы. — Миссисипи.
Миссисипи. Миссисипи. Миссисипи.
Миссисипи навсегда.