Рассказы
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 5, 2013
Дарья
БОБЫЛЁВА
МНОЖЕСТВЕННОСТЬ
МИРОВ
Рассказы
Автор А и множественность миров
Имя автора А мы не будем раскрывать, чтобы не создавать ему рекламу. Чтобы не создавать также бессмысленной интриги, сразу сообщаем, что он прославился, издав сборник странных ответов обычных людей на обычные вопросы. Успех книги был сродни успеху иноязычной шутки, заискрившейся благодаря непониманию сути веселым абсурдом. Предисловие, в котором буквы «д» тянули хвостики вверх, с гриппозным красноречием уверяло покупателей книги, что в качестве компенсации за потраченные деньги они получат чтение легкое, как суфле, пропитанное густой реальностью до последней неаккуратно построенной фразы. Написавший предисловие человек с тремя вьющимися волосками на кончике убедительного носа, не знакомый с автором А, сборник не читал. Удрученный простудным заболеванием, он с трудом переварил страницу из начала, страницу из середины и сопроводительную записку. Полученной информации хватило для того, чтобы в дрессированном мозгу человека сформировался текст, заранее набранный двенадцатым шрифтом и настраивающий непонятливого и недоверчивого читателя позитивно. Простуженный создатель предисловия даже построил несколько качающихся мостиков к звонким от времени фамилиям предшественников автора А в области беспристрастного документирования чужих соображений об окружающей реальности. В качестве примера он привел единственный запомнившийся ему странный ответ, который удачно с чем-то перекликался. На вопрос: «Что вам понравилось в…» (название постороннего государства вывалилось из памяти создателя предисловия) — некто ответил: «Ангелы там крупнее».
Также обладатель убедительного носа похвалил автора А за растрату нескольких (как он беспроигрышно предположил) лет на опрос незнакомых граждан и поиски в потоке выцветших фраз тех ответов, которые бы «обрисовали нашу реальность с абсурдной точностью». Безусловно, на фоне приложенных усилий выглядит простительной главная ошибка предисловия: вся собранная автором А информация на самом деле не имела никакого отношения к той реальности, в которой употреблял чай с медом простуженный рецензент.
Автор А рано ощутил потребность чувствовать вокруг себя дополнительные миры. Сначала эту потребность удовлетворяли чуть лохматые по краям книги и выпуклый телевизор. Уже готовые дополнительные миры, созданные теми, кто был по каким-либо причинам недоволен окружающей действительностью, щедро, как сухие маковые головки, рассыпали семена. Засеяв ими свое плодородное сознание, юный автор А принимался ждать, нетерпеливо проверяя пальцем влажность почвы. И вскоре новая вселенная пробивалась наружу с деловитостью хрусткого насекомого, расправлялась, обсыхала, обретая необходимую легкость, и устремлялась вверх, чтобы присоединиться к другим дополнительным мирам, окружавшим юного автора А. По ночам, лежа на наследственной перине, автор А не впитывал информацию с освещенных фонариком захватывающих страниц и не чесался неприлично под одеялом, а с внутренним замиранием изучал то, что выросло в нем за день. Дополнительные миры с тихим позвякиванием вращались вокруг него, переливаясь, как крупные мыльные пузыри.
Став старше и сообразительнее, автор А приступил к самостоятельному созданию новых вселенных, в которых не было бы ограничений, изначально заложенных кем-то другим. После первых жгучих неудач он понял, что в основе каждой вселенной лежит незначительная особенность или возможность, разветвлявшаяся затем густой живой изгородью отличий, которая навсегда отделяла дополнительный мир от реального. Во время своих бесшумных ночных путешествий автор А заметил, как легко теряются миры, особенности которых успели выскользнуть из его памяти. Работа же по их восстановлению часто не давала результата — автор А помнил лишь, что он что-то забыл. Поэтому он завел толстую тетрадь в клетку, чтобы фиксировать в ней основы своих многочисленных вселенных, особенности, делавшие возможным их существование.
Следует отметить, что автор А не стремился стать одним из тех, кто вытягивает из дополнительных миров различной длины цепочки историй, снабжая их рыболовными утяжелениями начала и конца. Он по опыту знал, что Вселенная, потеряв первозданную легкость, тускнеет, сереет и, в конце концов, рассыпается в прах, до последнего мгновения трагически сохраняя форму, как испепеленное внутренним жаром дерево. Автор А ничего не начинал и не заканчивал — он лишь выдувал новый мир и позволял ему с золотистым позвякиванием присоединиться к себе подобным. При этом он не ощущал ни умственного напряжения, ни легких спазмов внизу живота, характерных для вдохновения.
Завершивший процесс взросления автор А был негромок и застенчив, а его нежная темная борода успешно имитировала впалость щек. Еще несколько десятилетий назад, когда людям не предписывалось панически молодиться, он носил бы коричневую шляпу с розоватым нутром и полосатую рубашку, заправленную в целомудренные брюки. Однако время жительства вынуждало автора А довольствоваться джинсами и водолазками с неприлично расхлябанным воротом.
Детство, юность и значительный промежуток молодости автора А прошли в неосознанном блаженстве. Его немногочисленная и столь же негромкая семья, ценившая чисто вытертые книжные шкафы и блюда по рецептам, написанным бисерным почерком бабушки, обитала в сливочно-желтом центре города. Автор А рос среди старых предметов и уходящих в сумрак высокого потолка стен, под обоями которых счастливо улетал в космос первый человек, среди тихо осыпающихся домов, от долгого соседства с людьми перенявших их черты, и тополей, чья хрупкая древесина грозила несчастьем при урагане. Впрочем, в то время у ангелов еще не вошло в привычку помешивать ураганами городское варево.
Весь день автор А под одобрительными взглядами креслоподобных женщин, обитающих на лавках, перемещал из пространства квартиры в пространство двора пакеты, портфель и катышек давно вросшей в семью собаки. Вечером, когда обязанности заканчивались, он выходил из подъезда с пустыми руками и усаживался на значительную ржавую бочку неподалеку — в том случае, если из-за погодных условий она не была покрыта сметанным слоем снега. Прислушиваясь к шороху и потрескиванию в интимном нутре бочки, автор А находил удобную позу и принимался пристально смотреть на первый подвернувшийся предмет. Если вечер был удачен, из-за заботливо обляпанных белой краской тополиных стволов, сыпуче-кирпичных построек, которые выросли здесь раньше автора А, и дышащих влагой подвальных окон вдруг еле заметной точкой выплывала основа нового мира. Тогда автор А возвращался в гулкую квартиру, стараясь идти очень осторожно, чтобы не навредить плоду своего трудолюбивого сознания. Тетради с зафиксированными основами дополнительных миров автор А хранил в темном ящике письменного стола, запертом на два оборота.
На одном из праздничных обедов, когда в тарелках с лиственным узором было особенно много кушаний, изготовленных по бабушкиным рецептам, автора А познакомили с невестой. Пока она была ничьей невестой, выдвинувшейся из толщи знакомого семейства, также негромкого, опрятного и пребывающего в сложных опосредованных отношениях с живописью. Невеста, предложенная автору А, была мягка на вид и неожиданно упруга на ощупь, а лицом немного напоминала щенка бульдога. Приходя к автору А в гости, она пила чай, рассказывала о том, как движется процесс ее обучения, а затем, изъявив желание выслушать от него аналогичный рассказ, крепко захватывала ртом хрупкое печенье. Подумав, автор А согласился считать невесту своей. Исследуя ее поведение в различных условиях, он посещал вместе с невестой кинотеатры, концерты и спектакли. Кроме того, они побывали в зоопарке, музее ремесел и на выставке кошек, где невеста была очарована поднимаемыми над головами публики тягучими животными. Провожая невесту домой под доброжелательным светом уличных фонарей, автор А целовал ее в пахнущие съеденным за день губы. Иногда они спускались в помещения, предназначенные для громкого ночного времяпрепровождения. Автор А тщетно боролся с музыкальным грохотом, повторяя в напоминающее пельмень ухо невесты слова, сказанные за день. Благодаря вспышкам разноцветного света, выхватывающим их из темноты, слова обретали особую значимость и весомость.
Через приличный промежуток времени невеста автора А безболезненно трансформировалась в жену. Автор А заметил лишь внешнюю сторону изменения своего жизненного положения: ночью, возвращаясь из очередного бесшумного путешествия, он стал натыкаться в кровати на чужие конечности, а в углу его комнаты поселилась темно-золотистая, скептически настроенная икона, переехавшая вместе с женой. Также на некоторое время у автора А появилась новая обязанность: утром приносить мягко обозначавшейся под одеялом жене на подносе скромный завтрак, который она азартно съедала на прикроватной тумбочке. Автор А подолгу наблюдал за свежей супругой, озаренный слегка рассеянной улыбкой, что порождало слухи о нежной склонности. Однако на самом деле автор А надеялся заметить в движениях, случайных словах или привычках жены тень тех возможностей и допущений, которые помогли бы новой вселенной распуститься на влажной почве его плодородного сознания.
Жена автора А придавала гораздо больше значения произошедшим изменениям, поскольку была склонна нетерпеливо подглядывать в будущее, не дожидаясь его наступления. Движимая стремлением растить детенышей от неординарного отца, она сосредоточилась на изнурительном поиске в авторе А необычного. Результаты были огорчительны: повадки автора А, монотонная добросовестность, с которой он предавался своей тихой работе, связанной с цифрами, и неумение остроумно рассказывать о дневных происшествиях указывали на абсолютную заурядность его личности. Жена автора А из-за природной нетерпеливости страдала приступами спонтанной, суетливой активности, во время которых она пыталась вслепую пробить полотно жизни и подняться на новый, более высокий уровень, соблазнительно сиявший в будущем различной степени отдаленности. Автор А был лишен даже этого. Единственной его особенностью была архаичная нежная борода, но супруга не любила ее за коварную колючесть.
В конце концов внимание отчаявшейся супруги автора А закономерно сосредоточилось на ящике письменного стола, в котором что-то секретно хранилось. Она неоднократно замечала, как автор А с тихим шуршанием перемещает в ящике нечто невидимое. На наводящие вопросы о его содержимом автор А не отвечал, кротко уводя разговор в сторону запасов пищи на следующую неделю и новинок кинопроката. Он благоразумно остерегался посвящать женщину в тайны дополнительных миров и бесшумных ночных путешествий. Однако жене автора А любые тайны с детства представлялись белесыми зарослями липкой паутины, бессмысленно скрывавшей нечто важное или предосудительное. Поэтому однажды, воспользовавшись тем, что автор А ушел по своим, связанным с цифрами, делам, она достала ключ, спрятанный в чисто вытертом книжном шкафу, и после подобающего четырехсекундного промедления открыла ящик.
На его дне поседевшей от пыли кучкой лежали махровые тетради в разноцветных обложках. Не успев удивиться, супруга автора А извлекла красную, с внеязыковой надписью «Matemathik» на обложке, и открыла на прикушенной скрепками середине.
«Здесь не было собак, и люди были вынуждены лаять друг на друга сами. Облаяв и прогнав соседа, следовало зайти к нему в гости, извиниться и угостить самым лучшим чаем. Чай здесь делали не из листьев, а из зеленых ягод, которые обретали съедобность, аромат и приятный красноватый оттенок только в том случае, если их срывали маленькие темнокожие женщины. Эти женщины ни на кого не лаяли, потому что всю жизнь хранили обет молчания».
Жена автора А посмотрела на забытую на столе тарелку с безучастной скобкой недоеденного хлеба, все-таки удивилась и вновь приблизила к глазам экономно исписанную тетрадь.
«Здесь государствами управляли амебы. Когда приходило время для принятия важного государственного решения, вокруг амебы раскладывали стопки заранее подготовленных документов и следили в микроскоп, к какой из них будет протянута первая ложноножка. Если по каким-либо причинам не удавалось точно это определить, объявлялось всенародное голосование. На голосование каждый приходил со своей персональной амебой. В случае гибели амебы следовало предоставить в соответствующее ведомство свидетельство о смерти, копию паспорта, две фотографии амебы 3х4, две фотографии владельца 3х4 и справку об отсутствии задолженностей. Новую амебу гражданин получал в течение недели. Так как простейшие, невзирая на все усилия науки, жили недолго, в учреждениях были огромные очереди…
Здесь смерть и все связанное с ней считалось неприличным в самом интимном, пропитанном солоноватыми выделениями значении этого слова. При случайном упоминании о похоронах женщины краснели, а мужчины издавали понимающее хихиканье. Представители семьи, в которой кто-то недавно умер, в обществе чувствовали себя неудобно, связанные тайным стыдом. Матери и отцы старались вырастить детей порядочными людьми, чтобы они умерли попозже, предварительно достойно справившись с позором потери родителей. Зато даже для мнительных старушек неизбежность этого непристойного события была сродни неизбежности посещения туалета».
Тем же вечером беспокойная супруга автора А сообщила ему две вещи, одинаково взбаламутившие его прозрачное внутреннее спокойствие. Во-первых, она с неаккуратной ловкостью упаковщика налепила на автора А призвание писателя. Во-вторых, несколько тетрадей были переданы новообразовавшемуся коллеге автора А, тоже писателю, уютно копошившемуся в редакции утратившего читателей журнала, среди стройматериалов, усохших рукописей, пугливых посетителей и вахтерши. Вахтерша снабжала обитателей редакции бутербродами. Измельчая зубами один из них, новообразовавшийся коллега должен был составить объективное мнение о тетрадях и затем доставить тетради и мнение автору А.
Почесывая высыхающее призвание, автор А робко усомнился в его истинности, хаотично рассказав супруге о губительных утяжелениях начала и конца и о хрупкости дополнительных миров, надолго тускнеющих после любых манипуляций. Однако женщина, охваченная приступом жизненной активности, не слушала автора А и разворачивала перед ним многоцветные перспективы. Автор А беззащитно улыбался в нежную бороду и деформировал под столом соломинку, вытащенную из хлебницы. Словесные конструкции, в которых он пытался закрепить сущность дополнительных миров, были слишком тяжелыми и с грохотом падали, не долетев до супруги. Продолжая поиски необходимых формулировок и ощущая ненависть к своему речевому центру, автор А лег спать на три часа раньше обычного. Ему снились не имеющие отношения к происходящему геометрические фигуры.
Новообразовавшийся коллега автора А был родом из Вятки и напоминал ватку. Развернув перед автором А одну из тетрадей, в которой основы дополнительных миров были скорректированы черной гелевой ручкой, он говорил долго и округло. Его словесные конструкции тоже были слишком тяжелыми, и автору А удалось поймать только некоторые из них. Он узнал, что одарен воображением и ему следует работать. Деловитый коллега прямо на обеденном столе препарировал три зафиксированных в тетради мира и вытянул слегка неровную цепочку истории из четвертого, чтобы дать автору А наглядный пример.
— Но лишние утяжеления для них опасны… — шепнул автор А.
— У них нет цели, — сказал коллега и отсек зубами край невесомого пирожного, надеясь смягчить кремом тщетно организованную ангелами простуду.
Напряжение, придававшее организму автора А необходимую твердость и гибкость, внезапно ослабло. Он уловил, как с яблочным стуком начинают опадать окружавшие его дополнительные миры. Представляется затруднительным установить, что конкретно вызвало этот процесс — незапланированное закрепление автора А в роли неудачливого писателя, вмешательство жующего коллеги в медленное вращение дополнительных галактик или внезапно обнаруженная бесцельность их существования. Вероятно, свою роль сыграла каждая из этих причин. Автор А безмолвно следил за разрушением упраздненных вселенных, которые оказались лишь кисловатыми плодами его плохо выдрессированного воображения. Он также чувствовал, как из него выдувается прозрачный, тяжелый пузырь ненависти к несостоявшемуся коллеге. Махровые тетради в тот же вечер были выкинуты в жужжащий мусоропровод. Наиболее живучие дополнительные миры еще некоторое время досаждали автору А, слепо кидаясь на него, как мотыльки на лампу, однако довольно скоро и они исчезли, уступив место непривычно шершавой действительности. Следует отметить, что тяжелый пузырь ненависти автора А еще долго преследовал ваткоподобного коллегу, плохо сказываясь на его здоровье.
Последующие события в жизни автора А были немногочисленны и неприятны. Удовлетворяя желание супруги обитать отдельно от смирных родителей, он поселился в вафельном окраинном доме, заполненном недорогими гражданами. Город растянулся цепочкой бессмысленных расстояний, которые следовало пережидать в подземном поезде. Затем жена автора А куда-то делась, и он остался наедине с необъяснимо низким потолком и тихой работой, связанной с цифрами. По вечерам автор А пил желтое пиво и слушал, как кто-то впечатывает в его потолок хорошо развитые ноги. В единственной оставшейся вселенной ему было неуютно и твердо. Он страдал от чувства преждевременной старости и незаполненности существования. В довершение всех мелких бед автора А посторонний кот ржавого окраса повадился оставлять на его балконе свои бежевые чурчхелы. О своем жизненном положении автору А хотелось говорить стихами, точнее, одной строчкой, которую он вынес из упорно закрывавшегося томика с расплывчатой сиренью на обложке: «Все высвистано, прособачено». При слове «прособачено» автору А представлялась картонка, через дыру в которой с неизвестной целью продергивают серый беспородный хвост.
Однажды вечером холодный и размокший от употребленного пива автор А бесцельно наблюдал за тем, что происходило в припудренном светящейся пылью квадрате телевизионного экрана. Обычно экран демонстрировал автору А разноцветное счастье посторонних, вызывая одновременно ужас непричастности и печальное любопытство. На этот раз квадрат замкнул в себе несимметричное лицо известного фигуриста, который делился с посредственными зрителями секретами успехов. Произносимые фигуристом слова угадывались примерно за пять секунд до произнесения, поэтому автор А уже находился в состоянии полусна, когда у спортсмена спросили, что больше всего привлекает его в выбранной сверкающей профессии. После скоротечного раздумья фигурист сообщил, что ему нравится оставлять на льду тонкие белые следы коньков.
Автор А проснулся, уловив давно забытое золотистое позвякивание, и, чтобы закрепить в себе этот момент, с детским затаенным изумлением сказал:
— Вот оно.
Ему захотелось поделиться удивлением не только с крепкими ногами соседа, ритмично сотрясавшими потолок, поэтому автор А кинул тапком в балконную дверь, чтобы привлечь внимание хоронившего сегодняшние чурчхелы кота. Кот также удивился — впервые с тех пор, как был извергнут в окружающее пространство бездумной шерстяной матерью. Удовлетворенный автор А перевернулся на другой бок и перешел в состояние медленного сна.
Утром он обнаружил, что воспоминания о произошедшем расплывчаты и не имеют выступов, за которые можно было бы зацепиться, чтобы вытащить их на освещенный разумом участок. Однако автор А был уверен, что знакомый звук вращения миров возник именно после телевизионного ответа на не представляющий интереса вопрос. Поэтому дальнейшие его действия, спровоцировавшие негромкие дискуссии в кабинетах, коридорах и столовой, были логичны.
Вместо того чтобы приступить к взаимодействию с цифрами, автор А ходил по упомянутым помещениям и задавал вопросы. Он уточнял у скромных потертых коллег, как они относятся к погоде и собакам породы такса, почему пьют кофе и смотрят телевизор, каковы их впечатления об отпуске и что они обычно делают по вечерам после работы. Некоторые ответы — как правило, вырванные у наиболее неподготовленных и сломленных внезапным натиском — автор А записывал в растерзанный блокнот, со страниц которого на него с жалостью и укором взирали благоразумные списки продуктов. Когда предназначенная для проверки документов женщина сообщила, что, помимо жужжащих насекомых и высоты, боится также звука, производимого падающими на пол модными журналами, автор А обнял ее, сбив под блузкой монументальный лифчик, и поцеловал в сморщенную шею.
Выйдя из серого рабочего здания и почувствовав, как от оранжевого света фонарей неуловимо меняется цветовое восприятие, окрашивая окружающее пространство в сливочно-желтые тона, автор А просиял. В его животе бурлило вдохновение. Он все еще не мог постичь, по какой именно причине некоторые ответы на обычные вопросы, подобно раннеутреннему ветру, дующему со стороны океана на северо-запад, доносят до него звон и шуршание казненных за несуществование дополнительных миров. Но теперь он убедился в том, что достаточно легко может вызывать эти успокаивающие звуки. Сочась приязнью к окружающей среде, автор А приобрел пухлую сардельку для ржавого кота и дозу крепкого алкоголя для невидимого соседа. Теперь автор А осознал, что оба эти существа стремились побыстрее подвести его ко вчерашнему ослепительному открытию, различными способами лишая пагубного покоя. Впрочем, кот отсутствовал, а сосед не открыл волнующемуся автору А дверь, поскольку ранее сам обеспечил свой организм достаточным количеством напитков.
Испытывая радость от возвращенного позвякивания дополнительных галактик, кружение которых происходило теперь за пределами его высохшего от бездействия сознания, автор А увлекся странными ответами со страстью, которую он никогда не испытывал ни к жене, ни к непознанным женщинам в транспорте. В погоне за золотистыми звуками он задавал вопросы коллегам, попутчикам, дворникам, продавцам, водителям, пьяным подросткам, непонимающим детям и матерям, лицам строительных национальностей и бездомным. Несколько раз автор А получал телесные повреждения и пугал коллег синеватыми вздутиями на мечтательном лице. Монотонность работы, связанной с цифрами, перестала умиротворять автора А, он больше не ощущал благонравного страха перед начальством, что приводило к недочетам и взысканиям.
Однажды, перемещаясь под землей из серого рабочего здания в вафельный дом на окраине, автор А с сочувственным интересом разглядывал тех, кто вместе с ним был втиснут в гремящую жестянку третьего с конца вагона. Напротив автора А помещался господин Н, приведенный сюда своими неисповедимыми путями. Небольшая рука господина Н была продолжена авоськой с продуктами, а сам он дремал, иногда поблескивая глазными белками в щелях щетинистых век. Господин Н не знал, что также заключил в третий с конца вагон девицу Т, оставлявшую на поручнях мутно-влажные следы холодных от переживаний ладоней, неудачника Р, торопливо выписывавшего в блокноте бесконечную формулу лекарства от болезни Пика, и редактора Х, искавшего огненные письмена в рекламных текстах и названиях станций.
Ознакомившись с населением вагона, автор А более внимательно рассмотрел тех, кто не пребывал в состоянии полусна, не слушал музыку и не блуждал по страницам книг, силясь склеить разорванные тряской строчки. Его заинтересовали пассажиры, лишенные орудий быстрого времяпрепровождения. Пытаясь проследить направление их расфокусированных взглядов, устремленных в неизвестные глубины, автор А начал понимать. И в его мягком мужском животе вновь забурлило вдохновение.
Покачавшись в такт с соседкой, прозревавшей подслеповато-голубыми глазами неведомое, автор А склонился к ее пахнущим духами завиткам и спросил интимно и громко, чтобы не утонуть в туннельном шуме:
— Зачем вы ездите в метро?
— Чтобы наполнить землю звуком, — ответила застигнутая врасплох женщина, после чего посмотрела на автора А сфокусированно и возмущенно.
Но автора А она больше не занимала, поскольку он понял окончательно. Умчавшийся в прошлое ваткоподобный коллега ошибся, как, впрочем, и сам автор А. Дополнительные миры, кружившиеся в недрах его плодородного сознания, были лишь отблесками, которые обладали цветом, звуком, вкусом и весомостью елочной игрушки. Истинные же посторонние галактики существовали снаружи, и их видел не только автор А, но и другие люди, в задумчивости и дреме примеряющие на себя законы иных миров. Бессознательно приняв китообразное допущение, на котором покоился случайно замеченный мир, они давали ответы, логичные там, но не здесь, и чуткий автор А слышал победный звон доказанного существования.
Стоит отметить, что спустя два года возмечтавший распылить свою радость по данному конкретному миру автор А отнес в издательство удручающе пухлый экземпляр книги, доказывающей существование иных галактик. Экземпляр был понят неправильно, однако принес автору А некоторую известность и деньги, на которые тот произвел в своей квартире косметический ремонт и улучшил звукоизоляцию. Но мы намерены оставить автора А в момент наивысшего удовлетворения жизнью, который наступил значительно раньше.
Извергнутый метрополитеном автор А стремительно шел на запад и жадно воспринимал окружающую действительность. Он видел, как вокруг передвигались многослойно укутанные старухи, неприметные отцы и матери семейств, почти высосанные растущим потомством, возбужденные бытием подростки, подкопченные приезжие, короткие дети, серые служащие, стандартно оформленные представители субкультур и правоохранительных органов, медведеподобные начальники, юркие подчиненные, заткнутые музыкой юноши в полосатых шарфах, заросшие плотью женщины в горошек, неуютно пахнущие мужчины в полоску, содержатели кошачьих и псовых, нежно-бледные компьютерные мальчики и поджаристые девы. И вокруг каждого, питаемые их рассеянным вниманием, с золотистым позвякиванием вращались дополнительные миры, подобно крупнопузырчатой мыльной пене заполнявшие собой все существующее пространство.
— Люблю, — признался пространству автор А.
— Кого? — спросили любопытные.
— Не знаю, — отмахнулся автор А, который ценил ответы, а не вопросы, и побежал дальше, гладя нежной бородой воздух.
Кроткая О и совершенство
Имя кроткой О мы называть не станем, потому что она его очень стесняется. Оно кажется кроткой О слишком совершенным — плывущим, нежным и хрустяще-снежным, как балерина, декорированная лебедиными перьями. К сожалению, кроткая О обладает развитым воображением и, представляя себе все это нестерпимое великолепие, апоплексически краснеет и вся замыкается, захлопывается, до тягучей судороги сжимая кулачки и все свои теплые, розовые отверстия.
С раннего детства кроткая О имела репутацию очень робкого ребенка — сперва в кругу семьи, а потом и в пыльном дворе, где трава почти не росла, а дети чертили закорючки прямо на земле, обходясь без мела и асфальта. Маленькую О пытались подбодрить и поддержать, чтобы она осмелела — ставили на табуретку читать стишок перед потеющим Дедом Морозом, оделяли лучшим куском деньрожденного торта (с розочкой), хвалили перед посторонними, наряжали по праздникам в платья с оборками, рюшами, кружевом, колючей тесьмой, рукавами-«фонариками» и прочими жуткими штуками, жадно впивавшимися в мягкую кожицу. Взрослые с трепетом и восторгом начинающего энтомолога ждали, что маленькая О раскроется, вылетит из кокона своей стеснительности прекрасным уверенным махаоном. Однако происходило нечто совершенно обратное — сломленная атакующими по всем фронтам вниманием, красотой и дружелюбием, ослепленная жгучим сиянием совершенства, в которое они ловко складывались, маленькая О убегала в свою комнату и трубно там ревела, болтая в воздухе ножками.
Страх перед совершенством, в детстве еще не осознаваемый, а лишь болезненно чувствуемый, с годами разросся, оплетя собой всю небольшую и довольно милую личность кроткой О, остепенился и даже приобрел некоторую теоретическую базу. Во-первых, кроткая О понимала, что на совершенство она просто не имеет никаких прав. Во-вторых, рядом с этим обжигающим божеством она чувствовала себя особенно незначительной, глуповатой, трусоватой и толстоватой, предназначенной для мелких, малоинтересных дел где-нибудь в жизненной тени. В-третьих, кроткая О постоянно ощущала присутствие других — смелых, ответственных, с компьютерной скоростью думающих людей, сотворенных кем-то мудрым, но не очень справедливым, именно для того, чтобы обладать совершенством. И кроткая О боялась, что эти прекрасные создания заподозрят ее в посягательстве на их собственность, и как-нибудь неопределенно, но ужасно накажут. Или в погоне за совершенством ее, случайно оказавшуюся рядом, просто затопчут, как на слоновьей тропе. Ну и, в-четвертых, кроткая О считала, что обладание даже самым крохотным совершенством предполагает необыкновенную ответственность, к которой она была совершенно не готова.
Впервые пойдя в школу, кроткая
О не села за одну парту с девочкой, у которой был самый красивый в классе бант
(белый, с серебристыми узорами), и намеренно позволила бурлящему потоку
первоклассников пронести ее чуть дальше и притиснуть к другой соседке,
настороженной, черноглазой и с бородавками на пальцах.
С ней, старательной и средней по всем показателям, кроткая О и дружила до
окончания школы, позволяя списывать и трогательно переживая, когда подружка
бессловесно страдала у доски.
Маленькая О радовалась спокойным носатым четверкам и опасалась пятерок, которые, казалось, были готовы ее, дерзнувшую, хлестнуть по рукам своим надменным хвостиком-хлыстиком. Единственной полученной в первом классе похвальной грамотой кроткая О, дрогнув от испуга, порезала мизинец, и почетную бумагу, умиротворенную кровавой жертвой, убрали подальше в ящик секретера. Мама хвасталась грамотой перед родными и друзьями потихоньку, когда маленькой О не было в комнате, чтобы не спровоцировать очередной приступ трубного рева.
Кроткая О любила собак, но они были слишком совершенны в своей преданности, беспредельном обожании повелителя и почти человечьей сообразительности. Чувствуя, что не имеет права на собаку, кроткая О рано и упорно стала утверждать, что предпочитает кошек. Кошки равнодушно смотрели на нее своими круглыми инопланетными глазами, царапали при случае, метили ее скромные туфли и только изредка подходили, чтобы почесать об нее ухо или мордочку. Тем не менее кроткая О уговорила маму приобрести для нее черно-белого котеночка, втайне надеясь воспитать из звериного младенца нечто, похожее характером скорее на собаку, но не столь совершенное. Котенок оказался с дефектом — у него от рождения не было части хвоста — и кроткая О, увидев это, мелко задрожала от радостной приязни к животному.
Кот царапал маленькую О, выл безнадежным голосом по ночам и все-таки дрессировался. Он научился прибегать на свист и приносить брошенный мячик, останавливаясь по дороге и сжимая челюсти, чтобы задушить эту круглую прыгающую мышь. Более того, он овладел искусством приносить тапочки — правда, по одному, напряженно волоча слишком тяжелую для него ношу по полу. На этом собачесть кота исчерпывалась. Эксперимент по превращению в представителя иного вида не прошел для него бесследно — всю свою жизнь животное, исправно метя территорию и раздирая обои, прожило с очень удивленным выражением на меховом лице.
Невзирая на все ухищрения, кроткой О удалось окончить школу с оценками, которые внушали родителям оптимизм. Оптимизм оказался бесплодным, поскольку кроткая О впала в оцепенение, едва увидев пронзающее своим совершенством облака здание учебного заведения, в которое родители, полагаясь на природные способности дочери и некоторые связи, надеялись ее устроить. Каждый идеальный угол, каждая строго поблескивающая гранитная плита смотрели на кроткую О с кошачьим равнодушием, безмолвно сообщая, что они созданы для людей иного сорта, не согласных на заранее выбранную ею серенькую жизнь. Кроткая О постояла немного перед готическим трезубцем, возносившим одаренных и необыкновенных в карьерную стратосферу, и безропотно упала в обморок.
Нервную девочку пришлось устроить в другой вуз, в котором из нервных, бедных, неуспевающих, неприкаянных и просто мечтающих вернуться обратно в школу девочек выращивали учительниц. Кроткая О осталась довольна: совершенство и близко не подходило к этим стенам, его здесь, кажется, считали непедагогичным. Только из телевизора и необходимых классических книг били порой знакомые жгучие лучи, но кроткая О чувствовала себя в относительной безопасности, отделенная от совершенства в первом случае пространством, а во втором — временем.
Кроткая О не ходила в парикмахерскую — давно освоенную стрижку, вышедшую из моды примерно одиннадцать лет назад, ей делала спокойная и доброжелательная мама. Придать птичью яркость своей малозаметной, как будто слегка размытой внешности кроткая О тем более не стремилась. В магазинах одежды она тихо радовалась, увидев торчащую из платья нитку или неровный шов на кофточке, и по возможности старалась купить такую вещь. Даже в овощных рядах она старалась выбрать яблоко с пятнышком и истекала жалостью к помидору с побитым бочком.
Витрины ювелирных магазинов, издалека коловшие ее сиянием металлического, гладкого и неумолимого совершенства, кроткая О обходила стороной. К счастью, магазины вообще устроены мудро: те, в которых продавалось дорогое, идеальное, пахнущее диким зверем и заморским деревом, всегда так ярко сверкали зеркалами и отполированными поверхностями, что кроткая О сразу понимала — сюда ей заходить не стоит.
Но однажды губительная притягательность совершенства все-таки подействовала на кроткую О. В обществе очередной незаметной подруги, учительницы истории, кроткая О гуляла по торговому центру, спасаясь от жары в искусственной прохладе. Они заходили в магазины, обещавшие оглушительные скидки на дешевые вещи, сшитые торопливыми желтоватыми ручками. Кроткая О любовно пробегала пальцами по кривому шовчику, вмятине, оставленной пропавшей пайеткой, банту, венчавшему своей нелепостью почти совершенное платье. Она даже купила треснувшую у горлышка вазу — длинную изогнутую стеклянную трубку для тонких и высоких цветов, которые ей никто не дарил.
И вдруг кроткая О и ее подруга одновременно, повинуясь воле незначительного маркетолога Феди, взглянули на витрину магазина сумок. Там были сумки пляжные и сумки зимние, с меховыми хвостиками, сумки вместительные и сумки крохотные, в которые можно было положить разве что мобильный телефон. И над всем этим, вознесенная особой подставочкой, парила самая дорогая сумка, мягкая снаружи и прохладно-скользкая внутри, украшенная, отделанная и простроченная именно там, где это необходимо, и слегка стилизованная под ретро. Возможно, последний пункт оказался решающим для кроткой О, которая ценила устаревшее наравне с дефективным. Она впилась взглядом в идеал из натуральной кожи, чувствуя, что вот-вот сгорит в пламени совершенства, и останется, как в сказке Андерсена, лишь честное и жалкое оловянное сердечко. Или того хуже — она, кроткая О, купит на все имеющиеся деньги, которых, как назло, хватает, эту сумку, и тогда… Что будет «тогда», кроткая О старалась не конкретизировать, но она знала — это будет катастрофа, крушение жизни, самосожжение индийской вдовы, и, кроме того, у нее закончатся деньги, а следующей зарплаты ждать еще долго.
Подруга восторженно щебетала, воспроизводя руками в воздухе контуры сумки и сетуя на то, что идеальный предмет так непоправимо дорог. Совершенство влекло кроткую О, как дачный фонарь влечет пушистых бабочек-совок.
Кроткая О зашла в магазин и нежным, мелодичным голосом, по которому продавцы безошибочно определяют небогатых покупательниц, попросила сумку.
— Какую сумку? — одновременно и учтиво, и пренебрежительно уточнил продавец.
Кроткая О повела его к витрине. Скромная, уютно затененная жизнь дрожала и осыпалась, как вересковый холм при землетрясении.
— Эту, — сказала кроткая О и, собрав оставшиеся силы, заставила свою руку слегка отклониться влево. Рука указала на сумку, лежавшую у подножия совершенства: распродажную, прошлогоднюю, милую, с трогательным сюрпризом внутри — прорехой на подкладке.
Работала кроткая О учительницей начальных классов. Она тихо радовалась и небольшой зарплате, и тому, что в таком раннем возрасте у детей редко проявляется совершенство ума, души и уж тем более — тела. Со своими учениками она обращалась бережно и ласково, и только с некоторыми, самыми умненькими, самыми хорошенькими, проявляла особую осторожность, точно это были не дети, а раскаленные утюги или кипящие чайники. Кроткую О считали терпеливой, незлобивой и немного чудной. Впрочем, завуч Клавдия Петровна, имя которой мы приводим полностью в надежде на то, что она прочитает и ей станет стыдно, называла кроткую О юродивой.
Безропотная и не требующая финансовых вложений О могла бы стать прекрасной женой для пугливого господина Н или скромного автора А. Но ангелы бдительно оберегали кроткую О от встречи с ними, опасаясь возникновения идеального союза.
Кроткая О, съехав от родителей, жила одиноко, в окружении кактусов, которые за нетоварный вид и категорическое нежелание цвести продавали за полцены, пары декоративных крыс, злых и бесплодных, потому что пара эта волею судьбы оказалась лесбийской, и вещей, в которые кроткая О влюблялась с первого взгляда за их уязвимое несовершенство. Эти вещи она приобретала в дешевых магазинах, на рынках и на ярмарках, забирала у знакомых, которые как раз намеревались выкидывать старый хлам, и даже находила на улице. Стулья у кроткой О были скрипучие, или с протершейся обивкой, или с больной ножкой, которая все время разбалтывалась и ее надо было укреплять. У заварочного чайника треснул носик, и заварка всегда немного проливалась. На столе сын приятельницы когда-то расписался выжигателем по дереву: «Коля бубу». Еще у кроткой О был черный телевизор с серым, от другой модели, пультом, люстра с зияющим дуплом на месте одного плафона, немного кособокий книжный шкаф, полное собрание сочинений Ленина, которое никто не хотел читать, проигрыватель для грампластинок, которые никто не хотел слушать, деревянный орел из Гурзуфа с трещиной на гордом крыле и много-много других вещей, травмированных долгой жизнью или сразу появившихся на свет слегка дефективными. Каждый раз, видя нечто, обладающее небольшим дефектом, кроткая О озарялась улыбкой и радостно думала: «Мое…» Но вещи откровенно, безнадежно неполноценные ее смущали: она чувствовала, что несовершенство, перейдя определенную грань, легко может стать совершенным.
Кроткая О быстро научилась подлечивать своих любимцев, когда они уже совсем приходили в негодность, и обзавелась необходимыми реставратору-любителю инструментами и материалами. Ту трещину, царапину, выщербинку, которая и стала причиной любви к предмету, кроткая О всегда оставляла в первозданном виде.
Возможно, в дальнейшем кроткая О могла бы стать профессиональным реставратором, чтобы выравнивать и лакировать старые вещи, а не молодые мозги своих старательных учеников. Но резко менять свою жизнь позволено только расчетливым и ловким счастливчикам. Возможно, ей бы даже удалось со временем открыть свой магазин антиквариата. Но и это было предназначено для других — прекрасных и ответственных, с рождения умеющих управлять сложнейшим многосуставчатым механизмом, который носит змеиное имя «бизнес». Кроткая О боялась, что ее затопчут, и, возможно, в этот раз была права.
Казалось бы, все в жизни кроткой О предвещало, что умрет она сухонькой, жалостно-улыбчивой старой девой. Ангелы даже заранее вычеркнули ее из списков продолжателей человеческого рода. Но однажды, стоя возле книжного развала и ласково гладя страницы второго тома трилогии «Братья Бушуевы», одинокого и ущербного, кроткая О неожиданно стала объектом внимания молодого человека в свитере. Молодой человек обладал очками, отшельнической бородкой, робким взглядом, спелым прыщом на носу и другими признаками невостребованности. Он сделал несколько кругов вокруг лотка с книгами, прежде чем решился приблизиться к кроткой О. Все мягкое, нежное, миловидное и непритязательное, что он смог разглядеть в кроткой О вопреки, а может, и благодаря своей сильной близорукости, тихо и упрямо тянуло его к этой женщине, упакованной в строгую учительскую одежду.
Старательно избегая визуального контакта, они познакомились. Обменялись номерами телефонов и при звонке каждый раз деликатно покашливали, прежде чем сказать «алло». Несколько раз прогулялись по кривым переулкам старого центра. Кроткая О никак не могла запомнить в деталях непримечательную внешность своего поклонника, и он представлялся ей неким сочетанием очков, бороды, свитера и побелевших джинсов. С наступлением теплого сезона кроткая О впала в отчаяние: привычный свитер сменился рубашками и футболками, и на каждом свидании она боялась, что не узнает своего друга. Однако где-то между седьмым и одиннадцатым поцелуями она наконец запомнила, как он выглядит. У него не было одного переднего зуба, он картавил, мокро и плохо целовался и носил, помимо очков, нелепое имя Геннадий. Кроткая О смотрела на него с тихой приязнью и думала: «Мое…»
Серьезных разговоров они не вели и обещаний не давали, ходили в театры, кино, магазинчики забытых вещей и иногда — друг к другу в гости, где смущенно, выключив свет и зарывшись под одеяло, проводили совместную ночь. Ни кроткая О, ни Геннадий не ощущали жгучей влюбленности или испепеляющей страсти — тем более что оба с детства боялись испепеляющего и жгучего, — но Геннадий подарил подруге большое старинное блюдо с прекрасной трещиной и, кажется, был не прочь жениться. Конечно, не сейчас, а спустя некоторое, не очень определенное время.
Неожиданно среди всего этого размеренного, плавного, умиротворяюще несовершенного грянул гром. Он грянул не с ясного неба — шел летний дождь, потоки воды разливались по бугристому асфальту, группки прохожих скапливались на берегах луж, примериваясь, как бы половчее перепрыгнуть, джентльмены, закатав брюки, переносили своих нелегких дам. И в это время ангел-стажер, позднее получивший выговор за склонность к неуместным шуткам, решил, что будет очень забавно, если кроткая О, поскользнувшись, с плеском упадет в лужу прямо на глазах идущего следом незнакомца — блондина с мощным трапециевидным торсом. По блондину издалека было видно, что все его удачно вылепленное тело постоянно распирает громкий, добродушный смех, готовый по любому поводу вырваться наружу. Ангел-стажер очень хотел услышать этот смех, поэтому подстроил все так, чтобы широкая длинная юбка кроткой О задралась до самого лица, обагрившегося стыдом еще в полете.
Кроткая О барахталась в луже тугим мокрым коконом, из которого торчали бледные ноги. Ступни у нее были маленькие, тридцать пятого размера, совсем как у пугающе совершенной Золушки, поэтому кроткая О старалась покупать обувь на размер-два больше. Промокшие балетки сразу же слетели, а кроткая О беззвучно плакала от бессилия и позора, пытаясь выпутаться из облепившей ее юбки и болтая в воздухе ногами — как в детстве.
Распираемый смехом блондин совершенно не оправдал надежд ангела — на секунду он застыл в восхищении, глядя на эти нежные, с округлыми коленками и крохотными ступнями, прекрасные, в сущности, ноги. Будучи выпускником института физкультуры, он высоко ценил телесную правильность. Затем он извлек кроткую О из лужи, помог ей вернуть юбку в приличное положение и повел к себе домой, уверяя, что без необходимого просушивания и прогревания она незамедлительно заболеет. Сердобольный незнакомец жил неподалеку от места катастрофы.
Если бы кроткая О изначально знала, что обладает совершенными ногами, это стало бы для нее личной трагедией — вроде наследственной, коварной и в чем-то неприличной болезни. Но добрый прохожий так и не сказал ей об этом. Он увидел в кроткой О то же, что различил ранее близорукий Геннадий: мягкость, миловидность, нежность и непритязательность. Вымытая и распаренная, завернутая в хозяйский халат, О сидела на кухне, благодарно пила чай с коньяком, сохла и расцветала, как ирис после дождя. Она искренне полагала, что учительская непривлекательность защитит ее от домогательств хозяина и иных противоправных действий, да и вообще от природы была не только кротка, но и доверчива.
А хозяин смотрел на нее и ощущал в своей простой и понятной душе некие теплые шевеления. То ли во всем были виноваты нежные ноги с золушкиными ступнями, то ли кроткой О необыкновенно шел махровый мужской халат, то ли побочным эффектом шутки ангела-стажера стала неконтролируемая вибрация какой-то крохотной шестеренки в механизме Вселенной, то ли по кухне пронесся, подобно сквозняку, отголосок очередного неосознанного решения, принятого именно сегодня господином Н. Кроткая О вдруг показалась мощному незнакомцу принадлежащей к той немногочисленной породе женщин, к которым хочется присматриваться, изучать подробности их облика, пока мелкие милые детали не сложатся в общую картину водянистой, недоступной праздному взгляду красоты.
Хозяин квартиры и халата был между тем красив доступно и даже, по мнению кроткой О, чрезмерно. Он был густоволос, голубоглаз, а все, что находилось ниже чуть квадратного лица, представляло собой гармоничную, масштабную композицию из мускульных бугров, мужественных изгибов и углов, а также некоторого количества кубиков. И от жгучих лучей совершенства, которые продрогшая О ощутила с некоторым запозданием, она раскраснелась гораздо заметнее, чем от чая с коньяком.
Кроткая О не сорвалась с места и не убежала с жалобным криком, даже когда узнала, что хозяин квартиры, помимо других необыкновенных достоинств, обладает именем Святослав. Святослав был смешлив и немногословен, испускаемое им сияние, кажется, можно было какое-то время терпеть, кроме того, кроткая О не была избалована вниманием противоположного пола. И особенно — вниманием подобных его представителей. Она чувствовала, что завороженно летит на яркий огонек совершенства, и он вот-вот обожжет ее мягкий носик.
Прошло несколько недель после знакомства. Святослав ворковал вокруг кроткой О — как голубь вокруг своей серенькой избранницы. Называл, правда, не по-птичьи — «зайкой». У нее в гостях он восхитился ее любимыми вещами, даже теми, которые в данный момент проходили курс лечения, отметил все трещинки и сколы как признаки благородной старины, подразнил крепким пальцем захрипевшую от ярости крысу (ее партнерша не так давно скончалась) и назвал обитель кроткой О «антикварной». На следующий день он, смеясь от радости, подарил кроткой О отвратительный в своей целости и новизне деревянный подсвечник и золотые серьги. На серьги, маленькие и остро поблескивающие, кроткая О долго смотрела с недоумением, а потом впервые в жизни пожалела, что у нее не проколоты уши.
Святослав принял недоумение за восторг и стал, помимо букетов ненатурально красивых роз, дарить кроткой О дорогие украшения. Он был убежден, что она стала учительницей, чтобы бескорыстно приобщать, сеять и взращивать, и пытался за свой счет привнести в ее жизнь блестящее. Сам Святослав был достаточно ответственным и смелым, чтобы управлять змеиным механизмом бизнеса. По вечерам кроткая О надевала блестящие подарки перед зеркалом и долго смотрела на себя — изменившуюся, окруженную непривычным сиянием.
Близость совершенства уже не пугала, а одурманивала кроткую О. В театры они не ходили, зато побывали на футболе, где бледная и растерянная О даже переживала за какую-то команду, хотя так и не смогла разобраться, где чьи ворота. Святослав болел бурно, вскакивая и обнимая кроткую О, которая в эти моменты вдруг становилась счастливой.
Потом новый поклонник, которого кроткая О даже в мыслях боялась, но очень хотела назвать возлюбленным, подарил ей новую крысу — толстенькую, ручную и велюровую на ощупь. Старая крыса решила ее убить, так что пришлось купить вторую клетку, чтобы противоположности жили по отдельности. Святослав хохотал и называл крысу-старуху почему-то «графиней».
А потом кроткая О вспомнила о Геннадии, который сначала названивал ей, а спустя неделю обиженно затих. И совесть набросилась на нее, как облезлая крыса на соперницу.
Кроткая О позвонила Геннадию, чтобы рассказать, что теперь у нее есть Святослав, и она в замешательстве, она одурманена и не знает… Геннадий тихо картавил о том, что понял, чувствовал, а потом вдруг тонким голосом вскрикнул: «Или он, или я!»
Кроткая О была женщиной не только совестливой, но и последовательной. Она также позвонила Святославу, чтобы рассказать, что раньше у нее был Геннадий. Святослав посмеялся, пожурил ее и назвал «ловелаской», но внушительно добавил, что вторым он не был никогда, даже на соревнованиях в институте.
Кроткая О отчего-то поплакала, погладила старинное блюдо с прекрасной трещиной, приложила к девственным ушкам золотые серьги и позвонила маме. Мама долго, с плохо скрываемой гордостью, отчитывала дочь за любвеобильность. И, выслушав характеристики обоих поклонников, велела брать Геннадия, а сияющего Святослава назвала в волнении «не нашего поля яблочком».
Целый день кроткая О размышляла — напряженно, до боли в маленькой аккуратной голове. Потом размышляла целую ночь. Она вспоминала приятные прогулки, походы в театр и на футбол, свитер и трапециевидный торс. Вспоминала каждый разговор, уделяя особое внимание отдельным словам и характерным выражениям, ныряя в них, удивляясь красоте смысловых узоров и снова просыпаясь. Целомудренно сжимая нежные розовые отверстия, вспоминала моменты максимальной близости. Смотрела на контуры любимых пожилых вещей и слушала, как грызут свои клетки крысы, стремясь к неведомой свободе.
А наутро она выбрала. И уже через три месяца прижималась к жениху шелковым скользким боком, пока перехваченная красной лентой дама выпевала им про торжественный день и новую ячейку.
«И ничего страшного, — утешала себя кроткая О, умиленно глядя на то ли еще жениха, то ли уже супруга, который, сосредоточенно оттопырив сочную губу, надевал ей на палец кольцо. — Он же у меня такой глупенький».
То, что Святослав, при всех своих пугающих достоинствах, обыкновенный, яблочно-круглый, веселый дурак, открылось ей в ночь мучительного выбора. И кроткая О сразу успокоилась, доверившись этой радостной догадке.
Супруги прожили в браке достаточно долго и произвели на свет двоих детей, которые умом пошли в отца, а красотой — в мать. Таким образом, ангелы уберегли кроткую О от ненужных душевных метаний. Союз кроткой О и глуповатого совершенства завершился, разумеется, разводом — как и предрекла дочери опытная мама, Святослав нашел себе другую, молодую и с еще более восхитительными ногами.
А кроткая О, как и мечтала, занимается мелкими, незначительными делами в жизненной тени, собирает и лечит травмированные вещи и радуется скромным успехам своих детей, никакими особыми талантами не отмеченных. Она снова завела кошку, которая относится к хозяйке презрительно. У кошки только один глаз, и она упрямо рискует остатками зрения, грызя кактусы, которые у кроткой О, как всегда, цвести отказываются наотрез.