Главы из повести
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 12, 2013
Светлой
памяти моего друга, полярного геолога
Льва
Васильевича Махлаева посвящаю.
Глава 1
Иван Сергеевич, заместитель
начальника рыбкоопа заполярного поселка Хатанга,
расположенного на восточном Таймыре, на берегу большой реки с тем же названием,
отправил семью в отпуск к теплому морю, а сам остался дома.
Отпуска у северян в ту пору, в шестидесятых, были огромными — до полугода, а то и больше.
Существовала тогда в высокоширотной Арктике у штатных
сотрудников такая льгота: если полярник улетал в отпуск на материк раз в два
года (а уезжали северяне чаще всего в какой-нибудь крымский или кавказский
санаторий), ему полностью оплачивалась за счет государства не только дорога в
любую точку страны, но также выдавались бесплатные путевки туда, куда желала
его душа. Страна ничего не жалела для своих героев. И касалось это не
только самого северянина, но и всех членов его семьи. Но очень часто уже к
середине отпуска бездельное лежание на песке под ласковым солнцем в Крыму или
на Кавказе так надоедало, что человек, не догуляв положенные дни, бросал все и
раньше времени возвращался в Арктику к снегам, льдам и морозам.
Поначалу Иван Сергеевич собирался
лететь в Крым вместе с семьей и даже оформил отпуск, проведя его приказом. Но в
тот год на Таймыре случилась небывало теплая и затяжная осень. Столь любимый
местными рыбаками юго-западный (рыбный, как они называли его) ветер дул
весь сентябрь, паковые льды отнесло далеко от берега, и корабли с Большой земли
могли ходить по чистой воде через Хатангский залив
моря Лаптевых до причалов поселка лишний месяц. Северный завоз, сроки которого
по заведенному порядку давно уже истекли, закончился, а корабли на север все
шли и шли. Хатангский речной порт работал с полной
загрузкой. На целый год для предприятий и учреждений
восточного Таймыра, его погранзастав, гидробаз,
полярных станций, авиаотрядов, для всех жителей Крайнего Севера огромные склады
под гофрированным алюминием под самую крышу набивались мешками с мукой,
сахаром, крупами, консервами, бочками с бензином, соляркой, машинным маслом и
дизельным топливом, одеждой, обувью, а также всяческими товарами, необходимыми
для жизни.
— Таскать — не перетаскать! —
радостно потирали руки партийные и хозяйственные отцы поселка, глядя на
разгрузку неожиданно свалившегося им на голову изобилия. — Запас карман не трет
— кто знает, какая ледовая обстановка будет в будущем году… А
у нас теперь хороший запасец имеется. Да и зиму с весной проживем не
впроголодь, пожируем.
Ивана Сергеевича попросили на месяц с
отпуском повременить: товары, завезенные с Большой земли, надо было принять,
разместить, оприходовать и, пока стоит такая благодатная погода, развезти на гидрачах, самолетах «Ан-2», поставленных на
поплавки, рыбакам и промышленникам, работающих по договору с местным рыбкоопом. А заодно и проверить, как те готовы к долгой
полярной ночи и зиме, поскольку потом месяцев семь, а то и восемь добраться до
них будет совершенно невозможно. Начальник Хатангского
рыбкоопа, находившийся в отпуске на Большой земле,
хотя и слал одну за другой радиограммы, что буквально через два-три дня будет
на рабочем месте, в поселке пока что не появился. Так что фактически
начальником пришлось побыть Ивану Сергеевичу. Чтобы не переделывать все
документы, договорились, что вернуться из отпуска ему разрешат месяцем или даже
двумя позже — все равно зимой всякая жизнь в поселке замирает, люди будто впадают в спячку.
Уже вечером того дня, когда улетела
на Большую землю семья, в его осиротевшее жилище потянулись друзья. Все знали,
что теперь он в своей шикарной двухкомнатной квартире остался на холостяцком
положении, так что здесь может сам собой возникнуть мужской клуб. Заместитель
начальника рыбкоопа с женой и двумя детьми
блаженствовал на первом этаже единственного на весь поселок кирпичного
трехэтажного дома с отоплением, канализацией, холодной и горячей водой и даже
ванной (во дворе этого элитного дома круглый год топилась углем собственная
котельная). Остальной оседлый народ Хатанги проживал в деревянных бараках без
удобств или в комнатах аэропортовской гостиницы. Эта
гостиница по своему статусу предназначалась только для пассажиров местного
аэропорта, который, кроме всего прочего, считался запасным аэропортом Норильска
на случай нелетной погоды и неожиданных обстоятельств. Гостиница имела четыре
этажа, была построена на средства Норильского горно-металлургического комбината
и даже числилась на его балансе, но на трех этажах в ней жили летчики местного
авиаотряда с семьями, в коридорах слонялись длинношерстные могучие ездовые псы,
там же зимой играли дети — полярной ночью на улице в Арктике не очень-то
поиграешь. Пассажиров же размещали в комнатах первого этажа, в красном уголке,
столовой и даже в некоторых подсобках.
Но друзей Ивана Сергеевича,
предвкушавших бесшабашное мужское веселье с загулом как минимум на неделю,
ожидало разочарование. Разудалого застолья не получилось.
— По одной выпьем, — твердо сказал
хозяин, — но не больше. По русскому обычаю — посошок на дорожку семье. И все —
больше я сейчас не пью и вам не советую! Тут ведь только начни — я себя знаю,
да и вас тоже. Мне на работу завтра с утра, а там дел — выше крыши.
Гости попробовали было протестовать,
но хозяин оказался тверд — выпили только по одной стопке водки под оставленные
супругой борщ и котлеты из оленины, после чего все посторонние были из дома
безжалостно выдворены.
Впрочем, твердости хватило Ивану
Сергеевичу только на неделю. Тем более что к этому времени с самыми срочными
делами было уже покончено, оставались лишь кое-какие мелочи. А тут еще один
знакомый рыбак с мыса Цветкова, которого стараниями сердобольного начальника рыбкоопа на три дня удалось вывезти в поселок с сильнейшей
зубной болью, в знак благодарности преподнес ему здоровенного,
в пуд весом, икряного муксуна.
— Спасибо тебе, хозяин, — со слезами
на глазах сказал при этом облагодетельствованный промышленник. — А то ведь я уж
всерьез сам собирался себе этот распроклятый зуб пассатижами рвать. Боль такая
— на стену готов был лезть. А теперь мне хоть бы что! — и он радостно щелкнул
вылеченными зубами. — У меня же ведь сезон добычи пушнины на носу. Я уж тут с
геологами договорился: они сегодня в обед на вертолете полетят своих ребят из
бухты Марии Прончищевой снимать, вот и меня с собой захватят. По дороге
присядем ко мне на косу — и все дела!
От предложенной бутылки («Такого
муксуна надо обмыть!») он наотрез отказался, заявив, что в тундре не пьет, а
сейчас почти что на работе. После чего, низко кланяясь и слезно благодаря, отбыл.
Иван недолго ходил кругами вокруг
своего кухонного стола, на котором, свесив на одну сторону голову, а на другую
— гигантский хвост, лежал роскошный подарок. Первым делом он выпотрошил
гигантскую рыбину, набив мусорное ведро жирными потрохами, жабрами и
багрово-коричневыми сгустками. Потом нежнейшей бледно-розовой икрой доверху
наполнил трехлитровую банку, предварительно убрав ястычную пленку, а затем
аккуратно вырезал и рыбью печенку. Не откладывая дела в долгий ящик, вынес
отходы производства на помойку и вывалил их в мусорный ящик.
Возвратившись, он начал
священнодействовать. Достал большой кусок марли, сложил его в несколько слоев и
засолил там икру, приготовив знаменитую таймырскую пятиминутку. Затем
принес из кладовки большой эмалированный таз, вымыл его со щеткой и мылом,
насухо протер, нарезал муксуна некрупными кусками, сначала отделив огромную,
как у небольшого крокодила, голову, а также плавники и хвост — на уху. Потом
приготовил смесь из соли и сахара, из расчета два к одному, и пересыпал ею
нежное мясо муксуна. Затем достал из-за кухонного стола большую алюминиевую
крышку, накрыл таз и начал изо всех сил трясти просаливающуюся таким образом
рыбу. Куски муксуна прыгали у него в тазу, как поросята в мешке.
Вскоре он вспотел, но продолжал
трудиться, несмотря на появившуюся дрожь в руках. Минут через десять, решив,
что продукт готов, открыл таз, попробовал кусочек и остался доволен.
— Да-а, — задумчиво произнес он, — помнится, кто-то из
советских писателей сказал, что такую рыбу грешно есть помимо водки… — И,
немного подумав, добавил: — А икру — тем более!
После чего вынул из холодильника
бутылку водки и поставил ее на стол рядом с большой глубокой миской малосольной
рыбы и хрустальной вазой, полной икры. Остальную рыбу он сложил в большую
эмалированную кастрюлю и поставил ее в холодильник. Туда же убрал и
трехлитровую банку с остатками икры-пятиминутки.
Тем временем закадычные дружки Ивана,
словно почувствовав перемену настроения, начали один за другим стекаться к нему
домой. Первым явился уже хорошо подвыпивший дружок Сашка Пряников, диспетчер с гидробазы, голубоглазый гигант в сером пушистом свитере.
— Временно изгнан из семейного рая, —
торжественно объявил он, доставая из большой клетчатой сумки бутылку
«Столичной» и стеклянную полулитровую банку салата «Охотничий» из маринованных
овощей. — Примешь на постой?
— Чего же с тобой делать? Приму.
Опять с Лариской поцапался? — усмехнулся сердобольный
хозяин. — Селись, не впервой…
Весь поселок знал, что Сашка и Лариса
Пряниковы, жившие душа в душу, регулярно расходятся с
жутким скандалом, сопровождающимся непременным боем посуды и горькими женскими
слезами, с которыми Лариса выставляла своего обожаемого в промежутках между
ссорами мужа на улицу. Через два-три дня, теперь уже со слезами раскаяния, она
прибегала к ненаглядному мириться. После чего
счастливая семейная жизнь у них продолжалась до следующего конфликта.
— Нет, ну рассуди сам, — срывая зубами колпачок с бутылки, говорил Сашка. — Ребята на
«Гидрографе» уходят вниз по реке до моря Лаптевых, а потом вдоль берега на
север и дальше — на запад, к мысу Челюскин. Дело серьезное: север, подвижки
льдов, ветра — это тебе не шуточки! Должны мы были им отходную устроить?!.
— Должны, —
согласился хозяин, поставив на стол к миске с малосольным муксуном и вазе с
икрой пару хрустальных стопок.
— Ну вот, — обрадовался гость, как
будто ответ мог быть каким-то другим. — А эта курица в крик: «Опять нажрался на работе! А я большую стирку затеяла! Что же мне,
беременной, самой воду таскать да помои выливать?! Аспид ты и враг рода
человеческого! У нас же ни одной чистой простыни не осталось — срам смотреть,
на чем дети спят!» Сам посуди, Сергеевич, при чем тут
простыни…
— Э-э, а хлеба-то у меня ни крошки нету, — заметил вдруг хозяин, прерывая трогательный рассказ
друга. — Рыбой-то можно и так закусить, а икрой-то как без хлеба закусывать
будем?..
— Как это — нету
хлеба?! — со смехом пророкотал сочный бас. — А это вам что, не хлеб? — В дверях
стоял старший лейтенант пограничной службы Сергей Загоруйко,
потрясая еще теплой буханкой.
— Здорово, Серега! — обрадовались
новому гостю друзья.
— Шел мимо, — говорил между тем
пограничник, усаживаясь за стол. — Дай, думаю, к Сергеевичу загляну. Как он там
один…
— А как ты догадался, что у нас хлеба
нет? — спросил удивленный Сашка.
— Да ни о чем таком я и не
догадывался. Просто хлеба себе домой купил… Впрочем,
теперь это все равно. Режь! — подал гость буханку хозяину. — И у меня тут еще
кое-что есть… — Он достал красивый длинный граненый флакон, на красной этикетке
которого был изображен симпатичный горький перчик и
красовалась надпись: «Украинская горилка с перцем», а чуть ниже — «Здоровеньки булы».
— А эта благодать
откуда? — удивился Иван Сергеевич. — Нам такой роскоши не завозили. Я точно
знаю.
— Кому же и знать-то, как не тебе, —
хохотнул Сашка.
— Вот яйца куриные в магазин
самолетом завезли — это точно… — уточнил торговый начальник.
— Знаем-знаем, — подтвердил
пограничник. — Позавчера пассажирским бортом на «Ил-18» они к нам прибыли трансарктическим
маршрутом: Амдерма — Салехард — Диксон — Хатанга —
Тикси, далее везде. И в каждом порту по здоровенному
ящику их, милых, выгружали…
— Точно, — подтвердил начальник. — А
вот про горилку с перцем мне ничего не известно.
— Да это нам у одного солдатика из
посылки конфисковать пришлось. Ко дню рождения домашние, видно, решили сынка порадовать, — смущенно сказал командир и потом
поспешно добавил: — Рядовому составу спиртное в мирное время устав запрещает.
— Устав — дело святое, — согласился
Сашка и любовно погладил этикетку на флаконе. — С нее, родимой, наверное, и
начнем? Вмажем по первой! За все хорошее! А?..
— Да у нас уж по стопарю
«Столичной» налито, — смущенно развел руками хозяин, — не выливать же ее
теперь…
— Боже упаси! — испугался Сашка. —
Начать можно и со «Столичной». А потом продолжим горилкой…
Выпили по стопке «Столичной»,
сосредоточенно понюхали по косому ломтю вкусно пахнущего хлеба и неторопливо
закусили розовой икрой и малосольной рыбкой.
— Хороша икорка! — закатив к небу глаза,
сказал Сашка, — гораздо лучше черной, не говоря уже о
красной.
— Да и рыба-малосолка
не хуже, — поддержал друга пограничник.
— Икра белорыбиц — кремлевский
деликатес, — пояснил хозяин. — Правительственная закусь. Она пикантная, как
красная, и бархатисто-нежная, как черная. Погодите, у меня же еще салат из муксуньей печенки есть! — и он вышел на кухню.
— А про яйца эти в Амдерме, в местной многотиражке, даже появилась заметка под
названием «Первый самолет с яйцами», — вновь завладел вниманием собутыльников
пограничник. — Нам ребята с местной погранзаставы по ВЧ-связи
передали. Сама-то заметка обычная, пустячок, можно сказать, ничего особенного,
но название!.. «Первый самолет с яйцами»! Раньше, дескать, таких чудес в
природе не было! — И друзья за столом разразились бурным хохотом, представив
себе это чудо.
— Что за шум, а драки нету? — в раскрытом окне появилась вихрастая физиономия
долговязого Олега Коваленко, второго пилота с единственного оставшегося на ходу
в Хатангском авиаотряде вертолета «Ми-4».
— А нету —
так будет! Заходи! — скомандовал основательно захмелевший Сашка.
— Зайти-то, конечно, можно, но только
желательно через магазин, — засуетился Олег.
— Зачем? — удивился Сашка. — У нас
тут все есть.
— Что же я, к дружескому столу с
пустыми руками явлюсь? За кого же вы меня держите!
— Ладно, кончай из себя казанскую
сироту строить! Как у нас горючка закончится, тогда и побежишь в магазин. А
сейчас — валяй к столу! — строго сказал хозяин, появившись из кухни с миской
пикантного салата, на скорую руку изготовленного из муксуньей
печенки, сваренной на пару.
— Ладно, — согласился Олег, — хозяин
— барин. Тебе виднее.
Вскоре он уже утвердился за столом на
своем излюбленном месте у окна и стал торопливо разливать украинский деликатес,
гипнотизировавший всех.
— Чтоб наши дети не боялись паровоза!
— провозгласил Олег, поднимая стопку горилки.
— Какого еще паровоза? — не понял
Сергей. — Откуда тут взяться паровозам?
— Ну… чтобы
они никогда подолгу не жили здесь, — пояснил Олег. — Паровозов, ты правильно
заметил, тут нет и не предвидится. У ихних-то сверстников на Большой земле вся жизнь, считай,
рядом с паровозами проходит. Вот они его и не боятся. — Он подцепил вилкой
кусок малосольного муксуна и, распробовав его, восхитился. — Рыбка — класс!
— Передаю штормовое предупреждение, —
значительно сказал Олег, подняв вверх указательный палец. — На той неделе
Кольке, механику-дизелисту с рыбзавода, отцовскую
гармонь по почте прислали. Говорят, отец его там, у себя на Тамбовщине,
знатным гармонистом был. И перед смертью гармонь сыну завещал. «Передайте, —
сказал, — гармонь Кольке моему. По себе знаю: шибко любят гармонистов девки. Пусть пользуется». И с тем помер.
— Ну и что? — не понял Сашка.
— А то, что Колька теперь с этой
гармонью по всем компаниям ходит…
— Да он играть-то на ней умеет?
— В том-то и дело, что нет. Столько
скандалов из-за этого в поселке уж было, не рассказать, — озабоченно махнул
рукой Олег. — Как чуток выпьет, давай на своей гармони пилить «Тына-тына, у
Мартына»… Он ведь и сюда прийти с нею может.
— Ну и пусть приходит, — пожал
плечами Сашка. — За стол посадим, стопку нальем, а гармонь отымем. На время,
конечно. Потом отдадим: отцовский подарок — святое дело.
— За родителей! — сурово сказал
пограничник, который к тому времени успел наполнить всем стопки горилкой,
опасаясь, чтобы она за длинными разговорами не согрелась. — У кого живые — дай
бог здоровья, у кого нет — светлая память!
И все сосредоточенно выпили, а потом
долго молчали, закусывая.
Тут раздался стук в дверь. Стучали
ногой.
На пороге стоял грязный и улыбающийся
кочегар Витя в засаленном комбинезоне. Из накладного кармана у него торчало
горлышко бутылки все той же «Столичной». Кочегар протягивал навстречу друзьям,
сидящим за столом, свои чудовищно грязные, огромные, как совковые лопаты,
ладони, в каждой из которых уютно, словно в гнездышке, лежало по два куриных
яйца.
— Плохо работают твои магазины, Ваня,
— попрекнул новый гость хозяина квартиры, — совсем нету
отпускной тары. Никакой! Рис и пшено людям продавцы прямо в карманы сыплют. И
под яйца тоже ничего не дают. А я подумал, неплохо было бы нам к стопарику яишенку сварганить. Вот
и пришлось мне…
— Марш в ванную, черт чумазый! И
смотри у меня, грязнуля, чтобы руки и рожу вымыл с
мылом, — сквозь смех скомандовал Иван, забирая подарок. — Как не стыдно
приходить в приличный дом в таком виде — ты же грязнее поповой собаки!
— Да я же прямо с работы, —
оправдывался тот.
— Ну и что? Зашел бы сперва домой, вымылся, переоделся в чистое… — поддержал
хозяина Сергей, ловко выхватив у гостя бутылку «Столичной» из засаленного
комбинезона.
— Ну да, выпустила бы меня потом
Надька к вам из дому! Держи карман шире! — Кочегар отправился в ванную
приводить себя в порядок, а хозяин вновь удалился на кухню, и гости уже скоро
почуяли запах яичницы.
Украинскую горилку тем временем
разлили по стопкам, а опустевший флакон отправили в дальний угол, чтобы не
мозолил глаза. Вместо него на столе появилась двухлитровая банка мутного
виноградного сока какого-то сомнительного Ура-Тюбинского
винзавода Таджикской ССР, а следом за нею хозяин в
центр стола водрузил раскаленную сковороду с хлюпающей там яичницей-глазуньей.
— Ну как там твои?
— спросил Сергей хозяина, чтобы поддержать разговор. — Небось,
уж в теплом море плещутся…
— А чего им еще-то в Крыму делать? —
пожал плечами тот. — Телеграмму прислали, что долетели благополучно. В
санатории устроились. Пишут, что кормят хорошо…
— Не думаю, что лучше, чем здесь, —
кивнул головой на стол Олег.
— Это точно, — вздохнул отяжелевший
Сашка. — Если где и можно пожрать от души, так это на севере…
— Особенно раньше, во времена «Арктикснаба», — с улыбкой вспомнил хозяин. — Тогда ведь
сюда свои собственные полярные консервы везли, а не это говно… — он кивнул на банку с виноградным соком. — Я
ведь те времена еще застал. Помню консервы «Вареники с вишнями по-полтавски». Выпускали их в специальной двойной жестяной
рубашке. А сверху был такой узенький желобок с негашеной известью. Водички туда
нальешь — известь гасится, выделяется тепло. Банка сама собой
раскрывается, а внутри, за второй рубашкой, крошечные варенички
на один глоток, и в каждом — по крупной спелой вишне, уже без косточки.
При этом аромат такой, что голова кружится, и вареники горяченькие
на любом морозе!
— Да-а, были времена, — задумчиво согласился Олег.
Тем временем из ванной появился
кочегар, свежий и чистый, одетый в синие тренировочные штаны и пижамную рубаху
хозяина. Свой комбинезон, компрометирующий его перед товарищами, он оставил в
ванной.
— Вот это другое дело! — обрадовался
Иван Сергеевич. — Другой человек! Валяй скорее за стол. У нас там уж все стынет
и согревается.
— А за что пьем-то? — деловито
осведомился кочегар. — Я ведь без тоста пить не буду. Не алкаш какой-нибудь.
— Ишь ты,
интеллигент нашелся! — изумился Сашка, приподняв голову от стола.
— Но-но-но! — грозно помахал пальцем
у него перед носом Витя. — Северных обычаев не знаешь?! Водку пить и баб любить
— дело сугубо добровольное!
— Какие еще бабы? Откуда?.. — не
понял уже мало что соображавший Сашка.
— Предлагаю тост — за крепкую мужскую
дружбу! — выдал Сергей. — За взаимовыручку и надежность… В
труде и в бою!
— Вот это другое дело. За это можно
даже выпить стоя! — Витя торжественно встал и лихо тяпнул
стопку с украинской горилкой. Глаза его удивленно округлились, он на несколько
мгновений задержал дыхание, потом выдохнул и, плюхнувшись на табуретку, заявил:
— Хороша-а-а!..
Все сосредоточенно выпили и вновь
потянулись к деликатесам хозяина. Опять повисла небольшая пауза.
— А что, может, споем? — неожиданно
предложил Сашка, временно пришедший в себя.
— Музыки нету,
— развел руками Витя.
— Колька с гармошкой еще не подошел,
но непременно будет, — засмеялся Олег.
Между тем за окном уже была полная
темнота. Ранние полярные сумерки сменились настоящей ночью. Небо покрылось
крупными, какие бывают только на Крайнем Севере, искрящимися звездами, а на
темно-синей тучке ломтиком дыни на тарелке лежал узкий серп ослепительно желтой
луны.
— Что за погода нынче стоит? —
удивился Витя. — Октябрь месяц на дворе, а ни одного заморозка еще не было.
Может, в этом году зимы и вовсе не будет?
— Будет, будет, — успокоил товарища
ненадолго проснувшийся Сашка.
— Здорово, войско польское! Что
обмываем? — послышалось с улицы.
— Здравия желаем, Константиныч!
— весело гаркнул в раскрытое окно нерастерявшийся
Олег. — Милости просим к нашему столу. Мы тут за крепкую мужскую дружбу пьем…
— И за взаимовыручку, — добавил
пограничник. — Так сказать, сам погибай, а товарища выручай!
— Знаю я вашу взаимовыручку. Смотри у
меня, Олег. Если, как в прошлом году, опять на неделю отправишься в запой,
спишу вчистую из авиации за пьянку, не посмотрю на
заслуги! — Командир вертолета «Ми-4» Петр Константинович Ястребов направлялся в
поселковую баню. В одной руке командир нес щеголеватый портфель с чистым
бельишком, в другой — завернутый в газету березовый веник.
— Так у нас месячная
саннорма вышла, Константиныч.
Ты же сам знаешь, — начал оправдываться Олег. — Трое суток еще наших. По
закону…
— Это я тебя просто предупредил, —
строго сказал командир и отправился дальше.
— Петя, погоди! — крикнул ему вслед
Иван. — Может, все-таки на пару минут заглянешь? Муксуна знатного мне Кеша с
мыса Цветкова презентовал. Икряного. Отведаешь?..
— Нет, Ваня, раз уж я собрался в
баню, в баню и пойду. На обратном пути, может, загляну…
— Вот это верно, — поддержал
командира Олег. — Александр Васильич Суворов говорил,
что после бани хоть ружье заложи, а чарку водки — выпей!
— А может, и не Суворов это говорил,
а Кутузов, — задумчиво сказал Сергей. — Или даже Барклай-де-Толли…
— А это кто такой? — изумился Сашка.
— Тоже полководец, — махнул рукой
Олег. — Предлагаю всем налить и выпить за наших отцов-командиров.
— Кто-то там, помнится, в магазин
собирался, — встряхивая последнюю бутылку «Столичной», на дне которой
плескались жалкие остатки драгоценной влаги, сказал хозяин. — Если идти в
магазин, то надо прямо сейчас, иначе он через полчаса закроется.
— Тебе-то уж откроют и отпустят, —
заплетающимся языком сказал Сашка.
— Кто? — спросил Иван Сергеевич. —
Сторож? Или, может, мне домой к продавщице Клаве идти? Уговаривать ее открыть
магазин для того, чтобы продать мне пару пузырей водки? Как я буду выглядеть
потом в ее глазах, представляешь?..
Тут в дверь квартиры позвонили.
— Заходите! Открыто! — гаркнул Сашка. — Принимаем всех!
Дверь робко приотворили. На пороге
стояли, переминаясь с ноги на ногу, двое. Один — маленький, широкоплечий, почти
квадратный, в неопрятном растянутом свитере и полусползших
с живота брезентовых штанах; другой — высокий, худой, в меховой кацавейке и
шапке-ушанке. С плеча у маленького свисала на ремне гармонь.
— Здрасте,
гости дорогие! Вот они, легки на помине! Явились — не запылились! —
саркастически заметил Олег. — А уж мы вас ждем, ждем…
— Сергеевич! — не обращая внимания на
издевательский тон второго пилота, обратился к хозяину тот, что был меньше
ростом. — Тут вот какое дело… Друг мой Витя, мы вместе с ним два сезона на мысе
Эклипс зимовали, товарища в больницу привез. Тот
днями под медведя попал — и, похоже, серьезно попал. Врачи очень сомневаются в
исходе дела… Ему бы у тебя всего одну ночь переночевать. Или две…
— Какой может быть разговор? — развел
руками сердобольный хозяин. — Целая комната пустая, — он кивнул в сторону
спальни. — Можешь поселиться на Ксюшкиной кушетке.
Сама-то она с матерью и братом теперь в Крыму, в море хлюпается.
— Ой, спасибо! — обрадовался
гармонист, а его друг достал из карманов кацавейки две бутылки «Столичной».
— Вот и никуда бежать и не надо! —
воскликнул Витя. — Они, голубушки, — он кивнул на бутылки, — сами к нам
прилетели.
— И нате еще… — повеселевший
гармонист выгреб из кармана огромную горсть конфет-карамелек.
— А это еще зачем? — удивился хозяин.
— Закусить, — пожал плечами Коля.
За столом весело хохотнули.
— Закуска тут найдется, — солидно
сказал Олег. — А гармонь… дай-ка сюда…
— Зачем? — встревожился Коля.
— Мы ее к Сергеевичу в спальню
положим. Там ей лучше будет. Надежней…
— Ну… за
скорую поправку твоего друга, Вова! — сказал кочегар, который к тому времени
уже успел откупорить первую бутылку и разлить половину содержимого по стопкам…
После очередного тоста сознание Ивана
Сергеевича начал окутывать легкий приятный туман, который сгущался все сильнее
и сильнее. Бутылки друзей-дизелистов допили быстро, и Олегу все-таки пришлось
бежать в магазин за продолжением. Успел он к самому закрытию и вернулся с двумя
«Столичными». Надо ли говорить, что и с этой добычей они быстро расправились.
Далее, когда время уже вообще
потеряло всякий смысл, пришел командир «Ми-4» с бутылкой марочного коньяка.
После коньяка, как горох из дырявого мешка, посыпались всяческие истории из
жизни, как собственные, так и услышанные когда-то от друзей, касающиеся выпивки
и баб. Смутно и обрывками вспоминался потом Ивану возникший скандал — Коля все
порывался сыграть на своей гармони, ему этого не позволили, он обиделся и ушел
прочь, заявив, что ноги его в этом доме больше не будет, но друга Вову с собой
почему-то не взял. Далее все окружающее вообще провалилось для хозяина в
какую-то бездонную черную яму и перестало существовать…
Косые лучи полуденного полярного
солнца, отражаясь от двухлитровой банки с лежащими на ее дне мерзкими на вид
бурыми остатками Ура-Тюбинского виноградного сока,
пускали по стенам веселых зайчиков. Солнце, недавно взошедшее над горизонтом и
скоро вновь собиравшееся на покой, заливало мягким и приятным светом комнату.
Хозяин с трудом разлепил слезящиеся
глаза, сел на диване, где спал одетым, но с подушкой и под шерстяным пледом, и
осмотрелся. Все было аккуратно прибрано, полы вымыты, никаких следов вчерашнего
загула заметно не было. Покрытый клеенкой обеденный стол сиял чистотой. На нем,
кроме упомянутой банки, никакой посуды не обнаружилось. Лишь под банкой лежал
косо оторванный лист бумаги, на котором красным карандашом было написано:
«Спасибо за приют и приятную компанию. Желаю удач во всех ваших делах. Дизелист
Витя с Эклипса». Из соседней комнаты слышался
переливистый храп, перемежавшийся всхлипами и сладким чмоканьем.
Иван Сергеевич босиком прошел на
кухню, заглянув в спальню, где увидел Сашку, спящего поперек двуспальной
семейной кровати в пушистом свитере и начищенных до блеска полуботинках, но без
штанов. К груди он нежно прижимал большой школьный глобус.
На кухне была та же сияющая чистота,
что и в зале. Только в дальнем углу в безразмерной авоське было собрано
множество пустых бутылок, оставшихся после вчерашней попойки. Иван Сергеевич
насчитал десять горлышек из-под «Столичной», граненый флакон из-под украинской
«Горилки с перцем», а также красивую пузатую бутылку с этикеткой марочного
армянского коньяка и толстостенный «огнетушитель» из-под портвейна «Агдам».
— А это-то чудо
откуда? — удивился он вслух. — Не помню я никакого «Агдама». Откуда он мог
взяться? И кто, интересно, эту мерзость осмелился принести в приличный дом?!
Он уселся на табурет возле кухонного
стола, закрыл глаза и сжал голову руками. В голове у него гудел колокол, перед
глазами мелькали оранжевые круги с зеленой бахромой, откуда-то снизу равномерно
поднимались толчками спазмы тошноты. Ему было очень, очень плохо.
— Так жить нельзя, — сказал он себе и
полез в холодильник, надеясь найти там какое-нибудь лекарство.
Но лекарства в холодильнике не
оказалось. Там стояла большая кастрюля со вчерашним малосольным муксуном,
трехлитровая банка, заполненная на треть нежно-розовой икрой, нераспечатанная
двухлитровая банка с маринованными красными помидорами Тираспольского
консервного завода, а также аккуратно завернутая в полиэтиленовый мешок краюха
хлеба. Всю нижнюю полку занимала большая миска с муксуньей
головой, плавниками и хвостом. В морозильном отделении он нашел здоровенный кусок прекрасной оленьей грудинки и две пачки
сливочного масла. В дверце холодильника стояла начатая бутылка с подсолнечным
маслом, а в ячейках лежали три яйца. И больше ничего не было.
Конечно, можно было бы сейчас быстро
приготовить крепчайшую муксунью уху — опытные люди
говорили, что наваристый рыбный бульон прогоняет похмелье почти так же хорошо,
как стопка ледяной водки, однако сама мысль о еде показалась Ивану чудовищной.
Тяжко вздохнув, он достал банку с помидорами, вскрыл ее, налил полстакана
рассола и залпом выпил. Но рассол не помог, а идти в магазин за
быстродействующим лекарством не было сил. Он добрел до дивана, улегся на него,
вновь закрывшись пледом, и постарался уснуть. Но тут раздался звонок в дверь.
— Входите! — слабым голосом крикнул
хозяин. — Там открыто.
Дверь широко распахнулась, на пороге
стоял Олег. Вид его был довольно-таки помятым, всклокоченные волосы стояли
дыбом. Через равные промежутки времени гость икал.
— Ну что, болезный, — вместо
приветствия весело сказал визитер, — головка вава, во
рту кака, жизнь — бяка? Так, что ли?
Иван Сергеевич грустно кивнул.
— Ничего, сейчас поправимся, —
засуетился Олег, достав из кармана бутылку «Столичной».
— Нет-нет, — сказал Иван Сергеевич,
замотав головой, — и видеть ее, проклятую, не могу.
— А ты на нее и не смотри… Закрыл глаза, тяпнул стопку — и дело с концом! Поверь
моему гигантскому опыту — сразу станет легче.
Не слушая возражений хозяина, Олег
направился на кухню, откуда принес миску с малосольным муксуном, банку с
маринованными помидорами, краюху хлеба в полиэтиленовом мешке, пачку
замороженного сливочного масла, а также чистую посуду: тарелки, вилки, шумовочную ложку с дырками, чтобы вылавливать помидоры, и
две хрустальные стопки, покрытые морозным узором.
— Ты специально стопки для опохмелки
в морозильнике держишь? — уважительно спросил Олег и, не дожидаясь ответа,
похвалил хозяина: — Молодец! Грамотные люди только так и поступают. Похмеляться
надо теплой водкой, но налитой в замороженную посуду. Эффект получается
поразительный.
— Да нет, я и не знал… — попробовал
возразить Иван Сергеевич, но Олег уже наполнял стопки коварной влагой.
На звук льющейся жидкости из спальни
на ватных ногах явился Сашка Пряников в мохнатом свитере и длинных семейных
трусах в цветочек. Он все так же нежно обнимал глобус.
— Здорово, страдалец! — крикнул ему
Олег. — Что же ты к столу в трусах выходишь, срамник?
— Так ведь я в постели спал, —
неуверенно оправдывался Сашка, — а кто же в постели в штанах-то спит… Вот я и снял их. — И он вновь отправился в спальню, откуда
вскоре явился уже в штанах, по-прежнему обнимая глобус.
— Ладно. Так и быть, валяй к нашему
шалашу, — смилостивился Олег и побежал на кухню за третьей стопкой.
— Ты с глобусом-то расстанься… Зачем он тебе? — участливо спросил хозяин — и гость
послушно поставил учебное пособие на этажерку.
Тем временем Олег принес еще одну
стопку и наполнил ее водкой до самых краев, разломив затем сиротливую краюшку
хлеба на три небольших кусочка.
— Будем здоровы! — с надеждой сказал
Сашка, выпил водку и вытер рот тыльной стороной руки.
Друзья поддержали его и тоже
сосредоточенно выпили. Было отчетливо видно, что всем им для этого акта
понадобилось большое мужество. Каждый понюхал выделенный ему кусочек хлебца и
выпил по основательному глотку помидорного рассола. После этого за столом
возникла продолжительная пауза. Все сосредоточенно закусывали, прислушиваясь к
переменам, происходящим в организме. Минут через десять Олег удовлетворенно
улыбнулся и блаженно произнес:
— Ну вот, совсем другое дело! Жизнь
вновь приобрела осмысленные очертания. «Был поленом — стал мальчишкой,
замечательным парнишкой!..» — запел он и вновь потянулся к заветной бутылке,
намереваясь налить всем по второй.
Однако осуществить это намерение ему
не удалось — безо всякого звонка и стука дверь квартиры широко распахнулась, и
на пороге появилась Лариса, жена Сашки.
— О! — обрадовался Олег. — Чего нам
не хватало за столом, так это женского общества! Второй тост предлагаю
гусарский: «За дам-с!» Пьем стоя! Сашка, стопку даме, живо!
— Какую еще стопку?! — изумилась
Лариса. — С ума сошел?! Ты что, не видишь, что я беременная?! Тоже мне, гусар
нашелся!.. Ну-ка, чего это вы тут пьете? — она ловко выхватила из нетвердых рук
Олега бутылку «Столичной» и вылила ее содержимое в унитаз.
— Это насилие! — неуверенно сказал
Сашка.
— Но-но, поговори у меня! — грозно
сказала Лариса мужу. — Пошли домой, буян! Хватит, нагулялся! — Но прежде чем
увести мужа из дружеской компании, она подошла к столу, взяла банку с
сомнительной ура-тюбинской жижей, понюхала ее и,
брезгливо сморщившись, отправила эту мерзость туда же, куда и водку — в унитаз.
— Вот и опохмелились, — хохотнул Иван
Сергеевич, когда за примирившимися супругами закрылась дверь.
— Придется в магазин за новой
бутылкой бежать, — пожав плечами, уныло сказал Олег, поглядев на дверь. —
Делать нечего…
— Тем более что у нас и хлеба теперь
нет, — озабоченно добавил Иван. — Что за дом такой — всегда нету хлеба… А уж так никуда не хочется сейчас идти…
— Не хочется, — согласился Олег и
решительно встал. — Но придется.
— Погоди, — сказал хозяин. — Может,
мы лучше сейчас уху из муксуньей головы быстренько
заварим, а?.. У меня все для ухи есть…
— Сам же сказал, что хлеба нету. И потом, как известно, уха без водки — просто рыбный
суп…
В этот момент раздался звонок в
дверь, и в прихожую безо всякого приглашения шагнул Петр Ястребов.
— Так я и думал, что ты здесь, голубь
сизокрылый! — грозно сказал он Олегу. — Поправляетесь после вчерашнего? — Не
дождавшись ответа на свой вопрос, он решительно скомандовал: — Подъем! Мы с
тобой, — он кивнул Олегу, — идем в авиаотряд, нас там с самого утра Козловский
ждет.
— А мы тут уху варить собрались… —
задумчиво сказал Иван Сергеевич.
— Только у нас хлеб кончился, —
развел руками Олег и добавил: — И у меня еще двое суток отдыха в запасе есть… Месячная саннорма полетов
вся вышла. Так что двое суток мне никто не указ.
— Вот что, Ваня, — сказал командир
«Ми-4», подсев к столу. — У тебя на работе дел много еще осталось?
— Да нет, — ответил тот. — Завтра к
обеду думаю все завершить. А что?
— Предлагаю вариант. Через два дня мы
опять летать начнем. Начальник сказал, что будем геологов с их имуществом с
озера Энгельгардта вывозить в Косистый. Вот я по
старой дружбе и предлагаю тебе прекрасный отдых. Причем, отметь, безо всякой
водки. По дороге на это озеро я заброшу тебя поохотиться куда-нибудь на Тулай денька на три-четыре. Говорят, нынче там полярных
куропаток больше, чем комаров летом. А потом, последним рейсом, когда уже в
Хатангу возвращаться будем, заберу тебя оттуда с добычей. Два дня тебе здесь, в
Хатанге, думаю, хватит на то, чтобы завершить все дела и собраться. Ну что, по
рукам?..
— Очень заманчиво… — задумался Иван.
— Тем более что я сейчас в отпуске. А тут, в поселке, мне житья все равно не
дадут. Да и пара-тройка мешков куропаток моему семейству совсем не повредят. Да
и погода какая стоит!..
— Я был в метеослужбе, — продолжал
искушать приятеля командир вертолета, — долгосрочный прогноз погоды читал. Дней
пять-шесть еще этакая благодать простоит, а уж потом север свое возьмет,
отыграется с лихвой! Вот этой пятидневки тебе как раз и хватит.
— Уговорил! — решительно хлопнул
ладонью по столу хозяин. — Летим на охоту! Теперь быстро варю крепчайшую уху —
и за дело! — после чего он встал, давая понять Олегу, что их похмельная
аудиенция окончена.
Глава 2
Иван Сергеевич, как человек опытный и
основательный, к подготовке своего четырехдневного выезда на охоту в таймырскую
тундру отнесся со всей серьезностью. Прежде всего он
составил подробный список оружия, припасов, одежды, обуви и снаряжения. Список был
составлен с большим запасом — мало ли какие непредвиденные обстоятельства могут приключиться на
охоте. Много разного охотничьего и рыбацкого припаса было у него своего, а
остальное, если и понадобится, он надеялся раздобыть у знакомых геологов,
геодезистов или профессиональных охотников.
Как и у большинства старожилов
Хатанги, на берегу реки на местной контейнерной площадке стоял у Ивана
Сергеевича среди множества перевозочных амбаров персональный грузовой палубный
контейнер, закрытый на кодовый замок, где он хранил охотничье и рыбацкое
имущество. Здесь в те времена еще не воровали, но береженого
бог бережет.
На следующий же день, еще затемно,
Иван Сергеевич отправился к своей кладовой. Первым делом
проверил наличие охотничьего припаса и остался доволен им. Патронов с самой
мелкой дробью, бекасинником, было у него около сотни штук. Именно
эти патроны при охоте на куропаток были нужнее всего. Нашлись в контейнере
также патроны с картечью: пять штук — с круглой пулей, один — с жаканом.
Из специального ящика охотник достал
свою гордость — знаменитую бельгийскую «вертикалку»
двенадцатого калибра, двухкольцовый «Зауэр», из которого не стрелял целый год. Это роскошное
ружье три года назад он уговорил продать одного ленинградского геолога. Тогда в
Хатангском аэропорту ремонтировали взлетную полосу, и
большие самолеты, прежде всего грузовые, все лето не принимали, а принимали
только колесные бипланы «Ан-2» да гидрачи (эти сажали
на воду реки Хатанги). И именно в тот год густо пошла в сети рыба. Все
подземные склады местного рыбзавода, целый город с
улицами и переулками, пробитый в вечной мерзлоте, наполнили под завязку уже к
середине сезона. Больших предприятий по переработке рыбы в поселке не было.
Местным жителям покупать рыбу в магазине не пришло бы в голову, у всех ее
хватало — и мороженой, и соленой, и копченой, и вяленой. Поэтому в порядке
исключения местному рыбкоопу краевое начальство на
один сезон специальным приказом разрешило продавать рыбу по безналичному
расчету кому угодно. Тогда-то Иван Сергеевич и предложил купить в рыбкоопе несколько центнеров деликатесной рыбы по чековой
книжке заезжим геологам, решившим, что он оказывает им большую любезность.
Потому они и не смогли отказать в ответной любезности, когда их попросили
продать шикарное ружье…
Далее он достал из висевших на гвозде
кожаных ножен охотничий нож японской стали с прихотливым рисунком по металлу,
полученный в подарок к сорокалетнему юбилею, еще один предмет постоянной
зависти охотников поселка, любовно отер широкое лезвие рукавом и полюбовался
переливами света на гранях клинка, после чего вновь спрятал в ножны.
Из дальнего угла контейнера Иван
Сергеевич извлек завернутый в рогожу спальный мешок из выделанных шкур
полярного волка, который в свое время выменял у местных ненцев за три бутылки
водки. Те как раз маялись с тяжелейшего похмелья и за
бутылку готовы были отдать всю свою семью и самих себя в придачу. Частенько
через несколько дней, придя в себя после запоя, ненцы бежали в райком партии с
криком: «Белый человек нас спаивает! За бесценок шкуры скупает!» После этого
обычно приходилось им их пропитое имущество возвращать. Но тут они то ли побоялись связываться с начальником, от которого
материально зависели, то ли так и не протрезвели, но спальный мешок верой и
правдой служил Ивану Сергеевичу в командировках, на рыбалке и охоте. Ах, что
это был за мешок! Легкий, теплый, удобный — не мешок, а дом родной. В нем можно
было спать в палатке голышом в любой мороз или пургу. Если в
мешке из оленьих шкур (это тоже хороший мешок, не чета верблюжьему или ватному)
ты сперва часа два ворочаешься с боку на бок, пытаясь согреться, а потом в нем
жарко, как в доменной печи, то в волчьем мешке, как в колыбели, ты засыпаешь
почти мгновенно, и сон твой будет легок и приятен.
Охотничьи одежда и обувь тоже были в
полной сохранности и соответствовали своему высокому предназначению.
Путешественник придирчиво осмотрел старые заслуженные торбаза, меховые сапоги
из зимнего оленьего камуса, высотою почти до самого
паха, легкие, теплые, удобные в ходу, и не нашел в них никакого изъяна. То же
касалось и его потрепанной, но еще крепкой охотничьей куртки с меховой
подстежкой, и брезентовых штанов с помочами.
— Теперь — дом! — скомандовал себе
Иван Сергеевич. Как и многие полярники, часто проводившие по нескольку дней в
полном одиночестве, имел он привычку разговаривать сам с собой. — Без дома в
тундре человек все равно что голый. — Он достал легкую
и крепкую ярко-оранжевую двухместную альпинистскую палатку польского
производства в чехле, издалека заметную на снегу. Конечно, неплохо было бы для
такого случая иметь собственную каркасную арктическую палатку Шапошникова, но
чего нет, того нет… Впрочем, этот дом тоже неплох,
серьезную пургу держал не раз и не два. Можно, конечно, поклянчить КАПШ у
литовских озероведов. Они работают на озере Таймыр по
заданию ЮНЕСКО, Европа их хорошо экипирует. Но идти на поклон к высокомерным
европейцам ради четырех дней… Тем более что Константиныч
обещал на все эти дни отменную погоду.
Он окинул свою кладовку долгим
внимательным взглядом.
— Так… что еще?.. Примус, конечно. В
тундре он — отец родной. Но примус у меня дома есть. Еще новенький, в заводском
солидоле. На той неделе купил. Вечером распакую его, уберу солидол, проверю
помпу, горелки, засеку время и вскипячу кружку воды. В примусе я должен быть
абсолютно уверен. Хотя бы на четыре дня.
Примус, длиннопламенный король
коммунальной кухни, воспетый сатирической музой Ильи Ильфа и Евгения Петрова,
заслуживает отдельного разговора. В безбрежной тундре никакого топлива нет,
особенно в высоких широтах, где, кроме мхов и лишайников, ничего не растет. На
морском побережье, конечно, валяется много «плавника» — бревен от разбитых
штормом плотов, досок и обломков разрушенных непогодой
деревянных строений, выброшенных свирепыми ветрами и подвижками льдов на берег,
раздавленных льдами лодок и много чего другого. Один рыбак рассказывал даже,
что нашел на побережье моря Лаптевых выброшенное на
берег переходящее Красное знамя «победителя социалистического соревнования» с
бордовым бархатным полотнищем, кистями и крепким дубовым древком. Но в
континентальной тундре, куда как раз и собирался Иван Сергеевич, надеяться на
это не приходилось, только примус мог обеспечить горячую пищу, обогрев дома и
даже возможность просушить обувь и одежду. Впрочем, забота об этом важнейшем
предмете с самого начала Ивана Сергеевича не волновала: подчиненный ему магазин
хозтоваров как раз недавно получил партию
альпинистских примусов системы «Шмель», один из которых он предусмотрительно и
приобрел на прошлой неделе.
— Ну вот, собственно, и все, —
задумчиво сказал Иван Сергеевич, — больше, пожалуй, из снаряжения мне ничего и
не потребуется. Сетей брать не буду. Никаких, совсем. Во-первых, тогда
понадобится и резиновая лодка с веслами, а насчет нее мы с Константинычем
не договаривались. Во-вторых, я даже не знаю, есть ли в тех местах приличные
реки или озера для рыбалки. А в-третьих, давно замечено, что рыбалку с охотой
смешивать никак нельзя. Уж что-нибудь одно в чашке — или кофе, или какао. Со
дня на день встанет лед, что тогда мне делать с рыбацким снаряжением — большой
вопрос. А вот это мне, пожалуй, может и пригодиться, — он поднял с пола
маленькую саперную лопатку. — Места она много не займет, а при постановке
палатки может понадобиться.
После этого он аккуратно сложил все
отобранные для путешествия вещи посреди кладовки на большой кусок брезента,
завязал его узлом, запер контейнер на замок и отправился на работу, где быстро
завершил все свои отложенные дела и уже к вечеру того же дня был свободен.
Перед самым закрытием магазина Иван
Сергеевич принес продавщице список необходимых ему продуктов. В списке были указаны: четыре буханки хлеба, по килограмму соли и
сахара, большая пачка индийского чая (со слоном), пара банок сгущенки, банка
клубничного конфитюра, пакет перловой крупы, полиэтиленовая упаковка макарон,
полкилограмма сухофруктов, пачка печения «Ореховое», бутылка подсолнечного
масла, килограммовый пакет муки, десять коробков спичек, десять пачек
«Беломора», большая стеариновая свеча, а также по большой банке свиной и говяжьей
тушенки. Решил было взять и бутылку «Столичной», но потом, вспомнив
наставления Константиныча, вычеркнул ее. При этом
строго наказал продавщице, чтобы сторож, как сменится после ночи, занес все это
ему домой.
На другой день рано утром сторож
разбудил начальника и вручил ему большой пакет, перевязанный сиреневой
ленточкой. К заказу была добавлена большая плитка шоколада «Бабаевский»
с записочкой: «Ни пуха ни пера вам на охоте!»
Вечером следующего дня пришел Константиныч, который принес с собою двухсотграммовую
стеклянную фляжку дагестанского коньяка «Кизляр».
— Посошок на дорожку, — пояснил он,
поставив тару на стол. — Но только уговор — безо всякого продолжения. Иначе
завтра медики меня в полет не выпустят. Да и тебе лучше в этом деле сейчас не
усердствовать.
— Согласен! — подтвердил свои
намерения хозяин, и они дружно выпили.
— Теперь слушай меня внимательно, —
сказал гость, сделав себе бутерброд с розовой икрой. — Послезавтра к девяти
ноль-ноль приказываю с вещами быть на летном поле возле нашего вертолета.
— А чего так поздно?
— Если хочешь, приходи раньше. Но
раньше лететь все равно нельзя — темень кромешная. В полетный лист я тебя
вносить не стану, а то завхоз геологической экспедиции потом платить за полет
заставит. Да и в вертолет, груженный горючкой — а нам надо к геологам забросить
бочек пять-шесть — пассажиров брать категорически воспрещается. Так что
полетишь «зайцем», по старой дружбе. А на озере Энгельгардта…
— Что это за озеро такое? Почему я
раньше про него ничего не слышал? Про Тулай-Киряку-Тас
слышал, а про это озеро — нет… — перебил командира будущий путешественник.
— А это, вообще говоря, и не озеро
даже… Просто река Нижняя Таймыра, вытекающая из озера того же названия, в одном
месте широко разливается, а потом опять собирается в свое каменистое русло и
течет к морю. И это место разлива называется озером Энгельгардта. Впрочем, это
не имеет ровно никакого значения, потому что я тебя высажу по дороге, на
благословенных холмах предгорий Тулай-Киряки-Тас. А
уж там совершенно непуганая природа — птицы, рыбы, зверье всякое!.. — Пилот
махнул рукой и налил по второй стопке, опорожнив стеклянную фляжку.
— За крепкую мужскую дружбу! —
провозгласил хозяин, и они снова выпили.
— Дня два-три… край — четыре… я буду
вывозить оттуда геологов с их имуществом и образцами в поселок Косистый. Командировка выписана на целую неделю, с запасом…
Ты в Косистом-то бывал?
— Бывал… и не один раз, — махнул
рукой Иван Сергеевич. — И в Косистом, и у вояк в
бухте Кожевникова. Там ведь, в Косистом, большой
аэропорт, посадочная полоса на берегу залива шикарная. Туда даже большие
самолеты садятся.
— Ну вот, — обрадовался пилот
вертолета. — Грузоподъемность у моей машины маленькая, тонны полторы, не
больше. За световой день я смогу делать только один рейс… в лучшем случае — два.
А у них восемь человек, три собаки, с тонну обиходного барахла,
камней тонны три. Вот и считай…
— Говорят, они там золото нашли и
валун самородного серебра. Ты что-нибудь об этом слышал?
— Ничего не слышал, но начальство их
крепко опекает… Но мы отвлеклись, — озабоченно сказал
пилот. — Три дня можешь охотиться в свое удовольствие. Только не заблудись, а
то потом тебя искать придется, время и горючку тратить. У тебя компас с картой
есть?..
— Есть. Я подробную карту у
геодезистов раздобыл. Вся Тулай-Киряка там до самого
озера, даже до гор Бырранга на север и до Хатангского залива на юг…
— Вот это хорошо. А четвертый день и
все последующие, если они случатся, за пределы видимости своей палатки не
выходи. И главное, заранее собери все свои вещички, чтобы мне долго возле тебя
куковать не пришлось.
— Обижаешь, начальник, — засмеялся
хозяин. — Порядок знаем. Все исполним как положено. И
каждому члену экипажа в подарок по самому жирному куропачу.
— Карабин-то берешь с собой?
— Зачем он там мне? Я же на куропаток
еду охотиться. У меня гладкостволка знатная. Стреляет она хорошо, кучно, я уже сегодня проверял.
Я вообще гладкоствольное оружие больше люблю. Конечно, нарезное
прицельно бьет на большие расстояния, до километра. Но ты же сам говорил, что
на Тулай-Киряке вся живность непуганая, подпускает до
выстрела в упор. Так что мне там карабин ни к чему. Да и хлопот с ним… — Иван
Сергеевич махнул рукой. — А вот ракетницу на всякий случай я возьму: и знак о
себе в случае чего подать можно, и медведя отпугнуть, если с побережья набежит.
Для всего пригодится, — сменил тему разговора будущий путешественник.
— А чего медведю в тундре-то делать?
Никакой еды для него там нет. А ведь он всегда голодный… все живое считает
своей добычей. Но ракетницу взять не помешает.
— И то верно.
— На этом, пожалуй, все, — сказал Константиныч и встал из-за стола. — А вот этого, — он
кивнул на порожнюю стеклянную фляжечку,
— сегодня более продолжать не рекомендую.
— Может, чайку напоследок, —
приподнялся хозяин.
— Нет, пойду, — пилот надел
командирскую фуражку с гербом. — Мне ведь тоже собраться надо. Считай, что на
неделю из дому уезжаем…
Когда на следующее утро в Хатангу из
длительного отпуска вернулся начальник рыбкоопа, в
это же самое время на вертолетной площадке аэродрома Иван Сергеевич погрузил
свои вещички в винтокрылую машину, и она, косо набирая высоту, пошла над серыми
водами великой реки Хатанги строго на север.
Глава 3
Первую остановку для дозаправки
вертолет сделал в аэропорту Косистом. Пока пилоты с
заправщиком закатывали бочки с горючим в машину, Иван Сергеевич вышел на летное
поле размять ноги, направившись вверх по косогору к большой деревянной избе,
где помещалась столовая.
— Иван, ты там не очень-то
задерживайся, — крикнул ему вслед командир, — мы заправимся, сразу полетим
дальше.
— Да я только в столовую загляну.
Столовая тут наша, рыбкооповская.
Однако попасть в храм общественного
питания ему не удалось — дверь оказалась закрытой на крюк изнутри, хотя, если
верить расписанию, столовая должна была работать. Иван Сергеевич изо всех сил
постучал кулаком в дверь, но ему ее никто не открыл. Он заглянул в большое
немытое окно и через стекла увидел какие-то неясные тени баб в белых халатах и
колпаках, которые тревожно метались по кухне. Махнув рукой, непрошеный гость
снова направился на вертолетную площадку.
Густые фиолетовые сумерки тем
временем начали выцветать, на востоке заметно посветлело, даже появилась
розовая полоса.
К вертолету подошел небритый мужик с
молодым здоровенным ездовым псом на поводке. От мужика
заметно несло перегаром.
— Земляк, — сказал он тусклым
голосом, — к себе на участок летишь?
— Вроде того, — усмехнулся пассажир.
— Возьми пса? За бутылку отдаю!
— Зачем он мне? — пожал плечами Иван
Сергеевич.
— Да ты посмотри, какой пес. Гляди —
грудь, как две совковых лопаты, а лапы какие!.. Из него, может, даже вожак
выйдет. Совсем молодой еще, а силы немереной. Тебе ведь все равно упряжку
собирать… И всего за бутылку отдам!
Механик с заправщиком закончили свои
дела, командир пустил винты машины в холостом режиме.
— Все! Летим! — крикнул он,
перекрывая шум. — Садись! Поехали!
Иван Сергеевич запрыгнул в машину,
дверца за ним с грохотом задвинулась.
Вертолет вначале задрожал с заметным
дребезгом, потом, подпрыгнув, оторвался от земли и, слегка накренившись в сторону,
стал набирать высоту, а небритый мужик с собакой на поводке уныло побрел в
сторону поселка, бормоча себе под нос:
— Что же мне теперь, свою бабу за
бутылку отдавать?..
Они летели над здоровенной
песчаной косой, которая дала имя поселку и аэропорту, потом, заложив крутой
вираж, резко ушли на северо-запад, в сторону Хатангского
залива моря Лаптевых. Иван Сергеевич, не отрываясь, смотрел в иллюминатор:
осенняя тундра и бесконечная даль спокойного и грозного полярного моря
завораживали его. Сплошное ледяное поле было далеко, вне пределов видимости, а
под ними в тяжелых водах залива мирно лежали большие разноцветные льдины. На
одной из них он усмотрел какую-то крупную движущуюся точку — должно быть,
шныряющего по льдам голодного белого медведя. Наблюдать окружающие красоты было
ему довольно затруднительно: слева иллюминатор закрывала широченная спина
бортрадиста, а перед правым иллюминатором болтались унты бортмеханика Вити — он
помогал пилотам, сидящим на втором этаже, а ноги его выписывали перед лицом пассажира
замысловатые фигуры. Вскоре бортрадист выключил рацию, зевнул во весь рот,
улегся на сиденье и уткнулся в толстенный растрепанный детектив — окружающие
красоты его давно уже не интересовали. Так что гость получил левый иллюминатор
в свое полное распоряжение.
Через час полета посреди совершенно
ровной, как стол, тундры вдруг вырос огромный и совершенно круглый каменный
«торт». Вначале, издалека, он казался абсолютно правильным и не таким уж и
большим. Но по мере приближения кулинарное изделие все росло и росло, пока не
превратилось в каменную страну, обильно изрезанную долинами, которые проложили
в горной толще ручьи, речушки и речки. В одну из таких долин вскоре и нырнул
вертолет. Минуты через три он завис над неширокой галечной площадкой, зажатой с
трех сторон крутыми горными склонами, на которых можно было заметить снег, так
и не растаявший за лето. Без симпатичной речушки и тут не обошлось.
Бортмеханик спустился с пилотского
этажа в кабину и что-то крикнул на ухо Ивану Сергеевичу, но что — тот разобрать
так и не сумел, сильно шумел мотор. Сообразив, что его просят покинуть
вертолет, поскольку командир опасается, что тяжело груженная бочками с горючим
машина увязнет в болотистой тундре, он пригнул голову, взял в охапку рюкзак и
кинулся прочь по галечной косе. За ним последовали и бортмеханик с радистом,
только после этого Константиныч аккуратно посадил
свою машину. Тотчас после приземления прямо из-под колес вспорхнула большая, в
полусотню голов, стая куропаток и, пролетев немного, уселась на близлежащем
склоне.
— Видал? — спросил приятеля пилот. —
Куропаток здесь гораздо больше, чем комаров… Сгружай
свои вещички, ребята помогут.
Иван Сергеевич вместе с радистом,
бортмехаником и вторым пилотом начали выносить вещи и складывать их подальше от
машины на галечную косу, укрывая большим брезентом, чтобы при взлете имущество
не раскидало по долине ветром.
— Ты, Сергеич, собрался на охоту… как
вор на ярмарку, — шутил при этом второй пилот. — Тут у тебя не на четыре дня, а
на целый месяц всякого припасу.
— Запас карман не трет…
— Витя, — крикнул командир своему
механику, — оставь у него одну бочку с горючкой. Кто знает, может, когда будем
забирать его отсюда с добычей, дозаправиться придется… Ну
вот, Сергеич, отдыхай тут, размышляй о несовершенствах мира, охоться на
куропаток и зайцев — в общем, живи в свое удовольствие. Долина тут укромная, от
здешних ураганных ветров защитит надежно. И вода под боком — речушка чистая,
бойкая, замерзнет не раньше чем через неделю. Кстати, глянь в свою карту, как
она называется?..
Иван Сергеевич развернул подарок
геодезистов:
— Никак не называется. Безымянная.
— Вот на досуге заодно и название ей
придумаешь. До равнинной тундры тут километра три-четыре, не больше.
Договоримся так: на север и восток ты не ходи — Тулай-Киряка
там в огромную горную страну превращается, тебя в тамошних урочищах и распадках
не найти будет, случись что. Ходи только на юг и на запад. Тут уж не
заблудишься — всегда вверх по ручью к лагерю выйдешь. Лады?
— Лады! — согласился охотник.
— Бывай здоров!
Жди нас дня через три-четыре, — Константиныч пожал
протянутую ему руку и протянул путешественнику все ту же стеклянную фляжку с
«Кизляром».
— А это тебе от меня, — сказал второй
пилот, вручая заправленную зажигалку. — Я проверял — работает… как зверь. Импортная… Не скучай тут без нас!
Вертолет заложил прощальный круг и
вдоль речной долины ушел на восток, вон из каменной гряды Тулай-Киряки-Тас,
после чего двинулся строго на север, к озеру Энгельгардта.
Уже порядочно рассвело, и на востоке,
там, где заканчивалась горная страна и простиралась за горизонт безбрежная
равнинная тундра, можно было заметить краешек солнца. Первым делом Иван
Сергеевич достал из деревянного футляра ружье и зарядил оба ствола патронами с
мелкой дробью. Потом, не таясь, во весь рост пошел по снежнику к стае
куропаток, которая по-прежнему сидела и кормилась неподалеку. Подойдя метров на
десять, охотник дал залп дуплетом. Восемь птиц остались лежать на месте,
остальная стая с шумом поднялась и, пролетев все ту же полусотню метров, вновь
уселась на вершину невысокой гривки. Охотник перезарядил ружье, вновь во весь
рост подошел к стае и дал еще один выстрел дуплетом. Результат был схожим,
только теперь на коричневатом мху тундры осталось уже не восемь, а пять птиц.
— Так, — сказал охотник сам себе, —
на этом охоту пока прекращаем, техника ее приблизительно понятна. — После чего
собрал еще теплую добычу и отправился на галечную косу, чтобы заняться
устройством лагеря.
Первым делом он поставил оранжевую
палатку, заколотив обухом топорика в хорошо спрессованный галечник косы
металлические штыри крепежа. Потом до звона натянул растяжки и, натаскав побольше круглых крупных голышей, сделал из них надежный
бордюр по периметру, основательно придавивший крылья палатки. Потом в два слоя
настелил в палатке брезент, которым были накрыты вещи, лежавшие неподалеку на
косе.
— Вот так-то оно будет лучше, —
похвалил он себя. — Хоть тут и затишье, но ветры все равно могут быть такими,
что не приведи господь.
Затем он занялся постелью, вытащив
надувной резиновый матрас и уложив на него возле окошка, занавешенного
москитной сеткой, спальный мешок с ослепительно белым вкладышем.
Перетаскав вещи в палатку, он решил
заняться еще одним важным делом — устройством очага. Возле входа в палатку с
помощью набранных неподалеку плоских камешков он устроил очаг для своего
примуса, огородив его бордюром из камней таким образом, чтобы ветер, дующий в
проем палатки, не задувал огонь.
Часа через три, почувствовав голод
(завтракал-то он еще дома), Иван решил заварить себе чаю, а заодно и еще раз
проверить примус. Набрав в чайник воды из речушки, поставил его на сердито
гудящий «Шмель», а сам занялся своей охотничьей добычей. Выпотрошив трех самых
крупных и жирных птиц, щипать их он не стал, сняв кожу вместе с перьями, чулком.
Добыв из тушек самые вкусные и мясистые части, грудки, остальное он, широко
размахнувшись, выбросил в воды речушки. Бойкая вода потащила птичьи трупики
вниз, в сторону равнинной тундры, и вскоре с вершины горы с противным клекотом
поднялись два канюка и стали пикировать за неожиданным подарком.
Заварив в кружке крепкий чай, он
вскрыл банку с конфитюром и освободил от обертки пачку печенья. Сначала хотел
выбросить расписную бумажку туда же, в воды речушки, но, поразмыслив, решил
этого не делать: в тундре всякий горючий материал нужно по возможности
запасать.
Попив чаю, он с удовольствием
закурил, растянувшись на своей мягкой постели, и предался приятным размышлениям
относительно будущей охоты, минут через десять все же поднявшись на ноги —
светлое время следовало экономить, не так уж его и много будет.
Он взял ружье, набил карманы
патронами с «бекасинником», разыскал в рюкзаке большой мешок и отправился за
добычей. Поднявшись по крутому склону на невысокое плато, прошел немного на
юго-запад, в ту самую сторону, куда улетела недобитая им стая, стараясь не
упускать из виду оранжевое пятно палатки. Минут через пятнадцать обнаружил
первую большую стаю куропаток и начал помаленьку набивать мешок птичьими
тушками, а когда стая после каждого выстрела стала улетать от его долины все
дальше и дальше, решил бросить преследование, боясь заблудиться. Тем более что
карту и компас в этот раз он не захватил с собой.
Возвращаясь к своему тундровому дому,
Иван увидел в маленькой лощинке двух здоровенных
зайцев, торопливо пережевывавших тонкие веточки карликовой березки с почти
полностью опавшими листиками. Он перезарядил ружье патронами с крупной дробью,
прячась за большими камнями, подобрался к зайцам метров на пятьдесят, выстрелил
дуплетом и свалил одного зайца наповал; другой при этом задал такого стрекача,
что добыть его нечего было и мечтать.
Тем временем начало смеркаться. Но
оранжевая палатка с перевала была отчетливо видна. Большой мешок был полон
битыми птицами; поверх них лежал жирный полярный заяц. «Надо же, — думал Иван,
торопливо шагая к палатке по неширокой лощине, — в этом звере едва ли не
полпуда будет! Как же зайцы умудряются в таких скудных условиях набрать столько
жира? Впрочем, у них, наверное, нет другого выхода, когда впереди длинная голодная зима. Зато зимой полярные волки уйдут за
оленьими стадами на юг. Так и живут зайцы: летом сытно, да в оба гляди, чтобы
тебя самого не сожрали… а зимой — голодней, да
безопасней».
Возвратившись в лагерь, первым делом
Иван помылся в ледяных водах речушки. Получив заряд бодрости, взялся за
приготовление ужина. Черпая воду из речушки котелком, он заметил, что речка
обмелела, а все лужицы вокруг нее покрылись стеклянными корочками льда.
— Ну что же, будем надеяться, что дня
на два-три воды мне тут еще хватит. А там уже все равно…
Он раскочегарил
примус и поставил вариться похлебку из куропачьих грудок, а сам достал пачку с
солью и коробку с макаронами. Вокруг уже была темень, на небе появились яркие
северные звезды. Он посмотрел на часы со светящимся циферблатом — было четыре
часа пополудни.
Поужинав, попив чаю и вымыв посуду,
Иван с папиросой в зубах уселся на большой плоский камень в проеме палатки.
Из-за соседней горы со скальными кривыми зубцами взошла огромная желтая луна,
залившая все вокруг серебряным светом. Стояла пронзительная тишина, которую
нарушали лишь звуки скачущей по камням речушки.
— Да, — напомнил он сам себе, — мне
же Константиныч задание дал: придумать имя для этой
речушки.
Он забрался в палатку, отыскал под
изголовьем матраса карту, упакованную в полиэтиленовый мешок, в бездонных
карманах своих штанов обнаружил огрызок чернильного карандаша и приготовился к
географическому творчеству.
— Кого же более всего напоминает мне
эта веселая и немного безалаберная речушка? Пожалуй, трехмесячного щенка, который
носится среди цветов и бабочек по солнечной поляне. Поэтому назовем-ка
мы эту водную артерию… Фрамкой.
Был у них на острове Каторжном
веселый безалаберный щенок, всеобщий любимец по имени Фрам,
названный в честь знаменитого корабля Фритьофа Нансена. Впоследствии из этого
щенка, наверное, мог бы вырасти прекрасный ездовой пес или даже вожак. Но увез
его с собой в Ленинград один геолог, работавший в то лето на острове, и следы
обаятельного шалопая там совершенно затерялись. И
прожил пес в городской квартире ленивую, пустую и никчемную жизнь…
Иван расстелил у себя на коленях
карту и попытался при свете луны отыскать на ней место своей стоянки. Но
оказалось, что сделать это невозможно — разобрать что-либо при таком освещении
было нельзя. Тогда он вернулся в палатку, нашел толстую стеариновую свечу,
захваченную специально для таких случаев, и при ее свете нашел вначале горный
массив, а затем и место своего обитания. Очинив охотничьим ножом до игольной остроты огрызок чернильного карандаша, он крохотными буковками
написал вдоль речной паутинки: «Фрамка», — после чего
посчитал свою миссию выполненной. Затем наполнил
котелок и чайник до самых краев водой из Фрамки,
отнес в палатку и поставил рядом с примусом: вода — продукт жизненно важный, и
если завтра поутру случится какой-нибудь природный катаклизм, он должен быть от
него застрахован.
Далее делать было совершенно нечего.
Пришлось достать мешок с трофеями и пересчитать их. Сорок восемь куропаток —
начало неплохое. Но главным охотничьим днем будет завтрашний. А уж послезавтра
к вечеру Константиныч заберет его отсюда.
Следом он вытряхнул на галечную косу
полярного зайца и стал размышлять, чего с ним делать. Свежевать такого красавца
прямо сейчас было довольно глупо. В темноте делать это опасно и даже
бессмысленно — и сам может пораниться, и тушу изуродовать. А тратить завтра
драгоценное время на этакую ерунду — еще глупее. Лучше отложить свежевание и
потрошение до возвращения домой. При той температуре, что стоит здесь, зверю
ничего не сделается — будет лежать, как в морозильнике. Да и куропатки тоже.
Приняв такое решение, он упаковал
добычу в мешки и засунул их в самый угол своего брезентового дома. Затем он
несколько раз прогулялся по галечной косе вдоль Фрамки
от самого основания долины до того поворота, который упирался в здоровенную
скалу, с которой пикировали хищные канюки. Потом, присев на камень, некоторое
время полюбовался на ослепительно желтую луну и даже нашел в ней некоторое
сходство с изломанным шаманским бубном. Проделав еще одну прогулочную петлю вдоль
речушки, он решительно направился к палатке — пора было и на покой. Все-таки
устал за день от обильных впечатлений. Было всего только десять вечера, но
какая ему разница, он ведь может жить по любому времени — иркутскому… или даже
читинскому.
Он забрался в палатку, разделся
догола, зная, что так быстрее согреется в меховом спальном мешке, и почти
мгновенно заснул крепким сном безо всяких сновидений.
Проснулся Иван
около шести часов
утра — по красноярскому, к слову, времени — в прекрасном настроении. Понежившись
в теплом спальном мешке, энергичным рывком сел на постели, а затем, пригнув
голову, встал и голым вышел на улицу. Легкий морозец приятно пощипывал кожу,
все так же светила огромная желтая луна в обрамлении крупных мерцающих звезд.
Стараясь наступать босыми ногами на окатанные водой голыши, он подошел к Фрамке и снова отметил, что она заметно похудела. Вымывшись
до пояса ледяной водой, бегом бросился в палатку, достал из рюкзака махровое
полотенце и растерся им докрасна. Потом снял с палаточной растяжки развешенное там на ночь для проморозки меховое
белье, сшитое из выделанных шкур новорожденного олененка — нательную рубаху
ниже пояса с закрытым воротом под самое горло и нечто вроде кальсон — и прежде
чем надеть его, сильно встряхнул. На покрытую инеем гальку при этом высыпались
кристаллы грязного сального снега.
Практически все коренные народы
Крайнего Севера никогда не моются и даже боятся воды. Но никаких проблем с
гигиеной у них нет и не было. И все это благодаря вот
такому белью. Шьют его из специально выделанных шкур новорожденных (а иногда
даже извлеченных из материнской утробы) оленят, непременно мехом внутрь.
Нежнейшие, наполненные воздухом иголочки не только создают тепловую оболочку,
но и очищают от грязи и сала поры человеческого тела. И стирать такое белье не
нужно, достаточно вывесить его на несколько минут на сильный мороз, а потом
хорошенько встряхнуть — и оно вновь становится чистым, теплым и нежным. В
школах-интернатах, куда насильственно помещали таймырских детей для приобщения
к благам цивилизации, не понимали этого и наряжали северян в сатиновые трусы и
майки, что, разумеется, кончиться добром для маленьких дикарей не могло…
Одевшись, Иван быстро согрел на
примусе кружку воды и почистил зубы, устроив себе даже легкую пробежку вдоль Фрамки.
Далее наступило время завтрака. В
полевых условиях, в тайге, в тундре или даже в степи, независимо от того,
работаешь ли ты там, отдыхаешь, рыбачишь или охотишься, режим питания меняется
коренным образом. Здесь плотно едят рано утром и поздно вечером, а днем вместо
обеда устраивают либо чай с бутербродами, либо ограничиваются сухомяткой, а
чаще просто голодают, сберегая драгоценное время.
Поскольку времени до рассвета у
охотника было еще предостаточно, он решил заготовить впрок побольше
мяса для похлебки. Выбрав с десяток куропачей пожирнее (самцы куропаток намного крупнее, жирнее и
наваристее самочек), он выпотрошил их по вчерашней
методике, презентовав остатки своим ненасытным соседям — канюкам.
Едва только небо на востоке начало
немного выцветать и бледнеть, охотник, прихватив с собою два самых
вместительных мешка и набив карманы патронами, отправился в большой поход за
куропатками. «Если уж здесь их столько, — рассуждал он про себя, — то на юге,
где потеплее, будет и вовсе полным полно».
Однако поначалу в этот раз с охотой
ему не повезло: более часа бродил он по тундре, однако ни куропаток, ни зайцев
так и не встретил. Зато на исходе часа внезапно заметил серую бесшумную тень,
мелькнувшую справа сзади. Он быстро перезарядил один ствол патроном с картечью,
выскочил на ближайшую высокую гриву и осмотрел окрестности, однако никакого
зверя не увидел. Лишь неподалеку обнаружился след волчьей лапы, проломившей
молодой ледок.
— Та-ак,
приятное соседство, нечего сказать, — поежившись, сказал он себе для того,
чтобы разрядить тишину.
Но никакого продолжения эта встреча
не имела. А минут через десять в небольшой лощинке он встретил большую стаю
куропаток и начал методично набивать мешки битыми птицами.
Когда добычи набралось достаточно,
Иван направился к себе в лагерь. Вначале он нес по мешку на каждом плече, но
быстро устал и решил тащить добытое волоком по
подмерзшему мху тундры.
— Вот уж действительно, — ворчал он
себе под нос, — заставь дурака богу молиться, он и
лоб расшибет. Зачем нужно было брать с собой два мешка и тащиться невесть куда… Правду говорят: для дурака
и семь верст — не крюк…
Проплутав в поисках долины около
часа, он все-таки нашел ее, вернувшись в лагерь уже в темноте.
— Ну что же, — сказал он себе,
устраивая мешки с добытой птицей в палатке по соседству с прежними охотничьими
трофеями, — теперь и домой возвращаться не стыдно. И летунам будет что
подарить. Завтра к вечеру, бог даст, Константиныч
прилетит. Или послезавтра… А с утра можно на западную
сторону Тулай-Киряки наведаться. Тут-то я все
основательно повыбил, а на западе, нутром чувствую, куропатка должна быть. Но
завтра возьму с собой только один мешок — и этих-то куропаток за глаза хватит.
На третий день пребывания в долине
Иван поутру собрал вещи, приготовившись к отлету, хотя чувствовал, что
вертолета за ним нынче не будет, придется ждать до завтра. Но на охоту решил на
всякий случай прихватить ракетницу и с нею десяток ракет, пять красных и пять
зеленых.
Вышел затемно, только начинало
светать. В этот раз Иван пошел на запад, туда, где плоскогорье Тулай-Киряки заканчивалось невысокими горами с осыпающимися
склонами, прорезанными ущельями. Через полчаса обнаружил большую стаю куропаток
и, подойдя к ней почти вплотную, сделал первый выстрел дуплетом. А дальше
произошла у него накладка — стая, снявшись с прежнего места, пролетела
несколько десятков метров и вновь уселась на кочковатом склоне, однако теперь
охотника и птиц разделяло крутое и глубокое ущелье, преодолеть которое не было
ни малейшей возможности. Иван прошелся в оба конца вдоль обрыва, но тропы не
обнаружил. А птицы, словно дразня его, расселись на самом виду и беспечно
галдели.
Взобравшись на невысокую горку,
охотник присел на большой выветренный камень, расстелил у себя на коленях карту
и начал прикидывать, где он оказался. Насколько хватало глаз — под
раскинувшимся во все стороны небом, которое потихоньку начало заполняться
перистыми облаками, на запад и северо-запад расстилалась бурая и кочковатая
тундра, изрезанная серыми извивами рек и пятнами озер. Перед ним, бесконечно
петляя среди больших и малых болот и стариц, текла мутная и неторопливая река Хутуду-Яму, которая впадала в большую реку Мурптаму-Тари, а та — в огромную и полноводную Бикаду, доставлявшую свои воды прямо в гигантскую чашу
озера Таймыр. Иван знал от знакомых охотоведов, что там предполагается устроить
биосферный заповедник по акклиматизации овцебыков, завезенных на Таймыр из
Канады… А далеко впереди был виден край этого великого
и богатого озера, над которым нависала черная громада гор Бырранга.
Бырранги, страшные горы, аспидно-черные, с
отливом в синеву, расцвеченные белыми и голубыми прожилками снежников… В жизни не видывал Иван нигде более такого черного цвета.
Глядя на эти дикие и страшные красоты, поверишь, что именно там, за Быррангами, находится ад, потому ни один живущий на суровом
Севере не должен пересекать границ, очерченных этими грозными стражами, как
говорится в поверьях долган и нганасан. Уж сколько поколений их родилось,
выросло и умерло здесь, но никто никогда из коренных северян за Бырранги не заходил. Недаром ни одного местного
географического наименования на карте Таймыра за Быррангами
нет, только русские, присвоенные тем краям землепроходцами прошлого и
настоящего, геологами и геодезистами…
Но любоваться северными красотами
сейчас было некогда. Сориентировавшись по карте, Иван нашел приемлемый спуск,
для которого придется сделать порядочный крюк, километра в полтора, не менее.
Пробираясь среди камней и осыпей, он бросил взгляд на северо-восток, в сторону
низменности и вдруг далеко впереди, километрах в трех, возле вертикального
склона Тулай-Киряки заметил огромное серое пятно. Это
мог быть растаявший с прошлой зимы снежник, но ведь не могло найтись в
девственной тундре такого грязного снега…
Через час с
небольшим он уже стоял на болотистой, слегка подмерзшей кочковатой тундре рядом
с громоздким сооружением, основательно выцветшим на солнце, выдубленным
холодными полярными ветрами и промытым дождями со снегом. Это был жилой балок, представлявший
собой большую каркасную палатку с тамбуром, выведенной через крышу печной
трубой, увенчанной игривым коническим жестяным колпачком — искрогасителем,
выцветшим до полной белизны, когда-то красным флагом, воткнутым в петлю возле
двери, и фанерным лозунгом «Все на выборы!». С другой стороны дома в три ряда
были навешены тонкие веревочки, на которых, судя по всему, не так давно
вялились под козырьком жирные рыбины, поскольку и вся эта стенка, и герб,
нарисованный тут же, над маленьким окошком с двойными стеклами, были
основательно уляпаны рыбьим жиром; на этих же
веревочках висело пять или шесть небольших вяленых гольцов, каждый около двух
килограммов весом. Сама палатка покоилась на легких сварных дюралевых санях.
Сани были довольно высоки и по ширине точно совпадали с колеей вездехода
«ГАЗ-47», который, очевидно, и таскал по тундре этот дом. Левая лыжа у саней
была напрочь сломана, имея здоровенную поперечную
трещину. Неподалеку валялась солидная кувалда со сломанной ручкой. Похоже,
жильцы балка пытались своими силами как-то починить сани, чтобы дойти на них до
своей базы, но, сломав кувалду, поняли бесполезность этого предприятия. От
переднего торца передвижного дома тянулся след гусеничного вездехода
двухнедельной давности и уходил на север, за горизонт. Путешественники пересели
на свой «танк», взяв только самое необходимое — спальные мешки с надувными
матрасами, примусы, кое-что из посуды и продуктов, оружие, документы, сети,
резиновую лодку, самых крупных рыб, а за остальным решили вернуться на будущий
год или, может быть, бросить тут навсегда. На Крайнем Севере часто гораздо
дешевле выбросить имущество, чем везти его обратно, на Большую землю.
Рядом со
входной дверью, прямо на кочках, стоял здоровенный фанерный ящик, обшитый
изнутри брезентом. Ящик был наполовину полон небольшими солеными гольчиками и сижками, плавающими в рассоле. Возле ящика
валялся поношенный ватник, рядом аккуратно стояли стоптанные кожаные шлепанцы.
В тамбуре балка Иван обнаружил
несколько мешков с каменным углем, запасы сушеной картошки и моркови, кое-что
из продуктов, наволочку, заполненную на треть пакетами с концентратами супов,
каш и специй, а также десятка полтора журналов «Огонек» за 1961 и 1962 годы.
Возле входной двери на толстом гвозде висел рукомойник, полный воды, под ним
стоял мятый алюминиевый таз. Возле рукомойника висело зеркальце в картонной
оправе и наглядная агитация — два плаката: «Помыл руки сам — помоги товарищу!»
и «Дело охотника — ощипать добытую птицу, наше общее дело — съесть ее!»
В самом
балке, обтянутом изнутри толстым портяночным сукном, Иван насчитал вдоль стен
пять топчанов. На одном топчане стояла чисто вымытая щербатая миска. Посреди
палатки находился большой стол с накладной столешницей, а неподалеку от него,
на аккуратном противне — ладная уютная железная печечка кубической формы на
высоких ножках с поддувалом и трубой, выведенной через крышу балка. На стенках
палатки к портяночному сукну булавками были приколоты картинки: портрет
писателя Ф. М. Достоевского кисти художника-передвижника В. Г. Перова (обложка
журнала «Огонек»), фотография барельефа знаменитого мыслителя древности
Аристотеля и две репродукции с картин Рафаэля (цветные вкладки все того же
журнала «Огонек»). На столе стояла большая неопрятная
закопченная сковорода с засохшими остатками завтрака, обеда или ужина: жареная
на растительном масле рыба с сушеной картошкой в томатным соусе. Здесь
же валялись два нераспечатанных пакета концентратов с надписью «Каша
гречневая». Рядом со сковородой лежала потрепанная книжка в засаленном твердом
переплете — «Робинзон Крузо». Возле книги стояли слегка оплывшая толстая
стеариновая свеча и чисто вымытая трехлитровая банка без крышки с этикеткой
«Огурцы соленые». На фанерных ящиках из-под приборов, многие из которых служили
стульями, был указан один и тот же почтовый адрес отправителя: Иркутск, Управление
картографии и геодезии РСФСР.
— Суду все ясно, — сказал вслух Иван,
— это брошенный дом иркутских геодезистов.
Между тем уже начали сгущаться
сумерки, пора было собираться домой.
С собою Иван решил взять вяленых
гольцов, что висели на торце палатки, а также пару пакетов с концентратом
гречневой каши. Перед тем как уйти, он занес в дом телогрейку, шлепанцы, ящик с
соленой рыбой и кувалду со сломанной рукояткой.
— На всякий случай, вдруг завтра
пойдет снег, — пояснил он сам себе, после чего нашел косо оторванный клочок
бумажных обоев и написал на нем чернильным карандашом: «Взял шесть вяленых
гольцов и пару пакетов с гречневой кашей. При встрече рассчитаюсь тем, что имею
в достатке. Иван, ваш сосед по Талай-Киряке-Тас».
На другой день он проснулся рано,
несмотря на то, что вчера вернулся в лагерь уже глубокой ночью. Нежась в теплом
спальном мешке, по многолетней привычке первым делом завел наручные часы. Шел
седьмой час утра, стояла кромешная тьма: ни луны, ни звезд не было видно,
поскольку небо было укрыто толстыми ватными облаками. Но погода пока что была
летной.
Иван умылся на Фрамке,
сделал небольшую, но энергичную зарядку, потом занялся завтраком. Сегодня он
решил заварить себе крепкого чаю и отведать вяленого гольца, удачно
позаимствованного у соседей. Во-первых, не терпелось проверить качество
продукта, а во-вторых, он уже соскучился по хорошей рыбе.
Малосольный голец оказался
великолепным: иркутские геодезисты, как видно, были опытными полевиками, обращаться с рыбой и мясом они умели.
После завтрака Иван зажег в палатке
свечу и занялся упаковкой вещей, чтобы не задерживать вертолет. Сложил в мешки
и завязал добытую дичь, плотно набил рюкзак ненужными теперь личными вещами, в
чехол из-под палатки сложил недоеденные продукты, а в отдельный холщовый
мешочек — неиспользованные патроны и ракеты. Открыв деревянный футляр винтовки,
достал оттуда шомпол и пузырек с машинным маслом, после чего до блеска вычистил
оружие.
Покончив с этими
важными делами, решил заняться устройством вертолетной площадки: выровнял
участок галечной косы, по углам его поставил небольшие башенки из крупных
камней, откатил в сторону бочку с горючим, оставленную предусмотрительным Константинычем, потом воткнул в промерзшую землю складной
шест с куском портянки (для того, чтобы пилот мог определить направление
ветра), после чего посчитал площадку вполне приемлемой для посадки вертолета.
Рассвело, пора было приступать к
приготовлению обеда. Вскрыв ножом банку говяжьей тушенки и вычерпав ее
содержимое в котелок, Иван налил туда воды и добавил перловой крупы, которую
замочил в кружке с раннего утра. Когда похлебка поспела, он, укутав котелок
меховой собачьей безрукавкой, поставил на примус чайник с водой.
Пообедав, выпив чаю и покурив, Иван
решил, что может устроить себе послеобеденный сон — вертолет его все равно
разбудит.
Проснулся он в третьем часу пополудни
уже в глубоких сумерках. Никакого вертолета не было и в помине. Погода
продолжала портиться: небо все плотней заволакивали облака.
Через полчаса совсем стемнело. Иван
взял ракетницу, вышел на берег Фрамки и сделал два
выстрела в сторону востока, один раз зеленой ракетой, другой раз красной — в ту
сторону, откуда должен быть прилететь вертолет. Как и следовало ожидать,
никакого ответа он не получил и до глубокой ночи не находил себе места — не
могли же его просто так бросить в тундре на произвол судьбы…
Весь следующий день Иван ходил и
прислушивался к звукам вокруг. Несколько раз ему даже показалось, что он слышит
шум вертолетных винтов, но это было ошибкой. Чтобы не тратить драгоценного
времени на сборы, он даже не стал готовить плотного завтрака, ограничившись
лишь крепким чаем со сгущенкой и конфитюром да малосольным гольцом,
позаимствованным у соседей. Есть рыбу без хлеба было не слишком приятно, но
Иван решил более не расходовать последнюю краюху.
Вертолет и в этот день так и не
пришел. Иван смирился с этой мыслью уже глубокой ночью, когда стало понятно,
что в случае тумана по долине Фрамки, ширина которой
в некоторых местах лишь на десять-пятнадцать метров превышала размах винтов,
вслепую пройти просто невозможно. К тому же вокруг заметно потеплело, но теплым
был только низовой ветер, а наверху, над пухлыми облаками, тянуло промозглым и
ледяным; все это не сулило охотнику ничего хорошего.
Наутро все худшие опасения подтвердились:
пары воды от растаявшего льда, покрывавшего мох тундры, конденсируясь, стали
превращаться в плотный мокрый туман. И вскоре одеяло тумана, подгоняемое
ветерком, поползло в долину Фрамки изо всех ущелий и
распадков, стекая вниз по осыпям и склонам, клочьями полетело со скал и горных
круч, так что к утру шестого дня стало ничего не видно уже в десяти шагах. А к обеду, к светлому времени, которое сократилось теперь до часа с
небольшим, случилось еще одно климатическое несчастье — низовой ветер вдруг стих,
потому клочья тумана остались лежать на земле. Конечно, ни о каких
полетах в таких условиях не могло быть и речи.
Кроме всех прочих напастей, на Ивана
навалилось еще одно — безделье. Делать ему было абсолютно нечего: отойти от
палатки он мог не далее чем до Фрамки, чтобы набрать
воды, не рискуя заблудиться в густом тумане. Большую часть времени он теперь
спал или, вспоминая книгу, оставшуюся в балке геодезистов, невольно сравнивал
свои переживания с проблемами знаменитого героя-путешественника.
В первый же из дней от нечего делать
он притащил к себе в палатку большую, плоскую и тонкую известковую плиту для
того, чтобы соорудить из нее календарь. С помощью охотничьего ножа сделал
коротенькие насечки на самом верху плиты, по одной на каждый день, а воскресенье
решил отмечать длинной насечкой, чтобы легче было считать недели. При этом он
твердо помнил, что высадил его Петр Константинович в понедельник. Затем на
берегу Фрамки Иван отыскал мягкий камень, о который
можно было точить лезвие, принес его в палатку и там довел свой охотничий нож
до бритвенной остроты. Эти полезные, но необязательные действия наполнили его
дни каким-то смыслом.
На восьмой день у него закончился
бензин в примусе. Весь этот день он питался лишь малосольными гольцами, запивая
их водой из Фрамки, в которую добавлял сгущенку или
остатки конфитюра, но вскоре понял, что без горячей пищи долго не протянет. В
запасе у него была целая бочка вертолетного горючего, и он решил попробовать
заправить им своего «Шмеля», но это оказалось не таким простым делом.
Во-первых, у бочки надо было умудриться открутить металлическую пробку;
во-вторых, налить содержимое бочки в примус тоже было не так просто, а
в-третьих, совершенно непонятно, захочет ли «Шмель» работать на новом топливе.
С первой задачей он справился за час
с помощью топорика, саперной лопатки, ружейного шомпола и ножа. Вторая задача
была посложнее, но помогла консервная банка из-под
говяжьей тушенки. С помощью мыла, песка и мелкой гальки он отдраил ее до
немыслимой чистоты, после чего перелил горючее из бочки в банку, а уже из нее —
в примус.
Самым сложным делом было заставить
примус работать на новом для него топливе. Пришлось тщательнейшим образом
прочистить горелку «Шмеля» с помощью иголки, сооруженной из тонкой стальной
проволоки, подобранной на помойке в Косистом. Затем
через кусок марли он процедил и залил в примусный бачок горючее. Потом накачал
примус и, размашисто перекрестившись в сторону востока, поднес зажженную спичку
к горелке. Примус чихнул, выждал паузу, выбросил робкий язычок пламени и
загудел синим ровным пламенем. От радости Иван едва не пустился в пляс.
На девятый день с утра подул легкий
ветерок, и мерзкая ледяная изморозь, висевшая над Тулай-Кирякой
и пробиравшая несчастного охотника до костей, начала постепенно исчезать,
установилась пасмурная и тихая погода. Но продержалась эта благодать недолго.
Уже к ночи западный ветер сменился на северо-восточный, небо очистилось от туч,
начался ураган с мокрым снегом, ледяной крупой и пронзительным холодом.
Растяжки, натянутые до звона, грозили лопнуть каждую секунду, стенки палатки
вздулись пузырями, крепежные штыри, прочно забитые в галечник, полезли из
земли, а ледяная крупа начала безжалостно сечь ткань палатки, превращая ее в
дуршлаг. Но хотя бы какой-то, пусть и утлый, уют в палатке существовал, хоть
его и отделял от ревущего ветра со снегом и ледяным дождем всего лишь жалкий
кусок ткани. Но это был все же дом, пусть и с дырявыми стенами.
Иван перетащил в угол палатки, к
спальному мешку, карты, оружие с боезапасом, примус и рюкзак с теплыми вещами.
Вскоре он услышал страшный грохот недалекого оползня и гул катящихся камней:
столбики, сложенные из окатанных голышей, которыми он отметил границы
вертолетной площадки, ветер играючи раскатил по долине Фрамки.
Но бочка с горючим все же устояла на месте. Только он хотел обрадоваться, как
случилось настоящее несчастье: один из крепежных штырей со свистом вылетел из
земли и острым концом полоснул восточную стенку
палатки. Ткань со звоном лопнула, и ветер, подхватив ее концы, стал раздирать оставшееся. Иван подхватил один из лоскутов и завернул его к
себе под матрас, два других прижав камнями и не давая
палатке рухнуть окончательно. Завернувшись в жалкие остатки ткани, он пролежал
в своем спальном мешке до следующего дня. Не могло быть и речи о том, чтобы
развести примус — питаться пришлось лишь малосольной рыбой, запивая ее холодным
чаем и заедая сгущенкой из банки.
К концу следующего дня ураганный
ветер начал постепенно стихать, немного потеплело, ледяной дождь прекратился,
вместо него пошел большими хлопьями мягкий пушистый снег. Вокруг сразу стало
светлее. Иван вылез из-под обрывков палатки, заваленных снегом, и осмотрел то,
что еще недавно было его лагерем, понимая, что спасти его теперь может только
чудо. Но чудес, как известно, на свете не бывает.
Глава 4
У Константиныча
же случилось вот что…
Поначалу на озере Энгельгардта у
вертолетчиков все выходило просто замечательно: за два дня они сделали по два
рейса от лагеря геологов в поселок Косистый.
Поскольку в истоке Нижней Таймыры на специально
оборудованной площадке удалось устроить промежуточную базу дозаправки, баки
машины можно было заполнять лишь наполовину, потому они брали на борт больше
груза и уже к третьему дню вывезли почти всех людей, кроме начальника отряда и
молодого геолога. Осталось забрать только экспедиционное имущество и
геологические образцы. Константиныч был твердо
уверен, что к вечеру третьего дня он уже заберет Ивана вместе с его охотничьей
добычей.
Но на третий день у геологов
случилось несчастье. Первый рейс в Косистый они
отправили успешно. А пока ждали второго, помощник начальника решил еще раз
что-то проверить и полез с молотком вверх по склону довольно безобидной горки.
Пока он там колотил, здоровенная глыба известняка,
тонны полторы весом, подточенная дождями и тающими снежниками, вдруг отвалилась
и рухнула ему прямо на голову, зацепив, к счастью, какой-то выступ и
рассыпавшись на множество кусков. При этом три здоровенных
камня ударили геолога с такой силой, что он надолго потерял сознание.
У геологов была рация, потому
начальник отряда связался с аэропортом Косистого и
доложил ситуацию. Вертолет в поселке быстро разгрузили, взяли на борт врача,
машину заправили и тотчас отправили за пострадавшим. Теперь их рейс считался
аварийно-спасательным… со всеми вытекающими отсюда строгими правилами. С озера
вертолету пришлось забрать оставшихся геологов с их немудреным имуществом, а
остатки геологических образцов оставить до будущего полевого сезона.
Уже в полете, где пострадавший
все-таки пришел в сознание, начальник вместе с врачом решили,
что после дозаправки в Косистом они повезут геолога
прямиком в Хатангу, в районную больницу. Так и вышло — на летном поле вертолет
уже ждала машина.
Утром следующего дня Константиныч собрался лететь за последней порцией груза на
озеро Энгельгардта и на обратном пути прихватить с собою охотника с Тулай-Киряки-Тас. Но его ждал сокрушительный удар: врач
авиаотряда категорически запретила вылет, поскольку недельная санитарная норма
экипажа была существенно превышена. И отдыхать теперь они были обязаны даже не
сутки, а двое. Если бы дело было в аэропорту Косистого,
командир уговорил бы врача сделать для него исключение, но здесь, при
начальстве, об этом нечего было и мечтать. Оставалось только ждать.
А дальше все пошло кувырком и шесть суток
не было погоды — сначала весь центральный Таймыр оказался в густом тумане,
продержавшемся четверо суток, а после него случился свирепейший ураган. Константиныч все это время переживал за брошенного товарища
и не находил себе места. И поэтому, когда метеослужба дала «добро» на вылет в
сторону Косистого и дальше на север, командир
вертолета кинулся к начальнику:
— Михаил Семеныч,
мне надо срочно лететь на озеро Энгельгардта, чтобы завершить начатую работу.
Ты же знаешь, у геологов там несчастье случилось, пришлось парня в районную
больницу аварийно-спасательным рейсом вывозить. А я не привык дела неоконченными бросать…
— А ничего уже не надо, — сказал
начальник, потирая руки. — С геологами мы все дела успешно завершили. Все
бумаги они нам подписали, даже деньги перечислили. Так что проблем никаких нет.
— Но я должен выполнить один рейс на
озеро Энгельгардта…
— Об этом не может быть и речи, —
покачал головой Козловский. — Говорю тебе, геологи с озера Энгельгардта
согласились остатки своих каменюк
забрать в будущем году. Их начальник мне уже все бумаги подписал. А твой
вертолет у нас сейчас единственный на весь отряд, так что тебя ждет совсем
другая работа. Вот заявочка на тебя…
С нынешнего дня и до конца твоей месячной саннормы,
— он потряс в воздухе бумажкой. — Заявка с грозной визой райкома партии, между
прочим!
— Откуда и что вывозить-то?
— С юга, с Хетты, притока Хатанги, с отстрельного
пункта будешь в Хатангу мясо диких оленей возить. Район план по мясу
катастрофически заваливает…
— Нет проблем. Согласен. Я на все
согласен. Но сперва мне только один рейс на Тулай-Киряку сделать надо. Только один!
— Так куда ж тебе все-таки лететь-то
надо — на озеро Энгельгардта или внутрь этого чертового каменного торта?
— Честно говоря, про озеро
Энгельгардта я для производственного повода тебе упомянул. Я и без тебя знал,
что ребята-геологи оттуда уже почти все барахло
вывезли. Там остались лишь мелочи, которые до будущего сезона подождут.
— Тогда в чем же дело?..
— А в том, что на Тулай-Киряке
у меня брошенный человек остался.
— Да ты с ума сошел. Какой человек,
откуда он там взялся?! Не может быть там никакого человека. Да и полярная ночь,
считай, уже началась. Там же теперь ни зги не видно. Ты не хуже моего знаешь,
что такое Тулай-Киряка-Тас. Во-первых, ты уже никого
и ничего там не найдешь, а во-вторых… и себя, и экипаж угробишь. Ты что, первый
день на севере?! Не знаешь, что такое полярная ночь?! Как ты собираешься там
работать?
— А как же мне тогда целый месяц за
мясом полярной ночью летать?
— За мясом ты по пеленгу летать
будешь, над равниной, а взлетать и садиться придется только на профессионально
подготовленные площадки.
— Ладно… Теперь
слушай сюда. Рассказываю тебе… как на духу. Промашку я дал. Большую промашку.
Так что готов рейс оплатить из своего собственного кармана. И даже собственной
головой рискнуть и машиной. Понимаешь, Ивана, друга своего, заместителя рыбкооповского председателя, я уговорил отправиться на эту
чертову Тулай-Киряку куропаток пострелять. Денька на
два-три. А на обратной дороге пообещал забрать. Ты же прекрасно знаешь, многие
из наших так на охоту или рыбалку втихаря летают.
Никогда ничего особенного с этим не случалось… и шума никто
по этому поводу отродясь не поднимал. Да и тут все прошло бы без сучка и
задоринки, если бы не этот, будь он неладен, аварийно-спасательный рейс… А следом за ним — туман и жуткий ураган… Пойми, погибнет
там Иван, погибнет жуткой смертью, через неделю точно погибнет.
— Так вон в чем дело-то… Жизнь
человеческая на кону стоит. И начальства сейчас нет на месте, в Норильск на
совещание улетели… Ну как тебя угораздило подбить
Ивана на такую авантюру?! Да и он тоже хорош — вроде бы опытный полярник… Что же делать-то? Ничего нам с тобой не остается,
как в райком партии идти. К первому секретарю.
— Да неужели мы сами не договоримся?
Ведь всего-то делов — сделать один рейс… У меня ведь и горючка туда уже заброшена.
— На, читай резолюцию на заявку по
вывозу мяса, — начальник ткнул бумажку в лицо командиру «Ми-4». — «Выполнять
немедленно, взять под особый контроль. Важнейшее государственное дело с
политическим подтекстом». Дата, подпись. Понял?
— Ладно, делать нечего. Пошли в
райком.
В кабинет первого секретаря райкома
партии секретарша провела товарищей из авиаотряда незамедлительно.
— Очень хорошо, что вы зашли ко мне,
товарищи, — партийный лидер района вышел из-за стола и пожал руки визитерам.
— Сидор Спиридоныч,
вот какое дело… — авианачальник достал заявку с визой
райкома и показал ее секретарю.
— Да-да, помню, — насторожился
секретарь. — Важнейшее дело, тут вся надежда на вас, товарищи. — И после паузы
озабоченно спросил: — А что, возникли какие-то вопросы?
— Возникли, — жестко сказал Константиныч. — Во-первых, откуда у мяса взялся
политический подтекст. Во-вторых, насколько я помню, мясо в Хатангу с Хеты испокон веку грузовыми гидросамолетами вывозили…
— Отвечаю… — на лбу у партсекретаря образовалась жесткая складка. — Да будет вам
известно, что мясо диких северных оленей не содержит холестерина. Поэтому
капиталисты, отчаянно пекущиеся о своем драгоценном здоровье, охотно покупают у
нас его за валюту и дают очень высокую цену. Так что это вопрос валютного
обеспечения нашей родины. То есть — политический вопрос!.. Теперь относительно
второго момента… Хета со дня на день станет… и несет
она сейчас не столько воду, сколько сало, ледяную кашу, так что гидрачи нам использовать никак нельзя, а подходящей
площадки ни для колесного, ни для лыжного варианта «Ан-2» тоже пока нет.
— Нынче осень длинная и теплая
стояла. Весь сентябрь мясо вывозить можно было… — грустно заметил Петр
Константинович.
— В начале октября у нас в районе
сразу две отчетно-перевыборных конференции были: партийная и комсомольская. С
обменом партийных документов. И вся летная техника была брошена на вывоз
делегатов с полярных станций, стойбищ, поселков, портов, баз геологов… ну и так
далее.
— И в какую же умную голову,
интересно, пришла идея проводить эти конференции в самую горячую пору — поздней
осенью? Вам что, зимы мало? Я уже не спрашиваю о том, сколько это стоило… — Константиныч махнул рукой.
— Может быть, вы поучите нас
партийному строительству? — спросил секретарь райкома звенящим голосом.
— Да нет, что вы, Сидор Спиридоныч! — испугался начальник авиаотряда.
— А еще у нас как раз в сентябре
массовый побег детей из школы-интерната случился, — грустно продолжил партийный
лидер района. — Пришлось их искать — не то ведь погибли бы по дороге в свои
стойбища. На это тоже всю летную технику задействовали. Вот, скажу я вам,
темнота — долганы эти… с нганасанами. Их грамоте хотят научить, цивильным манерам,
высоким моральным принципам, культуру прививают, буквально за руку вводят в
лоно человеческой цивилизации… Родина, можно сказать, ничего не жалеет, чтобы
сделать их жизнь в тундре по-настоящему счастливой, а они бегут домой, в свой
первобытный строй! И хоть кол им на голове теши!..
— Человек у нас на Тулай-Киряке остался. Отправился на охоту, а выбраться
оттуда не сумел. Вернее, у него не получилось. Да вы его знаете — Иван
Сергеевич, заместитель начальника нашего рыбкоопа, —
прервал секретаря райкома Козловский.
— Вот так номер наш Иван отчебучил! И
что же теперь делать?
— Что делать… Попытаться
вывезти его оттуда. Сегодня уже не успеть. Хотя бы завтра… или послезавтра.
Потом — все, конец! Потом уже ничего нельзя будет сделать, — решительно сказал
командир вертолета. — Полярную ночь и зиму никаким приказом не отменишь. Рейс я
готов оплатить из собственного кармана. И даже рискнуть своей головой…
— Ну…
рисковать придется не одной вашей головой, товарищ Ястребов, а как минимум
четырьмя головами вашего экипажа, — сурово сказал партийный секретарь. — И
главное — машиной. Единственным вертолетом «Ми-4», оставшимся сейчас на ходу в
авиаотряде. Вы понимаете, что это такое?
— Мы понимаем, — ответил за двоих
Козловский. — Поэтому и пришли к вам.
— А как Иван Сергеевич очутился на Тулай-Киряке? — раздраженно спросил секретарь. — Туда же
ведь ни на чем добраться нельзя.
— Да это я сам по дороге к геологам…
по пути его забросил… — грустно признался командир. — А снять
оттуда не получилось. Аварийно-спасательные работы, затем туман и этот
треклятый ураган…
— И забросили вы его на Тулай-Киряку, как я понимаю, никак не отразив это в ваших
летных документах?.. — спросил секретарь райкома.
— Ну да… Просто по старой дружбе…
— Но ведь это же уголовное дело, —
вкрадчиво сказал партийный секретарь. — На две статьи сразу… Превышение
должностных полномочий и неоказание помощи терпящему
бедствие.
Визитеры подавленно молчали.
— И после этого вы пришли в райком
партии за поддержкой в деле, которое можно трактовать как халатность или даже
уголовное преступление? Не-ет, полет на Тулай-Киряку-Тас я вам категорически запрещаю! Идите
готовить машину и экипаж для вывоза мяса с отстрельного
пункта Хеты! Все!
— Вы мне не начальник, товарищ
секретарь! И ничего разрешать или запрещать не можете, — взорвался командир
вертолета. — Пришли мы к вам не за приказом, а за советом. Просто
по-человечески. А уж куда и с каким заданием нам лететь…
— Коммунист Ястребов! — свистящим
шепотом перебил летчика секретарь райкома. — Пока еще коммунист! Имейте
в виду, если вы все-таки ослушаетесь меня и полетите на Тулай-Киряку,
то положите свой партбилет мне на стол. Со всеми вытекающими… Вы готовы к
такому повороту событий?
— Да к любому повороту я теперь
готов…
— А если вы в кромешной темноте и при
полном отсутствии ориентиров угробите машину, погубите
и себя, и экипаж?.. Тогда, конечно, с вас взятки будут гладки. С мертвых спроса
нет. А отвечать за все придется мне. И что же я смогу ответить государственной
комиссии?..
— Мы можем идти? — спросил Петр Константиныч и, не дождавшись ответа, понуро направился к
выходу из кабинета. Следом за ним поспешил и его начальник.
— К великому моему сожалению, — вслед
им крикнул партийный секретарь, — здесь, на Крайнем Севере, люди довольно часто
гибнут на охоте и рыбалке. У меня где-то даже и статистика по этому поводу
есть. Могу показать…
Экипаж вертолета, переминаясь с ноги
на ногу, торчал под окнами райкома партии возле бетонных кубиков, на которых в
рамках под стеклом можно было увидеть фотографии «лучших людей района», среди
которых, кстати, был и портрет Ястребова, командира
вертолета «Ми-4» Хатангского авиаотряда. Большими
хлопьями падал снег, покрывая поселок чистым белым покрывалом. Ранние сумерки
были торжественны и тихи. Летчики, обутые в легкомысленные щеголеватые туфли,
переминались с ноги на ногу и молчали, нервничая.
Наконец скрипнула входная дверь и
вместе с клубом пара выпустила на улицу командира «Ми-4» и начальника
авиаотряда.
— Ну так
что? — спросил второй пилот. — Каковы наши последующие действия? Получается у
нас завтра полет на Тулай-Киряку… или как? Вы сказали
им там, — он мотнул головой в сторону райкома, — что завтра у нас последний
шанс?
— Не летим мы завтра на Тулай-Киряку, — грустно сказал командир. — Получается… что
не получается… Мясо с Хеты возить будем. Партия
сказала…
— А как же?.. — начал
было радист.
— А вот так!
— Против лома нет приема, — развел
руками начальник авиаотряда. — С партией не поспоришь. Хотя, конечно, жаль
Ивана Сергеевича до слез. Но ничего тут не поделаешь. Хороший мужик… был.
Ладно, я побежал домой. Пообещал дочке помочь подготовиться к
контрольной по математике. Завтра к девяти приходите в отряд за заданием. Вот
так вот. А против партии мы что…
— Партия — наш рулевой! — грустно
заметил ему вслед механик. — А то куда же мы без руля и без ветрил… Ладно,
мужики, делать нечего, пошли ко мне в летную общагу. Я сейчас один в комнате —
кто в отпусках, кто на форме, кто в командировке. Это дело надо непременно
обмыть.
— Обмывают какую-нибудь удачу или
приобретение, — строго поправил механика радист. — А тут надо по русскому
обычаю просто выпить рюмку водки за упокой пропащей души раба Божия Ивана…
Вахтер пилотского общежития хорошо
знала всех летчиков авиаотряда в лицо, поэтому лишних вопросов задавать не
стала, попросив лишь не шуметь:
— У меня в соседних комнатах два
экипажа после суточного перелета отдыхают.
— Не беспокойтесь, — кивнул командир.
— Мы недолго и очень тихо. У нас самих завтра серьезная работа.
В комнате, где жил авиамеханик,
единственным предметом, создававшим хоть какой-то уют, была гитара с бантом,
лежавшая на шифоньере. Но для сегодняшнего случая она была совершенно
неуместна. Витя подтащил к своей кровати круглый трехногий стол, прежде
стоявший посреди комнаты, с другой стороны подставил два стула. Вместо скатерти
застелил стол листами газеты «Правда», из тумбочки достал четыре граненых
стакана, две вилки и две ложки, одну алюминиевую, другую деревянную, достал
охотничий нож и поставил на стол три косоватых тарелки из нержавейки.
— Больше тарелок нету,
— сказал он виноватым голосом. — Могу у соседей еще одну попросить. Если,
конечно, кого-то дома сейчас застану. Что не факт.
— Да не надо, — отмахнулся второй
пилот, — обойдемся.
Механик поставил рядом с тарелками
бутылку «Столичной», командир добавил к ней фляжку «Кизляра». Далее на столе
появилась стеклянная банка с салатом «Охотничий» из маринованных овощей
Тираспольского консервного завода, а также банка рыбных консервов «Лещ в
томате» — откуда-то с низовьев Дона. И достойно завершила эту простецкую
сервировку буханка белого хлеба с варварски вырванной торцевой коркой.
— Вот и все, — сказал гостеприимный
хозяин. — Как говорится, чем богаты, тем и рады.
Вскрыли банки с консервами, нарезали
толстыми ломтями хлеб, разобрали стаканы, вилки и ложки. Механик, на правах
хозяина выбрав себе единственный щербатый стакан из четырех присутствующих на
столе, откупорил «Столичную» и начал разливать ее.
— Простите, ребята, — виновато сказал
Константиныч, плеснув себе в стакан из фляжки с
«Кизляром», — я коньяк пить буду. Мне врачи водку пить не позволяют, говорят,
для меня это вредно.
— Про это тоже анекдот есть, —
встрепенулся второй пилот.
— Нет уж, сегодня, пожалуй, обойдемся
без анекдотов, — жестко сказал командир.
— Ну… за
упокой души раба Божия Ивана, — торжественно объявил радист. — Да простятся ему
все его прегрешения, вольные и невольные.
— Вечная память! — согласился второй
пилот.
— Погодите, ребята, так нельзя! —
поставил на стол свой стакан с водкой механик. — Какой упокой души?!. Какие прегрешения?!. Вы что?!. Ведь он еще живой!
— А как мы узнаем, когда он помер? —
спросил радист.
— Да теперь уже никак! — грустно
ответил командир. — Теперь мы знаем только, что умрет он там непременно… А вот когда… Выжить полярной ночью без еды, без одежды,
без топлива, без дома, да еще в одиночку — невозможно. А потому выпьем и просто
скажем — светлая память тебе, дорогой наш Иван Сергеевич!
Молча, не чокаясь, выпили, понюхали
ломти хлеба, стали закусывать.
— Пусть будет тебе пухом жесткая и
мерзлая земля Тулай-Киряки… — после паузы добавил
зачем-то радист.
— Ну уж нет,
вот этого-то как раз и не будет… — буркнул Константиныч.
— По весне, как только начнет снег сходить и покажутся
первые проталины, мы за его телом непременно слетаем, привезем домой и
похороним так, как положено. По-человечески, по-христиански. Песцам и канюкам
тело на съедение не оставим.
— Это точно, — согласились все.
— А ведь так получилось, что это я
стал его убийцей, — уныло сказал Петр Константинович. — Это же я уговорил его
отправиться на охоту за куропатками на Тулай-Киряку,
будь они неладны!..
— Ладно, кончай, Константиныч,
самоедством заниматься! Ведь, почитай, все, кому не лень, на охоту и рыбалку у
нас так летали и летают. И никогда ничего особенного не происходило. Сколько
работаю здесь, в авиаотряде, ни одного такого случая не знаю.
— Ну да… Так
оно и есть… Никогда и ничего… А вот тут — на тебе!.. Просто уж так
получилось!.. — вразнобой загалдели мужики.
— Ведь не ты же, Константиныч,
виноват, что аварийно-спасательный рейс выполнять пришлось! И не ты виноват,
что потом на четверо суток с гаком туман на весь Таймыр лег! И не ты виноват,
что после тумана двое суток свирепый ураган там буйствовал!.. И не ты…
— А кто, если не я?..
— Север… — задумчиво произнес радист.
— Он не только оплошек нам не прощает, но и такие, бывает, оплеухи закатывает,
что только поворачивайся. И если бы не наше северное братство…
— Предлагаю за это выпить, — быстро
встрял в разговор механик. — За северное братство!..
Он разлил водку, оставшуюся в
бутылке, по стаканам. Командир налил себе коньяка из фляжки, поставив
опустевшую тару на пол, после чего все сосредоточенно выпили.
Повисла пауза.
— А что, мужики, может, мне еще за
одной в магазин сбегать? — предложил хозяин гостям. — Или даже за двумя?..
— Нет, хватит, — решительно встал
командир. — Хотя, если честно, хочется мне сейчас надраться до поросячьего
визга… Послать все к такой-то матери — и просто
напиться! Ведь что бы вы там ни говорили, а виноват тут я один. Хотя и не желал
я такого исхода. И никак его не предполагал. А поди ж
ты…
— Да-да, пожалуй, и вправду пора
кончать, — суетливо добавил второй пилот, искоса глядя на командира. — Айда по домам, мужики. Тем более что у нас уже и закусь вся
кончилась. Все одно к одному.
— Ну… закусь
— это не проблема, — неуверенно попробовал возразить механик, но его никто не
поддержал. — Можно и подкупить маленько. До
магазина-то всего три шага…
— Нет, все. Встали и разошлись! —
жестко сказал командир. — Завтра к девяти всем быть в форме… несмотря ни на
что.
Глава 5
Иван в бледно-сиреневых сумерках
стоял на вершине небольшой сопки, возвышавшейся над долиной перемерзшей Фрамки, и рассматривал окрестности, за последние двое суток
основательно укутанные снегом. Совсем низко (казалось, подпрыгни — и достанешь
рукой) громоздились плотные белые облака. Все вокруг было застлано
полупрозрачной белой мглой. Иван чувствовал себя помещенным в центр некоего
шара, в котором все было белым: бела земля, насколько хватало глаз; бело небо;
белы все предметы кругом; белым был и сам воздух. Окружавший его мир потерял
все и всякие ориентиры, исчезли понятия размера, расстояния, перспективы. Любой
камень, лежавший совсем рядом, на склоне, мог оказаться огромной скалой,
расположенной черт знает где, далеко-далеко, у самых Быррангов. И та дальняя скала, с которой пикировали на свою
добычу прожорливые канюки, торчащая довольно далеко, у самого выхода на
равнинную тундру, километра три отсюда, представлялась теперь небольшим
возвышением, переместившимся к нему под самые ноги.
— Как там сказано у классика? —
горько усмехнувшись, спросил он сам себя, а потом процитировал по памяти:
«И не пуская тьму ночную
На золотые небеса,
Одна заря сменить другую
Спешит, дав ночи полчаса».
Все, как у него, только с обратным
знаком, совсем наоборот: небеса не золотые, а черно-фиолетовые; полчаса
выделяются теперь не ночи, а дню, вернее, светлым сумеркам; а остальное время —
не светлый майский день, а черная полярная ночь. Хорошо еще, что пока не очень
холодно, градусов десять, не больше. Но это ненадолго. Еще день-два, поднимется
давление, придет северный ветер, а с ним сорок градусов ядреного морозца. И
тогда все — привет родителям! У него ведь даже порядочных меховых рукавиц с
собой нет…
Он обмел рукой большой круглый камень
и уселся на него.
— Вспомним главное правило всякого
путешественника: если чувствуешь, что заблудился, сядь и переобуйся. Иначе
говоря, сядь, соберись с мыслями, успокойся и проанализируй ситуацию… Итак, что же мы имеем? Подытожим все плюсы и минусы
нынешнего положения… Начнем с минусов, ибо их
значительно больше, да и сами они значительно больших размеров, чем эфемерные
плюсы. Полярная ночь, можно сказать, уже наступила… Лег
снежный покров месяцев на восемь-девять и надежно прикрыл все ориентиры вокруг…
Скорее всего, с вертолетом Константиныча или с ним
самим что-то случилось, а без него найти меня здесь не сможет никто. Поэтому
рассчитывать на то, что меня отсюда в ближайшие полгода кто-то сможет вытащить,
не приходится. Палатки у меня нет — ураган изорвал ее в клочья. Надежной одежды
и обуви, необходимой для полярной зимы и ночи, тоже нет. Нет, кое-что, конечно,
у меня все-таки есть, но этого явно недостаточно. Продуктов питания на такое
время, даже с учетом добытых куропаток и жирного зайца, мне тоже явно не
хватит. Примус только один… если он выйдет из строя,
мне тоже крышка. Тем более что вертолетное горючее для «Шмеля» на самом деле не
слишком годится. Пока, правда, он как-то работает, но, во-первых, это
ненадолго, а во-вторых, головку его придется постоянно чистить… Еще… Тулай-Киряка, как известно,
самое волчье место во всей округе. Конечно, большая часть волчьих стай за
стадами диких оленей сейчас откочевала на юг, к границе лесотундры. Но даже для
тех, что остались, я вскоре стану легкой добычей. А если с побережья набежит
какой-нибудь шальной белый медведь, то вообще говорить не о чем. Правда… у меня
есть хорошее ружье и пара дюжин патронов с пулями и картечью. Но что это за
припас на девять месяцев… Фрамка со дня на день
совсем перемерзнет, так что воду я смогу получать только из снега, но для этого
его нужно будет непрерывно греть, а где я возьму столько горючего? Ну и как,
хватает у меня минусов для того, чтобы опустить руки?.. Пожалуй, хватает! С
лихвой… Теперь о плюсах. Их немного, но они есть. Я
здоров, полон сил и энергии, а главное, пока не упал духом. У меня вполне
приличное оружие и неплохой комплект боеприпасов. Он невелик, но если
расходовать его экономно и с умом, можно продержаться довольно долго. У меня
отличный спальный мешок, прекрасное теплое белье, надежные торбаза и очень
неплохой примус, а к нему — целая бочка авиационного горючего. Хоть работать на этом горючем примус не приспособлен, но все это
преодолимо. Но самый главный мой плюс — пусть и хромой на одну лыжу, но
настоящий каркасный дом, санный балок с печкой и запасом угля, обтянутый
изнутри портяночным сукном, который щедрое провидение послало мне в моих
охотничьих скитаниях. Расположен этот балок довольно далеко отсюда, километрах
в семи-восьми, если по прямой,
а с крюками и зигзагами, пожалуй, и все десять… и там-то меня уж точно никто
искать не станет. Но здесь, в долине Фрамки, где
меня, возможно, все-таки будут искать, больше недели я никак не протяну. Вот и
решай тут…
Он помолчал, закурил, а потом
саркастически ответил самому себе:
— Впрочем, чего тут решать-то… Можно
подумать, что у меня есть хоть какой-то выбор… Все же
совершенно очевидно: выжить я смогу только в найденном мною балке… Поэтому все
имущество мне надо умудриться как-то переправить на северо-запад, вниз, к
основанию каменного торта, через распадки, осыпи, острые скалы, где и в гору,
петляя в темноте, без каких-либо ориентиров, по памяти и наитию. И таких ходок
мне придется сделать не менее трех… или даже четырех. И одну из них — со
стокилограммовой бочкой горючего. Судя по всему, работать мне придется без сна
и отдыха, поскольку пурга, сорокаградусный мороз или туман могут свалиться мне
на голову в любой момент. И весьма маловероятно, что коварная природа будет
настолько любезна, что отпустит мне на этот трудовой подвиг более двух суток.
Так что, дорогой Иван Сергеевич, хватит рассуждать о вариантах, распускать
нюни, жаловаться на несправедливую судьбу и хныкать. Как говорила наша мудрая
партия устами своего впоследствии оскандалившегося лидера Никиты Сергеевича
Хрущева, цели определены, задачи поставлены; за работу, товарищи!
Он затушил папиросу, окурок аккуратно
спрятал в карман и стал осторожно спускаться в долину Фрамки
к своему разоренному ураганом лагерю. Дважды, поскользнувшись на снежнике, он
едва не загремел вниз, но на ногах все-таки удержался, решив впредь быть очень
осторожным, даже если для этого придется двигаться с черепашьей скоростью:
сломанная кость, растянутые связки или даже простая судорога мышцы — это для
него верная и мучительная смерть.
Собираясь в долгую и опасную дорогу
на равнинную тундру, первым делом он развернул пачку из-под «Беломора» (другой
бумаги у него с собой просто не было), две последних папиросы аккуратно положил
в карман, помусолил огрызок чернильного карандаша и
написал крупными буквами: «Я в брошенном геодезистами
балке, с западной стороны Тулай-Киряки, возле
отвесной скалы, напротив гор Бырранга, в восьми
километрах отсюда. Иван». Потом с помощью куска стальной проволоки прикрепил
эту записку к единственной оставшейся в целости растяжке от своей бывшей оранжевой
палатки таким образом, чтобы это послание не сразу завалил снег и не порвал в
клочья ураганный ветер.
Далее охотник разделил имущество на
части, чтобы никакая порция его не оказалась чрезмерно тяжелой. Ему предстояло доставить вниз, на равнинную тундру, к
благословенному балку, через распадки, скалы, наледи и осыпи много чего, при
этом следовало тщательно продумать, как он будет все это нести на плечах или
волочить по льду и снегу, ибо никакого транспортного средства у него не было, а
сделать его было не из чего.
В первую часть поклажи Иван определил
рюкзак с теплой одеждой, саперную лопатку, оружие с боеприпасами, сумку с
географической картой, спальный мешок с надувным матрасом и примус, который он
решил тщательно упаковать в чехол от своей разодранной и потому теперь уже
бесполезной палатки. Туда же он добавил топорик и посуду: чайник, котелок,
кружку, миску и ложку. Из продуктов вначале хотел взять с собой только чай и
сахар, но потом, после некоторого раздумья, добавил туда соль, спички и одну пачку
«Беломора» вместе с сохраненными окурками и двумя сиротливыми папиросами из
разорванной пачки, на которой написал свое послание.
— Даже если по какой-то причине
оставшаяся часть имущества и пропадет, пока я буду в путешествии,— сказал он
сам себе, — или если у меня не будет возможности потом
повторить этот маршрут, с первой порцией снаряжения в балке я какое-то время
продержаться смогу. А там — как бог даст…
Обрезав у палатки все растяжки, кроме
той, на которой было надежно укреплено послание к неведомому пока спасителю, и
накрепко связав их, он изготовил большую и прочную веревку для транспортировки
грузов и соорудил большой куль, крепко связав надувной матрас со спальным
мешком, поместив внутрь куля еще и добытого на охоте зайца. Ружье поначалу он
хотел нести в футляре, приторочив сверху к рюкзаку, но, поразмыслив, решил, что
на всякий случай нужно в пути иметь оружие под рукой, поэтому загнал в стволы
патроны, пристегнул ремень и повесил двустволку через плечо. Конечно, передвигаться таким образом было менее удобно, зато
безопасно.
— Если буду отсутствовать здесь
достаточно долго, — в раздумье протянул Иван, оглядывая останки своего
разоренного лагеря, — мне, пожалуй, могут нанести визит непрошенные
гости: песцы, волки, канюки и даже полярные совы. Поэтому добычу нужно
как следует защитить от них.
Он собрал мешки с добытыми
куропатками, уложил их на землю и завалил остальным имуществом, после чего с
помощью саперной лопатки наделал снежных кирпичиков, которыми огородил кучу.
Укрыв все брезентом и укрепив края камнями, взял примус и щедро полил снег
вокруг воздвигнутой кучи, чтобы запах бензина отпугнул зверей и птиц.
Бочку с бензином он решил все же
катить к балку не последним,
а вторым рейсом, поскольку без горючего было не выжить даже в дарованном судьбою
доме.
Иван вскинул себе на спину тяжелый
рюкзак, повесил на плечо ружье, поглубже нахлобучил
заячью шапку, завязав ее тесемки под подбородком, двумя руками ухватился за
лямки большого куля и, перекрестившись в сторону востока, отправился в далекий
и трудный путь, который предстояло проделать несколько раз.
На первый рейс до нового дома он
затратил более четырех часов. В дороге он несколько раз терял правильное
направление, плутал, возвращался назад и начинал движение с новой точки. Но
всякий раз находил нужные ему ориентиры и собственные указатели, выложенные
камнями и видимые издалека, которые указывали движение в обход препятствий или
к пологим спускам. А еще говорят, что русский мужик лишь задним умом крепок — и
кто только его надоумил оставлять все эти знаки ночью, на обратной дороге от
найденного балка к долине Фрамки… Как
он мог знать, что они впоследствии пригодятся? Что руководило им при этом —
интуиция, здравый смысл, трезвый расчет или просто русское авось?..
Поначалу небо было плотно укутано
облаками, ни луны, ни звезд не было видно, лишь снег, покрывавший все вокруг,
слегка подсвечивал кромешную тьму. Но на третьем часу движения поднялся
ветерок, который вскоре начал потихоньку развеивать небесную вату, и у Ивана
над головой начали появляться темно-синие дыры, украшенные звездами.
Несколько раз ему пришлось, взвалив
куль на плечи, преодолевать с ним горные преграды для того, чтобы потом снова
волочить его по льду и снегу. Преодолев небольшую седловину, Иван вышел к той
самой кромке горного обрыва, откуда десять дней назад он увидел у подножия Талай-Киряки-Тас брошенный дом. Приглядевшись, он ахнул, а
ноги его сами собой подкосились — никакого балка и вообще ничего такого в той
стороне не было.
— Что же мне теперь делать, граждане?
— спросил неизвестно у кого ошарашенный путник. — Нести всю поклажу назад? С
какой целью? Где теперь и из чего строить новый дом, в котором пережидать
полярную зиму? Но… самое главное — куда мог подеваться балок?..
Он уселся на куль с вещами, еще раз
осмотрел все вокруг и задумался, пытаясь понять случившееся. Сначала он решил,
что сбился с пути и вышел не туда, но все ориентиры были на месте. Всё было на
месте… кроме балка. Куда же тогда мог подеваться дом,
на который он так рассчитывал? Иркутские геодезисты давно улетели к домашним
очагам. А если даже и не улетели, то возвращаться назад, к засыпанному снегом
горному массиву, за нетранспортабельным теперь домом им никакого смысла не
было. Да и для того, чтобы починить «ногу» дома, им пришлось бы тащить сюда по
бездорожью ремонтную бригаду, оснащенную сваркой и газовыми баллонами, а где их
взять на Таймыре… Мало того, ничем, кроме вездехода, утащить санный
балок отсюда невозможно. Это под силу разве что космическим пришельцам с их
летающими тарелками.
— Этого не может быть, — твердо
сказал себе Иван Сергеевич, — потому что этого не может быть никогда! — и с
этими словами он стал спускаться вниз, чтобы разобраться в ситуации на месте.
Через два часа, устав до изнеможения,
несколько раз едва не сорвавшись с осыпи, чуть не упустив куль с постелью и
примусом в обрыв, но все же благополучно добравшись до цели путешествия, Иван наконец понял, в чем был секрет пропавшего дома. Как и
следовало ожидать, космические пришельцы были тут абсолютно ни при чем — хотя балка издалека и не было видно, на его месте
возвышался снежный сугроб, из которого торчала лишь печная труба, увенчанная
искрогасителем.
Через час с помощью саперной лопатки
Иван откопал дверь дома и расчистил пространство вокруг. Похоже
было на то, что прямо на дом приземлилась пронесшаяся по крутому склону
небольшая снежная лавина. Или направление ветра было таким, что снежная буря,
бушевавшая здесь двое суток, билась о вертикальную стену склона, потом
осыпалась вниз, прямо на балок, и намела поверх него порядочный сугроб… Впрочем, охотника это уже не интересовало. Он с трудом
открыл дверь и вошел в свое новое жилище, едва не споткнувшись о ящик с
солеными рыбами-маломерками, стоящий в тамбуре балка. Здесь же, рядом с ящиком,
лежали телогрейка, шлепанцы и кувалда со сломанной рукояткой, которые он в
прошлый раз догадался занести в тамбур, будто кто-то неведомый, но мудрый
руководил всеми его действиями тут, на Тулай-Киряке.
За что ему, разумеется, теперь причиталась благодарность.
Поначалу Иван собирался отправиться
назад, чтобы прикатить бочку с горючим. Однако вскоре понял, что сил для этого
у него уже нет. Риск не рассчитать свои силы и попросту не дойти полярной ночью
до долины Фрамки был, пожалуй, повыше, нежели
вероятность ухудшения погоды назавтра. Кроме того, путешественник смертельно хотел есть и спать, потому решил отложить второй поход,
чтобы перекусить, напиться горячего чаю и поспать пару часов.
Первым делом Иван зажег толстую,
слегка оплавленную свечу, все так же стоящую на столе рядом с потрепанным томом
«Робинзона Крузо», затем вышел на улицу и плотно набил чайник снегом, до
предела накачал примус, открыл вентиль и поднес к головке «Шмеля» горящую
спичку. Однако привычное гудящее синее пламя примус из своих недр не исторг — в
балке «Шмель» работать категорически отказывался. Примус и не мог заработать,
ибо в нем не было ни капли горючего. Взять его было неоткуда, поскольку все оно
осталось в старом лагере, в долине Фрамки. К счастью,
тут была печка, а в тамбуре оставался небольшой запас угля. Заодно можно было
протопить дом и проверить, как у печки с тягой и можно ли на ней вскипятить
чайник. Иван немедленно приступил к делу: в небольшой аккуратный совочек,
прислоненный к одной из ножек печки, выгреб золу, из тамбура принес сломанную
ручку от кувалды и настрогал с нее здоровенный пук
сухих стружек, а из остатка наделал лучины. Потом взял со стола свою давешнюю и
ненужную теперь записку, положил ее над поддувалом, сверху навалил гору
стружек, а на них веером сложил все лучины. Но прежде чем поднести туда зажженную
спичку, вышел на улицу (заметив при этом, что там основательно похолодало) и,
отойдя метров на пятьдесят, выкинул золу — не стоило гадить
там, где он собирался брать снег для воды, лучше все лишнее выбрасывать
подальше. То-то потом здесь ягель уродится — столько минеральных и прочих
удобрений получит тундра!
Огонь в печурке он разжег с одной
спички. Когда в топке заалело, принес из тамбура пару совков каменного угля и
засыпал его в печку. Вскоре в балке начало заметно теплеть. Иван тотчас же
поставил на печку чайник со снегом, — это следовало сделать сразу же, да вот не
сообразил.
Снег в чайнике быстро растопился,
после чего Иван добавил новую порцию снега, и вновь — под самую крышку.
Выскакивая на мороз, повторил эту операцию трижды — до тех пор, пока чайник
целиком не наполнился чистейшей водой. При этом Иван заметил, что дым из трубы
поднимается вверх столбом. Следовательно, тяга хорошая, на печурку можно
положиться.
Вернувшись в дом, Иван решил
освободить сковороду от остатков последней трапезы бывших хозяев, но с
удивлением и радостью обнаружил, что еда не пропала за это время, а просто
замерзла, потому, если ее разогреть на печке, вполне будет годна к
употреблению.
Затем он взял зажженную свечу и
отправился с нею исследовать внутренности тамбура. Все было свалено в большую
кучу, но в ней новому жильцу удалось найти много полезных вещей. Сначала он
отыскал фарфоровый чайничек — без ручки и со слегка отбитым носиком, зато с
целой крышкой, в которой была просверлена маленькая дырочка. Там же громоздился
здоровенный куб из плотной фольги, в котором прежде
хранились галеты. Теперь галет там почти не было, только на самом дне можно
было наскрести десятка два поломанных печенюшек, но и
это было благом при отсутствии у Ивана хлеба.
Покопавшись в рыбном ящике, обитом
брезентом, Иван выловил из рассола с полдюжины пузатых сижков,
здесь же, на щербатой разделочной доске, извлеченной из той же кучи, выпотрошил
их, вырвал жабры и убрал почки. Все сиги оказались икряными. Он очистил икру от
ястычных пленок и сложил ее в большую щербатую миску, чтобы приготовить
северную «пятиминутку».
Вскоре в тишине, прежде царившей в
балке, постепенно нарастая, вдруг послышался какой-то уютный звук, источник
которого охотник понял не сразу. Иван заглянул за печку — и понял, что это ожил
и запел чайник. Исстрадавшийся путник тщательно ополоснул фарфоровый чайничек
кипятком, повесил его на носик большого железного чайника, чтобы обдать
внутренности паром, засыпал туда пригоршню черного чая, поверх него сыпанул из
ложки немного сахара, а потом, сняв крышку с железного чайника, водрузил вместо
нее свою находку со всем приготовленным. Минут через пять все пространство
балка наполнилось запахом индийского чая, и Иван уселся блаженствовать.
Поначалу управиться с заварником ему никак не удавалось: горячий чай из отбитого
носика проливался куда угодно — на руки, на стол, на штаны, только не в кружку.
Но постепенно он приспособился — и уже через полчаса, насладившись крепким чаем
вприкуску с галетами, густо намазанными розовой икрой, не раздеваясь, улегся
поверх своего спального мешка, собираясь проснуться через пару часов.
Проспал Иван около
пяти часов, но
проснулся мгновенно, как будто кто-то толкнул его кулаком в бок. Было все так
же темно, однако печка была еще теплой, в ней сохранились даже два-три алых
уголька. Он осторожно раздул их, убедившись в том, что огонь добыть можно, и
решил пожертвовать портретом Аристотеля для того, чтобы вновь возродить в печке
пламя, рассудив, что мудрец из древности ему здесь совершенно ни к чему, без него
он вполне сможет обойтись — и сорвал с портяночного сукна, покрывавшего балок,
фотографию. Мудрец просто так сдаваться не хотел, уколов неучу палец — в
журнальный лист, вырванный из «Огонька», была воткнута швейная игла с
обмотанной вокруг нее суровой ниткой. В темноте, лишь слегка подсвеченной
отблесками углей из печки и светом луны, скупо мерцавшим через окошко балка,
разглядеть иголку с ниткой было невозможно.
— Вот и подарочек получил от гения…
через века, — посасывая травмированный палец, сказал себе Иван. — А то ведь ни
нитки, ни иголки с собой из дому не захватил.
Он нащупал иглу, вытащил ее, воткнул
в ворот рубахи и обмотал вокруг иглы нитку. После чего скомкал портрет великого
человека, сунул его в печь, принес из тамбура два кусочка угля, положил их на
скомканный лист и начал раздувать пламя, вскоре достигнув успеха. Затем он
поставил на печку сковороду с остатками трапезы прежних хозяев и примостил
рядом чайник с остывшим кипятком.
Жареный голец с картошкой и луком,
приправленный томатным соусом, оказался не только съедобным, но даже довольно
вкусным, несмотря на то, что простоял на столе около трех недель. Выходило так,
что суровый климат высокоширотной Арктики имел в наличии и кое-какие
достоинства. Например, холодильник здесь был совершенно не нужен.
Пора было отправляться в дорогу за
бочкой с горючим. Но прежде он развесил в тамбуре повялиться
выпотрошенных вчера сижков и вымыл посуду. Горячие угли в печке Иван заливать
не стал — тепло в доме он решил максимально беречь, а опасность пожара тут
отсутствовала напрочь.
Проверив одежду и обувь, набив
карманы патронами, он нацепил на плечи пустой рюкзак, взял ружье и саперную
лопатку и, снова перекрестившись, отправился в путь.
Дорога в долину Фрамки
была ему теперь отлично знакома, потому в этот раз заняла всего два часа с
небольшим, тем более что его сегодня подгонял серьезный морозец — длина хыха при этом, горизонтального столба пара изо рта,
составляла не менее полуметра, а усы, борода и ресницы путника сразу же
заиндевели. На знакомый перевал, с которого уже можно было разглядеть останки
брошенного им лагеря, он вышел как раз в тот самый момент, когда небо на
востоке начало выцветать, постепенно становясь из
черного темно-фиолетовым, а затем и темно-синим. Однако звезды на небесах
продолжали все так же ярко сверкать, а огромная желтая луна, слегка
скособочившаяся, по-прежнему заливала все вокруг жутковатым светом.
Вокруг разорванной палатки он заметил
много следов, в основном песцовых, но ни один зверь не посмел покуситься на его
имущество — запах горючего надежно охранял от любых посягательств. Записка на
палаточной растяжке тоже оставалась в целости, ее легко можно было развернуть и
прочесть. А сверху, на снегу, под которым скрывался рукотворный склад, все так
же лежала плоская плита известняка, на которой охотник отмечал дни своего
пребывания на Тулай-Киряке. Иван расстегнул чехол,
висевший у него на поясе, достал нож и поставил на плите еще две отметины —
одну большую и одну маленькую. Оттащив плиту в сторону, он раскопал схрон и переложил из него в рюкзак все оставленные там
продукты питания, две толстых стеариновых свечи, деревянный ружейный футляр с
шомполами, машинным маслом и протирочным материалом, а также предметы гигиены и
ракетницу с ракетами. Немного подумав, он добавил туда еще и точильный камень,
найденный на берегу Фрамки. Теперь из всего имущества
у него в разоренном лагере остались только мешки с добытыми на охоте
куропатками, которые он вновь закинул в большую кучу, обложил ее снежными
кирпичами, а сверху бросил все ту же плиту, вновь обильно полив горючим снег
вокруг. Крупы, макароны, сухофрукты, считал Иван — это все семечки, еда на один
зуб. Главное питание на севере — это мясо. Потому вернуться за охотничьей
добычей нужно было как можно скорее.
С помощью ножа и крупной окатанной
речной гальки он до отказа закрутил крышку на бочке, надел на плечи увесистый
рюкзак и отправился назад, катя перед собою почти полную стокилограммовую
бочку.
На обратный путь времени ушло вдвое
больше, а уж сил — вдесятеро. Несколько раз он останавливался перед, казалось
бы, совершенно непреодолимой преградой, на которую просто невозможно было
взгромоздить тяжеленную бочку, норовившую каждое мгновение скатиться совсем не
туда, куда было нужно хозяину, но всякий раз, собрав силы и волю в кулак, упрямо
двигался вперед, к цели. Первую половину пути он прошел практически засветло,
но уже к середине маршрута небо над ним стало быстро темнеть, зажглись яркие
полярные звезды.
Добравшись до заветного обрыва,
откуда уже был виден его новый дом, Иван решил отдохнуть перед самым трудным
участком пути — вниз, на равнинную тундру. Когда глаза путешественника как следует привыкли к ночному освещению, он, посмотрев на свой
балок, снова, как и в прошлый раз, ахнул: вокруг его дома бродили три какие-то
неясные, но явно живые фигуры.
— Этого мне только не хватало, —
изумившись, сказал он себе, — веселенькое тут местечко, не соскучишься! Кто же
это может быть? Для людей эти твари слишком низкорослы
и широки… Медведица с медвежатами?.. Чего ей тут делать… Олени?.. Откуда бы им
тут взяться теперь — все дикие оленьи стада давно проследовали на юг, к границе
лесотундры, туда, где побольше ягеля. Древний инстинкт
гонит диких оленей ранней весной к границе льдов, а осенью — к границе
лесотундры. И следуют они всегда одним и тем же путем, который пролегает
довольно далеко отсюда. Домашних оленей здесь никто не пасет… Полярные волки?..
Но не бывает таких крупных полярных волков.
Охотник проверил свое ружье, взял его
наперевес и стал осторожно спускаться вниз. Вскоре обнаружилось, что в гости к
нему пожаловали олени: два красавца рогача-сокжоя и
небольшая, явно домашняя самка-важенка, уведенная из родного стада. Судя по
всему, эти трое появились здесь потому, что у домашней важенки не было никакого
понятия о миграции, как у ее диких сородичей, а у дикарей-самцов инстинкт
продолжения рода оказался сильнее рассудка. Видимо, основательно вскружила этим
молодцам голову похищенная красавица. В общем, все как у людей.
Взаимоотношения человека, живущего в
тундре, с одомашненными оленями следует признать неравноправными,
несправедливыми и даже отчасти свинскими. Ведь каждое
домашнее животное получает от своего хозяина какую-то компенсацию за свой труд,
за мясо, шерсть или молоко — регулярное питание, особенно необходимое в то
время, когда самому животному добыть его не так-то просто или даже вовсе
невозможно; а еще — кров, уход и заботу, защиту от хищников, регулярное
освобождение от болезненных излишков молока. И только домашний олень,
который целиком содержит своего хозяина в тундре, не получает от него ничего.
Питается домашний олень так же, как и
его дикие собратья, ягелем, травой или грибами, и никакого корма оленевод для
своего стада впрок никогда не заготавливает, сам ничем животных не
прикармливает. И если дикий олень может круглосуточно пастись, где ему
заблагорассудится, и лакомиться всем, что найдет в тундре, в свое удовольствие,
то домашний — только в свободное от работы время и там, где ему позволит
хозяин.
Никаких хлевов, овчарен, конюшен,
коровников, а также укрытий или хотя бы загонов, никакой крыши над головой —
никаких специальных помещений никто никогда для оленей не сооружает, пасутся
они в тундре круглый год в точности так, как и их дикие собратья.
Олень (как домашний, так и дикий) —
животное стадное, а в стаде никакие хищники ему, в общем, не страшны. Полярные
волки убивают только больных и слабых, отставших от стада животных. И тут
судьба как диких, так и домашних оленей практически одна и та же. Даже собак,
охраняющих стадо, у оленеводов практически нет — на Крайнем Севере у собак
совсем другая работа. Стоит ли после этого удивляться тому, что особой любви к
людям домашние олени не испытывают, при малейшей возможности сбегая от хозяина
в безбрежную тундру. Особенно склонны к этому молодые важенки, которых уводят
из стада дикие и свободолюбивые кавалеры-сокжои с их
роскошными многоярусными рогами. Никакого труда им это не составляет — важенки
природным чутьем понимают, что от спаривания с этими красавцами у них родятся
здоровые и жизнеспособные телята.
Единственное, что получает домашний
олень от человека — это дым, защищающий его от свирепого тундрового гнуса,
комара и мошки. Перед этими маленькими кровососущими насекомыми олень
совершенно беззащитен. У него нет ни хвоста, ни гривы, ему нечем обмахиваться.
Гнус облепляет бедное животное двойным или тройным слоем, лезет в губы, глаза,
уши. Набивается в легкие при дыхании, иногда даже до полного удушья. Поэтому
дикие олени, сбиваясь в огромное стадо, в самом начале лета одной и той же
дорогой устремляются на север, к самой кромке большого льда, где их мучителей,
маленьких вампиров, практически нет. А стадо домашних оленей должно идти туда,
куда его ведут пастухи. И вся защита от гнуса при этом тоже ложится на плечи
человека. Недаром первое, что делают оленеводы при всякой остановке в пути —
разжигают несколько больших дымокурных костров, от
которых бывает хоть и не слишком много огня, но зато очень много дыма. Олени,
сбиваясь в кучу, лезут в этот дым и готовы стоять в нем сколько угодно, балдея, как от наркотика — дым для них давно стал символом
счастья. Вот почему, почувствовав запах дыма, валившего из печной трубы балка,
важенка, потеряв голову, устремилась к нему, а следом за ней отправились и оба
ее ухажера.
«Первым выстрелом беру важенку, — про
себя прикидывал охотник, подбираясь к своим беспечным жертвам. — Похоже, она
совсем молоденькая, может быть, еще нетель. Мясо у нее должно быть особенно
нежным и вкусным. Вторым патроном укладываю ближнего рогача. Хотя мясо его не
так вкусно, зато на нем должно быть много сала, а мне олений жир позарез
необходим. Главное, подобраться к оленям как можно ближе, стрелять в упор и
использовать не более одного патрона на каждого, потому что перезарядить ружье
и сделать вторую пару выстрелов мне наверняка не удастся. Можно, конечно, добыть
обоих рогачей и оставить важенку в живых, но одну ее сразу же приберут волки…»
Как и предполагал охотник, едва олени
заметили движущийся к ним объект, они не бросились наутек, а наоборот, несмело
зашагали к нему навстречу, чтобы понять, стоит ли его опасаться. Иван выждал
небольшую паузу и, когда до животных оставалось метров десять, тщательно
прицелившись, картечью выстрелил сначала в шею важенке, а затем — в голову
ближайшему к нему рогачу. Оба зверя тотчас повалились на бока и задергали
задранными вверх ногами. Третий же олень, мгновенно развернувшись, кинулся
прочь и через несколько мгновений растворился в темноте. Впрочем, судьба его
Ивана уже не интересовала.
Он вытащил свой нож, бросился к
поверженной важенке и одним ударом прекратил ее страдания, перерезав своей
жертве горло, откуда горячим густым потоком хлынула кровь. Еще живой
самец-рогач попытался подняться на ноги, чтобы избежать той же участи, но сил
на это у него не было. Олень лишь дернул головой, взмахнул ногами и, смирившись
с горькой участью, посмотрел на своего палача тоскливым взглядом. Вскоре все
было кончено и с ним. Теперь перед Иваном на окрашенном кровью снегу лежали не
живые существа, а просто мясо, продукт, жизненно необходимый человеку на
севере. Опытный охотник знал, что если из туши сразу же не выпустить кровь,
мясо будет не нежно-розовым, а темно-бордовым, и вкус его заметно ухудшится.
— Простите, ребята, — сказал он своим
поверженным, бездыханным жертвам, — но без вашего мяса мне тут не выжить. На
одних куропатках я долго не протяну, да и они у меня еще даже не дома. Ну а
зайца мне хватит дня на три-четыре, не больше.
После этого, не откладывая дела в
долгий ящик, он приступил к разделке добычи. Отнес в дом ружье, прихватив
оттуда топорик и мятый алюминиевый таз, стоявший под рукомойником. Иван не мог
позволить тушам замерзнуть, поскольку понимал, что на морозе его добыча через
несколько часов станет совершенно каменной, тогда с
нею будет уже не совладать. Сначала он отделил у оленей головы и ноги до
колена, потом ножом вскрыл обе туши и сложил в таз ливер — языки, печенки,
почки и сердца. Далее предстояло трудное, но важное дело — снять с оленьих туш
шкуры. Сунув кулак в щель между шкурой и мясом, добытчик начал продвигать
сжатую руку все глубже и дальше. Минут через сорок оба оленя, рогач и важенка,
были «раздеты», а их шкуры валялись рядом, на снегу, шерстью вниз.
Далее Иван решил отделить от мяса
оленье сало, пока туши совсем не окаменели на морозе. Сала на долгую зиму ему
могло понадобиться очень много — и нутряного, и подкожного. На важенке жира
почти совсем не было, зато слой сала на рогаче был
чуть ли не в ладонь толщиной.
Затем Иван отнес в тамбур балка таз с
ливером и вывалил его содержимое в один из посылочных ящиков, выстелив его
внутренность листами из журнала «Огонек». Отправившись к лежащей на снегу
добыче, он прихватил котелок, в котором варил похлебку и обнаруженную у
геологов трехлитровую банку. Эти емкости он набил салом: котелок и банку —
нутряным, таз — подкожным, после чего свою работу по обработке оленьих туш
посчитал законченной. Поначалу он собирался с помощью ножа и топорика быстро
каменеющие на морозе туши разделать на филей, грудинку, вырезку, пашину и другие составные части, но потом решил, что эта
работа часа на три-четыре, а он уже и так порядочно устал. А ведь его ждала еще
одна серьезная работа — предстояло спустить вниз бочку с авиационным горючим,
от которого во многом зависела вся его дальнейшая жизнь. Поэтому охотник
волоком протащил туши по снегу, одну за другой, к двери балка и поставил вертикально,
прислонив к стенке тамбура. Немного поразмыслив, вынес из
балка ящик с оленьим ливером и вывалил его содержимое в чистый мешок, который
затем поглубже закопал в снег рядом с тушами. Емкости с оленьим салом он решил
пока что оставить на морозе.
Порядочно устав, Иван зашел в дом и
уселся на постели, рассудив, что заслужил перекур. Но топить печку в этот раз
он не стал, решив лишь слегка перекусить и завершить начатое дело, спустив сюда
бочку и рюкзак. В тамбуре в бездонной коробке из фольги он разыскал еще
несколько поломанных галет, нарезал парочку подвялившихся сижков и все это
запил холодноватым чаем.
Путь от того места на обрыве, где
стояла его бочка с горючим и лежал рюкзак, до дома Иван вначале дважды проделал
налегке, без груза, отмечая крутые, опасные и сыпучие места и заранее
обдумывая, как при спуске избежать опасности и сохранить в целости драгоценный
груз. Лишь в третий раз, осторожно катя перед собою бочку, он благополучно
достиг своей цели.
Дома он первым делом под самую пробку
заправил «Шмель», иголкой тщательно прочистил его, продул головку и уже затем, перекрестившись, поднес к ней зажженную спичку,
предварительно накачав примус. «Шмель» чихнул, что-то неразборчиво пробормотал,
немного подумал, а затем выбросил слабенький голубой огонек, который некоторое
время колебался, обещая угаснуть, но вскоре окреп.
— Ну вот, так-то жить можно, —
радостно потирая руки, сказал довольный таймырский Робинзон. — Теперь я и без
куропаток не пропаду. Хотя сходить за ними на Фрамку
при случае нужно. Зря, что ли, на охоту прилетал… Да и
для разнообразия стола это тоже не помешает.
Затем он перегрузил нутряное сало из
котелка в сковороду геодезистов, а котелок тщательно протер и плотно набил
снегом, после чего, отрезав порядочный кусок оленьей грудинки от туши важенки,
стал готовить себе похлебку…
До отвала наевшись нежнейшего
оленьего мяса и напившись горячего бульона, Иван решил выспаться. Но прежде
надо было наготовить впрок как можно больше воды, заполнив ею все имеющиеся у
него в наличии емкости. Заодно примус, на котором будет растапливаться снег,
нагреет и помещение балка. Кроме того, нужно освободить таз от подкожного сала
— любая посуда для него здесь очень важна, другую
взять неоткуда.
Иван занес в дом с
улицы таз со смерзшимся салом, на минуту поставил таз на примус, а когда чуть
подогретая гора жира от металлической посудины отделилась, упрятал ее в заранее
приготовленный чистый мешок, который сразу же вынес на мороз и закопал в снег
рядом с «ливерным» мешком и стоявшими здесь же оленьими тушами.
Выполнив поставленные перед собой
задачи, Иван разделся догола, вывесил белье на мороз, а сам залез в спальный
мешок, завел часы и отправился в объятия к Морфею, решив в этот раз впервые за
последние дни не ограничивать себя и выспаться как
следует.
Проспал он часов десять, проснувшись
бодрым и свежим, с ясной и не озабоченной никакими проблемами головой. Выйдя за
дверь, Иван обнаружил, что на дворе существенно потеплело, но задул
юго-западный ветер, пригнавший стада перистых облаков, которые сгущались, не
обещая ничего хорошего. Было тревожно, как бы не началась
пурга, которая могла навалить в старый лагерь снега выше крыши — и ищи-свищи
тогда под ним добычу.
Позавтракав остатками вчерашнего
ужина, охотник старательно оделся, обулся и подпоясался, собираясь в очередной
поход. В пустой рюкзак он положил в этот раз лишь саперную
лопатку и крепкую веревку, связанную из кусков палаточных растяжек; повесил на
плечо ружье, рассовал по карманам ружейные патроны и отправился в путь,
намереваясь прибыть на Фрамку как раз к тому самому
сумеречно-светлому получасу, что отпущен ему теперь суровой северной природой
раз в сутки.
Знакомую дорогу, которую он, кажется,
теперь мог бы пройти и с закрытыми глазами, Иван преодолел быстро. Ветер все
крепчал, а на заметно посветлевшем небе появилась на западе огромная снежная
туча. Все признаки надвигавшейся пурги были налицо. Охотник понимал всю
серьезность грозившей ему опасности, потому решил поторопиться, но прежде обмел
от снега свою «календарную» плиту, ножом сделал на ней еще три зарубки — две
маленьких и одну большую, тщательно пересчитал получившееся, решив оставить
плиту в прежнем лагере, а в новом доме завести новый календарь. Затем, раскопав
рукотворную кучу, достал мешки с куропатками, тщательно перевязал, упаковал их
в единый куль и, не теряя ни минуты, отправился в обратный путь.
Не успел он, поднявшись вверх по
склону, перевалить первую гряду, как пошел густой снег. Сначала крупные белые
хлопья спокойно падали сверху вниз, затем густой и мягкий снег, постепенно становящийся
жестким и злым, подгоняемый к тому же свирепым и непрерывно усиливающимся
ветром, начал изменять угол своего полета и вскоре уже летел параллельно земле.
Идти же пришлось против ветра, который не только бил по слезящимся глазам, не
позволяя ничего рассмотреть, но и не давал дышать, обжигая свирепым холодом,
прошивающим насквозь все его многочисленные одежды. Иван под неукротимой мощью
стихии был словно голым — ничто его не спасало, он продрог до костей, а ветер
все продолжал крепчать, хотя, казалось бы, дальше было уже и некуда.
Уже через час все вокруг выло и
стонало. Ветер, как разбойник, свистел в три пальца. Пригоршни колючего снега,
превратившиеся в тысячи маленьких, но злых плетей, больно хлестали по лицу —
если бы не обильная щетина, его щеки и подбородок превратились бы в сплошное
кровавое месиво. Каждый шаг давался путнику с огромным трудом, но он продолжал
упорно продвигаться к своей цели, хотя давно ничего не мог рассмотреть даже на
расстоянии вытянутой руки. В какой-то момент он даже начал корить себя, что
напрасно отправился в путь из долины на равнину. Может быть, стоило там, в
горах, выбрав местечко поукромнее, за ветром,
закопаться в снег и переждать пургу. Он даже остановился, размышляя о том, что
ему стоит вернуться назад, но быстро сообразил, что половину пути он уже
прошел, потому возвращение бессмысленно со всех точек зрения. Но главное —
впереди его ждал дом, со стенами и печкой, на Фрамке
же ничего этого не было, была лишь реальная возможность замерзнуть насмерть.
Кроме того, тащить под гору волоком здоровенный куль Ивану было заметно легче —
обнаженные каменистые осыпи и скальные надолбы,
которые он с таким трудом преодолевал прежде, взвалив ношу на плечи, теперь
были покрыты снегом, утрамбованным ветром.
Последний час
обессилевший путник, превратившийся в огромный снежный кокон, брел до своего
балка чуть ли не ощупью, словно в бреду, используя каждую естественную преграду
как защиту от свирепого ветра и летящего снега. Опасней всего был путь вдоль
обрыва, когда он дважды едва не загремел под откос, но устоял на ногах и даже
свою бурлацкую бечеву с охотничьей добычей не упустил. И уже внизу, на равнине,
у подножия скал Тулай-Киряки, когда до балка оставались последние сотни
метров, Иван, теряя силы, упал на четвереньки, схватил зубами бечеву и пополз
по снегу, упираясь немеющими конечностями и волоча за собой охотничьи трофеи.
Вскоре он понял, что с добычей до дому ему не дойти, бросил куль с куропатками
и продолжил двигаться налегке. Уже почти ничего не соображая, он дополз до дома,
с трудом поднялся на те три ступеньки, что вели к
входной двери, сорвал со стены флаг, рывком ввалился в тамбур, свалился там без
сил и потерял сознание.
Сколько времени Иван провалялся в
бесчувствии, он не знал, но, наверное, не слишком долго, потому что снежный
кокон на нем не растаял, лишь превратившись в ледяную корку. Очнувшись, он с
трудом встал, отряхнулся ото льда и на ватных ногах шагнул внутрь, где,
впрочем, было не намного теплее, чем снаружи. Он присел к печке и обнял ее
двумя руками. Печка была лишь чуть-чуть теплой, этого было явно мало. Из древка
флага Иван плохо слушавшимися руками ножом нарезал стружек и нащипал лучины,
сложил в печку, добавил туда же выцветшее полотнище, которое смочил горючим из
примуса, и все это сооружение поджег. После того как жалкие дровишки вместе с
мокрым флагом взялись пламенем и начали бойко гореть, он набил печку кусками
каменного угля из мешка и поставил сверху чайник с водой. Потом снял с себя
обледеневшую одежду и развесил на просушку, а сам переоделся в то сухое, что
еще оставалось у него в запасе. Сверху он надел телогрейку и кожаные шлепанцы,
после чего уселся возле благословенного огня.
— Ну что же, — сказал он при этом
себе, — с новосельем тебя, Иван Сергеевич! Теперь тебе в этих хоромах
жить-поживать да добра наживать.
После того как вода в железном
чайнике закипела, смертельно уставший путник заварил полный фарфоровый чайничек
крепчайшего чая (на это ушла последняя порция из пачки со слоном); к двум
горстям крошек, добытых из галетного ящика, добавил малосольных сигов, к тому
времени уже основательно провялившихся в тамбуре; запил все это двумя кружками
горячего напитка, разделся догола, залез в свой волчий спальный мешок и
торопливо заснул…