Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 12, 2013
В «застойные» времена существовала в
нашей компании традиция: первый тост был: «Духовность! Духовность! Духовность!»
Троекратно повторенное, слово это придавало процессу выпивания
несколько туманный, но, несомненно, возвышенный смысл. В него вкладывали разные
значения, но причина была одна: желание вырваться из обыденности, найти свое
истинное предназначение. Лишенная ярких красок, городская жизнь была пуста и
скучна, а где-то там, за горизонтом открывались просторы, овеянные романтикой.
В 1960-х годах романтической считалась профессия геолога, им посвящали песни
знаменитые композиторы, а вскоре и сами они запели под гитару. В студенческих
компаниях распевали «Все перекаты да перекаты…», и эти нехитрые слова манили
подниматься в горы, сплавляться по рекам, петь у костра «а я еду за туманом, за
туманом», а вернувшись в свои НИИ, почитывать «самиздат», обсуждать
политические новости и маршруты будущих походов. Так прошли три десятка лет,
пока разом не кончились и застой, и НИИ, и самиздат, остались лишь туман,
безработица и бескормица.
Иное дело странствия в духовных сферах, которые для
простоты именовались просто «духовкой». Здесь путеводителями
служили переводные брошюры о всякой всячине: оккультизме, гностицизме,
астрологии, хиромантии, магии, йоге, буддизме, наполнявшие самиздат. За
неимением более основательных сведений они были руководством к действию, и
результаты не замедлили сказаться.
Однажды после выступления поэта Олега Охапкина его
спросили:
— Вы, судя по стихам, христианин?
— Православный я, — с достоинством отвечал поэт.
— Вот это жалко, — огорчился слушатель. — Сейчас уже
вся молодежь — буддисты.
— Неужели вся? — усомнился поэт.
— А вы приезжайте к нам в Калугу и сами убедитесь.
Известие, что вся калужская молодежь подалась в
буддисты, было из разряда «новостей духовки», равно как повальное увлечение
йогой по руководствам, почерпнутым из брошюр. Часами сидеть в «позе лотоса»,
медитировать, глядя на голубую вазу, пить воду через нос, стоять на голове —
было известно, что это путь к духовному просветлению, и неофиты не скрывали
своих достижений. Для непосвященных, при всем их почтении к просветлению, в
этом было много новизны. Однажды в гости к знакомому приехали из Москвы два
парня и девушка, практикующие Тантра йогу. Они объяснили хозяину, что выходят в
астрал с помощью секса, а поскольку девица была одна
на двоих, ей приходилось выходить в астрал в два раза
чаще. В остальное время она до одури пугала хозяина, появляясь голышом, но в
мотоциклетном шлеме, защищавшем ее бедную голову от напора космической энергии.
Впрочем, в Питере хватало и своих оригиналов. Так, поборник просветления М.
очень любил ходить в гости. Оказавшись за столом, он ставил перед собой две
банки — пустую и наполненную маслянистой травой, и, причмокивая, жевал траву, а
разжеванное выплевывал в пустую банку. Остальные гости тут же теряли аппетит, а
М. пояснял, что высасывает из растений животворную солнечную энергию.
Насосавшись, он вставал на голову возле стены и стоял так до конца вечера.
Гости мрачнели, но терпели, понимая, что это «духовка». М., безусловно, достиг
просветления, поскольку впоследствии чудесным образом сплавил за границу
скрипку Страдивари.
Запретные имена, идеи и мистические прозрения рубежа
XIX—XX веков, сведения о недавнем, в сущности, прошлом приходилось собирать по
крупицам, по редким упоминаниям, цитатам, комментариям, но искатели не жалели
сил. В середине 1970-х годов я познакомилась с одной из таких искательниц,
Ириной, которая приехала в Судак
к ученицам Рудольфа Штайнера, поселившимся здесь полвека назад и уцелевшим в
пору гонений на антропософов. А до этого, рассказывала Ирина, они несколько лет
были сотрудницами Штайнера и, по слухам, сохранили записи его лекций и письма.
Мы шли мимо виноградников и мазанок, свернули к блочному дому, и она сказала:
«Похоже, это здесь».
Лестницу покрывал слой слежавшейся пыли, пыль была и
на площадке перед дверью, в которую позвонила Ирина. Казалось, что в этом доме
никто не живет, но дверь открыла маленькая, стриженная в
скобку старушка и выжидающе смотрела на нас. Ирина поспешно сказала:
«Здравствуйте, я вам писала, просила о встрече, и вы согласились». Женщина
подумала и ответила: «Да, помню. Проходите в комнату, только разуйтесь». Мебель
в комнате была, что называется, с бору по сосенке: обшарпанный
канцелярский стол, кожаный диван, грубо сбитый стеллаж, напольные часы в
футляре красного дерева и акварели на стенах. Из соседней комнаты вышла вторая
старушка, они сели рядом, и стало заметно их сходство: хрупкие, блеклые, как
ночные бабочки, с одинаковым, подчеркнуто внимательным выражением лиц. Они
умели держать паузу, эти антропософские дамы, и Ирина смешалась и заговорила
почти просительно. В Москве сейчас огромный интерес к антропософии, регулярно
проводятся семинары, но проблема в нехватке литературы, особенно материалов,
полученных из первых рук. Они несколько лет были рядом со Штайнером, слушали
лекции и, возможно, сохранили конспекты, письма, записи — нельзя ли их
посмотреть и что-то скопировать. Старушки вежливо улыбались, но не спешили
отвечать, и Ирина сменила тему.
— Это у вас Волошин? — спросила она, указывая на
акварели.
— Волошин, — эхом отозвались они.
— Вы были знакомы?
— Знакомы… Может быть, чаю?
Это прозвучало как вежливый
отказ продолжать разговор, но Ирина не сдавалась. Конечно, их право
распоряжаться архивом, но нужно думать о будущем, они немолоды, и что станет,
когда… Они бегло переглянулись, и та, что открыла нам дверь, сказала:
действительно, были и записи лекций, и письма Штайнера, и переписка с друзьями
из Гётеанума, но все давно сожжено, хранить было
слишком опасно.
— А по моим сведениям, — возразила Ирина, — несколько
лет назад к вам приезжал человек из Германии и видел архив.
Услышав «по моим сведениям», старушки насторожились и
медленно, почти по слогам, повторили, что все сожжено. Возможно, они приняли
нас за гэбистов, а Ирина сделала последнюю ошибку,
предложив купить архив. После этого нас попросили уйти, и мы вышли на пыльную
улицу.
— Нет, вы видели! Они не понимают, что через
год-другой все окажется на помойке! — возмущалась Ирина. — В принципе у них нет
ничего ценного, только письма Штайнера, и будет ужасно, если они пропадут.
— Все-таки это их письма, и они вправе ими
распорядиться, — заметила я.
— Да нет никаких прав, — с досадой сказала Ирина. —
Они сами музейные экспонаты, какие у них могут быть права?
Я подумала, что эти хрупкие тени прошлого, возможно, и
живут так долго, чтобы сохранять свое бедное сокровище, но оценить их доблесть
уже некому. В конце улицы открывался вид на развалины древнего порта,
византийскую базилику, генуэзскую крепость. За два тысячелетия здесь сменилось
столько племен, народов, верований, событий, что энергия прошлого определяла
нынешнюю жизнь. Судак связан с современностью не больше, чем генуэзская
крепость с времянками возле стен, и белобрысые девочки, потомки послевоенных
переселенцев, зовутся здесь Афродитами, Дианами или, на худой конец, Анжеликами. Случалось, что и обитатели санаториев,
согревшись и разнежившись, начинали ощущать дыхание древности и предавались
странным фантазиям. Одно лето в Судаке прошло под знаком реинкарнаций:
в доме наших друзей то и дело появлялись люди, помнившие свои прошлые рождения.
Все они были вождями, королями, фараонами, феодалами, но почему-то особенно
часто — Нефертити. Когда очередной «Нефертити», директор универмага, потея и нервно хихикая,
живописал нескромные прихоти в его бытность женой фараона, мы решили, что реинкарнаций с нас довольно. Однако однажды я сама стала
жертвой своеобразной реинкарнации.
В 1960-х годах заметное место в советской культуре
занимали сюжеты об ученых, особенно о физиках, о них снимали фильмы, писали
романы, и образы талантливых интеллектуалов были на редкость привлекательны. От
них зависело будущее человечества, они с готовностью жертвовали собой во имя
науки и были ослепительно остроумны. Обитали эти избранные в особых местах —
академических городках, доступ в которые был открыт совсем не всякому, поэтому я
удивилась, получив письмо из такого городка. Его автор, физик М-кий, прочел
самиздатский сборник моих стихов и отзывался о них лестно. В следующих письмах
он рассказывал то о концерте пианистки Марии Юдиной, то о встрече с актерами
Театра на Таганке, то о фильмах, известных нам только по названиям, — у жителей
академгородков были особые привилегии. Так длилось
около года, пока не пришло письмо, которое я не поняла, хотя перечитала два
раза. М-кий сообщал, что прочел мое новое сочинение и хотел бы кое-что уточнить.
Например, почему я утверждаю, что Черчилль обитает на Сатурне за то, что пил и
курил сигары, откуда эти сведения? И как быть с Пушкиным, который любил женщин
и шампанское, неужели он тоже на Сатурне? Еще любопытнее ему показалось
утверждение, что негры черные, потому что произошли от дьявола, а Гитлер был
черным магом. Я читала и чувствовала, как подступает тошнота, и первая мысль
была — «посадят». Почему, за что посадят, — не важно, с этим у властей не было
затруднений. Странные вещи происходили и раньше: я получала письма, где на
конверте были лишь название улицы и моя фамилия, а однажды открытку из Вены с
текстом «Задание выполнил, как передать?» Приятель сообщал, что купил для меня
лекарство, но, судя по датам, открытку изучали больше месяца. За Черчилля и
Гитлера вряд ли посадят, а вот за негров вполне может быть, интернационалисты хреновы.
Но самым оскорбительным было то, что М-ский не усомнился в авторстве, хорошо же он обо мне
думает. Отвечать я не стала и скоро нелепая история стала забываться.
Однако через несколько месяцев пришла бандероль с
кипой машинописных страниц и письмом от М-кого.
Он укорял себя за оплошность, он не заметил, что у меня и сочинительницы
совпадают имя и фамилия, но отчества разные. Впрочем, он даже рад совпадению,
потому что моя тезка замечательный человек, она психолог, эксперт в области паранормальных явлений, кроме того, она участвовала в
программе подготовки космонавтов — очевидно, на случай их встречи с Черчиллем.
Работа Е. И., которую он по ошибке приписал мне, создана под влиянием Блаватской и сочинений Фламмариона
о множестве обитаемых миров. Я не стала выяснять, кто такой Фламмарион,
и принялась за чтение ее собственного сочинения — пьесы, которую М-кий
рекомендовал как лирико-философскую и просил прислать отзыв. О, какая тоска
накрыла меня с первых страниц, какие горести школьных лет, казалось, давно
забытые. У меня начисто отсутствовали способности к точным наукам, физика,
астрономия, алгебра, геометрия, формулы, схемы не вмещались в мою голову и
приводили в отчаяние. И сейчас я заново вспомнила серые обложки учебников и
свои унижения и беспомощность.
Тезка моя была человеком ученым и героиню выбрала под
стать себе — Гипатию Александрийскую, знаменитого
философа, математика и астронома… Действие происходило на кровле
Александрийской библиотеки, где Гипатия и Орест
объяснялись в любви, то и дело сбиваясь на посторонние
темы. Выглядело это примерно так: «Любимый, если косинус и синус…», затем
следовал монолог о синусе и косинусе, Орест развивал тему, и, придя к согласию,
они снова вспоминали о любви. Глядя на звезды, они рассуждали о строении
Вселенной, перемежая сведения из учебников нежным воркованием «любимый мой»,
«божественная», что вызывало легкую оторопь. Затем появился отец Гипатии, завел разговор об астрономии, астролябии и прочих
увлекательных вещах, но тут ворвалась толпа фанатиков-христиан, и несчастная Гипатия погибла от удара астролябией по голове.
Честно говоря,
я жалела не только Гипатию, но и себя, потому что
М-кий ждал отзыв, а написать, что и сочинение про Сатурн, и пьеса, и, вероятно,
все остальное — претенциозный бред, было невежливо. Я написала письмо с
вымученными похвалами, но М-кий, человек проницательный, разгадал уловку и
ответил, что, судя по всему, я недостаточно внимательно прочла пьесу и не
поняла глубину замысла. На том мы окончили диалог, потом я уехала в другую
страну и потеряла его из виду, однако через несколько лет получила весточку.
М-кий писал, что ушел из института, разочаровался в науке, потому что в ней нет
понятия «духовность», а именно она определяет настоящее и будущее мира. Сейчас
он занимается уфологией и паранормальными явлениями,
много публикуется, читает лекции, и число его единомышленников неуклонно
растет. Я не стала гадать, как духовность связана с летающими тарелками, потому
что продолжение письма было еще интереснее. В прошлом году они с женой,
известной мне Е. И., проводили исследования в Сызрани, и оказалось, что треть
ее населения — пришельцы из этих самых тарелок! Под гипнозом они рассказывали о
своей планете, о космических странствиях, а очнувшись, впали в отчаяние при
виде знакомых улиц и блочных домов и со слезами умоляли отправить их обратно.
Мне жалко этих бедняг, они ничего не знали ни о «духовке», ни о прочих
соблазнах, за что же сводить их с ума?