Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 11, 2013
Макшеев В. По собственным слезам, по
собственным следам… Листки из блокнота. — Томск, 2013.
Сложна судьба автора этой книги, потерявшего и родину
(Эстония), и семью, и чуть было и свою жизнь на рубеже 30—40-х гг., но
выжившего и обретшего новую родину в Томской глубинке, ставшего известным
сибирским, российским писателем. Сложна и книга, состоящая не столько из
«листков», в основном «блокнотных», с заготовками для рассказов и повестей,
сколько из человеческих жизней. Каждая из них В. Макшееву
интересна — пусть только одним эпизодом, подслушанным разговором, выслушанной
исповедью. В большинстве своем это, конечно, жизни горькие — что веселого может
быть в буднях бесправных, полунищих и полуголодных, потерявших на войне
здоровье, мужей и сыновей колхозников и колхозниц? Тем охотнее читаешь подборки
мозаичных «Листков из блокнота», вернее, из потока деревенской жизни, где грустное и комичное нераздельны генетически, только
подмечай. Такова, например, наивная самовлюбленность одного подобного
персонажа, который, рассказывая, «то и дело поглядывает мимо меня в висящее на
стене зеркало». Сама же книга остается все-таки зеркалом самого В. Макшеева, его несладкой жизни. Неслучайно и название книги,
и ее финальный рассказ-очерк — о прощании пожилых супругов со своей давно
заброшенной деревней. Наперекор этому минорному настроению даны иллюстрации Т. Бельчиковой, передающие авторскую ностальгию
по временам нелегким, но зато родным, пережитым.
Иванова Е. Александр Блок: последние
годы жизни. —
Санкт-Петербург, 2012.
Невыигрышная, казалось бы, тема — последние годы жизни
А. Блока скудны лит. произведениями
и не богаты событиями, — у Е. Ивановой превращается в захватывающее
повествование, благодаря тонкому слуху автора на сколько-нибудь важные
подробности жизни поэта этого четырехлетия (1918—1921). Воссоздание
«динамической системы блоковского мировоззрения»
переходит в воссоздание динамики всей его деятельности в самых разных
ипостасях: «Владимир Соловьев в дни Блока», «Блок и левые эсеры», «Блок и
большевистские декреты», «Блок в новом окружении», «Легенда о потаенном Блоке»
— вот лишь некоторые названия главок книги, побуждающих к ее неравнодушному
чтению. Многостраничная «Летопись служебной и общественной деятельности А.
Блока» в эти послеоктябрьские годы венчает этот интереснейший труд сотрудницы
ИМЛИ им. А. Горького, так не похожий на рядовые докторские диссертации, а
именно из нее эта книга и «выросла», по признанию автора. На радость серьезному
читателю.
Пасечник В. Модэ.
Повесть и рассказы.
— М.: Время, 2013.
Время становления державы хунну,
особенно IV—III вв. до н. э. — благодатная тема для
исторических романистов. Открывай Л. Гумилева и пиши, рассказывая в
соответствующем антураже, как хунну сначала терпели
набеги и притеснения сянбийцев, согдийцев-юэчжи
и китайцев великого Цинь Ши-хуанди,
а потом у них появился отчаянный Модэ, разгромивший
восточных соседей, покоривший саянских динлинов и кипчаков и создавший мощное государство. В.
Пасечник создал в своей повести только отряд юношей-«волков»,
у которых на вооружении, кроме дерзости и авантюризма «неуловимых», есть еще и
святое чувство братства и своей малой степной родины. Перипетии этих вылазок и
набегов против жестокого и коварного Модэ носят иногда почти игровой характер, где все и всерьез
и понарошку, как в телешоу или компьютерных играх, с «охотой на хунну» в «масках из лосиного рога». Больше преуспел В.
Пасечник в создании особой атмосферы — какой-то «сонной» полуреальности,
близкой фэнтэзи или «байкам из склепа» у ночного
костра. Чтобы убедиться в этом, лучше бы сначала прочитать цикл «Сны нагорного
кладбища», где безбилетников пришпиливают булавками к сидению, а «друг» по-пелевински оказывается зороастрийским
«друхш-ш-ш-шем», дьяволом-змеем. Книга, очевидно,
является для молодого писателя из Барнаула дебютной, со всеми издержками фэнтэзийных улетов, но и с
хорошими авансами по части умения живописать придуманное как реальное.
Закусина Н. М. Прикосновение. Лирика. — Новосибирск: РИЦ при НПО СП
России, 2012.
Это книга избранных стихов известной сибирской,
российской поэтессы, изданная к ее юбилею. Стихи и поэмы этого красивого томика
приятной 550-страничной толщины поделены на разделы: «Цветные сны», «У реки
Селенги», «Северные цветы», «Уроки сказки», «Сказочные страны», «Вы простите,
птицы и трава», которые дают представление и о творческом диапазоне поэтессы, и о ее предпочтениях. Главные из них — сибирская природа,
суровая, но по-своему красивая, родная уроженке Забайкалья, и потребность
любить ярко, широко, смело. Такая открытая всем ветрам лирика поэтессы и живет
по природному календарю: весны и зимы, июни и сентябри, дожди и вьюги так или
иначе, «в кадре» или «за кадром», соучаствуют в ее делах и заботах, чаще всего
сердечных. Наверное, потому, что Н. Закусина, со
своего «степного» детства получив «уроки Селенги» и «северных цветов», знает
наизусть, как ослепительны снега на перевале Шара-Азарга,
как метет под Диксоном пурга, а в туманный мороз «воздух — хоть мешками носи».
Лучшая же любовь — на грани сказки, где-нибудь в лесу, в избушке для двоих, где
чувства не могут быть мелкими, как в суетном и легкомысленном городе. А лучший
цикл на эту тему в книге — «костровой», с почти языческим поклонением огню, от
которого и «тепло», и «зло». Столь же обоюдоостра и любовь: героиня Н. Закусиной сполна отведала все ее горечи и радости, потери и
обретения, так что в критике ее принято называть поэтом любви и «безраздельно
властвующего женского начала» (А. Горшенин, автор предисловия). Но прежде всего
— она поэт инстинктивного чувства единства всего сущего, как едины весна и
лето, дерево и человек, Он и Она, а также Н. Закусина
и Новосибирск, теплых цветных рисунков которого (художник В. Курилов) так
удивительно много в этой внешне — «обложечно» —
холодной книге о любви ко всему сущему.
Кузнечихин С. Д. С точностью до шага.
Стихотворения. —
Красноярск: «Семицвет», 2012.
С. Кузнечихина можно было бы
назвать воинствующим провинциалом, если бы не было в этом какой-то снобистской
иронии. Но его стихи действительно состоят в конфронтации с той худшего рода «столичностью» (не обязательно московской), которая замкнута
на саму себя, на гедонизм и гламурность. Стихи С. Кузнечихина идут от самой что ни на есть «Руси» — слова
«забубенного» (в книге много и мучительно пьют) и собирательного, что для
нынешней голи перекатной, что для современных бояр, чинуш
и «братков», и для всех ее пороков и доблестей, корыстных и бескорыстных. При
этом поэт наделен красноречием не празднословия, а того краткословия,
которое может, и не желая того, клеймить и разить, бить точно в цель. Не зря в
названии книги есть ключевое слово «точность», а мы бы добавили, и «отточенность» строки и строфы. Таково наверняка многим
известное стихотворение «Русская тоска», где герой «выстрелил в свою тоску. /
Себя убил. / Тоска осталась». Может быть, поэтому С. Кузнечихину
особо удаются «портретные» стихи: «Судья», «Хозяин»,
«Изыскатель», «Зазноба» и мн. др., или «пейзажные» «Райцентр», «Мумия», «Речка Кача», «Уха», вплоть до «орнитологических» и даже «Из жизни
закусок». И только стихи-некрологи поэтам В. Абанькину, Н. Бурашникову, А. Кутилову, В. Прокошину и другим соратникам, говорят, как все очень
серьезно в поэзии С. Кузнечихина, и что он — из
«Приюта неизвестных поэтов»-«дикоросов», которых
«коробит от малейшей фальши» и которые «с точностью до шага» выверяют свой
нелегкий путь в поэзии.
В. Я.