Зоологическая быль
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 11, 2013
—
Семенем я бычьим торгую, — произносит Федор, и все вокруг замолкают — шутит,
что ли? Не замечали за ним никогда… Да нет, лицо серьезное — какие шутки!
Федор
сидит в центре стола. В правой руке вилка с соленым грибочком. Черный груздь. В
левой — рюмка с водкой. Запотела рюмка.
За
встречу!
—
Да, — опрокидывает он в себя и морщится — гадость та еще. — Такой вот бизнес у
меня с партнером — добываем семя бычье и продаем. Хорошее дело, выгодное.
Федора
я не видел пятнадцать лет. Как закончили школу в восемьдесят втором, так и
отрезало. А на дворе девяносто седьмой уже.
Здоровый,
ядреный, как соленый огурец из банки, хрусткий, на щечках розовый румянец,
словно на морозе в снежки играл. Голову держит немного книзу. Росту под два
метра, сутулится оттого. Молодой бычок, в общем.
Как
раскидала школа нас всех после десятого класса, так и не собрались ни разу
по-настоящему. Сначала, правда, пытались на линейку первого сентября приходить,
на последний звонок. Созванивались… Придешь? Приду. И Вовка придет. И Сергей с
Верой. Не знал, что они теперь вместе? Буду-буду! Ну да, к началу… В первый год
десять человек пришло, это из класса-то, где под сорок училось, во второй раз —
уже пять, потом три… И развалилось все… Извини, не могу, ребенок захворал… Я же
переехал, мне неудобно теперь, далековато… А я в командировке, в другой раз… Не
будет, говоришь, Сереги, тогда какой смысл мне приходить… Вот и все. Как
футбольным мячом по конструктору «Лего». Разметало каждого по углам. Кого-то
потом в институте видел: привет, ну как?.. а, на пару торопишься, ну давай,
надо как-нибудь собраться, созвонимся, ага… Кого-то в магазине случайно: это…
это Маша, жена моя, ну да, семью завел, дети скоро… Игорь Москву покорять
отправился, Боря — Израиль. А Федор… Федор совсем пропал. Вроде был человек — и
испарился. Как загремел в армию после школы, один со всего выпуска, так о нем
больше и не слышали ничего. Только поговаривали, что после службы обратно к
себе в деревню подался, колхозничать. Замкнуто живет, как суслик в норе, без
новостей. Да и какие из колхоза новости могут приходить, там новостей всего две
— неурожай и засуха.
Федор
в нашу школу из села попал. Деревня Федуловка какого-то района… или что-то в
этом роде. Там бы, наверное, и остался аттестат получать, только вот батя в
судьбе его все переворошил. Завод один известный, который комбайны выпускает, в
нашем городе то ли филиал открыл, то ли конструкторское бюро. Специалисты им
понадобились — те, что в комбайнах разбираются. А батя Федора, как выяснилось,
в комбайнах дока самый что ни на есть. Вот его и пригласили инженерам помогать.
В колхозе своем Иван Ильич на доске почета висел без малого двадцать лет.
Только фотографию меняли иногда — поначалу каждый год, потом уж раз в два года,
чтобы изображение оригиналу соответствовало. А потом и менять перестали — и так
все знают Ильича. Так бы до пенсии и провисел, но тут завод этот… В общем, сняли
батю с той доски и в город перевесили. Вот квартира тебе, вот место рабочее.
Семья, понятное дело, следом. Так Федор и стал городским жителем.
На
пятнадцатилетие выпуска Федор на «мерседесе» приехал. Тогда впервые почти все
прибыли. Кто на такси, кто на трамвае, кого супруг подвез. А Федор — на
«мерсе». Внедорожник, белый весь, аж глаз режет до зажмура. Не развалюха, каких
немало в начале девяностых народ себе понакупил, нет — новая. Видать, последняя
модель, денег серьезных стоит.
Заудивлялись
все, побалагурить решили, посмеяться над приобретением таким. Федор-то,
колхозник наш, ишь чего… Ты, Федор, чем вообще занимаешься-то?.. Коноплю, что
ли, на огороде растишь вместо картошки?.. Твоя тачка, Федя, или в аренду взял
на час?..
В
«мерседесе», между прочим, еще и водитель сидел — в очках, в перчатках, с
пробором ровным. Строгий на вид, как учитель школьный при ученике-шалопуте. Как
увидели такое — перестали смеяться. А Светка и вовсе губу закусила. Федор-то к
ней с первого дня неравнодушен был. А она…
—
Может, дождешься меня, пока из армии приду? — прощался он с ней тогда. —
Свадьбу сыграем… семья, дети. У меня в деревне дом остался, огород, хозяйство…
Светка,
поговаривали, в сторону нос; помада на губах, на ресницах тушь, в голове
каблучки-платочки — дама городская, а тут увалень в стоптанных башмаках. От
ворот поворот, как говорится. Он бы еще в валенках пришел женихаться, деревня…
А сейчас сидит Светка, лица на ней нет. Муж — неудачник, пьяница; говорят,
бьет. А тут Федор на «мерседесе». Тьфу, дура!
—
Не, не коноплей, — смущается Федор. — Семенем бычьим, вот. Машина? Машина моя,
купил недавно, ездить много приходится — по области, в колхозы, а дороги там, —
рукой машет, — сами знаете, какие там дороги… А с водителем — это чтобы выпить
со всеми вами нормально за встречу… Сколько лет уж не виделись… А если потом
подбросить, развезти кого, то подброшу…
Тут
все рты пооткрывали — ай да деревня!
У
Федора костюм светлый летний в клетку, галстук, ботинки белые, носки. Модный
парень — по тем-то временам. Хоть не парень уже, мужчина за тридцать. А в школу
когда пришел, в девятый класс, земля была под ногтями, стрижка под горшок, на
лбу неровно слегка — мамка торопилась, отхватила лишнего. Кофточка, вязанная из
серой шерсти. И заплатки на рукавах — там, где локти торчат. Протерлись,
видать. Колхозник и есть, права Светка. Еще ему чубчик на горячем гвозде
навернуть из-под кепки и гвоздику в нее.
—
Это Федя, знакомьтесь, новичок, будет учиться в нашем классе, — произнесла
учительница, — он вместе с родителями приехал к нам из деревни.
—
Федя, Федя, новичок, недорезанный бычок, — такой стишок срифмовал я тихонечко,
но услышали его все, естественно. Класс прыснул.
Учительница
глянула на меня с укором:
—
Саша!
Да
ладно, не со зла же — так, вместо приветствия…
Так
и привязалось за ним потом — бычок да бычок. Ведь и правда похож, сам знает.
После-то и обижаться перестал, а тогда… Яблоки розовые на щеках вмиг созрели до
красноты, вот-вот упадут осенним урожаем, подол подставляй.
Посадили
его на последнем ряду, за соседнюю парту. Куда еще дылду такого сажать, всю
доску загородит. Федор сел шумно, бросил портфель на пол, зыркнул в мою сторону
и дал мне в репу. Нет, не сразу дал, конечно… потом, после уроков. Хороший у
него удар, поставленный. В деревнях так драться не умеют.
Так
мы и подружились. А чего нам делить — не Светку же. Не в моем она вкусе. А что
в репу дал, так это по делу, я ж сам его первым обозвал. Впрочем, без фингала и
он не остался, неделю светил.
Учился
Федор так себе. Зато стабильно. Три, три, снова три… Будет дырка. Бывало, и до
двойки протирал. Тут же просто все, говорил я ему, вот интеграл, вот функция. А
он только руками разводил:
—
Хорошо вам, городским… Встаете вы дома утром — завтрак на столе, мать
постирала, погладила, убрала все. Школа во дворе или через дорогу перейти.
Вечером — кино, дискотека. Малина, не жизнь. А мне… Я с шести лет дома один.
Батя с утра на работу — в шесть уже косить, пока не жара. У матери тоже дойка
утренняя, до рассвета еще. До школы пять километров в райцентр — пешком все, пешком.
Туда час, обратно — столько же. В дождь, в снег… Из школы пришел, картошки
навернул с салом — и во двор, работать. Тут за свиньями убраться, там кур
покормить… Где на все время найти? Приходится учебе в ущерб. Сперва сестра
помогала, потом замуж выскочила, в другой город улетела… Потому и подотстал в
учебе — некогда мне в деревне с интегралами возиться было.
Так
потом Федор и учился-мучился. Ладно, учителя ему все прощали, тянули даже. Да и
бате Героя Социалистического Труда дали, депутатом стал. Не выгонишь же из
школы сына такого человека… А потом наладилось как-то — деревенская ухватка,
видать, сказалась. Да и я списывать давал…
Теперь
рядом гарный парень стоит. Над столом возвышается… как Джомолунгма. Рюмка в
руке — словно наперсток, не заметишь. За Федором тост. Примолкли все.
—
Мы — единственные в области, кто продает за рубеж бычье семя, — говорит Федор.
— У нас оно сертифицировано в соответствии с международными требованиями. Семя,
в смысле… Так вот… Про что это я… забыл… А-а… за начало начал, стало быть! За
него, за семя, основу земли нашей русской! В семени — сила! Вот.
Опрокинул
рюмку и покряхтел… Пелевина, видать, начитался. Если вообще фамилию такую
слышал в Федуловке своей. А речи-то произносить так и не научился. Девчонки в
кулачки прыснули, а парням-то что… Ну и дальше пошло — рюмка за рюмкой, рюмка
за рюмкой… Да здравствует семя… И Федор тоже… да здравствует. И только Светка в
углу сидит, молчит. Всю губу искусала, да до крови… И о чем раньше думала,
дура.
Не
люблю я эти посиделки школьные, что десять лет спустя. Потом двадцать…
пятьдесят… Приходишь — и видишь: эта постарела, эта тоже, у того — одышка,
лишний вес. У девчонок морщины под глазами, у парней — седина, живот. Ты вроде
еще вчера Алку любил, дышать не мог, пораньше вставал — и бегом к школе. И на
заборе, возле которого она пройти должна через десять минут, крупными буквами,
мелом, торопясь — неровно, да не беда — писал: «Алла + Саша = любовь». И
оглядывался, не увидел бы кто. Написал — и за угол, ждать, как пойдет. И вот она…
да не одна, с подружками. Остановилась на секунду, посмотрела, прочитала, глаза
щелочкой сделала. Улыбнулась — и дальше пошла. И ты тут невзначай: ой, привет,
привет… В школу? Пошли, нам по пути… Хочешь, портфель понесу?..
А
сейчас… Вот она, сидит… Раздалась вширь, волосы заколола впопыхах, под глазами
круги, замазать тональным кремом не удалось. Двое детей, муж бросил, весь дом
на ней. Смотришь и думаешь — а где та, которой записки в школе писал, делась
куда?! Вроде и она, а уж не та…
Но
это, может, только я так и переживаю. А остальным — им все равно. Сидят все,
захмелели совсем: а помнишь то, помнишь се?..
—
Федь, давай по-английски отсюда, не прощаясь… Водителя своего отпусти, пусть
домой едет. Прошвырнемся по улице — как тогда, в десятом, после выпускного…
* * *
—
Я ведь звонил тебе как-то. — Мы идем с Федором по начинающему засыпать городу.
— Хотел в гости позвать, в деревню к себе, в хозяйство. Я же колхозник.
Помнишь, как ты меня тогда приложил?
Я
машу рукой: кто старое помянет…
—
Я не в обиде, — успокаивает Федор. — Я ведь как колхозником был, так и остался.
Только название поменялось… как это… фермер или предприниматель. Настоящие-то
колхозники перевелись давно — кто спился, кто в город на заработки подался.
Живу я в деревне, дом у меня там с огородом, куры во дворе… Бычки вот теперь.
И даже грязь под ногтями та же, не вытащить ее уже никогда. Только костюм в
шкафу теперь висит. Даже два. Один летний, второй — зимний… Так вот, звонил с
полгода назад. Хотел к себе пригласить. Только меня тогда секретарша твоя
бортанула. Занят, мол, я передам, оставьте свои координаты.
Наташа,
понятно… Я зачем-то представляю, как Федор пытался мне позвонить. Он набирает
телефонный номер приемной — нашел в справочнике. Занято, еще раз занято, еще…
Наконец повезло. На том конце провода трубку снимает Наташа. Ее голос холоден,
но вежлив: алло, вас слушают… Я одноклассник, объясняет мужчина, мы пятнадцать
лет не виделись. Руководство сейчас занято, идет совещание, они не смогут
поговорить с вами. (Почему руководство всегда во множественном числе?)
Передайте ему, что я приглашаю приехать ко мне в деревню. Зачем, спрашивает
Наташа, объясните, пожалуйста, зачем, я тогда доложу. Какое-то время на том
конце провода тишина. Алло, алло, она уже хочет повесить трубку, но он все же
отвечает: кхе-кхе, как бы это выразиться, чтоб вы меня поняли правильно… Я
хотел бы продемонстрировать, как мы получаем бычью спе… ой, извините, бычье
семя… И снова тишина. Что-что, спрашивает Наташа, и в ее голосе, как в
коктейле «Б-52», к холоду подмешиваются искры, осталось только поднести спичку.
Наверное, ей послышалось — что добывают?.. Голос в трубке смущенно повторяет —
бычье семя… это… которое… ну-у… то самое, из которого телята. Твою мать, кричит
Наташа, вы там что, все совсем охренели — почему тогда в деревню, почему не на
экскурсию в публичный дом?!. Но кричит Наташа про себя, внешне она по-прежнему
вежлива. Она ценит свою работу, ей за нее неплохо платят. Я передам все
руководству, сообщает она Федору. Оставьте Ваши координаты.
—
Я и оставил, — пожимает плечами Федор.
Прошло
уже полгода… Черта с два передала!
* * *
Мы
идем через парк. У каждого в руке по бутылке пива. И откуда оно взялось, ведь
вроде выходили пустыми…
Про
бычков и их семя Федор может говорить часами.
—
Я ведь насквозь деревенский парень, — Федор немного смущается. — Ты ж помнишь…
Хоть на выставку достижений народного хозяйства выставляй. Если б не батя, в
город и не сунулся бы вовсе. Как школу закончил, так сразу в армию, долг родине
отдавать. Это городским — лишь бы откосить, а мы-то приучены, для нас,
деревенских, служба — норма. Из армии пришел, осмотрелся — на селе работы
никакой. Поумирало все. Подумал я, подумал… и в политех на механический
поступил — в армии-то все больше ремонтом машин разных занимался. Только
закончил, а тут и перестройка подоспела, кооперативы первые, челноки. Выживать
надо, семью кормить, а я уж женился к тому времени, сынишку родили. Начинал как
все — возил, продавал все подряд, от сигарет до мебели. Деньжат даже накопил
каких-то… Все думал, куда вложить. А потом познакомился с одним сумасшедшим —
это мне так в то время показалось. Он все какие-то истории про бычье семя
рассказывал — мол, есть такие особые племенные быки, герефорды и ангусы, но не
те, что у нас по деревням бегают, те маломерки беспородные. Племенных
специально разводят; они… как собаки породистые… или кошки… или нет, жеребцы
— им и цена в десятки раз больше, чем у наших бычков. Тот сумасшедший и
литературу мне принес про них. Быки эти, я тебе скажу, минимум тонну весят.
Здоровущие: взглянешь — и полное онемение всех четырех конечностей наступает.
Потомство от них другое совсем, крупнее и выносливее, да и у мяса вкус другой;
ну и качество… А если от быков этих телушки рождаются, то удой у них больше
раза в два от обычного. В общем, быки эти улучшают породу — вот главный итог. И
на селе нашем они нужны, спрос на них огромный, да и не только на нашем селе —
даже иностранцы готовы за них платить. Так вот… Бычков этих, производителей,
купить несложно. Они и в Америке на продажу есть, и в Канаде… да и поближе, в
Европе, можно уже найти. Только дальше-то что? Привозишь ты его на ферму, в
стойло ставишь — и что дальше?.. Как же он потомство-то будет производить? Нет,
конечно, можно все естественным путем делать, телушек бычку одну за другой
привозить — пусть деньги отрабатывает. Представляешь картину: просыпается бычок
поутру, глядь на двор, а там… Вот тебе, пожалуйста, из такой-то деревни от бабы
Мани Пеструшка. Вот от Зинки Буренка. Эти двадцать штук одинаковых и
безымянных, с номерами на боках, колхозные будут. А вот эту дед Михай подогнал.
И — очередь у амбара. А ведь все новых приводят… Кто последний?.. Просили не
занимать! Или — девочки, подождите немного, у товарища рогатого послеобеденный
отдых. Они-с сегодня не принимают… А если он обленится совсем?! Может же такое
быть?.. Да запросто! Это ведь еще не факт, что он каждую приведенную покроет в
тот же день — они, бычки эти, страшно привередливые порой бывают,
победительницу конкурса красоты в Псковской губернии им подавай. У меня в
детстве собака была — овчарка, кобель. Мы его на случку водили. Так он пару раз
отказался — не нравилось ему что-то. Вот и с быком такое может быть. А главное,
что естественным путем быку в год больше пятидесяти коров не покрыть, такая у
него, понимаешь, физиология. Это я в книжках прочитал. То есть, в пересчете на
дни, одна, так сказать, случка в неделю, прошу прощения за жаргон. Маловато
будет — с учетом непомерных расходов на его транспортировку из Канады.
Нерентабельный, по-нашему, бизнес получается. Вот и придумали всякие умные люди
хитрые современные технологии, как у быка семя забрать, сохранить его и до
соответствующей коровы довести в целости и сохранности. Как видишь, проблемы
здесь три. Самое простое — это хранение. Там все еще до нас придумали. Семя в
жидком азоте держат при температуре минус сто девяносто шесть градусов. Оно
лежит себе, как в анабиозе, и ждет, когда ему разрешат активизироваться.
Хранить это семя можно хоть сто лет — главное, чтобы температурный режим
правильный был, влажность и остальное. А как понадобится кому — пожалуйста,
искусственное оплодотворение крупного рогатого скота в условиях отдельно взятой
деревни. Это тоже все давно работает. Наука целая. И не надо ждать, когда у
бычка с телушкой все наладится и они соизволят друг с другом… ну ты понимаешь.
И таскать быка на веревке по области не надо, и коров тоже не надо ему
привозить. Никакого насилия, в общем. Так что дед Михай со своей Буренкой могут
быть спокойны. Все, можно сказать, дистанционно, просто — вот телушка, вот семя
замороженное. Получите, распишитесь. Корова ваша — семя наше. Хоть диэйчелем
заказывай, хоть почтой, хоть по Интернету, у кого есть. Деньги заплатил, семя
получил, а дальше — дело техники. Техника мне неизвестна, да и не мое это дело.
Там другие мастера работают, врачи ветеринарные. Для меня главное — семя до
адресата доставить.
—
В общем, уговорил меня этот сумасшедший, — продолжил Федор. — На деле-то он
биологом-генетиком оказался, доктором наук. Короче говоря, создали мы с ним
фирму, малое предприятие, он да я; я — главный, однако, потому как деньги мои,
на продаже сигарет честно нажитые. Взяли землю в районе в аренду, построили
загон для бычков, лабораторию, персонал наняли. Ну и двух бычков купили в
Канаде. У них цена заоблачная была, словно мы не быков покупали, а скакунов
арабских или… «мерседес» тот же. Я, когда последние счета оплачивал, чуть от
жадности не подавился — мне все казалось, что надули меня. В общем, решил, что
потерял деньги свои. Оказалось, что нет! Биолог мой неделю в лаборатории
похимичил, в одно место позвонил, в другое… К нам вначале немцы приехали,
потом голландцы. Потом он председателей всех ближайших колхозов объехал,
самогона с ними попил. Даже к вице-губернатору на прием попал. Короче, сбыт
наладил. И все… пошел бизнес. Поначалу ни шатко ни валко, а потом… как
раскочегарилось, только угольку докидывай. Мы теперь этого семени больше, чем
бабка деревенская семечек подсолнечных на базаре продаем. Очередь у нас —
месяца на три. Вся семя расписано, каждый грамм. В области мы пока единственные
по семенной части. Да и в стране таких немного. Расширяться хотим… Я на будущий
год еще двух бычков выписываю. Герефордовской породы.
—
Стой! — вклинился я. — Ты про хранение рассказал, про оплодотворение тоже… А
про главное-то чего молчишь — как у быка семя забрать? Это же не молока крынку
надоить, за соски не подергаешь.
—
Вот, — поднял вверх обе руки Федор, — вот тут мы и подошли к сути. — Он сделал
последний глоток, оглянулся по сторонам, обнаружил неподалеку мусорный бак и
аккуратно опустил туда пустую бутылку. Моя тара отправилась следом.
Сюрность
момента поражала: парк, двое пьяных говорят о бычьем семени. Хорошо хоть улица
была пустынна.
—
Саму технологию получения семени у донора — это так мы бычка по-научному
называем — держат за семью печатями. Изначально, конечно, мы хотели приобрести
ее вместе с оборудованием, но столкнулись со сложностями. Оказывается, в Канаде
и США есть какая-то доктрина о продовольственной безопасности, из-за которой
мне наотрез отказали в продаже технологии осеменения. Это, объяснили, ваше
личное дело, мы только бычками торгуем, а не государственными секретами. Вот
вступите в ВТО, тогда… А когда мы в нее вступим — это ж одному богу было
известно. Мы уж, честно говоря, хотели от контракта отказаться — зачем нам вся
эта техника криогенная, когда нет главного — понимания, как у бычка семя
забрать. Но тут уже моя очередь наступила. Вернул должок профессору, не все ему
деревенским мозги пудрить. Не зря же я «механку» заканчивал. В общем, решил я
изучить проблему семяполучения досконально.
Федор
достал из кармана пиджака сигарету и раскурил.
—
Сам знаешь, с человеком все проще. Пришел в лабораторию, картинки там по стенам
висят всякие, кино, музыка соответствующая… А чем бык от человека отличается?
Представь себе — ничем! Неделю в библиотеке я прожил, всю специальную
литературу перелопатил, все, что связано с бычьей физиологией, изучил. В
колхозе в загоне часами сидел, с быком разговаривал. Доярки, небось, решили,
что я рехнулся совсем. Представляешь, картина: коровник, мужик двухметровый на
перевернутом ведре, ноги подогнул — и у быка промежность изучает. Но не зря я
тогда время потратил, не зря. Сам теперь профессором в этом деле стал — лекции
читать могу. В общем, сделал я прибор, сам сделал — вначале один собрал, а
потом уж, когда на быках все протестировали и недостатки всякие исправили,
небольшой партией эти приборы выпустили, для внутреннего, так сказать,
пользования. Вскоре, кстати, канадцы проснулись, начали письма писать, что,
мол, доктрина изменилась, они готовы продать секреты за какой-то там миллион
миллионов — а нам уже без надобности, свой есть. Сегодня прибор этот — наша
гордость главная, камень краеугольный, без него все производство рубля
инвалютного не стоит. Когда мы с профессором испытали все и результат получили,
то даже тройную защиту на ферме сделали, круче шереметьевской таможни. Но
потом, когда запатентовали, расслабились — пусть приходят, покупают, нам не
жалко. Но, честно говоря, здесь рассказывать про наше ноу-хау несподручно. Это
как… как если б я балет «Щелкунчик» тебе объяснять словами начал. Тут видеть
надо! Совсем другой будет эффект. Так что… милости просим ко мне, на ферму,
тогда все вопросы сами отпадут. Приедешь?..
* * *
Ферма
Федора состояла из двух вольеров, административного корпуса с пристройкой и
большого огороженного пастбища.
—
Быки в вольерах живут, — объяснил Федор, — у каждого свой — теплый, светлый.
Все условия. У иных людей жизнь похуже будет. Мы бычков моем с мылом каждый
день, щеткой расчесываем. Чайковского ставим во время кормления. Штраус хорошо
идет, вальсы, и Моцарт. С остальными композиторами хуже дела обстоят. Один раз
решили поэкспериментировать, профессор мой исследования проводил для монографии
«Влияние музыкального сопровождения на процесс эякуляции». После одного такого
эксперимента чуть не потеряли мы бычков. Все нормально поначалу было, играло
что-то легкое, мелодичное, а под конец профессор Шнитке поставил, Альфреда. Две
вещицы подряд — «Жизнь с идиотом», оперу в двух частях, а сразу за ней — ораторию
для хора и симфонического оркестра «Нагасаки», в шести частях. Корма он тогда
навалил быкам и по нужде пошел. Хотел на пять минут, а тут живот прихватило —
весь в работе, всухомятку ест. Приходит — еще вторая часть оратории не
закончилась, а бычки оба-два на земле лежат, пена изо рта. Чуть не потеряли мы
их тогда. Наука, мать ее… Я сам Шнитке потом слушал, — сделал серьезное лицо
Федор. — Жестковато для меня. На любителя композитор. Точно — не для крупного
рогатого скота. Но все мелодичное на быков исключительно позитивно влияет. Так
вот… в вольерах у нас быки живут. В административном корпусе, собственно,
лаборатория, а в пристройке — полигон.
—
Что? — спросил я.
—
Полигон, — повторил Федор. — Это мы так его называем. Испытательный полигон.
Место для забора семенного материала, так сказать. Увидишь сейчас. Все сразу
понятно станет.
Федор
завел меня в чистое помещение.
—
Одевай шапочку, халат и бахилы — все как в больнице. Любой микроб, занесенный
со стороны, или иная зараза могут сильно все испортить. Быки — они нумерацию
мировую имеют. Как собаки породистые. На каждого — сертификат. Без сертификата
бык в цене сразу теряет больше половины стоимости. У него, как у «мерседеса»,
книжка гарантийная: техосмотр, обслуживание, страховка. Если заболел, то необходимо
запись в медицинской книжке делать. Можно, конечно, не делать… но если узнает
кто, что болезнь была, а ее не записали, и в международную федерацию сообщит —
быка списывать можно. Да что быка — на всю ферму штраф, а то и отзыв лицензии
на торговлю. Но даже если все по правилам сделал — и бык выздоровел, и запись
есть, то все равно болезнь на бизнес сильно повлиять может. Это пока мы
единственные в регионе, нам многое с рук сходит. Но только пока… Дальше будет
конкуренция. И чем здоровее окажется бык, тем выше стоимость его семени.
Короче, быку лучше не болеть.
Мы
зашли в административный корпус. Оба в шапочках и халатах, будто хирурги перед
операцией. Несколько шагов по лестнице, потом наверх половину этажа, потом
немного по коридору — и вот нужная дверь. Федор ее осторожно открыл — и мы
оказались в большом зале со стеклянной перегородкой в центре. За ней были люди,
тоже в халатах, медицинских масках, тонких резиновых перчатках. У каждого видны
были огромные очки на пол-лица.
—
Лаборатория. Международные правила, — объяснил Федор, — иначе нельзя. Из
агентства, которое сертификаты выдает, раз в год приезжают проверять.
Вторая
половина зала немного напоминала школьный спортивный зал. Дощатый пол, стены
выкрашены в синий цвет, окна без занавесок. Посередине — козел, будто мы в
школьном спортивном зале. Каждый в школе прыгал через такого.
—
Разбегаемся, — кричал нам физкультурник, — за метр до козла вытягиваем руки
вперед, упираемся в него и, сохраняя их прямыми, через козла перелетаем! Не
бойтесь, не упадете, я буду вас страховать.
Физкультурнику
было за пятьдесят, страховал он только девочек. Девочки учились в девятом
классе, им исполнилось по пятнадцать. Физкультурник подхватывал правой рукой
нижнюю часть спины каждой прыгуньи и не отпускал ее до момента приземления по
другую сторону козла. Некоторым девочкам это нравилось. Они глупо улыбались и
после прыжка убегали в угол спортзала шептаться с подружками. Через полгода
физкультурника перевели в завхозы. Причину никто не знал, сам же он предпочитал
на эту тему не распространяться. На освободившееся место прислали какую-то
девицу, сразу после института, мастера спорта по волейболу. Выступала она за
область. Говорят, большой спорт девице пришлось бросить из-за груди — на блоке
она постоянно задевала сетку, после чего подача переходила к сопернику. Именно
так на первенстве страны грудь не дала нашей области победить в финале. Через
козла, впрочем, грудь прыгать не мешала. Теперь на нового преподавателя
заглядывались мальчики.
—
Разбегаемся и сильнее отталкиваемся — не бойтесь, я вас страхую! — кричала она
им.
Мальчики
разбегались с удовольствием. Некоторые — по два раза. Можно я еще раз, говорили
они, у меня первый раз плохо получилось. Девочки по-прежнему шептались в углу.
Только лица их были напряженными…
Козел
смотрелся изрядно потрепанным, в нескольких местах из него торчали обрывки
поролона. Сверху была наброшена попона; поеденная молью, видавшая виды, она
перевешивалась с одного его бока на другой, создавая иллюзию седла. К задней
части козла — а какая часть у козла задняя? — была то ли привязана, то ли
пришита-приклеена обыкновенная мочалка из лыка.
—
Это хвост, — объяснил Федор, — тактическая уловка, имитация…
—
Зачем? — спросил я удивленно.
—
Сейчас увидишь, — подмигнул мне Федор и помахал кому-то — вводите, мол.
Только
сейчас я обнаружил, что в зале есть еще одна дверь. Высокая, шириной не менее
двух метров. К ней и было привлечено все внимание.
Минута
или две прошли в полной тишине. Слышно было, как звенит воздух. Но вот за
дверью раздались шаги, тяжелые и увесистые, от которых начал дрожать пол.
—
Командор? — пытался пошутить я.
Федор
покачал головой:
—
Малыш… Знакомься.
Дверь
распахнулась — и Малыш вошел. Точнее, его ввели на канатах четверо здоровых
мужиков… Впрочем, нет, все же это он сам привел их. Малыш еле втиснулся в
раскрытую дверь, наклонив голову с массивными рогами.
—
Сто восемьдесят в холке, — шепнул Федор, — он тут уже год, а я все не привыкну
никак.
С
мужиков лил пот, вены на их руках были напряжены, натянутые канаты готовы были
оборваться. Малыш поднял голову и обвел нас взглядом. Мне показалось, что Федор
стал меньше ростом. Было как-то неспокойно — у тореадора есть хотя бы плащ и
шпага, а у нас — только халаты.
Малыш
уставился на светящуюся за перегородкой лабораторию и начал хрипеть.
—
Не знаю, почему он ее не любит, — тихо пробормотал Федор. — Первый раз вошел
туда с разбега — торсида нервно курит в сторонке. Разметал все… С тех пор там
стекло закаленное, в три слоя, из пушки не пробьешь. Ну и двух лаборантов
поменять пришлось. Они сразу уволились, не выдержали нервного перенапряжения.
Малыш
метался взглядом. Лаборатория, я, Федор, стены… Не то! Взгляд остановился на
козле, точнее, на потрепанном и видавшем виды хвосте из мочала… Пять секунд,
десять… Ноздри Малыша раздувались, он наклонял голову то в одну, то в другую
сторону. Наконец он сделал шаг вперед, утаскивая за собой четырех
сопровождающих.
—
Молодец, — шепнул Федор и щелкнул пальцами кому-то: — Пошел!
Открылась
дверь, и один из лаборантов, похожий на астронавта, высадившегося на луне,
выскочил оттуда, сжимая в руках длинную палку, напоминающую деревенский ухват.
В ухвате лежал стеклянный цилиндр полуметровой длины, с конца которого свисал
пластиковый пакет.
—
Вот оно, мое ноу-хау, — послышался голос Федора, — американцы мне за него
миллион долларов предлагали, а я отказался — русские государственными тайнами
не торгуют!
Малыш
подходил к козлу все ближе и ближе. Десять шагов, семь, пять… Между ног Малыша
начинало расти, раскачиваясь из стороны в сторону, его мужское достоинство.
Федор
снова щелкнул пальцами — и ловкий лабораторный служащий привычно накинул
цилиндр на разросшийся до гигантских размеров отросток. На палке щелкнула
какая-то кнопка; цилиндр неожиданно тихо зашумел.
Глаза
Малыша округлились, становясь нежнее, и мне даже на какой-то момент показалось,
что из правого глаза быка выкатилась круглая блестящая слеза.
—
Ну, — прошипел Федор, — давай, родимый, не подведи меня! К нам, видишь, гости
сегодня серьезные приехали, посмотреть на тебя, порадоваться… Давай, милый, как
ты умеешь, — глянь, какую мы тебе барышню привели женихаться!
Бык
словно услышал слова Федора. Он низко наклонил голову, широко раскрыл пасть,
замычал так, что пуленепробиваемые стекла в лаборатории начали звенеть, и
бросился на несчастного козла. Лаборанты за стеклом привычно вздрогнули и на
секунду оторвались от своих пробирок. Бык вплотную приблизился к мочальному
заду, сильно раздувая ноздри, и встал на задние ноги. Секунда — и он обрушился
на козла сверху.
—
Вишь, как кроет! — снова прошептал Федор. — Я уж сколько раз видел, а все как
впервой… Это же картина прямо, художественное таинство! Мне даже жаль порой,
что мы быка каждый раз обманываем. Это как… мужику бабу резиновую дать —
результат вроде есть, а наслаждения никакого… Точнее, может, и наслаждение
есть, только с настоящим-то не сравнить. Одно нам прощение — что бык вроде бы и
не понимает, что мы его в заблуждение вводим.
Мощное,
мускулистое тело быка двигалось в эротическом танце — одно движение, второе…
Внезапно его словно пронизала судорога, и канаты ослабели. Бык обмяк, даже,
кажется, стал выглядеть не таким громадным. Прибор больше не шумел. Лаборант
осторожно отошел в сторону, почти на носочках. На конце цилиндра болтался
полный пакет с мутной жидкостью. Служащие смотрели на Федора, бык тоже…
Кончилось все. Такое вот таинство — дел на полминуты.
—
Уводите, — махнул рукой Федор, — скажите, что сегодня свободен.
Бык
понимающе кивнул, уставившись вниз с какой-то грустью. Домой, в загон… Сегодня
отработал — да, Федор?..
Из
лаборатории вышел другой служащий в халате и, отсоединив от цилиндра пакет,
унес его обратно. За стеклом началась суета. Цилиндр передали Федору.
—
Глянь, — Федор толкнул меня в бок. — Я же механик по образованию, сам
сконструировал. Длина — пятьдесят сантиметров. Цилиндр внутри полый, у него
внешний диаметр есть, сантиметров двадцать, и внутренний. Внутренний диаметр
можно регулировать — всякое бывает, размеры-то у всех разные. Технологически
все выглядит просто. Вот здесь расположен аккумулятор, на двенадцать вольт, — показал
Федор. — Хватает его надолго. В цилиндре между внутренней и внешней стенкой
налита обычная вода. Вода все время находится в теплом состоянии, подогревается
от аккумулятора — градусов тридцать семь… тридцать восемь. Почему-то именно
этот температурный интервал быку наиболее привлекателен. Я ведь разные
температуры выставлял. Эта — самая правильная. На температуру меньше тридцати
бык вообще никак не реагирует, еще и бодаться начинает. Выше сорока — тоже не
годится… горячо ему, что ли, — разве ж разберешь их… Я сейчас диссертацию думаю
писать. Название уже придумал: «Зависимость репродуктивной функции быка от
температуры окружающей среды». Это шутка, конечно, — Федор рассмеялся. —
Цилиндр крепится к длинной палке, ты видел… типа ухвата, что ли. Роль ухвата
двойная. Во-первых, держать, чтобы цилиндр не соскочил; а во-вторых, у него на
рукояти пульт управления. Когда режим «включено» стоит, то вода в цилиндре
начинает бурлить и циркулировать. Бык в такой ситуации, так сказать,
дополнительные положительные эмоции получает. Но главное, что при включенном
цилиндре еще и вибрация добавляется — и для быка вариантов дальнейшего
поведения не остается. Ну а когда выключено, то всё, конец фильма, ваше время
истекло, стук в дверь, бай-бай, детка, — Федор развел руками и по-детски надул
щеки. — Мочалка, кстати, из бани моей, три года ей мылся, а козел — тот из
школы деревенской, списали его, отслужил свое, — грустно добавил он.
На
ферме стало тихо. День близился к концу. За стеклом копошились лаборанты — у
них на сегодня еще была работа.
—
Жалко Малыша, — вздохнул я, — он на вас пашет, деньги зарабатывает, а вы его… и
не поощряете никак.
—
Во-первых, мы не только на карман работаем, — горделиво заявил Федор, — мы и
родине помогаем, России! — Он поднялся. — Чем больше Малыш трудится, тем
сильней наше стадо, тем выше удои, тем здоровей поголовье. Тем сытнее, выходит,
себя чувствует гражданин нашей страны. Бык это понимать должен! — Федор сел и
продолжил уже грустнее: — Поощряли мы его… точнее, пытались поощрить. Неудачно
только. Камень на душе с тех пор. Решили мы как-то под Рождество подарок быку
сделать. Корову привести. Настоящую. На огромный риск шли. Вдруг бык разницу
почувствует… понимать начнет, где цилиндр на ухвате и козел с мочалом, а где —
настоящая телушка. Это ведь как Моника Левински после резиновой женщины. Крах
тогда, конец ноу-хау… или быка племенного пришлось бы на мясо отправить. Но на
риск пошли, потому как жалко животное, уж больно оно ударно целый месяц
трудилось. Привели из соседней деревни корову… еле хозяйку уговорили — она
целый час кричала, что не дам, мол, кормилицу на эксперименты, она вам не
проститутка какая, да и я не сутенерша. И слова-то откуда такие знает… Но
деньги взяла, однако… Так вот, затащили ее — корову, конечно, не хозяйку — на
испытательный полигон, ну и быка вслед за ней ввели. Телушку, понятное дело,
никто заранее не предупреждал, какая участь ее ждет. Да и как объяснишь…
Хозяйка, правда, шептала чего-то на ухо. Еще и травку какую-то к ноге
привязала. Иван-чай, кажется. Привораживала, может. И вот входит бык. Он
ноздрями повел — сразу смекнул, что сегодня праздник в деревне. Не обманешь
зверя. Кинулся он безо всякого цилиндра на корову бабкину, попытался ее
покрыть… И тут конфуз случился — не выдержала буренка такой любви. Ноги у нее
подкосились от слабости, и рухнула она на пол. А бык, соответственно, следом за
ней шмякнулся. Разница в одном только, что она снизу, а он, извини, сверху. А
ведь это ж канадский бык, не наш. В нем веса-то в два раза больше. Потому под
ним сразу отбивная образовалась. Можно даже повару не нести. Я, когда маленьким
был, видел, как наши быки на пастбище коров кроют. Та стоит, травку щиплет, а
этот мужичонка рогатый к ней сзади пристраивается… Так я тебе скажу, что
некоторые коровы от травы даже не отвлекались в процессе… Будто им все равно —
бык там позади или слепень. Тем более что… процесс-то короткий. Раз-два — и
готово. Только вот канадский бычок оказался совсем не слепнем. В общем,
раздавил он корову — не насмерть, конечно, но до переломов. Осталась корова
калекой на всю жизнь, хоть гипс накладывай. А перед всем этим делом
старуха-хозяйка потребовала своего присутствия на полигоне — хочу, мол,
посмотреть, свечку держать буду, как дочь она мне. А как увидела
приключившееся, так в обморок по стене и сползла враз. Потом уж, как очухалась,
на быка с палкой понеслась — ирод, кричит, кормилицу мою единственную загубил!
А бык от нее наутек, мы такой трусоватости у него и не видали никогда. Бабка
после того случая чуть не помешалась — милицию вызвала, пыталась нас с быком в
изнасиловании коровы обвинить. Запишите, говорит, в протокол: Федор вместе с
Малышом мою Чернушку изнасиловать пытались. Милиционер аж пожалел, что приехал.
Так она, представляешь, до суда дело довела. Но суд нашу сторону принял. Ты,
говорит, бабка, деньги взяла? Взяла… Корову на веревке привела сама? Привела…
Тогда ты либо соучастница, по одной статье с ними пойдешь… либо заявление
забирай, а мы это оформим как несчастный случай на производстве. Забрала,
конечно, испугалась. Но нервов нам потрепала. Пришлось ей взамен новую телушку
покупать. А старую мы себе забрали… на колбасу. До сих пор едим. Может, и грех,
конечно, но не пропадать же добру. Старуха и вовсе на кладбище ее похоронить
хотела.
Федор
перекрестился.
—
Эксперимент наш тогда плачевно закончился — бык неделю на полигон выходить
отказывался. Мы уж решили, что все, комплекс у него сформировался — знаешь, как
у мужиков в молодости. Это по Фрейду — не получилось с женщиной с первого раза,
потом будешь всегда переживать, что снова не получится. Хотели и Малыша на
колбасу вдогонку пустить, а он, видишь, отошел вроде…
Федор
вытер взмокший лоб.
—
Второй раз решили не рисковать, — ухмыльнулся он, — чего телушек-то гробить
почем зря… Так что вся премия быку — морковка хрустящая. В день — полведра. Да
он и не в обиде вроде… Ну вот, — Федор словно извинялся, — собственно, и
все… Самое интересное ты увидел. Дальше дело техники и лаборантов. Из семени
этого бычьего они таблетки такие делают, со спичечный коробок размером. Это уже
на продажу. Из желающих племенной скот разводить даже очередь выстроилась. И в
России очередь, и за рубежом… С помощью этих таблеток коров и оплодотворяют. Мы
в год с одного только Малыша десять тысяч доз получаем. Представляешь, у Малыша
в год до десяти тысяч детей может родиться. Во как! А если бы ему Зорек и
Буренок наших водили по очереди, то, в самом лучшем случае, пятьдесят. Десять
тысяч минус пятьдесят — это сколько будет?.. Вот и я говорю — много… На эту
разницу и живем… А вы спрашиваете — откуда «мерседес»…
—
Ты к нам с Малышом заезжай, — провожал меня Федор, — дорогу теперь знаешь,
телефон тоже… Если приедут иностранные гости и захотят шоу наше посмотреть —
вэлкам, как говорится.
Мы
шли мимо ангара. Из окна на нас грустно смотрел Малыш. «Где они, мои десять тысяч
детей, куда их дели? — читал я вопрос в его взгляде. — Кого на забой, кого на
дойку… Хоть одного бы показали…» А может, он так и не думает совсем. Вдруг быки
совсем не умеют думать.
—
Я тут гостинцев тебе собрал, — протянул мне пакет Федор. — Колбаска… помнишь, я
про коровку говорил, что Малыш покалечил? Вот, стало быть, колбаска копченая,
молочко парное, творог, сыр самодельный — мы тут свое небольшое производство
маленькое, для себя исключительно… А это… — Федор покраснел от смущения, —
это вот ноу-хау мое, цилиндр, тот самый. Мы же… мы же на себе испытали, прежде
чем на быке пробовать… Лично опробовал — кому доверишь такое дело
ответственное… Очень всем понравилось, — он покраснел еще больше. — Ты не
смотри, что неказистый приборчик — безотказная вещь! Я токаря самого лучшего в
стране приглашал, чтоб его выточить. По моим чертежам… Может, конечно, японцы
бы лучше все сделали, дизайн был бы посовременней. Так не в этом же дело…
Дело в душе, в отношении. Ты не женат, смотрю, до сих пор… Вот и будет, чем
себя утешить… В общем, пригодится тебе эта штука, — продолжил Федор, — вот
увидишь. У вас, городских, работа напряженная, устаешь сильно, времени не
хватает ни на что… В шкаф положи — понадобится, меня тогда добрым словом
вспомнишь. Там инструкция внутри, в коробке… Разберешься потом, как диаметр
внутренний подкрутить под твой размер, не слишком оно сложно…
Так
и уехал я домой с пакетом. Колбаса, сыр, молоко… Вкусная колбаса была — помянул
Чернушку, ведь науке себя в жертву принесла. А цилиндр — тот не взял.
—
Тебе оно надобней, — хлопнул я по плечу Федора, — да и пополнение скоро,
герефордов новых привезешь… Запасные цилиндры всегда нужны. Вдруг что сломается
— не останавливать же процесс. Кредиты, опять же, отдавать. А я уж сам
как-нибудь. Или… или женюсь — а что, тоже вариант!..