Повесть
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 10, 2013
Хочешь
иметь сундук Нестора?
Получи
его подагру!
Часть первая
ЖЕРТВА
Глава 1
Владивосток.
Зал — битком…
Отхулиганил регтайм.
В луче — Сандра.
Чуть касаясь нот:
My funny Valentine!
Взрыв аплодисментов!
Sweet comic
Valentine,
You make me
smile with my heart.
Your looks
are laughable,
Un-photographable
But you’re my
favorite work of art…
Публика подалась вперёд. Мурашки по
телу.
Каждый слышит своё.
И сам ты, будто Моне, пишешь и пишешь
то впечатление, то лондонский туман, то маки в цвету…
Концерт перетекает в блюз…
Вот пепел, который мы сделали вместе,
Вот запах с печальным названием
«вчера»,
Пустая рюмка на фортепьяно
И где-то в области сердца — дыра.
Джаз-банд свингует.
Звук давленый. Ты сам по себе. А там просто: тум, тум… Ни прибавить, ни убавить.
Контрабас булькает болотным, банджо
шуршит соломенным. Клавиши залипают вязко, ударник песком сыплет, а саксофон
поливает и поливает коньячно-шоколадным…
Сандра Истомина.
Тёплая, плавная, грудной голос… Вкусная.
Что там мужчины! — дамы не могут глаз оторвать.
Сакс даёт певице передышку.
Эстрадная площадка — матовый пол из
кусков пластика. Под сценой огоньки.
Последний номер джокером из манжеты —
рок-н-ролл. И тут высоченный каблук попадает в щель между плитами. Улыбается,
поёт, а нога засажена намертво.
Всё! Пора цветы принимать.
Дёрнулась. Шпилька под корень — крык!
Оглянулась. Стоит каблук у стойки
чёрной рюмкой, издевается, подлец.
В финале танец. Задержалась на
мгновенье… Отшвырнула шузы и
босиком:
— Оne, two, three, four! Е-э!
Зрители: «Е-э!»
— О-у!
Эхом: «О-у!»
— Тэб-тэб!
Зал: «Тэб-тэб!»
Ошалела публика: топают, визжат, беснуются.
А Сандра — как вспышка на солнце:
— Оу! Йе-ссс!..
Крики: «бис!», «браво!». И снова:
«браво!», «бис!».
Фанаты в курсе — сцена усыпана
горькими хризантемами. Что ж, купайте её в аплодисментах. Она того стоит!..
И вдруг Истомина слегла… Ослабла до невозможности и даже как вроде рассудком
помутилась.
В одночасье расхотела петь и вольный джаз,
и терпкий рок-н-ролл. Концерты поотменяла. Без
повода, без причины, натурально, раздумал человек жить.
Глава 2
Нынешняя Сандра — наречённая
Александра — пела, казалось, с рожденья. К шести годам бойко солировала в
детском хоре.
Улыбчивый крепыш, вернее — крепышка,
встанет, подбоченится и ка-ак вжарит!
Совсем по-взрослому…
Слушаешь — и мороз по коже…
Настоящая, живая, поёт как дышит: вдохновенно,
искренне, с куражом. Тембр — один на миллион.
Солнечный ребёнок! Хохотушка сероокая, на щеках ямки, коса до пояса, нос кнопкой.
Про характер: норов
что надо. Да и безрассудство имеется.
Будучи подростком, Саша рванула с
друзьями в Тянь-Шанские горы. Жара стояла немыслимая: градусов под пятьдесят.
Асфальт плавился. Марево струилось над трассой. Мираж дурил
блестящими лужами. Вот вроде мокрое пятно, а подъехал ближе — нет ничего, как и
не было.
Ехали долго и весело. Две гитары и
барабанчик задавали ритм: умца-умца! умца-умца! Сашка зычно запевала, и компания, подхватив,
рвала глотки:
У окна стою я, как у холста,
Ах, какая за окном красота!
Будто кто-то перепутал цвета,
И Неглинку и Манеж.
Над Москвой встаёт зелёный восход.
По мосту идёт оранжевый кот.
И лотошник у метро продаёт
Апельсины цвета беж…
Вот так: с гиканьем и посвистом,
докатились они до места. Ребята выгрузились и расположились под вековыми
платанами на берегу Угама.
Бешеная речка. Стремительная, летит
она от ледника в долину. Бурлит, перескакивает через обломки скал. Вода безумно
холодная, пить невозможно — зубы ломит.
И никто в тот поток не лезет
купаться, хотя заводь удобная есть. Вот она — чаша прохладная, так и манит, так
и манит. Но не сунешься, даже думать нечего.
Костёр запалили, мясо на шампуры… Пока готовилось, разбрелись по окрестности. Пацаны сгрудились у берега:
— Чё,
мужики, слабо купнуться?!
— Ага! Давай! Ты у нас смелый.
— Да не дрейфь!
Рискни!
— Я чё,
больной на всю голову?
— Во сыкло.
— Да пошёл ты, придурок!
Саша стояла рядом, на валуне,
наблюдала, как мальчишки кривляются. И так тошно ей
сделалось, так тошно, взглянула на воду пенную… И…
внутри оборвалось — ах! — сиганула в поток! Яростное течение швырнуло об камни,
закрутило…
Друзья-товарищи даже среагировать не
успели.
Бросилась Санька в «ванночку» со
всего маху с головой, а как булькнула, сильно пожалела…
Зря! Эффект оказался чудовищным:
совсем не то, чего ожидала. Ки-пя-ток! Именно пламя,
а не лёд! Кожа полыхала, как от ожога раскаленным маслом.
Еле выкарабкалась…
Росла девочка в радости. Училась
хорошо, а в музыкалке — даже блестяще. Потом в
училище поступила, на джазовое, там взяла сценическое имя Сандра, как половинку
от целой Александры. А после училась в академии искусств на Дальнем
Востоке. Практически — в консерватории. И пела, пела, пела…
Влюбилась вовремя. Парень ей
достался, как верный конь: ладный, сердечный, разумный. Родила девочку-синичку.
И всё хорошо: карьера, муж, дочь…
Глава 3
Итак, легла тридцатилетняя Александра
Истомина умирать…
Расскажи такое, поверили бы? Вот-вот:
нонсенс!
Похудела на тридцать килограммов,
прямо-таки высохла на глазах. Улетучилось магнетическое очарование. Щёки
ввалились, под глазами тёмные круги, цвет лица из
нежно-персикового превратился в грязно-болотный. Румянец, будто лепесток,
ветром сдуло…
Живое слово «хочу» — испарилось. На
всё отвечала однозначно: «Спасибо, не надо». Ничего не надо? «Ничего».
Родные утомляли, друзья раздражали.
Еда сделалась безвкусной — трава травой. Ласку и нежность от любимого просто
терпела. Спать — не спит, бодрствовать — не бодрствует. Говорят, материнский
инстинкт сильнее инстинкта самосохранения, так даже Мать в ней уснула. На
ребёнка смотрела пустым взглядом.
Молодая, уверенная в себе женщина
стремительно угасала. Будто розу срезали, а в воду поставить забыли…
Супруг в панике бросился спасать.
Уложил любимую в больницу на обследование. Мало ли, может…
Пыхтели доктора нешуточно. Чего
только найти ни пытались: и просвечивали, и простукивали. Куда только ни
заглядывали!..
Анализов — ужас! — пробирок не
пересчитать. Аж лаборантка психанула: «Неделю на одну
вашу певичку пашу!.. Все тесты и пробы в норме. Вы б с диагнозом хоть как-то
определились для начала, чего так человека мучить?!»
Давай дальше крутить-вертеть. Вдруг с
головой проблема? Не удар ли? Может, падала? Или авария?
Нет, нет и нет…
Бывает ещё от нервов… Так и стрессов никаких не случалось. Специалисты всех
уровней и мастей нюхали, щупали. Через месяц в эпикриз написали: «здорова»!
Всё хорошо, это — правда. Нигде не
болит, не ломит. Только давление выбивается из нормы: низкое, патологически
низкое, с таким не живут…
Главный врач Главной больницы теребил
историю болезни.
— Ребята, больная не наша. Ей к бабке
надо…
Какие «бабки» в наше время?!
Оказалось, так думали только Саша да
Андрей. А приглядись внимательнее, оказывается, приколдовывает народ по сию пору,
на самом деле, ворожит помалу. Кто «присушивает», кто «отвороты» чинит, кто
«заговоры» нашёптывает. Если живёшь мимо всего такого, кажется, что ведовства и
не существует вовсе.
Андрей всё обдумал и постановил: идём
к экстрасенсам, колдунам, ведьмам, хоть к чёрту лысому, только б прежнюю
Александру к жизни вернуть.
Да болезная и не особо
сопротивлялась. По большому счёту ей было наплевать. Веди, раз других идей и
дел нет. Сарафанное радио подсказало, куда шагать, имеются знатоки-любители. Ну
и повёл Андрей жену ко всяким магам-чародеям.
Визиты до смешного
были похожи один на другой.
Образцово-показательная странность:
мрачный интерьер, затхлый запах, вычурный наряд. Нагромождение несвязанных
между собой предметов: хрустальные шары, свечи, страшные маски. На полках
несколько старых чучел: сова, ворон, змеищ-ща и задрипанный крокодильчик. Пещера Гингемы!
Только метлы за дверью не хватает. Тьфу! Оккультизм, одним словом. Мол, имейте
в виду, не шутки шучу — с космосом, или ещё с чем пострашней,
на короткой ноге.
Отвратного вида мадам в тюрбане,
увидев Сашу на пороге, отчего-то заюлила, засуетилась, потом, будто по лбу
ударенная, забурчала утробно:
— Стойте! Остановитесь! Дальше не
проходим. Низкое давление? Угу! Анемии нет?.. Плохо дело. Чёрная магия! Вам,
милочка, сделали «на смерть». Я лично не помогу. Нужно
искать колдуна, чтобы сильнее того был, который всё это провернул. А я не
камикадзе. Ни за какие деньги не ввяжусь. Хм-м…Себе
дороже. Прощайте!
О! Вот это правильно. Прощайте!
Александра брезгливо улыбнулась и — вон, на воздух:
— Бред! Бред сивой кобылы для наивных
бездельников. Самому ничего делать не надо. Пара пасов, пошептал, поплевал — и
ты вмиг здоровый счастливый богач. Древний способ выбивать деньги из ослов. Не
верю!
Всё так. Да только девица
чахнет, тухнет, тает… Пергаментная кожа, с серыми бархатными бляшками, как у
старухи, короткие обмороки. Бывало, заложит уши, шум в голове, будто в
приёмнике волну ловят и не поймают никак. Туман перед глазами, бешеные мошки
роятся, и — ах! — откроет глаза, а она уже на полу. Лежит, распластавшись, как
падала — не помнит…
Один раз дочку мыла. Затмило
внезапно, выронила ребёнка. А как очнулась, смотрит, стоит малышка в ванне на
четвереньках. Повезло, не расшиблась. Страшное дело…
Как долго всё это длилось,
неизвестно… Может, год, может, больше. Состояние овоща без желаний, чувств и
мыслей.
Андрей решил отправить Сашу в Ташкент
к родителям — погреться и на фрукты.
Глава 4
С утра в тот день солнце вышло — как
зверь на охоту, раскалёнными лучами распугало тени. Они в панике скукожились,
попрятались. А ненасытный Гелиос норовил всё спалить-сожрать.
Если так дело дальше пойдёт, к обеду мозги поплавятся.
Хоть ветер бы дунул, всё легче.
Александра лежала на софе под пледом,
свернувшись фигой. Её морозило в ту несусветную жару.
Опять не завтракала, покурила только. Мысли каруселили
круг за кругом: «Я скоро умру. Совсем недолго ждать… Вот
и хорошо, вот и правильно. Муж — умница, ребёнка на ноги поставит. Родителей не
бросит. И ничего не жаль. Всё у меня уже было. И было хорошо. Я скоро…»
И тут грохот из прихожей, кто-то
споткнулся, велик уронил и выругался раскатисто:
— Мать-перемать!
Это явился в дом чужой человек. Его
ждали. Турок лет сорока сразу повёл себя как хозяин. Подошёл к бледной
Александре, решительно сдёрнул покрывало, наклонился к заморышу недопустимо
близко, прямо нос к носу, и с улыбкой:
— Я колдун. Жить хочешь?
— Всё равно…
— Берусь! Моя!
Единственный раз в жизни Саша видела
такие глаза. Собственно, глаз-то никаких не было. Именно: человек без глаз.
Вместо них две огромные чёрные дыры. Без зрачков, белков, радужной оболочки.
Просто тьма бездонная.
Одет он в белую широкую блузу, лёгкие
штаны, шлёпки на босу ногу. И патлы — длинные,
вьющиеся патлы. Весь в испарине от духоты. Стоит, насмехается.
— Вооружилась? Молоде-ец.
Так! Значит в лифчике — молитва, похоже «Живые помощи». Нательный крест. Ну,
ладно, это как водится. В кармане — кусок свечного воска. Воск-то
с какой целью? Ну и булавки три штуки, куда без них! Сказать, где приколоты? О-ох!.. Смешные люди.
Действительно, за час до его прихода
матушка носилась по дому, выпучив глаза:
— Колдун, колдун идёт! Надо от него
охранку поставить.
Саша, как глиняная кукла с
нарисованным личиком, была безучастна.
— Зачем вообще звала, если беречься
собираешься? Мало тебе всяких бабок-гадалок по подвалам да чердакам, теперь ещё
и на дом вызов оформила. Тоже мне — «скорая помощь»…
— Не скажи, не скажи, Шурочка. Мне
его, знаешь, какой человек посоветовал? Такой человек, такой…
Такой зря не скажет.
Анвар, так звали гостя, осматриваясь,
продолжал:
— Все эти штуки для дилетантов. В
церковь легко вхожу, в любую. Ни ладан, ни звон колокольный, ни рака с мощами —
не помеха. А вот на кладбища меня не пускают. Ни на какие. Совсем. А ну, встань!
Работать пора.
И началось.
Александра посреди комнаты. Ощущение:
между полом и ногами устроен шарнир. Безглазый держит
свои ладони у её головы, не касаясь. Тело, как пустой мешок, будто висит между
полом — потолком, поворачивается, отклоняется. Производит круговые движения,
как юла. Потом позвоночник вытягивается струной вверх, и эту негнущуюся «палку»
Анвар заваливает то в одну, то в другую сторону под
немыслимым углом к земле. По всем законам физики должна упасть, а не падает.
Болтается перевёрнутым маятником. Невидимый шарнир держит надёжно. Это чем-то
похоже на марионетку. Подвесили несчастную на прозрачную нить и раскрутили по часовой.
Тёплый голос Анвара:
— Это случилось с тобой десять лет
назад. Вспомни! Женщина. Не христианка, не мусульманка. Иссиня-чёрная. Рост
средний. Фигура идеальная. Страдает астмой и тахикардией. Вспомни! Ты всегда
чувствуешь её присутствие. Вспомни!
Без запинки Саша выплёвывает:
— Нора! Это Нора…
— У тебя полбашки снесено… Понимаешь?!. Ага! Не понимаешь. Вспоминай! Она при тебе что-то
протыкала насквозь. Три цыганских иглы. Ты это видела. Может, мякиш, тесто,
воск? Говори!
— Яйцо.
— Плохо дело… Она брала у тебя
кровь.
Саша отвечала бесстрастно, отрывисто,
механически:
— Уши проколола. Сказала: «Дарю
серьги». Носить будешь. Я удивилась. Кровь хлынула. И сразу остановилась. Мочки
заиндевели. Она пузырёк дала. Жидкость мутная. Мажь, говорит, быстро заживёт.
Запах знакомый. Противный. Очень тревожное «лекарство». Мазать не стала.
Побрезговала. Я бельё гладила, дома. Плюнула на утюг. Слюна зашипела… Вот чем пахло. Уверена! В склянке была слюна. Её слюна.
Анвар загудел, замычал…
Продышался. Продолжил.
— Как ей удалось так широко покрыть
весь позвоночник водой заговоренной? Мыла тебя, что ли?
— Нет. Просто… Очень
просто. Подошла скрытно. Со спины. Я за столом сидела. Чай пила. Без слов.
Молча. Подкралась и спрыснула. Как на простыню. От затылка до копчика. Сказала:
теперь рядом будешь. Всегда.
— Плохо… Что съесть заставила, чего
ты не хотела?
— То яйцо. Что иголками проколола.
Раздавила скорлупу. Выдавила содержимое. Блюдце. Розовое такое. С золотым
ободком. А скатерть — в клетку. Знаете, желток растёкся… забавно… Цифра.
Чёткая. Девять.
— Не забавно. Потому как не девять, а
шесть. Число оборотня. Выпила? — турок начинал сердиться.
— Выпила. А почему… почему я никогда… никогда об этом
не вспоминала? Почему?..
Глава 5
Он отпустил. Её тело, чужое
незнакомое тело, студнем плюхнулось на пол. Переползло на диван. Страха не
было. Недоверие улетучилось. Неловкость рассыпалась. Александре нестерпимо
захотелось говорить.
— Это необыкновенная женщина!
Фантастически красивая, как Венера Милосская. Даже
лучше. Сильная, стройная, медовый голос. А улыбка —
чудо! Глаз не оторвать! Всё время смотреть и смотреть хочется.
Саша остановилась, прикрыла глаза и
перешла на шёпот. Вдруг заторопилась, будто испугалась, что опоздает.
Захлёбывалась своим рассказом, давилась, заикалась. Анвар
напряжённо вслушивался в каждый звук…
Элеонора Юрьевна Мергати
— Нора — работала педагогом по вокалу на джазовом отделении в музыкальном
училище. А Саша с детства мечтала научиться петь по-настоящему.
Выступала однажды Александра в одном
сборном концерте, от «музыкалки» прислали. И так
здорово спела, что публика вызвала её на бис. Аплодисменты, цветы, улыбки.
Обнимать кинулись даже чужие люди. Аж голова кругом
пошла. Сашуля, оглушенная
успехом, с букетом наперевес спускалась из гримёрки к
выходу. Тут у служебного входа останавливают дебютантку две незнакомые женщины.
Одна — богомол, сухая, долговязая,
нескладная. Мужик мужиком. Даже усы седые имеются. Голос скрипучий, будто
высохший, сразу понятно — с папиросой засыпает и с нею же просыпается.
— Я — Ирэна
Карловна Фиала. Декан музыкального факультета. Мы тут заспорили: на каком курсе
обучаешься? У кого?
— Не учусь. Собираюсь только.
«Насекомое» поворачивает свою
непропорционально крупную голову-пирамиду в сторону второй дамы. Та,
несомненно, чёрная пантера. Гибкая, хищная, беспощадная.
— Ну что ж, ты выиграла. С меня «Арарат».
Почему ты всегда права? Прямо бесит! Да уж! Честно говоря, такой экспонат раз
услышишь, запомнишь на всю жизнь. Сто раз себе говорила: не спорь с Норой.
Опять попалась! — она засмеялась, как закашлялась, и неожиданно резко к Саше: —
Курировать твоё поступление буду сама, — кивнув на спутницу, — а вокалом с
тобой займется Элеонора Юрьевна. Она у нас самый знатный специалист.
— А-лек-сан-дра… Нет, никуда не годится! Алекс-андра… С-андра! —
Нора покатала имя во рту, будто на вкус попробовала. — Я буду звать тебя
Сандра. И все будут называть только Сандра.
Тут женщина нежно взяла Сашеньку за
подбородок, приблизила, поглядела так, будто глазами глаза поцеловала. Потом
прижалась горячими губами ко лбу и отпустила…
С этого мгновения девочка была готова
сделать для Мергати что угодно: душу вывернуть
наизнанку! Преданность, обожание, поклонение…
Сразу столько событий в один день: и
крики «браво», и лучший педагог, и влиятельная поддержка. Конечно, девчонка
была вне себя от радости. Ринулась в учёбу, как в омут, с головой. Вот потому
все странности педагога воспринимала легко и с иронией. Мало ли какие загоны
случаются у творцов? Только б от занятий не отлучила!
Работали по системе йогов: растяжки,
правильное дыхание, умение быстро сосредоточиться. Новоиспечённая Сандра
принимала классические йоговские позы, выдувала из себя гекзаметром: «Гнев,
богиня, воспой Ахиллеса Пелеева сына».
Ну, и запела. Ещё как запела!..
Диапазон — закачаешься! Сила в голосе появилась крепче, чем у Фроси Бурлаковой. Фужеры в серванте позвякивали в такт, оконные
стёкла дрожали в испуге, люстра дребезжала…
В такие минуты глаза Норы сияли, она
облизывалась, как сытый кот.
Саша помолчала и продолжила:
— А странностей хватало. Погодите.
Всё-таки, почему это никогда не вспоминалось? Мы не просто подружились тогда,
мы сроднились. Как мать и дочь. Большая часть занятий плавно переплыла в
её дом.
Сломя голову мчалась Сандра на
занятия, руководствуясь только тревожной вибрацией под ложечкой: скорее,
скорее. Хозяйка, сидя за накрытым столом, наливала крутой кипяток в заварник. На вопрос: «Вы ждете гостей?» — Нора неизменно
отвечала: «Я тебя уже час зову»…
Однажды Элеонора задрала подол своего
чёрного шёлкового платья и указала на необычное повреждение бедра. На
тренированной ноге явственно была видна выемка в виде крутого полумесяца,
довольно глубокая, но без рубца. На вопрос ответила так: «Я — меченая. Вмятина
— след дьявольского копыта». Посмеялись…
— Погодите, она же… Она… Ой, мамочки! — У Саши появилось ощущение, что её память —
старый заброшенный раскоп, а Анвар — опытный археолог
— тщательно сантиметр за сантиметром роется в голове, отыскивая давно
потерянные предметы.
— Моя наставница делала ученицам
выкидыши. Сама видела, собственными глазами… Если срок
был маленький, до восьми недель, Норе достаточно было подержать ладонь у матки.
И привет! А если большой, то… На рынке покупала зёрна
жёлтой моркови. Стакан семян заливала стаканом воды и долго-долго кипятила.
Сутки, не меньше, без конца помешивала, наговаривала незнакомые слова. Пили ту
маслянистую тёмную жидкость мои однокашницы натощак. У девушки открывалось
кровотечение. А потом… Да, да. Роды. Если плод был ещё
живой, то… господи… о, господи! Она топила младенца в ванне…
Саша закрыла горящее лицо ладонями и
с шёпота перешла на голос:
— Как?.. Как это может быть?! А я
что? Я спокойно созерцала?!. Боже мой, какой ужас! От
меня ничего не скрывалось. Я — соучастник! Преступник!
Александру сдавило удушье. Видно
было: ей нечем дышать. Судорожно похватав ртом воздух, сорвалась на крик:
— По-че-му?!. Почему не испугалась? Не возмутилась? Просто молчала?..
А потом с лёгкостью забыла на десять лет?!. — молодая
женщина зашлась слезами. — Что со мной?!. Как же так?
Что это такое?! Я — тварь последняя!..
Анвар был беспощаден:
— Говори! Говори не останавливаясь!
Всё говори!
— Ещё… Нора ярилась на своего
начальника. Директор училища всё время требовал от Юрьевны каких-то отчетов,
объяснительных, выполнения большей нагрузки. Кричал, снимал премию,
менял расписание занятий, намекал, чтобы искала другое место работы. Они бесили
друг друга ужасно.
Однажды Мергати
произнесла в проброс: «Всё! Достал, гад! Пойду на
кладбище. Ему неповадно будет, остальным — наука».
Через месяц разлетелась страшная
новость: умер. Здоровый, сильный мужчина скончался от прободения язвы. Не
успели спасти. Это сообщение привело её в дикий восторг! Она хохотала, пела,
скакала на радостях. Потом схватила меня и стала вальсировать. «Ура!
Свободна!!! Получилось! Ай да Норочка! Ай да
молодец!».
Постойте! Я отдала ей косу. Свою девичью
косу. Ни в одной парикмахерской не брались стричь, говорили — жалко. Она у меня
ниже колен была. Добрая коса. Но однокурсница из зависти уговорила остричь.
Принесла с собой ножницы в училище и между парами отчекрыжила…
К чему это я? Ах, да! Элеонора Юрьевна велела принести ей волосы. Но для
чего? Не помню… Говорила что-то про шиньон. Какой
шиньон? Кому? Она забрала, а я забыла. Совсем забыла…
А вообще, это была я? Мне не
приснилось? Действительно — я?!.
А потом… Потом
Мергати отправила меня на Дальний Восток. Жить. Как в
ссылку. Ведь у моей семьи не было ни единого знакомого в той далекой стороне. Я
поехала. Вернее, сбежала. Мама с папой были против.
Ой, как против! Плакали, умоляли. А я… до сих пор не понимаю: зачем?
Глава 6
Колдун замер. Слушал, впитывая каждое
слово, может, и не слово даже, но впитывал, это точно. Время от времени хрустел
костяшками пальцев, разминал ладони, будто затекли. Не смеялся, не
иронизировал. Был собран, сосредоточен. Не перебил ни разу.
— Ты устала. Перекур.
Вышли на веранду. Курили молча.
Каждый думал о своём… Выпили по стакану холодной воды.
Вернулись. Анвар начал обстоятельно, не спеша:
— Первое и главное. Если коса зарыта
на кладбище, в могиле, и мы её не найдём, не вытащим — ты умрёшь! Ничто не
поможет. Слышишь? Ничто! Итак, пасьянсы некогда раскладывать,
давай поищем. Расслабься хорошенько. Руки-ноги не скрещивай. Поехали. Попробуй
представить погост. Любой… Только подробно.
Уж чего-чего, а фантазия у Сашки
развита — будь здоров! — до неприличия. А тут пыжится, упирается, даже холодный
лоб ладонью трёт. И ничего. Пусто. Никакого захоронения представить не может.
Серьёзно поникший Анвар
вроде как ухом что-то словил — вибрацию или ещё чего —
и вдруг встрепенулся, мощно выдохнул, вскочил, замер, будто соизмеряя
возможности. Резко заходил по комнате взад-вперёд. В нём явно разгорался азарт.
Пару раз хлопнул в ладоши, взъерошил слипшиеся от пота кудри. Его потряхивало.
Так дрожит охотничий пёс, напав на след.
— Тэк-с, тэк-с, тэк-с! Жадная. Оч-чень мило! Жадность и уверенность! Всех перехитрила? Ха!
А ты как думала?.. Безнаказанность, она ведь расхолаживает. Значит, не так безупречна, как самой видится. Значит, допустила-таки
слабину. Уф! Вот оно. Есть дырка! Иду на вы! Сразимся, лютая ты моя!
Александра совершенно ничего не понимала.
Только глупое ощущение, будто она — жертва.
Анвар говорил сам с собой, и девушка
почувствовала себя лишней во всей этой истории.
— Слушай, Сань, хочешь, скажу, почему
ты ещё жива? Причин три. Первая: у тебя деформация грудной клетки, врождённая. Мадам
промазала. Ну не попала, понимаешь, в сердечную чакру,
когда восковую куклу обкалывала. Вторая: надеялась, что энергия твоя поскромнее будет, хотя точно знала: пантере зайца не
пришлют…
— Почему вы её пантерой назвали?
— Потому что она в нашей иерархии и
есть — чёрная пантера.
— А вы?
— Я — тарантул, но это не важно, у
меня по-другому. А вот ты, радость моя, пума — горный лев. Это сильнее пантеры.
В сравнении с тобой она просто дикая кошка, мясо выбрала не по зубам. Не
перебивай! Мы же про причины говорили. Третья и главная ошибка Норы — это… Вот же наглая! Косу действительно пожалела и заказала
шиньон. Шиньон для себя. Выкрасила из русого в чёрный
цвет, на свой крысиный хвост привинчивает. Причём ежедневно. Молодец! И уж,
конечно, не полагает, что ты жива и дальше жить
собираешься.
В Сашин припухший висок колотилась
одна осязаемая горькая мысль: «Почему я? Я — почему?» И турок немедленно
ответил:
— Всё просто. Ей был знак: ты —
ученик. Целый год ведьма, ничего не скрывая, демонстрировала тебе, дур-рёхе, разного рода способности и Силу. Но ты так ни
разу ни о чём и не спросила, не заинтересовалась. Старалась тётка истово.
Злилась. Теряла терпение. Тебе, тупице, надо было
всего один раз спросить: «Как вы это делаете? Можно ль научиться?» Всё! Всё,
что требовалось!
Тщетно… Вы песенки петь хотели. Ля-ля, ля-ля!
Вам, видишь, не до чужих мучений. Ты, Сашенька, э-го-истка!
Шучу! Шучу! Не сверли меня своими
глазёнками жухлыми. Проще говоря, измахратившись о
глыбу твою бесчувственную, решила учительница, во всех смыслах — педагог: «С
паршивой овцы хоть шерсти клок!» О! Рифма: педагог — шерсти клок. Плохая рифма.
Ты ей выбора не оставила, понимаешь?
Вынесла тебе Нора, поверь, нелёгкий
приговор. Переживала страшно! Такой материал… Такой
материал пропал… — Анвар покачал головой, прищёлкивая
языком. — И превратила тебя… ни в зверушку, ни в лягушку, а просто в «мясо».
Чего лыбишься? Да, да, в «мясо». На нашем языке
«мясо» — это питание, еда энергетическая, как аккумулятор. Покручинилась,
погоревала и выслала отличницу Сандру куда подальше, чтоб глаза, гадость такая,
не мозолила. А память стёрла. По-другому — никак. Чисто-начисто
стёрла, как ластиком карандашный рисунок. Техниками она владеет — будь здоров!
Во-о-от. Такой вот будет мой диагноз. А
веришь ты в это или нет — мне глубоко начхать. Вообще,
ты лично — мне абсолютно безразлична. Я — воин. Охотник на ведьм. Работа у меня
такая, весёлая. Даже если сейчас скажешь «нет», уже ничего нельзя изменить. Я
ввязался!
Ещё раз перекурим на дорожку и
начнём.
Глава 7
Они сели на диван бок о бок. Сандра ничему не противилась. И они даже перешли на
«ты». Просто расслабилась, и перед её взором возникло отчётливое, будто
реальное, изображение.
Ни сон, ни туман, ни мираж —
пластилиновая мультипликация. Хотя нет. Это походило на ожившие восковые
экспонаты от мадам Тюссо.
Фон затянут чёрным сукном. В левом
углу — обнажённая фигура Норы. Красуется. Сверкает вставными зубами.
Анвар:
— Что ты видишь?
— Нора… улыбается… недобро… точнее —
скалится.
— Мы сейчас видим друг друга. Ей в
голову не приходит, что посмею напасть. Ещё бы! Она в отличной форме. Прогулки
не получится. Рано веселишься, голуба моя. Иду! Иду на вы! Так, «мясо», смотри
вниз, косу свою видишь?
— Да, вот она… цела и невредима… даже тесьмой перевязана… той же — голубой! Лежит
волною, как гюрза…
— Хорошо. Бери её в руку. Вяжи аркан.
Так, правильно. С одного броска накинь Норе на шею. Не промахнись! Попытка
только одна. Приготовились — ату её! Оп! Молодец! Держать! Держать, я сказал!
Сидит Александра, откинувшись на
спинку дивана, руки расположила вдоль тела, только мышечное напряжение,
эмоциональный накал и видения абсолютно реальные. Коса молнией обвивается
вокруг горла ведьмы и — оп! — петля затянута. Холёное лицо Норы начинает
раздуваться, синеть, деформироваться, как резиновая грелка под натиском
компрессора. Глаза лезут из орбит, шершавый фиолетовый язык вываливается из
разинутого рта, раздается хруст шейных позвонков и отчаянный хрип…
— Держать! Сейчас… внимание… Она
атакует! Поберегись!
Вдруг петля ослабевает оттого, что
восковое тело превращается в тушку чёрной взъерошенной кошки. Оскалившись,
животное кидается, впивается в Сашину глотку, отчаянно рвёт, грызет плоть.
Боль! Нестерпимая боль в районе шеи и грудины.
Голос Анвара:
— Не трусь! Терпи. Спокойно… Дыши глубоко… Я рядом, рядом… Хватай камень, он под левой
рукой! Бе-ей! Бей по башке что есть силы!
Действительно, через мгновение,
яростно сжимая булыжник, Саша сбивает с себя котяру. И… молотит, молотит, дробя
череп, кости в месиво…
— Ну, хватит, хватит… остановись,
неистовая… всё… всё… Да успокойся ж ты, наконец!
Побереги силы.
Дыхание у Александры сбито, будто
олимпийскую стометровку вжарила… Как
это может быть? Она же сидела не шевелясь.
— Вот молодец! Порадовала. Сработала
— лучше не придумать! Перекур. Давай, организуй чайку зелёного. У нас ещё дел невпроворот. Надо тебя латать, штопать и заглушки выбивать.
Слушай, если в тебе, в разрушенной, столько мощи, на что способна ты целая?!. А? Боюсь даже представить.
Он был доволен, улыбался, шутил.
Жадно пил чай без сахара. От еды отказался и ей обедать не велел. Полный
желудок силы отнимает. Потом, всё потом…
В голове у неё был такой сумбур,
такая растерянность… Мысли сталкивались и откатывались друг от друга, гулко
носились по чугунной голове. Представьте, стальные шарики в котле. Именно так.
— Устраивайся поудобнее.
И снова перед Александрой возник
чёрный квадрат. И снова началось «кино». Её состояние вряд ли можно назвать
трансом. Она же видит посуду в серванте, с улицы доносится смех, соседка жарит
блины. То есть она не где-то там — в параллели, а здесь и сейчас.
— Ну, не расхолаживайся. Начнём всё
сначала. Подробно представь то, что говорю, и мысленно поэтапно выполняй.
Срыгни выпитое яйцо. Так. Возьми скорлупу, собери в неё всё до капли. Хорошо!
Шпаклюем трещины аккуратно, тщательно. Ну, как яичко? Целёхонько?
— Нет. В нём шесть дырок. Это от тех
цыганских иголок…
— Значит, дырки? Ладно. Вставь иглы,
как стояли, и медленно вытаскивай по одной. Отверстия затянутся сами собой.
Курицу видишь?
— Да. Рыжая хохлатка. Бодрая, сытая, аж лоснится. Красивая, пёрышко к
пёрышку.
— Хм-м! Ладно. Подложи ей под брюхо тояйцо.
Ждать будем.
В молчании проходит минута, другая…
пятая…
— Проверим, высидела? Что видишь?
— Ой! Цыплёнок! Странный какой-то,
больной совсем… Не идёт, а ползёт. Голова сплющена. Мокрый, грязный… В
слизи он, что ли? Или это клейстер? Перья редкие, почти лысый. Вот привстал,
лапки волочит, хромой. Пакость, а не цыпа!
— Да уж! Весёлого мало… Кура —
Нора. Цыпленок — ты. Давай-ка ещё раз в скорлупу малого загони, и
прокатим по солнечному кругу. Поехали! С аппетитом гони, с радостью. Кати его, милая,
троекратно. И опять под наседку. Как, кстати, она себя чувствует?
— Это не та курица…
Совсем другая. Тощая, старая, немощная…
— Клади яйцо под эту. Ждём… Как результат?
— Не поверишь! Пушистый желторотик. Резвый, любопытный, скачет, пританцовывает. Хорошенький
какой!
И тут её резко вывернуло, еле до
ванны добежала, «со всех щелей», — как мазут, чёрная рвота, понос.
А как пронесло-вынесло, сразу полегчало. Измученная Саша встала под прохладный душ. Долго
стояла, с час, наверное. Когда вышла, Анвар взял её
за руку, усмехнулся по-доброму:
— Вот и ладушки! Вот и ладушки… Пойдём к зеркалу.
Александра бодро подошла к трюмо и…
оторопела. На неё из зеркального овала весело смотрит молодая, здоровая
женщина. Неужели это она сама? Румянец во всю щёку, как в юности, глаза сияют,
губы алые, и ощущение такое, такое — всемогущее ощущение! Размахнись — пробьёт
кулаком стену, крикни — стекло рассыплется вдребезги или… Уж
если разбежится — точно взлетит!
Колдун стоял рядом. По лицу блуждала
улыбка. Так бывает от хорошо исполненной работы. Он был по-настоящему доволен.
А потом они сели есть. Саша вела себя
дико: жадно хватала всё подряд, набивая рот. Шумно чавкала, вгрызалась в мясо,
обсасывала кости, облизывала пальцы. Оголодал человек! Анвар
тоже набросился на еду, как лев.
— Из дома не выходить трое суток.
Ничего ни у кого не брать и в дом чужого не вносить. Из квартиры ничего никому
не давать, даже щепотку соли. Ясно? И ещё. Никогда, запомни, никогда не
подставляй свою голову и спину чужим рукам. Никаких массажей ближайшие лет сто…
Глава 8
А как наелись вдоволь, понеслась
Сашкина душа по кочкам. Такой «болтун» нападает, если водки тяпнуть.
А тут — на трезвую голову, будто плотину прорвало.
Выяснилось, несколько лет тому назад
она виделась с Норой при странных обстоятельствах.
Сашенька с Андреем неделю как
поженились. В приподнятом настроении приехали в Ташкент устраиваться на работу.
Конечно, они мечтали о карьере в театре музыкальной комедии. Ребятам назначили
прослушивание по всем правилам. Дали время на подготовку, назначили
аккомпаниатора.
Молодожёны взяли клавиры оперетт Ивара Кальмана. Полистали, подумали и решили исполнить два
дуэта: Сильвы и Эдвина, Марицы
и Тасилло. Конечно, с претензией на ставку
солистов-героев. А чего стесняться?
Так вот. Пришли они в тот день в
репетиционный зал, значит…
Началось всё с перебранки: ты,
Андрюша, — так, я — этак. Нет, ты, Саня, так, а я — этак. Пока тональность
выбрали. Согласовали, в каком темпе петь. Всё решали: с танцем или без. Три
раза пианистка проигрыш исполнила, всё никак вступить не получалось. Не
клеилось. Поменяли мизансцену. Она на табурет влезла, вроде как в беседке
барышня. Андрей снизу колено преклонил. Во-от… Стоит, значит, Саша высоко, лицом к двери. Он — визави.
Запели…
Вдруг спину Сандры как кипятком
обожгло. Она вскрикнула и спрыгнула с «банки». Будто прижали от шеи до копчика
аппликатор Кузнецова (штука такая: лечебный коврик с натыканными иголками).
Именно — аппликатор! — первое, что пришло девушке в голову.
Резко поворачивается и видит:
из пустого дальнего угла к ним медленно приближается Нора. Вид у неё
ненормальный — отёкшая, с координацией непорядок,
голос сиплый, придушенный. Не поздоровалась, пальцем в Андрея ткнула,
прохрипела:
— Это твой мужик или партнёр?
Санька, не раздумывая: «Партнёр».
А меченая,
не глядя в их сторону:
— Зря ты сюда приехала… зря… Болею я… Как же я болею!.. Зря… Зря
ты сюда приехала… — и проходит мимо парочки, мимо застывшей девы у рояля, мимо,
мимо… и выходит в единственную из зала дверь.
Воцаряется тишина. Участников этой
странности будто парализовало. То ли дышат, то ли нет… А
уж про двигаться — и говорить нечего…
Первым очухался
Андрейка:
— Это кто?
— Моя Мергати.
Помнишь, я рассказывала? Мой педагог по вокалу в музучилище.
— Сань! Ты чего стоишь-то потерянная?
Совесть есть?! Даже не поздоровалась!.. Это ж, выходит, твоя Нора любимая.
Бежим за ней!
Хватает за руку и вприпрыжку по
лестницам — к служебному выходу. Женщина не могла далеко уйти. Спрашивают
вахтёра, давно ли Элеонора Юрьевна вышла? Куда пошла? Или ещё в театре, не
выходила? А тётка та — цербер, мимо неё муха не проскочит, — спокойно заявляет:
— Не было сегодня Элеоноры Юрьевны.
Она по пятницам распевки проводит в десять.
— Как не было?! Вы шутите? Она только
что здесь была. Вы, наверное, отходили.
— Никуда я не отходила. Не было её
сегодня. Не было и быть не могло. Не её это день.
Точка!
Вышли в задумчивости из театра. Стали
анализировать, как это Нора могла появиться на репетиции, если в дверь не
входила? От стены, что ли отделилась? Почудилось? Обоим? Они же не только
видели явно больную женщину, но и слышали.
— Почему ты сказала, что я не твой
мужчина, а просто партнёр?
— Не знаю. Автоматически. Нет, вру.
Нарочно. Почему-то испугалась, так вдруг испугалась… За
тебя испугалась.
И тут кошак
чёрный под ноги. Сел и в упор на них — мя-а-о! Оба вздрогнули, а Андрей тихо:
— Смотри, это ж… Нор-ра!
А потом был показ. Вдохновенное
выступление. Худсовет бил в ладоши, кричал: браво! Режиссёр лез обниматься:
нашел-таки двух настоящих героев. Теперь заживём! Классический репертуар в
кармане. Эти двое споют всё что угодно. И диапазон, и внешность…
Но тут случилось несуразное! Директор
театра ни с того ни с сего набычился, глаза кровью налились: нет, говорит, не
беру! Вы, мол, чудесные ребята, у вас большое будущее, но в моём театре
работать не будете! Ни за что!
Обрушился скандал-торнадо. Все — за,
он один — против! Визжал, топал ногами, рычал и плакал: нет и всё!
Худсовет гудел. Режиссёр стоял на
коленях, умолял, грозил убить, но директор, как рехнулся:
«Не могу, хоть режьте, не могу!».
Так и уехали из города ни с чем… Да и с опереттой было покончено навсегда.
— Анвар,
объясни, что это такое было? Андрюша — свидетель, он её видел, подтвердить
может. И про кошку ту сам сказал… Скажи, это
совпадение?
— Нет, конечно. Да ты и сама знаешь.
Кстати, ребёнка ты родила только благодаря мужу. Считай, он дочку и выносил, и
родил. Он у тебя — хранитель. Знаешь, бывают славные женщины-рукодельницы,
кухарки отменные, матери заботливые, и им попадаются в мужья обязательно хлыщи
ленивые и притом неумехи. Ни гвоздя вбить, ни утюг
починить. Лежат дынями на диванах, газетки почитывают. А вот если
мужик-сокровище, то баба при нём — ты. Ни сварить, ни заштопать. Хочешь, опишу
твоего Андрея?
Значит так: старше тебя на два-три
года, выше почти на голову, глаза серо-зелёные, волосы густые, тёмно-русые.
Конфеты любит, как дитя. Доверчивый, не то чтоб простофиля
совсем, а такой, который сам не подлый и в других гнусности не ищет. Чего ещё?
Любит тебя, балбеску.
— Почему это я балбеска?
— Да шучу, шучу…
Вот так подробно и описал Анвар того, кого видеть не мог. Очень точно обсказал и внешние данные, и привычки. Всё — в яблочко!
— …Приду проведать через три дня…
Держись!
Глава 9
Домашний арест давался Александре
нелегко. Энергия бурлила, рвалась наружу. Взялась за книжки любимые — никак.
Разве усидишь? Дико хотелось бегать, прыгать, двигаться. Належалась, видать, на
сто лет вперед. Эх, футбол бы погонять, или огород перепахать, или задвинуть
какому-нибудь бугаю в челюсть. Она жаждала простора, бури, грома-и-молнии!
А тут — четыре стены и тревожная мама.
Кинулась убираться в квартире. Бедное
жилище! Такого насилия оно ещё не испытывало! Чистила с остервененьем,
вылизывала каждый угол. Вываливала ящики-шмурдяки,
что копились годами, сортировала — нужное-ненужное
выбросить. Рвала в клочья старые справки-квитанции, билеты-газеты,
открытки-дневники. Мусор, мусор, мусор… Убиралась
вокруг и сама, вроде, чистилась изнутри.
Полы скребла, тёрла щёткой. Задрала
подол, встала на пол голыми коленками и мылила-пузырила белой пеной. И так
рассмешила её эта скользятина, что захотелось,
как в детстве, хулиганить. Распелась во всю мощь, вертелась фигуристкой,
валялась на мокром линолеуме сияющая и шальная, как прежде. Потом окупнулась — и дальше.
Оконным стёклам досталось по полной. Надраила так, что неясно — открыты створки или
закрыты. А как всё закончила, получила чисто физическое наслаждение.
Ну и… Дальше что? Сил не меряно, а
всего сутки проползли.
Терпела, терпела, да и не вытерпела… Решила маме помочь, на рынок с ней сходить, продуктов
купить на неделю. И чтобы не делать кучу рейсов, думает, дотащу всё разом.
Короче, напросилась в качестве гужевой силы.
Восточный город-базар, как всегда,
пел, гудел, спорил и заманивал. Отовсюду струились запахи восточной снеди. Её готовили здесь же, под навесами и без: плов, шашлыки, самса, лагман. Во все стороны тянулись улицы-ряды. Направо — специи, налево — орехи всех мастей, там — вяленые фрукты,
здесь — корейские острые салаты. Баррикады овоще-фруктов, зелень такая, какой и на свете не
бывает. Дыни возлежали на солнцепёке жёлтыми откормленными поросятами.
Покупатели хлопали их по бокам, приценивались, искусно торговались… А что? Хорошая арбакеша килограммов на пятнадцать потянуть может и стоит
— ого-го! Громоздились зелёные барханы арбузов.
Каждую гряду украшала рубиновая сахарная пирамида-нарез. И повсюду осы, осы,
осы…
Сашка шагала бодро, пробовала то там,
то сям сочный товар и улыбалась. Нагулявшись, прикупила солнечного сладкого
наслаждения: персики, виноград, инжир и переспелую вишню-шпанку. Шла, обвешанная тяжелыми сумками, легко, даже с известным шиком.
Встала у питьевых фонтанчиков фрукты вымыть — приятно по дороге жевать, пакеты
на землю опустила. Моет, о приятном думает…
И вдруг — блюм! — шлепок! Ледяная
вода струями потекла сзади по стройным ногам. Что такое? Как ухитрилась облить
ляжки? Оглянулась, за спиной стоит пожилая ухоженная женщина. Синее строгое
платье тяжёлого шёлка. Седая аккуратная причёска. Учительница — да и только! В
руке банка тёмного толстого стекла, старинная, такую
только в музее встретишь.
Незнакомка заговорила медленно с
каким-то призвуком, будто горное эхо. Голос слышно, а губы не шевелятся:
— Простите-е-е…
случайно-но… ненавижу-вижу общие
стаканы-аны, только из этого флакона-кона… не допила-ла-ла… плеснула-снула… на вас-ас… я не хотела-тела… Простите-спите-спите…
И пропала…
Матушка тоже увидела её лишь на
секунду, закричала, замахала руками. А Сашу накрыла слабость. Слабость и покой.
Медленно вытерла подолом ватные ноги. Покупки даже оторвать от земли не смогла.
Неподъёмные. Мама перехватила.
Двинулись к машине.
Звуки отдалились, запахи улетучились…
— Да что же это такое, в самом деле?!
Колдуны проклятые! Чтоб вам пусто было! Шурочка, голубушка, поедем в церковь.
Там помогут. В Госпитальную поедем, она намоленная.
Александра не сопротивлялась, устала
вдруг… Устала…
Глава 10
Подъехали к храму. Сашу пришлось
держать под локоть. Не моглось ей. Спина, руки, ноги
будто свинцом налились.
Отяжелела…
На паперти, как положено, сидели
нищие. Одно всклоченное существо невнятного цвета возилось у ящика. Поправляло
тряпки-пелёнки, демонстративно гулюкало. Сандра
шагнула, наклонилась над «люлькой» и тут же отшатнулась — кукла. Денег не дала.
Нищенка стала похабно визжать. Наткнувшись на безразличие, прикусила язык.
Рассекретили, чего уж!
Александра никогда не привечала попрошаек. Ещё в юности уверилась: все они мошенники. А вот
маменька, как раз наоборот, считала, что подавать нужно. Подавать, значит —
помогать, жалеть, сострадать. Подтолкнула Сашу к входу, а сама суетливо
рассовала по грязным ладоням мелочь. Ну, принято так, давно и не нами…
Вошли. Прохладный сумрак словно
спеленал Сашу. В церкви было пусто и гулко. Зачем они здесь?.. Захотелось
прижать спину к стене. Почему так неуютно, зябко? Стояла, стояла, а потом
медленно двинулась к иконе Николая Угодника. Поставила свечу. Огонёк, как
обрывок шёлковой ленточки, заметался. Неожиданно для самой себя зашептала:
— Живый в
помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго
водворится…
От бабушки слышала, не предполагая,
что так хорошо запомнила. Бессилие и тревога не отпускали…
Сперва по спине пробежал мятный холодок, а
потом резкий ледяной вихрь. Сашенька оглянулась.
Прямо на неё, на бешеной скорости,
неслась женщина лет тридцати. Гренадерское телосложение, белое кримпленовое
платье, голые мощные руки, неприкрытые оплывшие колени. Густая грива цвета
старого сена — так выглядят волосы, загубленные пергидролью.
Лаковые туфли на каблуках-копытах и морда, словно из
гипса.
Саша свирепо прорычала:
— Что?! — пустое пространство
отозвалось многократным эхом. Отчаяние и ярость собственного голоса испугала. —
Мама! Мамочка!
Мать метнулась к дочери, обняла:
— Что с тобой? Да ты дрожишь! Девочка
моя, чего напугалась? Успокойся, успокойся… всё хорошо…
— Ничего не хорошо. Женщина… Женщина в белом… здесь… только что… огромная… Она хотела…
она… меня…
— Да нет здесь никого! Тебе
причудилось. Успокойся!
— Нет! Не показалось…
не показалось! Я же не сумасшедшая… Она тут… была тут… Колени жирные… От неё потом пахло…
И тут запротестовал разум: конечно,
сумасшедшая! «Я сошла с ума! А я сошла с ума! Какая досада». А иначе как?
Вокруг — ни души, только дочь и мать. Тишина? Полумрак? Свечи? Да, да, да.
Согласна. Кислороду не хватает? Может быть. Резкая смена температур? На
улице-то жарища. А с другой стороны, тот же разум
протестовал. Нет, нет и нет. Такая туша, да ещё в светлом,
показалась и спряталась молниеносно? Да уж, конечно!
Глава 11
— Я видела. Видела, — как заведённая талдычила Сашка.
С тем и вернулись домой. Анвар нервно топтался у порога уже больше часа.
— Твою мать! Выманила-таки.
Предупреждал ведь!.. Просил, как человека: из дома ни шагу! У-у-у… Ладно… Рассказывай!
Он слушал вполуха,
кривил рот, хмыкал, щёлкал фалангами пальцев, мотал головой — плохо ему было,
ай, как плохо.
— Значит так: Нора атаковала нас
фантомом. Что со мной стряслось, потом расскажу, сейчас главное — вода.
Вспоминай, что у тебя тогда было связано с водой.
А и действительно, Саня промолчала
про отстриженный клок волос, ну, вылетело из головы. Что поделать?
Взяла как-то Нора прядь Сашиных
волос, вроде как шалить вздумала. А у самой в кармане ножницы лежали. Так она
прядь оттянула и чикнула пучок без предупреждения. Положила на тарелку,
зажгла. Горький запах жжёного в нос ударил. Потом ещё
что-то спалила, и ещё… Завернула аккуратно кучку пепла в вощёную бумагу.
Велела сбросить в бегущую воду и проследить, чтобы свёрток скрылся с глаз
долой. И выполнила Саша, как сказано. И похвалу от Норы получила.
Анвар сидел, ссутулившись, массировал
виски и чуть слышно постанывал…
— Ясно. Тут нужен мозговой штурм. Сил
нет… Эта прогулка твоя, как под дых… Попробуем
испытанным способом: открывай двери синематографа и снова крути киноленту
назад. Забирай из того арыка бумажку, разворачивай и волосы приставь на место,
где отрезали. Приросли? Порядок! А теперь представь любую воду. Хоть океан,
хоть лужу, хоть стакан.
Перед Сашей начали возникать
контрастные картинки одна за другой.
— Вижу пруд. Агатовая вода, густая,
как мазут. Стоячая.
Ого! Теперь вроде волны появились, но
ненормальные, а будто граммофонные пластинки, наползают одна на другую.
Ага! Края у дисков начинают пениться.
Ой, светлеют, ещё светлеют. Смотри-ка, волны всё выше, круче, белыми барашками
закручиваются.
Их ты! Река. Горная,
по камням скачет-бесится. Узкая, будто между скал
протискивается.
Опа! Ручей. Теперь ручей. Чистый-чистый, как слеза.
М-м… Откуда-то жёлоб появился. Струйка
тоненькая. Тоньше, ещё тоньше. Кап, кап…
Всё! Кончилась вода.
— Ну и славно! Приляг, отдыхай и
слушай. У меня тоже новости несмешные.
И только тут она заметила, что с Анваром творится что-то не то:
— Ты заболел? Вид у тебя, прямо
скажем, неважнецкий.
Чего ж не рассказать? Рассказал…
Ночка ещё та, говорит, была. Он ждал
и, конечно, готовился. В три часа завертелось. В закрытое окно начал биться
чёрный кот. Выл, скрежетал когтями по стеклу, а потом стал изменяться. Животное
расплющилось до состояния копирки и вползло в щель между рамой и подоконником.
Перед ним выросла фигура в плаще с капюшоном. Закачалась и раздвоилась. Видит:
он и она, без лиц. Ну, и кинулись, конечно, твари.
Остальное тебе знать пока не
положено…
— Мастерица твоя Норочка
фантомы ляпать. Ну-ка, посмотри на ведьму сейчас.
— Я её не вижу. Погоди, погоди… Проясняется… Вдавлено что-то в подушку. Череп с
остекленевшими глазами. Наволочка мокрая. Фу! Гадость какая-то. Это… Это она!
— А пойдём к ней в гости сходим?
Адрес помнишь? Насладимся победой!
Саша смутилась, помолчала, а потом
сдавленно:
— Знаешь, Анвар,
честно говоря, не испытываю радости… если б можно было не мстить, а просто меня
вылечить, я б выбрала мирный выход. Пойми, это не жалость, нет, мне противно
разрушение…
— Ну, вот и ответ на непоставленный вопрос. Ты воин, а не захватчик.
— Можно спросить ещё? В церкви была
та, в белом? Тоже её рук дело?
— Да нет, то лярва
глупая. Видит: раненая, дай поживлюсь! Не тут-то было.
Фигня, не бери в голову. Не
тебе таких пугаться. Я вот про что всё время думаю:
зачем Норе надо было тебя непременно убить? Даже на меня кинулась, как на
амбразуру, без шансов. Ответа вижу два: ей достаётся вся твоя мощь, и пришлют,
наконец, нормального ученика. А пока ты жива — ни того, ни другого, одна
головная боль.
У Сандры внезапно заломило внизу
живота, горячая волна подкатила к лицу и засвербела шальная мысль:
— Анвар,
прости… Это совсем не в тему. Спросить хочу. Чего-то
резко подумалось… Совсем некстати подумалось… Мысль
глупая…
— Не мямли!
— А ты меня… это… не изнасилуешь
случайно?
Колдун захохотал так заразительно,
так искренне, от всей души, как говорится. Аж до слёз!
— Эх, Саня, Саня! Ты действительно
такая наивная или прикидываешься? Если захочу, сама отдашься и в жизни не
вспомнишь.
Она захлопала ресницами и глупо
улыбнулась:
— ?..
— Дурашка. Успокойся, ты не в моём
вкусе. Кончай к себе прислушиваться, сексуальная энергия самая сильная в
организме, мы просто черпнули из резерва. Лучше слушай внимательно. Вот, блин,
перебила! Так. О чём это я?.. А! Вот что должен сказать. Сила — колоссальное
искушение. Запомни, на самую сильную силу найдётся ещё большая Сила.
Обязательно придёт и пересилит.
— Да, да, я понимаю.
Глава 12
Настоящую силу Александра рядом с
океаном прочувствовала. Прилетела во Владивосток летом и увидела открытое море.
Вода, вода, вода… Сколько потом ни приходила к пирсу —
всё как в первый раз. И цвет другой, и волны разные, и даже запах меняется. И
так это удивительно было, так завораживающе, что повадилась Саша после занятий
на берег бегать, закат провожать. Сядет, бывало, на утёс, уткнёт глаза в
горизонт и смотрит, смотрит вдаль…
А потом учёба навалилась,
подрабатывала вечерами, закрутилась, словом.
Только в январе снова очутилась у
моря, случайно. Студенческой гурьбой на каток на Набережную прибежали. И что?
Где оно, море-то?!.
Поймите правильно, подходит
ташкентская девушка к берегу и ничего понять не может. Снег видит, лёд видит, а
воды нет. Вдохнула морозный воздух, а он и не солёный. Девушка даже представить
себе не могла, что всё это грозное Бурлило, которое ещё
два месяца назад хлестало, стонало, ревело, нежданно может застыть. Уснуть, как
умереть…
Ошеломило… Опустилась
тогда на колени, слёзы в три ручья…
Именно тогда впервые в жизни
осознала: на Силу Вода есть Сила Мороз…
— Сколько я должна тебе заплатить за
лечение?
— Столько, сколько стоит твоя жизнь.
— А…
наверное, много… у меня столько нет… или… вернее: нет цены? Моя жизнь бесценна!
Тут безглазый
просто покатился со смеху:
— Для тебя — да! Ну, ещё, может, для
близких. А для меня? Для меня твоя единственная жизнь не стоит ни гроша! Дай,
чего не жалко…
Александра крепко задумалась…
— Скажи, Анвар,
только честно, ты чёрный или белый колдун?
— Вот и главный вопрос, который тебя
мучает с первого мгновенья. Я — серый. Пойми, Сила не имеет цвета. Она просто сила.
Вот, к примеру, нож. Смотри.
Откуда ни возьмись в руке появился
клинок. Мужчина приподнялся и поддел из вазы с фруктами самое крупное яблоко.
Молча начал освобождать от кожуры. Чистый фокусник! Сидит себе, срезает розовую
шкурку до тонкой прозрачности. Вьётся стружка-ленточка спиральным завитком, не
прерываясь… Ловкость заворожила. Порезал на ломтики, угощает.
— Хорошее это дело — нож! Правда? Это
если хлебушек нарезать.
Резко выбивает у неё из руки кусок
яблока, секунда, и вот уже нож у её горла.
Анвар зловеще:
— Теперь что скажешь? Смешно?.. Всё
зависит от выбора.
Опустил нож.
— Я выбрал серый. Ни нашим — ни
вашим. Обе крайности обязывают. А я посередине — свободен! Вот смотри, ты
любишь и жалеешь людей только потому, что они люди. А все ли люди? Нищих же
почему-то не жалуешь?
— Они паразиты.
— Поразительные паразиты, —
улыбнулся. — Значит, признаёшь различия. Разберись, кому доверять? Тебе же
обязательно надо доверять. Запомни: всегда, везде и во всём требуется выбор. Хм-м… За кого? За
белых иль за красных? Сань, ты мне по-настоящему симпатична, редким
талантом обладаешь. Горько будет, если просвистишь Дары. Тебе придётся учиться.
Но твой учитель — не я. Не успею. Времени мало… Ты со дня на день улетишь во
Владивосток. Больше не увидимся.
Да! Ещё. Появится человек и возьмет в
оборот. Гуру. Не пугайся! Так крепко возьмёт, что отвертеться не удастся. Загонит в угол и заставит. Когда
случится? Не знаю, но, думаю, скоро, потому как неизбежно. И последнее…
Часто Сандра ломала голову: почему
застряла в том Владивостоке? Металась без ответа. Москва, Питер, Германия,
Италия — всюду приглашали. Она жаждала перемен, но реальность ставила
неодолимый барьер. Сердце бунтовало: «Не хочу, не могу здесь!..» Дёргалась,
рыдала… и оставалась…
Анвар заговорил об этом как о личном. Слова вылетали пулями: метко, быстро,
хладнокровно.
— Ненавидишь этот город. Летишь ради
Андрея и Дуни. Ещё бы! Нелюбовь прячешь от самой себя… Зря!
Ты нигде не выживешь, там особая энергетика. Мощная. Люди оттуда — кто бежит, а
кто врастает против воли, точно устрица к раковине. Нора запечатала. «Обратку» не сыграть. Я оживил, но выдернуть — без сил. У
тебя семья, достаток, любимое дело. Радуйся. Да, край света, и там ты — никто.
Поверь, хорошая цена.
Истомину в жар бросило:
— Зачем кожу-то живьём сдирать?..
— …А как?.. Ты — Узник Места!
Обнялись крепко-крепко, до боли.
На том и расстались.
Часть вторая
СООБЩНИЦА
Глава 1
Во Владивосток Александра Истомина
вернулась весёлая, здоровая, боевая.
Семья была счастлива: мамка
вернулась! Дуняша соскучилась ужасно, ни на минуту не отходила, бегала
«хвостиком»: мам-мам, мам-мам… Андрей, большой и тёплый, всё за руку держал,
отпустить боялся, подолгу глядел в Сашины глаза, будто привыкал к ней заново.
На самом деле эта троица составляла
единое целое. Андрей обожал своих девочек и боготворил. Малая — вся в
папу: аккуратный носик, мягкие волосы, доверчивые глаза, абсолютный слух. Кроха
интонировала любые музыкальные фразы играючи. А вот неуёмная фантазия и
независимый нрав — это в маму.
Каждое утро начиналось:
Трям-тырьям, тырьям-пам-пам!
Нам не страшен серый волк,
Серый волк, серый волк!
Трям-тырьям, тырьям-пам-пам!
Вылезет из кроватки, подкрадётся к
проигрывателю, заведёт пластинку погромче, и — нырь! — к родителям. Ляжет поперёк: голову — на папу, ноги
— на маму. И — трям-тырьям, тырьям-пам-пам!
Наловчилась Дуняша на подоконник
залезать. Любимое занятие: смотреть, как папка машину моет. Хохочет
колокольчиком, стучит в стекло. Вдруг чиркает мизинцем по трещине. Молча рябиновую
каплю разглядывает. А у мамы глаза вымокли и в ушах шум, будто антенну
выдернули. Первая кровь…
Выбегает как-то тревожная Александра
во двор… Только что щебетала шайка молодняка, визжала,
громыхала и вдруг затихла. Видит: малыши в похороны играют. Детёныш Истоминых
лежит смирно на столе, листвой засыпанный, а вокруг ребятня печальный хоровод
организовала. Лица серьёзные, воют заунывно…
Как Сандра кричала! Никогда в жизни
не орала громче!..
Так страшно ей сделалось… страшно и
смешно…
Бабушка взяла внучку на побывку в
деревню. Родители чуть не рехнулись, измучились, еле субботы дождались… Думают, истосковалась, наверное, доча,
кинется со слезами: «Мамочка! Папочка!».
Ага! Не тут-то было! Проносится мимо
чумазое, загорелое чудовище во главе пацанячей своры:
«Ма! Па! Привет!» Белая грива по ветру хлещется.
Отчего-то обида накатила. Эгоизм! То
ли у неё, то ли у них… Осталась деточка у свекрови ещё
на пару дней… Садятся Андрей с Саней в машину. Она: «Слушай, это, наверное,
глупо, но я её к бабушке ревную». А он: «Это что! Я её уже к будущему мужу
ревную!» Засмеялись, обнявшись…
Хорошая семья, правильная.
И жили бы они долго и счастливо,
однако…
Колдун Анвар
смутил Сашку, всё перемалывала, пережёвывала те события. Удалось
безглазому запустить в душу зверька, и тот без устали грыз и грыз нутро:
тюрьма, тюрьма… Узник, узник…
Вроде всё по-прежнему, а невмоготу.
Раньше сносила этот горбатый город —
искорёженные дороги, гнилой туман, неприветливые сопки по краю серого моря —
как должное. Чего-то не замечала, запросто
перешагивала, брезгливо отворачивалась. Теперь же всё это лезло изо всех щелей,
бесило. Вот подвыпившая публика, вот бездарные коллеги, вот смиренный Андрей и
даже своенравная Дунька.
Душно ей сделалось и беспроглядно.
Такое вот надуманное Горе!
Глава 2
Публика категорически не приняла
новый образ Сандры. На первом же концерте разразился скандал.
Саша прорыдала всю ночь.
Раньше это была блюзовая
леди: чувственная, с аппетитными формами. Густые волосы ниже лопаток, бархатный
взгляд тёмно-серых глаз. Теперь на сцене стояла девочка-подросток.
Знакомые терялись при встрече,
некоторые проходили мимо, не узнав. Появились и
«благодетели», нарочито демонстрировали своё «фи!». Мол, закатилась звезда
Сандра. И голос не тот, и обаяние осыпалось… Где
королева?! Щегол какой-то невнятный. Шептались, сплетничали, хихикали за
спиной…
Не выступала давно, волновалась
больше положенного, да ещё похудела вполовину… Нет, это её не портило, даже
наоборот: появилась лёгкость, резкость, жар. И в обычной ситуации она,
наверняка, радовалась бы: помолодела лет на десять! Но…
«Другая» — вот слово, от которого
становилось тошно, лишало покоя.
Это как новорожденный — всё заново.
Даже Андрейка посмеивался: «Женился на Симфонии, живу со Скерцо!»
Привычки изменились. Полюбила сидеть
по-турецки, спать свернувшись. От машин шарахалась, всё пешком-пешочком.
На аппетит не жаловалась, даже наоборот: мела всё кряду и не толстела.
Нетерпимость и вздорность завелись в характере, как два наглых кота. Чуть чего
не так — сразу шипит, рычит.
Коллеги и раньше-то её побаивались.
Кому приятно слышать правду? Поначалу ещё спрашивали: «Ну, как я сегодня?», а
потом зареклись. Уж слишком точно и категорично судила себя и других, без учёта
места, времени и заслуг. Не выносила халтуры.
А язычок у Саньки — будь здоров! Как
скажет, скажет! Хоть иди топись.
Андрей эту дерзость сглаживал как мог. Больше всего на свете не любил он ссоры.
А у неё — вожжа под хвост — спасайся, кто может!
Сцена Александре теперь казалась шире
и глубже обычного. Прежде чуть двинет бедром — и, пожалуйста, выходила
страстная волна. Теперь это «чуть» смотрелось пошлой ужимкой. Мышцы помнили
усилие, но этого стало слишком много.
И поначалу её мотыляло
по сцене, будто была нетрезвая. Жесты суетливые, куцые… А
всё почему? Веса мало. Она — к хореографу: надо что-то серьёзно менять и самой
меняться. А человек Саша волевой, такую не возьмёшь
«за рубь за двадцать». Со временем добилась-таки
определённого изящества.
Скажете: ерунда? А вот и нет. Срочно надо
было придумывать и новый образ, и новый стиль. Мало придумать — освоить!
Полностью поменять сценические костюмы, как, впрочем, и весь «штатский»
гардероб. Самое главное, репертуар пришлось пересмотреть.
Всё это отбирало уйму сил и времени.
В душе появилась предательская неуверенность… Если
раньше гордо «выплывала» к микрофону, теперь подолгу стояла за кулисами,
настраиваясь на «прыжок».
Но не всё так плохо. Слушатели
истосковались по её неповторимому драйву. И она не разочаровала. Обновлённая
Сандра летала по сцене, как стрекоза. Свежие композиции удавались ярче прежних. Проявились и новые музыкальные пристрастия. В
джазовый концерт смело вставила номера в стиле джаз-рока и даже пару-тройку чисто роковых
штук.
И всё-таки, надо признать, потеряла
часть зрителей…
Да ещё Андрюшка всё не унимался,
продолжал подтрунивать, по-доброму, конечно, но всё же. Женился, мол, на мадам Грицацуевой, а живу с Лолитой. А когда ей однажды,
укладывая волосы плойкой, сожгли пару локонов до основания (то ли торопились,
то ли нарочно), пришлось подстричься коротко, он возьми и пошути:
— Сань, я, конечно, смирился, что
сплю с подростком, но вот чтоб с ёжиком…
Горько обиделась.
Глава 3
Александра по сотому разу
рассказывала Андрею про колдовское лечение, смаковала подробности. И думала,
думала, думала…
Дом стал в тягость, быт опротивел.
Всё чаще и чаще хотела быть одна. Подолгу кружила по городу без определённой
цели: какие-то закоулки, подворотни… Зайдёшь в арку в
центре, а выйдешь аж в другом районе, на окраине…
Как-то Алекс обратила внимание на то,
что есть в городе несколько «зовущих» её мест. Вот, к примеру, угол
железнодорожного вокзала. Станет там и стоит подолгу. А люди идут мимо и её
вроде не замечают. Или вот здание из красного кирпича — там народ не ходит.
Ощущение вакуума. Будто в этой части нет звуков, запахов, энергии… Когда ты там, тебя как бы нет. Или Набережная — несколько
лестничных маршей. Всегда толпы гуляющих. Станешь на
площадке справа, ты всех видишь, а тебя — нет. Через три метра — есть, а тут —
вакуум…
Вот мужик озирается, в метре от Алекс пристроился к дереву и помочился. Повертел головой:
контрольная оглядка, и пошёл, как ни в чём не бывало.
Она даже эксперимент провела:
разделась до пояса. Не замечают. Идут в двух шагах, болтают и ничегошеньки не видят!
А её прямо зовёт туда. Так и тянет в
места «без жизни», манит. Постоит она, бывало, там с полчасика и — как заново
народилась. Название этому явлению возникло само собой: неместо!
Хотела, было, Андрею рассказать, да
передумала. Решила: вдруг пригодится? И потом — пусть и у неё будут собственные
тайны.
Наблюдать полюбила. Вот, допустим,
Мудрость влетает в мир бабочкой.
Страх — это когда август в самом
разгаре. Солнце — хозяин. Всё кучится, пушится… И в
это яркое созревание врываются первые звонки увядания… Всё зелено, и вдруг…
Первый, самый первый опадающий лист, потом второй, за ним третий… Будто ранние,
ещё не горькие слёзы… кап… кап… Не мука, просто грусть… Именно от этой
беспечной лёгкости и душит настоящий страх.
Уф! Слава богу! Не листья! Бабочка
пролетела? Крупная какая! Махаон? Нет, нет… Не листья
это. Рано! Действительно стайка громадных махаонов над флоксами резвится.
Опростоволосилась! Это мотыльки друг другом любуются.
Только трусливое сердечко уже ёкнуло,
защемило…
А тут и рыжий кот впросак попал.
Охотится, дурашка, на бабочек. Ликбез у него — Знание караулит. Прыжок! Схватил
разноцветную мудрость, пожамкал и выплюнул.
Притаится — скок! — ещё одного краснокнижного махаона прикусил. Наверное, думал, что это
птички. Очередной цап-царап! — спутал, балбес, листок летящий, тополиный… Ухватил. Скривился, сморщился… Фу!
Не сладко!
Глава 4
Как-то в гости к Истоминым заскочил
их давний дружок Сева, учились вместе.
— Я на минутку! Деньжат займите на
неделю.
— Вот рожа!
Севка, совесть имей, сто лет не общались, а ты — на минутку. Так и жизнь
пройдёт! Хоть слово скажи, как ты?
— Не-не! Чес-слово, щас не могу! Никак не могу, сын в машине и дело ждёт. Даю
слово: в субботу, как штык, к вам на весь день. Всё распишу в подробностях.
Дети конструктором займутся. Я такую огромную коробку отхватил! Космолёт
построить можно. А мы — «по рюмочке с рабочими». Саньчес,
ну не обижайся. Правда, всей семьёй закатимся, зуб на мясо. За денежку — спасибки, целюлю, лю-лю!
Но встретиться им больше не пришлось.
Из сводки дорожных происшествий:
Вчера, около полуночи, на трассе
Владивосток — Находка «тойота-креста» врезалась в
стоящий КамАЗ. Пассажир погиб на месте. Смерть наступила от травм,
несовместимых с жизнью.
Александру оглоушило: Сева…
Громадина действительно стояла
поперек дороги, ремонтировалась. Как водитель тойоты
не увидел аварийного знака, включенных габаритных сигналов? Как?! Просто
непостижимо!
Ночь. Дождь, переходящий в снег.
Белая легковушка мягко катила по шоссе. И скорость-то была — без фанатизма.
Пассажир даже не проснулся. Так и влетели в грузовик на полном ходу. Перед
шофёром мелькнул оранжевый борт за секунду до столкновения, он рефлекторно
крутанул руль и подставил левый бок. Его можно понять…
Удар был такой силы, что машину
смяло, будто сжали в кулаке яичную скорлупу.
Водитель тронулся умом. Ещё бы! Его
другу и партнёру срезало голову, как гильотиной, а он жив-здоров, ни единой царапины.
Самое нелепое и чудовищное, когда
молодых хоронят. Александра обзванивала друзей. Состояние было ужасным.
Рыдали все.
На кладбище стоял вой. Его заглушали
порывы пронизывающего и беспощадного ветра. Чёрные, уже смёрзшиеся комья земли
посыпала мелкая ледяная слюда… Дышать было трудно от
горя и стужи.
Рабочие торопились. Красными стылыми
руками кое-как заколотили крышку, возились с верёвками, готовясь опустить в
землю.
Вдруг со стороны леса послышался
дикий крик: «Стойте!» Не разбирая дороги, к траурной толпе неслась растрёпанная
девушка, общая любимица Ева. К груди она прижимала картонную папку. Ветер
пытался её остановить: сбивал с ног, выдирал из рук бумаги, хлестал лысыми
ветками по лицу, но ничего не помогло.
Она подскочила к открытой могиле:
«Успела! Я успела!» Лёгкая папка скользнула в могильный прямоугольник, и…
Девица лишилась чувств, криво повалилась на кладбищенскую землю.
Стоящие рядом ужаснулись: на дно
могилы упала папка, из неё рассыпались фотографии. Ребята тупо смотрели, как на
их бумажные лица опустили гроб…
На поминках все пили горькую, как умалишенные.
Севка был душой компании, самый
весёлый парень в институте. Пел все характерные партии. Обожал жену и сынишку.
Мужиком был. Подлости не терпел, мог и в зубы дать. Не ленился помочь, если
требовалось. Отличный человек был! Настоящий! Был, был, был…
От этого слова раскалённый ком стоял в глотке.
А у Саши, кроме потери друга,
появилась ещё одна тревога: фотографии. Их ведь тогда так и закопали. Она
хорошо запомнила слова Анвара: «Не вытащим косу,
ничего не поможет». А тут целая кипа… На карточках все
педагоги, все студенты… Андрей, в конце концов. Надо было что-то делать. А что?
Она не знала…
Шли месяцы…
С её друзьями начали происходить
неприятности. Сперва по мелочи: то обворовали того, то
уволили этого, то развелись «попугаи-неразлучники». Конечно, она не паниковала.
Разве без фоток такие вещи не происходят? Списывала поначалу это на стечение
обстоятельств. А потом всё хуже и хуже. «Случайности» валились, как камнепад в
ущелье: один спился в два месяца, другой выпал из окна, того посадили, этот
пропал без вести… Именно те, кто был запечатлён на
злополучных снимках.
А причиной всему — Ева. А может, и не
Ева?.. Тогда кто? Зачем? Мысли, как опара, разбухали, лопались, смешивались и
снова разбухали…
Глава 5
Тот день был прекрасен! Солнечное первое
июня — День защиты детей.
Женщины гуляют в пёстрых платьях. По
обочинам торгуют букетами тюльпанов. Ребятишки, заливаясь смехом, носятся с
воздушными шарами. Мужчины пьют пенное. Старик крошит ржаное голубям-безобразникам. На серебристое блюдо гавани робко
выползают сонные яхты. Ветер-проказник дурачит паруса. Свежий июнь!
Сандра выступала на открытой эстраде,
на Набережной. Обожала такие концерты. Малыши реагировали искренне: подпевали,
пританцовывали. Ах, как радостно за ними наблюдать!
После представления она с
удовольствием скинула туфли и пошла вдоль берега. Домой успеется,
передохну, думает. Села на лежак, вытянула ножки…
— Привет, красавица!
— Адресом ошиблись, ночные феи ещё не
прилетали. Рановато… — Саша ответила мимоходом, как от мухи отмахнулась.
— Да я не про внешность. Мне на неё… Хотя, справедливости ради, вы действительно — ничего.
— А вы — хам.
— Это — да! Страшно интересно: кто
латал тебя… ой, простите, вас. М-м-м… Кто латал вас так искусно? Никогда не
видел подобного изящества! Хорошая работа. Самому мне не сделать лучше.
— Шли бы вы своей дорогой… А что значит «латал»?
Он снял с плеча небольшой чёрный
рюкзак, откинул в сторону и уверено сел на соседний лежак вызывающе близко. Но
ни испуга, ни дискомфорта Александра не почувствовала, хотя человек явно
нарушил её личную, суверенную территорию…
Сандра внимательно рассмотрела парня.
Вывод, который она сделала, удивил. Перед ней сидел человек-песок.
Да-да. Она видела такой песок в
пустыне Кызыл-Кум. Песок — пыль, микроскопический,
будто мука просеянная. Стоит подняться ветру — и полное ощущение тумана. Трудно
поверить, что это мелкие частицы кварцевого минерала, а не газ.
Глядя на парня, Саша ощущала
твёрдость и зыбкость одновременно. Как детские пляжные игры: никто не знает,
что ждёт постройку в следующий момент. То ли рассыплется, то ли смоет волной,
то ли маленькие ладошки превратят бесформенную груду в какую-нибудь скульптуру:
в волка, например, или в русалку.
Невысокого роста незнакомец был
молод, ладно слеплен: худощавый, длинноногий, лёгкий и одновременно крепкий.
Обаятельный, но как-то чересчур… Чистый лоб, длинный с горбинкой нос, мощный
раздвоенный подбородок, резко очерченные скулы, жёсткие короткие волосы,
довольно пухлые губы в холодной улыбке, пристальный взгляд.
Весь его облик, и это абсолютно
точно, — гармоничный коктейль из стальной стружки, болотной мути и растёртого
коралла. Песок…
Сандре на секунду показалось, что они
знакомы, встречались где-то, но… сразу не вспомнила, значит, неважно.
— Будем знакомы: Макс Ермаков, — и,
не дождавшись ответа, опередил: — А вы — Сандра. Сандра Истомина, местная
знаменитость. Я в филармонии слушал ваш концерт. Прекрасно!
Очередной фанат? Хм-м… Вот и расслабилась, вот и насладилась тишиной и лёгким
бризом. Извинилась, откланялась.
Глава 6
Летом образовались гастроли в Японию.
Как на другой планете побывали. Многое удивило, что-то порадовало, что-то
озадачило…
Запомнилась лавка репродукций
известных мастеров гравюры. Хозяин, как чёрт из табакерки выскочил, улыбается
механически, кланяется — тик-так, тик-так! Маленькой ручкой: мол, вот
полюбопытствуйте. Огромный выбор репродукций Хокусая. Берите, он самый модный.
Александра усмехнулась: да, говорит,
можно и Хокусая, но мне по душе Хиросигэ или Утамаро. Лавочник чуть не рухнул: «О, госпожа! Вы блестяще
разбираетесь в японской живописи!» И затиктакал в
изумлении, искренне благоговея перед иностранкой.
Сандра с лёгкостью освоила палочки
для еды о-хаси и сразу почувствовала себя настоящим
дирижёром. А уж как удивился суши-мастер,
когда она попросила добавить васаби! Мужчина
воскликнул: «Таишита мон
да!» — мол, ничего себе! Вот это барышня!
А в магазинах и лавчонках японки
разглядывали её исподтишка, перешептываясь: «Киреина хито дес не!» (Боже, какая красивая женщина!) Приятно.
В Токио её поразил человеческий
муравейник, биомасса, людское цунами. Вроде полно народу, и вдруг — порядок!
Никто ни разу не наступил на ногу. Такой учтивости она ещё не встречала. Толпа
как хорошо организованное разумное существо. Может, это просто молчаливые роботы?
И в то же время — чересчур пёстрые
студенты-попугайчики. Кричащие одёжки как свобода самовыражения.
А этот известный гей-квартал синдзюку ничёмэ? А каменные джунгли, вся красота которых в простоте?
А безликие мансёны в пять этажей?
За каждым окном прячется то простой, как калька, служащий-сарариман,
то старшеклассница-проститутка, то жалкий хикикомори
— затворник, по-нашему…
Порой не понимаешь, как можно жить в
такой сумасшедшей, такой зомбированной и по-настоящему странной стране?
А порой хочется остаться тут
навсегда. Пленяет что-то неуловимо очаровательное… японское…
Глава 7
Турне пролетело легко, будто цветенье
сакуры. Успех был ошеломительным! Никакой «старой» или «новой» Сандры для
японской публики не существовало. Страна восходящего солнца полюбила её такую
как есть. И Саша воспряла духом!
Андрей тоже отличился. Его баритон
покорил всё женское народонаселение. И песни его — чистые, протяжные, как поле
пшеничное без края… Поёт — словно душу тёплой шубкой
кутает. Свет внутри возникает спокойный… И чувства
нежностью изливаются… Сдержанные японцы даже «бис!» кричали после залихватского
«Чубчика». А он только улыбался.
После одного выступления зрители
ждали у служебного входа русских. Народ разный — с цветами и без. Вдруг под
ноги к Андрею выкатился кругленький старичок. Ушки оттопырены, бородёнка метёлкой, на голове лёгкий пушок. Вьётся кругом,
то ли подпрыгивает, то ли кланяется, шелестит: кусё, мосё, босё. Глазки влажные,
добрые-предобрые.
Хватает Андрюхину
руку сухими ладошками, да с такой силой, какую в этом «мячике» и представить
невозможно! Сжал по-мужски, пристально глаза в глаза: касё-масё.
А как отпустил, так тут же и отскочил. Испарился, натурально.
Андрей разжал кулак — крупная белая
бусина на шнурке. Поцарапана слегка. На вид — полупрозрачный головастик. Глаз
дырочкой.
Хотел было откинуть, да тут
переводчик засёк:
— Ты что, выбросить хочешь?! Никак
нельзя! Это магатама, она служит потомкам богини
Солнца. Это оберег от зла, счастье приносит. Ей, может, три тысячи лет! Их
всегда из драгоценных камней делали. Твоя, похоже, из
агата редкой белой окраски. Не шути! Самой известной магатамой
является Большая магатама Ясакани,
между прочим, одна из трёх регалий Императора Японии. А он: выброшу! Видишь,
как дедок расчувствовался.
Андрюша с Сашей долго крутили-вертели
подарок. Придумали: пусть это будет окаменевший зародыш всего сущего. Что
делать с ним, так и не решили, оставив вопрос до лучших времён.
Истомины вернулись во Владивосток в
конце октября. Со свежими силами нырнули в работу. Новая программа обещала быть
колоссальной! Однако…
Пока они гастролировали, в филармонии
произошли перемены. Прежнего директора «сгрызли». На его место посадили молодого, предприимчивого. И решительного, чтоб не сказать
«наглого», человека. А как известно: новая метла… Начались
интриги, мышиная возня.
На Истоминых посыпались сперва мелкие неурядицы, потом крупнее и крупнее. Андрею
урезали ставку и сократили количество концертов. Александре убрали сольники, мол, незачем, пусть поёт в сборных солянках, а то
ишь — звезда местного разлива! Оставили пару песен,
чтоб не зазнавалась. Объяснили обидно: билеты на неё, дескать, плохо продаются…
Ага! Зато на любовницу главного дирижёра спрос якобы возрос.
Сандра не верила. Что ж они, дураки совсем, в собственный карман плюют?! А жизнь проста.
Иной не только плюнет. Сладко чесать больные амбиции. Пусть хоть протухнет, не
поделюсь!
Глава 8
В какой-то момент Сандра заметила,
что буквально на каждом представлении в первом ряду сидит один и тот же парень.
Глаз с неё не сводит…
Истомина задумалась: а ведь она его
знает. Откуда? Через некоторое время поймала себя на мысли: я думаю о нём
навязчиво. Действительно, кто он?
Этим же вечером, как вспышка, —
вспомнила. Это тот самый тип, которого окрестила: «песок». Вот прилип!
Однажды в гримёрку
к Сандре заглянула администратор Ленок, известная балаболка:
— О, Сандрик,
переоделась уже? Пойдём к нам, тут один паренёк суперским
кофе угощает. Ва-аще отпад!
Твой любимый, японский… Пойдём, хлебнёшь горяченького,
ностальжи и всё такое…
— Нет, спасибо, мне домой.
— Это… ну-у-у…
Он с тобой познакомиться хочет. Такой прикольный, клёвый! Я, кажись, запала… Ну,
ради меня! Глянешь опытным глазом. А то, ты ж знаешь, я, блин, опять куда-нить вляпаюсь. Сандрочка, ну, правда, пойдём, классный чувак, отвечаю.
И тут из-за спины — он. Легко
и довольно небрежно отодвигает Ленку, входит.
У незваного гостя в руке странный
букет. Какие-то сушёные колючки, ветки, листья. Внезапно комнатка наполнилась
приятным ароматом. Растения так не пахнут, так молоко пахнет, которое вот-вот
закипеть должно. Чуть сладковатый, сытый, добрый запах.
Он подаёт Саше корявый игольчатый
кустик. Та молча берёт. Главное, берёт благосклонно,
как корзину роз, не удивляясь…
— Я — Макс. Ермаков. Помнишь: начало
лета, берег моря. Ты спросила, что значит «латаная»? Я не ответил.
Нарочно не ответил. Сейчас объясню… — Обернулся к застывшей в дверях Ленке: —
Свободна! — и плотно захлопнул дверь.
Парень без перехода легко и
непринуждённо заговорил в темпе вальса. Оказывается, первое, что увидел
ещё на берегу, так это её травмированную голову. Ранения такого рода однозначно
являются магическими. И она в недавнем прошлом стояла на грани жизни и смерти.
«Лекарь» — мужчина, живёт далеко. Сама она — не фиг на
палке, не рядовая, обладает недюжинной силой. И раз-два-три, раз-два-три,
закружил, закружил, закружил словесами…
— Если б ты хоть каплю соображала,
никто б не посмел тебя так изуродовать. Мне много чего сказать надо. Но вижу,
устала после работы. Давай массаж сделаю? Взбодришься.
Саша чуть дёрнулась и резко
отказалась.
И он похвалил её отличную реакцию.
Ты, говорит, молодец, а меня не бойся. Я, мол, друг. Просто пошутил, для
проверки.
И тут у Александры в голове появился
далёкий звук, тонкий, как хрустальный колокольчик. Динь-динь! Динь-динь!
— Рассказывай, что там у тебя? Сильно
мучаешься последние… м-м-м… последний год. Выкладывай!
Явно фонишь тревогой. И прекрати сопротивляться!
Рассказывай, какие твои печали! Ну!
Прямо-таки бульдозером наехал. Перед
ней стоял паренёк, почти мальчик, притом практически незнакомый. Вёл себя
бесцеремонно, как фигляр, местами по-хамски, а она не
оскорбилась, приняла…
Глава 9
Александра и не заметила, с чего это
её так затрясло. Накатили возбуждение и беспомощность. Она почувствовала себя
маленькой девочкой, заблудившейся в лесу. На глазах появились слёзы, и она
заговорила о том, чем даже с Андреем боялась поделиться. Короче, выплеснула всю
историю с фотографиями до капли.
Он ответил не сразу. Долго молчал…
Казалось, застыл.
Очнулся:
— Пойдём в курилку. Значит так,
теперь ты будешь курить только мои сигареты, — и протянул незнакомую пачку. —
Контрабанда. Made in Japan. Тебе понравятся. А я буду «курить» тебя…
Маленькая, заплёванная комнатушка
пустовала. Ермаков начал с главного: фотографии надо достать! Без вариантов.
Правда, придётся серьёзно подготовиться. Во-первых, необходимо призвать девушку
к ответу и вычислить: кто нажал кнопку «пуск»?
Во-вторых, провести кое-какое расследование.
Раз Ева не сама придумала такой финт, то замысел должен иметь цель. Нажали
«пуск» не просто так. Для чего?!
В-третьих, подсчитать ущерб. Смягчить
нарастающие последствия.
В-четвёртых, отловить террориста и
обезвредить.
В тот вечер Сандра впервые привела
Макса домой. Дунька почему-то сразу спряталась. Обычно общительный ребёнок
забился под кровать и не пожелал разговаривать с новым знакомым. Потом
перелезла из-под кровати на кровать и уснула без ужина.
Андрей был радушен и внимателен,
накормил до отвала, выпили по бокалу вина, говорили… Ермаков
вёл себя легко, искренне и очень, очень тактично. На предложение
остаться ночевать отказался, мол, и так я ворвался в вашу жизнь слишком
стремительно. Договорились вызвонить Еву на завтра.
Однако на звонки она не отвечала.
Тогда подняли на уши друзей: пусть срочно свяжется. Тоже без результата. Ева
была везде и нигде, только уцепить её не удавалось. Шло время. Макс с Сашей
топтались на месте…
— Ждать больше нельзя. Если не
получается по-вашему, значит позовём Евушку
по-нашему. Сегодня ночью работаем:ты и я.
Глава 10
Ночь была безлунная, безмолвная,
затаённая…
За окном — тьма-тьмущая, а на кухне у
Истоминых тепло и уютно. Уложили дочку и долго пили чай втроём: Макс, Сандра и
Андрей. Разговаривали вполголоса о вещах простых и незатейливых. Голос Ермакова
звучал монотонно, размеренно, спокойно, так что Андрея вконец сморило…
— Не мучься, иди
ложись к Дуняше…
Как только отец семейства засопел,
Макс тут же активизировался. Сел напротив Александры и предложил сыграть в
примитивную игру. Да уж! Такой простоты она не ожидала. Он дал ей
пить.
— Вот, смотри, в этой чашке обычная
вода из-под крана, пробуй.
Она отхлебнула — хм-м! — вода водой.
— Теперь посмотри мне в глаза.
Следующий глоток. И… вкус воды
реально изменился, в чашке оказался настоящий чай с мятой, чуть подслащенный.
Прозрачная вода, и вдруг… Сандра была в замешательстве. Макс рассмеялся
по-детски, шепнул заговорщицки: «Теперь отведай квасу». И она хлебнула из той
же чашки бочковой квас. Потом это был остывший кофе, сваренный по-турецки,
потом пиво… И, наконец, задохнулась — спирт. Чистый
спирт!
С каждым глотком вкус воды менялся.
— Это самая обычная уловка. Научу в
два счёта. Сигарету возьми. Сама возьми, любую. С каким ароматом хочешь? Пусть
для начала шоколад будет. Затягивайся, что чувствуешь? Нравится? А сейчас шерри… А вот — ваниль.
— Здорово! Я тоже так хочу. Макс,
расскажи про себя. Кто ты? Понимаешь, мне трудно поверить, что такой мальчик
может… Не знаю, как понятно выразиться…
— Я маг. Смотри внимательно.
Саша онемела. Кожа на лице Ермакова
стала темнеть, глаза помутнели, под ними образовались мешки, «лапки» морщин,
щёки впали и обвисли, волосы поредели и потеряли блеск. Скулы покрыла седая
поросль. И всё это, как говорится, в одном кадре.
Перед Истоминой сидел древний старик.
Скрипучим голосом:
— Мне далеко за сотню… Что поделаешь?
Молодым жить удобнее…
Она была в шоке.
— Про мимикрию слышала? У нас это
называется «маскировка». Этакий камуфляж, чтоб лишних вопросов не задавали.
И она ничего не спросила… Побоялась…
Видение улетучилось. Максу опять было
не больше двадцати.
— Скоро начнётся, давай приготовимся.
Он выложил из рюкзака старинный
стилет, свечи и надел на шею амулет не амулет — подвеску на кожаном шнурке.
Александра вгляделась — волчий клык. Спутать невозможно. В юности у неё был
такой же — точь-в-точь! Один вертолётчик подарил. Они в горах волков били,
санитарный отстрел — расплодились хищники сверх нормы, отары стали резать
нещадно. Неважно, не про это сейчас… Короче, привёз он Алексашке подарок — диво
дивное — клык!
В голове мелькнуло: «Мой?!» И тут же
спряталось: «Чушь! Не может быть!»
Резким броском Макс воткнул в пол
узкий клинок атам — символ мужской силы. Сашу
озадачила богато украшенная рукоять. Дорогая вещица! А он, не обращая ни на что
внимания, привычными движениями расставил и запалил свечи в строгом порядке.
Свет не выключил.
— Залезай на стул с ногами и садись,
как я.
Макс ловко поджал одну ногу под себя,
другую, согнув в колене, притянул к груди и обнял себя двумя руками, подбородок
пристроил на плечо. Крайне неудобно, закрученная загогулина
какая-то. Саша не спорила, покорно скопировала позу.
Началось «бдение». Чего ждали,
Александра не знала, но когда пришло — сразу учуяла…
Воздух налился предгрозовой тяжестью
и вроде наэлектризовался. Предметы вытянулись, цвета проявились, сделались
контрастнее. Вдруг из угла в угол прошуршали тёмно-зелёные сущности, типа
перекати-поле. То ли бормотали, то ли похрюкивали…
Сандра напряглась, крепче поджала
ноги…
Присмирело ненадолго. А минут через
двадцать посреди комнаты образовался небольшой голубоватый вихрь. То там, то
здесь стали появляться и исчезать струящиеся силуэты. Девушку накрыл дикий
страх… Под ложечкой засосало, мурашки по коже, тошнота
к горлу…
И тут по Сашиному бедру резко
черкануло невидимое, жёстокое нечто. Очень злое! Она вскрикнула и
сжалась. Заколошматило бедную лихорадкой. Губы посинели, задрожали, челюсти
свело, дышит через силу, со свистом, будто кто грудную клетку в гармошку сжал и
давит.
Фух-х!
И всё стихло…
отпустило…
Макс как сидел, так и сидел, не
шелохнувшись, каменным изваянием…
Бок у Саши горел нешуточно, пришлось
заголиться, посмотреть. Нога багровая. Распухла, словно приложили огненный лёд
или ледяное пламя…
— Испугалась? Да, дружок, ничего не
поделать. Терпи и гордись. Сегодня твоего бедра коснулось крыло Смерти… А ты, моя дорогая, жива! Не каждому дано…
Глава 11
Под утро пошёл мелкий лёгкий снежок.
Потом плотнее, ещё и ещё… Добавился ветер, упала
температура. К обеду разгулялся настоящий зимний шторм. Транспорт остановился.
Люди, побросав работу, кинулись прятаться по домам. Так бывает в Приморье.
Бывает.
Ждали Еву. Ермаков мерно раскачивался
на стуле. Не переставая причитал: «Иди сюда… Иди сюда… Иди сюда…»
И в дверь постучали. На пороге стояла
Ева, чуть живая, похожая на снеговика. Шубу и шапку невозможно было разглядеть
под коркой слипшегося снега. Лицо посечено ледяной крупой. Брови и ресницы в
инее. Дошла-таки! Дошла…
Макс сразу взял замёрзшую барышню в
оборот. Велел подать для неё горячего молока с мёдом. Забрав кружку, захлопнул
перед носом Андрея дверь в спальню.
Когда Ева с Максом вышли из комнаты,
он быстро прошёл в ванную. А она? В её глазах отчётливо читались гадливость,
вина и неподдельный ужас. Тремор в руках, как с похмелья, веки мокрые, мордочка
огнём горит. Душил, что ли? Или, вообще, насиловал? Бред какой-то! Но то, что
там произошло форменное непотребство, — однозначно.
Еве было плохо. Ай, как плохо! Растерянная, подавленная, взгляд — в одну точку. Впечатление
такое, что человек потерял лицо и язык к тому же
прикусил.
Макс, напротив, был собран, бодр и
агрессивен.
— Значит так. Проверить шпингалеты.
Шторы на окнах плотно задёрнуть. Спать вам придётся втроём. Еву уложите посередине.
Александра и Андрей, вы целуетесь над Евой три раза. Уснуть не удастся… Будьте начеку. Главное, чтобы эта овца вспомнила. Ведь она
так и не вспомнила. Не вспомнила же?! — он грубо, с отвращением, дёрнул её за
рукав, и та съёжилась в комок, как побитая собака. — Итак, к делу. Вот что надо
вспомнить: ей кто-то нанёс ранение и забрал с собой кровь. Случай произошёл у
всех на виду… Пару лет тому назад. Вы тоже это видели. Человек
незаурядный, глаза цвета китайского нефрита, длинноволосый, ненавидит всю вашу
братию истово. Одним махом отомстил всей консерватории… Думайте!
Нам позарез надо его вычислить! Я оставлю вас одних и буду работать
дистанционно. Всё! Держитесь! — На прощанье улыбнулся страшно, как людоед…
К полуночи метель превратилась в
буран. На улице разыгралось дикое светопреставление. Ветер ревел раненым
драконом, ледяными зубами грыз крыши, ледяными когтями скрежетал по стёклам,
ледяным хвостом-вихрем бил о землю. Периодами замирал, прикидываясь дохлым, и
вновь лупил в безумии… А дальше — хуже. Грянули
оглушительные громы, будто начался обстрел из дальнобойной артиллерии. Молнии
метались в непроглядной тьме, как платиновые кобры! Представьте: снежище,
ветрище, и через эту муть вселенскую хлёсткие неоновые вспышки, будто огненное
пламя из пасти чудовища.
А с домом Истоминых вообще чудеса
творились. Казалось, этот самый ледяной дракон-великан обхватил лапами строение
— и ну раскачивать, как клещами больной зуб. Вот-вот вырвет с корнем и
зашвырнёт в тартарары!
Ребята прижались друг к другу,
зажмурились и молились, кто как умел…
Александра зашептала: «…Пречестный и
Животворящий Кресте Господень, прогоняй бесы силою на
тебе пропятаго Господа нашего Иисуса Христа…» И вдруг
ясно представила забор вокруг кровати. Воображение выставило частокол из
крестов, а сверху мысленно накрыло койку куполом-луковкой…
И всё-таки — крых!
— что-то продавило форточку. Фрамуга хрястнулась о стену и повисла, как
сломанное крыло, не разбившись…
— Андрей, скорее! Подушкой пока
заткну! Скорее, умоляю! Тащи молоток, тащи гвозди, забивай окно! Забивай
насмерть!
Ева всё это время лежала, не
шевелясь, не реагируя на пургу. Этакая покойница: руки на груди, застывший
взгляд в потолок, рот на замке.
Часы-предатели играли на стороне
непогоды! Наслаждались грозовой метелью, не шелохнувшись, стояли как вкопанные.
Казалось, прошло сто лет…
Наконец, Ева очнулась, спокойно села
и будто в забытьи пропела: «Дэн».
И всё стихло. Мгновенно стихло! Будто
лютый дракон поджал хвост и испарился…
Глава 12
Дэн — человек незаурядный. На самом
деле звали парня Денис. Ну, куда там! Примитивный «Денис» был истреблён. Дэн — на западный манер — казался ему гораздо значительнее и ярче.
Будто басовую струну щипнули — дэн-н!
Высоченный, выразительные руки,
тренированный гибкий торс — прямо выпускник хореографического училища. Волосы с
рыжиной собраны на макушке в пышный лисий хвост — и
обязательный тёмный бант из бархата.
Художник, поэт и режиссёр в одном
лице. Красавец с харизмой. Глаза цвета болотной
ряски. Хорошо образованный, умница. Чувство юмора и сексуальность делали его
неотразимым.
Окружил себя Дэн «братьями по
разуму». Каждого тестировал сам. Приблизил дюжину, остальных — «в сад».
Поставим, говорит, спектакль-притчу, да такой, какого никто никогда не видывал.
Так, чтобы зрители настоящий катарсис испытали. Для воплощения амбициозной задачи необходимо всем вместе над энергетикой
серьёзно поработать.
Ежедневные репетиции начинались с
таинственного тренинга, сам изобрёл. Действо нарекли: «Состояние». Сядут в
круг, возьмутся за руки, настроят голоса на одну звуковую волну. Плавно, без
рывков, раскачиваются в строгом ритме. Потом, не прекращая гудеть, встают, и
начинается вольное кружение. Повторяют, повторяют, повторяют…
От монотона
реальность слегка меняется. Происходит это то ли от
пресыщения кислородом, то ли, наоборот, от застоя углекислоты. Наступает у
адептов головокружение, как после бокала шампанского, приятная лёгкая эйфория.
Стихи читали всей компанией в унисон,
как мантры. Что за строки, спросите? О! Конечно же, Дэнова сочинения. В них и тайный смысл, и тайная сила. И
вроде он один на всём белом свете знает Страшную Тайну. Отмечен
Высшими Силами и Посвящён.
Получился этакий закрытый клуб для
избранных. Назвали детище «Студия-эксперимент». Коллектив подобрался знатный: музыканты,
актёры, журналисты. Яркие, открытые и, что свойственно молодости, наивные.
Опять же: подвижная психика, фантазия и любопытство.
Ребята, как заворожённые, бросали
важные дела и мчались в подвал. Ах, как приятно было слиться в едином
творческом порыве! Девушки поголовно влюбились в лидера, некоторые до
болезненности. Парни беспрекословно подчинились, признавая превосходство Дэна.
А вот со стороны это выглядело
отвратительно: удав Каа и стая бандерлогов.
Глава 13
Так вот: всё стихло. Мгновенно
стихло!
Истоминых осенило: да-да-да. Ну,
конечно же, это Дэн! Больше некому! Всё сходится.
Сразу посыпались из памяти яркие
картинки одна за другой: новогодний вечер, музыкальная братия в кафе, все поют.
Дэн аккомпанирует на гитаре, соло исполняет Ева. У неё настоящее редкое
контральто. Она делает шикарную опевку,
выходит на коду, финальная тоника и…
В этот момент Ева шутливо кланяется,
а Дэн вздёргивает гриф! Па-пам!
Гитара врезается в лоб. Колки рассекают девушке бровь. Ах! Кровь хлынула
потоком.
Ребята всполошились, откуда-то всплыл
мужской носовой платок. Точно мужской — крупная
голубая клетка. Ева приложила тряпицу ко лбу и понеслась в уборную. Умылась,
вернулась, улыбаясь: ничего, мол, не волнуйтесь, ерунда. Только лёгкая ссадина
и небольшая припухлость, ранка не кровила.
А платочек-летуночек
— исчез…
Как же так? По какой причине красивый
и талантливый парень возненавидел огромное количество людей? И так
возненавидел, что убить готов? Ответ был на виду. Донельзя примитивный ответ.
Сначала сокурсники прихватили Дениса
на воровстве, побузили, конечно, и на первый раз
простили. Дали испытательный срок. А потом Дэн отличился ещё. Соблазнил самую
нежную девушку. Забеременела… Поженились вроде.
В один из вечеров ребята застукали
Дэна за зверством. Бил жену так, что роды начались раньше
срока… Дитё промучилось неделю и не выжило…
Мальчишки сами хоронили ребёнка.
Гробик с локоток. Вот тогда и отколошматили гада от
всей души. Сева, на правах старосты, первый зарядил мерзавцу.
Потом собрание устроили и
проголосовали: исключить сволочь из консы. Исключили.
Перевели липового мачо в
ранг изгоев. Те, кто «в теме» был, с ним больше не здоровались, руки не
подавали, шарахались, как от прокажённого…
Дэну было за что мстить. Всех тогда
возненавидел. Всех!
Глава 14
Через час явился Ермаков. Знаю,
говорит, нашли упыря, молодцы! Дэн-Денис не так прост оказался. Всю свою
дрессированную свору заставил нечистого на помощь призвать, ну и… злобу
свою давнюю удовлетворил…
Макс про фотографии ничего не
объяснил. Достал из рюкзака целлофановый пакет и вывалил Истоминым под ноги
какие-то обрывки. Андрей наклонился рассмотреть поближе: то ли бумага, то ли
ткань какая-то, нечто мерзкое, вонючее, в глиняной жиже… Нет,
не разобрать…
Бедной Еве Ермаков вообще ничего не
сказал, будто её и нет вовсе. В общем, осталась девушка как оплёванная…
Закончилось тем, что Макс буднично
объявил:
— Расследование прошло успешно,
теперь осталось арестовать «товарища» и наказать. Это уже без вас. Всем
спасибо, все свободны!
А потом по городу прокатился слух,
будто Денис-Дэн ушёл в монастырь. Не все поверили…
Ермаков отреагировал сухо:
— Монастыр-тыр-тыр.
Он и постриг примет как миленький.
Глава 15
…Александра с Максом лезли на крышу. Пожарная
лестница больше походила на штормтрап: шаткая, ржавая, с покорёженными
ступенями. Ермаков ни разу не подал руки, не подсадил, не предупредил, типа:
«Пригнись, балка!»
И Сашка позорно выпачкалась, набила
пару шишек, бесконечно спотыкаясь в чердачной захламлённой
темноте, матюгалась. А как выбралась на гулкую, крытую кровельным железом
поверхность, остановилась в изумлении…
Свободное пространство! Только
кое-где слуховые окна, хрупкие антенны, похожие на саженцы, и две разрушенные
печные трубы. Крыша!
Золотой Рог вальяжно развалился во
всей ночной красе, расцвеченный яркими лампами и прожекторами. Эта разносортица кораблей у пирсов, как ёлочная гирлянда,
подмигивала иллюминаторами, рубками, сигнальными огнями, многократно отражаясь
в водах залива, будто в тёмных зеркалах…
Макс заговорил медленно, обсасывая
каждое слово:
— Я заманил тебя в это место
намеренно. Пришло время поговорить откровенно. Понять и принять то, что скажу,
будет непросто. Придётся постараться, всерьёз упереться. Я — человек Знания.
Маг. Трижды спрашивал Мир. И трижды получал знак: ты — мой ученик!
— Я уже и сама это поняла. Анвар предупреждал, что явишься скоро. Только мне этого
совсем не хочется, честное слово…
— Не кривись, сам не в восторге.
Глухая перспектива: обучать магии балованную эгоистку, да ещё эстрадную
певичку. Ужасно не хотел бабу, за то и наказали. Вы все тупые, но
сильные, а значит, опасные. Это как овце дать волчьи клыки.
— Ты не жалуешь женщин?
— Спариваться — да. А так — не-ет!
Ему явно понравилась собственная
шутка. Сандра, чуть смутившись:
— А как же «кровь, любовь, морковь…
носки»?
— Только целесообразность. Итак,
изменить ничего нельзя! Не-воз-мож-но. Единственное,
что себе вымутил, — это имя. Теперь ты — Алекс. Идиотская «Сандра» с этого момента испарилась. Смирись!
Скажи, ведь ты догадываешься, почему
такой талант застрял во Владивостоке? — он подался вперёд, пристально посмотрел
в глаза. — Знаешь! Молодец твой Анвар. Тогда ни к
чему вилять вокруг да около. Подтверждаю, ты в тюрьме, ты — пленник города. Жизнь
здесь как летаргический сон.
Тебе здесь плохо и мне здесь плохо,
хотя причины разные. Я тоже не могу покинуть границы этого проклятого
края… Поодиночке нам не вырваться. Единственный шанс —
объединиться. Только плечом к плечу можно попробовать прорвать эту блокаду. Я
воспитаю из тебя мощного мага-воина. Как и когда это случится — сказать не
берусь. Всё будет зависеть от твоего упорства.
Предупреждаю, будет тяжко, так тяжко,
что порой просто невыносимо!
Хочешь свободы? Сразу не отвечай,
подумай хорошенько. Чем большего желаешь достичь, тем от большего придётся
отказаться…
Секунда… и Сашка зарыдала, как
девочка:
— Макс, если б ты знал, как я здесь
мёрзну! Всё время мёрзну. Самое любимое время года — отопительный сезон. Мне
кажется, что холод не просто извне, он изнутри… Иной
раз так дрожу, будто кишки в инее… Да! Ты сто раз прав. Я узник места! Вытащи
меня отсюда. Что угодно сделаю, только учи.
Он прищурился, хмыкнул и вытащил из
рюкзака увесистую, довольно потрёпанную книгу в чёрной графитовой обложке.
Карлос Кастанеда, «Учение дона Хуана».
— Читай, сказал, и думай! Прежде чем
начнём всерьёз, проштудируй от корки до корки. И вот тебе мой первый подарок, —
грубо схватил её руку и вложил коготь дикого зверя.
Хорошенькое дело! На ухоженной ладони
лежало нечто, напоминающее кривой арабский кинжал джамбия,
или европейский охотничий нож-скинер — только в
уменьшенном виде. Штука цвета пережжённого кофе, у основания — клок грубой
чёрной шерсти.
— Медвежий. Смотри: зажимаешь в
кулак, выпускаешь «брелок» между средним и безымянным пальцами, получается
оружие. При хорошей сноровке эффективнее клинка бьёт. К тому же предмет Силы.
Постарайся с ним подружиться… Владей!
Глава 16
Александра с жаром набросилась на
книжку, но с каждой главой мрачнела. Всё больше и больше вопросов возникало и к
автору и, конечно, к Ермакову…
«Какой смысл знать то, что
бесполезно?» — говорил дон Хуан своему Карлитосу.
«Ах, как верно!» — думалось свежеиспечённой ученице.
Листая дальше, запнулась на: «Человек
Знания — это тот, кто добросовестно и с верой переносит лишения и тяготы
обучения. Тот, кто без спешки, но и без промедления отправился в полный
опасностей путь, чтобы разгадать, насколько ему удастся, тайны знания и силы».
Возник простой вопрос: чем эта фраза
особенна? Разве любое другое знание или умение не требует того же самого от
всякого ученика? Тоже мне открытие! Это только для малограмотных
и ленивых удивительно, а тот, кто способен освоить хоть что-то стоящее: игру на
скрипке, управление самолётом или ремонт часового механизма, — должен прилагать
усилие.
А вот эти «враги» смешные: страх, к
примеру. Любое новое дело пугает. Побеждает любопытство. Ясность действительно
ослепляет, но до первой серьёзной ошибки. Сила? Алекс и тут согласилась только
наполовину: жестокость и безнаказанность опьяняют, верно, но и желание защищать
слабого тоже приходит с ощущением превосходства. А старость, четвертая из
вражьей стаи, и есть старость… Безразличие и усталость — нормальные явления,
всё имеет свой конец.
Чистая психология плюс житейская
мудрость. Где тут мистика?
Саша никак не могла вычленить
обещанную магическую составляющую.
Антураж. О, да! Галлюциногены всякие:
семена-коробочки, корни-стебли, жуки-червяки — хрень несусветная! Все эти союзники-защитники: жуём и курим. И
снова курим и жуём. Песни, легенды, рецепты — брр!
Неужели Макс заставит проделывать
подобное? И где возьмёт всю эту гадость? Мысли путались. Может, он наркоман? Да
не похоже… И как ей теперь Ермакова-то называть? Брухо, бенефактор или диаблеро? Кхм…
Рехнуться что ли от греха подальше? И расхохоталась.
Откинула томик. Вот запопала! За что ей такое наказание?!
Книги бывают разные, как еда. Одни —
нарядные пирожные. Много не прочитаешь, приторные. Есть книжки — хлеб, — без
которых не прожить. Хотя выжить можно на других. Книжки-овощи. Только захлопнул
— и ещё хочется, точно такую же. Без насыщения чтиво:
«гриб и огурец — в пузе не жилец».
А ещё есть, как мясо. Эти с двух глав
сытость дают, не скоро возьмёшься дочитывать. Перевариваешь, перевариваешь… Бывают, натурально, сухари, которые читать берут в
страшную нужду. Когда совсем некуда глаза пристроить, «духовная голодуха», так сказать.
А, к примеру, хорошая поэзия — это
живительная влага. Орошает душу, лечит и проявляет суть. А есть книжечки — отрава, от них заворот кишок приключается. Этот Кастанеда —
яд!
Вот такое первое впечатление
сложилось у Александры. С этим и пришла к Максу.
Он, похоже, был готов к непростому
разговору. Взгляд с поволокой, движения чуть замедлены, голос в низком регистре,
с придыханием, тон доверительный, почти интимный:
— Милая моя глупышка, как же я тебя
понимаю! Никто никогда не способен понять тебя лучше, чем я.
Он впервые прикоснулся к ней. Алекс
замерла от неожиданной чувственной волны. Обнял бережно, по-отечески,
точь-в-точь как дон Хуан своего Карлитоса. «Войди ко
мне в грудь», как бы говорили его глаза. И Сашу накрыло оглушительное чувство
тревоги, растерянности и обречённости.
— Ну, полно, чего так дрожишь, родненький? Не бойся, ничего плохого с тобой не произойдёт.
Все сомнения, все страхи твои во мне, как собственные.
И брезгливость, и недоверие, поверь,
совершенно нормальные человеческие чувства. Поначалу у всех так. До той поры,
пока ты просто человек. Никто по своему желанию не стал бы заниматься магией. А
те, кому охота влезть в эту шкуру, категорически не подходят. Магом стать заставляют.
Болезненный процесс.
Тем паче, что Знание — песчинки,
разбросанные по белу свету. Их такое несметное множество, как песка в пустыне
Сахара. Добывать, собирать ужасно трудно. Нужны силы, время, усердие. А ещё
Знание — как хрупкая, вёрткая бабочка. Мало поймать — уберечь надо.
Поверить в себя — тоже непростая
задача. Меня никто не жалел, и я права не имею. Ну, успокойся…
Хотя… поплачь, поплачь…
И вдруг Александре сделалось так
хорошо, так спокойно, так уютно рядом с этим странным человеком. И будто знает
она его тысячу лет, и будто ближе никого не встречала… И
не было в этот миг человека на Земле счастливее Истоминой. Он нежно гладил по
голове…
Дурманящий, пьянящий голос шептал непонятное… Тёплые слёзы сами собой катились по щекам…
— Всё подвергай сомнению. Никому не
доверяй! Мне — можно. — И залился очаровательным искренним смехом.
…Наваждение улетучилось — как не
бывало… Макс резко переменился: сделался, как обычно, сухим и колким.
— В полночь мы станем кровниками.
— Что значит «кровники»?
— Узнаешь!
…Саша с трепетом ждала, когда
домашние угомонятся. Поправила одеяльце дочке. Ещё раз заглянула в спальню:
крепко ли спит Андрей? И выскользнула в глубокую тяжёлую ночь…
Она не шла — бежала в условленное
место. На неё напали азарт и отчаянная решимость. Будь что будет!
Ермаков вынул из рюкзака нож. Ножны
из грубой телячьей кожи испещрены загадочными рисунками. Рукоять, выточенная кустарным
способом, похоже, из рога или бивня — Алекс не особо в этом разбиралась. Только
подумалось: хоть лезвие и недлинное, но до сердца вполне достанет.
— Познакомься, это мой
ритуальныйнож. Подрастёшь, и у тебя будет такой же,
свой.
Зажёг свечу. Прокалил на пламени
голубоватое лезвие. Объяснил спокойно: «Берёшь крепко в правую руку. Вот так.
Резать будешь, как я, по ладони, ближе к запястью. Не глубоко, не широко —
чирк! — чтоб только кровь выступила. Заживёт скоро, не боись!»
Ну и полоснул
себе первый. Не поморщился. Протянул клинок Алекс. И она, как в тумане, тоже полоснула. Голова закружилась, и мир поплыл в дальнюю даль…
Ермаков без церемоний взял её левую кисть, посмотрел, хорошо ли кровит, и рану к ране приложил…
Вот теперь они друг за друга в ответе.
Братья навек.
Глава 17
Бесконечные разговоры об учении дона
Хуана, о бескрайней пустыне Сонора, об ошибках и
успехах ученика увлекали Александру сильнее аплодисментов. Каждая встреча с
Ермаковым была непредсказуема: то пещера на сопке, то костёр из спиленной
вишни, то берег моря, то вдруг он заявлял себя лекарем, проводил диагностику и
лечение какой-нибудь дуры, то увозил в ветхий пригородный музейчик.
Ах, как ей это нравилось, как
льстило. Саша практически забросила дом и работу — скучно…
Макс поражал своей начитанностью:
— Когда я размышляю о своих
возможностях, то поражаюсь своей умеренности. Между прочим, Моэм сказал. А он
ещё тот сноб и баловень был. Я тоже сибарит, когда хочу, а не хочу — аскет.
Энциклопедические знания вкупе с
дьявольской памятью: цифры, даты, имена, события, стихи, цитаты… Фантастика!
Долго обсасывали четыре составляющих
безупречности воина: ласковость, хитрость, терпеливость и безжалостность. Хуже
всего у Сашки с хитростью обстояло. Врала неубедительно, интриговать не получалось.
Это как игра в шахматы, нужно уметь просчитывать действия противника, а она —
вся как на ладони. Ругал.
Прилежная ученица, услышав любую
фразу, даже брошенную вскользь, всё перепроверяла. К примеру, у Макса выходило,
что чем больше Силы, тем больше Свободы. Саша не соглашалась: чем больше Силы,
тем больше ответственности. Спорили.
Учил не смотреть на вещи в упор, а
развивать боковое зрение.
Она тоже завела себе рюкзак и мечтала
о стилете. Отличная вещь — легко прячется в джинсовый шов
вдоль бедра. Ещё хорошо в куртку, за воротник, чтоб вдоль позвоночника.
Хоп! И он уже в руках. Только не задавай себе вопрос: зачем певице оружие?
— Маскировка. Представь себя туманом
подробно, тщательно, и через несколько минут обнаружишь: тела твоего
действительно не существует. Только неясная тень. В таком состоянии никто и
никогда не нанесёт тебе вреда. Даже я. Атаковать туман — невозможно! Кстати,
пьяный — тоже размазанная мишень.
Песок всё время повторял: «Я не
сержусь, поступки не важны».
Часто бродили в сумерках, Макс всё
приговаривал: «Чувствуешь, это трещина между мирами? В какой-то момент
перестаёшь понимать — кто ты и где. Вот сейчас. Замри! Сумерки — это чудо, если
научишься пользоваться их силой».
— Андрюха твой — не конь. Он — осёл,
тупое жвачное животное. Я давно б его загрыз, но кто будет тащить воз? Пусть
живёт. Буду время от времени кусать его за ляжки, чтоб двигался быстрее и не
забывал, кто в доме Хозяин.
— Ты тоже ему не нравишься.
— Кто его спрашивает? Его дело —
терпеть!
Разговоры об Андрее его раздражали.
Хоть он и смеялся всегда, но как-то натужно.
Глава 18
Бывают такие муторные
дни — даже двигаться неохота. Вот так закопался бы в одеяло, затаился, как
крот, и спал бы долго-долго, пока туманы-растуманы не
рассеются. А проснулся б — уже тепло, солнечно. И ты бодрый, весёлый и всё
могущий. Ох, уж эта ранняя весна!.. Хватай себя за шкирку, тормоши, гони пинками.
Тот день был как раз такой. Макс
«вызвал», и Алекс, немного покружив, вышла к спортивному залу «Олимпиец». Ждал.
— Морось не любишь? Всё в твоих
руках: «разгон облаков, установление хорошей погоды». Проще пареной репы.
— В смысле?
— Сосредоточься и призови ветер.
Пусть раздует хмарь.
Алекс закрыла глаза, стала пыжиться… И ничего! Ермаков рассмеялся: мол, к чему столько усилий?
Ты легонько, как бы между прочим, посылай желание в
Мир. Насиловать — бесполезно, активный натиск получает активное сопротивление.
Ласковость, ласковость — не забывай.
— Пойдём-ка,
потренируемся, голуба моя, — подтолкнул в спину, и они вошли в спорткомплекс.
В зале было пусто и гулко.
— Чтобы Силу удержать, надо иметь
неуязвимое выносливое тело. Будем твою требуху закалять. Давай быстро: упор лёжа, и на кулаки. Отожмись-ка для смеху.
Алекс покорно приняла исходное
положение и попыталась согнуть руки в локтях. Нос и подбородок встретили пол с
характерным стуком.
— Чемпиён!
Он ловко закинул стопы на подоконник,
вытянулся в струнку и легко отжался раз двадцать, не сбив дыхания…
— Вот так! Даю неделю. Что хочешь делай, но упражнение повтори. Получи подсказку от
щедрот моих: тело не имеет веса. Оно — школьная линейка. Представь в деталях. И
всё!
Оставшись одна, Саша решила
пробовать. Рейка-линейка, говорите? Ну-ну… Рюхнулась
пару раз, призадумалась… Чётко, во всех подробностях вспомнила, какая у неё в
детстве была линеечка: удобная, деревянная, лёгкая, разметка затёртая, правый
край чуть закруглённый, отец лобзиком укоротил и зашкурил. Встала на кулачки —
и… раз, два, три… Главное — локти не в стороны, а вдоль тела держать. Ур-ра! Получилось!
Вышла на улицу: нет тумана,
рассеялся. Пасмурно, но не мерзко…
Глава 19
В следующий раз Макс был в весёлом
расположении, балагурил. Встань, говорит, по стойке смирно. Она и встала, аки статуя в лучах заката, ресницами — хлоп, хлоп! А он
возьми да и ткни под ложечку. Очнулась Сашка на полу, а Макс довольный рядышком
сидит, умиляется.
— Что ж ты, ворона, не защищаешься?
Да, если б она хоть на секунду
почувствовала, что Ермаков ударит, может, и увернулась. Кобра и та стойку
принимает перед укусом, а тут без намёка — ха! Сознание из неё — вон!
— А ты как хотела? Вокруг враги,
расслабляться нельзя.
— Погоди, ты ж говорил, мол, гуру,
брат и прочее…
— Чем ты слушаешь? Звучало так:
никому не верь! Чего развалилась, встала, я сказал, и за дело. — Пнул чувствительно. — Учись делать больно своему врагу и
получай от этого удовольствие.
— На садизм намекаешь?
— Заткнись. Слушай сюда. Шоковые
травмирующие удары должны быть быстрые, резкие, неожиданные. Представь, что
бьёшь навылет, как пуля. Наносишь с вращением по болевым и открытым участкам
тела. Выбранная дистанция — две трети победы. Минимум дерготни. Если конечность
не участвует в ударе, не хрен ею мотать. Совмещай защиту и атаку. Есть удары
основные и отвлекающие, не забывай о внезапности. Резче бей. Эффективность
зависит от устойчивости. Равновесие — сила. Ха!
Пробил, как копьём. Осела, восстановила дыхание, поднялась.
— Привыкай, подруга, к боли. Она —
твой главный союзник. Благодари боль, люби её.
— Мазохизм?
Пробил. Рухнула, продышалась, встала…
— На самом деле, бесполезно тебя
учить бодаться на кулаках, сто лет ухлопаем… У самки
против самца реально — всего один грамотный удар. Что в тебе есть путного? —
ощупал, как лошадь на торгах. — Пальцы! Лет с пяти по клавишам тарабанишь? Вот и хорошо.
Начнём с шеи. Куда ни приложись, всё
будет удачно. Фалангой мизинца можно вырубить. Уши — ахиллесова пята. Вот так
под ухо — ха!
Алекс безвольно мотнула головой.
Открыла глаза, встала.
— Вот зона яремной ямки. Легонько — эть!
Забыла как дышать…
— Обязательно на мне показывать?
— А как ты запомнишь? Эть!
И опять память отшибло, как у них тут
воздухом пользуются…
— Смотри, складываешь кисть лодочкой
и…
Увернулась!
— Молодец! Начинаешь соображать.
Большим пальцем в сонную артерию, или под ключицу, или в выемку за ухом, или в
основание черепа. Главное — отработать так называемую
«обратку». Поджимаешь крайние фаланги, накручиваешь,
пробиваешь отвлекающий и сразу основной — оп!
. . . . . . . . . .
— Все удары снизу вверх. Сперва выбери, какой орган атакуешь: печень, селезёнка,
лёгкое, почка, сердце. Представь подробно и — на!
Молодец! По ключице врежь, как молотом. Здесь, здесь и здесь — будто термометр
стряхиваешь. Хлёстко. Или вот левой рукой берёшь правую
— с замаха, как топором. Завалишь любого. Проверять будем? А-ха-ха!
Куда, куда побежала?! Иди сюда, родная, иди, моя девочка, я не всё сказал.
Область подбородка. Там болевик. Висок. Выстави на указательном пальце фалангу.
Исполняется коротко и расслаблено. И, наконец, мой самый любимый — запястьем в
«клюв», без особых усилий можно отправить любого на тот свет, мелкие косточки в
ум втыкаются.
А вот это — специальный десерт! Пах!
— только для мужчин. Как же это опасно! Прелесть, сущая прелесть. Запомни, если
вот так ввернёшь, разрывы внутренних органов. Враг сначала чувствует приятное
тепло… и… хана злодею!
Удар как кувалдой. Удар как шашкой.
Удар как бичом. Удар, удар, удар…
…Все тренировки превратились в один
гигантский комок боли…
Глава 20
Ранняя, совсем ещё голая весна
накрапывала холодным дождём. Пришла озябшая Сашка с утренней репетиции и
поставила греть борщ — время обедать.
Смотрит в окно: на соседнем дубе
яркое зелёное пятнышко. Цвет неестественный, флуоресцентный будто. Вгляделась —
движется по ветке огонёк этот. Что такое?
Волнистый попугайчик! Видать,
вылетел, дурачок, в форточку. Замёрзнет, ей-богу!
Вокруг дуба начали собираться ребятишки, вышел сосед. Оценил обстановку.
Выловить его надо, говорит. Сходил за верёвкой. Привязали паренька, из вертлявых. Пока тот лез, птичка испугалась и перепорхнула на
самый верх старого тополя. Теперь уж точно не достать. Погибнет.
Саша набросила куртку и вышла во
двор. Ребятишки действовали изобретательно, вынесли семечек, насыпали их в
клетку, гулюкали, насвистывали, всячески уговаривали
глупый «лимончик» спуститься пониже. Тщетно.
И тут Истомина протянула в сторону
беглеца раскрытую ладошку и мысленно начала уговаривать попугайчика: мол, не
бойся, братец, иди ко мне, не обижу. И так легко ей было, так светло, что
птичка — скок, скок, фыр-р! — и перелетела к Саше на
руку.
Вертит головой, а сама с Истоминой
чёрные глазки-бусины не сводит. Прищемила палец клювиком не больно, вроде как
познакомились.
— Как зовут тебя, малыш?
И птичка отчётливо проскрипела: «Гоша
хороший».
Мальчишки замерли…
Глава 21
Истоминой хотелось похвастаться
дружбой с уникальным человеком. Это было естественно и даже благородно. Первыми
счастливцами оказались Поповы.
Они только вернулись из Германии. Их
переполняли впечатления: не терпелось поделиться счастьем. Они от порога вцепились
в гостей и, перебивая друг друга, взахлёб затараторили
о чудесах путешествия. Рассыпали по дивану кипу фотографий, включили кассету с
видеофильмом. Ах, где гуляли! Ох, что видели! Ух, что ели! Эх, с кем
познакомились!
Саша с Максом были те «свободные
уши», куда хозяева кинулись складывать свою радость.
Настала очередь Ермакова удивить
хозяев. Макс, похлопав Попова по плечу, заговорщицки изрёк:
— Ты, брат, служил в спецвойсках. Отморозил кое-что… Или удар? Не-ет, точно холод. С женой проблемы.
Попов покраснел, как рак. Сидит — дурак дураком, слова в глотке
застряли… А Макс спокойно курит, небрежно стряхивает
пепел, щурит левый глаз, наблюдает за реакцией. Помолчал пару минут — хлесть! —
и выбил дамочку из колеи, чтоб не скучала. Дескать, всё сама, всё сама?
Заметалась женщина, как ужаленная.
А он: вы, говорит, зря паритесь, могу
помочь — плёвое дело. Увёл мужа в зал, бормотал неясно, пасы исполнял, велел в
туалет прогуляться. Вот и всё. Страх отступит, и всё получится, отвечаю.
Гостей пригласили к столу, но как-то
виновато. Щедро угощали заморскими колбасками и настоящим немецким пивом.
Разговор не вязался. Вечер получился странноватый…
С утра к
Алекс приехал растерянный Попов. Он долго мялся у порога, не решаясь объявить
настоящую причину визита… Наконец, пробубнил: в их
доме, мол, обнаружилась пропажа. Исчезла видеокамера. Не успел договорить…
Реакция Саши была молниеносной, как
вспышка. Её перекорёжило от возмущения.
— По какому праву ты приехал к нам?!
То есть, когда помощь моя нужна была: Лялю в гимназию устроить, денег занять, с
гаишниками договориться, я — лучший друг! А тут, смотри ты, воровка,
оказывается! Стащила говённую камеру?!. Может, ещё что пропало? Может, колбасок немецких
недосчитались?!.
Прокричавшись, сплюнула брезгливо:
— Пошёл вон! Знать вас не желаю!
Алекс, полыхая от злости, ринулась к
Ермакову.
— Представляешь?! Поповы… У них… Рехнулись…
А тот спокойно, не моргнув глазом:
«Да, — говорит, — камера у меня. И что?»
Алекс так и села… в голове всё
перемешалась, она даже не сразу поняла, что именно говорит Макс:
— Смотри сюда! Этим Поповым выпал фарт. Так? А за что, спрашивается? М-м-м… Может, за жлобство? Или за крысиную
хитрость? Ах да, за изощрённое коварство, точно! Много ты знаешь наших людей, с
шиком гуляющих по Европе? «Откуда деньги, Зин?» Мне наплевать на конкретных
Поповых, здесь важен принцип.
Теперь вопрос к тебе, дремучая баба.
Надо ли заплатить Миру за ништяки? Где компенсация?
Ты веришь, что мы попали в этот дом случайно? Нет? Тогда отвечай, зачем?
Молчишь? Объясню.
Я, Макс Ермаков, послан этим людишкам, как Рука Гармонии. Им отвесили радости без меры — дык надо ж делиться. Моя миссия — помочь счастливцам. Они
обязаны заплатить Космосу, Мирозданию — назови как
хочешь — небольшой потерей. Это справедливо. Иначе семью накажут больно. Спокон
веку от прибыли десятину отдавали. И заметь: не роптали. В конце концов, у них
машину не угнали, и дом не сгорел, и ребёнок из окна не выпал. Пусть радуются!
И потом пойми, наконец, предметы и
деньги — просто предметы и деньги. У них нет хозяина. Они свободны! Они
принадлежат тому, кому хотят. Сегодня — одному, завтра — другому. Если их
надолго запирают в шкафы, банки, сейфы, они умирают.
Заявляю с полной ответственностью:
нет никакого «твоё-моё». Это
как море, как небо, как лес — обычная безликая стихия. Ничья!
Видеокамера вчера выбрала меня. Вот и всё!
— То есть ты хочешь сказать, что
можешь брать, что хочешь? У кого хочешь? И это справедливо?
— Ты достала меня! — и Макс дал ей
чувствительный подзатыльник. — Вынужден ругаться и,
пожалуй, накажу. Ты всё время идёшь старым путём. Индульгируешь.
Мыслишь штампами и клише, как примитивный человек. Но ты уже давно не человек.
Ты воин! А мы используем только эффективные средства. Наша цель слишком высока,
чтоб тратиться на вонючую мораль.
Песок говорил вдохновенно, ярко,
убедительно, и Саша послушно кивала, принимая ладно скроенную теорию воровства… Выходило логично и вроде честно.
По дороге домой мысли у Алекс спотыкались и путались, вспомнился старый анекдот:
Жили-были Иван и Мойша.
Как-то приходит Иван к Мойше, говорит:
— Мойша, дай рубль в долг. Я
тебе потом два отдам.
— Не могу. Ты его пропьёшь и отдать не захочешь.
— А я топор оставлю в залог.
— Ладно, согласен, — дал Ивану рубль, забрал топор и
говорит: — Слушай, тебе ведь трудно будет сразу два рубля вернуть? Может, один
сразу отдашь, а второй потом?
Иван подумал: а и вправду, тяжело будет. И отдал.
Идёт домой, а сам думает: «Рубля нет. Топора нет.
Рубль должен. И всё правильно!..»
И хотя Алекс искренне доверяла Максу,
вся эта история попахивала…
Глава 22
Саша стирала. Широко, размашисто
полоскала в ванне бельё и безрадостно думала: «Вот опять целую неделю — свободна! Ни одного концерта. Они нарочно выбрасывают
мои номера из всех программ… Ничего поделать не могу. Хоть в переход
иди… Музыканты бесятся — заработки упали. Саксофонист уволился. А без сакса какой джаз?! Что я за лидер — ребят прокормить не
могу… Они правы: сдулась Сандра, Алекс, хоть как
назови. Никчёмная, бездарная дура! Твоё дело: пелёнки
мылить, кастрюлями греметь, а вечерами — уткнись в телек
и молчи…
Андрюха бросил петь. Совсем. Говорит,
душа не поёт! У него-то?! Там и нутра, и музыкальности побольше
моего будет. У него вся родня поющая. Свекровь, к примеру, вторым голосом так выводит
— профи обзавидуются. Смеётся: мне ноты не нужны,
просто я петь умею!
Андрей в последнее время
раздражительный стал. Новая работа такая позорная, что и рассказывать не хочет.
Устаёт… Если не падает замертво, то ходит серый мимо,
как будто я — мебель…»
И чем больше она терзала себя этими
мыслями, тем больше распалялась, тем гаже становилось на душе. Комок подкатил к
горлу, и сделалось ужасно жалко самоё себя… Так жалко…
Вдруг чувствует, будто зовёт кто… Будто в ухо шепчет: «Иди сюда!»
Отшвырнула мокрую простыню и, не
переодеваясь, выскочила на улицу, голоснула машину.
На вопрос водителя: «Вам куда?» — ответила: «Пока вперёд!» Она чувствовала зов
и просила шофёра то ехать прямо, то свернуть. Сама не понимая, куда её
несёт. Призыв становился всё громче и явственнее. Наконец, доехали до сквера:
«Стоп! Приехали».
Вышла, вертит головой по сторонам,
шарит глазами по аллеям и скамейкам. А и вот он — Макс. Сидит, курит:
— Долго, очень долго плетёшься! Но
то, что нашла меня с первого раза, — молодец! Садись рядом. Расслабься и
слушай. Научишься слушать Мир — считай, школу закончила. Понимаешь, Мир — наш
самый верный друг. Всё время дарит знаки-подсказки: предупреждает, направляет.
И Алекс открыла необыкновенную
радость: она не одна. У неё есть Учитель, друг, защитник. Горестные мысли
рассеялись, и она ощутила свою значимость.
Ермаков проворно поднялся, прогулялся
вдоль клумбы. Наклонился, поднял с земли осколок кирпича и головёшку. Дворники,
похоже, жгли опавшие листья и ветки. Попробовал — отлично рисует на асфальте.
— Смотри: вот это — я!
Несколько уверенных штрихов палкой, и
на тротуаре появился силуэт волка с оскаленной пастью. Надо же, хорошо рисует.
— Я — волк-одиночка. А вот это — ты.
Теперь Макс явно старался. Осколок
кирпича оставлял на сером цементе яркие терракотовые линии. Алекс сперва показалось, что он рисует боевой лук. Нет! Чуть
подправил. Ба! Дуга — дикая кошка в прыжке. Изящный полёт между двумя скалами.
— Ты — кугуар.
— Кугуар? Анвар
говорил: пума.
— Не вижу противоречия. Это она и
есть. Имён у тебя множество. В Мексике зовут американский лев, в США, наоборот,
мексиканский. Горный лев, пантера, североамериканская рысь, олений или красный
тигр, барс, эль тигре. Индейцы придумали длинно, в
жизни не выговоришь. Ты на их языке звучишь как «кошка цвета сухой травы» или
«крупная кошка цвета песчаника».
Есть у хищника и такое имя — кугуар.
Лично мне по душе кугуар. Прислушайся: агрессивное благородство. Ты многолика.
Ареал широчайший, где тебя только не
носит. Не поверишь — от юга Канады до Огненной Земли. Везде себя чувствуешь
отлично: и в тропических лесах, и в сухих пустынях, и на болотах, и высоко в
горах. Везде ты своя, везде ты дома… Мы с тобой уже встречались… в том обличии…
— Ну и какая я там?
Глупее вопроса она придумать не
могла. Макс наваял ещё один рисунок:
— Глаза у тебязолотые,
но лучше в них не смотреть… Мех густой, короткий и грубый. Оттенки шерсти
меняются от освещения. Днём — песочно-коричневые,
почти рыжие. Вот такие. А в сумерках — серые, почти
как этот асфальт, только тон чуточку теплее. На груди, горле и брюхе у твоего
зверя — белёсые подпалины.
Потёр ладонью асфальт, и в нужных
местах изображение посветлело.
— А больше всего мне нравятся тёмные
полоски над верхней губой и задорные отметины на бровях. Будто всё время
улыбаешься.
Прорисовал головёшкой чёрные линии, и
львиная морда будто ожила.
— Уши-локаторы мечены тоже тёмным. И
ещё… длинный хвост. Балансируешь, как канатоходец. Ты — красивая самка и на
редкость терпеливая.
Теперь он рисовал профиль с раскрытой
пастью:
— Всё хорошо, моя дорогая, пока ты
зевнуть не вздумаешь. Не люблю! Язык и вся пасть будто гранатовым вином залиты,
а клыки… Вот этот, — он показал волчий амулет, — в два
раза короче.
И он резкими движениями обозначил такие
«зубки», что трудно поверить, как такие сабли помещаются на такой маленькой
челюсти.
— Правда, и там ты горланишь.
Никому покоя не даёшь… Нет такого существа, чтоб вопил
страшнее кугуара. Кровь стынет от твоего демонического крика. В хоре хищников
ты солистка. Знатоки вокала считают, что у тебя и там лирическое
сопрано.
Песок поднялся с корточек, отряхнул
руки и брючину, потянулся, хрустнув суставами, развернулся и ушёл…
Глава 23
На очередной встрече, куда Ермаков
вызвал Алекс, а вернее — сорвал с репетиции, разговор зашёл о сновидении.
— На этом этапе научу, как сном
управлять.
— Слушай, я читала, конечно, что
такое бывает, но, прости, не верю. Это ж область бессознательного…
— Добро. Поглядим.
В тот день она заснула быстро, легко.
И вот что наснилось…
«Идём, идём со мной, — говорят его
глаза. — Не бойся! Смелее, смелее…» Это Макс.
И тут возникает лихое завихрение. И
Алекс уже не Алекс, а мерцающая голубая точка, попавшая в центрифугу…
Тело есть, но невесомое, будто нет
вовсе, будто светящийся розовый призрак. Рядом возникает Ермаков. Улыбается,
протягивает руку. Ладонь крепкая, горячая, пульсирует…
Несколько робких шагов и — ах!..
Будто отдёрнули занавес: перед ними другая реальность. Босыми ногами пощупала
почву — приятно. Двинулись вперёд.
Поверхность бархатная, будто идут они
не по земле, а по гигантскому персику. Всюду одуванчики цветут, да не простые,
а пушистые шарики, цвета свежей лососины. И каждый шаг сбивает хрупкие зонтики
в полёт, образуя этакую туманность вокруг ног. Островки мха цвета верблюжьей
шерсти. Попадаются и мелкие камушки, будто желток накрошенный… Небо низкое,
лиловое, облачка по нему — чистые лимончики в сахаре… Редкие кусты почти
прозрачные, леденцовые, стоят себе, листьями позвякивают…
И весь этот нереальный мир залит
тёплым розовато-золотым светом.
И музыка… Музыка… нежная, чуть
уловимая, словно издалека… То ли ручей, то ли свирель…
Движутся они молча. Слова — ни к
чему. Они и так прекрасно понимают друг друга. Горизонт словно кораллом
процарапан.
Вдруг тёплый «слепой» дождик. Она
подставляет лицо радостным каплям. Дышится легко. Неожиданно Макс подпрыгивает
на немыслимую высоту и зависает над землёй. Делает несколько кульбитов и мягко
опускается. Давай, мол, и ты теперь. — Не умею, мол… — А он: брось! Это совсем
просто — оттолкнись и лети! — Алекс пробует. Вышло коряво. Он не отстаёт:
давай, мол, отпусти себя! Поверь, ты можешь!
И она верит! И подпрыгивает к
облакам, словно под ногами не твердь, а батут акробатический. Началось веселье!
И вместе и порознь взмывают в воздух. И сальто, и с переворотом, и прогнувшись,
и пируэты, и кувырки. Такой ловкости и гибкости она в себе не знает! Лёгкость телесная-бестелесная смешит.
Ермаков то страхует, то подталкивает вверх, то «подныривает», хвать за ногу,
тянет к земле, то коршуном налетает на белу лебедь.
Утром Алекс помчалась к Максу. Её
распирало — скорее рассказать, какой диковинный сон ей привиделся.
Он сидел в парке, курил,
выпуская кольцами дым. Алекс взахлёб: «Мне такое
приснилось! Такое! Персиковый мир!» Он презрительно цвиркнул
сквозь зубы, ухмыльнулся:
— Понравилось, говоришь?!. Ну-ну… Ну-ну… Только вчера ты утверждала, что подобное
невозможно.
Глава 24
Знаете, что такое июньская морось?
Когда тепло и душно, как в предбаннике. Когда плотный туман опускается ближе и
ближе к земле, не сливаясь в крупные капли. Это вам не весёлый дождь, нет, это
грустный водянистый воздух сыплет на незрелую листву мелкую тоску.
Зонт — бесполезная штука в такую
пору. Мокро везде: сверху, снизу, по сторонам. И такая муторная
пора, кажется, нет больше солнца. Нигде нет. И главное, не будет никогда…
Вот как раз с утра и зарядил такой
день. Бесцветное небо давило и давило своей безжизненностью. Лишало сил.
Хотелось плакать, жалеть себя, жалеть весь этот серый мокрый свет, потому что
на душе тоже скопилась вселенская влага, и тянуло поговорить сердечно.
Не тут-то было… Нагрянул
мокрый Ермаков. И мгновенно сбил лирическое настроение. Он явно торопился, с
ходу сообщил, что на минуту:
— В субботу едем в Уссурийск, там
часа три побудем и в Хабаровск дунем. В понедельник вернёмся.
— Можно спросить: зачем?
— Спросить-то можно. Только кто ж
тебе ответит?
Он встал в позу и картинно
продекламировал:
На Уссурийских улицах весна,
Но заключённая в огранке парка,
Бессмертием к земле пригвождена
Бохайская загадка — черепаха.
То сон, иль явь, из тьмы: огонь горит,
Веков громады гложет языками.
Бохайский царь, как истукан сидит
И косит в мою сторону глазами.
— Угадала? Ага, понятно. Образование музыкальное.
С нотами лучше, чем с буквами. Черепахи — вот цель нашего путешествия! —
хлопнул Алекс по плечу и ускакал по своим тёмным делам.
В электричке Макс начал рассказывать
сочно, с огоньком про каменное изваяние черепахи. Ей, старушке, веков восемь-десять.
Весит эта каменная рептилия тонн шесть, а то и больше. В стародавние
время она служила, по слухам, надгробием на могиле знатного жителя Бохайского царства. Царство-государство это как раз и
размещалось на территории нынешнего Уссурийска.
Главное дело, черепах тех было вроде
как две всего. И обеих нашли. А ещё версия, что три. Одна разрушилась дотла.
Это типа как раз та самая троица, на которой стояли слоны и Землю держали. Ну,
полная ересь! У него лично другая мысль: четыре их было. Четыре! По количеству
сторон света.
Мифов целую кучу про эти изваяния напридумывали. Родились будто эти черепашата
от страстной любви небесного дракона и земной черепашьей царевны-красавицы.
Нормальные такие детки получились.
Ещё, говорят, когда древние мастера
вытачивали их, то вставили в специальные отверстия сердца непорочных дев. Места
эти запрятали, не отыскать. И тот, кто сумеет определить, где «трепещет»,
ладонью почувствует тепло замурованного горячего сердца. Тут желание пора
загадывать, обязательно благородное. Исполняется со свистом.
— А я не так слышала. Говорят, будто
если найти это сердце и поговорить искренне, попросить чистой душой, оно станет
охранять настоящую любовь.
— Бред! Одни бабьи глупости на уме…
Устаю я от тебя.
— Почему сразу глупости? Мои знакомые
ездили, просили, сбывается… вроде… Сказали: там
постоянно народ топчется…
Макс хмыкнул. Его другое волновало. С
этой каменюкой столько тайн связано — дух
захватывает! Это будет их первое совместное магическое дело. Мол, просканируем,
что там к чему? План составим на месте.
А как выдохся, вытащил видавшую виды
брошюру и стал зачитывать:
«Монголы разрушили погребальные
комплексы, расположенные около стана чжурчжэней и Фурдани.
Они сбросили навершия и стелы, укреплённые на спинах
черепах. Посбивали на них надписи, которые рассказывали о
погребённых. Монголы ушли, и на несколько столетий “хозяйками” бывшего Двуградия остались две каменные черепахи».
— Представь, ими ещё Пржевальский
любовался. И Арсеньев! Эта фигня
вырублена из цельного камня. Главное, раскопали учёные какие-то «хроники»,
пытались переводить, и что ты думаешь? Там всё перепутано, зашифровано. Слушай:
«Предварительный анализ выявил сложный характер этого текста, для него
характерны нередко отрывочность, невразумительность, нарушение порядка слов в
предложении; некоторая сумбурность повествования; искажение имен собственных,
терминов, географических и этнических названий. Но самым главным недостатком
летописи является присутствие в ней многих непереведенных китайских текстов,
“замаскированных” под имена собственные, термины, географические и этнические
названия». С чего бы это, а? Что скрываем, господа хорошие? А трактат этот,
на минуточку, история Золотой империи. Так, вот ещё статейка: «Стояла осень
1867 г. По дороге, что соединяла военный пост Камень-Рыболов и село Никольское,
почтовые лошади, не торопясь, тащили телегу с экспедиционным снаряжением, а за
ней устало брели офицер и его спутники — остальные участники экспедиции». Блям, блям, блям…
неважно… Где ж это было? А-а, вот: «По дороге к
дальнему укреплению, в полуверсте от нашего селения, на небольшом бугорке лежит
высеченное из красноватого гранита грубое изображение черепахи, имеющее семь
футов в длину, шесть в ширину и три в толщину. Рядом с нею валяется каменная
плита, которая, как видно по углублению в спине черепахи, была вставлена
сверху».
Глава 25
Два часа кряду трещал Макс взахлёб, без умолку. Вот, наконец, они добрались до места. Морось не
унималась…
Алекс поразило увиденное.
Трудно назвать это — черепахой в обычном смысле этого слова.
Мокрая каменная рептилия, будто в испарине, стояла одиноко посреди сквера
грустная-прегрустная. Голова — явно отряда ластоногих: либо тюлень, либо сивуч.
Лапы однозначно принадлежат хищнику, скорее, тигру, хотя волчьи тоже подойдут.
Спину чудища придавила
плита-бабочка — как панцирь, ну или расплющенное седло. Вся верхняя часть
изукрашена орнаментом из вытянутых шестигранников. Это всё, что угодно, только
не панцирь!
В придачу аккуратно по центру
вырезано отверстие. Да какое! Размер прямоугольника удивил не меньше: две
стандартные книги в ширину, книжка в длину, книжка в глубину. Сама измерила
Кастанедой.
Подумалось: сюда что-то вставляли на
время, чтобы можно было вынуть и поменять. Иначе зачем
такая точность и косое рифление изнутри. А вот стелу, о которой писалось в
статье, такое углубление вряд ли выдержит. Хотя…
Вся глыба обработана до гладкой
приятности. Не то чтобы отшлифована, нет, тщательно
сглажена. Камень серый, с розоватым оттенком. Похоже, черепаха вырублена из
цельного куска гранита.
Сердце Алекс колотилось. Почему она
никогда не видела это чудо? Ведь это ж чудо! Столько в этом камне мощи, грубой
красоты, тайной мудрости…
— Будем брать!
— В смысле?..
И тут Ермаков, не смущаясь, заявил,
что есть у него, де, покупатель, потомок китайского императора. Миллиардер!
Сильно ему эти земноводные понадобились. Врёт, что для коллекции. Чувствую,
говорит, дело совсем в другом.
Задача у них с Алекс непростая: надо
скрытно, без шума и пыли, вывезти обе громадины в Поднебесную. Хотя, если это действительно
«портал», в чём он практически уверен, то гуру Макс готов прибрать «добро»
себе, для личного пользования. Мол, не решил ещё.
У Саньки ум за разум завалился: «Мы
приехали воровать каменную черепаху?!. Такое кощунство и идиотство
в страшном сне не приснится… И как он этим камушком
пользоваться мечтает? В карман спрячет?!»
А сэнсэй,
как ни в чём не бывало, продолжал:
— С подъёмным краном я договорюсь, а
знакомый дальнобойщик с фурой давно наготове. Сгоняем в Хабару,
прощупаем почву и приступим.
Поехали в Хабаровск.
Тамошняя черепаха серьёзно отличалась
от уссурийской. Эта перед той — старушка. Угрюмая,
грубо отёсанная каменная глыба выглядела агрессивно. Голова, простите,
напоминала мужское достоинство. Ноги слоновьи, из спины торчит «зуб».
Пока Алекс разглядывала булыган, Макс изучал округу: подъездные пути, сигнализацию,
камеры наблюдения, охранников, освещение. Остался недоволен:
много препятствий. С первой полегче будет.
Потом, перебивая друг друга, начали
предполагать-выдумывать:
— Посуди, какое это надгробие? Тут
явная маскировка. Портал временной, говорю тебе. А стела — заглушка, пробка,
как в бутылке. Чтоб народ туда-сюда не шлялся.
— Или инструкция по применению
«портала». Типа, как в эту «форточку» выходить, куда можно лазить, куда нельзя,
как благополучно вернуться.
— А вдруг это вообще просто большая чжурчженьская копилка? «Пилите, Шура, они золотые». И
дракон на рисунке навершия — грозный страж? И тот,
кто стырил плиту, загнулся в страшных коликах!
— А если это «отрывной» блокнот?
Может, на этой плиточке чего для памяти набивали или приказы государевы
карябали? Типа: «Слушайте, слушайте, слушайте! И не говорите, что не слышали.
Сегодня в полдень на главной площади произойдёт отделение головы мятежного
князя Эсыкуя».
— Может, черепаха — транспорт? На манер ступы. Жаль, метла
каменная затерялась.
— Это «кобыла». Оживает в полнолуние.
Садишься на спину к этой уродине, удила натягиваешь,
и — но! — поехали!
— А навершие
— это такая спинка для удобства, чтоб у седока сколиоз не развился. Подбирается
по росту…
— Стела — сменный
стикер.
— Салфетница!
— Почтовый ящик!
— Да нет! Это просто окаменевшая
сосиска в тесте.
— Дракон пипиську
потерял!
Во Владивосток возвращались плацкартой.
Она вертелась с боку на бок, думки зудели. Песок
свесился с верхней полки:
— Кончай так громко думать, спать
мешаешь!
Безлунной ночью подогнали кран и ЗИЛ,
древние, как сама черепаха.
ЗИЛок задком пристроили, чтоб легче
камушек в кузов закинуть. Все трое: Ермаков, водила и Алекс — пытались найти на
камне ложбинку, уступ, загогулину или ещё какое
удобное место, чтобы подвести стропы под брюхо рептилии. Пробовали и на
«качели» с двух сторон закрепить, и на «удавку» — петля в петлю. С горем
пополам приладили и на гак подвесили.
— Вира помалу!
То-олько двинули «барышню», капроновые стропы
натянулись до предела и ка-ак жахнуло! Стропы резко
подкинуло вверх и в стороны фонтаном. Лопнули, окаянные. Мощнейшая отдача
хлестнула. Слава богу, никто рядом не стоял, убило б к чертям!
Сонные вороны с деревьев — фыр!.. Обделались, небось, со
страху. Лебёдочный трос повис мертвяком. Вся машина угрожающе накренилась. Две
опорные «лапы» крана поднялись… Ещё чуток и — амба!
Вся стальная махина завались бы. Шофёр грязно выругался.
Древнее каменное изваяние ухнуло на
место.
Черепаха не далась…
Глава 26
Единственное, о чём они спорили до
хрипоты, — это музыка. Тут они были непримиримы.
— Смотри, ты исполняешь джаз, в
основном блюз. «Пусть соком вешним взойдут мои слё-озы». Депрессивная музыка. Сакс гундосит,
пупок щекочет. Похоть. К чему? Мещанство всё это. А телодвижения твои?! Бэ!
Макс начал похабно извиваться.
— Костюм в дешёвых блёстках,
фальшивые камушки. Самой не противно? Голосом рулады выводишь никчёмные. Блюз —
больное сердце, а вот мой рок — рваное. Оцени разницу. Темы, ритмы, надрыв!
— Рок? Они ж на трёх нотах топчутся,
в частушках — и то четыре. Чего там петь? Там разговаривают.
— Боишься с людьми говорить?
— А ты слышал шестую симфонию
Чайковского или сонаты Бетховена? Веками люди слушают!.. Ты можешь объяснить,
как в живом человеке из мяса и костей возникает такая музыка?! Он же не ветер,
не море… Как такую гармонию услышать? Она возникает
внутри совершенно обычного существа… или необычного?.. Ну, не две же головы у
него и не восемь рук. Сколько не гляди на портрет: человек как человек. А взял
и записал на бумажке многоголосие мира!
— Ага, играют нафталиновые товарищи с
кислыми минами, грязными волосами: зю-зю-зю. Ну, не
знаю! Все эти скрипопочки и велочленисты — противно.
— Это оттого, что ты не приучен.
Чтобы чувствовать, надо много слушать. Хотеть понять. Знаешь, америкосы пытаются молитвенную музыку переложить на рок,
чтобы вроде как приблизить ко времени. Не срабатывает. Человек и так — мозаика
из фрагментов. Мне кажется, что музыка создана свыше, чтобы собирать дух,
приводить к целостности. А рок? Да, возбуждает. Да, толкает на бунт. Но дух не
строит. Есть мелодия, она собирает внутрь! А ритм и крик — расчленяют,
разрывают. Это не музыка, это злобный вой, как плёткой по сердцу.
— О чём ты говоришь?! Действие,
только действие, а не созерцание. И какому быдлу ты дух собрать хочешь? С твоим темпераментом — только
рок! Можешь повести за собой кого угодно, куда угодно! А это, дорогуша, власть! Сила. Ты видела, чтоб джазисты стадионы
собирали? Чтоб народу крышу рвало? А рок-концерты
могут.
— А зачем? Куда вести-то? В пустоту?
— Как же мне надоело препираться.
Впечатление, что ты просто хочешь меня злить! Всё. Я сказал.
Макс заставил Алекс радикально
сменить имидж. Купил ей чёрные джинсы «в облипку»,
кожан до талии и высокие ботинки, похожие на армейские
берцы.
Из зеркала на неё смотрел длинноногий
парень с пронзительным стальным взглядом.
Ну, рок так рок! Почему бы не
попробовать?
Глава 27
— Ты понимаешь термин: Место Силы? Таких — множество. Хочу про Пидан
поговорить. Слышала о такой горе в Приморье?
Она закивала. И чуть было не
проболталась… Вовремя прикусила язык про своё неместо.
Макс начал говорить вязко, проникновенно,
с придыханием, будто превозмогая боль и стыд… Это
походило на стон. Губы путались: то застывали в детской полуулыбке, то
напрягались жёсткой перевёрнутой скобкой. Щёки то бледнели, то вспыхивали.
Вцепился в подлокотник, костяшки пальцев побелели… Застонал
жалобно…
— М-н-н… В ту ночь была нелётная погода. Забился в своей пещере…
Она у меня особенная: нормальный человек не проберётся… невозможно… Отвесный
обрыв справа, ко входу ведёт узкая расселина… Сам
вход… м-м-н… не важно… Короче, завернулся в крыло,
как в кокон… с головой… Знаешь, с вечера Знаки были… Я сразу понял: вот-вот
случится… тошно было… так тошно…
То, что Алекс услышала дальше, просто
ошеломило. Поверить в это — нереально. И не верить — сложно… Он же, не обращая
внимания на её реакцию, продолжал:
— Дело было в конце шестидесятых.
Одного охотника принесли из тайги. Лицо и руки у мужика — сплошные рваные раны.
Один глаз вообще вытек. И в тайгу он с того дня больше не ходил. Он из дому-то
не выходил. Про тот случай даже в «Комсомолке» писали, можешь проверить.
Короче, охотился этот смельчак у горы
Пидан. Ходил долго, устал, как собака. В сумерках
решил поискать место для ночлега. Ну и поискал, придурок. Проходил мимо скалы, увидел мою пещеру. Как
он её в потёмках разглядел, не знаю… Входа-то нет,
щель, а не вход. Нет, полез! Главное, мужик-то здоровый, и как его угораздило
протиснуться?
Понимаешь, дальше пещера расширяется,
ну, типа зала… Вот и лёг бы сразу, и спал бы себе. Так нет…
Этот неугомонный собрал сушняк и
развел костёр. Какую-то дохлятину жарить собрался… Я,
конечно, притаился. Мне, сама понимаешь, реклама ни к чему.
Пока он шарился,
дай, думаю, выскользну потихоньку, а он возьми да и споткнись. В падении
боковым зрением усёк моё шевеление.
А дальше охотник инстинктивно
бросился к ружью. Стоим напротив друг друга, а он мне два ствола в грудь тычет.
Нормально? Ничего не оставалось, как напугать его до смерти. Ну, я и закричал
пронзительно. Он выронил ружьё, и тут я навалял ему от души.
Обделался герой с ног до головы… А не хрен лезть, куда не просят! Согласна? Потом
рассказывал корреспонденту, будто я налетел на него с бухты-барахты. Кстати,
крылья описал довольно точно. Они действительно в размахе под два метра, как
продолжение рук. И то, что лицо без волос, разглядел-таки! А еще мне
понравилось, как он сказал:
«Я не уверен, что эта тварь хотела
напасть на меня, возможно, её ослепил костёр, и она старалась выбраться из
пещеры. Просто я стал преградой для “летающего человека”. Монстр стал рвать
меня когтями. Я упал, и существо вылетело. Всю ночь, несмотря на страдания, я
просидел спиной к костру. Ночью слышал вопли и хлопанье крыльев у входа —
выстрелил в расщелину. Днём, теряя сознание, пополз домой. Меня нашли на тропе
охотники…»
Нет, ну, согласись, приличный человек
не стал бы выдумывать всякую белиберду… Это
единственный раз, когда я так лоханулся. Обычно, как
вижу, что кто-то пытается завернуть не туда, — предпринимаю звуковую атаку.
Я часто использую этот приём: самый
эффективный и не затратный. Начинаю с монотонного завывания, перехожу в
«женские» вопли и заканчиваю жалобным подвыванием.
А знаешь, такие крики, особенно если
их издаёт непонятное существо, наводят такой ужас, что у людей волосы на
загривке шевелятся… Ай! Кто это? Ай, что это кричит с
самой высокой вершины перевала? Оё-ёй! Звук
приближается! Прикинь, даже собаки, родившиеся в тайге, те, что не боятся
никакого зверя, прячутся за человека и дрожат всем телом, как шавки помойные.
Сашка сидела с ошалевшим видом и
чувствовала себя полной дурой.
Глава 28
Макс листал местную газету.
— Истомина, ну-ка, послушай вот это: «Потомственная
колдунья. Все виды магических услуг.Чёрная
и белая магия. Обучение. Снятие негатива. Привлечение денег. Привороты и
отвороты, развал и воссоединение семьи. Профилактика алкоголизма и наркомании.
Продажа квартир, машин. Разрыв некротической связи с мёртвыми детьми. Экзорцизм. Наведение порчи». Прикинь, какой размах!
Расплодились, суки, оборзели вконец! И ты мне
говоришь о какой-то морали?! Глянь на ценник. Раньше я этих тварей месяцами
вычислял, караулил, а теперь им вольную дали. Ничего не боятся. Собирайся,
пойдём, проведаем ведьму. Надо ей по башке дать.
Салон располагался в подвале жилого
дома. Само строение было обшарпанным, местами сквозные
трещины по фасаду. Измученное здание. А вот салон, как парчовая заплатка на
лохмотьях, смотрелся нарочито дорого и нелепо. «Чёрная и белая магия» — кричала
вывеска.
— Вот тебе и первый экзамен: заходишь
и разбираешься.
— Как это?
— Сделай им страшно! Так страшно,
чтоб усрались.
Алекс замялась: как-то не по себе… Не страх, не стыд, скорее омерзение.
— Не хочу!..
— Бл…! Они
портят людям жизнь. Тебе повезло с Анваром, а другие
сгинули ни за что ни про что. Заходи, или сделаю так больно, что не
обрадуешься.
— Нет. Они сами сделали выбор и сами
вынесли себе Приговор. Гармония, боженька, космос — назови, как хочешь, — не
терпит разрушения.
— Твою мать! Рука Провидения — наша
работа. Мы — воины, а не богадельня. Как ты мне осточертела!
И врезал под рёбра с такой яростью,
будто это Истомина народ калечит. Завёлся всерьёз. Пнул
дверь, ввалился в помещение. Сашка, восстановив дыхание, за ним.
На банкетках
вдоль стены сидели бабёнки разных мастей:
климактерические и недозревшие, высохшие и толстухи, расфуфыренные и облезлые —
очередь.
Макс мгновенно оценил обстановку и
ринулся в кабинет. Грохнулся на стул перед ведуньей. Та в тёмном балахоне
расплылась по креслу. Одутловатое лицо, глаза навыкате, как при базедовой
болезни, смотрят в одну точку. Покуривала, похоже, гражданка травку и никак не
ожидала такой наглости.
— Я же русским языком сказала: пе-ре-рыв. Какого…
Договорить не дал, резко выбросил
левую руку вперёд. Ладонь копьём у горла. Та рефлекторно: хрюк!..
— Саечка за испуг! Ща устрою тебе, гнида, перерыв. Вечный!
И как даст ей по лбу щелбан с оттяжечкой — аж зазвенело!
— Колдуем, значится, помалу?! Какие
штуковины завела — просто загляденье!
Хватает хрустальный шар и об стену.
Свечку горящую перевернул, на стол воск вылился. Чётки, таро,
фотки — всё полетело на пол. Ошарашенная ведьма выдавила:
— Вы к-кто?!
— Ты знаешь.
Женщина, затравленно:
— Чего хочешь?
— Не, ну ты форменная дура! Сама как думаешь?
Тут мерзавка
улыбнулась хитро, зачем, мол, стулья-то ломать, и выложила на стол всю
наколдованную выручку.
Сгрёб.
Отвалили…
— И это исполнение наказания? Ты — не
воин, ты — рэкет.
— Я — волк, санитар леса. А-ха-ха!
Глава 29
Телеграмма, которую она получила в
тот день, не просто вышибла из колеи, а накрыла Истомину с головой. «Срочно
вылетай, отец очень плох, инфаркт». Решение созрело мгновенно.
Через сутки она уже входила в
поселковый медпункт. Длинный коридор. Вдоль обшарпанных стен гуляет петух рыжей
масти с медно-зелёным хвостом, искоса следит за грязно-серыми
квочками. Пол земляной, буграми. И это — больница?!.
Навстречу — мама. Маленькая от горя.
Говорит громко, быстро, бессвязно. Щёки солёные от слёз. Саша вошла в палату и
остолбенела. Её сильный, всегда жизнерадостный отец беспомощно лежал на кровати
у окна. Улыбнулся одними глазами, мол, прости, подвёл… Губы синие, руки синие,
дышит тяжело.
Саша кинулась в ординаторскую. На
вопрос: чем лечат? — получила, как кувалдой по лбу, ответ: валидолом! Недолго
думая, понеслась в город. Вот оно — областное инфарктное отделение. Заведующий
— молоденький, белёсый, голосок хрупкий, почти девичий:
— Передвигать больного категорически
запрещено! Тронешь — умрёт. И не тронешь — умрёт. От побочных явлений погибнет.
Медленно и мучительно. Застой жидкости в почках и лёгких. Правда… если… ну,
вдруг довезёшь сюда — есть шанс, один из ста… Только
вряд ли кто отважится. Дураков мало. Это ж носилки
нужны, реанимобиль. Но главное: личная
ответственность.
Александра решительно:
— Если довезу, возьмёте? Я
отблагодарю.
Доктор покачал головой: мол, глупая
девочка…
— Ты сперва
довези…
И она поскакала на станцию скорой
помощи. Там, как лодочки у пирса, припаркованы белые машины с красной полосой.
Возле каждой — группка врачей в белых халатах.
— Люди добрые! Кто заработать хочет?
— крикнула Сашка. Все заинтересованно обернулись к голосящей.
— Мне надо инфарктника из деревни в город перевезти.
Плачу… сколько скажете! — В ответ только молчание. — Да я расписку
напишу, что никогда вас не видела. На мне вся ответственность. В худшем случае
перенесём… отца… в легковушку.
Врачи переглянулись: сумасшедшая!
Одна пожилая докторша негромко запричитала: разве так можно, погибнет человек в
дороге, кому в тюрьму охота?! И отвернулась.
Сашку колотило от беспомощности… И тут подходит крупный мужчина лет сорока.
— Сколько даёшь?
— А сколько надо?
— Тысячу.
— Даю три. Только поедешь так, как
скажу.
— Договорились! Мне всё равно, что
возить. Хоть гробы, хоть холодильники… Семью кормить надо. Только, если что,
перенесёшь тело в свою машину, как обещала. Сейчас надо прикупить капельниц и
лекарства.
Парочка двинулась к военному джипу.
Старая докторша вслед: повезло тебе, девочка, он — лучший реаниматолог!
В автомобиле стояло медицинское
оборудование. Хозяин ловко убрал сиденья, образовалось место для носилок. По
пути разговорились. Выяснилось, что мужик он — бедовый, служил в Таджикистане.
Участвовал в боевых операциях на этой машине — мини-госпитале. По окончании
командировки не смог расстаться с «боевой подругой» и выкупил машину. Она
теперь и на гражданке выручает.
Через час прибыли на место.
— Мне туда нельзя. Запалюсь. Неси
больного сюда, к машине.
Санька пошла в палату:
— Ну, папочка, собирайся, сейчас я
тебя в настоящую больницу повезу.
Измученная мать, задрожав всем телом,
вцепилась в дочь и запричитала: куда, зачем, нельзя… Сашка схватила маму за
плечи, встряхнула хорошенько: так надо! Укутай его потеплее.
Сама прошла к лечащему врачу.
— Как это забираешь?! Из Владивостока
прилетела? И что? Наглая портовая девка! Стоит тут,
умничает! Пиши отказную. Пиши: что всё знаешь, что берёшь на себя всю тяжесть последствий.
В палату Александра вернулась
собранная, решительная, под ложечкой пульсировало. В дверях топтались два
здоровых санитара:
— Ребят, помогите переложить отца на
носилки.
— Ты шибко борзая, сама и
перекладывай!
Не подозревала Сашенька, что человек
может быть таким тяжёлым, просто неподъёмным. И вдруг внутри у неё что-то
переключилось, будто тумблер повернули. Такая силища поднялась…
Отец смотрел на неё лучистыми глазами
и без остановки шептал:
— Как же так? Как же так… Шурочка,
девочка моя… Ужасно! Ты меня…
— Ну ты,
батёк, даёшь! Его девчата на руках носят, а он смущается! Гордиться надо!
Ничего, ничего, я тебя в такое место сейчас определю, закачаешься! Там медсестрички длинноногие, с ума сойти, красотки.
Ты у меня вмиг выздоровеешь!
Она балагурила и несла свою ношу, не
давая ни отцу, ни матери опомниться. А тут и реаниматолог на помощь подскочил.
Ловко и нежно разместили носилки в машине. Сашка примостилась рядом с отцом. Ей
пришлось всю дорогу стоять на коленях, смешить укутанного
папку.
В какой-то момент Истомина ясно
почувствовала, как в районе солнечного сплетения у неё возникает приятный жар,
словно включили прожектор оранжевого свечения, и он, как мощный лазер,
раздвигает все препятствия на шоссе: сглаживает ямы и колдобины, устраняет пробки,
руководит светофорами — только зелёный.
За четверть часа автомобиль ни разу
не притормозил, не подпрыгнул на кочке — проехали как по маслу. Водитель сам обалдел! Ведь он не гнал. Держал ровно шестьдесят. За такое
время невозможно одолеть такое расстояние. Нереально! Остался в недоумении…
А Саша, не снижая градуса, оформила
все документы. На окрик санитарки: где бахилы, куда прёшь
в обуви! — скинула ботинки и в носках встала у реанимации памятником.
Заведующий отделением самолично руководил всеми манипуляциями.
Подключили аппарат для вентиляции лёгких, начали капать нужные гормоны и
прочее…
Через три дня отца перевели в палату.
Через неделю он встал…
По возвращении Алекс рассказала Максу
и про горячий луч из солнечного сплетения, и про невероятный прилив сил:
подняла и несла мужчину, и про везение на всех поворотах.
Ермаков был доволен: ученица — что
надо, не опозорила честь мундира.
Глава 30
Нельзя не признать: у Макса есть
удивительный дар. Он легко, без напряжения преодолевает неловкость первого
знакомства. Может слушать всякого собеседника долго, внимательно, не перебивая,
и с самым живейшим интересом. На его лице сияет искреннее восхищение каждым
твоим словом. Пара минут, и человек чувствует, что знаком с этим парнем всю
жизнь.
Поразительно, но он всегда в точности
помнит, о чём шёл разговор в прошлый раз. Это льстит самым уверенным в себе
людям. Кажется, он интересуется тобой всерьёз — и нет оригинальнее тебя
человека на свете.
Притом говорит здраво на любую тему.
В компании не проходит и четверти часа — Макс уже в ударе! Веселье закипает
практически мгновенно, сыплются затеи, бьют ключом выдумки… И
везде он желанный, услужливый гость! А спроси совета, всё бросит и с жаром
займётся только твоей проблемой. Многие пользовались. Он не возражал.
Поразительный контраст! Рядом с
Истоминой он бросал притворяться.
— Роскошный коттедж! Роскошный. Пять
лет, говоришь, строили! Чудо! Ну, ведите, показывайте.
Хозяева сразу показали гостям, с кем те
имеют дело. Графья, графья
— не меньше. Будто не возили из Китая ширпотреб, а получили дворянское
наследство. Вот зимний сад, вот бассейн, вот стена-аквариум…
Жена в шёлковом одеянии
снисходительно махала ручкой то в одну, то в другую сторону. Добром хвалилась
лениво и с достоинством. Это, дескать, ерунда, вы сюда проходите,
располагайтесь у камина, сейчас грог подадут. Пока мясо жарится, светская
беседа для аппетиту.
Тут Ермаков развил бурную
деятельность: сыпал комплиментами, выказывал отличные знания по архитектуре и
дизайну. Рассуждал, как заправский специалист, о технологиях в строительстве.
Потом схватился распалить в камине огонь. Ловко и изящно орудовал кочергой. Ах,
какой у вас тонкий вкус! Какое цветовое решение! Оригинально — то, неожиданно —
это, удивительно — пятое, десятое…
Истинный ценитель прекрасного!
А собеседник?! Умаслил хозяев до розовых слюней. Те
расслабились и очаровались новым знакомым. Через четверть часа мужик уже хлопал
Макса по плечу, как родного, без спеси, без апломба.
Прогулял гостя в винный погреб, потом в святая святых — оружейную комнату. Я, де, охотник, там у
меня крутой закуток, посидим, поговорим по-мужски.
Жена проводила мужчин влажным
взглядом. Ей явно хотелось самой показать обаятельному юноше свои укромные
места…
Алекс чувствовала некоторую досаду:
ей не перепало ни капли хозяйского внимания. Только Макс, Макс, Макс.
И тут на каминной полке, рядом с
антикварным подсвечником, что-то блеснуло. На самом видном месте валялась
небрежно брошенная печатка с крупным бриллиантом. Саша похолодела: пропадёт
колечко, улетучится! Как пить дать испарится, стоит Ермакову на него глаз
положить. Чего делать?!
Потянула руку и… в крепко сжатом
кулаке запульсировал алмаз, пытаясь прожечь в ладони
дыру. Или ей так казалось от волнения…
Разговор с хозяйкой поначалу ещё
спотыкался, потом и вовсе расклеился. Зависали длинные паузы, шутки выпрыгивали
не к месту и невпопад… Истомина даже растерялась: сидеть
молча не принято.
Ермаков всё не возвращался и не
возвращался.
Перстень продолжал толкаться в
кулаке. Промычав что-то невнятное о новинках косметологии, Алекс с напускным
любопытством принялась рассматривать «библиотеку». Глянец и гламур
лезли из каждого журнала, били по глазам, истязали и насмехались…
Мужчины появились, как фонтан в пустыне,
— шумно, желанно, спасительно!
— Пора валить, — шепнул Макс.
Бежать! С превеликой радостью! Алекс
уже порядком тошнило от этой обстановки и собеседницы.
А хозяйка, провожая, так переживала,
так переживала, что рано уходят гости дорогие, и так жарко прижималась к юноше,
только не выпрыгивала из туфелек. И взяла с них слово, что придут ещё раз.
На крыльце Алекс запнулась, резко
развернулась и — назад, в каминный зал. Раскрыла ладонь — драгоценность прямо
выпрыгнула. Максу пробекала:
— Зажигалку оставила. Она у меня
именная.
А когда отошли подальше, Ермаков
обсмеял ученицу:
— Врушка! Камушек спасла. Ну, и дура ты! Ох, и дур-ра!..
А у меня — смотри чё.
В руке Ермаков держал пистолет.
— Вот подумал: зачем охотнику газовый? Я ему боевой оставил. Мне тэтэшник
не надо, ну его на хрен — одна головная боль! Газовый — чётко! На-ка, подержи,
чуешь? Сила. Вот это вещь — так вещь!
Глава 31
В том же коттедже они очутились через
неделю.
Хозяйка повела себя как сучка в
течке. Милая мордашка обезобразилась резиновой гримасой похоти. Ничего вокруг
не видит, не слышит. Дыхание прерывается, речь бессвязная, поглаживает свои эрозоны, облизывает без того влажные губы…
Макс — в проброс:
— Алекс, сделай мне пенную ванну.
Покорно пошла искать. Помещение для
водных процедур оказалось просто грандиозным. Света столько, аж
слепит, будто ксеноновыми фарами обвешено. Что тут делают? Купаются?! Такая
яркость в операционной нужна, а здесь чего разглядывать? Софа игрушкой
кажется на фоне зеркальной стены. И стол имеется, и бар, и джакузи — гигантская
перламутровая чаша. Да здесь жить можно!
Макс заходит, небрежно раздевается.
Алекс тупо смотрит на бледный торс. Нет, это не тело даже, а пенопласт
какой-то… Плечи слишком широкие, голова слишком крупная. В одежде это как-то не
бросалось в глаза, а вот голый Ермаков — очень «не очень». И двигается странно,
будто железный дровосек, вместо суставов — шарниры… Легко сиганул
в воду, покрутил что-то, забулькало, забурлило…
Алекс задержалась у порога. Тут в
дверях возникает хозяйка, проходит мимо Истоминой, на ходу стаскивает платье,
сдирает лифчик, плавки, с улыбкой лезет к мыльному Максу…
Истомина попятилась.
— Куда?! Я разрешал? Пора тебе
обуздать животные инстинкты. Учись управлять ими по своему разумению. Это
просто, как с алкоголем. Пью и не пьянею. Или не пью и пьянею.
Макс действовал умело. Женщина
стонала и хрипела от удовольствия.
Алекс горела!..
Разом её накрыли три волны: дикое
возбуждение, гнев и отвращение. В ту минуту она ненавидела себя…
Ермаков, как ни в чём не бывало,
вытерся полотенцем, оделся и прошёл в кухню, волоча за собой Истомину.
— Попей горячего, впечатлительная
моя… Может, хочешь, чтоб я и с тобой так? То-то же…
Сашка молчала в отупении, будто нутро
ей набили сухим льдом.
И тут разомлевший Ермаков выдвинул
теорию половой распущенности. Оказывается, у него это — вовсе не член, а
стержень для подзарядки энергией. Женщины — розетки, а у него, дескать, вилка.
Подключаюсь, говорит, к сети и заряжаюсь. Пища, не более того.
Вообще, люди делятся на несколько
групп: есть разовые батарейки, как та, что в ванне валяется. Есть генераторы,
мощный народ, вот только покушать их — ай, как не просто! Жмоты.
Есть такие, как твой Андрюля, —
проводники. Этим всё пофиг. Свободно берут,
свободно отдают. Чтоб понятнее: мужик твой — провод, кабель.
А я, говорит, к примеру, честный
вампир. Ем всё подряд и всегда голодный. Тебе хорошо, ты — солнечная батарея.
Глава 32
Зазвонил телефон, Алекс сняла трубку.
Незнакомый голос:
— Александра Истомина? Я хирург
Панин. Этот номер мне передал Ермаков, знаете такого? Он сейчас в реанимации. Огнестрел. Нужна кровь. Просил сообщить только вам.
В больницу она понеслась сломя
голову!
В приёмном покое было гулко и суетно.
Люди входили, выходили, кашляли, ныли, шелестели, покрикивали…
Саша заметалась: где? Пожилая врачиха с пустыми, будто нарисованными, глазами
неспешно полистала журнал, мол, нет такого в реанимации, может — хирургия? А-а,
вот, в первой хирургии. Второй этаж, пятая палата.
Душно в этой больнице, как в тюрьме.
Пятая. Приоткрыла дверь. Он сидел на кровати по-турецки и травил байки. Жив-здоров, только правая кисть
перевязана.
— Макс!
— О, Алекс! Оперативно, молодец. Пищу
раненому принесла?
— Мне позвонили…
реанимация… кровь нужна…
Он подмигнул «сокамерникам» и разоржался: дескать, я ж говорил!
— Да, это я звонил. Шутка. Дуй за
пропитанием, здесь одну перловку дают. Э-э… Хрустящую курочку купи, пожирнее. Чего встала? Давай, дуй… Пулей, я сказал! И
сигарет возьми.
Они сидели на банкетке
в коридоре, он шелестел целлофаном, рвал несчастную куру на части. Жир капал на
спортивные штаны. Казалось, он не жуёт, а заглатывает громадными кусками. Шумно
дробит зубами кости, перемалывает хрящи, и всё это тоже — глык.
В этом странном поедании было что-то жуткое и отвратительное…. Алекс
отвернулась, её подташнивало.
Покончив с птицей, Ермаков срыгнул
пару раз, обтёр замасленный рот рукавом.
— Теперь погулять бы. Алекс, тащи из
палаты кроссовки.
Вокруг сирые больные, мышиная беготня
медперсонала, озабоченные посетители с пакетами продуктов. В этой мельтешне и суматохе он встаёт посреди коридора и громко:
— Ну? Чего непонятного? Обувай меня.
Сказал нарочито громко, так что народ
вокруг замер, все обернулись…
Алекс запнулась на мгновение, потом,
как слепоглухонемая, опустилась на колени и начала
борьбу со шнурками. Люди разглядывали парочку в недоумении: иллюстрация
памятника «мы с Трезором на границе». Некоторые
узнали певицу, захихикали, зашептались.
— Шикарно отсюда смотришься. Так бы и
стоял всю жизнь. Так бы и любовался. Твоё место.
Вышли на воздух. Погода стояла
дурная, негуляльная. С неба плевала какая-то сальная
крупка, земля покрылась слизью, как тухлая рыбина. Пошли по аллее.
— Надеюсь, ума хватит обиду не
затаить? С тебя станется, шуток не понимаешь. Хоть бы пожалела царя-батюшку!
Ха-ха-ха! Болит ведь. За тебя, между прочим, наказали. Не справляюсь с твоим
своеволием, с твоей гордыней непомерной. Какой из тебя воин? А-а… только время
зря трачу.
Сколько раз повторять: твой главный
враг — глупое сердце. Пойми, любить ребёнка и никчёмного мужа — не просто
роскошь непростительная. Это смертельная опасность. Привязанность — дыра… В
неё любой ткнуть может. А ты — дуршлаг! Ласковость, хитрость, терпеливость и
безжалостность — вот четыре кита, на которых стоит маг. Ты же — как кокос,
твёрдая снаружи, мягкая внутри.
Он без передышки вещал и вещал
прописные «волшебные» истины. Саша затосковала: ну, завёл
пластинку… Внезапно Алекс перебила его словесную струю простым вопросом:
— Что у тебя с рукой? Откуда травма?
— Тьфу ты! Я ей про Ивана, она про болвана… Говорить о главном —
бессмысленно, всё равно не слышишь. Примитивное бабское любопытство опять
победило. Хорошо, рассказываю.
Иду через парк. Ночь. М-м… н…
не знаю… никаких ощущений, никаких знаков, никакой тревоги… Резко перед носом —
три тени. Ждали. Явно засланные. Маскировка у них — пять баллов. Ты в курсе,
врагов у мага — завались! Среагировал я автоматически: точно, мощно. Двоих
сразу рубанул, третий отскочил, смотрю — вооружён. Сокращаю дистанцию, хватаю
ту руку, что с пистолетом. Неудачно. Успел, гад,
спустить курок. Пуля раздробила кисть. Сам виноват. Вот видишь, и на старуху
бывает проруха.
— Ты ж говорил: маг не ходит там, где
беда.
— Всё, вали, устал от тебя… Да! Чуть не забыл, достань обезболивающих. Лучше калипсол.
— Ты что, Макс, это невозможно! Точно
знаю — такое лекарство используют как общий наркоз. Он запрещён к продаже. Мне
его никто не даст.
— Не моё дело. Сказал — достань!
Купи, укради… Чтоб завтра был. Пошла!
И Алекс пошла… Перед глазами стояла
чёткая картинка: она на коленях посреди толпы вяжет бантики на его высоких
белых кроссовках. А Макс сверлит ей взглядом темя, ухмыляется, прямо жирует.
Остановилась. Продышалась. Ну, чего, чего ты взбеленилась? Подумаешь,
прогнулась. Ничего такого не произошло. Ну, помогла человеку, рука-то
действительно повреждена. Сам бы не справился. И всё ровно было погано на душе… В его действиях читалась явная показуха, игра на публику.
Где грань между почитанием и
унижением?
Шагает Саша к остановке, на сердце —
неспокойно, какое-то дурное предчувствие. Сунула руку в карман, а там пачка
сигарет — те, что Макс просил. Вот, чёрт, забыла отдать. Пришлось вернуться…
Опять этот противный коридор. Перед
палатой Ермакова стоят трое: сам, пожилой мужчина и уставшая женщина.
Алекс видит, как мужик со всего маху
даёт Ермакову горячую оплеуху.
— Мать твою перемать!
В армию, значит, не взяли, головушка — бо-бо?! А тут, смотри ж ты, новобранец,
игрушку себе нашёл! У тебя точно с головой проблемы. На хрен ты вообще его
разбирать начал? Да ещё на кухне, при матери, перепугал её до смерти! Руки
чешутся? Почесал, умник?! Какая ж ты сволочь неблагодарная! Я русским языком
сказал: выбрось пистолет. Вроде договорились по-человечески. Жаль, меня дома не
было, я б тебе башку на месте оторвал!
Макс стоял перед отцом — как шелудивый пёс. Глазками — туда-сюда, туда-сюда, ссутулился,
в два раза меньше ростом сделался. Бекает, мекает…
В разговор вступила мать:
— Погоди, успеешь поругать… Максик, сынок, ну что там у тебя? Кости целы?
— Мам, четыре шва наложили, пороховой
ожог… Болит ужасно!
Отец буркнул: «Жопе
легче!»
Саша вжалась в стену. Ноги ватные,
голова кругом…
— Ты ещё пожалей сыночка. У, мудило! Знаешь, чего наш красавец удумал? Газовый — в боевой
переделать. Не знаю, чё он там ковырял, по итогу в
руках жахнуло! Если б ты, дебил, хоть чуть соображал,
знал бы — боевым патроном всё равно не выстрелишь. От таких уродов,
как ты, защита на нём предусмотрена. В кого стрелять задумал, сына? В папу? Ты
хоть знаешь, что за хранение огнестрельного оружия — статья 222 УК РФ, реальный
срок. Ещё неизвестно, чем дело кончится. Может, посадят твоего «кулибина». Вдобавок наш смельчак ножички обожает, таскает с
собой повсюду. Это ты на ментов ещё не нарывался. Обыщут
разок, надают по соплям, подлечат бестолковку…
Родители, продолжая причитать,
усадили «ребёнка» кормить. Саша ахнула! Курица. Целая жаренная цыпа. Неужели съест? И «мальчик» слупил её за милую душу.
Всю! Глазом не моргнул.
Александра, не дождавшись конца
встречи родителей с сыночком, подалась прочь. Идёт, шатается, еле ногами
ворочает, будто вскрыли грудную клетку и расплавленного олова залили по самую
глотку. Как это может быть? Он же говорил, что круглый сирота, что воспитывался
в интернате, что отцом называл тренера по айкидо, что именно тот человек
заставил учиться магии.
Чем честнее и глубже она заглядывала
в свою душу, тем абсурднее выглядела ситуация. Ну ведь
дура! Дура набитая! Может,
я сошла с ума?
Признайся, ты ведёшь себя как
примитивная эгоистка, одержимая банальной и глупой идеей. Свобода и Сила? А что
это?
Свобода от чего? Вопрос ребром. Не
юли, Сашенька! Похолодело под ложечкой. Выходит, от естественного течения
жизни. От дома, от дочери, от публики…
А Сила эта мифическая? Она-то тебе
зачем? Мир будешь облагораживать? Нападать? Защищать? Ответ получился ещё хуже:
для потехи, амбиции чесать. Чтобы, значит, вертеть всех вокруг собственного
эго.
Ей было — невероятно больно! Стыдно,
страшно, противно…
Заигралась ты, Сашуля,
заигралась… Дальше-то что?
Глава 33
А дальше был Петербург.
Повод для такого путешествия был
малоубедительный, но Андрюша не противился, отпустил. И Макс с Сашей, конечно
же, остановились у её однокурсников. Ребята устроились в северной столице
отлично. Руслан — в Мариинском,
Даша — в Большом зале капеллы. Квартиру купили на Суворовском. Молодцы!
Ребята были рады гостям, столько не
виделись. Разве что пылинки не сдували. Болтали ночи напролёт: всё вспоминали,
как в общаге жили, последним куском делились, как концерты давали в военной
части, на авианосце, на подлодке, как Андрюху клещ цапнул.
Севку помянули…
В один из вечеров собрали всех
знакомых, которые из Владика в Питер перебрались. Так
сказать, гуляй, дальневосточники!
К концу застолья Руслан обнаружил
пропажу. Из пиджака испарилась серьёзная сумма денег, очередной кредитный
платёж. Такой вот конфуз. Хозяин, не будь дураком,
сразу заявил:
— Хотите — обижайтесь, хотите — нет.
Сейчас вызываю ментовку.
Отсюда никто не выходил.
Макс так явно заюлил, загоношился, начал кусать ногти…
Мол, к чему менты? Да от них одни неприятности. А мы
тут нетрезвые. Может, сам где выронил. Может, забыл,
куда положил. Да если что, мы сами всем обыск устроим. Да мы… да я…
Алекс не сомневалась, вор — Ермаков.
Его поганых рук дело. Перед ребятами было так стыдно,
просто невыносимо. Подошла к гуру нос к носу и зло прошипела:
— Отдай, не позорься. Этот человек —
не овца. Выполнит обещание. Прикинь, что нам грозит? Дай сюда деньги, сама подброшу
незаметно.
И подкинула…
— Какой ты волк? Ты шакал!
Не ответил…
Глава 34
Мрачный Питер неприветливо поплёвывал
колючим дождём. Двое, Истомина и Ермаков, шли бодрым шагом. Куда? Он, как
всегда, знал. Она, как всегда, нет. Завернули в кафе.
— Опять расплачиваться не будем?
— Суета… Повторяю
ещё раз для тупых: деньги, как дождь, ничьи.
Стал заказывать сытное, небрежно
теребя меню. Вдруг резко откинулся на спинку стула и ощерился, глядя ей за
спину. Александра оглянулась.
Переминаясь с ноги на ногу, улыбаясь
во все тридцать два зуба, стоял высокий мужчина в кашемировом пальто.
— Здравствуй, Александра! Здравствуй,
Сашенька! Не узнала? Это ж я, Алексей!
Саша оторопела, сморщила лоб,
пытаясь… Он смутился на секунду и пошел в атаку:
— Ну ты даёшь!
Вспоминай: Владивосток, институт, художники, мастерская, портрет с бегущими по
ветру конями…
— Ой! Алёша, это ты. Точно Лёха!
Прости… Здесь полумрак, у тебя борода, очки.
Повзрослел… Не сразу сообразила. Ты здесь? Каким
ветром?
Макс выдвинул стул, приглашая.
Художник картинно:
— Живу. Квартира. Мастерская над
Невой. Пишу потихоньку. Ты как?
— Знакомься, это мой… мой друг.
Взглянула на Учителя, тот уже
напружинился — так азартная гончая вибрирует всем телом, чуя дичь. Алёшка
протянул руку, и тотчас гибкая ладонь угодила в «тиски».
Любил Ермаков выбить человека из
равновесия, эффектно, особо не затрачиваясь. Алексей скривился, растерялся,
пытаясь вырваться. Выглядело глупо, нелепо.
— Вы мне чуть руку не сломали!
— Чуть — не считается. Хотел бы
сломать, сломал бы. А что, левой не рисуете?
— Я вообще не рисую, я пишу, — психанул.
— Пишет писатель. Вы, я так понимаю,
рисовальщик? Пейзажи увлекают или батальные сцены уважаете? Может, вы —
маринист? Нет-нет, не актуально! Скорее всего, портрет или натюрморт. Сейчас
многие обожают картины про лютики в банках из-под компота. Опять ошибся?
Неужели мифологические сюжеты живописуете?.. Ху-художник!
Алексей поперхнулся.
«Сейчас сцепятся», — тоскливо
подумала Саша… и вмешалась. Чтобы разрядить обстановку, бодро защебетала,
заливаясь сказками: тут же выдумала про бизнес, про грандиозные планы,
перспективы. Монолог затянулся… Мужчины бесцеремонно
разглядывали друг друга с некоторым вызовом.
Наконец, Алексей встал, нарочито
отвернулся от Ермакова и, взяв Александру за руку, сказал проникновенно:
— Сашуль,
приходи ко мне в мастерскую. В гости. Посмотришь, как живу, как работаю.
Помнишь моего чёрного кота? Ну, того, что сухари воровал, вымачивал в воде и
потом хрумкал. Ты ещё
ругалась, что животину мучаю. Так он, Бес-балбес,
представляешь, жив-здоров.
Не поверишь, килограмм костей превратился в лохматого свина. Жирный, ленивый. Мыши подрамник сгрызли, а ему хоть
бы хны. Раньше, помнишь, с голодухи даже тараканов жрал.
Вот увидел тебя сейчас и понял:
скучал… Все эти годы по тебе скучал…. Наболтаемся от
души, кофейка попьём. Я тут наловчился. Очень вкусный варю. Приходи! Вот
визитка с адресом. Буду ждать. Очень ждать. — Потом, повернувшись к Ермакову: —
А вот друг твой — говнюк.
Будь поосторожнее. — И спокойно направился к выходу.
Довольный Макс захохотал:
— Бывший любовник?
— Ну-у… предложение делал…
— Небось
пойти хочешь?
И Алекс посмотрела на него в упор,
ужалив взглядом.
Ермаков резко вскочил, схватил её, выволок на улицу.
— У-у, похотливое животное! Придется
заплатить. Копейкой.
Крошечный кругляк взвился в воздухе и
булькнул в глубокую лужу на перекрёстке.
— Изловчишься, выловишь копейку —
пойдешь на перепих, нет — извини…
И она, не раздумывая, кинулась за
медяком, маневрируя среди машин. Полезла в грязь, закатав рукава куртки по
самые локти.
Плотный поток машин двигался на
приличной скорости. Бибиканье, визг тормозов, мутные
брызги из-под колёс. А Саша, будто не замечая опасности, ползала, шарила
в рытвине, пыталась отыскать монету.
Макс курил, наблюдая с презрением.
Наконец, денежка на ладони, с голых
рук стекает жижа.
— Хм-м…
Ладно, иди… Даю пять часов. Мозоли не натри.
Свернул за угол и исчез.
Глава 35
Александра плелась по Суворовскому.
Давило виски, мерзко потряхивало. Пять часов свободы. Спасибо Алексею, настоящий
повод остаться одной и крепко подумать. Надо было что-то решать, так
продолжаться не может.
От бесконечных унижений, не
проходящего чувства вины, от тревоги за близких, от усталости и безысходности
Сашке хотелось выть. Она страшилась смотреть правде в глаза. Она почти вынесла себе приговор.
Почти… Да, это был реальный страх. Потому что на
честный вопрос: «чем всё это закончится?» — ответ был простой и ясный…
Похолодало. Дождь превратился в
колкую крупу, будто посыпала толчёная слюда — то ли снег, то ли… Саня
обвязала голову шарфом. Она шла и шла, будто в отупении, глядя себе под ноги.
Мысли путались и трусливо прятались в закоулках сознания. Ничего мудрого в
голову не приходило…
Окончательно озябнув, она остановилась
и огляделась. В ста шагах прямо перед ней возвышалась церковь. Ещё немного — и
Саша уткнулась бы носом в приоткрытые двери.
Погреться разве?
В храме было почти безлюдно. Справа
копошилась горбатая инокиня. Слева в глубине мелькнула белая ряса священника. В
углу перед образами, согнувшись в три погибели, стояла на коленях бабуся.
Поодаль, утробно причитая, молился плечистый мужик. По центру со свечой в руке
вытянулась и застыла девушка. И больше никого.
Саша прислушалась. «Накажи!» — сипела
старуха. «Дай!» — басил дядька. «Прости!» — лепетала девица.
Александре сделалось неуютно…
Первая икона удивила: золотой оклад,
струящиеся одежды, пряди волос, будто влажные, венец терновый, иссохший. Хорошо
написано, живо. А самого лика — нет. Серый овал. Чистый холст. Отошла.
На высоких колоннах изображения
апостолов во весь рост. Вот Петр, вот Павел, вот, вот… А
ликов нет. Будто виньетка-шаблон без фото. Перешла к амвону, та же история.
Подумала: надо у кого-нибудь спросить — что это за ерунда такая?..
У подсвечников заметила старенькую
монахиню. Маленькая, юркая, похожая на мышку, вылезшую из угольного сарая,
собирает огарки и восковые накапы.
— Простите ради бога, матушка,
спросить хочу. Что это у вас с образами? Реставрация? Ремонт? Зачем тогда
прихожан пускают? Как-то неудобно молиться на пустое место.
Инокиня доверчиво и наивно
улыбнулась, глаза детские, удивлённые, синие-синие:
— Как быть — ликов нету?
Да вона жа благодатию сияють. Ты али скаженная, али блаженная. Погоди-тка, ликов
не усмотрела? Это тебе к отцу Аркадию итить надобно.
Нехорошо с тобой чавой-то… И
бледная притом. А вона, гляди, батюшка рабёночка хрестит. Обожди чуток и обратися.
Ступай, ступай, не бойси. Он у нас добрай.
Побродила по храму ещё и ещё.
Вглядывалась и так и этак. Нет. Всё по-прежнему. Купила свечу, подошла к иконе.
Стоит оцепенело минуту, другую, десятую, будто время
остановилось…
И вдруг видит: лик Божьей Матери
вроде проступать начал, но как-то неясно, будто вуалью прикрыт. И Саша, не
отдавая себе отчёта, зашептала:
— Богородица, миленькая, прошу тебя,
сделай так, чтобы Макс… Ермаков Макс… или… как его там по-настоящему… не знаю…
в общем, чтобы этот человек опомнился. Он сильный, умный, талантливый. Но всё
прахом. Дар свой направляет на… Разрушитель,
каких мало. Он мог бы столько хорошего, доброго
сделать. Дай ему просветление, дай ему дело… или, может, чувство дай, сильное
чувство, чтобы… чтобы стал Жить! Умоляю, услышь меня.
Помоги, Пресвятая, ты же всё можешь… Попроси Сына…
Пусть Он его изменит, пусть…
Тут как раз батюшка освободился и к
амвону направился. Александра кинулась к нему:
— Святой отец! Выслушайте меня. Я из
Владивостока. Творится со мной неладное. Объясните,
что со мной, вразумите, Христа ради.
— Говори, дочь моя. Слушаю.
— Попробую объяснить. Значит так: я
замужем, дочь — пять лет. Всё у нас хорошо было. Жили дружно и весело, а потом
появился человек… или не человек… взял меня в оборот… Ну
и покатилось… Понимаете, я не спортсменка. Никогда мощной не была, обычная,
словом, женщина. А сейчас на кулаках двадцать раз отжимаюсь. Силы какие-то
шальные… В характере свирепость, чёрствость появились.
Нет, всё не то говорю…
Спокойно жить не могу. Несёт меня куда-то, как щепку в бурю, то в горы,
то к морю… Никто не дорог мне… Главное, мужчина этот мне, как это правильно
сказать… не мужчина… То есть, бегу не к нему, а просто
бегу… от себя…
Иногда такое делаю, сама себя боюсь… Чувствую, совершу что-то страшное, непоправимое. И потом,
как сказать, не знаю… ненависть в сердце растёт… жгучая… пылает… Человека этого
убить хочу… Нет, не так. Его убью!.. или себя…
Священник отпрянул, подхватил рясу и,
ловко перепрыгнув через ограждение, побежал к боковой двери. Задержался на
мгновение и, перекрестившись, прокричал:
— Молись, молись! Бог милостив.
Саша было рванулась за ним да
осеклась… Такой поворот. Ничего себе, помог… Тогда ей в голову ударила ужасная мысль: «А вдруг я в
ведьму превратилась?!. Ах ты, батюшки, мамочки
родные…»
Вышла из церкви, постояла, подумала:
«Так! Колдушки должны бояться ладана и колокольного
звона. Будем проверять! Кадило поп с собой унёс, с ладаном, видать, не
получится, а вот колокола обязательно испытать надо».
Вернулась назад. Присела на
корточки у стены и стала ждать вечерни. Зазвонили протяжно, с оттяжкой в
большой колокол, потом переливами в маленькие, дальше, как песня, — мелодия
многоголосная, без тревоги, без жажды, грустно и ясно. Саша встала прямо под
купол, напряглась: вот сейчас должно шарахнуть
нечестивицу. Раскинула руки, лицо к своду…
И ничего… Задышала
полной грудью, заулыбалась. Ну, слава Богу! Не подтвердилось!
Она повернулась к выходу, и вдруг над
самими вратами ей предстало огромное, во всю стену, полотно: Георгий
Победоносец протыкает змея-злодея святым копьём. Лицо его, исполненное отвагой
и благородством, сияет. Саше почудилось, что Георгий чуть повернул голову в её
сторону и подмигнул. Она таращилась, не веря своим глазам. И тут отчетливо
услышала — будто он вслух проговорил: «Не придуривайся!
Ты знаешь, что делать. Иди и делай!»
И такой простой, знакомый и понятный,
как мальчишка из соседнего двора…
Глава 36
И снова — Владивосток.
Лунным безветренным вечером Алекс с
Максом шли к дому Истоминых. Не то чтобы он провожал женщину, совсем нет,
просто в очередной раз пытался ей вдолбить:
— Видишь ли, мы в связке — неприятная правда. Когда маг входит в мою пору, он обязан
завести ученика. Я без тебя бессилен. Видишь, как всё переплетено? Я без тебя —
ноль, ты без меня — ноль. Только вдвоём мы — Сила. В паре можем делать всё, что
хотим. Давай уже как-то терпеть друг друга.
Саша практически не слушала. Её мысли
бродили вокруг личности Учителя. Как это у него всё так ловко выходит? И без
последствий. Другого бы сто раз посадили или убили к
чертям собачьим. А Ермакову — всё как с гуся вода.
Алекс проскользнула в подъезд. Дома
обнаружилась только спящая Дунька. Где Андрей? Не может быть, чтобы оставил
ребёнка одного надолго. Значит, где-то рядом, она чувствовала — рядом.
Выглянула в окно.
Перед подъездом, в свете фонаря,
маячил Макс, он терзал зажигалку. На губах висела сигарета. Слабый огонёк тут
же угасал, никак не прикурить — газа недостаточно.
И тут донёсся слабый свист. Ермаков
обернулся и зашагал на звук.
Саша прищурилась, пригляделась. На
скамейке виднелся силуэт Андрея. Это точно он: плечистый, с прямой спиной,
светлые волосы. Почему на улице? Почему не окликнул? Ждал не её?
В руке у мужа вспыхнуло узкое высокое
пламя, осветив измученное лицо. Ермаков наклонился, прикурил, сел.
Похоже, супруг решил беседовать с
Максом без свидетелей, по-мужски. Саша пошире приоткрыла
окно и затаила дыхание, пытаясь поймать хоть слово. Нет, далеко. Не разобрать!
Только общие звуки и обрывки фраз.
Вот в басовом ключе — Андрюша:
«…подышать…» А это гораздо выше — Макс: «…бя
тревожусь …ольше некому…» Хрупкая фигура гуру
откинулась вальяжно и сыплет, сыплет словесами, а крупная Андреева — подалась
вперёд, уронив плечи к коленям. Секунда, и голос Макса, отчётливо: «…Дуняша…»
Истомин резко разворачивается к нему,
вскинув голову. Ермаков отодвигается. Вот отделился от скамейки, присел на
корточки, хитрец, что-то поднял с земли. Значит, меняет тему? Уселся назад.
Тишина.
У Сашки похолодело под ложечкой.
Господи, только бы Андрей не ввязался в драку. Этот провокатор может так
поддеть, так пырнуть словом, не сдержишься. А поединка
не получится, как пить дать, только избиение… Макс натренирован — будь здоров!
Казалось, всё бы отдала, чтобы
услышать…
Теперь откинулся Андрей, положил ногу
на ногу. Макс заёрзал. Ого! Соскочил, руками машет, дирижёр хренов.
Дёрнулся и встал Андрей. Спина ровная, напряжённая: «…Пока ты не появился, я
завидовал сам себе…» Памятник. Скала. Мамочки родные!
Ермаков залился искренним детским
смехом: «…родной… мне кровь свернула… трачу… в узде… спасти… жаль… жаль… посуди… выбери…»
Опять сели, закурили оба… Уф!
Тишина.
Макс вроде засмеялся, но теперь
иначе… на гиену похоже… А Андрей ритмично: бу-бу-бу!.. Тьфу ты, бубнилка.
Что-что? «…отпусти…»?
Скорее бы всё это закончилось!
Никаких же сил нет…
И опять: легато — стаккато, легато — стаккато.
Убила б обоих! Лучше б подрались. Ну, вот о чём они там спорят?!
Напряжение то нарастает, то падает.
И вдруг у неё страшно схватило
голову. Такая боль, аж уши заложило, слёзы выступили,
и тошнота к горлу подкатила…
Видит, как в тумане: поднялись оба.
Вроде прощаются, наконец. Не понятно, то ли договорились и пожали руки, то ли
не договорились и не пожали. Оба варианта ничего хорошего не сулят.
Ермаков вприпрыжку пошёл прочь,
Истомин устало — домой.
Алекс нырнула в постель и
притворилась спящей.
Всю ночь ворочалась, вздыхала: «Для
одного я — цель. Для другого — средство. Полу-певица… Полу-жена…
Полу-мать… Полу-маг… Где ж я
целая?!»
Александра Истомина той ночью поняла
главное: она — бомба с замедленным механизмом, всё зависит от того, какую кнопку
нажать. А кнопок три. И все привлекательны донельзя. Можно погубить Мир. Можно
осчастливить. Можно оставить всё как есть.
Если она ничего сама не решает, то в
чьих руках кнопки? Вот — вопрос вопросов!
Глава 37
Нет, то, что все вокруг считали эту
странную парочку любовниками, — даже не сомневайтесь. Коллеги, друзья,
мало-мальски знакомые, вовсе незнакомые, родственники — все считали святым
долгом посудачить: «Ах, как Андрюшу жаль! Бесстыжая!
Даже не скрывает!»
И ни один не обратил внимания на
маленькую деталь. Их никто и никогда не видел рука об руку. Только параллельно.
Да, они везде рядом. И всегда — порознь.
Ермаков потешался над этой темой:
— А знаешь, назначу-ка
я тебя любимой…
— Гейшей или рикшей?
— Тьфу на
тебя! Мне нужен смотритель гарема. Точно! Лучше не придумать!.. Ты любую
непослушную за меня загрызёшь. А-ха-ха!
У Саши участились резкие перемены
настроения. Она прямо дурела от гнева, обиды и
нестерпимого желания разорвать гада в клочья. А потом это резко сменялось
тоской и глубокой жалостью…
И снова, как тогда, в Ташкенте, она
думала о своей бесполезности, никчёмности. Правда, теперь желала себе смерти,
чтобы спрятаться от себя самой. Ей не хотелось быть ни ласковой с теми, кого
презирает от души, ни хитрой с теми, кто слабее и глупее, ни терпеливой, когда
хотелось колотить посуду и материться, как сапожник.
Ей хотелось быть такой, какой её
родила мама, и никакой больше!
Часть третья
БИТВА
Глава 1
Под утро Истоминой приснилось не
совсем обычное…
Она — пума, горный лев. Выстрел из арбалета,
и под лопаткой — стальной штырь. Под левой лопаткой, выше сердца. Оттого её
движения мучительные, вялые. И боль. Нестерпимая, раскаленная боль, которая
парализует волю.
Лежит неловко, дышит тяжело. Вокруг
поляна ровная, пыльная, без единого куста, окружена ломаными глыбами гранита,
может — базальта, с вкраплениями слюды. Вон они, блики — то там, то здесь…
Ночь душная, звёздная. Луна, как под
наркотическим дурманом, отвратительно бесформенная.
В просветах между осколками камней —
две мерцающие точки цвета раскаленной лавы. Нет-нет, не точки, скорее лучи, как
лазерные прицелы двух снайперов-близнецов. Неотступно сверлят пространство —
следят за кугуаром. Никогда они не сияли такой радостной наглостью. Вот он, фарт! Вот, наконец-то, долгожданный случай!
Чем сильнее её тело наливается
бессилием, тем ближе и ближе эти искры ненависти. Она точно знает: это огромный
старый волк. Волк-одиночка. Волк-людоед. Единственный брат — кровник.
Единственный враг — кровник.
Ближе, ближе… Потянула
носом: знакомо! Смесь запаха горячей крови и зловонного тлена. Навострилась: отчётливо слышно прерывистое нетерпеливое
дыхание. И во всём этом приближении — страх! Страх его бесит.
Страх его гонит. Единственный шанс у волка. Единственный шанс у пумы. Он идёт
убивать, без вариантов. Она это чувствует всем существом, без страха, только
бессилие.
Может, покориться?..
Не сейчас. Собралась, сосредоточилась
на звенящей боли. С остервенением извернулась и, вопреки всем мыслимым и
немыслимым законам, совершила финт. Стиснула зубы у основания стрелы-стилета.
Урчит, держит, а потом — резкий рывок, и сталь отлетает в сторону.
Боль тут же делается приятно тупой,
даже ласковой. Ещё мгновение, и бурлящий прилив энергии накрывает пуму от носа
до кончика хвоста. Она вскакивает и встаёт наизготовку. Рык восторга оглушает
округу!
Вот теперь иди, иди сюда.
И тут громадный
волчара будто сдувается, превращаясь в койота.
Упустил! Опять упустил удачу. Взвыл, захрипел, брызжа слюной от бессилия,
заметался, поднимая пыль. Клацает челюстями, хватает себя за бока. Серая шерсть
полетела клоками, брызнула звериная кровь. Отчаяние затмило разум. Победы не
будет. Наступили слабость и смирение. Шакал, подвывая, пополз прочь…
Александра соскочила с кровати. А
спала ли? Под лопаткой мерзко ломило… Бывают такие сны
— не сны. Ощущенческие, что ли… Цвет, запах, фактура,
открытые эмоции, физическое напряжение.
Чем тогда различаются «наяву» и «во
сне»?
Глава 2
Однажды Алекс проснулась от сухости в
глотке. Это першение заставило встать и налить тёплой
воды. Маленькими глоточками проталкивала колючую воду. Закашлялась. То ли
поперхнулась, то ли…
Всё сильнее и сильнее её душил
гортанный гавкающий кашель. Из глаз потекли слёзы. Что такое? Будто вдохнула
какой-нибудь химический порошок или выхлоп с битумного завода. Чудовищный спазм
мышц гортани нарастал.
И тут резкая боль под кадыком. Связки
сухо щёлкнули. Хотела было крикнуть: помогите! Рот разевает
— мёртвая тишина. Голос исчез. Ни звука, шуршание одно…
Всё рухнуло перед глазами — это
конец. Конец всему!
Растолкала Андрея. Машет руками,
семафорит: мол, больно, мол, голос пропал…
Андрей заглянул в рот — не ангина.
Вроде всё нормально. Схватил коньяк, лимон, мёд. Смешал, подогрел и заставил
крохотными глотками выпить. Без эффекта. Полоскания — тоже мимо.
Утром попробовала говорить: глотка будто саднит, а из звуков только сиплый шелест
получается. О вечернем концерте можно было забыть.
Три дня: молчание, ингаляции,
дыхательная гимнастика, компрессы… Разговорный голос вернулся, но такой сиплый,
как у докера в порту.
Кинулась к врачам. Лор, здоровый мужик, циник и грубиян,
осмотрел, как ветеринар лошадь, написал: «Воспаления нет, здорова».
— Говорить можете. Что ещё от меня
надо? Следующий!
Фониатр, добрая старушка с полиартритными пальцами, прокалила на пламени зеркальце,
марлевой салфеткой неприятно оттянула язык. «И-и-и» прозвучало как «хы-ы-ы». Ни трещин, ни узлов, ни покраснения.
Поправив очки, седая докторша
вздохнула и беспомощно развела руками.
Несмыкание голосовых связок.
Глава 3
На Истомину внезапно накатила такая
агрессия, такое отчаяние, что не приведи господи! Ей вдруг опротивело быть
женщиной, матерью, женой. Всю жизнь ко всем пристраиваться. Второй сорт.
Штемпель — вот он на лбу — «баба». Это не для неё. Быть парнем на порядок
проще: захотел — взял, расхотел — бросил.
Её бил озноб от ярости! Бесконечное
ожидание, вечное смирение, мелкое сито мыслей и действий. «Не хочу! — кричало
нутро. — Всё брошу! Всех брошу! Ничего никому не должна!»
Заскочила в ванную, схватила станок и
сбрила волосы наголо…
Из зеркала на неё смотрело дикое
существо: тёмные глаза и гладкий блестящий череп. По впалым щекам ползли сухие
слёзы: натуральный концентрированный солевой раствор. Внутри пылал такой огонь,
что, казалось, выпарилась вся жидкость из организма.
Сегодня только нечисть
— главный герой. Сильный, стильный, манкий — положительный, одним словом. Почему? Дык подлости своей не скрывает, честен
в помыслах. Хочет жрать и жрёт!
Глава 4
Истерика, которую она себе позволила,
погасла так же внезапно, как и вспыхнула. Внутри сформировалась мощная волна.
Ей нужен Ермаков. Сейчас или никогда. И она поехала на Набережную. Там
зашвырнула в море томик Кастанеды и медвежий коготь. Выбрала лавку так, чтобы и
безлюдно, и открытое пространство. Плюс ко всему — и неместо
рядом, если что…
Села, настроилась: иди сюда!
Не прошло и получаса, на дорожке
показался запыхавшийся Макс.
— Ого! Лысая башка,
дай пирожка! Похоже, мозги растеряла окончательно. Готовый кандидат в психушку. Чего звала? Жду только херню.
Ну, говори.
Сосредоточенная Алекс молчала, стиснув зубы. Дышала
ровно, глядя в одну точку, будто готовилась к прыжку. Ермаков тоже молчал,
нервно грыз ногти и молчал.
Море, похоже, тоже замерло в
тревожном ожидании: деликатно вздыхали волны, а до горизонта сделалось гладко,
будто не вода это, а мрамор, чуть сероватый, чуть розоватый, с редкими тёмными
пятнами.
Всё вокруг Сашке в помощь. Издревле
мрамор ценили за красоту и магию. Замечено: камень отрезвляет, дарует любовь и
верность. Он посредник между человеком и добрым духом. Если верить в духов…
А тут целое мраморное море.
Наконец, не меняя позы, заговорила Истомина монотонно, не распаляясь:
— Терпению моему пришёл конец! Я
приняла решение. С этой минуты ты не учитель мне. Причин три. Записывай!
Первое: не чист на руку. Воруешь, как хронический
клептоман. Надо, не надо. Где плохо лежит, подрезаешь, как сорока бусы. Второе: не чист на язык. Господи, ты же всё время врёшь.
Сочиняешь так самозабвенно, так нагло, порой складывается впечатление, что у
тебя словесная диарея.
И, наконец, третье: не чист на… Спариваешься кроликом оголтелым, где попало, с кем попало.
Пространное объяснение про мифический раскалённый «стержень» — не работает. Ты
— комок грязи!
Ермаков перебил:
— Человек велик в своем могуществе.
Границы могущества — это страх и невежество. Нет тайных знаний, неподвластных
нашей воле. Есть только лень, смиренная покорность и позорное уныние. Человек
сам решает, стать ли ему прекрасным великаном, сказочным богатырем, рыцарем,
сложившим героический эпос из своей единственной жизни, или остаться рабским
червяком в плену у серых обстоятельств. Знание — это вечность. Невежество — это
добровольная смерть.
— Ещё раз убеждаюсь, память у тебя —
выше всяких похвал. Очередная цитата? Юзик Килевич. Ты гений манипуляций! Жаль, что сейчас тебе это не
поможет. Дослушаешь, как миленький.
Ты ведь трусливо; мелкое воровство —
Всё, что ты можешь… Вежливый извращенец,
Ластишься, щерясь, — брось: у меня священность
Самых живых на свете…
А ты — мертво.
— Чистенькой хочешь остаться? Не
выйдет. Ты вся в говне.
— Это правда. Ничего, отстираюсь.
Любой выпачкаться может, главное — как отмоешься. Зато у тебя полный порядок.
Ни любви не знаешь, ни жалости, ни радости, ни страдания — супер!
Одна похоть на пьедестале. Ты — паразит, можешь жить только в
чужом теле, за счет другого. Ни силы, ни энергии своей
не имеешь. Как только человек открывается, тут же заползаешь в душу и гадишь. Ты мне больше никто. Свободен.
Свободна! Я всё сказала.
Макс как соскочит! Как заорёт благим
матом:
— Страх потеряла?! Ах ты, тупая
самка! Из какого дерьма я тебя вытащил, вспомни! Кто
ты была, ничтожество?!
Сашка тут же подпрыгнула, повернулась
к нему вполоборота. В эту секунду полетел кулак в лицо. Была готова,
увернулась. Хорошая ученица. Ушла от прямого удара и врезала в ответ. Попала.
— Да как ты смеешь, паскуда! Убью!
Вдарил под коленную чашечку сбоку с доворотом, чтоб и боль нестерпимая и равновесие потеряла. И
сразу — захват шеи, но Сашка успела руки подставить, захват получился
неплотный. Осталась одна возможность — не раздумывая, вцепиться зубами в
предплечье. Не упустила шанса: во рту сделалось солоно.
Макс предпринял попытку стряхнуть —
куда там! Тогда он резко опустил руку и сбил её ударом в затылок. Зажал рваную
рану. Кровушка — кап, кап…
— Я тебя… Я тебе… — остановился,
оскалился мёртвой улыбкой, — я тебе дочь изуродую. До конца дней своих будешь
смотреть на калеку и казниться.
— А вот это ты зря сказал! Не оставил
выбора. Либо ты, либо я. Земля двоих не вынесет. Тронешь ребёнка — выгрызу тебе
сердце.
— Это правда. Меня убить можешь
только ты. И скорее всего, так и будет… Это война!
— Я много чего потеряла. Страх — не самое ценное! Мне жаль тебя, Ермаков, или… кто ты там на
самом деле. Ты не способен получать ни удовольствия, ни радости от жизни. А
знаешь, почему? Потому что тебя реально не существует. И воевать с тобой — не
буду. Сражаться — это признать, что существуешь, что значим. Это как у
Горького, помнишь, Луку спросили: Бог есть? «Веришь — есть, не веришь — нету. Во что веришь, то и есть». Так вот: я в тебя больше не
верю, значит, никакого Макса Ермакова не существует.
Повернулась и пошла прочь, точно
знала: за спиной никого нет, только горка мокрого песка…
Глава 5
Теперь нужно было объясниться с
Андреем. А это гораздо тяжелее… Он всё время молчал. Не упрекал, не спорил, не
требовал. Другим становился… Перестал петь. Вообще. Не
шутит, не улыбается. Между бровями горестная складка залегла.
А Сашка? Что Сашка…
Одна большая Вина. Только изменить ничего не в силах. Может, путь этот
ей положено до самого края пройти?..
Куда ни кинь — везде клин. Это она
забросила семью, она измывалась над любящим человеком, она увиливала от
ответственности за дочь. А то, что голос потеряла? Кто виноват?!.
Эх!
С чего начинать разговор? Мысли
путались. А, будь что будет!
Муж был на кухне. Готовил обед. Дуня
рисовала рядом. Увидев мамку, взвизгнула и кинулась в объятия. Андрей сперва осёкся, а потом просто погладил её голую голову и
тяжело вздохнул.
Истомина отпустила ребёнка и,
собравшись с духом, сипло начала:
— Андрей, выслушай меня, пожалуйста.
Думаешь, сошла с ума? Имеешь полное право. Да, именно так я и вела себя
последние годы… А ты всё терпел и терпел… Не понимаю,
почему. Надо было вышвырнуть меня, как самую паршивую дрянь.
— Я люблю тебя.
— Волосы отрастут, ерунда. Знаешь,
Андрюша, что страшнее всего? Это то, что я действительно потеряла разум и не
отдавала себе отчёта. А как только безумие отступило — оно ж как шоры, видишь ограниченно,
— то обнаружила… Как сказать?.. Нет, я не
оправдываюсь. Мне надо вслух это проговорить. И вот… как очнулась, так
ужаснулась! За это время ухитрилась всё разрушить: себя и мир вокруг.
Андрюшенька, я, правда, не могу
рассказать тебе всё, что понаделала. Поверь — это такие колоссальные ошибки,
такие непростительные грехи, что вернуться к себе прежней просто так не
получится. Видишь ли, пошла на поводу у гордыни и заблудилась…
Данность на сегодняшний день
блестящая! Твоя милая девочка — наводчица, сводня,
лживая тварь. Не сомневайся, так оно и есть. А посему, чтобы всё исправить, а я
действительно хочу это исправить, мне надо для начала искупить вину. Заплатить.
И только потом буду пытаться очиститься от всей этой погани.
Понимаешь, душу очистить. Вернуть себя себе. Я так выпачкалась, что даже
ребёнка ко мне близко не подпускай, как к заразе, как к чуме!
И главное, чтобы вернуться в семью и
на сцену, необходимо… Не сердись… я ухожу… Как
правильно сказать? Не от вас ухожу, а к вам. Точно знаю, что должна сделать.
Мне нужно на Пидан. Это моя личная последняя битва за
себя.
Обнял:
— Всё обойдётся. Верю. Ты сильная.
Возьми магатаму, пусть частичкой буду рядом. Я умею
ждать. Саш, люблю тебя…
Глава 6
Она металась у обочины… Голосовать, не голосовать? Ну, остановится машина, и что?
Надо ж водителю объяснить, куда ехать, а она смутно представляет, в какой
стороне гора. Глупое положение… Стоп! Глупых положений не бывает, бывает глупое
отношение к проблеме. Значит, она должна успокоиться, расслабиться и ясно
представить цель: хочу на Пидан. Точка.
И тут видит: по трассе несётся полста
третий. Облезлый ГАЗ бряцал, тренькал, дребезжал. Алекс повернулась, провожая
взглядом грузовик. Мотор плюнул гарью, волоча за собой пылюку…
Отъехав метров пятьдесят, бортовая резко тормознула и,
пятясь, поравнялась с Алекс. Дверца крякнула.
— Куда?
Истомина ошалела:
— Я хотела… — Вспомнила: нельзя
просить Мир, нужно приказывать. — Мне надо на Пидан.
Срочно!
— Садись!
Саша запрыгнула на потёртое, в
буграх, сиденье. За баранкой сидела женщина из породы «мужичка». Крепкие
плечи, закопчённые руки, волосы пегой щёткой, обветренные губы суровой нитью.
Кожа на лице грубая, пористая. Маска — не лицо. Синий комбинезон, рубаха нараспах — пуговицы, похоже, поотлетали
давным-давно. Грубые ботинки. Несмотря на грозный вид, Сашке она понравилась. Спокойная, надёжная, простая, как силикатный кирпич.
Через лобовуху
Истомина смотрела только на дорогу. Серый язык разбитого шоссе, казалось,
обрывался на вершине очередной сопки и вываливался в следующую долину. Горбатый
ландшафт чуть укачал Саньку. Мысли повыскакивали на колдобинах, собственная
дрожь вошла в резонанс с грохотом и тряской, наступило какое-то отупение…
Женщина достала пачку «Беломора»,
закурила, протянула Истоминой: угощайся. Та, тоже чиркнув спичкой, глубоко
затянулась.
— Может, выговориться надо? Валяй, не
стесняйся. Я — Марта. Простая шоферюга.
Новая знакомая басила со сжатыми
зубами. Губы шевелятся, а зубы сцепились, будто магнитом. Слова сухие,
безжизненные, как опавший лист.
— Хм-м! Почему вы взялись меня везти в такую даль?!
— Не знаю. Настроение бывает. Сажусь,
и по газам. На душе легче. Зачем на Пидан приспичило, не спрашиваю. Туда случайно не ходят. Значит,
надо тебе. А мне что, мне лишь бы — вперёд. Люблю, знаешь, волю. Чтоб простор
кругом.
А ты раньше бывала там? Нет? Ну, хоть
читала про это место? Слухи-то про Пидан разные
гуляют… Магическая гора. Опасная. Чего только не брешут!
И будто человек там летучий в расселинах прячется. Дух белой женщины охраняет
хороших людей. А верховный жрец, говорят, говнюков
не пускает, с горы сталкивает. Китайцы верят, что под горой спрятано озеро
живой воды. Охраняют его, будто бы, стражи — спящие големы.
Страшные — ужас! Только воду ту волшебную никак не
найдёшь, тайные лабиринты любого заблудят. А на вершине вроде кристалл какой-то
стоял инопланетянский… Куда
делся, неизвестно. И лягушки там каменные ночью оживают…
Помолчали. Марта опять заговорила:
— Хочешь анекдот? Лезет чукча на
дерево. Русский ему: «Зачем лезешь?» Тот: дескать, измерить хочу. Русский
удивился, говорит: дык спили и замерь! А чукча: «Не-ет! Тогда в длину будет, а я хочу в высоту».
Марта:
— Вижу, ты одна, без проводника, идти
задумала. Спальник вижу, а чего ещё у тебя там в рюкзаке?
Александра раскрыла мешок:
— Куртяк,
нож, спички, верёвка, фонарик, фляжка с коньяком, хм-м… носки. Муж подложил…
— Нормально. Хлеба возьми. —
Протянула буханку.
— А ты вообще — кто?
— Я-то? Никто. Божий человек.
— Буддистка?
— Не, ну… Может, и буддистка,
конечно… или… христьянка какая. О! Православная,
наверно. А может, и нет… Или ещё как… Верю да и верю
себе. Какая разница?! Боженька-то один…
Глава 7
Марта заправски крутанула баранку, и
они съехали с трассы вправо. Дорога лежала через деревню Лукьяновку.
На Сашин вопрос: «Почему на улице нет ни души?» — женщина ответила: «Некогда им
шляться, работу справляют».
Дальше машина запетляла по лесной
дороге. Начался настоящий аттракцион — рытвины, колдобины, ямы, ухабы. Сашку
кидало из стороны в сторону. Шваркнулась пару раз головой.
— Э! Ты крепче держись! Видал, какой хайвей! Тут не только всё вспомнишь и забудешь, тут все
грехи с тебя осыплются — штаны вымажешь! — и загоготала низко, гортанно: — Бу-га-га! В эти «джунгли» только УРАЛы
да ЗИЛки добираются — отличная техника. По-оберегись! У-ух!
«Проскакали» мимо двух безлюдных
пасек. Бортники уже закончили сладкий сезон, увезли своих тружениц-пчёл на
зимовку. Часть дороги шла по руслу высохшей речки, дно которой было выложено
гладкими, почти белыми камнями.
Всё-таки хорошо, что новая знакомая
сделала Сашке добряк: подвезла прямо до тропы, где начинается восхождение,
иначе пришлось бы Истоминой пилить от деревни до места. А там не меньше трёх
часов хорошего хода.
— Слазь, приехали! Вперёд и с песней.
Попрощались по-мужски: пожали друг
другу руки. Грузовик развернулся, фыркнул и умчался.
Саша топталась на месте. Вокруг лес
пестрит, как флаги на митинге. Кроны красные, жёлтые, оранжевые, зелёные, и
только она вся в чёрном, как обгорелая спичка. И
вообще, в последнее время только чёрные шмотки носит:
от носков до кепки.
Вот стоит Сашка, думает: эх, взлететь
бы на вершину горы какой-нибудь вороной. Чёрта с два! Сперва, конечно, поскачет
пару часиков блохой, а потом придётся ползти по этому
каменному динозавру…
Ну, гора и гора… Чего, Истомина гор
не видела? Всю юность лазила с родителями и друзьями. Родной Чимган, весёлые
Карпаты, крымский Ай-Петри.
А тут стоит, трепещет. С чего? Всё это мифы да легенды. Эх, морочат людям
головы.
Ну чего встала как вкопанная?
Лезь уже!
Вот речка — в низине широкая, мелкая,
смирная. И абсолютный штиль, ни дуновения. И тишь. Новым годом пахнет. И тёплая
трава. И живая листва — ах, ты ж! — зашелестела вдруг, зашевелилась,
завертелась воронкой, без ветра. Там и тут образовались крошечные смерчи, и подхватили
они сухие травинки, мелкий мусор, прутики, щепки, и покрутили всё это добро на
одном месте. И посвистело что-то совсем рядом и угомонилось без следа…
Начинается!
И пошла Александра дальше по
распадку, незаметно для себя всё выше и выше. И ни с того ни
с сего «Марш энтузиастов» забарабанил у неё внутри:
Нам нет преград ни в море, ни на суше,
Нам не страшны ни льды, ни облака.
Пламя души своей, знамя страны своей
Мы пронесём через миры и века!
И зацокали в голове какие-то нелепые речёвки, типа:
«Кто шагает дружно в ряд? Боевой отряд девчат. Сильные, умелые, дуры переспелые».
И речушка менялась, чем выше — тем уже.
С грохотом ломала она упругие струи об острые камни. Кидалась водопадами между пёстрых
валунов в небольшие лужи-заводи, а нахулиганившись —
бежала дальше, к деревне, прочь от горы и от Саши. Так шумно стало вокруг, и
даже свои мысли Сашка перестала слышать. Топать с каждым шагом становилось всё
тяжелее и тяжелее…
А тропа изгибалась, горбатилась,
сжималась с боков. И косматые кочки, и папоротники, и багровые корни цеплялись
за берцы. Спотыкали,
путали, не давали проходу. И старый дуб шлагбаумом преградил путь, срок ему
пришёл: издох и грохнулся, теперь валяется и кормит дряхлой плотью новую жизнь
— не обойти, не перепрыгнуть. Пришлось перелезать.
Внезапно Истомина остановилась, чтоб получше разглядеть чумовое дерево: как такое может быть?!
Оно оседлало корнями булыжник, будто орёл вцепился когтями в гигантское яйцо. Чудо.
И компания ёлочек потянула Сашке
лапки, мол, привет. А надменный тис отвернулся, будто знает, что реликтовый,
оттого и фасонит. Ствол тонкий полированный, а меж
иголок — ягоды, похожие на калину. Не висят, а будто приклеены
к веткам.
И внутри у Истоминой всё убыстрилось,
а движения замедлились. В лёгких разгорелось. Сознание чуть смешалось, она
оглянулась — и вскрикнула. Что такое? Предметы будто озлобились и поменялись
местами. Дуб ощерился обломанными ветвями, как боевой таран. И, главное, он теперь
справа лежит, а был слева. И валун, вон тот ржавый, на другой стороне оказался.
Санька аж
присела от страха. Вот-вот, именно этот страх и придётся побороть. Кончай
дрожать, соберись, оглянись ещё раз. Оглянись!
Тьфу ты, померещилось…
А дальше пошли заросли багульника сплошняком. Он-то почему сейчас
расцвёл? Конец сентября на дворе! Ну, вот же терракотовые листочки, сиреневые
уставшие цветы — ни с чем не спутаешь. А земли не видно: дебри. Жалко ломать, а
пройти негде. И запах насыщенный, медовый, хоть жуй… Ноги до земли не достают,
идёшь по жёстким веткам, как по пружинистому каркасу. Упасть бы
да и остаться на ароматном батуте навсегда…
А река с каждым метром меняется:
пороги, пороги. Вода бурлит, брызжет, моет ступени к невидимому Храму.
Зачерпнула пригоршней — ключевая, ледяная, хлебнула —
ух! — хороша! Пьёшь, и пить охота. И воздух пьяный — голова кругом.
И опять застучало сердце колоколом,
гулко, с оттяжкой, и видение появилось: неясный силуэт. Вон мелькнул. И вдруг,
будто резкость навели, видит знакомую фигуру. Разум поплыл: перед ней — она
сама. Только вся в белом: та же кепка, та же толстовка, те же ботинки, штаны и
даже рюкзак белый-белый…
И накрыл ужас, и подкатила к горлу
сладкая тошнота. И легла Сашка на землю ничком, и прислушалась к тревогам. Ведь
нет ничего страшнее, когда ты сам себе враг.
Сунула руку в карман, нащупала магатаму. Чувствует: запульсировал
камушек тёплой волной, будто Андрей за руку взял. Страх попятился и отполз, это
придало Саньке уверенности и сил.
Полежала, подышала, подумала и
придумала: иллюзия эта — её личный фантом. А идёт рядом — чтоб уберечь, чтоб
поддержать, чтоб направить. «Встань и посмотри этому в глаза!» И
поднялась, и спину выпрямила, и посмотрела в ту сторону, где…
И нет никого… И отпустило.
Зашагала вперёд по ущелью до хребта,
а дальше — резкий поворот. Перешла Истомина на левую сторону, полезла по
отвесному склону. И каждое движение — усилие, и каждый шаг — преодоление.
Вокруг берёзоньки приземистые,
кустистые, как оленьи рога, перламутровые. Ни разу в жизни таких
не видела. И куда ни глянь, всё серость, серость сиротская, только бадан
красными пятнами.
А прыткая речушка нырнула вглубь, под
самую гору, и грохот её сразу затих, будто замер…
Тишина воцарилась такая, что слышно, как сердце бухает.
На поверхности остались пятнистые
валуны в человеческий рост, покрытые мхами и лишайниками. Она остановилась
перед нагромождением. И вдруг отчётливо в этой аккуратно сложенной куче гранита
проявились две каменные башки. Отрубленные! Словно
великаны сложили на этом месте буйные головы. Один — сын Востока. Нос крючком,
на глазах повязка, на лице смирение, как перед ликом смерти. И знал он своего
палача. И трепетал…
Другой, явно славянин, погиб на
излёте, не успел, бедняга, понять, что это конец — начало всех начал. Так и
замер с улыбкой.
Спят громадины вечным сном — причуда
Божья!
Села рядом передохнуть и корку
отломила. Жуёт, про эти странные камни думает: вот горе этой или хоть
валунам тем есть дело до меня или кого ещё? Плевать они хотели на твою силу или
бессилие. Они знают, что такое «бесконечность»…
Стопы гудят, мочи нет! Всего три часа
шла, а горят, как ошпаренные. Колени трясутся от напряжения…
А дальше двигаться вообще невозможно:
камни один над другим, гигантскими ступенями, будто нарочно, для трудности,
сложены. И подумалось ей: вот так тащишь за руку малыша по лестнице, торопишь,
подгоняешь, а ему просто тяжело и страшно перед громадиной, точь-в-точь как ей
сейчас. И нужно терпеливо подождать. Обязательно подрастёт ребёнок тот, и
поскачет легко, через три ступеньки. Время нужно… Большое
делается маленьким, а маленькое, незначительное вроде, — очень большим и
ценным…
А дальше и карабкаться невозможно,
надо прыгать.
Саша делает скачок и срывается в
трещину меж валунами. Нога соскользнула. Только успела в верхний валун
вцепиться. «Счистила» кожу с ладоней. Висит: до дна не достать, глубокая
расселина. Солнце бьёт в лицо! Воздуха не хватает… Где
воздух-то? А ногу будто кто держит, не отпускает.
Неужели так, раскорячившись, и помру?! И смешно сделалось, и подтянулась на
руках, и выбралась…
Доползла до маленькой, кроткой рощи и
брякнулась на спину. И не жарко тут, и ветерок… Дыши,
дыши скорей!
А дальше ковёр из живых мхов
перекатами по камням, перекатами… Лишайники сине-голубые, серо-зелёные. Седые!
Дальше белёсые проплешины — курумы — настоящие
захватчики — давят, давят островки зелени, наползают, душат несчастных…
И видит на треснувшей скале — куст.
Висит прямо над пропастью без страха и упрёка, на самом краю. Живучий парень!
Солнце предзакатное глядит на землю через
лёгкую пелену. Удивительное, совсем без абриса,
пушистое, как недельный цыплёнок.
И вдруг на неё помрачение накатило,
отчаянно захотелось взобраться на скалу, на тот чёртов язык, и сигануть вниз головой на острые камни. Чтоб вдребезги, чтоб
в крошево… Реально увидела: вот оно, моё «я» разбитое, как банка вишнёвого
варенья. И захохотала утробно. Какая молодец, девочка: кувырк, и нет проблем!
Заурядный куст — и тот вцепился, жить хочет. А ты?..
И отступила от края…
И так тошно сделалось, так противно.
Карабкалась, надрывалась, чтоб… И опустилась на колени. И перед мокрым взором
родные картины — вспышками. Дунька на руках у Андрея, прижалась к папке, глаза,
как у лемура. Руки мамины в муке. Андрюша в метель под окном роддома. Стоит, за
дерево держится, чтоб не снесло, а на нём куртка на рыбьем меху, шапка
набекрень.
И слёзы Сашины покатились ещё
крупнее…
А вот и она — вершина Пидана перед глазами. Вроде совсем близко, а на самом деле
до неё шлёпать и шлёпать. Не меньше двух часов хода. А впереди груды острых
камней, осыпи. Мало приятного. Знай смотри под ноги,
не оступись.
И вспомнились Карпаты. Был там
инструктор-проводник Иванко — живописный гуцул. Песни горланил:
Иванко ты, Иванко,
Сорочка вышиванка,
Высокый та стрункый,
Высокый та стрункый,
Ще й на бороди ямка.
Девок лапал
необидно, вино хлебал из бочонка, как воду. И столько в нём жизни было,
страсти, юмора, что обожали его все и повсеместно.
Так вот, собрались однажды туристы
Говерлу покорять, Сашок тоже подхватилась. А как
прошли полпути, народ стал упрямиться, устали люди, мол, дальше не пойдём.
Тогда Иванко отломал ветку, обработал ножичком и этой пикой погнал товарищей
наверх: гуц! гуц! И смешно
и грешно! Острая палка в спину, по попе, по ногам — гуц!
гуц! гуц! Ну прямо отара овец на перегоне. Так и дошли до верха
«покорители».
Вот и сейчас у Сашки зазвенело в
ушах: гуц! гуц! гуц! И новый прилив сил, и настроение, и лёгкость в теле: гуц! гуц! гуц!
И похолодало резко, достала куртку.
Облака опустились так низко, казалось, вот-вот придавят Саньку к земле. И
пополз туман, такой плотный, что мир вокруг стал больше походить на море. Зябко
в тумане. Состояние — как пьяненькая…
Наконец, вершина — не вершина. Нет
её! Повсюду нагромождение здоровенных мегалитов. Между
камнями — полянки, густо усыпанные старой хвоей, а кругом деревья-гномы.
Стемнело. Санька развела костерок.
Говорят, если в одиночестве, в полном молчании разжигать, если из всех звуков
только ясные мысли, то возникает «немой» огонь, даже дрова в нём не трещат. И
такое пламя будто обладает священной силой: очищает и восстанавливает ток
жизни.
Залезла Саша в спальник, подложила
под голову рюкзак и уснула…
Глава 8
Вечная Гора подарила Сашке
причудливый сон.
Каньон, куда хватает взгляда, походил
на что-то знакомое, очень знакомое… Она призадумалась. Точно!
Будто до самого горизонта настелили
шершавую сезаль — ковёр из волокон агавы, а на неё
насыпали гигантские кучи тростникового песка: там грубая багасса,
здесь мутный лумп, снизу жёлтый бастр… Румяные склоны
холмов отливают где яркой охрой, где нежным сомоном, от бежевого до густо-коричневого.
То там, то здесь будто наломаны куски
арахисовой и подсолнечной халвы. Кое-где виднеются полоски, припорошенные белой
пудрой, а вдалеке наплывы слюды — пережжённый московад. Этакое арабское царство Суккар,
оттенённое синевой лазоревых небес. И ни души!
На самой высокой вершине стою я —
кугуар. Пойманный фазан только раздразнил аппетит. Голодно. Уши уловили
шуршание внизу, у пыльных кустов. Облизнулась… Мне туда.
И двинулась мягко, на цыпочках, легко
и проворно, как умеет только она.
Огромный, ржавого цвета валун на фоне
чистого неба.
Над самым пиком десятиметровой глыбы сперва возникают уши, потом широкий лоб и внимательные
глаза. Вот она — морда. Углем обозначены черты: чуткий
нос, круглый глаз, смеющийся рот. Дальше появляются мощная грудь, массивные
когтистые лапы. Вся фигура отливает червонным золотом. Облизнулась! Ловкая,
подвижная, грациозно гибкая.
Встала в полный рост, таиться
незачем: кабан звёзд не считает, всё пятаком в землю. В зарослях возятся
пекари, жирок нагуливают. Беспечно хрумкают
в своё удовольствие. Сколько их? Пять? Семь?
Пекари — те же свиньи, только помельче. Вкусные! Башка здоровая,
клином, шеи нет, глазки — бисер. Как он вообще ими хоть что-то видит? Щетина
густая, особенно на затылке, прямо грива. Ножки стройные, хоть и короткие. По
характеру нервный, чуть психанёт — зубами
лязгает-щёлкает, пугает. А кого пугает? Лягушек!
Что сказать: атака сверху — мой
коронный манёвр. Проворный бросок и укус в загривок.
Одна мысль о нежном ливере, и у пумы
начинает урчать в брюхе. От предчувствия горячей сладкой крови закружилось в
голове.
Минута, ещё минута… Главное — точно
всё продумать, каждое движение, а то догоняй потом, беги, как девочка… Нечего
тянуть! Сжалась пружиной, чтоб как арбалетный выстрел… И
тут…
Пума ясно осознала: что-то
раздражает. Не даёт сосредоточиться, отвлекает от охоты. Тонкое чутьё
подсказало — запах! Её раздражает тревожный запах. Выпрямилась, повела ушами
туда-сюда: вроде тихо… Ничего лишнего.
Острое зрение засекло дымок вдалеке.
Постояла ещё… Лёгкий дым резко уплотнился и начал темнеть. Пожар?! Пожар!
Пума пронзительно свистнула.
Развернулась в сторону логова. Где детеныш? И, почти не касаясь земли, только
чуть отталкиваясь подушечками «пальцев», на полной скорости полетела в сторону
огня.
Остановилась, вертит головой
туда-сюда: только что здесь играл, хвостик ловил. Нет ребёнка. Неужели… А дым всё ближе, плотнее… И тут её взорвало: рыкнула так,
что у самой уши заложило, будто громом громыхнуло на всю округу.
А и вот он, пятнистая дурашка… Вишь, с мамой в прятки решил позабавиться. Выпучил синие
глазёнки: чего, мол, ругаешься? Не сейчас, милый, не сейчас. Лизнула родную
мордочку широко, нежно — не сержусь…
Тут её накрыл настоящий ледяной
страх.
Этот живой комок шерсти — мой! Хвать
за лопатку, как за шкирку! Растопырился синеглазик,
лапками дёргает, когти выпустил, защищаться пытается. Пусти, мамка, больно же!
Захныкал. Пищи! Пищи сколько хочешь, только терпи, терпи, милый.
Взвилась одним прыжком на вершину
утёса. Глянула вниз, а там… по долине… а там… повсюду…
Предательница-трава трещит, морщится, полыхает, укрывается чёрным дымом… Ветер
гонит и гонит огонь вперёд… Веером, веером лижет — шах… пых… ах… шах… пых…
Со всех сторон предсмертный визг,
вопль! Последний крик тех, кого догнал огонь… Спасенья нет!
Пламя повсюду… Да! Алые языки вот-вот обнимут смертью… Да!
…Всем существом чую нестерпимый жар… Где воздух? Куда подевался воздух? Всё внутри печёт, грудь
распирает… нечем дышать, нечем… Жар! Выгнула спину. Жар-р.
Жар-р-р… Мечется с валуна на
валун, мечется, мечется…
Горная река — бешеная, яростная,
течение суровое. Если сунешься — снесёт… а там пороги… водопады… утёсы… Расшибусь!
Оглянулась… Нет
пути назад — только вперёд.
В воду — значит, в воду…
Стала посреди бушующего потока.
Студёная вода пробрала до костей. Оглянулась: где дом? Пепелище. Нет дома, и
никогда не будет… Там — не
будет.
Ледяные струи сбивают, пума упёрлась
всеми четырьмя лапами. Убить её сейчас можно, сдвинуть — нельзя.
Всё будет хорошо! Надо просто перейти
на другой берег…
Глава 9
Александра проснулась легко. Вылезла
из мешка и села по-турецки. Тишина. Спит ещё серо-синий мир. Туманно. Деревья,
камни и всё вокруг неясное, будто размыли карандашный рисунок. Посижу, думает,
дождусь рассвета, узнаю точно, в какой стороне восток. Поёжилась: зябко,
влажновато…
А тем временем слева появилась
полоса, вроде кто тонкую кисть макнул в воду и слегка помазал. Может, там
светило прячется? Да нет! Вот же справа лиловая перистая клякса растекается
вдоль горизонта…
Привстала. Не заблудилось ли солнце?
Небо блёклое — выцветший ситчик. А белозубый месяц ехидно ухмыляется: мол,
ну-ну, солнышко-вёдрышко, жилься, жилься, продирайся
сквозь тучи, а я тут сбоку-припёку полюбуюсь.
Смотрит Александра, не отрываясь, в
небеса, как бы не пропустить главного. Видит: марево
от земли кверху поднимается, медленно, плавно, словно чудо-кит всплывает из
океана. Это соседняя гора постепенно проясняется… А
как похоже!
Дальше видит Саша: в самой высокой
выси облако показалось. Явилось оно неизвестно откуда и повисло вертикально.
Прикинулось не чем-нибудь, а огромным эгретом, какой бывает в брачном наряде у
самцов белой цапли. Прилетело и застыло. Ещё мгновение… Вспыхнуло,
окрасилось розовым пухом фламинго. Какой ангел эту роскошь обронил?
Саня залюбовалась и пропустила
момент, когда слева светлая невзрачная полоса изменилась. Из небольшого
бледно-кораллового комочка начал распухать шарлаховый
пузырь. Он рос и рос, рос и рос, не останавливаясь. Мощно раздвигал туман,
давил холод, теснил зазевавшийся сумрак и главное — гнал и гнал все Сашкины
страхи.
И, наконец, выкатилось Его Величество
Солнце с гигантским румяным нимбом над золотым ликом!
Мелькнула мысль: оно каждый божий
день продирается сквозь тьму, не щадит и не наказывает. Просто работа.
Внутри у неё потяжелело и
раздвинулось, нестерпимо захотелось петь. Петь так, как не пела в жизни. Она
разомкнула губы, вдохнула свежести до звона в ушах. Попробовала давно уснувшие,
почти мёртвые связки. Нёбо — куполом. Гортань опустила и…
Полился чистый звук! Незнакомый,
совсем не тот, с которым дружила прежде. Сердце в страхе остановилось — пауза —
и застучало уверенно.
Голос робкий, как выдох, потом крепче
и ярче, и тут пронзительное: «А-а-а!» — крик
новорожденного полетел, перекатываясь от камня к камню, отталкиваясь от земли… Ещё и ещё…
Нахлынувшая гармония завертела,
поглотила её, что-то лопнуло внутри, разорвало путы. Александра грянула открыто
и свободно. Облака расступились, и голос взвился ввысь, к мирозданию, в
бесконечность!
Она сияла. Вместе с ней поёт мир!
P.S.
Свет — абсолютная Сила.
Свет — единственная
Правда.