Стихи
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 8, 2012
Сергей ДОНБАЙ
“ПОСРЕДИНЕ РОССИИ”
* * *
Дверь открой посредине России
И лицом к быстрине прикоснись;
Сколько там мужики искурили —
В тамбурах, размышляя про жизнь.
Мы с тобою на встречных экспрессах
Разминёмся. Помедлить нельзя!
Полетят параллельно и резко
Наши волосы, руки, глаза.
Свежий ветер, простор неоглядный…
Через слёзы предстанет страна —
Наши волосы треплет и гладит
На восток и на запад она.
* * *
Как хорошо — бежать по лугу
Напропалую босиком
И, повстречавшись, словно с другом,
Поцеловаться с родником!
И пульс у веточки потрогать
Прикосновением руки,
И окаменевать по локоть,
Когда нам, хитро так, с реки
Подмигивают поплавки…
Как хорошо — откинуть варежки
И новогодние снежки
Бросать по шубкам удирающим!
И с гор, где ели онемели,
Вскочить в лыжню наискосок,
Чтобы от скорости летели
Из глаз слезинки на висок.
Ввалиться в дверь — мороз не маленький,
Вон иней на лице ещё,
И веником почистить валенки:
— Ну, здравствуйте!
Как хорошо!
* * *
Блаженствую на пляже. Загораю.
И любит по песку водить рука,
Как будто позабыл и вспоминаю
Знакомое тепло издалека.
Так далеко, что раньше, чем из детства.
Но можно, загорев до дикаря,
Уитменовским зрением вглядеться
В другую жизнь сквозь смолку янтаря.
И наслаждаясь солнечною ленью,
Забыв о том, что и свое бежит,
Держать в горсти просыпанное время
Других, нам уступивших эту жизнь.
КОННЫЙ БАЗАР
Не помню смысл его исконный.
Коней не продавали там.
Мы в детстве бегали на Конный,
И мир приоткрывался нам.
Война окончена. Гармошку
Эксплуатировал навзрыд,
К забору привалясь немножко,
Всегда голодный инвалид.
И загорался у торговки
Огонь участия в глазах
При виде скомканной рублёвки
В несильных наших кулаках.
И на правах больших и сильных,
Для профилактики, не зло,
Нам отпускали подзатыльник
Воспитанники ФЗО.
И — серы твердые ириски,
Орех калённый из мешка
И замороженные диски,
Как будто луны, молока —
Дразнили, недоступно близки,
С саней, с дощатого лотка.
Он был не то чтобы иконой,
Но центр Соцгорода вполне.
И мамино: “Сходи на Конный!” —
И до сих пор звучит во мне.
РАДОСТЬ
Работает в квартире тишина —
Читает сын рассказы Шукшина.
СОЦГОРОД
Во мне давно уже несвязно,
Но всё уверенней живёт
Сознание энтузиазма —
Вот только приоткрою рот:
“Соцгород, слышишь, наших бьют!” —
И полстраны меня поймут,
Послевоенных полстраны —
Играют в зоску пацаны.
Живут у Конного базара
Галям, Пискун и Воробей
И смотрят серии “Тарзана”
До замирания кровей,
Всей кожей, погружаясь в джунгли…
Но жизнь встречает лаем Жучки,
Сараями, а к ним забор
И погреба — к бугру бугор.
Там ископаемый, как ящер,
Оскалил навесной замок
Наш каменноугольный ящик,
А в нем чумазый мой щенок.
Мы с ним мечтой живем отчайной,
Что станет он потом овчаркой!
И я его, пойдя на риск,
Зову высокопарно: “Рекс!”
Цветёт под окнами картофель.
Легко от нищей красоты!
И девочка стоит напротив —
Я ей картошкины цветы
Срываю — кавалер трёхлетний!..
Она из комнаты соседней,
Из оккупации они,
Поэтому вроде родни.
И двухэтажные бараки
Кишат, как джунгли, ребятнёй;
И руки чешутся — для драки —
У ребятни полублатной.
Блатной — не то чтоб хулиган —
За кулаком не лез в карман;
Как Бог, хранил его изъян, —
Что у него “сидел” братан…
В нас голодуха пальцем тычет,
А то и финкою пырнёт…
Но только жизнь всё больше “личит”,
Что значило — к лицу идёт;
И носит взрослую фуфайку,
Надев на худенькую майку,
Обнявшись длинным рукавом
В самоспасенье роковом…
И фэзэушников в бушлатах
Считаем тоже за своих.
Они такие же — в заплатах.
Отец Галяма учит их,
Поэтому они нас любят.
Но почему-то вдруг отлупят…
Необъяснимо ФЗО,
Как нынешние НЛО!
И жить нам нравиться постольку,
Поскольку просто — можно жить!
Между бараками помойку
Легко в каток преобразить:
И вот — скользят, не зная скуки,
Стальные “дутыши”, “снегурки”,
К пимам прикручены чулком.
Слабо микробам подо льдом!
Замёрз… Сижу спиной к духовке,
Как у блаженства на краю!
И книжку языком неловким
Читаю — первую мою;
И букву “фе” никак запомнить
Я не могу, чтобы заполнить
Слова. И лезут со страниц
То фюрер, то фашист, то фриц…
От криков за стеной проснулся…
Там милиционер живёт —
Он пьяный только что вернулся
И “Застрелю!” — жене орёт.
Я знаю — он не хулиган.
И всё же — у него наган…
Возьмёт и выстрелит сейчас!
А стены тонкие у нас.
Соцгород, помнишь: кочегарка
И сад ранеточный при ней
(Как будто мёртвому припарка —
Чем непонятней, тем верней!..),
Нас сторожиха проклинала,
Зато природа понимала —
И садик, не жалея сил,
Плодоносил, плодоносил…
Не пересчитаны подранки,
Ещё совсем не отлегло,
И в каждой праздничной гулянке
Победы чистое тепло.
И кто-нибудь вприсядку пляшет!
И кто-то каждый праздник плачет…
И взрослые навеселе —
Со знаком дружбы на челе…
Спасай славян, хмельная дрёма.
Рас-пра-тудыкин белый свет!..
На улице, на службе, дома
За всеми наблюдал портрет.
Его до смерти обожали,
Под руководством — побеждали,
Но стоило ему не стать —
Не перестали побеждать…
Те годы долго, как минута
Молчания, — идут, идут…
Те годы, дальние, кому-то
Небытия отсчёт ведут.
Те годы… кончилась война,
Но молоды еще сполна
Отец, и мама, и страна,
И сладки детства времена.
* * *
И когда у врагов не останется злости,
И когда свою нежность друзья истребят,
Я пойму, что во мне отражаются звёзды
И что птицы на мне, не пугаясь, сидят…
ОБЩЕЖИТИЕ
И когда я уже собирался заснуть,
Веки сном наливались свинцово,
Вот тогда-то, на локоть опершись чуть-чуть,
Я обидел товарища словом.
Он обиду в невидящий спрятал прищур,
Он сказал так подчеркнуто вяло:
“Я такое тебе никогда не прощу”, —
И уснул, натянув одеяло.
Поделом мне досталось.
Я выключил свет,
По холодному полу прошлепав,
Но заснуть, как обиженный мною сосед,
Все никак не давало мне что-то.
То весь наш разговор повторялся в уме,
Забытью создавая преграду,
И таким монологом блистал я во тьме! —
С красноречием не было сладу.
То я слышал, как долго ругался вахтер,
Не спеша расправляясь с замками.
А потом, оглушая ночной коридор,
Кто-то бухал дневными шагами.
Я в потемках из носика чайника пил.
А под утро заснул бронебойно!
…Как ни в чём не бывало, меня разбудил
Мой товарищ, обиды не помня.
НА ПРОЧТЕНИЕ
“ИСТОРИИ ГОСУДАРСТВА
РОССИЙСКОГО”
Свою работу сбору ягод
Уподобляет Карамзин.
И русский слог ему не в тягость,
Как вес лукошек и корзин.
Всё носит сам легко и просто,
Заполнив праздник и досуг.
Великосветского холопства
Не прибегает он услуг.
* * *
От провинциальной тоски и безумий
Вдруг вспомню, вселяясь в районный “хотел”,
Как пахнет в квартире у мамы глазуньей.
Нигде я такую глазунью не ел!
Да что там, досада меня целовала
В Софии и в Праге, и где там, бог весть…
Но, словно отдушка для провинциала,
Лазейка — глазунья пока ещё есть…
Пропеллером время свело сковородку,
Белок пузырями пошёл по краям.
А эта подставка в косую решётку
Досталась в наследство от бабушки нам.
БАЛЛАДА О БЫСТРОМ
И МЕДЛЕННОМ ВРЕМЕНИ
А. Ибрагимову
Сядешь в троллейбус на две остановки —
День, как одна остановка, мелькнёт.
Только успеешь прочесть заголовки…
Быстрое, быстрое время идёт.
Как в наказанье повысили в чине
Или сослали путёвкой на юг,
Словно без очереди в магазине
Быстрое, быстрое время дают.
То ли от радости, то ли от боли:
Сбили?.. забили?.. — качнув небосвод,
Горлом турбин, как трибун, на футболе
Быстрое, быстрое время орет!..
По мановенью крылатого ЯКа
Горный Алтай обступил меня вдруг,
От удивления и для объятья
Медленно руки разводит мой друг.
Улицу всю заслоняя боками,
Сено везли. “Берегитесь, внизу!” —
Крикнул возница. Казалось, стогами
Медленно, медленно время везут.
В жизни другой, может, был конокрадом? —
Тайную радость мне взгляд принесёт:
Двух лошадей на поскотине рядом
Медленно, медленно время пасёт.
Осень копается на огороде.
Топится баня. Сгущается мёд.
И целый день, как по горной дороге,
Медленно, медленно время идёт.
…Всё же прошло и оно — улетаю!
ЯК незаметно пространство торит.
Снег на вершинах Алтая не тает.
Быстрое медленно время творит.
ПИСЬМО
Увидел: страданье на юном лице
Написано тонкою кистью.
Мелькнуло в едва приоткрытом ларце
Судьбы — за веснушкой, за мыслью.
Душа проступает, сражаясь, родясь.
Летят треугольники с фронта!
Исправлена эпистолярная связь
В тончайшем письме генофонда.
Летят, долетают и с той Мировой,
И письма из Мёртвого дома,
Чтоб молодость лик дописала бы свой,
Рукою страданья ведома.
* * *
Листва и птица не нарушат
Ни тишины, ни мысли течь,
Но этот заговор разрушит
Другого человека речь.
Хотя, казалось бы, на локоть
И в нём, в другом, погружена
И мысли птичья одинокость,
И дум древесных тишина.
НОЧНОЕ ОКНО
Подходит лес к окну вплотную,
И воздух набирает вес,
Как будто пресс, сжимая тьму
И околесицу ночную.
И в ней, не отыскав ни зги,
Окна стеклянная дыра
На верхней ноте комара
Мозги пытает на изгиб.
Лес, как испуганный мальчишка.
И филин ухает притом
В нём сваебойным мо-ло-том,
И эхо скачет, как отдышка.
* * *
По-человечески в кресле вздыхает собака.
Трудно разгадывать разные выдумки пёсьи.
Не удержался: а нет ли здесь тайного знака
Леса, летящего в пропасть по имени осень,
В устье речушки с названием ласковым Люскус,
Где изумруд переходит в сентябрьскую бронзу.
Как виноград, постарев, превращается в уксус,
Стихотворение смахивать стало на прозу:
Может, приснилось, а может, хозяина жалко —
По-человечески в кресле вздыхает собака.
* * *
Кому — обман и несвобода.
Но, отвергая эту чушь,
Тебе подскажут с небосвода
Свободную повадку чувств.
Всё из тебя торчит ушасто!
И замечаешь ты с лихвой,
Что начинают заражаться
Другие весело тобой.
Не обольщайся так поспешно.
В тебе начало всех начал.
Они — излечатся, конечно.
Ведь небосвод для них молчал…
Тебя осудят, как урода,
И заклеймят в тебе врага!
Осознанная несвобода
Для них всё так же дорога.
* * *
Сестре
Я не думал, что Христос
Скоро так нас испытает.
Бати нет… С сестрою — врозь…
Мама тает-не-растает.
Не затеплят глаз её
Ни слеза, ни наше горе…
Лишь одно забытиё
В них гуляет на просторе.
Городские озерца
Неба — в солнечных разливах.
Но не спрятать мне лица
В лицах сверстников счастливых.
И с кладбищенской плиты,
Мной положены у края,
Здравствуй — шепчут мне цветы,
Терпеливо умирая.
* * *
Мне весело живётся!
А почему бы нет?
Скажу — и улыбнётся
Мне женщина в ответ!
Забуду все печали —
От слов, как от вина,
Глазами и плечами
Хохочет вся она!
А там, совсем вначале,
У детского окна,
Меня с утра встречали
И тополь, и сосна.
И потому случалось,
Что в жизни мне везло:
И женщина смеялась!
И дерево росло!
* * *
Было время медленное вечером,
То, когда ещё совсем светло.
Тяжело в колодезе бревенчатом
Восходило мокрое ведро.
И уже заканчивались дойки
Каплею с коровьего соска.
Было время медленным и долгим
После первой кружки молока.
И на всякий случай двери в сени
Не были пока что заперты.
Аккуратно по стенам висели
Веников берёзовые запахи.
И когда неторопливым вечером
Под ногою скрипнуло крыльцо,
Из окна за мной следила женщина,
Спрятав за геранями лицо.
* * *
Умирают друзья,
Отдаляются дети,
А руками нельзя
Удержаться на свете…
Этих новых гульбу
И страдания бомжа,
Как ногами судьбу,
Обойти невозможно.
А назад оглянись:
С пирамидой Хеопса
Стал сравним обелиск
Неизвестного хлопца.
* * *
На воле небесной опушки,
Как видимый образ души,
Сияет лучина церквушки,
Расстаться с тобой не спешит.
Увидишь — и дышится легче.
Над судьбами, как над рекой,
Поставлены вечные свечи
“За здравие”, “За упокой”.
Не нами, конечно, не нами…
Но кто запретить бы мне смог
“За здравие” думать о маме
И слышать: “Спасибо, сынок!”
КОСТЁЛ АННЫ В ВИЛЬНЮСЕ
Молочные реки и с неба манна
Не пошатнули земных основ.
Встретилась церковь “Святая Анна” —
Ах, глаза! — продолжение снов.
Кому-то приснилась такая радость
В средневековой родной глуши.
Вот и живём, этой радостью ранясь, —
Ай да сон! — продолженье души.
Душой или той же рукой, что гладил
Ночью, когда называл своей,
Встал поутру и любя изладил —
Аве! — доченьку всех церквей,
Над нею, конечно, присмотр всегдашний
С неба… но так облака спешат —
Кажется, падают, падают башни…
Ой, — уронишь! — нельзя дышать.
* * *
Речь моя, речкой побудь.
Спутав законы акустики,
Бродит в ней детство по грудь,
Вытянув удочек прутики.
Речь моя, тихой побудь.
Лодка плыви колыбельная,
Чтобы уставшим уснуть
На быстрине сновидения.
Речь моя, ночью побудь —
Ночкой влюблённого вздора!
Лишь бы подольше подуть
На уголёк разговора.
Речь моя, птицей побудь.
Утро, а может, призвание
В дудку крылатую дуть
Сказочки и привирания.
Вспомнит и выдохнет грудь,
Что — и не знаю заранее…
Речь моя, песней побудь
На ветерочке дыхания.
У АСТАФЬЕВА
Перейти Россию вдоль —
Наша удаль да юдоль.
Ну, какая же Расея
Без Сибири с Енисеем!
Эхом в слове Енисей —
То Есенин, то Сергей.
Ну, а что Россия в принципе —
Без Сибири, без провинции?
Это только география —
Без Овсянки и Астафьева.
Там напарились мы в бане,
Остудились в речке Мане,
Говорили с классиком,
Закусив карасиком.
Ну, какая же Расея
От пол-литры окосеет!..
Там стоит с тех пор в Овсянке
Свет-церквушка россиянка.
Сам я гладил брёвнышко,
Как родное рёбрышко.
Эхом в имени Сибирь
Отзывается — Собор.
ЖДАЛ АВТОБУСА НАРОД
Моросило целый день.
Грязь блестела за сараем.
И собакам было лень
Провожать прохожих лаем.
Ждал автобуса народ.
Каждый почитал за благо
Потоптаться в свой черёд
У печи в избе сельмага.
И, вполсилы разозлясь,
Продавщица нас гоняла:
Натаскаете, мол, грязь,
Мой полы за кем попало!
Чтоб она была добрей,
Покупали карамели,
Выручку поправить ей
Помогали как умели.
И пока про молоко,
Хлеб и мясо говорили,
Те, кто жил недалеко,
На обед домой сходили.
Ждал молоденький шахтёр,
В город вздумал после смены,
И глаза устало тёр,
Словно угольные тени.
Две девчонки для него
Хохотали всё неловко!
Это только и всего,
Что их грело под ветровкой.
На раздумия влекло:
Осуждали и курили.
Те, кто жил недалеко,
Подоить коров сходили.
В сапожищах из кирзы
На дорогу вышел старец:
То ль погоде погрозил,
То ль ещё кому-то палец?
Ждал автобуса народ,
Как работой занят трудной,
До сих пор, наверно, ждёт…
Я уехал на попутной.