Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 9, 2011
Аркадий КУТИЛОВ
СТИХОТВОРЕНИЯ*
Пасынок
Когда-нибудь вечером синим,
без дум, без любви и мечты,
я вдруг попрощаюсь с Россией,
и стану с Россией на “ты”…
Зачем ты меня не любила,
терпела, стыдливо кривясь?..
В припадках беззлобного пыла
с тобой я налаживал связь.
Покорный твоим обещаньям,
признания ждал много лет.
Возьми же теперь на прощанье
моей головы амулет!
Прощай, и забудь кривотолки.
Ведь люди чего не наврут!
…Курки моей верной двустволки
чачакнут — и станут во фрунт!
К исходу лирической ночи,
как раз на коровьем реву,
бровями взмахнут мои очи,
и шумно взлетят в синеву!
* * *
А в детстве все до мелочей
полно значения и смысла:
и белый свет, и тьма ночей,
крыло, весло и коромысло…
И чешуя пятнистых щук,
цыпленок, коршуном убитый,
и крик совы, и майский жук,
и луг, литовкою побритый.
Как в кровь — молекула вина,
как в чуткий мозг — стихотворенье,
как в ночь июльскую — луна, —
в сознанье входит точка зренья.
* * *
Два ствола, как крылья за спиной,
задевают сосенки да елки…
Освистали рябчики весной
громовой дебют моей двустволки.
Терпкий вкус черемух и брусник
запиваю спиртом или чагой.
Нагадал мне старенький лесник
вечно быть охотником-бродягой.
Вечно караулить водопой
звезд и фантастических видений,
горевать над дивною судьбой
одиноких женщин и растений.
Варвар
Идет полями и лесами,
идет ромашковым ковром —
мужик с невинными глазами,
с фамильным тонким топором.
Душа в лирической истоме,
в мазутной неге сапоги…
Под ним земля тихонько стонет,
пред ним дрожат березняки.
Он понимает птичьи вопли,
он любит беличью возню…
Он колья, жерди и оглобли
считает прямо на корню.
Легко живет топорным счастьем,
листает весело рубли.
Трудолюбив, хороший мастер, —
и тем опасней для земли!
* * *
Боготворю их, солнечных и милых,
люблю сиянье знойное зрачков…
Они бескрылы, но имеют силы
нас окрылять, бескрылых мужиков!
Границы платьев берегут их прочно…
Я, нарушитель ситцевых границ, —
они бескрылы — видел это точно!
А, впрочем, кто их знает, этих птиц…
Вкладыш к моей
трудовой книжке
Вот я умру, и вдруг оно заплачет,
шальное племя пьяниц и бродяг…
…Я был попом, — а это что-то значит!
Я был профоргом, — тоже не пустяк!
Я был мастак с багром носиться в дыме.
Я с топором вгрызался в синий бор.
Я был рыбак, и где-то на Витиме
мой царь-таймень не пойман до сих пор.
Я был художник фирмы “Тети-мети”.
Я под Смоленском пас чужих коров.
Я был корреспондентом в райгазете —
и свел в могилу двух редакторов.
Учил детей и им читал по книжке,
как стать вождем, диктатором Земли…
И через год чудесные мальчишки
мою квартиру весело сожгли!
Я был завклубом в маленьком поселке.
Поставил драму “Адский карнавал”…
И мой герой, со сцены, из двустволки,
убил парторга. В зале. Наповал.
Бродягой был и укрывался небом.
Банкротом был — не смог себя убить…
Я был… был… был… И кем я только не был!
Самим собой?.. А как им надо быть?..
* * *
Сидят, в луну влюбленные, собаки,
молчат пока, вбирают голоса.
А мимо — шапки, рыжие, как маки,
а мимо — звезды, окна и глаза…
Спешат, в мороз одетые, подружки,
бредет куда-то сам собой тулуп.
Смешные, чуть усталые избушки,
и вместе с дымом — музыка из труб!
Омут
Березка… Омут… Утопиться, что ли?..
Утихнет совесть, сердце отболит…
… С какой надеждой, сладостью и болью
на тихий омут смотрит инвалид…
Не надо жертв, азартного горенья…
Не надо боли, — пусть хоть рыбья боль…
Блесну златую с черным опереньем
забросил так… для видимости, что ль…
Но омут сам живет по-человечьи:
по ком-то глухо стонет птица-выпь,
кувшинки — в ряд, как траурные свечи,
и месяц тонет в призрачную глыбь…
Там пескари червей хватают мерзко!
Там пескарям от щуки не до сна!..
И в рыбьем небе весело и дерзко,
как истребитель, носится блесна!..
* * *
Если бабы недружно запели,
значит, труп повезут со двора…
Если морда опухла с похмелья,
значит, весело было вчера…
Если мысль выше крыш не взлетает,
значит, кончился в сердце огонь…
Если снег на ладони не тает,
значит, мертвая это ладонь…
Если умер, но ходишь, как прежде,
если сдался, врагов возлюбя, —
значит, слава последней надежде,
что воскреснуть заставит тебя!
Голубая тоска Счастье
Я читал: голубая тоска, —
и не верил: такой не бывает.
Но сейчас — на вершок от виска —
небеса, как доска гробовая…
Береженого — Бог бережет!
И всю жизнь берегись, береженый.
Прозевал — изотрет в порошок:
нынче Бог милосердья лишенный.
Сберегусь, и в работу впрягусь,
среди роботов нежно-угрюмых.
Напрягусь, как рождественский гусь,
что плывет по столу между рюмок.
Но боюсь, что сорвусь — и сопьюсь,
и забуду, как пахнет ромашка.
Но боюсь!.. И горжусь, что боюсь:
я боюсь, — значит, жив я, Аркашка!
* * *
Жизнь моя, поэзия, подруга…
Я в стихах тонул, горел и мерз…
Очи мне не выклевала вьюга,
хоть прошел под вьюгой много верст.
Скажут: поза? Да, возможно, поза…
Жизнь — она из поз и прочих крох.
Пусть сгниет раздавленная роза,
а в гнилье взойдет чертополох!
Я не жду бессмертья ни минутки,
мне дороже — пальцы на струне,
чтоб рядком сидели проститутки,
весело болтая обо мне.
Все в порядке! Рассыпались прядки.
Темнота нас с тобою хранит.
Пусть луна наиграется в прятки.
Наигралась. Взошла — и звенит!
Поцелуи, ночные загадки.
И дымится, дымится вода…
Все в порядке. В таком уж порядке,
что секунда — и грянет беда.
* * *
Идеи дикие глотаю,
читаю Брема и Дидро…
Всю ночь сижу, изобретаю
тарелку, ложку и ведро…
Мне Джемс Уатт — прямой начальник,
весь мир — не больше, чем товар…
Я изобрел утюг и чайник,
велосипед и самовар…
Я луч звезды разбил на звенья,
открыл породу новых рыб.
В пределах музыки и пенья
я изобрел тележный скрип.
Я с неба звезды не хватаю,
но плещет творческий экстаз…
И я опять изобретаю
топор, пилу и унитаз…
Я — исключенье всяких правил,
с мировоззрением кривым…
Мой мозг трагично неисправен,
и уж ничем не исправим!
Герой Война
Своей родне обиду я пою:
я был в огне, во вшах, крови и поте,
я танки опрокидывал в бою,
а вы мне на похмелку не даете!
Не цените раненьев и наград,
и вы цены не знаете герою…
Я вам сейчас устрою Сталинград!
И Курскую дугу я вам устрою!
Пусть вьется ваша дрянь и ваша пыль,
и брань моя гремит свинцовым градом!
А ну, противотанковый костыль,
шарахни хоть разок по этим гадам!
И вспыхнет под злодеями земля,
пощады эти “викинги” запросят.
Пусть вынесут мне ровно три рубля,
но чтобы — на брильянтовом подносе!
…Стою один в пороховом дыму…
Ну, вынеси мне тройку, Акулина!..
Ну, вынеси, и я ее приму,
как раньше — ключ от города Берлина.
* * *
Смешная, бескорыстная,
без лишних позолот,
преступная и быстрая,
горячая, как лед,
удушливая, летняя,
сухая, как зола, —
Любовь моя последняя,
спасибо, что была!
* * *
Эта пьеса шла под гром винтовочный,
ухала мортира за горой,
падала под пулями Дюймовочка,
весь дырявый, падал главгерой…
Но вставал — и шел шагами быстрыми!
Весь дырявый, песню запевал…
Драматург! не надо много выстрелов.
Лучше — бац! — и сразу наповал.
Нам не надо мокрого и страшного,
нам наскучил пистолетный лай…
Ты слезу у зрителей выпрашивал?
Мы заплачем. Только не стреляй.
Есть я, есть ты в зеленом кимоно,
и телевизор смотрит диким глазом…
Я не люблю военное кино:
там все не так, как в дедовых рассказах.
Я скромный зритель, тютя и губан.
Не для меня твоей прически грива.
Тебе нужней экранный горлопан,
который “умер” точно и красиво.
Он после съемок бросится в такси,
ты в мыслях сядешь рядом на сиденье…
И вот тогда — о, Господи, спаси! —
мне так нужны войны цветные тени!..
И я взовьюсь, как утка на лету —
трофей твоей добычливой охоты.
Вот пусть тогда распорют темноту
брюхатые десантом самолеты!
…Я не люблю военное кино!
Люблю тебя в зеленом кимоно!
Ревную дико, тупо, ослепленно!
Люблю тебя в проклятии зеленом!..
…Зачем ты смотришь в черное окно?!
* * *
Назло несчастьям и насилью,
чтоб зло исчахло наяву,
Земля придумала Россию,
а та — придумала Москву.
И вечно жить тебе, столица!
И, грешным делом, я хочу
стихом за звезды уцепиться,
чтоб хлопнуть вечность по плечу.
Живу тревожным ожиданьем,
бессонно ямбами звеня…
Мой триумфальный день настанет:
Москва
придумает
меня!
* * *
Стихи мои, грехи мои святые,
плодливые, как гибельный микроб…
Учуяв смерти признаки простые,
я для грехов собью особый гроб.
И сей сундук учтиво и галантно
потомок мой достанет из земли.
И вдруг — сквозь жесть и холод эсперанто —
потомку в сердце грянут журавли!
И дрогнет мир от этой чистой песни,
и дрогну я в своем покойном сне.
Моя задача выполнена с честью:
потомок плачет.
Может, обо мне…