Рассказы
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 6, 2011
Александра ТАЙЦ
СНЫ И СНОВИДЕНЬЯ
Рассказы
ЧУЖИЕ СНЫ
Всю ночь Джефу снился черный снег Мариенбурга. Он падал горелыми хлопьями прямо на одеяло и не таял. Постельное белье в красную клетку — то самое, что они так яростно делили с Мартой, когда расходились (“Оставь мне хоть наволочку, — просила она притворно-жалобным голосом, — зачем тебе, козлу, две наволочки?!”. Джеф отвечал — мол, ну, для личной жизни, а Марта швыряла злополучную наволочку ему в морду и говорила: “Да кому ты, козел, понадобишься?!”), — постельное белье быстро покрывалось невесомым черным снегом, прохладным на ощупь. Во сне Джеф трогал черные хлопья и думал, что наяву они называются как-то по-другому. Это не снег, думал он озабоченно, снег не такой. Но что это — вспомнить было невозможно.
После снов про черный снег Джеф обычно просыпался с больной головой и долго приходил в себя, стоя под обжигающим душем. Он пытался вытрясти из головы тяжелое и гладкое, как стальной шар, слово “Мариенбург”. Никакого Мариенбурга он отродясь не знал, черный снег — это, скорее всего, пепел, но ни извержения вулкана, ни пожара Джеф тоже в жизни не видел. К чему ему снится эта вязкая муть — было совершенно непонятно.
Впрочем, ясно, к чему. Пошел третий месяц, а еще не было ни одного интервью. Даже на письма ответов не было. Да что там! Не было даже спама. Так, раз в неделю предложат пенис увеличить — и все. Словно и не было никогда на свете Джефа Алкиста, ведущего специалиста по автоматизации, старшего менеджера, почти что начальника проекта… Тьфу, пропасть.
Джеф свернулся в тугой клубок, накрылся поплотнее одеялом и попытался уснуть опять. Хоть бы и не просыпаться никогда, толку все равно никакого. Раньше Марта…. Они вставали одновременно, вместе пили кофе и ехали на работу. И работали тоже вместе — в соседних группах. В обед Марта впархивала к нему в офис. (Черт, у него был отдельный офис! С окошком! С видом на мост и залив!) Никогда не здоровалась — была у нее такая странная привычка. Сразу к делу. Иногда просто запирала дверь, дергала за галстук, вытаскивала из-за стола… У него в офисе был такой странный стенной шкаф, очень уютный. Марта туда даже лампочку купила.
А потом деловито оправляла одежду, и говорила, говорила… она всегда рассказывала что-то странное, скажем, про то, что Мерил, соседка, завела кота, кот ушел гулять, заблудился, попал к соседям, у соседей — мыши, кот подавился косточкой, пришлось к ветеринару вести, а муж этой Мерил, представляешь, мудак? — хочет на соседей в суд подать. Или, скажем — а Антонио мне сегодня привез сушеный эдельвейс, представляешь? Прямо вот в коробочке, сам сорвал, от пограничников прятал, вот, я тебе принесла показать, — правда, здоровский? Вот, смотри, тут у него уже плод, может, там семена есть? И действительно, доставала из сумочки коробку с засушенным цветком. А потом на заднем дворе взяла да и развела эти эдельвейсы, все говорили, что не приживутся, а у нее цвели. Прям как в Альпах.
Или… Джеф помотал головой. За неделю до сокращений у них была третья годовщина знакомства. Марта ушла пораньше, ждала его с работы, стол накрыла… свечи, розы, чирикала, как целое дерево воробьев. А потом положила салфетку и сказала:
— Слушай, Джефферсон-сан (она его так странно называла, Джеф уже и забыл — почему). Я от тебя устала. Пойди, собери чемодан, я хочу, чтобы ты ушел. Сейчас.
Джеф как-то глуповато хихикнул… А она вздохнула, прошла в кладовку, чемодан достала, стала Джефовы вещи складывать. Все сложила, вот только наволочку не могли поделить. Хотела сунуть ему чек за мебель, чтоб новую себе купил, но Джеф, конечно, отказался. Мебели этой на любой гаражной распродаже — завались. Какая теперь-то разница.
Нет, лежать было решительно невозможно. Джеф сел на постели, обхватил тяжелую голову руками, поднял взгляд на часы. Половина первого дня. Ох…
Он совсем уже собирался завалиться обратно в постель, и тут — дзынннь… Письмо!
Джеф, опрокидывая стулья, подбежал к спящему компьютеру, мышью его растолкал, опасливо ткнул в почту, даже не прочитав темы… Ну, наконец-то!
“Уважаемый господин Алкист, меня зовут Сара Феннел, я агент по найму и работаю для фирмы Оминвиль, ведущего производителя отрасли, — прочитал он, не веря глазам. — В компании открылась вакансия, которая, мы надеемся, Вас может заинтересовать”
Джеф почувствовал как у него темнеет в глазах. Сейчас… Сейчас он прочитает и окажется, что им нужен, скажем, микробиолог. Или зоотехник, специалист по черепахам. Или капитан футбольной команды…
Но все равно надо дальше читать, не прочитаешь — не узнаешь. А вдруг?
К концу письма Джеф вообще ничего не соображал от нежданно свалившегося на голову счастья. Каждая строка описания абсолютно, полностью соответствовала его специализации. Он удовлетворял каждому требованию. Джеф пошел в ванную и сунул голову под холодный душ. Потом вымылся как следует. Оделся в чистое. Налил кофе и снова сел за машину. Письмо никуда не делось, висело себе в центре экрана и выглядело все также восхитительно.
Джеф быстро написал ответ — да, да, в любое время, конечно, интервью по телефону, можно прямо сейчас!
Через десять минут зазвонил телефон — Сара оказалась девушкой нетерпеливой и деловой. Сразу к делу, опять вспомнил Джеф, но это была нестрашная, скорее, веселая мысль. Он договорил, положил трубку и какое-то время сидел неподвижно в кресле, чувствуя, как жизнь стремительно возвращается, вливается в него обратно, как в пустой мех, и он из человека-невидимки неудержимо становится снова Джеффри Алкистом, уважаемым человеком, ведущим специалистом.
Джеф подошел к зеркалу, критически себя осмотрел, чисто выбрился и отправился по делам — в магазин за едой и в парикмахерскую. Весь следующий день он выносил из дома пустые бутылки и всякую дрянь, скопившуюся по углам за три месяца, стирал белье, пылесосил, мыл унитаз, даже занавески поменял. Когда в пятницу Сара позвонила вновь, в доме было чисто и просторно, а сам Джеф, в новой рубашке и приличных брюках, уже не блеял голодным барашком, а басил снисходительно и ласково:
— Сарочка, ну конечно, я смогу приехать в любое время. Я же понимаю, что компания нуждается в помощи…
Пора было заказывать билеты. Джеф изучил карту: город Стоктон, штат Айова, боже мой. Да и черт с ним, пусть глухомань, пусть Айова, все что угодно, только не сидеть дома перед молчащим телефоном. Кстати, а почему Айова? Стоктонов много, надо точно узнать, куда я, собственно, еду, — усмехнулся Джеф. Как ни странно, нигде в письме не был указан штат. Женщины все-таки ужасные дуры, проворчал Джеф и полез смотреть карту. У Омнивиля был головной офис в Айове, — правда, не в самом Стоктоне, а рядышком, милях в пятидесяти, среди кукурузы. Джеф удовлетворенно вздохнул и заказал билет на утро понедельника.
Аэропорт города Стоктона строили на вырост, словно надеялись, что скоро, совсем скоро приедут в город Стоктон миллионы туристов, командировочных и даже переселенцев! Стоктон станет мегаполисом, и подстать ему будет исполненный из стекла и стали грандиозный аэропорт. Но этого пока не случилось и в аэропорт можно было легко засунуть все население этого славного города.
На выходе из ворот Джеф приметил костистую хищную тетку с плакатиком — “ДЖЕФФРИ”. Сара, подумал он. Эх, жалко! По голосу Сара казалась молоденькой и пухленькой. Ну да ладно, лишь бы не напутала ничего.
Джеф глубоко вздохнул, оправил пиджак. (Черт, не застегивается, вот что значит три месяца безделья. Ничего, теперь все пойдет по другому!) Натянул на лицо самую радостную из арсенала улыбок — чистое счастье, зубы сверкают, глаза сияют — и двинулся навстречу Саре, слегка разведя руки в жесте приветствия.
— Хэлллооооу, — протянул он радостно, — как я рад вас видеть, милая Сара!
— Рейчел, — поправила его эта цирковая лошадь. И отодвинулась подальше.
— Рейчел, — повторил Джеф, несколько сбитый с толку.
— Пойдемте, Джеффри, — сказала лошадь Рейчел, — у вас интервью через сорок минут. Что случилось? Я Вас ждала с утренним самолетом! У вас все в порядке?
Что-то явно было не так, интервью у Джефа было назначено на вторник, он точно помнил. Копию билета он высылал Саре даже дважды — она первую потеряла и очень извинялась. Ну что за дела — билет потеряла, время перепутала — теперь еще и интервью назначила черт знает когда…. Вот ведь дура, прости господи. И еще лошадь эта, на которую смотреть противно…
“Не ной!” — напомнил Джеф сам себе. Это все чушь, шелуха. Сейчас ты соберешься, ленивая тварь, и через пару часов у тебя в кармане будет оффер. Ну, или завтра. Или через неделю — но сейчас у тебя, болван, вся судьба твоя решается. Станешь ты уважаемым человеком в этой дыре или будешь продолжать тупо пялиться в экран в своем прекрасном, но совершенно недружественном городе. Но интересно, а где же Сара? Джеф хотел спросить у Рейчел и передумал — не стоит. Мало ли какие у них тут порядки. Так спросишь, а потом в суд подадут за домогательство. Дикие люди среди кукурузы. Ну и черт с ним. Двести с бенефитами на дороге, поди, не валяются — а через пару лет работы в Омнивиле его возьмут куда угодно кем угодно, хоть президентом банановой республики, — в этом Джеф был совершенно уверен. Омнивиль — это имя, как-никак. А то, глядишь, прямо внутри компании пошустрит да и переберется на берег, западный или восточный, у них везде офисы есть. Только бы взяли…. Только б эта задница бесхвостая не перепутала опять все…
Джеф вспомнил смешное ругательство и снова приуныл. Бесхвостой задницей его в раздражении называла Марта. Она никогда не ругалась — это было единственное обидное наименование, которое она употребляла. Джеф, впрочем, не обижался, а всегда возражал, что это совершенно не оскорбление, это чистая правда, поданная с несколько необычного ракурса. Марта еще немного дулась, а потом начинала хихикать. Тьфу, ну вот опять. К чему тут это? Об интервью бы подумал, придурок.
Они проехали мимо бесконечных желтых полей люцерны. Мимо еще маленькой, неподросшей кукурузы. Мимо цветущей картошки и огурцов. Миновали деревню со странным названием Дьяволова Люлька, и наконец въехали в зеркально-картонный городок. Высоченные офисные здания со стеклянными стенами, безупречные газоны, круглые деревца, нигде ни души. Сон тупого, но старательного выпускника архитектурного факультета перед сдачей дипломного проекта. Выйдя из машины, Рейчел посмотрела на него снизу вверх, как оруженосец на рыцаря, — такой особенный взгляд, которым провожают на интервью. Внимательно осмотрела одежду, никаких погрешностей не нашла, кивнула.
— Вам на третий этаж, офис 378. У вас еще 15 минут, но лучше уже пойти.
Джеф кивнул.
— Не волнуйтесь. Вы им подходите, они вас хотят.
Джеф снова кивнул.
— Будьте в меру агрессивны и не забывайте улыбаться, у них очень традиционных взглядов менеджер по найму.
Джеф еще раз кивнул.
— Не пейте кофе, он не любит, когда пьют кофе. Пейте зеленый чай.
Рейчел еще немного подумала, а потом вдруг улыбнулась совершенно неделовой улыбкой и из лошади превратилась в какого-то симпатичного грызуна, вроде белки или суслика.
— Вдуйте им за всех за нас, Джеффри! — сказала она с чувством и погладила его по рукаву пиджака. — Чтоб знали, что вы не хрен с горы, а ведущий специалист с Западного берега!
Джеф почему-то ужасно обрадовался, и смутился, пробормотав, что постарается. По лестнице на третий этаж он почти бежал, думая про себя — вот сейчас мы им покажем!
И показал. Показывал он часа три, и все время был собою доволен. Вопросы отбивал как китаец шарики для пинг-понга, улыбался, шутил сам и смеялся чужим шуткам. Начальник проекта. Менеджеры среднего звена и финансовый менеджер. Менеджер по найму. Начальник технического отдела. Еще какие-то начальники. Когда он почувствовал, что сейчас просто уснет от усталости, последний из начальников сочувственно предложил ему на выбор — либо поговорить с директором сейчас, она еще здесь и очень хотела с ним побеседовать, либо уж тогда завтра с утра.
— Но Джессика очень хотела побеседовать сегодня, — предупредил симпатичный начальник, — так что если вы могли бы…
Выхода, похоже, особо не было, и Джеф побрел к кабинету в дальнем конце коридора, сопровождаемый двумя начальниками и секретаршей.
Кабинет директора был абсолютно не похож на кабинет директора. Джефу показалось, что он случайно попал в дамскую гостиную — бледно-розовые занавески, бежевые пухлые диванчики, семейные фото в затейливых рамочках, пара мягких игрушек, белый пушистый ковер перед столом. Сидящая за столом женщина тоже была совершенно не похожа на директора. Была она маленькой, склонной к полноте брюнеткой с аккуратными кудряшками.
Она подняла голову и счастливо улыбнулась Джефу. Он поскорее улыбнулся в ответ, подошел поближе; улыбка на ее лице сменилась удивлением.
— Кто вы такой, — спросила директор тоном дамы, у которой посреди гостиной внезапно возник совершенно посторонний мужик, — кто вы такой, собственно?
— Джеф Алкист, — сказал Джеф, совсем растерявшись, — у меня интервью с вами… Вы сказали…
Директор моргнула. И еще раз моргнула. И еще раз улыбнулась, теперь уже очень вежливо. Обратившись к симпатичному начальнику, сказала светским голосом:
— Дэниел, мне бы хотелось с тобой обсудить кое-что… — и добавила уже Джефу: — Присядьте, пожалуйста, мы вернемся буквально через минуту…
Делать было нечего. Следующие десять минут на том диване Джеф потом вспоминал, как самые страшные в его жизни. Он явно что-то сделал не так! Но что?! И что теперь будет? Почему у нее было такое лицо, когда она его увидела? О чем они там говорят? Может, она его приняла за какого-нибудь маньяка? Может, они в школе вместе учились и он ее за косички дергал и дразнил? А она теперь мстит?
Все обошлось. Вернувшись, Джессика принялась горячо извиняться, вздохнув, призналась, что у нее был очень, очень трудный день, но она, тем не менее, страшно рада, что Джеф нашел время с ней побеседовать, пожала Джефу руку крепко, по-мужски, присела рядом на диванчик, стала расспрашивать о предыдущей работе, планах на будущее, рассказывать о специфике работы… Интервью, несмотря на странный эпизод, продолжало катиться по правильному курсу. Перед ними магическим образом появились чашки кофе — и не офисной бурды, а хорошего, крепкого кофе с пенкой, в белых фарфоровых кружках, какие-то мелкие бутербродики… Все оборачивалось не просто хорошо, а прямо-таки наилучшим образом. Потом Джессика сердечно попрощалась, сказав, что безумно рада знакомству, что обсудит его кандидатуру с коллегами в ближайшие дни, и сразу даст знать, и что он, Джеф, был бы неоценимым приобретением для их дружного коллектива, — и прочие приятные вещи.
И не обманула! К концу томительной недели почтальон принес увесистый пакет. Джеф открывал конверт медленно, словно раздевал давно вожделеемую женщину. Потом, тоже медленно, потянул за краешек бумажной папки и увидел в уголке логотип Омнивиля — стилизованный домик и буквы OV. Удержаться было невозможно, он быстро вытянул папку с документами и открыл. Внутри лежало официальное письмо от Джессики, пакет документов на страховку и кучка бумаг для бухгалтерии.
Джеф пробежал глазами письмо, но вчитаться не мог, слишком сильно колотилось сердце. Он быстро оделся, вышел на улицу, доехал до ближайшего торгового центра и купил один большой чемодан и два маленьких.
До ночи он собирал вещи. Потом позвонил в компанию по вывозу мусора, назавтра веселые грузчики уже выносили весь его небогатый скарб — матрац, хромоногий столик, видавшее виды кресло и пару стульев. Больше ничего за эти три месяца он нажить не успел. Вещи как раз поместились в купленные чемоданы, коробки с книгами пришлось запаковать отдельно.
На следующее утро Джеф был уже в дороге. Он гнал по восьмидесятой по семь сотен в день, ел в придорожных забегаловках, не чувствуя вкуса, попал в запоздалый снегопад на перевале через Сьерру, проезжал насквозь дождевые тучи над Большой равниной, мимо Солт-Лейк-Сити, через Небраску… В Омаху он приехал около полудня, запарковал машину и вдруг невесть с чего решил сходить в их знаменитый зоопарк. Говорят, там у них чуть не настоящие джунгли под крышей. Но только подошел, поглядел на легкий стеклянный купол, расчертивший небо над Миссури на аккуратные треугольники, — опять страшно захотелось в дорогу, тем более уже осталась ерунда, какие-то жалкие триста миль… Джеф развернулся, почти бегом вернулся на парковку и снова отправился в путь.
В понедельник, пятого апреля, Джеф проснулся от звонка будильника, выпил кофе из новой чашки, вытерся новым пушистым полотенцем, проверил почту — и не на старом раздолбанном ноуте, а на новеньком серебряном телефоне, запер блестящим ключом свежеснятую студию, сел в отмытую от дорожной грязи и пыли “Хонду” (еще вполне приличную, но надо будет обновить) — и поехал на работу.
“И мир был новеньким, только что с иголочки!” — подумал он неожиданно. Марта так всегда говорила, когда покупала что-то в дом. Она очень редко покупала предметы, но всегда страшно радовалась. Говорила, что новый предмет — это обещание новой жизни, и слишком часто обещать не стоит. Шутила, скорее всего, впрочем, у нее никогда не было понятно. То ли шутит, то ли душу открывает… Ну вот! А теперь у него не просто обещание, теперь и правда — все новое. А она там пусть сидит в своем дурацком горбатом городе и смотрит на все тот же старый залив с корабликами. И получает свои шестьдесят плюс бонус. Дура!
Оказалось, что его новая работа не просто похожа на прежнюю — она вообще точно такая же. Удивительно, думал Джеф, привычно распределяя работу, проводя митинги и сводя отчеты, удивительно! Если бы не кукуруза за окном и стенки другого цвета — я бы подумал, что это все остальные уволились, а я работаю все там же с новой группой. Большинство сотрудников были, как и он, еще молоды и вполне одиноки — недостатка в партнерах по походам в ближайший бар после работы и покататься на велосипедах в выходные у него не возникало. Через месяц ему стало казаться, что он всегда жил в Стоктоне, штат Айова, что всегда приходил с утра в это странное стеклянное здание, приветливо кивал вахтеру, наливал себе первую, самую вкусную, чашку кофе…
А потом вдруг случился этот корпоративный обед в “Ристоранте Грандиозо” — единственном приличном ресторане города. Напились все тогда крепко. Джеф почти не пил, ему и пришлось всех развозить. Он ответственно напихал полную машину нетрезвых сотрудников, отвез одного, другого… И уже подъезжая к дому, услышал, что на заднем сидении кто-то возится. Вот пьянь болотная, подумал Джеф недовольно, придется и этого везти… Он оглянулся назад. На заднем сидении, уютно свернувшись, спала его директор. Джеф остановил машину, открыл заднюю дверь, потряс Джессику за плечо — мол, куда поедем, дорогая? Она открыла глаз, один, и пробормотала — поедем к тебе. Это, конечно, был непорядок. Джеф почесал в затылке. Джессика жила одна. Позвонить было особенно некуда. Нужно отвезти эту дуру в гостиницу, догадался он.
Увидев надпись “Мотель”, Джессика ужасно обрадовалась. Он выковырял ее из машины, поставил на ноги — и тут она вдруг полезла обниматься и говорить что мотель — это очень романтично, спасибо, милый. Джеф посмотрел на нее сверху вниз и решил, что, пожалуй, совершит сейчас необдуманный и даже идиотский поступок. Он взял ключ и, придерживая липнущую к нему Джессику за талию, пошел искать нужный номер. Номер был на втором этаже, стандартный, словно его жизнь. Кровать шесть на шесть, старый телевизор, библия в тумбочке. Джеф уложил начальницу на кровать, раздел, укрыл одеялом и отправился в душ.
Всю ночь ему снился черный снег Мариенбурга. Он падал легкими черными хлопьями на мотельную кровать, на джессикины круглые плечики, на наволочку в крупную красную клетку. За пеленой черного снега угадывались башенки и острые крыши Мариенбурга, и Джеф сквозь сон обещал себе, что непременно хоть в Гугле посмотрит — где это?
Наутро была суббота, он проснулся от бьющего сквозь жалюзи солнца. На телефоне светилось сообщение — два непрочитанных письма.
“Уважаемый Джеффри, — значилось во втором письме. — Простите, что беспокою Вас. Уверен, мое письмо Вас удивит. Я долго думал, прежде чем написать его, но решил, что это необходимо. Дело в том, что в результате неудачного стечения обстоятельств произошло некоторое недоразумение. И с каждым днем дело все больше запутывается… Однако, позвольте, я начну по порядку.
Меня зовут Джеффри, мне тридцать восемь лет, я работаю руководителем проекта по автоматизации в компании Омнивиль, в городе Стоктон, штат Айдахо. Меня наняли примерно полтора месяца назад. Не правда ли, какое удивительное совпадение?”
“Правда”, — пробормотал Джеффри и вдруг вспомнил, как разыскивал город Стоктон на карте, да все сомневался — правильно ли нашел.
“Когда я приехал в Омнивиль на интервью, я все время чувствовал некую странность. Все было как-то не совсем так, как предполагалось — мой агент почему-то не встретила меня в аэропорту. Лишь вечером позвонила совершенно другая дама, Сара, — и сказала, что произошла досадная накладка, очень извинялась, сообщив, что интервью будет во вторник вместо понедельника. Сара, впрочем, оказалась очень хорошенькой и милой, мы с ней потом даже выпили кофе, но дальше дело не пошло. Но я отвлекся”
“Козел”, — подумал Джеф, и почувствовал необъяснимую ревность к автору письма, который пил кофе с молоденькой мягенькой Сарой, в то время как он, Джеф, был вынужден смотреть на цирковую лошадь Рейчел. Боже, что за чушь, остановил он сам себя, и принялся читать дальше.
“Интервью прошло вполне успешно, хотя директор по найму, Мелисса, как мне показалось, был несколько удивлена, увидев меня. Кажется, она ожидала встретить кого-то другого и была очень разочарована”.
Джеф вспомнил лицо Джессики, когда она оторвала взгляд от бумаг на столе и посмотрела на него, улыбаясь как лучшему другу. И как улыбка сползла у нее с лица, превратившись в удивление и разочарование.
“Были и другие странные неувязки, но, думаю, того, что я рассказал, достаточно, чтобы убедить вас — произошло недоразумение. Джеф, это Вы должны были ехать в Айдахо. Я должен был поехать в Айову. Я узнал об этом случайно. Мелисса рассказала мне как-то (мы стали близки примерно через две недели после моего переезда в Стоктон), что, оказывается, и вправду ожидала увидеть вместо меня совершенно другого человека, своего очень старого школьного друга, тоже Джефа. Она сказала, что мы немного похожи, и когда я вошел, она подумала, что это он. То есть Вы, Джеф”.
Мелисса, подумал Джеф, Мелисса. А! У нее была очень правильной формы грудь и она не брила ноги, на ногах росли такие тоненькие волосики, очень мягкие, ему нравилось… Они встречались с Мелиссой уже после школы, веселая была такая, потом поступила куда-то, чуть ли не в Йель… Или это Мариса в Йель? А Мелисса… нет, не помню. Джеф помотал головой. Какой-то странный бред. И самое странное в нем — что он удивительно логичен!
“Узнав об этом, я решил разыскать Вас. Это было несложно, ведь у меня был список класса, имя и специальность — такая же, как моя. Представьте себе мое удивление, когда я узнал, что Вы работаете в той же компании, что и я, и даже города наши называются одинаково! Вот и верь после этого в статистику! Какое-то время я хотел забыть об этой странной истории, но меня не оставляет чувство, что…”
“Что ты козел”, — проворчал Джеф. Жил бы себе спокойно, спал бы со своей Мелиссой. Нет, надо нос сунуть.
“…что я теперь живу Вашу жизнь, а Вы — получается — мою. Я понимаю, что Вы можете просто стереть это письмо и забыть все, что я вам наговорил, но на всякий случай я все же должен предложить…”
Джеф покрылся холодным потом. Что еще он там напридумал, этот его беспокойный двойник?
А неведомый автор внезапно отставил сдержанный тон и почти кричал:
“… предложить — поменяться обратно.
И забери ты своего директора, пожалуйста, она храпит по ночам! Понимаешь, как-то обидно получается. Не может же быть, чтобы было все равно, чью жизнь живешь, свою или какого-то незнакомого мужика.
Короче! Я приеду в Стоктон, Айова, в воскресенье ночью, автобус приходит в двенадцать тридцать. Приходи, если захочешь.
Джеф”.
Джеф встал, походил немного по комнате. Пошел в душ. В голове была только одна мысль, она билась о стенки черепа изнутри, как мячик от пинг-понга.
“Он приедет в понедельник в двенадцать тридцать”.
Потом он спустился в офис (Джессика все еще сладко спала), налил себе стакан жидкого кофе. Съел черствую мотельную плюшку. Добрел до ближайшей бензоколонки, купил пачку “Лаки Страйк”, хотя давно не курил. Выкурил подряд три сигареты. Давя каблуком третий окурок, Джеф уже точно знал, что лучшее, что можно сделать с этим письмом — забыть его как можно скорее.
Он вернулся в номер, поцелуем разбудил Джессику — она сонно замурлыкала. Джеф посмотрела на нее при свете дня и решил, что она очень хорошенькая. Ну, хорошо, не “очень”, но вполне ничего. В конце концов, не каждому удается оттрахать директора подразделения крупной компании. Приятно, что ни говори.
Они провели вместе все утро. Позавтракали. Покатались по округе. Джессика оказалась молчаливой и улыбчивой. И удивительно робкой, у Джефа было ощущение, что он выгуливает не директора, а выпускницу католической школы. Впрочем, она вполне может быть выпускницей католической школы, поправил себя он.
“Какое идиотское письмо, — думал Джеф, гуляя со своим директором вдоль единственной торговой улицы города Стоктона, — какой болван! А сколько чувств! Скажите пожалуйста, на автобусе он приедет. В ночи. Идиот!”
“Даже думать тут нечего, — думал Джеф на следующий день, в воскресенье, в два пятьдесят, приехав из магазина и разбирая покупки, — какой-то мистический бред”.
“Вот ведь придурок какой, — думал Джеф в четыре двадцать, засовывая в машину грязное белье, — это же надо?!”
“А может, вообще, пошутила какая-нибудь сволочь, — думал Джеф в восемь пятнадцать, переключая каналы телевизора, — знал бы кто, шею бы свернул. Ну что за дела такие?!”
“Может, это Марта развлекается? — думал Джеф в десять тридцать, чистя зубы. — Это очень в ее духе. А что? Я ведь ей писал, хоть она и не отвечала ничего. Вот, решила так надо мной поиздеваться… Дура”.
“И вообще, у меня есть своя жизнь, очень, между прочим, неплохая. Не каждый может похвастаться. И работа отличная. И вот, директор, опять же”, — подумал он в одиннадцать пятьдесят.
Тут Джеф обнаружил, что уже надел брюки и ботинки и протягивает руку за курткой.
— Ну, я же только посмотрю! — сказал сам себе Джеф. — Это же интересно! Не у каждого ведь есть двойник! И потом, нехорошо, человек приедет, надо его хоть чаем напоить… или пивом…
Автовокзал (тоже построенный на вырост — здоровенный бетонный амбар с ослепительной неоновой вывеской) был всего в десятке кварталов от дома. Джеф любил ходить пешком, как-никак, бывший городской житель. Он брел по темным улицам, блестящим от недавнего дождя. В голове у него было совершенно пусто, как после спортзала. На вокзале тоже, считай, никого не было, только случайные бомжи спали, накрывшись с головой, спрятавшись за колоннами, да студенты с рюкзачками сидели, развалившись в креслах. Уши у студентов были заткнуты наушниками, глаза прикрыты — то ли тоже спят, то ли музыку слушают, но в любом случае — не здесь.
Джеф сел в кресло и закрыл глаза.
Он проснулся от легкой суеты и света. Автобусная остановка больше не пустовала, за недолгое время, что Джеф спал, успело прийти сразу три автобуса. И теперь студенты деловито собирались, торопились, помогали друг другу с рюкзаками, смеялись…
Из последнего в ряду автобуса вышел человек с большой сумкой. Джеф собирался пойти ему навстречу, и почувствовал, что его не держат ноги. Человек, впрочем, подошел сам, протянул руку.
— Джеф Астон, — сказал он без улыбки.
— Джеф Алкист, — сказал Джеф и усилием воли все-таки поднялся с кресла.
Они действительно были очень похожи. Одинаковый рост, одинаковый вес, одна и та же англосаксонская бледноватая внешность. Двойник носил трехдневную бородку, Джеф брился гладко. У Джефа были очки, у двойника — нет. Джеф носил довольно длинные волосы, двойник стригся аккуратно и очень коротко…
— Он пойдет назад через двадцать минут, — сказал Астон.
И подмигнул.
— Ты же не предполагаешь… — начал Джеф.
— Боже упаси! — сказал двойник. — Не знаешь, где тут у вас можно перекусить?
Джеф привел Астона в единственное открытое кафе, сделал заказ. Посидел минут пять, молча. Когда двойник отлучился в уборную, Джеф встал из-за стола, подсунул под тарелку десятку и вышел вон. Он бежал всю дорогу до вокзала и все-таки успел. Сел на продавленное сиденье, почувствовал, как грейхаунд качнулся под ним, словно медлительный, вонючий бензиновый верблюд — и моментально заснул.
Во сне его верблюд, покачиваясь, шел через пустыню, и в этой пустыне не было абсолютно ничего, только серый песок под ногами и серое небо. Даже горизонта не было, вдали песок просто светлел и потихоньку переходил в небо. Это странным образом успокаивало.
Потом верблюд внезапно запнулся обо что-то и резко встал, как вкопанный. Джеф открыл глаза, кругом люди недовольно ворчали, просыпаясь, хрипло спрашивали друг у друга — что, мол, случилось, возились в креслах. Где-то впереди захныкал ребенок, потом еще один. Водитель вышел и довольно долго ковырялся, клацая чем-то железным в животе у грейхаунда и матерясь. Запахло паленой пластмассой, что-то очень громко щелкнуло.
Пассажиры потихоньку повставали с мест и один за другим вышли на дорогу — ноги размять, покурить и поругаться с водителем — мол, че не едем-то?
Джеф тоже вышел. Все вокруг было залито тусклым светом луны — огромной и совершенно круглой, как круг недозрелого сыра. На одной стороне дороги, слева от него, была совершенно бесконечная равнина, плоская как стол. Зато справа — Джеф пригляделся и присвистнул.
Вдоль дороги, насколько хватало глаз, тянулась высоченная горная стена. Изрезанные эрозией скалы подымались острыми зубьями на несколько сотен метров — и наверху внезапно превращались в такую же плоскую землю, как внизу, только гораздо выше. Словно кто-то разломил эту равнину, как ломоть хлеба, а потом соединил половинки, но неаккуратно.
— Скверные земли, — к Джефу подошел поболтать его собрат по несчастью — тощий неухоженный дядька в поношенном свитере. Дядька вытащил пачку сигарет, затянулся и, удовлетворенно крякнув, повторил. — Скверные земли.
— Такие плохие? — вежливо удивился Джеф. — Отчего же?
— Не-е, они ничего, просто так называются, — пояснил курильщик, — а вообще тут хорошо. Места много…
Джеф промямлил что-то неубедительное, и курильщик, видимо, разочаровавшись в нем, как в достойном собеседнике, отошел в сторонку.
“Скверные земли, — подумал Джеф. — Совсем скверные. Что ж это я тут делаю, интересно? И почему мы никуда не едем? Он вытащил телефон, посмотреть, который час, и обнаружил, что связи нет”.
Водитель тем временем с грохотом захлопнул капот и принялся что-то объяснять пассажирам. Джеф подошел поближе.
— Я останусь здесь, — объяснял водитель, — до гостиницы меньше мили. За счет компании, разумеется. К полудню приедут ремонтники. Сейчас я сделать ничего не смогу, — и он развел руками, демонстрируя, как именно он не может ничего сделать.
Пассажиры, ворча и охая, полезли в салон за сумками.
— Прямо по дороге, — махнул рукой водитель, — мотель “Мариенбург”.
Джеф вздрогнул от неожиданности и окончательно проснулся. Потом подхватил чью-то сумку — в автобусе были почти сплошь старики, подростки и мамашки с пищащими младенцами. Отмахнувшись от благодарных причитаний хозяйки и успокоив ее — мол, никуда он с ее шмотьем не денется, просто пойдет чуть быстрее, — двинулся по пустому шоссе.
В гостиницу он пришел первым. За стойкой горела настольная лампа, под лампой в кресле сидела старуха с распущенными седыми волосами и вязала носок. На скрипнувшую дверь она не обратила никакого внимания.
— Доброй ночи, — сказал Джеф очень мягко, чтобы случайно не напугать бабушку.
— Доброй, — кивнула бабушка, ничуть не удивившись, — как вы рано! Погодка-то какова?! На Стену приехали смотреть? Или в пещеры? Я Джина, кстати.
— У нас автобус застрял, — пояснил Джеф.
— Ой, как обидно! — сказала бабушка сочувственно. — Так вы один, что ли, в автобусе ехали?
— Остальные еще не дошли, — Джеф махнул рукой в сторону дороги, — они медленно идут. Там дети всякие…
— Ну, ничего, — старуха неожиданно легко поднялась с кресла, вышла из-за стойки и оказалась сухой, легкой и совершенно прямой, словно балерина на пенсии. — Ничего, мы сейчас вам все приготовим, выспитесь… Сейчас, я разбужу Эмму и сразу вернусь! — и шустро взбежала по лестнице на второй этаж. Свесившись с верхней площадки, она добавила зачем-то, очень гордо: — Эмма — это моя подруга! — и убежала в глубь отеля.
Джеф остался один в офисе. Очень хотелось спать. Попутчики его еще не пришли, и чтобы не уснуть, он принялся изучать фотографии на стенках. Множество снимков Стены, освещенной закатным солнцем. Впечатляющее зрелище. Снимки каких-то пещер, видимо, местная достопримечательность. Фотографии радостных туристов на фоне Стены. Фотографии туристов на лошадях. Просто лошадей. Коров. Бизонов. Койотов (издалека). Сусликов (вблизи). Какие-то пальмы — очевидно, снимки из путешествий. И множество фотографий пары пожилых дам — давешней хозяйки и второй, полной, высокогрудой, бывшей красотки. “Эмма”, — решил Джеф. Старые женщины на снимках производили впечатление счастливой семейной пары, никак не просто подружек.
— Мы с Эммой, — пояснила невесть откуда взявшаяся у него за спиной Джина, — убежали из дому, знаете? Ей тогда было пятьдесят четыре, а мне сорок шесть. Мы решили, что это самый подходящий возраст, чтобы начать новую жизнь! Но наши бы нас не поняли, конечно… вот и пришлось… Мы, вообще-то, с Аляски, — добавила она некстати.
— Почему подходящий? — вежливо спросил Джеф.
— Вместе — сто, — улыбнулась Джина. — Сто лет — это вполне достаточно для одной жизни, вы не находите? О, ну вот, Эмма, познакомься, это…
— Джеф, — сказал Джеф. Он собирался сказать еще что-нибудь, поумнее, но тут как раз начали собираться остальные пассажиры автобуса. Офис наполнился шумом, гамом, ворчанием и хныканьем младенцев. Джина и Эмма суетились, распределяли ключи, записывали, ошибались, и Джеф решил им немножко помочь, он все же ведущий менеджер! Неужели он двадцать человек по комнатам не сможет распихать? Втроем они довольно споро управились, и через полчаса в офисе стало опять очень тихо. Джина вытащила из холодильника две увесистых пачки плюшек, разложила на подносе.
— На завтрак, — пояснила она.
Они выпили по стакану кофе все с теми же плюшками, старушки сердечно благодарили Джефа за помощь, он кивал, уже совершенно засыпая, потом наконец Эмма строго сказала:
— Дорогая, ты мертвого заговоришь! Не видишь, мальчик спать хочет! — И не слушая неискренних уверений в том, что он еще вполне бодр, отправила Джефа в номер.
Остаток ночи на постель его неслышно опускался невесомый черный снег, а проснулся он от запаха гари и криков.
Джеф вскочил и выбежал из номера. По коридору метались люди, какие-то тетки с одних футболках с голыми ногами, кто-то истерически орал — воду, воду несите! Эмма, растрепанная, в ночной сорочке, наскочила на него, как фурия, крича что-то непонятное, захлебываясь от страха. Джеф обеими руками встряхнул ее за плечи.
— Спокойно, — сказал он как можно убедительнее, — спокойно. Что случилось?
Вместо ответа она схватила его за руку и потащила куда-то по коридору. Становилось все жарче, дым выедал глаза, набивался в легкие, и везде вокруг летал пепел. Черный пепел, черный, как снег Мариенбурга.
— Она там, — всхлипнула Эмма и показала в глубину коридора, — она там… она полезла тушить, дура глупая… Кретинка, идиотка…
Делать было нечего. Джеф снял рубашку, намочил, обвязал себе нос и рот (в кино люди всегда так делали на пожаре, это он хорошо помнил) и двинулся по коридору.
Он нашел Джину лежащей на полу дальней комнаты в глубоком обмороке. Хорошо, что она была такой легкой, со здоровенной Эммой Джеф просто бы не справился. Он сгреб невесомое тело в охапку и бегом побежал назад.
Эмма сразу успокоилась и зычным голосом принялась отдавать распоряжения. Раскрутили пожарный шланг, притащили ведра с песком, включили напор посильнее — и через какие-то полчаса пожар сошел на нет. Пострадал только боковой флигель, да и то несильно. Обшивка стен, конечно, сгорела, и трубы полопались, но балки остались целы, только чуть обуглились. Ерунда, в общем. Но Джину нужно было отправлять в госпиталь — очень сильно обожжены ноги и, видимо, легкие.
— Я вызову вертолет из окружного госпиталя, — объясняла Эмма Джефу, — сотовой связи здесь нет, но есть рация, вот, — она указала на здоровенную железную коробку в углу. — Но мне нужно будет лететь с ней, такое дело… А в гостинице полно народу… Оставить мне ее не на кого…— Эмма вздохнула и посмотрела на Джефа выжидающе.
— Я могу посторожить, если надо, — покорно сказал Джеф.
— Только до завтрашнего вечера! — клятвенно заверила его Эмма. — Только до вечера! Я сразу вернусь!
— Да, — уныло сказал Джеф. — Без проблем. До завтрашнего вечера.
Утром он заварил два больших кофейника с кофе. Попробовал подогреть плюшки, но в микроволновке они делались совсем гадкими, и Джеф передумал. Постояльцы потихоньку просыпались, спускались в офис, пили кофе, тихо переговаривались. Плюшек на всех не хватило, и Джеф, покопавшись в холодильнике, нашел еще один пакет. Правда, ужасно холодные, но все же лучше, чем ничего.
Подъехал давешний автобус. Его бывшие попутчики повеселели, засуетились, побежали занимать места. Джеф сидел за стойкой и кивал каждому уходящему — мол, счастливо, хорошей дороги…
Наконец он остался один.
Джеф посидел еще немного, потом повесил на дверь объявление: “Скоро вернусь”, запер дверь гостиницы, вышел на шоссе. При свете дня пейзаж выглядел ничуть не веселее, чем ночью. Та же каменистая, поросшая короткой, еще не выгоревшей травкой равнина. Та же бесконечная стена, теперь уже по правую руку. Солнце припекало совсем по-летнему, но небо еще не вылиняло, было весенним, темно-голубым, чистым.
На его фоне четко выделялся дорожный знак. На знаке было написано — “Пещеры, 3.5 мили”. И стояла стрелка — в сторону Стены. Больше никаких достопримечательностей Джеф не нашел. Он вернулся в гостиницу, сел у открытого окна и стал ждать. Из окна был виден кусок Стены и ручей, почти что речка. В пойме речки трава была погуще, и даже росли какие-то ивы.
На закате Стена загорелась удивительным розовым светом, все ее складки и впадины вдруг словно осветились изнутри — из мрачной, нависающей громады она превратилась в светящийся занавес. Джеф смотрел, как завороженный. Потом схватил телефон, быстро сделал несколько кадров, Марте послать, она такое понимает, она обрадуется!
Связи нет, вот черт, вспомнил он расстроенно.
Потом солнце село, Стена погасла, а еще через некоторое время с востока небо стало багроветь, а потом вылезла огромная красная луна. Показалась сначала краешком, и, постепенно уменьшаясь и желтея, стала подниматься все выше. Из окна послышались какие-то странные звуки — то ли лай, то ли вой… Койоты, вспомнил Джеф. Так кричат койоты, луне радуются.
Джеф обошел гостиницу, проверил, закрыты ли окна — поднимался ветер. Прилег на диван, но уснуть оказалось совершенно невозможно — ветер усиливался, свистел в перекрытиях, гнал по равнине песок и легкие шары перекати-поля, толкал забытые постояльцами пластмассовые стулья на галерее второго этажа. Джеф лежал на диване и слушал ветер.
Потом усталость взяла свое, и он все-таки уснул. Засыпая, Джеф прикидывал, во что обойдется ремонт флигеля, получалась вполне подъемная цифра. “А еще можно устроить центр для дельтапланеристов, — подумал он, уже совсем сквозь сон, — отбою не будет от туристов! А плюшки я буду печь сам”.
Сон в летнюю ночь
— Ты говорил — тепло будет! — прокричала Таша сквозь вой ветра.
— Я вообще трепло изрядное, — Тони немножко отклонился назад и Таша почувствовала через кожу, какой он теплый и тяжелый, — не обращай внимания.
Голос у Тони был низкий и глухой, казалось, что он улыбается, даже когда он говорил серьезно. Еще у Тони были татуировка от плеча до ладони, поэтому он носил черные обтягивающие майки. Майки предоставляли прекрасный вид на красивые разрисованные руки и загорелый загривок.
И пузо обтягивали, добавила про себя честная Таша. Но с другой стороны — байкер без пуза — это какой-то ненастоящий байкер, фигня, подделка. А Тони… Таша высвободила одну руку и тихонечко погладила кожаную спину. Именно такой, какого она хотела. Фантастика. Прошло уже три месяца и восемь дней. Долго уже! И самое удивительное, как только они познакомились — все стало получаться. Просто все. И вокруг тоже… Таша всегда удивлялась, сколько нелепых случайностей вокруг нее происходит. То соседка ключи забудет, сиди потом ее развлекай до самого вечера. То племянница сломает руку, а мама ее, Ташина сестра Джессика — воздушное создание, так что Таше приходится судорожно накладывать шину (она научилась это делать просто профессионально), потом отменять свидание и переться на весь вечер в травмпункт. То кошка упадет с балкона, да не просто так, а прямо Таше на голову. Кошке ничего, а Таше потом полгода к хиропрактору ходить, лечить смещение шейных позвонков. То секретарша перезабудет все пароли, или файлы нужные сотрет, сиди потом до ночи, восстанавливай. Таша привыкла, конечно. Но как только появился Тони, все как рукой сняло. Все вокруг прямо само крутилось. Пироги получались, кошки счастливо избегали падения, руки не ломались…
Познакомились они по-дурацки. Таша в аварию попала. Небольшую. Но двери в машине заклинило, и вылезти она не могла. Как обычно, идиотство какое-то. Пришлось ее прямо вместе с машиной подцеплять тросом, чтобы везти к механику — дверцу резать, Ташу выковыривать. А Тони просто мимо ехал, остановился, спросил, не нужна ли помощь. Байкеры — они душевные, как правило. И тут трос у подьемника оборвался, машина шлепнулась на землю, от удара дверца открылась. А там Таша. Вся перепачканная и поцарапанная. Пахнет страхом. Глаза как блюдца, губы дрожат. Ну куда было деваться?
Ясно, что Тони подал ей руку, посадил на мотоцикл и повез — сначала к доктору. Но оказалось, что она ничего не сломала — и они поехали в бар. Тони пил как в последний раз. Таша, кстати, тоже. С Тони иначе никак не получалось. Потом они танцевали, потом целовались, потом поехали в какой-то сомнительный отель, Таша это уже плохо помнила. Помнила, что все было именно так, как ей хотелось. То ли он просто опытный, Тони, то ли так случайно вышло. А может, и то и другое. Утром обменялись телефонами, чмокнули друг друга в щечку, к вечеру Таша и забыла про Тони. А назавтра, как обычно, случилась дурацкая история, Таша осталась без ключей и денег на автобусной остановке, мерзла там. Телефон тоже сел. И тут он, Тони. На харлее. И говорит — мол, ну ты как обычно. Садись, говорит, поедем танцевать. Все в порядке у тебя?
И вот так все три месяца. То она его случайно встретит, то он ее. Только уже без дурацких историй, просто так. Таше это нравилось. И ему, кажется, тоже нравилось. Он все время говорил — мол, ты, Таш-ш-ш-ша, всегда в самый подходящий момент появляешься. Как раз, когда тебя не хватает. Ты, говорит, как котик. Только подумаешь — а ты уже тут. А как перестаешь думать — так и нет тебя. Это хорошо.
В общем, Таша и сама не понимала, чего это они вдруг собрались на восток, да еще на десять дней. Сама она никогда так далеко не ездила — раз попробовала, доехала до Санта Барбары и попала в пробку. Простояла шесть часов, бензин кончился. Оказалось — на дороге два бензовоза столкнулись. Дальше поехала — колесо проколола, а у хозяйки отеля, где она заночевала, канализация протекла. И прямо в комнату, где запас чистого белья хранился. Ну их к бесу, путешествия эти, — решила Таша. Но с Тони — совершенно другое дело, конечно.
— Скоро уже, — сказал Тони, перекрикивая ветер. — Но заправиться все равно надо.
Он лихо вывернул с хайвея, взвизгнул тормозами у бензоколонки. Показал раскрытую пятерню мальчишке за стойкой — здорово, мол, бензин-то есть? Мальчишка сложил пальцы колечком — а то, спрашиваешь! И уважительно свистнул.
Тони снял шлем, косолапо слез с байка, отлепил от сиденья обалдевшую от ветра и шума Ташу. “Четыре часа — это для нее очень много, — подумал озабоченно. — Завтра будем чаще останавливаться”.
Вслух, однако, сказал:
— Ну, рыцарь дорог? Пиво с тебя, с меня бензин.
Сколько Тони себя помнил, у него в жизни никогда не было проблем. Все вокруг как-то само крутилось. Никто у него из родных не болел, на работе никогда никаких неприятностей не случалось, наоборот! То у начальника сын долгожданный родился, то сосед в лотерею выиграл, то у мамы пирог получился такой, что за него полцарства не жаль, и как раз к Тониному приходу. Здорово! Правда, несколько однообразно. С Ташей все было совершенно не так. С Ташей было ничего заранее не известно — хватит ли, например, бензина до ближайшей бензоколонки — вполне могло оказаться, что стрелку на приборном щитке заело. Вчера так и было, мотоцикл фыркнул обреченно и заглох, и потом Тони, чертыхаясь, тащил канистру полторы мили. Зато всего полторы мили, подумал он. А могло быть тридцать. Это хорошо. В дорожных харчевнях еда могла оказаться медом и нектаром, а могла — пригоревшей и холодной. Ничего нельзя было знать заранее — погода менялась, как хотела, даже под ливень они попали прямо на дороге, совершенно неожиданно, Тони в голову никогда не приходило, что дождь может пойти так некстати. Мокрые были с головы до ног — зато в придорожной гостинице им досталась комната с камином, неслыханное везение. И топить можно было. Они пили вино и смотрели на огонь. “Это хорошо”, — еще раз повторил про себя Тони.
— Пива нет, — сказала Таша и виновато потупилась, — передо мной какой-то мерзкий потный мужик забрал ящик. И смеялся еще.
— Ну, нет так нет, — вздохнул Тони. — Давай какого-нибудь соку, что ли?
— Холодильник не работает, — совершенно потерянным голосом ответила Таша. — Он теплый будет.
— Это даже хорошо! — сказал Тони великодушно. — Я люблю теплый.
— Правда? — недоверчиво спросила Таша
— Чистая правда, — соврал Тони.
Таша сразу повеселела, убежала обратно в лавку и вернулась с двумя запотевшими бутылками.
— Он мне из своего холодильника продал! — похвасталась она, забираясь в седло. — Сказал, что ему меня жалко стало, и вообще я милая. Поехали!
Они добрались до озера часа за три до темноты. Моно, единственное соленое озеро в округе, несколько лет назад резко обмелело. Прятавшиеся на его дне белые сталагмиты теперь стояли на берегу, поодиночке, группами, целыми стенами — похожие на дома марсиан у Брэдбери, легкие структуры немыслимо сложной формы. Сбоку на эти воздушные замки лился медовый вечерний свет.
— Ой, мамочки, — сказала Таша и схватилась за фотоаппарат. — Ой, что делается…
Понятно, что уехали они с Моно не через два часа, как собирались, а через три. Или четыре. Было уже почти совсем темно.
— А дальше вообще-то по гребню ехать…. — пробормотала Таша.
— Да, — согласился Тони, — не доедем. Давай искать что-нибудь в стороне от дороги.
Через полчаса поисков они решили, что вместо “жопа мира” будут теперь говорить “монолейк”. От хайвея, разрезающего пополам пустыню, в радиусе получаса езды отходила единственная дорога, совершенно незаметная, грунтовая, с покосившейся самодельной стрелкой-указателем. На указателе была выпрыгивающая из воды мускулистая рыбка и какая-то неразборчивая надпись.
— Июньское озеро, — прочитала Таша в свете фар.
— Да хоть какое, — проворчал Тони, — поехали, разберемся.
Как только они свернули, пустынные холмики и кусты мгновенно сменились густым лесом — странно, с хайвея пустыня казалась совсем голой. Фары выхватывали из темноты стволы, подлесок, низко нависшие ветви. Дорога петляла, вилась вокруг сосен, словно ее строили для развлечения, а не для того, чтобы добираться из пункта А в пункт Б.
— Когда я была маленькой, — осторожно начала Таша, — я жила у родственников в Орегоне. Там похожие дороги. По ним ездят сборщики смолы…
— И куда они ведут? — осведомился Тони, предчувствуя недоброе.
— Никуда, — ответила Таша виноватым голосом, — они вьются-вьются, а потом выходят на то же место. Они же для того чтобы сосны объезжать, а не чтобы добираться…
Через полчаса, однако, дорога сжалилась и вывела их с “харлеем” на берег озера, к небольшому поселку на высокой горке. Обычно такие деревеньки засыпают часов в шесть вечера, а здесь, как ни странно, кажется, никто и не собирался ложиться. На единственной улице горели фонари, в домах, в основном двухэтажных, светились окна. Они последовательно проехали мимо ярко освещенного бара, кофейни и ресторанчика, а в конце улицы сияла вывеска: “Приют Рыболова. Мотель”.
Тони с Ташей заметно повеселели уже на вывеске кофейни, а уж “Приют Рыболова” привел их в совершенно радужное расположение духа. Когда же они воши в номер…
— Корзинка для шитья!!! Желтенькая!!! В цветочек! — заорала Таша. — А кресло, ты посмотри, какое кресло! У меня у бабушки в Луизиане такое было! Ой, смотри — бокалы! И тарелки! И холодильник! Ой, Тони, тут две бутылки лимонада нам оставили! И мыло с тряпочкой — для мытья посуды! И духовка! Ой, смотри, халатики с тапками!
— Офигеть, — согласился Тони. — Пойдем скорее мыться, я жрать хочу, умираю.
Минут через двадцать они уже сидели за столиком ресторана, белобрысый пухлый бармен принял заказ, посоветовал непременно взять плотву в пивном соусе — повару она удается великолепно. Рассказал, что они и правда попали в поселок рыбаков, называется он так же, как и озеро — Июньская деревня. Его самого зовут Джоном, а кофейню и пивной бар держат его кузены, Билл и Боб.
— Вам у нас понравится! — горячо восклицал Джон, словно Тони с Ташей и впрямь собирались остаться на этом самом Июньском озере как минимум лет на пять. Это было странно, но очень приятно.
Потом принесли плотву, действительно очень вкусную, они молча и вдумчиво обсасывали мелкие косточки. Посетители ресторана (зал был заполнен наполовину) с любопытством оглядывались — видно было, что приезжие им в новинку. Некоторые приветственно поднимали бокалы, все улыбались. Высокая стройная дама улыбнулась особенно радостно и сделала неопределенный жест — мол, можно к вам? Тони кивнул, помахал приглашающе — подходи, садись.
— Меня зовут Илона, — сказала дама, и протянула узкую темную руку — сначала Тони, потом Таше. — А это мой муж Джеральд, — она указала на мужчину за стойкой, тоже высокого и загорелого дочерна. — Можно, мы к вам присоединимся? Мы так скучаем без новых лиц в нашей глуши…
Илона и Джеральд оказались великолепной компанией. Веселые, остроумные и легкие. Когда через полчаса Илона пригласила их танцевать в бар, им и в голову не пришло отказываться. И тут Таша вспомнила, что одета в растянутую футболку и шорты, что волосы у нее не только не уложены, а даже и не высушены после душа, а нос облупился от солнца.
— Мне нужно полчаса, — сказала Таша, — я переоденусь.
— Ташенька, — проворковала Илона, — ты прекрасна, честное слово! — и погладила Ташу по коленке. Дура.
— Мне надо переодеться, — повторила Таша.
— Нуууу…. Через десять минут начинается конкурс танго! — сказал Илона. — Мы же не успеем…
— Мы пойдем без тебя, — неожиданно сказал Тони, — а ты приходи, если захочешь. Илона хочет потанцевать прямо сейчас.
— Так, может, я вообще спать пойду? — Таше вдруг стало страшно обидно.
— Как хочешь, — как ни в чем не бывало ответил Тони.
— Ах, вот как… — начала Таша и осеклась. Она терпеть не могла ругаться, особенно при посторонних.
— Тони, Ташенька права. Вот вы, мужчины, все такие, — мягко возразила Илона. Кто ее вообще спрашивал?
— Я не могу идти танцевать танго в таком виде, — сказала Таша, как ей казалось, очень вежливо. — Мне удивительно, что это может быть кому-то непонятно.
— Ты хочешь испортить вечер? — обиделся Тони. — Да?
— Дай ключ, — отрезала Таша, — я спать пошла.
— Ну уж, на, — Тони вытащил из кармана ключ на пластмассовом брелке, протянул ей, да еще и прибавил, улыбаясь: — Не на улице же тебе спать, и правда что…
Пока Таша быстрым шагом, ни на кого не глядя, неслась к мотелю, она еще надеялась, что он сейчас догонит. Нет, не догнал. Может, это и хорошо, мстительно думала Таша. Чем хуже, тем лучше. Зато я знаю теперь, какой он мерзавец. Гад!
— Скотина! Гад ушастый! С-сволочь! — приговаривала Таша, сидя на диване, методично лупя кулаком по подушке и представляя на месте подушки растерянную морду Тони.
В доме по соседству с ресторанчиком от внезапно налетевшего порыва ветра распахнулось окно в гостиной, взметнулась занавеска, уронила ароматическую лампу со стола, горящее масло пролилось на спичечный коробок, забытый хозяином рядом с креслом, хозяйский кот Патрик метнулся в окно с ужасным мявом…
В доме через улицу рыжая Мэри дождалась, пока мама уснет, прошлепала на кухню — стащить печенье из жестяной банки на верхней полке. Мэри подставила табуретку, открыла шкафчик и вдруг услышала истошный кошачий крик из окна. Мэри обернулась, табуретка покачнулась, Мэри повалилась с грохотом и завопила от боли…
В баре Джордж Уинслоу, папа Мэри, услышал сначала кошачий вопль, а потом крик дочери. Он вскочил и опрокинул кружку сидевшего рядом сильно нетрезвого завсегдатая.
— Ты что это? — набычился завсегдатай, хватая Джорджа за грудки.
— Э, куда руки, — встрял с другой стороны приятель Джорджа, хватая обладателя кружки за плечо. Бар загудел, звякнула разбитая бутылка… Черт знает, что нашло на обычно мирных рыболовов — через пять минут бар напоминал сцену из дешевого вестерна — из тех, где посетители лупят друг друга по голове стульями и качаются на люстрах.
Запахло гарью. Из дома рядом с ресторанчиком потянулся черный едкий дым… На улице закричали: “Пожар, пожар!”
Таша тем временем устала, прилегла на постель и стала сочинять страшную месть. Уйти из мотеля на какое-то значительное расстояние было невозможно — мотоцикл один, ключи у Тони, да и ездить Таша толком не умела. Придется идти пешком, а что делать, — рассудила она логично, и потянулась за курткой.
Рядом с ее курткой висела Тонина косуха.
В кармане куртки лежали ключи от мотоцикла.
В голове у Таши пронеслись соблазнительные картины — вот она, быстрая как ветер, валькирия, несется на “харлее” по пустынному и темному шоссе, и свет ее фар разрывает тьму, словно… — Таша задумалась, — неважно, разрывает, в общем.
Или поехать дальше по грунтовой дороге, за поселок, дорога будет круто взбираться в гору, и с рассветом она окажется на гребне, а бледное восходящее солнце будет омывать ее растрепанные волосы.
А он пусть удавится! Таша схватила ключи, быстро натянула куртку и выскочила из номера.
Илона была выше Тони на полголовы, но когда танцуешь танго — это совершенно неважно. Они кружились, печатали шаг, Илона выгибалась, обратив к нему темное, совершенно серьезное лицо, высоко поднимала колени, стучала каблуками по дощатому полу. Медленно, быстрее, быстрее, снова медленно, протяжка, поворот…
— Эй, убери руки! — донеслось откуда-то очень издалека. И звякнула разбитая бутылка. Музыка внезапно смолкла, Тони пришел в себя. Илона, озираясь, стояла посреди бара, а вокруг разгоралась нешуточная драка.
— Пожар! Горим! — послышалось из окошка. Тони выскочил на улицу, таща за собой растерянную Илону. Отовсюду из домой выбегали перепуганные рыбаки, их дети и жены, собаки и кошки. Тони выругался и побежал в Приют Рыболова.
На стук в дверь номера никто не ответил, и мотоцикла на месте не было.
Тони в замешательстве остановился посередине поселка. Крики постепенно начали стихать. Все вроде обошлось. Сгорела только занавеска, просто надымила, а рыжая Мэри отделалась синяком на коленке (и шлепком от перепуганного папаши), в баре даже стекла не побили, а у миссис Робсон никакого инсульта и не было, просто косточка от вишни застряла в горле, бармен Джон очень вовремя сообразил и стукнул ее по спине.
— Фффухххх, — выдохнул Тони. Потом подошел к ближайшему байку (ключи по деревенскому обычаю торчали из зажигания), молча завелся и поехал искать “эту дуру”, как про себя уже пять раз назвал Ташу.
Джон, Боб и Билл, хозяева заведений, белокурые рослые здоровяки, похожие как родные братья, сидели за столиком в ресторане и, кажется, ссорились.
— Все равно, вон, приезжают! И еще будут! — горячился Джон. — И это еще были цветочки!
— Как приехали, так и уедут, — отвечал Боб миролюбиво, — ну че ты, в самом деле? Образуется.
— Да ни черта не образуется, — махнул рукой Джон, — и вообще. Скучно же.
— Скучно, — подтвердил Боб.
— Скучно, — сказал молчавший до того Билл, — и вы тоже скучные, сил моих больше нет.
Билл откинулся на спинку стула и закрыл глаза.
— Брысь, — сказал он. — Хватит.
Билл открыл глаза, огляделся. Все было на месте — грязные стены, увешанные картинками с красными рыбами и черными иероглифами, расшатанные столики, кухонная вонь. Треснутое зеркало напротив уборной. Билл подошел к зеркалу, пригладил редкие черные волосики, поправил очки, постоял, привыкая. Это он, ничего тут не поделаешь. За приоткрытым окном рычал город, тянуло бензином, горелым маслом, нагретым асфальтом. В Нью-Иорке очень тяжелое лето, подумал Билл. Никуда-то от него не скроешься. Придумал тоже, Июньское озеро… Детей каких-то приволок, куда их теперь?
— Им здесь лучше будет, — рассудительно сказал Билл зеркалу, — Нью-Иорк большой, его очень трудно поломать…
Мистер Билл Хонг взял метлу и, шаркая, отправился в зал, наводить порядок.
— И потом, — сообщил он метле, — они все-таки не одни будут…
Метла ничего не ответила.
До рассвета было еще далеко, хотя тьма, какая бывает только в пустыне ночью, потихоньку начала рассеиваться. Таша сидела на обочине, рядом с ней лежал поверженный Харлей.
— И че я завелась? — вместо приветствия сказала она удивленно.
— Да дура потому что, — ответил Тони.
— Зато я теперь умею водить Харлей! — сказала Таша, и погладила полированный бок.
— Недолго и недалеко, — хмыкнул Тони, ощупывая байк на предмет серьезных повреждений. — Ушиблась?
Удивительно, но и у Таши, и у байка оказалось лишь несколько несерьезных царапин.
— Ну давай, рыцарь дорог, покажи класс, — Тони оглянулся на Ташу, неуклюже устраивающуюся в седле ярко-розовой “Веспы”. Совсем ничего не соображал, подумал он. Это ж надо было такое угнать. А увидел бы кто?
— Хорошенькая какая, — умилилась Таша, — откуда такая взялась?
— Угнал, откуда, — проворчал Тони, — поехали возвращать… Вперед езжай, я за тобой.
Они ехали молча, Таша сосредоточенно пыхтела, глядя только на дорогу. Тони неотрывно смотрел ей в спину и опасался — не свалилась бы, дурища. Потом вдруг Таша притормозила, сошла с дороги и огляделась.
— Тони, — окликнула она каким-то странным голосом, — а в пустыне ведь бывают миражи?
Тони остановился и осмотрелся по сторонам.
— Бывают, — автоматически ответил он, и прибавил: — Офигеть!
Пустыни больше не было. Они стояли посреди довольно небольшого пустыря, засыпанного разнообразным мусором. Вокруг были высоченные дома. Пахло бензином, асфальтом, пылью и гарью.
— Ерунда какая-то, — сказал Тони. — Не могли ж мы до Лос-Анжелеса доехать?
— Мы на север ехали, — робко согласилась Таша, — так что только разве Лас-Вегас?
— От Моно до Лас-Вегаса миль шестьсот, — сказал Тони, — бензина не хватило бы.
— До Лос-Анжелеса тоже, — Таша говорила спокойно, но глаза у нее делались все больше и больше.
— Это Нью-Йорк, — сказал Тони. — Я помню это место. Это Бронкс. Здесь раньше был Макдональдс, его снесли, а место так и не застроили, потому что…
Таша схватилась за руль своей угнанной “Веспы”.
— Тони, поехали отсюда нафиг!
— Погоди, — сказал Тони. — Вон, мужик какой-то идет, спросим у него.
По пустырю медленно брел маленький старый китаец. Он смешно махал обеими руками и что-то кричал, словно бы на своем языке, слов было не разобрать.
— Что, дедушка, — крикнул Тони, — тоже заблудился? Давай сюда, вместе будем выгребать!
— Порядочек все тут есть, все порядочек, детки, хорошо, детки! — китаец подошел ближе, и стало понятно, что он совсем даже не заблудился, а наоборот, пытается их успокоить своим кудахтаньем, и говорит он по-английски, только ужасно непонятно.
— Дедушка, мы заблудились, — начал Тони.
Китаец мелко-мелко закивал, улыбаясь.
— Вы только не подумайте, мы не наркоманы какие, — заверил его Тони. — Но вы не подскажете, какой это город?
— Нуерка, — сказал китаец и поцокал сочувственно, — нуерка, монолейк далеко, эх, изувините деточки… — он развел руками.
— Дедушка, — строго сказал Тони, — что значит “извините”?
— Кусать хочете? — увильнул от ответа дедушка. И как-то удивительно быстро пошел прочь, к домам, только рукой махнул, догоняйте, мол.
— Хочем, — сказали Таша и Тони хором и поехали за дедушкой.
Китаец юркнул куда-то между домами, в грязный переулок, и ворча стал возиться с ключами, пытаясь открыть крошечную подслеповатую дверь.
“Приют Рыболова. Китайская кухня” — гласила вывеска над дверью.
Они вошли, сели за столик, дедушка принес зеленого чаю в жестяном чайнике, три щербатые чашки.
— Суп варится, — сказал он коротко, сел за стол, с удовольствием вытянул ноги, помолчал и прибавил: — Очень тяжелое лето в Нью-Йорке. Никуда от него не денешься. Я Билл. А ты рукав порвал.
Кусок правого рукава у косухи болтался на одной нитке. Тони покрутил его в руке, хотел дернуть, чтобы оторвать совсем.
— Девочка пришьет, — остановил его китаец, — девочка пришьет, сейчас.
Он нырнул в подсобку и вернулся…
— Ой! — сказала Таша. — Ой, — она взяла корзинку для шитья, желтую в цветочек, покрутила в руках. Достала черную нитку, иголку. Вдела нитку в иголку, велела: “Снимай”.
Тони снял куртку, и Таша молча уселась ее зашивать. Кожа шилась плохо.
— Не спеши, — сказал ей Билл. — Ты зашивай. Я расскажу. — Акцент у него куда-то делся, осталась только странная манера говорить рубленными предложениями.
— Мы, правда, в Бронксе? — на всякий случай уточнил Тони.
— Правда, — сказал Билл. — “Веспу” можете не возвращать. Живите, детки.
— Спасибо, — сказал Тони, чувствуя себя ужасно неловко, — но нам вообще-то в Иосимити, а потом мы хотели домой, в Сан-Франциско. Это очень далеко, — прибавил он зачем-то.
— Нью-Йорк лучше, — сказал Билл, — он очень большой. Девочка не сломает Нью-Иорк. Тут таких много.
— Каких? — тупо спросил Тони.
— Всяких, — китаец пожал маленькими плечами. — Миссис Джарвис собак теряет. Мимо пройдет — собачка теряется. А у Жаклин вокруг все… — китаец попытался подобрать слово и не смог, показал пальцами и бровями задвигал.
— То есть? — не поняла Таша.
— На любую пару глянет — и сразу в койку, — пояснил китаец. — Друг с другом, — добавил он.
— Ну, так это ж хорошо! — обрадовался Тони. Он представил, как ведет своего менеджера, саблезубую Хельгу, на бизнес-ланч в открытое кафе по соседству с конторой, мимо их столика проходит эта самая Жаклин (она, наверное, маленькая и темненькая, даже, может быть, мулатка), и как только Жаклин скрывается за поворотом, Хельга отрывает взгляд от салата и говорит:
— Тони, а пойдемте потрахаемся? Если вы не возражаете, конечно.
— Неплохо, — согласился Билл, — только она одинокая. Жаклин. Поэтому.
— Жаль, — сочувственно вздохнул Тони, и вспомнил, что и Хельга, и контора остались на том берегу.
— А вещи? У нас вещи в мотеле остались, — вспомнила Таша.
Китаец снова развел руками.
— Сон в летнюю ночь легок и непрочен, — неожиданно красноречиво заметил он и вздохнул, — всего не упомнишь…
“И не факт, что тот берег вообще есть, — думал в это время Тони. — Если этот маг-склеротик вот так вот умеет, как он умеет…”
— Ну, мы пойдем, пожалуй, — вслух сказал он.
— А суп? — обеспокоился хозяин. — Суп готов, будем кушать!
— Рано еще для супа-то, — сказал Тони. — Мы пойдем.
— Я, наверное, останусь, — вдруг сказала Таша, надевая невесть откуда взявшийся на руле “Веспы” розовый шлем, — у меня и байк гламурный теперь есть… Китаец прав, Нью-Йорк очень большой — я не смогу его сломать, даже если постараюсь.
— Я к тебе в гости приеду, — пообещал Тони. — Осенью, скажем. Поехали, проводишь меня до шоссе?
— И что, вот прямо возьмешь и поедешь обратно на Моно Лейк?
— Ну да, — Тони даже удивился, — у меня там шмотки, и вообще… — он помедлил, — и вообще, может она все-таки еще там, эта июньская деревня.
Они доехали до входа на хайвей, Таша притормозила, Тони обогнал ее, помахал на прощание, не оборачиваясь, прибавил газу и скрылся в утреннем потоке машин.