Стихи
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 6, 2011
Иван ПОЛТОРАЦКИЙ
Rе: СВЕТ СО ВКУСОМ
ВИНА И ХЛЕБА*
*
Стихотворения публикуются в авторской редакции.
Re:
раз два три че ты
Re:
мы жи вём в пре
кра сном ми
Re:
то чка тире
точка ти
Re:
до ре
ми
Re:
каждый охотник же лает же
и же е си
фа соль ля си
на не бе си
спа си
спаси
я он о на о ни
со всем од ни
и со храни
в ре мя
по ми луй мя
в Re:
мя
ре ми
do re mi
save me
о на од на
и на
од ре
до ре
до Re:
япытаюсьжитьисбиваюсьсосчё та
сколькоможноещё
так
Орфей
Анатолию Квашину с любовью
горит гранёный виноград
иди возделывай свой ад
солёной яблони плоды
глядят лицом со дна воды
и тянут пальцы и поют
мы соль твою мы быль твою
впитали господи прости
дай руку дай нам прорасти
орфей хороший мой орфей
развей свой ад как дым развей
сорви землянку землянику
свою живую эвридику
беглянку ягоду голубку
шиповник ломкую скорлупку
полынь как солнце горяча
расти расти моя свеча
согрей в груди где смерти нет
простой нездешний пустоцвет
орфей солдат адовник брат
пылает чёрный виноград
Зима
Моя небольшая зима —
холодная мелочь в кармане.
Гольфстрим остывает,
знаменуя сплошной январь
и клетчатый плед и полярную ночь над нами,
в которой мы спим, обнявшись,
и на улице — минус два.
Stonefish
Сначала девочка
лет шести
станет думать,
что я — кулон;
между колких ключиц
нести
вплоть до собственных
похорон.
После девочка.
Восемь лет.
Откопает меня в земле.
Только тронет за плавни-
чок —
вздрогну —
в небо плесну глаза
и булавкой кольнёт зрачок
осторожная бирюза.
Я привыкну
и вместе с ней
стану к осени
костеней.
Грудь у девочки
подрастёт,
раздвоится.
И я пойму,
что пора уходить
под лёд,
в омут — в комнату —
и во тьму.
Потому что окостенеть —
всё равно, что попасться в сеть.
И не нужно большого рвенья —
лист бумаги напополам.
Надо — рвётся цепочка.
Звенья
разбегаются по углам.
Вот и всё — ни следа, ни звона,
утекла, как вода со склона.
И не жди к рождеству гостинца,
но прислушивайся во сне:
каменной рыбке чуть меньше мизинца
хорошо на прохладном дне.
Животное
Человек изначально — животное.
Но вот же я,
но вот же ты,
вот же оно:
любит/не любит,
живёт/ не живёт.
Ты — животное.
Я — животное.
Я люблю тебя
по-животному:
не на смерть,
а на живот.
И вот мы, усталые,
падаем на кровать,
чтобы заснуть, обнявшись,
в причудливой позе:
ты подтягиваешь колени,
я прижимаюсь к тебе животом,
а кто-то смотрит, смотрит
сверху
мы похожи на барельеф
блаженные древние боги
дремотных восточных империй
спят, крепко обняв друг друга
на глиняной ломкой табличке
беззащитно сплетая тонкие пальцы
Ты — с головой кошачьей,
я — с выгнутой шеей птичьей.
И не знает душа, чьей
сути к утру достичь ей.
Но суть только в том, что нежность
— каждый взгляд, поцелуй, касание —
накапливается в тебе по капле,
и собирается внизу живота.
Однажды нежности станет столько,
что там появится человек.
Только так получаются люди,
ведь
вот же я,
вот же ты,
вот же он.
Человек изначально — животное.
Некоторые книги
Некоторые книги открываются как глаза.
Жизнь заканчивается внеза…
Внезапной жизнью
в другом переплёте.
В чёрной коже без тела — жизнь.
Шелестишь страницами,
думаешь о перелёте
вдаль — за облачные стеллажи.
Это свойственно человеку —
верить в райскую библиотеку,
верить в адскую бибилиотеку,
в Александрию ходить как в Мекку;
верить истово, верить чисто
в лавку старого букиниста.
Или просто — во избежание —
верить в собственное содержание.
Знакомое, к сожалению,
только по одному оглавлению.
Некоторые книги никогда не отводят взгляд.
Веки у них воспаляются, страницы у них болят.
А слово — та же самая стрекоза,
у слова — фасеточные глаза,
ухвати его за крыло — трепещет.
Бьёт, потрескивая, по пальцам
сегментарным тугим хвостом.
Человек как бумага — плавится.
Комната вздрогнет и сбросит вещи.
Осенью книги желтеют листом.
Да, впрочем, дело не о том.
Просто книги пишут книги,
а люди делают людей.
И если,
люди пишут книги,
а книги делают людей,
в итоге
Получаются не то чтобы книги,
И не то чтобы люди.
Жизнь движется и не за..
Некоторые книги закрываются как глаза.
Imagine
Звонок Джону Леннону с неизвестного номера:
Есть такая страна, Джон,
где
все играют на банджо
и не думают о еде.
Ты даже не представляешь, Джон, —
они питаются светом,
исходящим от собственных жён.
Свет со вкусом вина и хлеба,
свет, играющий на ветру.
Смотришь в небо,
перебираешь
полоски струн,
лёжа на тёплых коленях жены,
и никакие занятия больше тебе не нужны.
Тебе понравится, ты не такой пижон,
приезжай вместе с Йоко, Джон.
Аж сердце ёкает, когда думаю, что снова тебя увижу,
это даже лучше, чем ночью гулять по Парижу.
Если не хочешь банджо,
то захвати свой старый, как смерть, рояль.
Это такая страна, Джон,
там совсем не нужна мораль:
ты играешь — жена излучает свет;
и ни войны, ни религии — нет.
Это не страшно — подай мне знак,
я пришлю за тобой упряжку
и несколько звёздных собак.
Их потом не догонишь
ни на самолёте, ни на корабле.
Ты понимаешь, Джонни,
эта страна не совсем на Земле.
Да, что-то вроде Клондайка:
добираться только на лайках,
работать, не покладая рук,
только климат мягче и вместо золота — звук.
Здесь много отличных ребят
и настоящего рок-н-ролла.
Не знаю, как насчёт Пола,
а Джордж скоро будет здесь.
Бросай свой Лондон
и его туманную спесь!
Как выйдешь на улицу,
крикни: “Довольно!” —
возникнет
возничий по имени Марк.
Сначала будет немного больно,
потом беспросветный мрак;
а через секунду ты будешь дома, Джон.
Начни с тональности до мажор…