Рассказ
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 6, 2011
Алексей КАРТАШОВ
АМЕРИКАНСКАЯ ТРАГЕДИЯ
Рассказ
Владику тогда только исполнилось четырнадцать.
На уроке физики в дверь класса постучали. Вошла директриса, а за ней следом тетка в шуршащем платье. Директриса тихонько объясняла что-то физику, тот обреченно кивал головой, поглядывая на недописанные уравнения на доске. Тетка хищно оглядывала класс, а потом, наконец, уставилась на Владика и сладким голосом сказала:
— Мальчик, можно тебя на минутку?
Владик несколько встревожился, прокрутил в голове последние дни — вроде ничего такого он не делал, — встал и подошел к доске, где все трое взрослых принялись его разглядывать. Потом незнакомая тетка направилась к двери, бросив ему:
— Идем со мной, это буквально на пять минут.
Лешка, сосед по парте, шепнул ему на прощание: “Ну, все, хана тебе”.
В коридоре тетка отошла к окну, повернулась и уставилась на Владика, так что ему даже стало неловко. Тетка как-то специально, очень пристально рассматривала его, попросила зачем-то повернуть голову и пройти до конца коридора и обратно. Владик пожал плечами и прошелся как можно более независимо. Потом она кивнула и спросила уже вполне деловым голосом:
— Как тебя зовут?
— Влад Зелинский.
— Знаменитая фамилия, — заметила тетка, и Владик подумал, что она не дура: мало кто знал про Зелинского. У них в классе только в прошлом году на химии все про него услышали. А взрослые химию не помнят.
— Так вот, Влад Зелинский. Хочешь сниматься в кино?
Тут в голове у Владика произошло странное: как будто кто-то щелкнул тумблером, стало немножко хуже слышно, словно в уши напихали ваты. Ему даже показалось, что он во сне, но не страшном. Просто все вокруг как-то сдвинулось и торчало непривычными углами.
Тетка смотрела выжидательно, и Владик сквозь вату начал отвечать:
— А что за кино?
— Кино об одном классе, в английской спецшколе, — терпеливо объяснила тетка. — Режиссера ты точно знаешь, он снимал “Вторник и так далее”. Попробуем тебя, если хочешь.
— А почему только меня одного? Можно же сразу класс взять, — предложил Владик.
Тетка засмеялась:
— Вот когда будешь режиссером, так и сделаешь, а мы каждого героя подбираем отдельно. Согласен?
Владик кивнул, как загипнотизированный, и тетка полезла в сумочку. Достала карточку, на которой было напечатано на машинке несколько строчек, и начала объяснять, тыча ярким ногтем:
— Это адрес. Доедешь до метро ВДНХ, сядешь вот на этот автобус, проедешь три остановки до телецентра. Подойдешь к главному входу и скажешь — на пробу. Вот название фильма. Тебя проводят. Меня зовут Эльвира Дмитриевна, можно просто Эльвира, вот это мой телефон, рабочий. Смотри, не опаздывай — в пятницу, в три!
— У нас до двух десяти уроки, — встревожился Владик. Но тетка только махнула рукой:
— Я обо всем договорюсь. Уйдешь пораньше. Давай, ждем тебя. Успехов, кинозвезда! — потрепала его по щеке и ушла, не оборачиваясь, очень громко стуча каблуками. От руки остался запах каких-то странных духов.
Владик решил уже не возвращаться в класс — до перемены было минут пять. Сел на подоконник и попытался осознать, что же это такое происходит. Вокруг, кстати, все понемногу возвращалось к привычному виду. Зато смысла стало побольше.
“Вторник” он, конечно, смотрел, три раза. Это же о них, причем без всяких обычных соплей. А что за роль, интересно? Да он бы что угодно сыграл в таком фильме, как “Вторник”!
Тут еще Владик вспомнил девочку из соседней школы, из 9-го “А”, которая играла в “Городской Белоснежке”. Она сразу стала звездой, даже он несколько дней околачивался в скверике между школами, чтобы посмотреть на нее после уроков. “Мне этих глупостей не нужно”, — одернул себя Владик, но как-то неуверенно.
С уроков можно будет уходить — это тоже плюс. Математикой и физикой он и так сам занимается, а по остальным предметам вообще на уроки ходить — только время тратить. Нет, ребята, это классно! — ему уже не сиделось, и он соскочил с подоконника. Тут зазвенел звонок, а через секунду в коридор выбежал друг Лешка, а за ним и все остальные.
Тут, надо сказать, Владик сообразил, что болтать пока особо не стоит. Отговорился какой-то ерундой — мол, тетка из Дворца пионеров, спрашивала, не хочет ли он участвовать в торжественном утреннике. Народ мгновенно потерял интерес и все отправились скорее во двор, доигрывать футбольный матч. Уроки были перерывами, а перемены — таймами, так что терять время было никак нельзя.
* * *
Телецентр оказался зданием довольно внушительным. Раньше Владик видел его только в заставке к программе “Время”, и он казался совсем низеньким, но он не учел, какого офигенного размера сама башня. Автобус ехал от метро минут десять, и она все росла, росла, пока от нее не остались только ноги, между которыми вполне бы влезло здание школы — остальное из окна было не видно и уходило куда-то вверх.
Владик поднялся по ступенькам, ожидая увидеть дедушку-вахтера, но за стеклянной дверью стояли двое молодых мужиков довольно противного вида, вроде гестаповцев. Один из них позвонил куда-то, а потом не спускал с Владика глаз, пока не подошла знакомая уже Эльвира и не забрала его с собой. В этот раз она была в комбинезоне с кучей карманов и выглядела гораздо симпатичнее.
Оказалось, что спешил он зря: после лифта и бесконечного коридора они зашли в громадную захламленную комнату, и там Эльвира оставила его чуть ли не на час — только сказала, где туалет. Владик обошел всю комнату, ничего особо интересного в ней не нашел, сел в углу в кожаное кресло и так и сидел, читал учебник физики. Наконец, дверь распахнулась и вошел седоватый мужик с умным лицом, а за ним еще толпа галдящего телевизионного народа и двое ребят — примерно того же возраста, что и Владик. И еще — девчонка, красивая, темноволосая. Владик с облегчением увидел сзади Эльвиру.
— Так, это Горский? — вопросил мужик, уставясь на Владика, который встал и не знал, куда положить портфель и книжку. — А поворотись-ка, сынку! — и показал рукой, как именно.
— Зелинский, — набравшись храбрости, поправил его Владик, а мужик захохотал:
— Забудь, забудь, друг мой. Вживайся в роль! — тут Владик понял, что это фамилия персонажа, и покорно повернулся.
— Так. Фактура правильная, и морда, вроде, умная. Может, слишком, — заметил мужик, а Эльвира сказала ему укоризненно:
— Виктор Ильич, ну на класс же старше, и школа, сами знаете, какая.
— Знаю, все знаю. Давайте вот что: возьмите его и вот Кузьмина, и попробуйте пару кусочков.
Дальше было трудно, но интересно: наконец перешли к делу. Они вышли в соседнюю комнату и закрыли за собой плотно дверь, — звук там, кстати, был везде очень странный — эха не было, из-за дверей и из-за стен ничего не доносилось, и опять возникало ощущение, будто в ушах вата. Эльвира быстро рассказала, кто что делает, и Владик со вторым парнишкой (конечно, таким же Кузьминым, какой Владик был Горский) начали разыгрывать дурацкую сценку. Владик встречал Кузьмина на улице, радовался и спрашивал, что это он не пришел в школу, а Кузьмин огрызался и говорил, что Горский сорвал ему важное дело своими неуместными приветствиями. Владик пытался выяснить, а что вообще происходит в этой сцене, но Эльвира твердо сказала:
— Вот когда вас возьмут на роль, все прочитаете. Двадцать раз, наизусть будете учить, чтобы ночью разбудить — оттарабанили! А сейчас играем, что я велю. Это этюд.
Она дергала Владика каждую секунду, Кузьмина, правда, тоже.
— Идешь по улице, просто гуляешь, — что ты такой скованный? Так, а теперь ты обрадовался, неужели не понятно? А я не вижу! Ты что, так радуешься? Распрямись! Екалэмэнэ, это твой друг, что ты как вареная рыба! — потом начинала издеваться над вторым актером. Через полчаса Владику хотелось уже только убежать, но неожиданно Эльвира хлопнула в ладоши и сказала:
— Так, ребята! Отлично, все идет нормально. Отдыхайте десять минут, а я позову Ланского, еще раз с ним прогоним.
Ланский — это была фамилия Виктора Ильича. Оказалось, он еще не режиссер, а только помощник. Он заставил Кузьмина играть еще одну сценку с девочкой, которую называли по сценарию Алиева, потом опять сцену с Владиком, немного поругался, но остался доволен.
— Так, молодые люди! — сказал он, наконец. — Встречаемся в следующий раз… — тут он вытащил из заднего кармана новенький кожаный блокнот, полистал, потом махнул рукой. — Все в разное время, всем позвоню. На сегодня свободны!
У выходных дверей оказалось, что выйти просто так тоже нельзя, нужен пропуск. Прибежал встрепанный молодой человек, принес бумажку, и, наконец, их выпустили на улицу. Там уже совсем стемнело, и от мороза пощипывало в носу.
— Дойдем до метро? — предложил Кузьмин. Алиева сказала — поздно, а Владик с удовольствием согласился.
Кузьмина звали Коля, или Ник, он так попросил. Его нашли как раз во Дворце пионеров, в шахматном кружке.
— Тебя тоже Эльвира изловила? — спросил он. — А у нас интересно было: она зашла, собрала всех, и спросила: кто у вас самый хитрый? Все заржали и показали на меня.
— А ты роль свою знаешь?
— Более-менее. Я же здесь уже второй раз, — объяснил Ник. — Я буду фарцовщиком. Ну, знаешь, у иностранцев выменивать жвачку, сигареты, значки. А тебе буду мозги пудрить.
Владику такая идея показалась странной, у него были друзья-фарцовщики, и не этим они занимались. Но со сценарием не поспоришь. В конце концов, в фильме все на год младше. Они еще обсудили — зачем это нужно, набирать актеров старше, чем по роли, но не решили, а тут уже дошли до метро и простились.
* * *
Родители отнеслись к новому занятию без особого энтузиазма. Мама так и сказала — потеря времени, у тебя экзамены в этом году, потом последние два года перед институтом. Она долго его пилила, и в конце концов Владика поддержал папа:
— Это же интересно! Всякий опыт полезен, ты что, мать.
В школе Владик ничего не говорил, даже Лешке, и классную попросил тоже молчать. Наверное, он был все-таки суеверным: расскажешь — и сорвется все.
В телецентре теперь он бывал каждую неделю. Снова играли кусочки, знакомились с другими ребятами. Алиева была не каждый раз, и Владик понял, что первым делом, придя, он ищет глазами ее. Скоро он уже помнил про нее все — наклон головы, чуть хрипловатый голос, припухшие веки, а особенно — жесты. Например, когда она поднимала руку, поправляла волосы и на секунду замирала, как будто уснув.
Удалось им и почитать сценарий — не весь, а примерно половину. Один из героев приносил в школу письмо, которое якобы прислали ему из Америки тамошние пионеры. Хорошая история, но имена он взял из “Американской трагедии” Драйзера. Владик пробовал их на вкус — Клайд Гриффитс, Сондра Финчли… Книгу он пока не читал, но у родителей на полке она стояла. Что было по сценарию дальше, тоже оставалось неизвестным.
Ему не очень нравилась роль Горского, туповатый он был какой-то, но спорить с режиссером было бесполезно. Еще его смущало, что он играл с тремя разными Кузьмиными. Значит, по логике, думал Владик, и Горских должно быть больше одного? После одной репетиции они снова шли к метро. Уже пахло весной, почти начались каникулы, и на асфальте в темноте отсвечивали лужи. Он поделился с Ником сомнениями, и тот подтвердил:
— Я играл с другим Горским. Но он, по-моему, не годится — придурок какой-то. Не бойся, роль у тебя в кармане!
“Интересно, — подумал Владик, — а за себя он совсем что ли не беспокоится?” Но решил не спрашивать.
Зато ему пришел в голову другой вопрос:
— Слушай, Ник! А тебе не кажется странным, что Кузьминых — три, и ты только один из них?
Ник задумался, а Алиева, которая пошла в этот раз с ними, ответила:
— Мне кажется. И давно. Я вообще часто думаю — может, нас тоже кто-то играет?
— Ага, и все время разные люди. От этого все наши несчастья! — сообразил Ник. Дальше Ник свел разговор к каким-то глупым шуткам, и Владик заметил, уже не первый раз, что его это раздражает. Правда, скоро Ник с ними простился, а Владик с Алиевой прошли еще до “Щербаковской”, никуда не спеша, и долго говорили, перескакивая с темы на тему и фантазируя. Уже в метро Владик, наконец, решился и попросил номер телефона. Заодно он и узнал, что на самом деле ее фамилия Ланцберг. Что Маша, он уже знал.
— Как “Физика” Ландсберга? — спросил он, но оказалось, что пишется по-другому. “Ланцберг через “ц”, как бард”, — объяснила Маша, а поскольку Владик такого не знал, обещала дать пленку переписать. Ей уже надо было переходить на кольцевую, она сунула ему прохладную ладошку и выскочила из вагона.
Владик ехал дальше, смотрел за окно в черноту и вспоминал про Машу. Он последние два дня смотрел, как она играет в своих сценках, слушал ее голос, а в перерывах смотрел на нее украдкой и радовался, когда она к нему обращалась. Когда Владик проехал свою станцию и очнулся на конечной, он понял, что опять влюбился.
Его немножко знобило. Когда он вышел на улицу и вдохнул запах мокрого асфальта, то решил, что счастлив. Только Маше позвонить вечером так и не решился. Но теперь хоть был повод!
* * *
На каникулы назначили последний просмотр перед съемками. В этот раз все было очень серьезно. Приехали сценарист и главный режиссер, которого Владик видел до того только один раз. Владик пришел раньше срока, но народа уже было много. Эльвира обрадовалась:
— А, хорошо, что ты уже тут! Пошли в гримерную!
Гример, немолодой дядька, усадил его в кресло вроде парикмахерского, накинул на плечи простыню и долго ходил вокруг, рассматривал, трогал волосы. Владик уже привык к таким осмотрам и не стеснялся, принимал как необходимое зло. Потом гример начал накладывать пудру, слой за слоем, подводить брови и вообще раскрашивал его, как индейца перед битвой с бледнолицыми. Свет был очень яркий и грел довольно сильно.
— Придется потерпеть, — утешал Владика мучитель. — Это еще что, вот станешь профессиональным актером — часами будешь сидеть. У тебя сейчас грим простой, а представь — кровь наносить, или шрамы?
Почему-то слова гримера его успокоили. Естественно, будет! Но и правда сил уже нет сидеть.
— А зачем столько краски?
— Пленка видит по-другому, — коротко объяснил гример. — Если снимать как есть — будет вместо лица плоский блин. Оно нам нужно?
Наконец, пришла Эльвира, спросила — готово? Гример отвечал:
— Вроде да. Молодой человек, посмотритесь-ка в зеркало!
Владик посмотрел и не узнал себя. Черты не изменились, но это был не он, а какой-то другой человек, и не очень приятный.
— Пошли, пора! — скомандовала Эльвира. В студии жарко горели софиты, на полу валялись отработанные графитовые стержни, и она предупредила: — Под ноги смотри. Лучше сядь в сторонке и глаза закрой. А то слезы потекут, грим испортишь.
В конце концов они отыграли две сценки, где участвовал Владик. Очень долго снимали сцену с учителем — известным артистом, он пару раз уже заходил. Его все знали по роли Мышкина, и Ник с Владиком между собой называли его Идиотом.
В перерывах с Владиком поговорили все — и сценарист, и главреж, все улыбались и расспрашивали о жизни. Он устал, уже даже сердце не колотилось от волнения, хотелось только сесть в уголке и закрыть глаза. Наконец, главреж хлопнул в ладоши:
— Снято! Все, последний эпизод на сегодня. Дети, есть хотите?
Притащили бутербродов из буфета и пепси-колу. Ник прихватил бутылку с собой, объяснив: “Я же фарцовщик, мне положено!” Никто с ним не спорил. Главреж вызвал водителя, отдал ему подписанный пропуск и велел всех развезти по домам. “Не забудьте, тридцатого марта всем позвоним!” — сказал он на прощание.
На борту у “рафика” смутно белела в темноте надпись “Телевидение”. Ехали они долго, и последними остались Владик и Маша.
С Машей как-то все было непонятно. После того разговора она снова перестала обращать на Владика внимание. То есть, здоровалась приветливо, задавала пару вопросов и отворачивалась. Владик утешал себя: мы же пришли работать, она волнуется, у нее своих забот хватает. Но все равно в животе появлялся неприятный холодок.
А сейчас они сидели напротив друг друга в темной машине и молчали. Владик понимал, что надо хоть что-то сказать, но с каждой секундой было все страшнее и страшнее. Вдруг Маша нетерпеливо вздохнула и сама спросила:
— Горский! Ты знаешь, что такое “ice breaker”?
Маша и Ник были из английских школ и слегка выпендривались. Правда, Владик тоже привык хвастаться своей матшколой, да и английский знал прилично. Ни в коем случае нельзя было ударить в грязь лицом, и он как можно небрежнее ответил:
— Да, конечно. “Ледокол”. А почему ты спрашиваешь?
— Так просто, — ответила Маша как будто с досадой. — Мне уже скоро выходить.
— Можно я тебе завтра позвоню? — наконец, решился Владик.
— Да зачем, мы же скоро увидимся, — ответила Маша. Водитель подрулил к большому дому на проспекте, и Маша вышла, а в дверях задержалась на секунду и сказала:
— А слово ты все-таки посмотри в словаре.
Водитель тронулся и ехал дальше не спеша, сочувственно поглядывая на Владика в зеркальце. Потом предложил:
— Перелезай на переднее сиденье.
— Да, — очнулся Владик, на ходу пробрался между двух сидений, плюхнулся и уставился на мокрую дорогу с оранжевыми пятнами света. Скоро они сменились синими, водитель прибавил скорость и заговорил:
— Красивая девчонка, правда?
— Да, — признал Владик. Ему и самому хотелось поговорить о Маше.
— Только мне кажется, — продолжал водитель, — что она ненастоящая.
— Как это так? — ощетинился Владик.
— Понимаешь, как будто кто-то ее играет. Вот надо было тебе вопрос этот дурацкий задать, она паузу выдержала и спросила. Ты не сумел ответить — она снова замолчала.
— Что значит — “не сумел”?
— Потому что “ice breaker” — это вовсе не ледокол. Ну, то есть, ледокол тоже, но она другое имела в виду. Это фраза, которую говорят, чтобы начать разговор. Чтобы лед сломать, понимаешь? Я тебе хотел подсказать, но как?
— И зачем она это спросила? — Владик чувствовал, как у него загораются под шапочкой уши.
— Я не знаю, — честно ответил водитель. — Может, из стервозности. А может, и правда хотела, чтобы ты хоть что-то сказал. Ну, или инстинктивно. Я же тебе объясняю — она еще пока ненастоящая. Вот через несколько лет будет понятно. А пока она играет разные роли и смотрит, как себя в них чувствует. Это нормально, только вот таким, как ты, может быть от этих игр нехорошо.
Владик соображал уже не очень и отвечал как-то невпопад, так что водитель замолчал, а вскоре они подрулили к дому в глубине квартала. Соседка с удивлением смотрела, как Владик вылезает из рафика с надписью “Телевидение” на борту, но ничего не спросила. И хорошо сделала, потому что настроения говорить у него не было совсем.
* * *
Он просидел дома, у телефона, весь день тридцатого и весь следующий день, уже с ощущением катастрофы. Мама ничего не говорила, в булочную его не посылала, только вздыхала и иногда предлагала поесть.
Первого апреля пришлось пойти в школу, и в этот день он звонить Эльвире не стал — еще нарвешься на шутника. Второго, вернувшись домой, он набрал номер с карточки. Подошел кто-то незнакомый.
— Ее больше нет. Они переехали в павильон, — объяснил голос.
— Почему? — глупо спросил Владик.
— Ну, сегодня же первый съемочный день! Ладно, что передать, если увижу?
— Спасибо, ничего, — ответил Владик, чувствуя, как он весь изнутри оледенел.
Когда через неделю он, наконец, собрался с духом позвонить Маше, ответил уверенный низкий мужской голос.
— Кто ее спрашивает?
Владик не знал, что ответить. Товарищ по съемкам? Но это глупо, его же не взяли. Имени его там, на другом конце провода, не знают. Он откашлялся и ответил:
— Да неважно. А когда она будет?
— Молодой человек, — ответил голос, — вы дурно воспитаны. Обучитесь правилам хорошего тона, в жизни пригодится, а сюда больше не звоните.
Владик бросил трубку, будто это была змея, и сидел в полном остолбенении. “Застрелиться только”, — проехала через голову, справа налево, идиотская мысль.
В дверь деликатно постучали и заглянул папа. Собственно, больше и некому было — мама уехала на два дня, сестра была в театре с поклонником.
— Влад, ты в порядке? Мне телефон нужен. Погоди-ка, дружок, что с тобой такое?
Владик помотал головой, ответил отрывисто: “Все нормально”, — но папа вошел и сел напротив.
— Ты извини, но я вижу, что нет. Расскажешь мне, что случилось?
— Да правда, все окей.
Папа вздохнул, достал из кармана сигарету, щелкнул зажигалкой:
— Переживаешь из-за кино?
— Ну а ты бы не переживал?
— Я бы тоже. И дед твой тоже. Ты знаешь, что он хотел поступать в труппу к Немировичу-Данченко? А его отец ему сказал — прокляну.
— Нет, не знал. Ты не рассказывал.
— Наверное, к слову не пришлось. Он мне рассказывал еще до войны. И знаешь, какой аргумент его убедил?
— Какой?
— Что только очень великий артист — хозяин себе. А остальные делают то, что им велят. И это на всю жизнь, и это единственная специальность. Профессиональный артист ничего больше не умеет, только играть.
Владик молчал. Папа его не убедил, но возразить было трудно.
— А в твоем случае… ты же не артист по призванию. Знаешь, если бы ты с младенчества тянулся к лицедейству, сам бы ставил спектакли, перед друзьями играл — это бы другое дело было. Тогда было бы очень обидно. Правда же?
Владик вздохнул.
— А роль тебе нравилась, или так себе?
— Честно — не очень.
— Ну, может, тогда и к лучшему, а? Или там еще что-то есть?
Он решился:
— Понимаешь, там есть одна девочка…
Папа стал совсем серьезным, присвистнул. Поколебался, оглянулся и спросил:
— Сигарету хочешь? Я маме не скажу. Да знаю я, что ты покуриваешь, конспиратор.
Не отказываться же было. Владик взял сигарету.
Когда папа дослушал, он помолчал, собираясь с мыслями, потом заговорил, старательно подбирая слова:
— Честно тебе скажу — ситуация тяжелая. Смотри: во-первых, вы очень мало знакомы. Во-вторых, она сейчас занята выше головы, и каждый день новые впечатления. Пока вы вместе ждали решения, вы и были вместе. А теперь дороги разошлись.
— И что, больше… не пытаться звонить?
— Попробуй, конечно, — сказал папа с сомнением. Помолчал и спросил: — Она красивая?
— Да! — сказал Владик с жаром и тут же сам смутился.
— Тогда попробуй. Только будь готов вежливо поговорить, если не она подойдет. Что ты как дикий — надо же сначала представиться, вежливо попросить Машу. Учишь тебя, учишь…
— Я растерялся!
— Репетируй! У тебя есть шансы. Но знаешь что, я тебе хочу поставить одну песню. Пойдем, послушаем?
— Пойдем, да, — Владик слегка приободрился.
У себя в комнате папа поставил пленку и нажал кнопку, только предупредил, что запись не идеальная. Через треск пробился голос, серьезный и простой, как про себя определил его Владик. Наконец он сосредоточился на песне:
Пойми, старик, ты безразличен ей давно,
Пойми, старик, она прощалась не с тобой,
Пойми, старик, ей абсолютно все равно,
Что шум приемника, что утренний прибой…
— Что это такое? — спросил он упавшим голосом.
— Просто о дороге. Хорошее, знаешь, лекарство. Это Ланцберг такой. Не слышал?
Владик встал.
— Папа, пойду я к себе, наверное. Не беспокойся, я в порядке.
— Иди, только вот еще о чем подумай: может, летом поедешь со мной в поле, на Чукотку? Документы надо оформлять уже сейчас.
Владик кивнул и поскорее вышел. Не хватало еще при папе расплакаться.
* * *
Влад слил пробу в бюкс, аккуратно притер крышку и выключил подсветку в бинокуляре. Списал цифры со счетчика в журнал, потянулся и откинулся в кресле. Пора покурить и подумать.
“Все страньше и страньше”, — сказал он сам себе на лестнице после первой затяжки. Дополнительный пик численности уже невозможно было игнорировать. Противное предчувствие наконец выросло в уверенность: все не по теории. Вот тут все идет гладко вниз, — казалось, до конца сезона никаких неожиданностей, а вот пошел расти второй пик. Третья станция подряд, десятки проб, надо будет еще посчитать достоверность, но интуицию не обманешь.
Шеф не помог. Выслушал, постукивая пальцами по столешнице, потом дотошно выспросил, как он считал численность, учитывал ли стадию, в конце концов, уверен ли он, что везде один вид калянуса. Влад было вскипел, но шеф сказал примиряюще: “Там несколько сот видов веслоногих, ты же не зоолог все-таки”. Нет, что от него зависело, было в порядке.
Шеф пожал плечами: “Влад, ты уже большой мальчик. Аспирант третьего года, ёлки, без пяти минут кандидат, а на Западе был бы доктором философии. Решай сам. Можно отделаться описанием. Материала для диссертации и без того достаточно. Напишешь, что вопрос требует дополнительного исследования, не ты первый будешь. Ну, или думай дальше. Посмотри вертикальное распределение, подними старые материалы, там много неопубликованного. Поговори, наконец, с гидрологами, с физиками — вдруг что проклюнется”.
Влад думал долго и понял, что план придется менять. Если делать все как следует, в срок он не защитится. И гарантий никаких нет — можно остаться с теми же вопросами, только потратив лишние полгода.
Шеф опять ничего не посоветовал. Ставку старлаба, правда, обещал, и сказал только — удачи, но помни, что ты этого сам хотел.
И вот теперь он считает старые пробы, семилетней давности, до которых когда-то не дошли руки. Все провоняло формалином, рачки выцвели, усы пообломались… в отпуск он никуда не поехал — печально!
Ладно, грех жаловаться. Вон у людей 24 дня отпуска, а они два месяца провели в океане. Рейс без заходов, но зато пересекли тропик Рака, получали “тропическое довольствие” — полбутылки венгерского вина “Мурфатлар” в день на рыло. Конечно, никто его не пил каждый день: прятали в каютах, а на длинных переходах устраивали вечеринки. Начальство делало вид, что не в курсе. Видели издалека Большой остров на Гавайях. Шкура обгорела и облезла, и наконец покрылась настоящим морским загаром. Попали в настоящий шторм (тут Влад без удовольствия вспомнил, как блевал за борт, пристегнувшись к леерам). Москва казалась после возвращения серой и ненастоящей — то ли дело Владивосток. И фамильярное название города, “Владик”, ему тоже понравилось…
На Гавайи, конечно, хотелось. Влад вздохнул, снова вспомнил, как он читал “Американскую трагедию”.
Как раз вышел тот самый фильм. Он колебался до последнего момента, смотреть или не смотреть. Все-таки решился, из простых соображений: не посмотришь — потом будешь себя грызть. Оказалось, правда — роль его была так себе, ничего не вытянешь. Ник играл неплохо. А на Машу он спокойно смотреть не мог.
Чтобы прийти в себя, взял с полки у родителей “Американскую трагедию” и совсем расквасился, с тоской узнавая себя в главном герое, Клайде Гриффитсе. Буквально всё было “его”: и тайные желания, и стеснительность, и хвастливость, и желание попасть в круг, куда не берут. Единственная разница — с девушками у Клайда было получше, и вначале это его вдохновило. К концу книги, правда, Владик перестал завидовать герою — с ужасом читал, как тот топит беременную подругу в озере, представлял себя на электрическом стуле. Но в Америку попасть, посмотреть на все своими глазами, очень захотелось еще тогда.
Ладно, пора обратно на галеры. Тем более, одна идиотская идея у него появилась. Влад боялся загадывать, надо было еще кое-что посчитать.
Сидя за микроскопом, он вспомнил вчерашнее: был в гостях у однокурсника, и вдруг краем глаза поймал в телевизоре парня со странной внешностью. Вообще, друг Мишка телевизор как включал, приходя, так и не выключал до глубокой ночи — непонятно зачем. Нельзя же считать объяснением слова: “Я слушаю поток жизни”. Какая, к чертовой матери, жизнь — новости про очередного вождя? Или “А ну-ка, девушки”?
Вскоре кадр переключился и парень пропал, а Влад впал в ступор, пытаясь понять — что же его смутило, пока наконец не сообразил: да это же был он сам! Сначала ему стало смешно, а потом жутковато. Но к тому моменту они уже успели выпить пару рюмок, а тут Мишка открыл духовку с запеченной свиной ногой, и все тревоги улетучились.
Теперь Влад добросовестно старался вспомнить, что он заметил в странном персонаже. Получалось, что портретное сходство было, и заметное. Очки не такие как у него, помоднее. Бороды не было, но что борода, дело наживное, он, может, тоже сбреет — Ленка уже ворчит. А вот жесты, манера говорить — тут Влад ничего толком не мог сказать. То есть, конечно, он себя слышал в записи, магнитофонной, но звучало непохоже.
Передача была бессмысленная, какие-то местные новости. И, главное, Влад не мог вспомнить, о чем говорил этот дубль (так он его назвал про себя, с некоторой мстительностью). Речь текла так плавно, так журчала, что ни слова, ну вот буквально ни слова Влад не запомнил. Он еще посидел, пытаясь воскресить ощущение, но скоро понял — бесполезно. Нихиль. Нада.
“Ну и хрен с ним”, — резюмировал Влад про себя.
* * *
Так легко, однако, отделаться не удалось. Через несколько месяцев, уже после Нового года, Влада занесло в Медведково. Как-то он раньше про это место знал только из Высоцкого: “Ему ж ведь в Химки, а мне в Медведки!” — а тут попал и убедился: и правда, глухомань.
Влад брел вдоль какой-то грязной, по линейке проведенной улицы, даже проспекта, то ли Колымского, то ли Норильского, названия он не запомнил. Машины пролетали, обдавая ледяной водой из луж, и он в очередной раз поражался свинцовой бессмысленности родного пейзажа. Смеркалось, а фонари пока не зажигали — это правильно, экономика должна быть экономной. В сером свете Влад увидел на противоположной стороне кинотеатр “Заполярье” с рекламным щитом — он убеждал смотреть новое кино “Прощание с Камой”. Название особого желания посмотреть не вызывало, даже у тех, кто на Каме не бывал, так что создатели рекламы постарались вложиться в зрительный ряд. В центре, на фоне угрюмой серой реки, красовался главный герой, с положенной окладистой бородой и бескомпромиссным взглядом; на героя чуть снизу с целомудренным вожделением смотрела героиня в платке, — видимо, красавица, — а вокруг в художественном беспорядке были разбросаны менее проработанные второстепенные персонажи, причем, отрицательные были в более темной гамме. И вот на одного из них Влад и уставился в тяжелом недоумении.
Это опять был он, дубль. Художник, который писал этот шедевр, был, конечно, халтурщик, но когда он отвлекался от главных, идеологически выдержанных персонажей, в нем просыпался замечательный карикатурист. И себя Влад узнал сразу: смесь ехидства и наивности на физиономии, разночинская бородка, рассеянный взгляд.
Влад посмотрел налево, потом направо, и быстро перебежал дорогу. В нижней части плаката были мелким и уже вполне деловым шрифтом написаны даты и сеансы, но, увы, шедевра надо было подождать несколько дней. Влад несколько расстроился, но потом достал еженедельник и сделал пометку.
* * *
Фильм пришлось посмотреть два раза, во второй раз — только титры в начале, чтобы выяснить фамилию дубля. Персонаж был совершенно проходной и появлялся на три минуты, уже ближе к концу. Он нес полную ахинею, совершенно не укладывающуюся в стилистику фильма — может, и к лучшему. Главный герой с негодованием посылал дубля, правда, не договаривал: “А шел бы ты, — знаешь, куда?..” — и тот, пожав плечами, удалялся с видимым удовольствием. Это, кстати, Владу понравилось.
Фамилия была абсолютно незнакомой, видимо, редкой, и Влад долго расспрашивал знакомых, как бы невзначай, — а вы, мол, такого Федора Сургоева знаете? В конце концов пришлось плюнуть. Он даже посмотрел пару справочников, с тем же успехом, — и махнул рукой на неуловимого Джо.
Тем более что к этому времени он разгадал тайну проклятых калянусов. И ведь все части разгадки уже были известны! Знали и про обратные течения на глубине, и про вертикальные миграции. Не знали только, что хитрые рачки не просто так опускались вниз на несколько сот метров, они делали это для того, чтобы вернуться в продуктивную сытую зону и подразнить Влада вторым пиком численности. Гидрологи подтвердили, что течение есть, и вполне стабильное, удалось найти пробы по всей вертикали, до полукилометра, со скоплениями калянусов. Шеф хмыкал сначала, потом вспомнил, что сам предполагал когда-то такое, в конце концов одобрил диссертацию, и началось горячее время. Влад сидел каждый день до середины ночи, лихорадочно дописывал текст, таскал из вычислительного центра толстые пачки распечаток на бесконечной ленте, спал урывками, окончательно разругался с дурой Ленкой, ездил в Питер на предзащиту, потом печатал автореферат, все время успевал в последний момент, и наконец защитился. Потом он вспоминал это время и понимал, что если он когда и был безмятежно счастлив, то именно тогда.
Наутро после защиты он зачем-то включил “ящик для идиотов” и снова увидел себя — в этот раз уже сомнений быть не могло. Он сидел в студии, а ведущий жирным голосом сообщал ему:
— Дорогой Федор, спасибо, что поделились с нами. Я уверен, что у многих изменилось мнение о вашей профессии.
— Может, это и хорошо, — с неожиданной интонацией заметил Федор, и камера переключилась на ведущего, который принялся анонсировать программу на следующий месяц.
Влад, не очень еще хорошо соображая, смотрел на экран и думал: изменилось ли его мнение? Отхлебнув кофе, он понял, что да. Ему хотелось только одного: отдохнуть недельку и собираться в следующий рейс. Можно даже и не отдыхать.
Теперь-то можно было себе признаться: его все эти годы глодала изнутри упущенная когда-то возможность. Последний раз он вспоминал всю тогдашнюю историю перед рейсом, когда разбирал ящик со старыми бумагами и наткнулся на свой дневник. Читал с неловкостью, поражался гимназическим штампам, но до дрожи и провала в прошлое вспоминал свои тогдашние ощущения. И тогда же он подумал: как странно, вот и мне теперь могут завидовать мальчишки, а я никогда об этом не думал, и пошел на кафедру потому, что интересна была именно наука, а не прилагающиеся бантики.
Тут в дверь позвонили — это Бекицкий из их группы с женой, как вчера договаривались, пришел опохмеляться и доедать салатики после банкета. Он очень удобно жил в соседнем доме, с Владом они еще в школу ходили вместе. Влад влез в джинсы и побрел открывать: новая жизнь начиналась со скрипом, но неуклонно.
* * *
Влад аккуратно въехал между двух линий, заглушил мотор и открыл дверцу. Сразу охватила тишина. “Ну вот, наши три дня впереди”, — подумал он. Анна еще не приехала, он был здорово раньше времени, так что решил сходить на озеро.
Со стоянки его было не видно, надо было подняться по тропинке между сосен и перевалить через низкую гряду — а тут оно уже открывалось, сначала проблесками густого синего, а потом становилось видно, как оно тянется, изгибаясь берегами — и нигде ни одного человека, ни дымка, ни дома. В очередной раз он поразился, что стоит свернуть с хайвея и проехать еще несколько миль, по вполне, между прочим, приличной дороге — и оказываешься в этакой заповедной глуши. Большое Лосиное Озеро, надо же. Как в “Зверобое”, пожалуй. За пять лет в Америке он все еще не привык к этому. Слишком крепко сидели в голове вбитые образы урбанизированной, дымящей и чадящей Страны Желтого Дьявола.
Влад присел на округлый валун и закурил. Август заметно перевалил за середину, птицы уже почти отпели, зато черника усыпала все вокруг. И ведь никто не собирает! Он отщипнул несколько ближайших ягод, мелких и сладких, посмотрел на часы и пошел не спеша обратно.
Он снова и снова вспоминал недавнюю поездку в Москву. Жил он у родителей — они не молодели, увы. Повидался едва ли с половиной друзей, а потом сказал себе — хватит. Сколько можно оправдываться за отъезд, объяснять, что не одни идиоты живут в Америке, отказываться поехать “дня на три, погудеть” на дачу с девицами и шашлыками, отпираться от совместных предприятий, производящих воздух… Отвык он, если честно, от этого юношеского напора, и устал слушать одно и то же: “совсем ты скурвился в свой Америке”. С Васей и Бекицким зато посидели замечательно — вот кто не изменился, разве что повзрослели. Досидели, как в старое доброе время, до утра, и даже в магазин не бегали за добавкой, хотя Вася с гордостью говорил — у нас теперь в любое время и что угодно.
А за два дня до отъезда вдруг, неожиданно для самого себя, он набрал номер Маши. Запомнил ведь, надо же — точно как в дневнике писал, в 15 лет: “Остался номер, которого уже до конца жизни не забуду”. Маша подошла сама, неожиданно сразу его вспомнила — хотя они разговаривали последний раз после премьеры, двадцать лет назад. Тогда она прямо захлебывалась от счастья, даже согласилась с ним увидеться и пойти погулять, но потом сама позвонила, извинилась — не получается, родители увозят на дачу. А в этот раз разговор получился на удивление легко, и они встретились в каком-то, видимо, очень дорогом кафе за чашечкой кофе.
Маша не изменилась ничуть, и у него так же екнуло сердце, когда он ее увидел. Правда, сидела она в кафе одна, так что ошибки быть не могло. Обняла его за шею, чмокнула в щеку, потом отступила, рассматривала с любопытством и, видимо, осталась довольна.
Маша зря времени тоже не теряла — снялась еще в паре фильмов, потом пошла на журфак, и сейчас была совладельцем скандального светского журнала, который Владу неожиданно понравился. Они делились и хвастались прожитым, а Влад все вспоминал, как он смотрел на нее, осторожно, чтобы не встретиться взглядом, тогда на студии — как она читает учебник, иногда поправляя темные волосы, а они снова и снова падают. И в этот день он увидел тот же жест, не удержался и сказал Маше. Она засмеялась:
— Ну что ж ты хочешь! В пятнадцать лет человек уже совсем взрослый. Правда, может, у вас, мальчиков, это по-другому. Кстати, сейчас подойдет мой друг, хочу вас познакомить.
Влад было расстроился, но когда увидел друга, просто оцепенел и забыл свое расстройство. Тот подошел расхлябанной походкой и сунул Владу руку, не забыв ослепительно улыбнуться. Представился:
— Федор.
— Сургоев? — спросил Влад обреченно.
— О, Маша, ты слышала? Слух обо мне прошел по всей земле великой. А ты прибавку только обещаешь! — заметил Федор. Как-то оказалось, что он уже сидит за столиком и уплетает Машин вишневый пирог.
Влад запоздало и бессмысленно представился, все еще ошалело глядя на Федора, но тот благосклонно махнул свободной рукой, каким-то образом — третьей рукой, что ли? — придвигая Маше вырванные из блокнота страницы. Та впилась в них, и Влад понял, что присутствует на кухне профессионалов.
— Федор, как ты это делаешь, уму непостижимо, — только и сказала Маша, просканировав за минуту все три листочка. — Влад, мы уходим, нас ждут. Позвони завтра. Слушай, а вы, оказывается, похожи! — и обратилась к Федору: — Влад — мой старый друг, он сейчас в Гарварде. Правильно я говорю? — Влад не стал спорить, пусть будет Гарвард, не объяснять же детали.
— А я и не сомневался, — заметил Федор, встал, приобнял Влада и шепнул: — Надо нам поговорить, это же очень интересно! Позвони вечером! — сунул ему визитную карточку, развернулся и исчез: вот он был — и нет его.
— Правда, Влад, позвони! — Маша обняла его порывисто и крепко, но видно было, что мыслями она уже в другом месте.
Что говорить — и так понятно, что в оставшиеся сутки Влад набирал оба номера каждые полчаса и ничего больше не услышал. Его это не удивило — он и сам был порядочный раздолбай, так отчего же Федору быть другим? Главное, что он явно на своем месте.
* * *
Снова, как и всегда, радостно стукнуло в сердце — Анна уже прогуливалась у его старого “форда”, нетерпеливо поглядывая по сторонам. Он полюбовался ей, не выходя из леса, опять поразился тому, с какой грацией она делает все. Как кошка, подумал он в который раз.
Она встретила его какой-то веселой ерундой — принялась взахлеб рассказывать, как заблудилась по дороге и заехала в яблоневый сад, а хозяева показали дорогу и дали мешок яблок с собой. Влад прижал ее осторожно к себе, она затихла и долго стояла так, уткнувшись ему носом в плечо.
— Ты же сама мне сказала про это место, как же ты заблудилась? — поинтересовался он, когда они шли, взявшись за руки, по тропинке к озеру.
— А я здесь никогда не была, — призналась Анна. — На других озерах была, а здесь нет. Я тебе еще все покажу!
— Я посмотрел по карте, их тут сотни!
— Это не страшно. У нас же вся жизнь впереди.
— Ты скоро ко мне переезжаешь, может, мы в такую даль и не захотим ездить? — он дразнил ее, но с опаской, вдруг обидится.
— Ага, а ты только и мечтаешь сидеть на одном месте. Какой же ты врун!
— Ну, может, я тебе надоем, и ты меня бросишь?
Анна стала серьезной — у нее легко менялось настроение, и даже черты лица мгновенно становились другими.
— Мне кажется, что нет. Я тебя уже не встретила в России, потом здесь в первый год… Хватит. Хочу жить долго и счастливо, можно же для разнообразия?
Он сжал ее ладонь покрепче, тут тропинка вывернулась и они увидели впереди большой деревянный дом, с высоким крыльцом и террасой, с асимметричной башенкой, в двадцати шагах от озера.
— Вот! Это сюрприз, я же обещала! — радовалась Анна. — Ты знаешь, что это такое?
— Дом злой колдуньи, наверное? — предположил Влад.
— Не угадал. Это гостиница.
— А вон в той башенке мы будем жить?
— Нет, мы здесь вообще не будем жить, я сняла в другом месте, и я тебе сейчас объясню почему.
— Жалко, она мне нравится.
— Понимаешь, Влад… это ведь историческая гостиница.
— “В этой гостинице в 1910 году останавливался Тедди Рузвельт, когда охотился на медведей с рогатиной”, — Влад изобразил жизнерадостного экскурсовода.
— Почти угадал! Ты читал “Американскую трагедию”? Ну, Драйзера?
Влад молча кивнул, уставившись на дом.
— Так вот, она основана на подлинной истории. В 1908 году один молодой человек приехал сюда с девушкой и утопил ее.
Влад все молчал, потом коротко ответил:
— Да. Давай, и правда, не будем.
Они шли обратно, и Анна, вдруг остановившись посреди тропинки, развернула его лицом к себе:
— Что случилось?
Он глубоко вздохнул.
— Знаешь, сегодня наконец что-то сложилось. Или даже закончилось. Я вот и вслушиваюсь в себя — кажется, это хорошо.
— Расскажи, пожалуйста.
— Это долго рассказывать. Но! — он положил палец ей на губы, предупредив вопрос. — Но у нас же очень много времени! И я начну прямо сегодня. Обещаю.
Они шли дальше, пока, оглянувшись, Влад не увидел сплошную стену леса и ни проблеска синевы.