Рассказ
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 4, 2011
Марина КРАСУЛЯ
ОЗЕРО
Рассказ
Соленое озеро Иссык-Куль. Своенравное горное море, похожее на глаз монгола.
Летушко, ах, летушко! Каникулы, отпуск, и все такое…
Родителям — забота детей пристроить: кого на дачу томиться, кого в пионерлагерь маршировать, кого к бабке в деревню закаляться. А есть неприкаянные, такие, которых оставляют в городе вокруг дома шлындрать, пыль глотать.
Зато наша Рита-Маргарита — курортница. Вслушайтесь: “курорт” — слово роскошное, сытое, темпераментное, как rock-n-roll. Прелесть, а не слово! Повезло с родителями…
Она отдыхала в этом пансионате тысячу раз, лет с трех. Как июнь улыбнется: в “Золотые пески” поедешь? Ага! С мам-папой? Ага! А с бабушкой? Ага! А с дедом? И с теть Людой? Всегда!
В этой сказочной стране Курортии были у Ритки секретные места. Дальняя запущенная аллея, чтоб вечерами бродить по ней туда-сюда… и пугаться. Чугунная скамейка в летнем кинотеатре, самая последняя, чтоб на спинке сидеть и хохотать вовсю…
Стихийный базарчик в десяти метрах от забора. Бабульки на крашеных табуретах рассядутся и ну шуршать-препираться: “Не так сидиш-шь! Не так свистиш-шь!..” Перед собой газеты на траву расстелют и товар хворостинами обмахивают, мух гоняют. Вот вяленый чебак кучками, приятно грызть его со сладким компотом. Вот, пожалуйте, черешня парами на голую ветку подвешена внахлест. На одном конце листья метелкой, чтоб “пирамида-гроздь” не соскользнула. Мода такая: снял росистую “сережку”, съел, следующую тяни… И малина гигантская в пол-литровых банках — размером с грецкий орех… Как не приврать чуток? Честное слово, здоровенная, и лохматая притом, ворсистая… Молоко парное: хочешь коровье, хочешь козье. А хочешь — кумыс… Наливают в твою кружку половником из эмалированного ведра. Оно жирное, сладкое, струйка так и тянется, не дрогнув…
Но самое важное — Озеро.
Главной ее тайной была личная пещера среди скал на берегу. Казалось, природа намыла расщелину специально для нее. Грот, не грот — закуток, от чужих глаз спрятанный, чтоб древнюю воду слушать… А вода и взаправду очень странная. Со дна то там, то сям ключи ледяные бьют. А попробуй шагов пять отойди — бурлят горячие радоновые источники. У поверхности жидкость смешивается равномерно, купаться одно удовольствие, а нырни глубже — температура разная: то мерзко-холодная, то пугающе-теплая. Водица до того прозрачная, будто и нет ее вовсе. Протяни ладонь — гладь зеркалит, отражает все подробности, каждый бугорок, каждую бороздку — хоть гадай. И тень четкая: скрути фигу — фига темным пятном на дно ляжет.
Вода на вкус чуть подсоленная, язык не щиплет, не то что в Черном иль, того хуже, в Желтом море… И еще: озеро дышит будто и шепчет без конца. А чего — не разобрать. Никому не разобрать. Только Ритонька одна все слышала, все понимала. Совета просила, не стесняясь. Радостью делилась, обиды топила. Возьмет камень, нашепчет горе девичье и зашвырнет в глубину. Булькнет обида — и нет ее…
Маргаритка больше всего на свете любила плавать. Научилась года в четыре. Мама с папой встали в воду по грудь напротив друг дружки и давай запускать юный “кораблик”. А малышка шепотом:
— Водичка, водичка, Иссыккульчик мой, деж-жи клепко-клепко, а то я чё-та топ-юсь сопсем.
Раз! два-с! три-с! — изловчилась и перевернулась на спину. Удобно-о… будто кто руки надежно подставил… Не барахталась, сразу поплыла… Тогда впервые и почувствовала: озеро — дружок. Ни капельки не страшно… Короче, научилась в мгновение ока. Не по-собачьи, как все нормальные дети, а будто калан или нерпа. Ляжет горизонтально навытяжку, стопами, как лопастями моторчик: плю-плю-плю-плю. А руки-лапки спокойно на пузе пристроит… В воду только задом наперед заходила. Не любила живот первым мочить, почему-то ей так холоднее казалось…
Много чего разного случалось с ней в том Доме беззаботного отдыха.
Споткнулась раз на гравии, да так, что в коленку овальный, как рисинка, камушек забился, в самую мякоть. Его на живую выколупывала тетка незнакомая… рейсфедером… Девочка целый час терпела… А он, подлец, вертелся-извивался — у-у, глист недобитый. Только подцепят — бац! — опять сорвался. Ритка правую кисть до крови закусила, глаза зажмурила до белых звездочек, представила, будто немцы ее в плен взяли и про маму с папой выпытывают.
Тетка страшно удивилась:
— Ты почему не ревешь?
— Потому что… я женчина тепеливая.
Хромала гордая. Еще бы, ни звука не проронила!
Тетка та наказала колено не мочить, но девочка по-другому решила. Доплелась до пещерки, бинт размотала и опустила ногу в озеро:
— Пивет, вода! Вот какой уж-жас, гляди… Давай, спасай уже, а то больно. Ну…
И вода услышала, приласкала. Боль утихла, отек спал…
Ой, чуть не забыла рассказать! Случай один был страшенный. Ритке в ту пору лет двенадцать было.
Дело к вечеру. Старик-киргиз, фотограф из местных, привязал уставшего ослика к столбу на пляже, сам в чайхану подался… Ослик каждый час, как по расписанию, вопил на всю округу: и-а, и-а!.. Положено у них так.
Переростки то ли пивка тяпнули, то ли покурили чего запрещенного — не знаю. Короче, давай веселиться-глумиться. Спокойно не купалось, окаянным. Сперва в “старика” палками тыкали, потом осмелели: разбегаются и со всей дури пинка ему в бок. Тот глаза выпучил: что за напасть? То присядет, то к забору жмется… А эти еще и соревнование устроили: кто громче свистнет в ослиное ухо. Бедолага трясся, башкой мотал, обделался от страха и боли.
Ритка держалась-держалась и не вытерпела:
— Парни, остановитесь! Вы чё, сдурели?
В ответ камни полетели.
— Прекращайте, дураки дурацкие!
Попыталась оттащить хулиганов, растолкать, одна на шестерых кинулась. Ну и получила тут же. Здоровяк развернулся и вдарил по курносому носу. Ритка отлетела в траву, умывшись красным. Села, подобрала сломанные очки и процедила сквозь зубы:
— Чтоб тебя, гада, озеро мое наказало!
И озеро мгновенно оскалилось бугристой волной и гавкнуло на песок. В этот момент бугай-обидчик совал ишаку-бедняге “козу-базу” прямо в нос. Животное взбрыкнуло и — хряп! — откусило балбесу указательный палец по самый корешок…
А то, было дело, поехали семьей окрестностями любоваться. Вот ущелье Чон-Кой-Суу, к примеру. На самой верхотуре царство тянь-шаньских елей. Там их видимо-невидимо. Стоят гордо, как эмиры бухарские, независимые и неприступные. Скалами да ледниками от бродяг отгороженные. А снизу на них заглядываются породистые девы-облепихи с любовью и благоговением, как гигантский гарем. Еще ниже заискивают униженно подранки: барбарис, шиповник, тал… И куда ни встань, как ни повернись — Иссык-Куль зеркалом…
Вообще места эти непростые, много тайн великих скрывают. Неподалеку от пристани на дне останки древнего городища отыскались. Похоже, Иссык-Куль проглотил чьи-то радости и беды. Археологи на берегу копошатся-возятся. Лица серьезные, но водкой разит. Может, на клады подводные надеются?..
В Караколе гуляли по парку-заповеднику, где Пржевальский упокоился. Человечище был! Лазил, где надо и не надо, искал чего-то, а вот нашел ли? Разглядела Рита в музее чучело лошади — ну, той, именной, — не вдохновило. Осел какой-то кривоногий, облезлый. И чего столько шуму?..
Термальные источники посетили. Бурлят грозные в ущелье Арашан, а рядом семь маренно-ледниковых озер. Представьте-ка, ну? Впечатляет?.. И водопады, водопады, водопады… Целый каскад! Кулдурек название. Сплошной сверкающий поток! А вокруг альпийские луга ароматами дышат. Красотень — глаза слепит! Примулы медовые, астры-карлики, ромашки-растрепы, серебряные звезды эдельвейса, тюльпаны пестрые без счету, тролиусы, куда ни глянь, похожие на патлатые яичные желтки, анемоны-девственницы, в белое наряженные. Склоны будто коврами персидскими покрыты… Эх! Раздеться бы догола и покатить по склону, чтоб росой, пыльцой, лепестками все тело и душу залепило. А потом вскарабкаться на самый верх и заглянуть в озерную глубину, в зрачок монгольскому глазу, и понять все до донышка… И встать у обрыва, подставить наготу свою ветру гор да как гаркнуть! Чтобы эхо оторопело сперва, а потом стонало полчаса: а… а… а…
Местные рассказывали, будто водятся в тех местах козероги, козлы такие ладные с рогами-ятаганами. Снежные барсы будто на каждом шагу таятся, овец воруют, и медведи безобразничают… Может, врали? Ритка верила. И испугалась однажды огромного наглого грифа. Да и беркуты нет-нет над санаторием кружили. То ли охраняли, то ли предупреждали…
И влюбилась наша девонька в первый раз на золотом пляже. А кто б не влюбился? Волны васильковые, солнце-одуванчик, облака — чистый хлопок. И парень незнакомый, смуглый, зеленоглазый, замок из песка лепит. Песню мурлычет под нос, ни на кого внимания не обращает.
Новенький, выяснилось, Артемом зовут.
И-их! Сланцы в разные стороны… И помчались по песку в догонялки… По ходу скинули в песок — она сарафан, он шорты.
Девушка крикнула:
— Не поймаешь! — вбежала задом наперед в родную воду, не глядя, и заплюмкала, как байдарка, по привычке.
А он — с разбегу в заныр и под водой торпедою за ней. Не смотрите, что очкарик и с виду хлипкий — ловкач оказался, тренированный притом. Стремительно рванул и догнал без проблем.
Потом учил ее играть на гитаре, рисовать восточный орнамент на мокром песке ракушкой, мастерить из цветков мальвы забавные клоунские носы.
Она ему и аллею свою показала, и скамейку, и грот. И губы подставила…
На ночное купание пошли, как заговорщики.
Остановилась, потянула руку к его лицу, он — к ее… На ситцево-шелковую горку, сложенную из сброшенной одежды, последними легли две пары очков, зацепились дужками, будто обнялись. Вот теперь они абсолютно голые. Близорукие, беззащитные, словно новорожденные.
В оптических стеклышках многократно бликанул астенический месяц. Ступили в воду, держась за руки. Вроде решились — да! — именно сегодня, именно сейчас… Но вдруг замерли… отшатнулись друг от друга… смутились, растерялись… задергались, как попавшие в сети чебаки.
Мудрая вечная вода успокоила, укрепила. Само озеро подсказало: нет стыда, нет греха, есть только любовь!
И тогда Тема и Рита, как два молодых дельфина, без страха и сомнения устремились от берега далеко-далеко. Словно на всей планете остались только два живых существа: он и она. Остального просто не существует. Можно мчаться по водной глади, можно кружиться в безмолвном влажном вальсе. Нырок — и прохладная глубина, прыжок — и теплое небо. Селена отвернулась, чувствую себя лишней…
Темную линию горизонта пронзил первый луч солнца, будто раскаленная стальная стрела разорвала густую синь утра. Она женщина, он мужчина. По-настоящему, как у взрослых. Кто не был счастлив в девятнадцать, тот вовсе — не был…
(По правде сказать, хочется, чтобы именно так романтично, совершенно приходило бесконечное счастье. Но увы! Врешь, не проведешь, сказочница! Не бывает такого в жизни. Первый раз у всех — скованно, стыдно, нелепо и ни черта приятного).
Первая любовь хрупкая, как первоцвет. Не успеешь налюбоваться, а и кончилась уже.
Однажды Рита села в самолет и улетела к Тихому океану жить. Навсегда. Так получилось. Некого виноватить… А там, на новом месте — новая жизнь. Карьера, хлопоты, бытовая кутерьма…
И только сны! Сны… Летело время… скакало… ползло… А женщине снилось из ночи в ночь, будто она снова на том киргизском берегу. Будто идет по золотому песку, а озеро ка-ак завоет утробно, как заревет, будто раненое животное, и перевернется гигантской медной чашей вверх дном. А воды вмиг под землю уйдут… Или в другой раз: хлынут, будто, водопады с неведомых скал крутым кипятком и затопят ненавистью все пространство, аж цветы сварятся… А то наснится, бывало, шипящая гладь, будто вместо воды змеи клубятся. Что к чему?.. Или, наоборот, там, где озеро было, — снежная пустыня. А на Ритке только купальник полосатый. Бегает, бегает по льду босая, ищет свой Иссык-Куль. А его и нет…
Красивости, конечно, тоже снились, гораздо чаще, и цветные притом, но такие сновидения она принимала как должное и не запоминала. Только засосет порой под ложечкой сладко-сладко да отпустит…
* * *
Попала в страну своего детства через десять бурных лет. Доченьку трехлетнюю привезла с озером знакомиться.
Пока летели-ехали, Рита все уши ребенку прожужжала. И про яркие, будто из бумаги, деревянные коттеджики с верандами. И про “курортную” кашку. Шлепнут ее, бывало, родимую, в тяжелую фаянсовую тарелку с надписью “Общепит”. Она бугрится, дымится. Вроде обычная молочная рисовая каша со сливочным глазком масла посередине — ам-м! — пальчики оближешь… И про пещерку свою.
“Икарус” допыхтел до ворот свежеотстроенных “Золотых песков”. Ритка ахнула! Где узнать прежние грунтовые дорожки — всюду розовый плиточный камень. Бесшабашные клумбы с оранжевыми маками тоскуют в бетонных “бассейнах”. Все по линейке, все строем… Ё-ол-ки! Куста-арники! “Смирно!” Безликий, как зуб мудрости, торчит ни к селу, ни к городу. Вместо столовки с грохочущими допотопными стульями — ресторан в стиле ампир. Упитанные хохотушки-посудницы в заляпанных фартуках, с серыми тряпками наперевес, испарились. Обслуживают девицы — губки гузкой, с брезгливо отсутствующими глазами. Принюхайтесь! Больше не пахнет детством. Ее детством.
Вещи оставили в номере и бросились к берегу. Малышка вырвалась и понеслась по песку к воде:
— Во-тэ-та-да-а!
В сандаликах зашлепала по мелководью:
— Во-тэ-та-да-а!
Присела на корточки, черпанула полные трусишки:
— Во-тэ-та-да-а!
Главное, не боится, лезет на глубину, хохочет! Замерзла уже, губы посинели, а на горячий песок идти отказывается. Только хлопает мокрыми ресницами:
— Во-тэ-та-да-а!
Набегалась от пуза и рухнула спать. Маргарита положила ее, разморенную, на пустой лежак, поправила зонтик-навес, чтобы солнце не обожгло. Сама скинула сарафан, взбодрила груди под купальником и по привычке вошла в волны спиной:
— Здравствуй, озеро мое! Вот и я, Иссыккульчик родной!
“Эх, — думает, — сгоняю быстренько до вторых буйков, пока лялька дремлет”. И поплыла.
Кто ж суетится в такую минуту? Зажмурилась и, с чувством, с толком, с расстановкой, ощущая каждой клеткой забытое наслаждение, заскользила легкой пирогой к заветному бую… Мысли обмякли, вытекли и потонули в воде. На лицо накатила знакомая волна, она улыбнулась, капли быстро обсохли. И снова волна: обмыла водичка румяное личико. Хорошо!
Вдруг нечто обняло ее. Да, да! Поперек тела — оп! — обхватило. “Обниматься вздумало? Ну, давай обнимемся!”
А когда попыталась дернуться — сила держит, не отпускает… Рита оцепенела. Мозг лихорадочно заработал:
“Без паники, только без паники. Это всего лишь горячая струя радона”.
Скосила глаза вниз — на белом дне черные жгуты-разводы щупальцами гигантского осьминога извиваются. Игра света. Но глупое сердце взбесилось, заколошматилось: престо, престо, престо… сломанный метроном… Престо, престо, престо… А тело-предатель наоборот — чик! — и отключилось самым наглым образом. Голова ясная, но сама по себе. Ноги-тряпки, руки-тряпки, без нервных окончаний:
“Шевелитесь, окаянные! Вы что, утопить меня решили?”
Прислушалась. Воды вокруг странно перекатываются: “Мо-я-ах… мо-я-ах… мо-я-ах…”
И тут до нее дошло: все это — неспроста.
Она хмыкнула и вслух:
— Тэк-с! Я не устала, чтоб без сил. Я не испугалась, чтоб до обморока. Я не замерзла, чтоб до судорог… И чего? Так это ты меня держишь? Зачем? А ну пусти! Пусти, говорю!
Большая вода, как большая любовь, запросто может утопить в себе любого.
Ритка разозлилась на себя:
— Тупая неповоротливая колода! Давай, сволочь, двигайся!
Злость — чувство затратное… Молодая женщина сосредоточилась, восстановила дыхалку. Лежать на спине она умела часами, значит, есть время. Главное — не тратить силы на псих.
— Ладно, буду валяться, раз плыть не могу, — успокоилась и уперлась глазами в небо.
Валялась бы так неизвестно сколько, как вдруг видит — доча проснулась и… и… пошла к воде… Маргариту бросило в жар. Она напрягла все силы и заорала, что есть мочи:
— Стой! Остановись! Не смей! Нельзя!..
Сейчас или никогда.
— Я не твоя! Я больше не люблю… Оставь меня. Я — не твоя! Черт! Я не люблю тебя больше! Понимаешь? Слышишь, тупое чужое озеро? И дочь не отдам! Топи меня, если хочешь, не боюсь. Просто ненавижу!
И тут резко, как по волшебству, метрах в двадцати мимо “утопленницы” пролетает моторка на полной скорости. От нее бугристые волны… одна, вторая, третья… волна, еще волна… Риткино тело подкидывает, захлестывает, кувыркает и… швыряет на берег.
На песке полегчало… Мало-помалу отпустило. Задышала ровно. Вернулись рефлексы: почувствовала острую боль в спине, замерзла… затошнило — видать, наглоталась…
Сплевывая песок и клацая зубами, крикнула:
— Доня! Иди, иди ко мне…
— Ма-ам, ты плачешь почему?
— У меня больше нет Моего Озера…
Теплые ладошки на мокрые щеки:
— Не надо, не плачь… У тебя есть я!