Литературно-историческое эссе
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 2, 2011
Владимир МИТЫПОВ
ПЁТР ПЕРВЫЙ И БУРЯТИЯ
Литературно-историческое эссе
Светлой памяти Евгения Матвеевича Егорова
и Цыден-Жапа Арсалановича Жимбиева
В 2011 году Бурятия отмечает 350 лет своего вхождения в состав России. Если вдуматься, минула целая эпоха. Эпоха великих достижений и великих потрясений. За эти три с половиной века мир стал кардинально иным.
Когда в 1721 г. высшие правительственные сановники просили царя Петра принять титул императора, они вряд ли вполне сознавали, что с этого момента держава, веками хранившая предания времён Рюрика и вещего Олега, переходит в иное качество. Она становится империей — великим сверхнациональным государством.
Этот исторический рубеж отразился, как мир в капле воды, буквально в одной блестящей фразе из знаменитого романа А.Н. Толстого о Петре Первом: «Кончалась византийская Русь. В мартовском ветре чудились за балтийскими побережьями призраки торговых кораблей».
Образ торговых кораблей здесь неслучаен: Россия впервые в полный голос заявляла свои права на участие в общемировых делах.
Старинное изречение «Москва есть Третий Рим» означало, главным образом, духовно-религиозную преемственность Руси от православной Византии, Второго Рима.
Однако Петр Великий, бесспорно, смотрел на это несколько иначе. Прозорливый политик, к тому же хорошо знающий историю, он отчетливо представлял себе те широкие горизонты, которые должны были открыться перед Россией. В этой связи принятие им титула императора в ознаменование Ништадтского мира явилось многозначительным политическим актом. Этим давалось понять всему миру, что Россия как великая держава, раскинувшаяся к тому времени «от финских хладных скал до стен недвижного Китая», не забыла о своих древнейших связях с былыми великими империями Востока и Запада и что ей отнюдь не чуждо их историческое наследие.
Можно сказать, со стороны России то был своего рода «симметричный ответ» на многовековой давности аналогичный поступок Запада.
За 920 лет до Петра I, в 800 г., удачливый король франков Карл, сын памятного нам по учебникам истории Пипина Короткого, был коронован папой Львом III в Риме как Imperator Augustus. Т. о. он стал как бы правопреемником римских цезарей, императором Запада, Карлом Великим. Но он был европеец, ему это вроде бы сам Бог велел. А вот шаг Петра, как и следовало ожидать, Европа восприняла почти с зубовным скрежетом — там новый титул русских государей был нехотя признан только через два с лишним десятилетия.
К слову, тут надо отдать должное дальновидности английской королевы Елизаветы — она еще Ивана Грозного в своих посланиях величала императором (Emperour)…
Коронование Карла императором Западной Римской империи стало реализацией издавна лелеемой мечты римской курии — навсегда покончить с каноническим, хотя и ставшим со временем чисто формальным, главенством православной Византии. Правда, слабосильный император Восточной Римской империи Михаил I (он менее года продержался на троне в раздираемом противоречиями Константинополе) был-таки вынужден признать легитимность нового титула Карла, основателя династии Каролингов, однако византийский патриархат ещё более четырёх веков упорно отказывался признавать законность этой акции…
Следующий шаг на этом «цезарианском» пути к мировому господству был сделан Западом в феврале 962 года, когда римский папа короновал в качестве императора Священной Римской Империи Германской Нации могущественнейшего из всех христианских государей тогдашней Европы — Оттона Великого, чрезвычайно воинственного сына немецкого короля Генриха I Птицелова. Пышная архаическая корона просуществовала почти тысячу лет. Но в 1806 г. победоносный Наполеон буквально приказал разгромленному им австрийскому императору Францу отказаться от безнадёжно устаревшего амбициозного титула, после чего Священная Римская Империя ушла в небытие.
* * *
Великому русскому ученому В.И. Вернадскому, всё значение творчества которого мы начинаем постигать лишь сейчас, принадлежит следующая мысль: «Россия по своей истории, по своему этническому составу и по своей природе — страна не только Европейская, но и Азиатская. Мы являемся как бы представителями двух континентов; корни действующих в нашей стране духовных сил уходят не только в глубь европейского, но и в глубь азиатского былого…»
Интерес в сегодняшней России к истории и, в частности, к истории Петра Первого и Российской империи не случаен. Думается, интерес этот будет возрастать и дальше.
Российская империя возникла не на пустом месте, где до этого никто не обитал. И Российская империя, и Советский Союз вовсе не были «тюрьмой народов», как это было принято изображать в недалеком прошлом. Великая держава воздвиглась на мощном субстрате великих многонациональных империй прошлого, каждая из которых была продуктом своего времени со всеми его достоинствами и недостатками. И нет ничего более хамского (в чисто библейском смысле этого слова), чем судить о величественных руинах былого с позиций нашего нынешнего лицемерного века.
Академик Вернадский говорил: «То новое, что дает в быту живущих в нем людей большое по размерам государство, приближается по своему укладу к тому будущему, к которому мы стремимся, — к мирному мировому сожительству народов. Огромная сплошная территория, добытая кровью и страданиями нашей истории, должна нами охраняться как общечеловеческое достижение, делающее более доступным, более исполнимым наступление единой мировой организации человечества».
Поскольку Российская империя и в еще большей степени Советский Союз охватывали собой части территорий по меньшей мере трёх былых великих империй — Александра Македонского, Римской и Монгольской, — то В.И. Вернадский был глубоко прав, призывая помнить как о европейских, так и азиатских корнях «действующих в нашей стране духовных сил». Сегодня его слова злободневны, может быть, даже намного больше, чем, скажем, два-три десятилетия назад.
Следует заметить, что в данном случае академик Вернадский выражал традиционное для русской науки несогласие с западными учеными, утверждавшими, что «у неевропейских народов не может быть истинной истории, а в лучшем случае есть только этнография».
«Их (западноевропейских историков) точка зрения в основном сводилась к тому, “что народы Востока не имеют и никогда не имели истории в европейском смысле этого слова. И что поэтому методы изучения истории, выработанные европейскими историками, к истории Востока неприменимы”» [1].
Несколько по-иному мысль, высказанную В.И. Вернадским, сформулировал известный русский религиозный философ Г.П. Федотов: «Россия не Русь, но союз народов, объединившихся вокруг Руси…» И культурную задачу России как сверхнационального государства он видел в том, чтобы «расширить русское сознание в сознание российское… воскресить в нём духовный облик всех народов России» [2].
…Весной 2003 г. в Бурятии проходили торжественные мероприятия, посвященные трёхсотлетию встречи бурятских представителей с Петром I. Е.М. Егоров, видный общественный и политический деятель, сыгравший в подготовке этих мероприятий ключевую роль, писал: «…мы рассматриваем поездку представителей бурятских племён к Петру Первому прежде всего как государственную акцию и как результат проявленного ими государственного сознания. Указ же Петра в отношении бурятских племён является одним из первых государственных актов в отношении народов, вошедших в течение XVI—XVII вв. в состав России и принявших, таким образом, участие в создании Российского государства» [3].
Евгений Егоров стал у нас, пожалуй, первым, кто непредвзято, с современных позиций оценил значение той поездки, за что будущие наши историки обязаны еще не раз воздать ему должное. И действительно, она явилась одним из самых ярких событий первых десятилетий пребывания бурят в составе Российского государства.
Поэтому сегодня, в преддверии знаменательного 350-летия, представляется особенно уместным вернутся к этой теме, взглянуть на те давние дела новыми глазами.
* * *
Итак, в конце лета 1702 года представители забайкальских бурятских родов, оседлав и завьючив лошадей, пустились в неизведанную, даже по сегодняшним меркам неблизкую дорогу — в Москву, к грозному российскому самодержцу. Было их 52 человека во главе с зайсанами [4] Баданом Туракиным, Даскги Бодороевым и Очихаем Сардаевым [5] — людьми, обладавшими у себя в народе вполне реальной властью.
Принято считать, что цель этой поездки состояла в том, чтобы заполучить Указ Пётра I, подтверждающий право бурятских родов на владение своими исконными («породными») землями — обширнейшими пространствами меж Байкалом и Даурией.
Такова на сегодня общепринятая версия. Но если вдуматься, во всей этой истории ощущается определённая недосказанность. Или даже тайна.
Детали той поездки во многом неясны. Ни один из её участников — а их как-никак было более полста человек — никаких воспоминаний, зафиксированных в том или ином виде, не оставил. Впечатление такое, будто над ними довлело некое обязательство хранить молчание.
Что же до упомянутой «общепринятой версии», то автором ее должно считать никого иного, как самого Петра. Это именно он самим текстом своего Указа от 22 марта 1703 года постарался убедить всех, а особенно правящие круги некоторых соседних государств, что вопрос о «породных землях» был единственной и исчерпывающей причиной его встречи с делегацией из далёкого Забайкалья. Причём сделал он это столь весомо и основательно, что все позднейшие исследователи и комментаторы тех событий не посчитали возможным ступить за пределы начертанного Петром толкования.
Но любознательность людская неудержима. Недосказанное расцвечивается домыслами.
В этой связи вспоминается следующее. Однажды, много лет назад, известный наш поэт Николай Дамдинов мельком упомянул в разговоре (не помню уж, по какому поводу) о бытовавшей некогда молве, что участники поездки к Петру, испытывая на обратном пути страшный голод, были вынуждены… съесть ехавшую с ними молодую шаманку Абажа-удаган. Выражение его при этом было смущённо-брезгливым и живо напомнило мне детство, когда, бывало, услышав на улице какое-нибудь незнакомое слово, бежишь к родителям спрашивать, что оно означает, — и тебе с таким же вот смущённо-брезгливым видом объясняют, что слово это нехорошее и говорить так не следует…
Новые времена — новые песни. С началом «эпохи гласности» домыслы претерпели соответствующие «культурологические» изменения. «Критика» в адрес участников того предприятия трёхвековой давности со стороны части местной гуманитарно-демократической интеллигенции обрела вид некоего правдоискательства и наукообразия:
«Из бурятской истории о той эпохе мы знаем лишь об унизительной поездке делегации хоринских [6] бурят в Москву бить челом о притеснениях, о том, как они предстали дикарями в своем экзотическом виде перед московитами» [7];
«…хоринские делегаты в начале февраля 1703 г. прибыли в столицу Российской империи. Бесспорно, делегаты были бесконечно рады тому, что добрались до Москвы. В то же время не сомневаемся в том, что первые дни пребывания в этом городе не принесли им особой радости. Возникает множество вопросов. Где остановились, попали ли сразу в ночлежный дом, чем питались? Ведь город незнакомый, непривычная обстановка, чужие, незнакомые люди… Ясно, что не сразу попали на приём в правительственные учреждения. Безусловно, пока добивались приёма, прошло много дней. Находился ли в столице Фёдор Алексеевич Головин, тогдашний военный министр, в прошлом веке оказавшийся среди бурят, находясь в селенгинской осаде от натиска монгольских войск? Уверен в том, что Бадан Туракин и его спутники сумели найти Головина и вступить в переговоры с царскими сановниками, наконец, добиться аудиенции у царя.
Видимо, …(царь) принимал гостей из далёкого Забайкалья в тронном зале Кремля…» [8]
Поражает здесь поистине хлестаковская лёгкость в обращении с фактами: с одной стороны, видите ли, «унизительная поездка дикарей», а с другой — «приём в тронном зале Кремля».
Как говорил Иешуа Га-Ноцри в популярнейшем романе М. Булгакова: «Эти добрые люди ничему не учились и всё перепутали». Действительно, вся эта несуразица вряд ли могла появиться, если бы та поездка к Петру рассматривалась не с позиций узко-местнических, а более масштабно — в контексте международного, или, говоря по-современному, геополитического, положения России в конце XVII — начале XVIII вв.
Разберёмся по порядку. Прежде всего, в указанное время Российское государство еще не являлось империей. Это произошло намного позже, в 1721 г., когда Сенат и Синод в ознаменование Ништадтского мира, завершившего длившуюся более 20 лет Северную войну, просили Петра принять титулы Императора, Великого и Отца Отечества.
Далее. Согласно дореволюционным источникам, ночлежные дома появились в России лишь во второй половине XIX в. и, будучи очагами нищеты, болезней и преступности, ознаменовали собой переход страны к капитализму. До этого существовали постоялые дворы, заведения не в пример более патриархальные и благонравные. Что касается «гостей из далёкого Забайкалья», то их ожидала иная встреча, о чём будет говориться ниже.
Версия же о «приёме в тронном зале Кремля» выглядит не только наивно, но и имеет некий комический оттенок. Это только в сказке Пушкина о царе Салтане самодержец вершит дела, восседая непременно «на престоле и в венце, с грустной думой на лице». В дипломатической же практике России, как и других суверенных государств, существовал строжайше соблюдавшийся церемониал монаршей аудиенции, где всё, вплоть до мелочей, было детально расписано. Так, тронный зал мог использоваться лишь в исключительных случаях. Преимущественно для приёма посольств от равных по положению иностранных государей. Там могли быть приняты посольства от английского, французского королей, турецкого султана или, скажем, от китайского императора, но никак не «делегаты из далёкого Забайкалья», а уж тем более «предпринявшие унизительную поездку дикари».
Вышеприведённый учёный текст изобилует выражениями «не сомневаемся», «ясно», «безусловно», «бесспорно», «уверен в том, что». Однако повторение подобных заклинаний не может заменить хотя бы самого поверхностного анализа тех событий.
Или взять этот стилистически неряшливый пассаж относительно «дикарей, представших в своем экзотическом виде перед московитами». Назвать ли это той самой скромностью, что паче гордыни? Демонстративным самоуничижением с определённой целью? Или этакой изящной шпилькой в адрес «центра власти»?
Но как бы то ни было, ясно одно: анонимный автор данного высказывания явно перепутал былых «московитов» с нынешними «тоже» москвичами. Да, среди этих последних развелось немало высокомерно презирающих всё и вся, что не несёт на себе вожделенную отметину приобщённости к небожителям — «Made in USA».
А тогда, в начале XVIII в., в русском обществе еще была жива память о тысячелетней, со времен аж Киевской Руси, связи со «степью», связи сложной, неоднозначной: то рубились, то роднились.
Не станем углубляться в исторически неопровержимые династические связи русских князей с половцами (кипчаками), но вот взять хотя бы русского царя Бориса Федоровича Годунова — «московиты» никогда не забывали о том, что он был потомком выехавшего в Москву золотоордынского мурзы Чета, при крещении получившего имя Захарий и основавшего в Костроме Ипатьевский монастырь.
Мать Петра I, Наталья Кирилловна, была родом из Нарышкиных. Об отце же её «московитам» было хорошо известно следующее: «Кирилл Полуектович Нарышкин, довольно безвестный помещик родом из татар, жил в Тарусском уезде, в отдалении от Москвы…» [9]
Или хотя бы такой житейский пример: когда ближайшему сподвижнику Петра, Алексашке Меншикову, сватали Дарью Михайловну Арсеньеву, среди главных достоинств невесты называлось то, что у нее «род древний, из Золотой Орды» — и перед таким аргументом «полудержавный» жених не устоял…
Во-вторых, для «московитов» той поры «экзотический вид» пришельцев с Востока был явлением вполне обыденным, поскольку первопрестольная издавна сделалась местом, где скрещивались пути «из варяг в греки» и «из татар в немцы». Здешний люд видывал торговых гостей из Индии, Бухары, Венеции, послов турецких и персидских, людей с Кавказа и из Крыма.
Да и сами «московиты» в глазах заносчивого Запада представлялись теми же азиатами. В ту эпоху, по свидетельству европейских путешественников, «…большинство продолжало носить привычный русский костюм: вышитую рубаху, широкие штаны, заправленные в мягкие ярко-зеленые или красные, отделанные золотом сапожки с загнутыми носками и поверх всего бархатный, атласный или парчовый кафтан до пят со стоячим воротником и рукавами непомерной длины и ширины. Выходя на улицу, надевали еще одно длинное одеяние, летом легкое, зимой подбитое мехом, с высоким квадратным воротником и с еще более длинными рукавами, свисавшими до полу. Когда в праздничный день группа бояр шествовала по Москве в длинных, свободно ниспадающих одеждах и высоких меховых шапках, зрелище было по-азиатски пышное» [10].
На таком фоне «экзотические дикари» из Забайкалья где-нибудь на тогдашней Ордынке могли чувствовать себя почти в привычной обстановке.
А вот к утверждению об «унизительности» той поездки стоит присмотреться внимательней.
Петр принял бурятских посланцев 25 февраля (10 марта н. ст.) 1703 г. А 22 марта (4 апреля н. ст.) царь подписал Указ, закреплявший право бурят на вечное владение их «породными» землями. В констатирующей части документа подробно излагались причины, побудившие посланцев предпринять свое нелегкое путешествие. Отмечалось, что бурятские роды, населявшие земли к востоку от Байкала и р. Селенги, в административно-правовом отношении изначально подлежали ведению Нерчинской администрации: «…они де иноземцы въ Нерчинском уезде… многие годы служатъ с Нерчинскими старыми казаками за едино радетельно безъ пороку и против неприятельских воинских людей бьются, не щадя головъ своих, также и ясакъ въ нашу Великого Государя казну платят по вся годы безъ недобору с прибылью…»
Далее из текста следует, что разными окольными путями, в том числе и «облыжным челобитьем Великому Государю», Иркутская администрация ухитрилась исподволь, незаконно распространить свою власть на бурятские роды к востоку от Селенги и Байкала.
О начавшихся после этого бедах забайкальских бурят в Указе сказано прямо, без прикрас: «…ныне де ту их породную Кударинскую степь заселили Иркуцкаго Присуду [11] зимние и летние… всякие угодья и звериные промыслы, кормовые теплые места под лесами, и построили себе заимки для хлебной пахоты; а городьба у них около пашен и около сена плохая, и в ихъ хлебных и сенных потравах были им (т.е. бурятским родам. — В. М.) от нихъ разорения, обиды и налоги большие, брали у них, иноземцев, головщины не померныя насильством своими руками и разоряют ихъ въ конецъ; и от тех головщин они, иноземцы, жён и детей своих испродали и в заклады иззакладывали и сами меж дворы скитаются…»
Нетрудно заметить, что в тоне и содержании Указа ясно отражено недовольство Петра поведением «Иркуцкаго Присуду», тогда как о действиях Нерчинской уездной администрации говорится в куда более положительном смысле.
Нерчинцы, в силу своей вовлеченности в непростые дипломатические и ратные дела на восточных рубежах (к чему, опять-таки, вернёмся ниже), не могли не проникнуться пониманием государственных интересов. И напротив, заботы «Иркуцкаго Присуду служилых и всяких чинов людей», подвизавшихся в глубоком тылу, вдали от всех тогдашних «горячих точек» как на западе (азово-турецкой, шведской), так и на востоке (цинско-маньчжурской [12]), не простирались дальше узко-меркантильных интересов. Всё это царь, конечно, учитывал. Показательно, что Указ начинается словами: «От Великаго Государя Царя и Великаго князя Петра Алексеевича всея Великия и Малыя и Белыя России Самодержца в Сибирь в Нерчинск Стольнику Нашим и воеводам Петру Савичу да Фёдору Петровичу Мусиным-Пушкиным».
Вряд ли царь мог забыть и о так называемом «бунте заморских (забайкальских. — В.М.) казаков», начавшемся в феврале 1696 г.
Эти «заморские казаки» в значительной части были из тех людей, что имели отношение к памятным стрелецким волнениям, за что и попали в Сибирь. Сей пытаный и ломаный народ ни в грош не ставил байку для рабов о том, что «смирение и терпение суть первейшие добродетели православного человека». В их дальнейших действиях сполна проявились лучшие черты вольного русского человека той поры: безоглядное мужество, решимость, человеческое достоинство, товарищеская сплоченность.
«Бунт заморских казаков» — удивительная страница в истории Забайкалья и Сибири того времени. Происшедшее отражено в документах следующим образом: «В 1697 г. октября в 18 день к Москве в Афонасьевой отписке Савёлова [13] написано: в 1696 г. в феврале месяце селенгинский сын боярский Петрушка Арсеньев да новоприсланные в Удинск [14] полковые стрельцы забунтовали, подговоря к себе прежних селенгинских, Ильинского и Кабанского острога служилых людей… приезжих и тутошних жителей грабят и присланных людей, кои посланы при нём, Афонасье, переменяют и указных памятей ни в каких делах не слушают…» [15]
Изложенное — это показания самого Савёлова, умолчавшего о том, что началом всему послужила длительная задержка причитавшегося казакам и стрельцам «государева хлебного, денежного и соляного жалованья», а также целый ряд других злоупотреблений, чинимых иркутским воеводой и его людьми, — присвоение по подложным документам денежного жалованья служилых людей, кража казенных припасов для нужд своих соболиных, слюдяных и рыбных промыслов, тайное винокурение на заимках и т.д.:
«Заморские казаки били челом на Афонасья Савёлова в обидах и во многих взятках… Он же де, Афонасий, на денежные их на целые, а у иных на половины окладов… имал себе отписи подьяческие имена и по тем де отписям имал деньги из их окладов себе»;
«Заморские казаки в челобитье своём написали, что он отпускал от себя на соболиные и на слюдяные и на рыбные промыслы, а дощаники и припасы давал государевы»;
«Да в той же челобитье написано: по его де, Афонасьеву, приказу за морем прикащики вино курят и продают и много хлеба на вино пережгли, и в 1695 и 96 гг. они, служилые люди и ясачные иноземцы, подавали ему, Афонасью, на тех прикащиков челобитные и вино и винную посуду [16] у них вынимали не по одное время и он, Афонасий, норовя им и потакая на воровство, о винном куренье никакого указу не чинит и челобитья их не принимает и винокуренную посуду винокурам отдаёт и пенных денег не правит»;
«Да заморские люди на него, Афонасья, били челом, что он приезжал к ним за море для своих взятков на дощанике и имал с собою для всяких угроз заплечного мастера, в подводы пашенных крестьян в деловую пору».
Но самым главным среди всего прочего стало, пожалуй, то, что «заморские люди» обвиняли воеводу в измене и незаконных торговых операциях.
Извлечение из дела «О бунте заморских казаков»:
«Антошка Березовский сказал: в прошлом де в 1696 г. по отпуску селенгинского прикащика Остафия Перфильева и по выбору всех служилых людей ездил селенгинский казак Сенка Краснояр в Иркутской бить челом великому государю о государевом денежном жалованье селенгинским служилым людям на 1696 г. при бытности в Иркутском на воеводстве Афонасья Савёлова. А он де, Антошка, в то время был в своей деревне и в то время воевода Афонасий Савёлов послал знакомца своего Гаврила Коноплёва через Селенгинск к калмыцкому Бутухту хану в улусы с товары своими для торгу, и селенгинские де служилые люди, по письму челобитчика своего Сенки Краснояра, (обоз) с товары остановили…
…на него, Афонасья, измену сказал Сенка Краснояр, а по его де словам все казаки измену сказывали, а какая измена, о том де выборные челобитчики подали в Иркутскую уличную роспись, а в росписи написано: в Селенгинску де казаки де взяли у Афонасьевых людей с посыльными его к Бутухту хану товары 5 пищалей да пороху пуда с полтора…
…на него ж, Афонасья… подали челобитную заморских казаков выборные челобитчики, а Афонасий де Савёлов отпускал с людьми своими в Китай товары и огненное ружьё и порох продавать китайским людям…» [17]
Обвинения такого рода грозили самыми серьёзными последствиями, ибо по действующему тогда закону оружие и боеприпасы запрещалось продавать за границу.
Положение, когда «госслужащие» увлекаются личным «бизнесом», в те времена не приветствовалось. Так, 23 сентября 1689 г. [18] в грамоте Сибирского приказа «От великих государей и великих князей Иоанна Алексеевича, Петра Алексеевича всеа Великия и Малыя и Белыя России самодержцев» было особо наказано:
«Воеводам и дьякам и их детям и братьем и племянником и людям их не торговать и на промысел покручеников и всяких людей своих от себя и в ыные городы для торгов не посылать и засылкою и подставою на соболиные и иные звериные промыслы не отпускать, деньги с торговыми и ни с какими людьми не складыватца и кабал на торговых и ни на каких людей на своё и на чюжое имя не имать и пожитков своих с торговыми и ни с какими людьми не высылать и того таможенному голове смотреть накрепко…» [19]
Добавить тут нечего, кроме одного: указ подобного содержания не повредил бы и сегодня…
«Бунт заморских казаков» явился большой неожиданностью для чинов «Иркуцкаго Присуду». Они здраво рассудили, что эти опасные беспорядки могут обрести массовый характер, охватить новые остроги, слободы и перекинуться на «инородческие улусы». Так и случилось — казаков поддержали посадские, дворовые люди и бурятские бедняки-скотоводы.
Воевода направил к ним протопопа и служилых людей, «чтобы их от тех злых дел уговорить». Но уговоры успеха не имели. Уже позже, когда шло следствие по делу «О бунте заморских казаков», воевода 18 октября 1697 г. в отписке своей в Сибирский приказ показывал: «…они де уговору учинились ослушны и от такого злого начинания не престают и похваляются идти во множестве в Иркуцк и грозят многих иркуцких жителей побить и грабить» [20].
Сказано — сделано. Как только вскрылись реки, очистился ото льда юг Байкал-моря, более двухсот «заморских» погрузились на лодки и двинулись вниз по Селенге на Иркутск.
«…в 1696 г. мая 19 воровски приплыли в Иркуцкой из-за Байкала моря в 2 пойма на дощанике да на каюке человек в двухстех и больши с ружьём и с знамёны и с барабаны и во всякой готовности, будто к воинскому делу, не по прежней обыкности, удинские, селенгинские и кабанские и ильинские служилые люди, конные и пешие казаки и полковые стрельцы: Антошка Берёзовский, Миска Борисов, Ивашка Алемасов, Емелька Паникадильщик, Куземка Кудреватый, Данилка Фык с товарищи и пришед бунтом к городу и к воеводскому двору в многолюдстве и просили государева денежного, хлебного и соляного жалованья…» [21]
Дело получилось затяжное, чреватое кровью, но до штурма, слава богу, не дошло. Правда, свои деньги «бунтовщикам» вырвать так и не удалось, однако хлебное жалованье после долгих препирательств и взаимных угроз им все же частично удалось получить. Освободив попутно ранее арестованных сотоварищей, они в начале июля уже готовились к отплытию, когда воевода велел одного из них схватить и заточить в тюрьму. Выступив в его защиту, «бунтовщики» целую неделю держали город в осаде, а поскольку на них с городских стен были наведены пушки, то они предупредили, что если раздастся хоть один выстрел, — то «со стороны де город зажжем, а с другой станем рубить».
Лишь на восьмой день «заморские бунтовщики» сняли осаду, пригрозив на прощанье, что зимой придут к Иркутску с еще большей силой «и над ним, Афонасьем, и над градскими людьми всякое разорение учинят».
Угроза подействовала: иркутяне поспешили сместить воеводу. Следствие подтвердило его виновность. Отделался он легко — конфискацией имущества. Зато из числа «бунтовщиков», всего-то лишь требовавших причитавшегося им по закону, троих приговорили к казни.
Как видим, так называемые «долги по зарплате» даже в те времена до добра никого не доводили…
После этого случая, имевшего большую огласку, «заморское» население укрепилось во мнении, что здесь, на месте, правды не добьешься.
Об этом тоже напоминается в Указе:
«…в прошлом де 7204 г. [22] послали они(т.е. бурятские роды. — В.М.) к нам Великаму Государю к Москве с Нерчинским сыном боярским с Микитою Варламовым въ техъ их налогахъ и обидахъ и в разоренияхъ на Селенгинскихъ и Удинскихъ служилыхъ и всяких чиновъ людей челобитную, и по нашему Великаго Государя указу и грамоте велено их (т.е. «иркуцких всяких чинов людей». — В.М.) с той Кударинской степи с ихъ породных кочевныхъ местъ свесть, а те заимки и ныне у них не сведены…»
В тот раз в столице отреагировали довольно быстро, свидетельство чему имеется в «наказных статьях» Сибирского приказа от 1696 г. иркутским воеводам, где предписывалось по отношению к бурятскому населению «…держать бережение и привет и того смотреть и беречь накрепко, чтоб от приказчиков и от работных людей никаких обид и налогов и разорения и грабежу им никакого отнюдь не было». Кроме того, было велено «породные кочевные» земли вернуть, а самовольно поставленные там заимки «свесть».
В ответ «иркуцкие всяких чинов люди» прибегли к средству, даже до сего дня действенному, — бюрократической волоките: сочинили встречную челобитную. Сей факт Пётр опять-таки не преминул вспомнить в своём Указе: «…облыжным челобитьем нам Великаму Государю они Удинские служилые и всякихъ чинов люди били челом, чтоб быть имъ, иноземцамъ, в Иркутскомъ присуде…»
* * *
В Указе Петра буряты в ряде мест названы «иноземцами», «ясашными людьми», «инородцами», и это болезненно воспринимается нынешней либеральной интеллигенцией. Вот пример:
«…22 марта 1703 г. был обнародован царский Указ. Согласно Указу, за хори-бурятами (в Указе они названы “ясашными брацкими людьми”, нередко одиозным словом “инородцы”, еще хуже “иноземцы”) было закреплено право на владение своей землей…»[23]
Но вспомним, друзья: перед нами документ начала XVIII в. В нём со всей неприглаженной рельефностью, подобной чугунному литью демидовских заводов, запечатлён кондово-бюрократический язык делопроизводства той эпохи. Эпохи, когда вообще всё общество официально делилось на благородное и подлое сословия. Такова правда тогдашней жизни, и подходить к этому с сегодняшними либерально-демократическими слюнями «толерантности и политкорректности» могут только те, кто напрочь лишен исторического мышления.
Но — и это тоже правда! — Пётр в тесных рамках своего времени всё-таки старался по мере сил очеловечить нравы, в наследство ему доставшиеся. Доставшиеся и как русскому царю, и как русскому человеку.
Умерший в эмиграции известный философ и публицист И.Л. Солоневич (1891—1953) истоки всех бед России — от Пугачёва и декабристов до Сталина включительно — видел однозначно в петровских реформах. И хвалебные слова сподвижников великого реформатора о своём «шефе» — «Сей монарх отечество наше привёл в сравнение с прочими, научил узнавать, что и мы — люди» (И. Неплюев), «Вашими неусыпными трудами и руковождением мы из тьмы неведения… из небытия в бытие произведены и в общество политичных народов присовокуплены» (граф Г. Головкин) — слова эти И. Солоневич, конечно же, не мог не подвергнуть язвительному осмеянию:
«Производить московское государство “из небытия в бытие” и убеждать москвичей, что и они — люди, не было решительно никакой надобности: Москва считала себя третьим Римом, “а четвёртому не бытии”, а москвич считал себя самым последним в мире оплотом и хранителем истинного христианства. Комплексом неполноценности Москва не страдала никак. И петровское чинопроизводство “в люди” москвичу решительно не было нужно» [24].
И.Л. Солоневич, бесспорно, авторитетный автор.
Но все же…
В черновиках А.С. Пушкина, обстоятельно изучавшего деяния Петра I, имеются следующие записи (со сносками):
«В 1701 году… <…> Повелел полуименем не писаться»[1].
«Указом от 10 марта 1702 года повелено… <…> Слово холоп в письменных делах на имя государя уничтожено, заменено “рабом” (serviteur). Вольтер совершенно прав; см. в Священном писании: Слово “раб” везде приемлется в смысле serviteur»[2].
«1703 г. Посреди самого пылу войны Пётр Великий думал об основании гавани, которая открыла бы ход торговле с северо-западною Европою. <…> Когда народ встречался с царём, то по древнему обычаю падал перед ним на колена. Пётр Великий в Петербурге, коего грязные и болотистые улицы не были вымощены, запретил коленопреклонение, а как народ его не слушался, то Пётр Великий запретил уже сие под жестоким наказанием, дабы… народ ради его не марался в грязи».
Но вернёмся к прерванному тексту.
…Это была эпоха, когда даже в межгосударственную переписку «на высшем уровне» нередко — «весомо, грубо, зримо» — вторгался смачный простонародный слог. Всего за сто с небольшим лет до Петра Иван Грозный, опасаясь, что бояре могут его свергнуть, адресовал английской королеве Елизавете свое личное — как монарх монарху — обращение: «Буде мятежные бояре меня одолеют и низложат, то обещай мне дать у себя в Англии приют. Буде же с тобой подобное приключится, то я тебе дам приют в Москве». На это королева, политкорректно умалчивая о «приюте», отписала лишь о проблемах и условиях торгового договора. Ответ Грозного был по-царски прям и гневен: «Я тебе писал о своих государевых нуждах, а ты мне отвечаешь о нуждах твоих мужиков торговых, и вышла ты как есть пошлая дура» [27].
В качестве ещё одного примера сошлёмся опять-таки на действительный случай, кстати, блистательно использованный А.Н. Толстым в его знаменитом романе «Пётр Первый». В авторитетном изложении уже цитированного выше академика А.Н. Крылова этот дипломатический инцидент выглядел так:
«В 1699 г. Пётр, взяв Азов, отправил послом в Константинополь думного дьяка Украинцева. Послу был предоставлен корабль “Крепость” под командой бывшего пирата Памбура и, кроме того, его сопровождал целый флот.
Подойдя к Босфору, флот остался в море, а “Крепость” вошёл в Босфор и стал на якорь против султанского дворца. Отдав якорь, Памбур произвёл салют из всех 48 пушек своего корабля. Украинцев доносил затем Петру, что от этого салюта “султанские жёнки от страху окороча поползли”, и султан просил “больше не салютовать”. Вскоре началась в Константинополе одна из бесчисленных конференций с участием послов всех европейских держав. Об этой конференции Украинцев между прочим доносил Петру: “…и Аглицкий посол изблевал хулу на твою высокую особу, я тогда лаял Аглицкого посла матерно”».
Да, язык той поры тяжеловат для деликатного ушка нынешней либеральной интеллигенции…
Однако вернёмся к Указу. Его далеко не безупречный стиль свидетельствует о том, что он явно продиктован самим царём и несёт на себе «ауру» его неповторимой личности. А манера Петра говорить, мыслить и действовать была настолько своеобычна, что порой ставила в тупик даже очень благожелательно настроенных к нему людей — таких, как дореволюционный русский историк В.О. Ключевский (1841—1911). Что и видим в его знаменитом труде [28], где Василий Осипович волей-неволей делает признания вроде следующих:
«В 1718 г. <…> он дал 26 ноября указ, изложенный по его привычке первыми словами, какие пришли ему на мысль. Первые два пункта указа с обычным торопливым и небрежным лаконизмом законодательного языка Петра гласили…»; «В ноябре 1717 г., быв в Сенате, Пётр сам написал указ, изложенный тем летучим стилем, который поддавался только опытному экзегетическому чутью сенаторов…».
Увы, где ж их нынче взять, тех опытных экзегетов? Поэтому до сути «иноземцев» придется докапываться самим.
Нет, Пётр вовсе не оговорился, именуя одних и тех же людей то «инородцами», то «иноземцами». Просто в начале XVIII в. положение многих бурятских родов в смысле подданства выглядело очень неопределённым. Будучи жителями «прозрачного» порубежья, они практически были вольны кочевать по обе стороны границы, периодически оказываясь при этом «иноземцами» как для одного, так и для другого правительства. И сия путаница, царившая в районах российско-китайского пограничья, отразилась в тексте Указа.
Более того, даже спустя почти 200 лет, в самом конце XIX в., в российском законодательстве всё еще сохранялось юридическое понятие о народностях, «не совершенно зависящих от России». Среди таковых упоминались, например, кочующие на границе России с Китаем «дзюнгорцы» (джунгарцы),подданство которых «не установлено» и которые «имеют право свободной беспошлинной торговли… платят подать шкурами по собственному произволу как в количестве, так и в качестве… Подлежат российскому суду только в случае убийства или насилия, на российской земле совершённых, и пользуются защитой российского правительства только тогда, когда обращаются об этом с просьбами».
Обратимся теперь к «инородцам».
Дореволюционные справочники административно-юридического толка поясняют, что слово «инородцы» относится ко всем российским подданным неславянского племени. В наше время таковых именуют просто людьми иной национальности. Простая констатация факта: люди иного рода-племени, только и всего. Что тут одиозного? Другое дело — эмоциональная окраска, однако это уже вопрос культурного уровня отдельных социальных групп или отдельных индивидов, вопрос бытового национализма или религиозной «инаковости».
Впрочем, вряд ли сами «обиженные» всерьез верят, что осознанное, намеренное унижение «инородцев» было частью государственной национальной политики российского правительства. Вот небольшой пример, взятый из книги современного американского автора, изучавшего дореволюционные документы по гражданским правам в России:
«По мере того, как в XVIII в. расширялись границы империи, благородные сословия присоединённых территорий включались в российское дворянство и получали такие же привилегии, как их русские собратья. Так в составе дворянства появлялись люди, чьим родным языком были татарский, грузинский, немецкий или какой-либо ещё…» [29]
Здесь уместно вспомнить о М.И. Сердюкове, талантливом «новаторе науки и техники» [30] петровской эпохи. Его биографию изучал в своё время калмыцкий писатель Алексей Балакаев, в итоге посчитавший, что это был, видимо, крещёный бурят из «мунгальского» племени, кочевавшего где-то в районе тогдашнего Селенгинского острога.
В изданной еще четверть века назад книге В.С. Виргинского находим такие строки:
«…судьба изобретателя М.И. Сердюкова сложилась, казалось бы, удивительно удачно. Он в молодости был приказчиком в одной из лавок московского купца М.Г. Евреинова. Там побывал Пётр I и заметил в юноше большие природные способности. Пётр велел записать Сердюкова в новгородское купечество и обеспечить его средствами. Сердюков стал преуспевающим поставщиком продовольствия и фуража на русскую армию (тогда начиналась Северная война). Большие доходы получал Сердюков и как откупщик.
…Как писал позднее сам Сердюков, он хотел приложить свой труд “для государственной и всенародной пользы”. Сообщение между Балтийским морем и Волгой по Вышневолоцкому водному пути было тогда в неудовлетворительном состоянии, хотя там работали до этого многие иноземные специалисты. Сердюков решил обеспечить “свободный судам ход” по Вышневолоцкому пути посредством создания новых гидротехнических сооружений и подал в 1719 г. соответствующий проект царю. Последний официально поставил Сердюкова во главе всех строительных работ по Вышневолоцкой системе.
Но Сердюкову пришлось вести непрестанную борьбу с противниками строительства, особенно с церковниками. По их доносу Сердюков был арестован по обвинению в приверженности к расколу. Ему грозила жестокая расправа. Лишь по распоряжению Петра следствие по делу Сердюкова закончилось и его освободили.
После смерти Петра I начинание Сердюкова чуть было не сорвалось из-за враждебного отношения Миниха, который хотел отдать Вышневолоцкий путь в управление своим ставленникам. Лишь падение Миниха избавило Сердюкова от дальнейших преследований, и он смог продолжать свою творческую деятельность».
* * *
…Итак, люди «славянского племени» были тем, кого ныне, во времена демократические, стало принято называть «титульной нацией» [31].
Но! Элементарная справедливость требует признать, что за «честь» принадлежать к титульной нации русское крестьянство, эта подавляющая часть населения империи, заплатило — в историческом плане — страшную цену: вспомним хотя бы крепостное право или рекрутскую повинность, когда молодых мужчин, самую становую жилу нации, «забривали» в армию почти на четверть века, то есть, считай, пожизненно.
Британская империя жирела по-старинке — беспардонным ограблением колоний, разбросанных по всему земному шару. Это же относится и к большинству европейских стран.
Первоначальное богатство «империи добра», США (которые, кстати, еще сравнительно недавно, всего лишь лет 50 назад, во всём мире открыто называли Соединенными Линчующими Штатами [32]), создавалось руками чернокожих рабов.
А вот блеск и могущество Российской империи возросли на жесточайшей эксплуатации прежде всего своего собственного крестьянина…
* * *
К слову. Сегодня, пожалуй, мало кто станет оспаривать, что в Советской империи высокий — по сравнению с РСФСР — уровень жизни в большинстве союзных республик, особенно в Прибалтике, Молдавии, Грузии и Армении, поддерживался за счёт щедрых «донорских вливаний» всё из той же Российской Федерации. Но это, повторяю, к слову…
* * *
Считается, что к концу средневековья преобладающая часть продуктивных земель собственно этнической Руси была разобрана в частное владение князьями, их служилыми людьми и монастырями. Те земли, что не вошли в состав частновладельческих, назывались «чёрными», но их оставалось ничтожно мало.
Крестьянин средней России сидел на «окняжёной» или «обояреной» земле и с её владельцем был связан соответствующим договорным обязательством, так называемой «порядной». Уйти от хозяина, помещика, он мог лишь после окончания осенних работ — в течение недели до и после Юрьева дня, 26 ноября, в противном случае он становился «беглым».
В дореволюционных справочниках говорится, что узаконенное прикрепление крестьянства к земле совершилось («по наговору Бориса Годунова») указом царя Фёдора Иоанновича в 1592 г. Однако известный русский историк и археолог М.П. Погодин (1800—1875) в статье «Должно ли считать Бориса Годунова основателем крепостного права» настаивал, что «основателем крепостного права не был у нас никто, а винить в его развитии следует обстановку общественного бесправия, в которой возникли и воспитались крепостные отношения Московского государства» [33].
Одним из ранних документов, свидетельствующих об уже утверждающихся крепостных отношениях на Руси, считается писцовая книга 1580 г. тверских владений князя Симеона Бекбулатовича [34], где говорится о 305 «выбежавших» (т.е. беглых) крестьянах из общего числа 2217, прикрепленных к земле («крепких земле»).
А уже со второй четверти XVII в. крестьяне закрепощаются массово, давая помещику обязательство «всякую страду страдать и оброк платить, чем он изоброчит», жить «где государь ни прикажет, в вотчине или в поместье, где он изволит поселить», и даже соглашаться на то, что «вольно ему, государю моему, меня продать и заложить». С середины того же века закрепощают и детей крестьянских.
С XVII в. имущественные и личные права крепостных крестьян уже ничем не ограждены, никакой закон даже не пытается как-то ограничить размеры крестьянских податей и повинностей. Вопреки церковному закону, помещики по своей прихоти женят и выдают замуж крепостных.
Думается, всем нам еще со школьных лет памятны строки великого русского поэта Н.А. Некрасова (что характерно, напрочь забытого нынешними СМИ):
…Помню ужасную свадьбу,
Поп уже кольца менял,
Да на беду помолиться
В церковь помещик зашёл:
«Кто им позволил жениться?
Стой!» — и к попу подошёл…
Остановилось венчанье!
С барином шутка плоха —
Отдал наглец приказанье
В рекруты сдать жениха,
В девичью — бедную Грушу!
И не перечил никто!..
Кто же имеющий душу
Мог это вынести?.. кто?..
О древнем праве «вотчинной расправы» известно с XVI в. Со временем на барских дворах появляются собственные тюрьмы. Об изощрённых истязаниях крестьян их владельцами говорится в подлинных тогдашних документах. Подробно описаны и применявшиеся при этом орудия: кандалы, цепи и колодки, батоги и кнут, отмериваемые «нещадно». Появляются и чисто московские пытки — подвешивание за связанные назад руки с битьём при этом кнутом и поджариванием огнём. Как видим, Москва всегда отличалась чем-нибудь эдаким, «гламурненьким»…
Истязания подобными орудиями нередко приводили к смерти наказуемых, и Сенат в 1762 г. признал, что в законе нет наказания за такого рода убийства. Вот, например, знаменитая Салтычиха (1730—1801), прозванная в Москве «людоедкой», замучившая в течение 7 лет 139 душ своих крепостных, преимущественно женского пола. Её дело 21 раз начинало рассматриваться в низших инстанциях, но, благодаря родственным связям и взяткам, неизменно оборачивалось наказанием и ссылкой жалобщиков. Наконец, назначенная Екатериной II юстиц-коллегия в 1768 г., после 6 лет следствия, признала её виновной в «серийных» убийствах и приговорила к смертной казни, которая была заменена, по воле императрицы, пожизненным заключением в подземной тюрьме в Ивановском московском девичьем монастыре. Сообщники Салтычихи (её подневольные дворовые люди), подвергнутые вырыванию ноздрей и другим наказаниям, были навечно сосланы в Нерчинск на каторжные работы…
Кнут [35] был страшным орудием, в сравнении с ним даже плеть считалась более мягком средством «воздействия». Во второй половине XVIII в. появляются еще более «мягкие» розги: один удар плетью, по официальному уложению, приравнивался к 200 ударам розгами.
И тем не менее, употребление плетей сохранялось до конца существования крепостного права — еще в середине XIX в. правительство вынуждено было напоминать помещикам о запрете наказывать крепостных «трехременной плетью».
Совершенно в ином, чем крепостные крестьяне, положении находился обширный класс так называемых государственных крестьян, образовавшийся при Петре Великом. Сюда относились служилые люди (рейтары, драгуны, солдаты, пушкари, казаки), экономические (бывшие монастырские) крестьяне, свободные хлебопашцы, поселяне-магометане Таврической губернии и Кавказской области, задунайские переселенцы, жители казённых земель в Бессарабии и т. д. В это сословие входили также кочевники Европейской и Азиатской России. Среди последних к 1838 г. насчитывалось примерно 235 — 240 тысяч человек сибирских инородцев.
Упомянутые справочники конца XIX в. сообщают, что, согласно российскому законодательству, «государственные тягости могут быть на них (инородцев. — В.М.) налагаемы лишь с величайшей постепенностью в связи со своеобразным строем их быта…
Воздействие государственной власти на их быт исчерпывается надзором за их самоуправлением, подчинением их российскому уголовному суду за наиболее тяжкие преступления, ограждением их от некоторых зловредных влияний (от спаивания виноторговцами, закабаливания под видом найма, захвата их земель), содействием их промыслам — продажа от казны пороха, других припасов и т. д.»
В тех же источниках читаем: «Важнейшие привилегии относятся к воинской повинности. До 1880-х гг. они (инородцы. — В.М.)вообще не подлежали рекрутской повинности. Позднее их стали привлекать на основании особых положений и в большинстве на разного рода льготных основаниях».
Примечания.
1. Бартольд В.В. История изучения Востока в Европе и России. — Спб., 1911.
2. Федотов Г.П. Будет ли существовать Россия? // О России и русской философской культуре. — М., 1990.
3. Егоров Е.М. Историческое значение похода хори-бурят 1702—1703 к Петру I // Народы Бурятии в составе России: от противостояния к согласию. — Улан-Удэ, 2001. — Ч. I. С. 5—16.
4. Зайсаны — главы родов.
5. Написание имён воспроизводится по тексту Указа Петра I от 22 марта 1703 г. (см. Указ Петра I в книге: Жимбиев Ц., Чимитдоржиев Ш. Поездка делегации хори-бурят к Петру Первому в 1702—1703 гг. — Улан-Удэ, 2000. — С. 35.).
6. Согласно дореволюционным справочникам, хоринцы — те забайкальские буряты, чьи родовые земли располагались по рр. Уда и Хилок и управлялись Хоринской степной думой; отделившаяся от них часть составляла Агинскую степную думу.
7. Газета «Бизнес Олзо», Улан-Удэ, 9 июня 2002 г.
8. Народы Бурятии в составе России: от противостояния к согласию. — Улан-Удэ, 2001. — Ч. I. С. 23—24.
9. Масси Роберт К. Пётр Великий. — Смоленск, 1996.
10. Там же.
11. Т.е. подлежащие ведению Иркутской уездной администрации.
12. Чужеземная маньчжурская династия Цин (Золотая) правила в Китае в 1644—1911 гг.
13. Афанасий Савёлов, с октября 1695 г. иркутский воевода.
14. Имеется в виду Удинский острог, ныне — г. Улан-Удэ.
15. Сборник документов по истории Бурятии. XVII век. — Улан-Удэ, 1960. — С. 422.
16. Здесь имеется в виду то, что ныне называется самогонным аппаратом.
17. Сборник документов по истории Бурятии. XVII век. — Улан-Удэ, 1960. — С. 425, 431.
18. Т.е. во время формального царствования братьев Ивана и Петра при реальном правлении их старшей сестры Софьи.
19. Сборник документов по истории Бурятии. XVII век. — Улан-Удэ, 1960. — С. 362 сл.
20. Там же. С. 422 сл.
21. Там же.
22. Указана дата «от сотворения мира»; по современному исчислению — 1695 г.
23. Народы Бурятии в составе России: от противостояния к согласию. — Улан-Удэ, 2001. — Ч. I. С. 24.
24. Солоневич И.Л.Народная монархия. — М., 1991.
25. Прозвание — то же самое, что и фамилия (фамильное прозвание).
26. Пушкин А.С. История Петра I. Подготовительный текст. Собрание сочинений. Т. 8. — М., 1977.
27. Крылов А.Н.Мои воспоминания. — Л., 1984.
28. Ключевский В.О. Курс русской истории. Часть IV. — М., 1989.
29. Маррезе М.Л.Бабье царство: дворянки и владение имуществом в России (1700—1861). — М., 2009.
30. Виргинский В.С. Очерки истории науки и техники XVI—XIX веков. — М., 1984.
31. Характерно: термин этот при Советской власти совсем или почти не употреблялся.
32. Суд Линча — существовавшая в США с XVIII в. и прославившаяся на весь мир практика внесудебных расправ, жертвами которой были преимущественно негры. Назван по имени американского законника Ч. Линча.
33. Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. — СПб, 1890—1907.
34. Симеон Бекбулатович — касимовский хан, крещеный татарин. В 1574 г. Иван Грозный «уступил» ему свой престол, сделав великим князем Всея Руси. Через 2 года был смещен и получил в управление Тверь и Торжок. Возвращен из ссылки в царствование Дмитрия Самозванца.
35. А. Толстой в романе «Пётр Первый», на основании изучения «пытошных грамот» того времени, пишет, что умелый палач «пятнадцатым ударом кнута пересекал человека до станового хребта».
Продолжение следует.