Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 12, 2011
О КНИГАХ И ЖУРНАЛАХ
Сергей Антонович Клычков. Исследования и материалы. 1889-1937
. — М., Изд-во Литературного института им. А. М. Горького, 2011.Книга включает в себя материалы конференции, проходившей в Литературном институте два года назад, в октябре 2009 г. Устоявшееся мнение “обычного” читателя о С. Клычкове как “новокрестьянском” поэте благодаря докладам специалистов здесь значительно переосмысляется. В его творчестве можно отыскать влияния и классиков (особенно сильное — М. Лермонтова) и современников (А. Блока и А. Ремизова). По мере знакомства со статьями-докладами становится ясно, что С. Клычков был достойным сыном своей эпохи — “серебряного века”. То есть не миновал “космизма”, религиозной философии, мистики символизма, всего, что безгранично расширяет контекст произведения. Тем не менее открывают книгу статьи, исследующие деревенскую тематику в его знаменитом “трехроманье”: “Князь мира”, “Чертухинский балакирь”, “Сахарный немец”. Особенно в статьях А. Большаковой и А. Герасименко подчеркивается “архетипическая” принадлежность этих романов “деревенской прозе”. Но уже рядом стоящая статья Р. Вроона (США) утверждает, что “повышенная метафоричность” “не свидетельствует об особой “крестьянской ментальности”” С. Клычкова, она говорит об его “особом отношении к естественному природному миру”. Оттого его проза адекватнее понятию “магического реализма” и близка Г. Маркесу — идеологу разрушения пограничья между фантастикой и реальностью. А также “экзистенциальному мироощущению” вообще (К. Кислицын). Осложняет восприятие романов С. Клычкова “стиховое начало” в их прозаической ткани, вплоть до “стихоподобных (“версейных”) строф” (Ю. Орлицкий).
Тем более что поэзия С. Клычкова широко открыта для интерпретаций и сопоставлений. Так, исследователи открывают три этапа-пути развития — “певец”, “молитвенник”, “мученик” (Г. Шувалов), многочисленные литературные связи (притяжения-отталкивания) с Н. Клюевым, С. Есениным, П. Орешиным, с одной стороны, и А. Блоком, И. Анненским, С. Городецким, с другой, в чем виновно ярко выраженное “лирическое, слишком лирическое” (И. Ростовцева) начало творчества С. Клычкова. В жанре “свободной темы” (раздел “Слово о Сергее Клычкове”) выступают писатели, музейные работники, учителя: В. Морозов, И. Алексеева, Г. Иванова, Н. Ермакова, Г. Русакова и др. Завершает сборник рубрика “Публикации” с воспоминаниями о поэте его младшего брата А. Сечинского.
На границе тысячелетий. Страницы русской лирики. — М., Изд-во Литературного института им. А. М. Горького, 2011.
Этот поэтический сборник открывает Светлана Сырнева, лиризму которой присуще земное притяжение людских и особенно женских забот и тревог за Отчизну, по преимуществу деревенскую. Тем же настроением проникнуты стихи Юрия Беличенко, обладающего искусством пластически “зримого” поэтического рассказа, независимо от темы, будь то ссыльный римлянин Овидий или “первая любовь — ракетные войска”. Для его соседа по книге Виктора Верстакова военная тема — любовь не только первая: свидетель и участник “афганской” войны, он в своих стихах и военный журналист (профессия), и военный поэт (призвание) с отчетливо песенным, “гитарным” началом. Сергей Попов, в поэзии которого очевидна религиозно-церковная тематика, неожиданно парадоксален в склонности к чуть ли не анекдотическим сюжетам, например, в стихотворении “Свежевыстиранный мужчина”, а иногда и на грани еретизма: “Во имя Отца, Сына и Святого Духа… Огонь!” (стих. “Молитва Василия Клочкова”). Замыкающий пятерку авторов книги Александр Соколов словно синтезирует в своей поэзии ведущие темы предыдущих поэтов: материнская боль за русского человека по обе стороны границы тысячелетий С. Сырневой, печальный артистизм Ю. Беличенко, суровый фронтовой лиризм В. Верстакова, полифоническую молитвенность С. Попова. Не зря заключительные строки его подборки говорят о “братстве” и “равенстве” их поэтического поприща.
В чем эти разные поэты действительно равны, так это в принадлежности к одному поколению (середина двадцатого века), почве (провинциальное происхождение, кроме москвича С. Попова) и, главное, к пограничности веков и эпох. Причем важнее момент смены эпох — переход от советских времен к нынешнему безвременью, оставивший неизгладимый след в творчестве всех поэтов сборника. Сборник показывает, что русская тема и “до”, и “после” этого главного (а не “хронологического”) пограничья остается ведущей, стыкуясь с гражданственно-публицистической. В целом же этот опыт “пограничной” поэзии свидетельствует о том “напряжении чувств и мыслей” русской поэзии, всегда готовой на любые испытания, о котором пишет в своем предисловии составитель сборника, профессор Литинститута В. П. Смирнов.
Складчина. Литературный альманах. — Омск, “Дюма-студия”, 2011.
Центральной публикацией номера являются “Записки потерпевшего” — дневниковые записи 1978-82 гг. В. Озолина. Яркий поэт и прозаик, он, может быть, еще ярче был как человек, как личность. Читаешь и понимаешь, что главное качество В. Озолина — беспокойность, полное отсутствие покоя: он меняет города, не считаясь с географией — Рига, Салехард, Сахалин, Омск, Барнаул, чередует, как в калейдоскопе, героев своих записей, где рядом председатель колхоза, директор вино-водочного завода, поэт И. Фоняков, прозаик 19 века В. Соллогуб, поэт середины 20 в. М. Светлов, классик М. Булгаков, книги которого “отдали по магазинам “Березка” для иностранцев”. Но как бы ни волновали горячего на слово и дело В. Озолина проблемы советского хозяйствования (например, порча сельхозпродуктов в отсутствие холодильников или необходимость расширять посевы пшеницы), больше его волновала литература и ее эталоны — проза писателей 20-х гг., особенно Ю. Олеши, которого он не просто читал, а “беседовал” с ним. Отсюда и крайнее тщание в собственной прозе (“одну страничку 10 раз переписывал!”), и суровость к некоторым лит. величинам (“очень примитивная повесть А. Солженицына “Один день…””), и ненависть к официальной советской литературе (убийственные отзывы о Л. Иванове и В. Балябине). Но хуже всего, если в произведениях отсутствует душа, живое чувство, как у К. Федина или у А. Вознесенского, который “страдает (только) умом”.
У авторов “Складчины” этой души хватает порой с избытком, как у детей. Вот и поэт Д. Румянцев почти всю свою подборку пишет “устами младенца” (название первого стихотворения) и даже бессвязным лепетом (“абсурд абсент вопи артюр рембо” — начало другого). Другой поэт, А. Ключанский, кажется, уже вернулся в детство, написав курсивом: “Я опять иду ребенком / И не думаю о том, / Что опять иду ребенком…”. Героем эссе А. Дегтярева “Переправа” является тоже ребенок, т. е. сам автор в детстве, а также А. Чехов, некогда переправившийся через Иртыш на пути к Сахалину, и, конечно, Омская область, территория которой заслуживает “памятного знака” на этой переправе. Но главный герой всего номера, несомненно, город Омск, находящийся в преддверии своего 300-летия (август 2016). И читатель, особенно иногородний, остро чувствует этот омский патриотизм, гордость за своих славных земляков — И. Анненского и П. Васильева, Р. Рождественского и А. Кутилова. А. Лейфер в своей статье “Три музейных вечера” прибавляет к ним Е. Миронову-Золотаину, Г. Гаврилова, Б. Гвоздева. К ним нужно добавить и других заслуженных авторов журнала: публициста И. Петрова, поэта В. Новикова, А. Декельбаума, чей сценарий “Посторонний фактор” отметили в Москве. Словом, этот номер “Складчины” получился по-юбилейному широким, представительным, “душевным”. В ожидании еще “нескольких номеров” “Складчины”, посвященных юбилею Омска, которые должны “упрочить шаткое положение” альманаха, по словам его редактора А. Лейфера.
Перелески. Литературно-художественный альманах. — Новосибирск, “Нонпарель”, 2011.
Этот дебютный выпуск подготовлен коллективом авторов из Академгородка (отв. редактор Б. Тучин, редактор-составитель А. Фугаев), на что, как ни странно, указывает название альманаха. В предисловии утверждается, что “именно так выглядит сегодня научный центр: жилые кварталы перемежаются с лесными включениями”, т. е. перелесками. И потому гармоничное “взаимодействие человека с природой” — ведущая тема журнала. Увы, но произведения “Перелесков” далеки от совершенства, что особенно заметно в многочисленных стихах, полных штампованных образов и строк, простительных только для начинающих. И это неслучайное сравнение: когда после компьютерного бума библиотеки опустели, филфаки наполнились нечитающими (!) студентами, а помойки и свалки — выброшенными книгами, фанаты “бумажной” литературы воспрянули духом, организовывая издательства и альманахи, словно в пику ниспровергателям И. Гуттенберга, изобретателя книгопечатания. Именно о таком, “протестном” характере “Перелесков” заявлено в предисловии, почти манифесте “От редактора”, заканчивающимся лозунгом: “Вперед, к Гуттенбергу!”
Учитывая это благое дело, хочется простить и слабую поэзию, оригинальную лишь по тематике (например, поэма-“триптих” Б. Тучина “И эволюция, и Дарвин” о происхождении человека, монологи дворника о помойках, их клиентах и обитателях И. Карина), и прозу, запоздавшую лет на пятьдесят (лирически-фантастическая повесть Л. Вениаминовой о встрече с нерожденными младенцами). Достаточно зрело на этом фоне выглядят только А. Ерошин с откровенно детской (что специально не оговорено) поэзией (“Англичайное”, “Котострофа”, “Осьмирук” и т. п.) и Б. Тучин с “историко-политическим детективом” из истории Томска конца 19 века и публикацией малоизвестных рассказов Н. Наумова, писателя-народника той же отдаленной эпохи. В предисловии Б. Тучин восторгается литературными достоинствами писателя, очевидно преувеличенными. Но для современных условий отчаянной борьбы “бумажной” и “компьютерной” литератур писателю, может, действительно для начала неплохо подняться до уровня Н. Наумова, а там видно будет. Пока что “Перелески” интереснее как симптом — как литературный журнал он еще должен состояться.
Огни Кузбасса. Журнал писателей России. № 5, 2011.
В журнале подавляюще много небезынтересной прозы. Но как-то не по-журнальному выглядит “триллер” Ю. Тотыша — повесть “Раб Божий” о том, как бывалый, но молодой и спортивный таежник Лаврик спасал от киллеров девушку, вмешавшуюся в дела крупных золотомошенников. Сюжет вполне каноничный для подобных жанров, тогда как герои явно перегружены противоречащими друг другу качествами. Особенно Лаврик, который, кроме того что является бывшим “афганцем” и талантливым бизнесменом, еще и чувствует себя… инкарнацией Л. Берии, апологией которого полны страницы повести. Точнее, ее “заключительной части”, вполне, впрочем, самостоятельной. Столь же “самостоятельно” читается и “книга вторая” романа С. Павлова “Кузбасская сага. Пленники Маньчжурии”. Это повествование сразу о нескольких семьях села Урского уводит читателя в 1905 год — во времена русско-японской войны, разительно изменившей жизни и судьбы героев романа. Вплоть до того, что брат считавшегося погибшим Гордея Кузнецова открыто живет с его женой, а Федор Харламов, по прозвищу “Окаянный”, насилует свою мачеху на глазах парализованного отца. Лучшие страницы этой “книги” романа, напоминающего сибирские “эпопеи” К. Седых, Г. Маркова, С. Сартакова, А. Иванова, посвящены японскому плену Гордея и двух его земляков, бегству и долгой дороге домой.
После такой увлекательной, но “длинной” прозы рассказы-новеллы А. Титова невольно воспринимаются антрактом-интермедией, десертом. Особенно “Плохая женщина”, где герой зачем-то знакомится с безвкусно одетой толстухой, изображая страстную любовь, зачем-то не приходит на свидание и почему-то рассказывает обо всем этом сослуживцам, не зная, смешно это, грустно или подло. Зато в рассказе А. Кулемзина “Дом крайний и последний” все достаточно определенно: баба Зоя, пережив все беды своей личной (смерть мужа, пьянство дочери и т. д.) и общественной жизни (грянувшая антисоветчина, обессмыслившая жизнь ее поколения), самосжигается в своей избе. За пределы многострадальной России уносит читателя обширный путевой дневник Л. Скорик “Связывая нить Ариадны”, от Вьетнама и Чехословакии 60-х гг. до визитов в советскую Сибирь немецких друзей, ошеломленных не чем-нибудь, а “гостеприимством и радушием” сибиряков. Среди других рубрик журнала выделяются “Лица земляков” с портретами сразу трех юбиляров — Е. Буравлева, М. Небогатова, Г. Емельянова, и “Цитата” с актуальными высказываниями писателей-классиков, извлеченных С. Донбаем из прочитанной им за три года прессы, видимо, в напоминание и назидание.
В. Я.