Рассказ
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 12, 2011
Александр КОТЮСОВ
АРКАДИЙ И РОДИНА
Рассказ
Аркадий не любил Родину.
— А за что ее любить? — спрашивал он каждого, желающего подискутировать с ним на эту тему. — Вот у меня прадеда в коллективизацию раскулачили, в Сибирь сослали. Потому что он сельской интеллигенцией считался, да подворье еще держал. Деда по материнской линии в тридцать седьмом расстреляли: как-то недобро про вождя разок-другой высказался. Кажется, грузином носатым назвал. Супругу его, бабку мою с дочерью — опять же, в Сибирь. Хорошо хоть там они с отцом моим будущим встретились. А то бы я и на свет не народился.
— Вот видишь, — пытались порадоваться за Аркадия собеседники, — а ты говоришь, родину любить не за что. Да хотя бы за это! За факт рождения, так сказать. Вот и аргумент тебе. Не сослали бы всех твоих родственников туда, куда Макар телят не гонял, не было бы тебя. И не сидел бы ты с нами, беседы бы интеллектуальные не вел.
— Слабый аргумент, слабый, неубедительный, — парировал Аркадий, — незначительный это плюс. Любить родину только за факт своего рождения — это несерьезно. К факту этому родина прямого отношения не имеет. Это всего лишь случайное стечение обстоятельств, не более того. А если бы я, скажем, в какой-нибудь наибеднейшей африканской стране появился? Что там похуже-то у них — Суринам, к примеру, или Ангола, скажем. И бегал бы все детство с распухшим от голода животом. По пампасам, наперегонки с антилопами и гиенами. А потом бы меня укусила муха цеце или тарантул мохнатый, и я бы помер, не достигнув совершеннолетия. И я, получается, той родине тоже в ноги кланяться обязан? Нет, не аргумент это для меня. Неубедительно. Еще куда ни шло, если бы в Париже, например, или в Женеве народиться. С гражданством, разумеется, средствами к существованию, квартирой и другими атрибутами достойной жизни. Тогда другое дело. Такую родину и полюбить не грех. Но в Париж бабку мою почему-то не сослали. А за Сибирь я в любви к родине расписываться не намерен.
На такие речи собеседники обычно руками разводили: что тут скажешь. Но Аркадий на этом не останавливался. И последующими откровениями своими удивлял их еще больше.
— Вы дальше меня слушайте, у меня дополнительные обоснования имеются, — продолжал он. — У нас же на родине дискриминация по национальному признаку существует, если не знает кто! Ежели для Запада я белый, и этим сказано все, мне везде и почет и уважение, независимо от страны происхождения, размера носа или цвета волос, то в СССР все иначе. Все с экранов телевизоров и в газетах заявляют о дружбе народов и равенстве наций, а на деле все вовсе не так. Вот я после университета пошел в НИИ работать. Прошло лет пять, я — в партком, чтобы в партию, стало быть, меня приняли. И что? Сидит там председатель, морда ушами за косяки дверные задевает, пуговицы на костюме не застегиваются, весь салом оброс. Взял он мое заявление, почитал, начал тыкать пальцем, понимаешь, в него. А лыбится при этом так, словно на концерте Райкина в первом ряду анекдоты слушает. Ты, говорит, забылся, уважаемый, что ль? В графу “национальность” давно смотрел? Или на фамилию свою — Абрамович! Да еще и Аркадий Моисеевич! Да что на фамилию… Тебе в зеркало нужно просто глянуть, все ясно станет. Извини, коллега. У нас на таких, как ты, разнарядки партийные раз в пять лет бывают. Для рабочего класса, скажем, попроще все, таких в партию быстрее принимают, партии нужны рабочие и крестьяне, это еще товарищ Ленин постановил. А у нас не завод, у нас, как говорится, храм науки. И ученые партии не в такой сильной надобности. Во-первых, толку от вас немного, пустозвонство одно, а помощи никакой: вас на митинг или партсобрание не дозовешься. А во-вторых, у нас на предприятии очередь стоит из более уважаемых работников, которые намного раньше тебя, уважаемый Аркадий Моисеевич, заявления подали. Фраерман, к примеру, десять лет уже ждет. Доктор наук, между прочим. А ты еще кандидатскую только пишешь. Так что подожди, подожди, рано тебе в партию, рано!
— Видите как! Какое уж тут равенство, — сокрушенно кивал головой Аркадий, — одна сплошная и тотальная несправедливость. Столкновение, можно сказать, моего личного с советской действительностью.
Тут собеседники Аркадия, как правило, еще больше удивлялись.
— Стоп, дружище, что-то ты путаешь, — говорили они, понизив голос и положив шапку на телефонный аппарат. — Аркадий! Сам же говоришь, прадеда у тебя раскулачили, деда расстреляли, бабку сослали. Это же коммунисты сделали. Знаешь ведь прекрасно! Не маленький мальчик. Ты же и Солженицына в самиздате читал, и Бродского, и Довлатова с Шаламовым. Там про коммунистов и про художества их подробно все написано. Они же уничтожили миллион миллионов, не пересчитать всех. И интеллигенцию в первую очередь. А ты к ним в товарищи лезешь, за партийным билетом тянешься. Какое-то несоответствие тут наблюдается. Зачем оно тебе надо-то?
— Нет здесь несоответствия, — объяснял им Аркадий, — это вам кажется только. Я с этим как раз бороться и хотел. Я, может, намеревался партию эту изнутри изменить, в лучшую сторону ее направить. Человечнее ее сделать, к народу лицом развернуть, а не жопой, как сейчас. А она меня не приняла в свои ряды. А зря! Значит, устраивает ее все и меняться она не хочет, время не чувствует, стало быть. Сила, между прочим, в прогрессе. Стагнация к гибели ведет, к застою и разложению. Нет будущего у этой партии. Вы на ее вождей гляньте по телевизору. Им бы до кресла самостоятельно добраться. И можете шапку с телефона снять. Я этих слов не боюсь совсем, их еще мой прадед отбоялся. Не любит меня партия, ну и ладно. И родина, получается, не любит. А раз она так ко мне, то и я ей в ответ симметрично. Вот и выходит, что не за что мне родину любить, как ни крути. Валить из нее надо, валить!
Сказано — сделано. Как только в восьмидесятые государство приоткрыло железный занавес, за него, сперва тоненькой струйкой, а потом уж и мощной струей из брандспойта, хлынул поток не сильно любящих родину. Аркадий свалил в числе первых. Свалил не один, вместе с женой Галей и дочерью Сарой. Ну, в смысле Светой, если по паспорту. Сарой они ее уже в Израиле назвали. Света — не библейское имя. Хотя… кто ж эту Библию читал. Короче говоря, свалил за границу Аркадий. Родителей оставил, однако. Потом, мол, перевезу, как обустроюсь. И Галя своих тоже. Логично вроде бы. А чего везти стариков раньше времени, мучить там…
* * *
— Что у нас со стажировками заграничными в этом году? — спрашиваю я Петра. — Есть, где поучиться, ума-разума набраться? Чтобы за капиталистические фонды-гранты, разумеется. Своих нет, а бюджетные тратить недозволительно.
Петр — директор департамента международных связей. И мой друг. У него этих стажировок куры не клюют. Девать, как говорится, некуда. Он полгорода может за границу послать учиться. Главное, чтобы народ достойный подобрался, язык знал, перспективу чувствовал. В прошлом году он меня так в Америку отправил, на целый месяц. И не только меня. В позапрошлом — в Англию на две недели. Вот и сейчас я стою перед ним вопросительно. Может, найдет что подходящее.
Петр озабочено чешет за ухом, достает из шкафа огромную папку, начинает вытаскивать из нее файлы.
— Тебе на сколько? И что по срокам? — спрашивает меня он.
— Вместо отпуска, наверное, — отвечаю, — как обычно, кто же меня и в отпуск отпустит, и на стажировку. Сам наше руководство знаешь. Так что срок понятен — лето. Июль-август желательно, потому как в июне в отпуска неохотно отправляют. А на сколько… Две-три недели. Куда больше! Без семьи ведь ехать. Помру от ностальгии еще. Я же Родину люблю, ты знаешь, — улыбаюсь я.
Петр внимательно листает документы.
Надо сказать, в начале девяностых капиталисты за нас, россиян, очень переживали. Все хотели на путь истинный наставить, демократии научить, каким-то правилам жизненным. В общем, стремились рассказать и показать нам, выросшим, по их мнению, среди сугробов и медведей, как на самом деле жить надо. Чтобы мы по невежеству своему не напортили чего на планете. Поэтому правительства самых богатых стран начали нещадно выделять деньги разнообразным фондам, чтобы они в России самых умных и прогрессивных отбирали и вывозили в настоящую демократию с одновременным языковым погружением. И тысячи российских чиновников, политиков, предпринимателей потоком хлынули на обучение.
Тем временем Петр файлы вынимает один за другим, изучает их, а я, соответственно, жду терпеливо.
— В Америку ты уже ездил, в Англию мы тебя посылали, — бормочет он под нос. — В Германию… в Германии язык надо немецкий… не пойдет, ты не знаешь его. А это что?.. Вот! Нашел!
Петр вытаскивает из папки толстый файл с текстом на английском языке.
— Канада! Ты же не был?
Я мотаю головой.
— “Президентские стипендиаты”. Это так программа называется. Для молодых политиков и чиновников. Ты подходишь. Август, две недели. Времени до отъезда — вагон. Все успеешь. Держи — это описание, анкета на визу и еще какая-то форма для их правительства. Заполнишь дома. Все! Собирайся. Жить будешь в столице, Оттаве. Стажировка из двух частей. Первая — в правящей партии, вторая — в Министерстве иностранных дел. Формат стандартный. Все тебе будут показывать, рассказывать, на встречи всякие, совещания таскать станут, экскурсии иногда. Жить в гостинице. Ее и дорогу они оплачивают, плюс какие-то деньги дают, долларов триста, вроде. Немного, конечно, но скромно поесть хватит, тем более что днем они тебя в офисе кормить планируют. Главное, все за счет приглашающей стороны. Оформляй отпуск — и вперед, мой друг. Вернешься полный впечатлений, да и язык подточишь. Английский в смысле. Согласен? Или другое что поискать?
А мне ничего другого и не надо. Канада так Канада. Интересно даже. По делам я туда не поеду никогда, какие у меня дела в Канаде, не в хоккей же играть. Да и разучился я со школьных времен. В хоккей в смысле.
— Согласен, — говорю, — оформляй.
* * *
Я сижу в канадском посольстве. Жду Патрика. Патрик — второй секретарь посольства. Или третий. Или двадцать третий. Мне неважно. Важно, что у него мой паспорт с визой, билеты на самолет, деньги и командировочные. И еще важно, что у меня вылет через четыре часа. А его, то есть Патрика, все нет. Уже час нет. Мне, между прочим, еще пилить до Шереметьево. А это по Москве днем не самое быстрое дело. Но я жду. Других вариантов-то нет. Без билетов и паспорта меня ни в какую Канаду не пустят. Впрочем, вот он идет, кажется, этот Патрик.
— Привет, — протягивает он мне руку.
Патрик — высокий, светлый и загорелый. Улыбка во все тридцать два зуба.
— Извини, задержался, — говорит он мне. — Но все нормально, ты успеешь. Тем более для тебя приятный сюрприз. Смотри, твои документы, — он раскрывает папку с канадским гербом. — Это билеты. Туда и обратно. Не потеряй. Видишь, у них корешок один. А то в Канаде навсегда останешься. Это — паспорт с визой. Вот деньги.
Он протягивает мне конверт. В нем приятно хрустят купюры.
— А вот и сюрприз! Билетов экономкласса не было. Опоздали мы. Пришлось тебе первый класс брать. Как олигарх полетишь, на мягком кожаном кресле. Я так всего один раз в жизни летал. Это очень дорого. Вот! Теперь — самое важное! — поднимает вверх палец Патрик. — Ты в Оттаву летишь один. Так получилось. Без группы и сопровождения. Аэропорт у нас там не в городе, а за его пределами. Когда из самолета выйдешь, походи по указателям, посмотри, найдешь рейсовый автобус. На нем будет написано — Оттава. Сядешь и поедешь. До города. Как приедешь в город, возьми такси до гостиницы. Так лучше. Сейчас я тебе адрес ее напишу. В ней все оплачено. Входишь, паспорт на ресепшене показываешь, заселяешься. Приезжаешь ты в пятницу. Днем. В гостинице тебя будет ждать записка от канадских принимающих из министерства или из партии. В записке все написано: программа, во сколько первая встреча, телефоны на всякий случай и прочее. Кто-то из них в понедельник утром тебя заберет, начнет тобой заниматься. Ну а до понедельника ты свободен, гуляй, Оттаву смотри. Потом может времени не быть. Расписание плотное, нагрузка большая.
Патрик достает из внутреннего кармана пиджака ручку, берет лист бумаги, пишет адрес отеля. На листе красуется герб Канады и текст: “Посольство Канады в России”.
— Счастливого пути, — говорит он мне, пожимая руку. — Надеюсь, тебе понравится. Кстати, Канада очень на Россию похожа. По климату, по природе. У вас даже стихи такие есть, я выучил: “Над Канадой небо синее, меж берез дожди косые, хоть похоже на Россию, только вовсе не Россия”. Будешь там как дома.
* * *
— Уважаемые пассажиры, вылетающие рейсом Москва — Оттава. По техническим причинам вылет вашего самолета откладывается на два часа. О времени вылета мы вам сообщим дополнительно. Приносим свои извинения.
Я смотрю на часы. Вот черт! Снова откладывается. Мы и так стоим в очереди на регистрацию часа два. И нам никто ничего не объясняет.
Народ начинает возмущенно ворчать:
— Хоть бы раз нормально из страны выпустили…
— Не хочет нас родина отпускать…
— Уж хотя бы чемоданы приняли и в дьюти-фри пропустили. А то мы уже весь коньяк выпили. Что же у нас за государство такое…
В очереди передо мной целая семья. Мама, дочка, дедушка, бабушка, тетя, дядя, еще одна бабушка. Это, естественно, мне так кажется, что они родственники, потому как все вроде похожи. Говорят по-русски, но мама и дочка с легким акцентом. Я кошу глаза на синие паспорта, которые они держат в руках. Написано: “Канада”. Ясно, эмигранты. Мама замечает мой брошенный на их документы взгляд, улыбается. Неожиданно становится удивительно приятно. Бывают же такие позитивные люди. И на очередь мне уже наплевать. Ведь выпустят же рано или поздно. И мест в самолете хватит. Если ты их купил, конечно, заранее. В общем, улыбается мне эта женщина, и я себя как-то комфортно чувствовать начинаю. Женщине на вид лет сорок. А дочке пятнадцать. На вид, опять же.
— У них компьютер сломался и эти кончились, которые на багаж надевают… бирки, в смысле, — говорит она, обращаясь ко мне. — Обещали привезти в течение пары часов. Будем ждать. России к очередям и ожиданию не привыкать.
Не привыкать, думаю я. Все так свежо в памяти. Действительно, все мы выросли в очередях. Мы стояли в них за продуктами, одеждой, мылом, водкой, спичками. Сегодня я стоял в другой очереди. Вместе со мной стояли сотни пассажиров. Кто-то просто ехал в командировку, по делам. Кто-то в отпуск — в хоккей, возможно, поиграть. Кто-то, наверное, покидал родину навсегда. Ждал ее, эту очередь, может быть, многие годы, видел во сне, мечтал о ней полжизни. Такой вот была эта очередь, очередь в аэропорту Шереметьево.
Когда-то, наверное, в ней стоял и Аркадий.
* * *
Вообще-то Аркадия не должны были выпускать из страны. Во-первых, он был физиком, работал в полузакрытом институте. Нет, не в “ящике”, как некоторые, а во вполне официальном НИИ, но все же… Во-вторых, у Аркадия имелась “секретность”: он знал то, что другим знать не полагалось. Он даже закрытую кандидатскую диссертацию написал. Под номером, с грифом “секретно” и без названия. Чего-то там про ПРО и про СОИ. Откровенно говоря, диссертацию читали только двое: научный руководитель и рецензент. И все. Потому что в ней никто понять ничего не мог. Сразу после защиты ей присвоили этот самый секретный номер, поставили гриф и отнесли в специальную комнату с металлической дверью и пластилиновой пломбой на ней. Больше диссертацию никто не видел. Она в России и не нужна была никому. Но зато за эту самую секретность Аркадию стали доплачивать. Целых десять рублей. Ну и за степень научную, конечно. Нормальные деньги, кстати, в сумме получались. Но Аркадия такое положение дел не устраивало.
— Мало, — говорил он. — Я тайны знаю военные, а мне всего десять рублей за секретность. Мало, катастрофически мало! Это же всего три бутылки водки получается. А двадцать рублей нельзя?
— Нельзя, — отвечали Аркадию женщины в бухгалтерии, тыча пухлыми пальцами в бумаги. — Мы не на рынке, Аркадий Моисеевич. Видите штатное расписание? Вот ваша должность. Вот — тарифная сетка. Вы получаете по максимуму. Больше невозможно никак. Это расписание в Москве в министерстве утверждали. От местного руководства ровным счетом ничего не зависит. Напишите докторскую, станем за секретность вам двадцать доплачивать. А пить мы вам не советуем. И для здоровья оно лучше, и для крепости семейной тоже. Это мы на собственном опыте убеждаемся.
— Водку я не пью. Только по праздникам. Но вот сантехники, грузчики, слесари и прочий рабочий люд — пьют. Стало быть, водка в стране нашей — единственная валюта, хоть и жидкая. А рубль наш валютой вообще назвать нельзя, — совсем крамольно возмущался Аркадий. — Двадцать! За докторскую? Еще три бутылки. Да я поседею тут у вас и с голоду помру, пока ее напишу. Что ж меня на родине-то так не любят? В Америке ученым двадцать не в месяц доплачивают, а в минуту, — и не рублей, а долларов! Зеленых, с портретом их президента. А еще — ценят и уважают!
— Мы вас тоже ценим и уважаем, Аркадий Моисеевич, — говорил Аркадию хмурый особист в помещении без окон и с огромными, тянущимися вдоль стены сейфами. — Не случайно же именно вас, а не Фраермана в позапрошлом году наградили профсоюзной путевкой в Анапу на целых две недели. А Фраерман — кандидат в члены партии. Бесплатной, между прочим, путевкой. Совсем бесплатной. Помните?
Со стены на Аркадия укоризненно смотрел портрет Дзержинского. Он словно говорил: что же вы, Аркадий Моисеевич, не помните разве?
— Помню, — грустно реагировал Аркадий, потупив глаза. — Спасибо, конечно. Только давайте, если в следующий раз награждать будете, какой-нибудь другой месяц выберем для награды. Июль или август. Май на худой конец. Но уж никак не февраль. Все-таки в феврале в Анапе сильно ветрено. Да и не купается никто. Море холодное. Я там чуть не спился. Хоть снега не было…
— Если будете себя вести так, как мне докладывают, то до следующего раза может дело и не дойти, — лицо полковника принимало суровый вид, в котором просматривалось все его беспокойство за будущее страны, незыблемость строя и приближающуюся лично к нему пенсию. — Станете строй наш хаять на каждом углу, мы обязаны будем меры адекватные принимать. Конечно, не тридцать седьмой год на дворе, антисоветскую пропаганду по пятьдесят восьмой вам пришивать никто не планирует, но подписочку о неразглашении государственных тайн вы давали, не забывайте. И статеечки в УК есть кое-какие на этот случай. Кстати, насчет снега. В России есть места, где снег даже летом не тает. Путевки туда государство наше бесплатно выделяет всем желающим. Места эти осваивать стране надо, строить там, понимаешь, города, дороги. Ископаемые полезные добывать. Лет на пять командировочку туда легко получить можно. Надеюсь, вы правильно меня поняли, уважаемый?
— Понял, как вас не понять, — расстроено качал головой Аркадий, а потом шел в ближайшую рюмочную за выпивкой.
— Суки! — говорил он после третьей таким же обиженным советской властью, коих в рюмочной почему-то всегда собиралось немало. — Меня, ученого, мордой об стол! Может, я нобелевскую по физике получу. А они… Эх… Не все у нас в Союзе хорошо, не все…
И он опрокидывал в себя еще стопку. Собеседники его сокрушенно качали головой. Им тоже не все нравилось в этой жизни. Например, в рюмочной не было бутербродов с колбасой. Они продавались только в театре, в буфете. Но не идти же в театр за выпивкой! Разве это дело. Туда на спектакли ходить надо. И трезвым. Хотя — смотря на какой еще спектакль. Но все же соглашались собеседники с Аркадием: не все хорошо в Союзе, не все…
В общем, не должны были Аркадия выпускать из страны. Не должны. Но все по-иному сложилось. Как и всегда в России. Неразбериха поспособствовала. Когда Аркадий лыжи смазывать на Запад начал, страны-то, можно сказать, и не было уже. Родился, учился, женился и работал Аркадий в одном государстве, а уезжал — из другого. А все эти особисты, гэбисты, секретчики в тот период тоже не о Родине думали, а о будущем своем. Чего им тайны охранять, когда страна по швам трещит. Тайны-то того еще государства, советского. А его на карте и не сыскать уже. О себе думать надо, о семье, о доме.
Ну и отпустили они Аркадия. Случайно, по недогляду. А может, просто потому, что не нужен был никому. Подумаешь, ученый. Чего-то там про ПРО знает, про СОИ. Да и в диссертации его без бутылки, как говорится, не разберешься. Кому это интересно.
В общем, уехал Аркадий. С секретами в обнимку. А как приехал туда, на Запад, так секреты свои и продал. По-настоящему. Не за доллары, конечно, за работу, за будущее. Рассказал все, что знает: и про диссертацию, и про тайны государственные. Там, конечно, все и так уже знали — какие могут быть тайны, когда везде разведчики да шпионы, — но откровенность Аркадия оценили. И полюбили, стало быть. Ценить стали и уважать, как он и хотел. А что Аркадию еще надо-то?.. На Родине-то не любил никто.
* * *
Наш рейс объявили. Умные российские программисты починили компьютер. Быстро ездящие через московские пробки водители привезли багажные бирки. Мы прошли и паспортный контроль, и таможенный. Вот он — наш самолет. Огромный аэробус, просто какой-то космический лайнер. Ближайшие десять часов мы вместе.
У меня место в первом классе, Патрик не обманул. Мягкое кожаное кресло, удобные подлокотники. От пассажира до пассажира чуть не пять метров. Я пристегиваю ремни и оглядываюсь. Кроме меня в салоне еще трое. Все остальные места свободны. Первый класс до Канады дорог, лететь долго.
Самолет плавно разбегается и взлетает. Ни шума, ни звука, ни вибрации.
— Чай, кофе, шампанское, виски, коньяк? — спрашивает меня стюардесса.
Красивая стюардесса, отмечаю я про себя. Наверное, так и должно быть на дальних рейсах.
— Давайте начнем с шампанского, — отвечаю. — За Родину!
* * *
— Слышь, мартышка, прыгай сюда быстрее, — доносится до меня.
Я открываю глаза. Сколько же я спал? Часа два, наверное. Иллюминатор закрыт шторкой.
— Давай сюда, скачи быстро, — повторяет грубо голос.
Сон медленно оставляет меня. Через три ряда от меня двое. Нетрезвые. Стюардесса подходит к ним. В ее глазах слезы.
— Коньяка нам бутылку, — слышу я голос. — И лимон. Пять секунд тебе. Время пошло.
Девушка исчезает за занавеской и появляется через минуту с бутылкой Hennessy.
— А почему VS, а не ХО? — возмущается голос. — Ты знаешь, кого обслуживаешь?! Будешь себя вести плохо, уволим прямо сейчас, в самолете. Заявление по собственному напишешь — и на парашюте в океан. Ну да ладно, вали отсюда. Сейчас решим, что с тобой делать.
Мужчины громко и пьяно смеются. Я выглядываю из-за кресла.
Видимо, вид у меня решительный. Стюардесса прикладывает палец к губам и садится рядом в свободное кресло.
— Вы не против? — спрашивает она.
Я мотаю головой.
— Это очень известные люди в авиаперевозках. Один — начальник авиалиний, — она называет город, — второй — директор аэропорта. Для них меня уволить — раз плюнуть. С ними мое начальство даже спорить не будет. Вы не вступайтесь за меня, пожалуйста, мне место мое дорого, — произносит она сквозь слезы.
— Это же уроды какие-то, — возмущаюсь я, — вдвоем на девушку набросились, хамы.
Она вытирает глаза носовым платком:
— Да. Хамы. Но у них власть и деньги. А у меня — ничего! Только эта работа и больная мать в Екатеринбурге. Я две недели летаю, а две недели с ней сижу. Папы у нас нет. Ползарплаты на лекарства уходит. На Урале я столько денег не заработаю. У нас правило есть, пассажир всегда прав. Ну, не совсем, но в определенных пределах. А пределы эти бесконечны. Это же “Аэрофлот”, не забывайте, а не “Люфтганза”. Там бы им это с рук не сошло, самих бы выгнали. А у нас все наоборот. Эти-то еще без рук. Я и не такое видела. Такая у нас страна: у кого прав больше, тот и прав. Сила не в правде, сила в деньгах. Деньги развращают. Как свою власть показать? Обидеть того, кто ответить не в состоянии. Они же рады будут, если отвечу. Завтра с работы выкинут. Управа на них одна: такие же, только богаче.
Стюардесса шмыгает носом и поднимается.
— Я с вами поговорила, мне и легче стало. Снова шампанское? — спрашивает она. — Или чего покрепче?
— Давайте виски лучше, — отвечаю, — может, засну быстрее.
* * *
Мне надо узнать, где в аэропорту автобусная станция, часто ли там ходит автобус до Оттавы, сколько это стоит. А еще мне надо понять, где эта самая гостиница, куда ехать. Вот ведь приглашающая сторона! На бизнес-класс разорились, а на трансфер до гостиницы — нет. Впрочем, черт с ними. Это же конь дареный, а ему в зубы не смотрят. Кстати, это я во сне сейчас рассуждаю или уже проснулся?
Открываю глаза. Проснулся, оказывается. В салоне самолета полумрак, горит ночное освещение. Кто-то накрыл меня пледом. Наверное, стюардесса. Выглядываю в проход. Те двое тоже спят. У одного рот открыт, похрапывает. Засунуть бы ему туда пробку от коньяка, чтобы вести себя прилично научился. Я потягиваюсь, зеваю. Насколько же все-таки далеко эта Оттава от аэропорта? У кого бы спросить… Да вот же, у тех самых симпатичных канадских эмигранток, за которыми я стоял в Шереметьево в очереди.
Я вылезаю из мягкого кресла и иду в общий салон.
Вот и мои старые знакомые. Сидят, улыбаются, словно ждут меня. И даже свободное место рядом есть. А самолет-то под завязку. Ну, кроме первого класса, конечно.
— Здравствуйте еще раз, — говорю я, немного смущаясь, — а вы тоже в Канаду летите?
Нет, я так, конечно, не сказал. Просто анекдот вспомнил. Про парня, который пять часов летел рядом с девушкой в самолете, все познакомиться хотел, но не мог придумать, с чего начать. Вот и спросил: “Вы тоже этим рейсом летите?” А куда им еще лететь?
В общем, рассказываю я им, что мне в Оттаву надо, а где там автобусная станция в аэропорту, я не знаю. И вообще ничего не знаю — где билеты покупать, что почем. И потом, в каком месте мою гостиницу в Оттаве искать. Вот, мол, к вам и подошел спросить. Вы на этом самолете у меня единственные знакомые получаетесь.
— Галя! — протягивает мне руку та, что постарше, — а это Света, моя дочка. Садитесь, это место свободно. Словно вас ожидало.
Я сажусь.
— Аэропорт от Оттавы далеко. Очень. На автобусе — два часа. Впрочем… впрочем, — задумывается Галя, глядя на дочь, — нас папа на машине встречает. Его зовут Аркадий. Если он не будет против, мы вас подбросим. Нам тоже в Оттаву.
Галя улыбается мне теплой домашней улыбкой:
— Мы уехали пять лет назад. Можно сказать: сбежали. В Самаре жили. Думали, больше никогда не увидим Россию. А меня так тянуло. Ностальгия — сильная вещь. Да и родители там остались. И у меня, и у Аркадия. Слава богу, они здоровы. Да вы их в аэропорту видели всех. Ну, почти всех. Пять лет в России не были, — повторяет Галя. — Ждали гражданства. Боязно в Россию без канадского гражданства лететь. Вдруг обратно не выпустят. Такое уже случалось. Как только гражданство дали, мы сразу билеты купили. А Аркадию еще не дали гражданство. Странно как-то. Только мне и Свете. Ну, хоть так. И за себя на родину посмотрели, и за него. Да он ее не очень-то и любит. Мы вас подвезем, наверное, если Аркадий не против.
* * *
— Ну, Галочка, Светочка… в смысле… Сарочка, — суетится Аркадий, — что, что там в России, дома у нас, в городе что? Рассказывайте. Скамеечка, на которой мы с тобой сидели, стоит? Или нет уже? А березка у подъезда? А мама? Как там мама? А что опоздали? Случилось что? Я тут уже четыре часа стою, места себе не нахожу!
Аркадий приехал встречать свою семью с цветами. Купил их, наверное, перед выездом. Два часа езды, четыре — ожидания в аэропорту. Цветы явно задумались, стоит ли им сохранять свой первозданный вид. Аркадий засовывает букет подмышку, пытается поднять чемоданы. Букет падает на блестящий пол аэропорта. Аркадий торопливо ставит багаж обратно, поднимает букет. Потом вручает его супруге, снова хватает чемоданы.
— Подожди, — тормозит его Галя. — Ты видишь, мы не одни. Это — Андрей. Познакомься. Он из России. Мы в аэропорту познакомились. Он по программе “Президентские стипендиаты” приехал, на две недели. Мы же можем его до гостиницы подвезти? Да, Аркаша? Ему тоже в Оттаву, там рядом.
— Можем, — моментально отвечает Аркадий.
Он снова ставит чемоданы на пол, протягивает мне руку: “Аркадий!”
Почему-то я думаю, если бы у него подмышкой сейчас был букет, он снова бы упал.
— Только проблема есть, Галочка, — продолжает он. — У нас дома вся диаспора наша собралась: Яша, Григорий… Ты же, милая, первая в Россию полетела. Первая из всех. Некоторые уже по двадцать лет на родине не были. Ехать боятся, даже с гражданством. Ждут твоих рассказов. Это же родина. Как она там. Всем интересно. А Гриша, тот вообще утром приехал, еду готовить. Он ведь повар. Выходной себе в ресторане отпросил. У нас там дома стол накрыт. Водочка холодная, студень с хреном, сало, картошечка, селедочка… Андрей, — обращается он уже ко мне, — может, ты к нам? Заодно и поужинаешь. Не бойся, все кошерное! — он широко улыбается.
Аркадий с надеждой смотрит на меня. Я представляю себе дымящуюся картошку с салом, и у меня начинает посасывать под ложечкой. Конечно, в самолете кормили. Но разве это еда? Бортовое питание.
— Нет, — мужественно отвечаю я, хотя охлажденная водочка и мешает мне принять правильное решение, — мы и так на четыре часа опоздали. Меня уже, наверное, все обыскались, посольство на ногах. Нет, — говорю, — мне ехать пора. Если можно, конечно. В общем, в гостиницу лучше. Но если нет, то я и сам на автобусе доберусь.
Аркадий расстроенно мотает головой:
— Да нет… довезу, конечно.
Мы выходим на улицу, садимся в машину и трогаемся. Буквально через сто метров дорогу нам неожиданно перегораживают заградительные щиты.
— Там ремонт, — произносит Аркадий. — А я и забыл, надо по объездной.
Он выворачивает руль и едет в другую сторону.
* * *
— Куда-то не туда выехали. Не понимаю, где я. Придется на хайвее развязку искать, — качает головой Аркадий через двадцать минут. — Ну, рассказывай по порядку, Галочка, как она, Родина-то?! Что там нового? Как жизнь, как люди?
Он озабоченно смотрит на дорогу, поправляя очки.
— Страна другая. Люди те же, — с улыбкой произносит Галя. — Вроде уехали всего лет пять назад, а уже не узнать.
Она приоткрывает окно в машине, продолжая:
— Знаешь, люди, наверное, тоже изменились. Жестче стали, что ли, озлобленнее. Когда мы с тобой уезжали, продуктов не было в магазинах. Везде талоны, очереди… помнишь, ты в шесть утра за молоком и кефиром очередь занимал. А как-то однажды решил водку с черного входа купить, так тебя чуть не разорвали на части. Этого сейчас нет. Все есть в магазинах. Ну, может, не так, как в Канаде, но выбор нормальный. Ты бы удивился с непривычки. Только не все это купить могут. Денег у людей нет.
Аркадий внимательно слушает. Машина его, старенький “форд”, стремительно несется по гладкой просторной дороге. Справа и слева видны пастбища и луга. На них пасутся коровы, жужжат трактора и комбайны. Это канадские фермеры работают над тем, чтобы в Канаде никогда не было очередей за молоком, кефиром и водкой.
— Мама говорила, что когда цены отпустили, к ним на следующий день президент приехал, — рассказывает Галя. — Ну, посмотреть на свободную экономику в действии. Пришел в магазин, а там масло сливочное. Первый раз за три года. Его до этого только своим по блату продавали, потому как оно дешевое было, на всех его не хватало. Так вот, директор магазина взял старую цену масла, дореформенную, так сказать, советскую, и умножил на пятьдесят. Решил, что это неплохой рыночный коэффициент. Ему же сравнивать не с чем, масла больше в городе нет. По такой цене оно своим не нужно, естественно, а больше его никто купить не может. У бабушки нашей, к примеру, пенсия месячная почти равна стоимости килограмма этого масла. Вот оно и лежит. Все смотрят на него, облизываются, кто-то, может, масла год не видел. Поглядят, дальше идут. В общем, первые несколько недель люди в магазины как на выставки ходили, посмотреть на продукты.
— Ну, а президент-то что? — интересуется Аркадий. — Понравилось ему все это? Или не очень?
— Не очень. — Галя грустно улыбается. — Спросил у губернатора, почему масло такое дорогое. Тот ему в ответ: это все директор молокозавода, какую цену захотел назначить, такую и назначил. Это же рыночная экономика, как вы и хотели. Ну, президент цыкнул на него, велел директора уволить, а цены снизить. Народ вокруг хлопает в ладоши, рады все. Царь приехал, сейчас порядок наведет, торговцев зарвавшихся усмирит. Короче, цены переписали прямо при нем, директора почти уволили. Почему “почти”? Да потому что предприятие частное, власти не подчиняется. Масло по сниженной цене тут же раскупили на глазах президента, тот довольный и уехал. А завтра все на место вернулось. И цены, и директор. Вот поэтому народ в России и злой. Власть на него плюет. Со всех уровней. А он ее ненавидит.
* * *
— Мы ошиблись дорогой, — виновато говорит Аркадий еще после получаса движения, — куда-то не туда я свернул. Вместо того чтобы домой ехать, все ровно наоборот делал.
Аркадий сосредоточено смотрит на трассу. Я — на спидометр. Он показывает семьдесят. Это в милях. Иностранцы соблюдают правила.
— Тут до разворота чуть не двадцать миль, — бормочет наш водитель. — Как я так?! Перенервничал, соскучился.
— Может, все же не будем заезжать в гостиницу? Мы туда уж в конце рабочего дня приедем. Никто тебя не хватится, — снова обращается он ко мне.
Я задумываюсь. Из этого состояния меня выводит Галя.
— Давай к нам, — произносит она. — Муж такой несобранный, еще три часа домой ехать будет. В гостиницу позже тебя отвезем. Не бойся, не потеряешься.
Она мило улыбается, я соглашаюсь. Против ее улыбки устоять невозможно.
* * *
Мы подъезжаем к дому Аркадия. Наконец-то.
— Это таун-хаус, — говорит он мне. — Три этажа и подвал. В этом доме десять семей. Вход у каждого отдельный. А на заднем дворе — веранда, травка, балкон.
Нас встречают.
“В семь сорок он приходит, в семь сорок он приходит, та-та-та-ра… та-та-ра…”
Полный дом эмигрантов. Брайтон-бич в Канаде. Впрочем, я на нем никогда не был, только слышал.
— Гриша, Зоя, Вера, Яша, — обнимаясь с друзьями, начинает знакомить меня Галя.
— Как там родина? — со всех сторон дома слышатся возгласы.
— Да дайте же им переодеться с дороги, — Аркадий вырывает жену и дочь из объятий друзей, буквально на руках затаскивая их на второй этаж дома.
— Наливайте пока, — кричит он сверху.
В моих руках оказывается прохладная рюмка водки и бутерброд с салом.
— Ну, за родину, — слышу я.
Интересно, а что они называют родиной?
* * *
Я выхожу на веранду дома с бокалом немудреного коктейля: “столичная” и яблочный сок.
— А я уже не пью. Возраст! Скоро восемьдесят пять. Врачи не советуют, — оборачивается в мою сторону пожилой мужчина. — А вот курить не могу бросить.
Он достает из кармана пачку “Мальборо”, вынимает сигарету, начинает дымить.
— Привычка. Уж лет шестьдесят как. Да и должно же остаться что-то от России. Плохого… — он грустно улыбается. — Вот пусть этот дым и останется. Он легкий и не тянет душу. А остальное пусть будет там, по старому адресу.
Мужчина глубоко затягивается и выпускает в стрекочущую кузнечиками темноту кольца дыма.
— Видишь, — указывает он мне прокуренным пальцем на припаркованный внизу джип.
Я смотрю вниз. Возле машины суетится полицейский.
— Это гостевая стоянка, — объясняет мне мой собеседник. — Приехали к кому-то, сидят, наверное, сейчас где-то за домом на веранде, барбекю жарят, а им штраф рисуют. На разметку парковочную колесом наехали, отсюда видно. Мелочь, конечно. Для России вообще смешно. Там и на газоне припарковаться не грех. А здесь — нарушение. Долларов сто, думаю. А то и больше. Это соседи полицию вызвали. Тут так принято. Добрые люди. Нет чтобы в соседний дом постучаться, мол, машину подвиньте, плиз. Ты к друзьям приехал в выходные, сосисок на гриле поел, пива попил, салата пожевал… и на парковке штраф на стекло получил. Было настроение хорошее, стало — плохое. Хотя, с другой стороны, надо смотреть на разметку внимательнее. Это, юноша, капиталистическая страна Канада. Она нас приютила. У нее есть свои правила. И мы обязаны их соблюдать.
Старик снова затягивается и, задержав дым в легких, на несколько секунд закрывает глаза.
Я гляжу на него. Высокий, седой. Загар ощущается даже сквозь опускающуюся на Канаду ночь. Чистая, хорошо выглаженная белая рубашка с засученными чуть ниже локтей рукавами, светлые джинсы, кроссовки. Какие восемьдесят пять? У нас так и в шестьдесят не выглядит никто.
Он выпускает дым, продолжая неторопливую беседу:
— Я здесь уже пятнадцать лет. Когда уезжал, думал, проживу еще годочка три-четыре, хоть какие-то позитивные эмоции получу перед смертью. А тут раз и наладилось все, и помирать смысла не стало. Я в Союзе в Рязани жил. Дети по другим городам разъехались, внуков раз в год по праздникам видел, жена умерла. Как на пенсию вышел, так хоть на стенку лезь. Один же. Все книги в доме прочитал. Хотел обратно на работу, так нет, начальство поменялось, меня не знает: стариков, мол, не берем, иди, отец, отдыхай, заслужил. А что я заслужил? Пенсию в пятьдесят долларов или, уж не помню, сколько там было в то время? Серую жизнь? Грязные подъезды? Очереди в магазинах за молоком? Пустые прилавки? Это я заслужил? Я сорок лет на одном заводе оттрубил, ушел начальником цеха. А как ушел, так и забыли сразу. А раз забыли, зачем мне такая страна. За что ее любить…
— Зато мне с фамилией повезло, — улыбается мой собеседник и протягивает руку: — Гольдберг Михаил Липович. Но, как вы сами понимаете, юноша, заслуга в этом не нашей с вами родины, а моих родителей. Не буду вам рассказывать, как я в Канаде оказался. Тоже все не просто было. Натерпелся до краев. Тут ведь пенсионеры-нахлебники никому не нужны. Тут рабочие руки подавай, желательно квалифицированные. Вначале-то, как многие, через Израиль. А потом уж сюда. Канада!
Из дома слышится детский смех и английские слова. Эти дети родились в Оттаве, они уже не знают русского, в их школе нет такого предмета. Может быть, родители научат. А может, и нет. Никто не ждет этих детей в той далекой стране.
— Знаешь, — продолжает мой собеседник, — вот нам с детства внушали: Родина, друзья, семья. А что вышло?! Как вышел на пенсию, так выяснилось, что все это пустые слова. Получилось, что я не нужен никому. Когда я сюда поехать решил, даже не мучился ни минуты, не перед кем мучиться. Нет у меня ни Родины, ни семьи, ни друзей. Все меня бросили. А здесь, представляешь, мы все из разных городов. Гриша, он из Харькова, двадцать пять лет как уехал. Аркадий с Галочкой — из Самары, пять лет здесь живут. Йося с Марой — из Питера. Мы в Союзе никогда бы не встретились, никогда. У нас не было ни одного шанса познакомиться там, уж тем более — подружиться. А здесь мы вместе, встречаемся каждую неделю, созваниваемся чуть не каждый день. Мы в Канаде друзья! Да и семьей нас можно назвать, у нас общие проблемы, радости. Ну да… Канада, конечно, не наша родина. Но вон для тех, — он показывает пальцем на бегающих по гостиной ребятишек, — она уже точно не чужая.
Патрульная машина выезжает со двора, оставив колыхаться на стекле внедорожника продолговатый листок штрафа за неправильную парковку. Гольдберг раскуривает еще одну сигарету.
— Зачем мне сейчас умирать, — ухмыляется он. — Нас, пенсионеров, в специальный дом поселили. Живу в однокомнатной квартире. А мне больше и не надо, куда?! Там все, и мебель и телевизор, на кухне техника всякая. Раз в неделю врач приходит, давление измеряет, анализы какие-то берет, таблетки приносит. Со мной на площадке женщина живет, ей за семьдесят, но ничего так, даже не скажешь, следит за собой. Тоже одна. Из Перми. Знаешь, мы с ней подружились. Она приходит ко мне каждый день, готовит, убирает. Я говорю, зачем, я ж не старик немощный, сам все сделаю, а она мне — я должна о ком-то заботиться, так я ощущаю, что кому-то нужна. Выходит, стоило приехать в Канаду из Союза, чтобы стать кому-то нужной…
Старик резко отворачивается от меня. При свете ночного фонаря я вижу, как по его щеке скользит слеза. Он снова затягивается, незаметно смахивает ее пальцем.
— Я никогда не был так счастлив, как здесь, — слышу я его голос. — Может, даже женюсь. Кстати, представляешь, я же здесь английский выучил. Всего за год с небольшим. Это в моем-то возрасте! Боже, храни Канаду…
* * *
— Оставайся у нас, — говорит мне Аркадий. — Во-первых, уже поздно, ночь на дворе. Все чиновники спят. Во-вторых, завтра суббота. Поверь мне, в Канаде, как в России, в выходной никто не работает. Никто тебя искать не будет. У тебя два дня впереди. Живи у нас, отдыхай. У нас комната гостевая, никому ты не мешаешь. Захочешь, я тебя завтра утром в гостиницу отвезу. Ну, согласен?
— Нет, — говорю, — Аркадий! Я человек ответственный. Представь себе, если они меня ищут сейчас. А я — пропал. В Канаду прилетел, а до гостиницы не доехал. Они, может, все посольство уже на уши подняли. Это же чуть не розыск всеканадский. Поехали, пожалуйста.
Аркадий пожимает плечами и берет ключи от машины. Я спускаюсь в гараж вслед за ним. Галя со Светой машут мне с балкона.
— А на посошок? — выбегает на улицу Яша.
В моих руках снова рюмка с водкой и бутерброд с салом.
* * *
— Хай! — обращается Аркадий к менеджеру в гостинице. — Какой номер забронирован для господина?.. — он называет мою фамилию.
Работник щелкает клавишами на компьютере и огорченно мотает головой.
— На этого господина нет брони. Извините.
— Как нет? — удивляется Аркадий. — Посмотрите еще. Может, какое-нибудь сообщение оставлено.
Менеджер снова изучает компьютер, потом стол. Пожимает плечами.
— Сорри, — отвечает он.
— Достань-ка ту бумажку, — говорит мне Аркадий.
Я вынимаю из кармана посольский бланк с написанным на нем адресом.
Бланк производит необходимое впечатление. Менеджер начинает энергично суетиться. Однако это ни к чему не приводит, номер мне не заказан. Вообще. Хоть с посольским бланком, хоть без него.
— Это ваш адрес? — тычет пальцем в адрес Аркадий.
Менеджер расстроенно кивает головой. Да, это адрес их гостиницы.
— У нас есть в отеле свободные номера, — произносит он. — Сто долларов в сутки. Можем заселить хоть сейчас.
Я поеживаюсь. Недешево, однако.
— Это какая-то ошибка, — говорю я, — мне не могли не забронировать номер. Конечно, у меня есть деньги на жилье. Но это точно ошибка.
Я смущенно смотрю в пол:
— Ты говорил, Аркадий, что у тебя пожить можно?..
Аркадий широко улыбается и хлопает меня по плечу.
— Поехали, — говорит он мне, — там еще водочка не остыла.
“Форд” радостно моргает нам фарами.
* * *
В субботу Аркадий нашел в телефонном справочнике координаты организации, которая пригласила меня в Канаду. Звонил весь день. И все воскресенье тоже.
Тишина. Там никто не брал трубку. Прав был Аркадий, кому в выходные в Канаде охота работать. Никому. Поэтому мы с ним пили пиво и жарили сосиски. А еще он показал мне Оттаву. Город-то малюсенький. Всего триста тысяч населения. Тоже мне, столица.
В понедельник Аркадий встал рано, куда-то позвонил, с кем-то поговорил, накормил меня завтраком, дождался, когда я помоюсь-побреюсь, загрузил мои вещи в багажник, усадил в машину и привез в какой-то офис.
Встречал нас темнокожий мужчина в строгом костюме.
— Джон, — представился он, — а мы уже переживать стали, вдруг что случилось. Если бы не Аркадий…
В общем, в канадском посольстве все перепутали. В Оттаве на этой улице две гостиницы. Только с разными адресами. Патрик меня в первую направил, а надо было во вторую. Вот и вся неразбериха. Если бы не Аркадий…
— Сейчас тебя Джон отвезет в твою гостиницу, — говорит мне Аркадий, перегружая вещи в другой автомобиль, — и обратно, в офис. Тут твоя стажировка и будет проходить.
Он машет головой в сторону стеклянного здания и протягивает мне руку.
— Ну, давай, рад знакомству, земляк. Вот наш домашний телефон с Галей, звони. Пива попьем, в кино сходим, просто поговорим. А то, смотри, можешь у нас жить… все две недели твои.
В общем, в гостиницу я не поехал. Поселился у Аркадия.
* * *
— Ты как насчет того, чтобы голубику пособирать? — спрашивает меня Аркадий перед отъездом на работу.
— В смысле? — не очень понимаю я. — Где? В лесу?
— Да нет, — улыбается Аркадий, — в лес ехать не надо. Да и не пустит туда никто. Голубика здесь растет на фермерских хозяйствах. Мы туда едем, заходим в это хозяйство, нам показывают делянку нашу. Можно собирать. Собираем столько, сколько хочется. Килограмм, два, десять. Не важно. Пока не надоест и спину не заломит. Потом работники этого хозяйства наш урожай взвешивают, мы расплачиваемся. Получается очень дешево. Эта же голубика из этого же хозяйства в магазине в несколько раз дороже будет. Так что экономия большая получается. Да и полезнее все. Ягода прямо с куста, свежая, сочная, не лежалая. Мы здесь часто так делаем. В Канаде ведь в лес просто так за грибами и ягодами не сходишь. Не принято, да и почти все частное. Кстати, в этом хозяйстве можно есть сколько влезет. Как в лесу. Детям очень нравится. Главное — не топтать кусты, а то оштрафуют. Так как? Поедешь за ягодами?
— Конечно, — отвечаю я, — надеюсь, там комаров нет.
Вечером мы выезжаем на голубичные плантации.
— Слушай! А ты машину закрыл? — спрашиваю я у Аркадия, отрываясь от сбора ягод.
— Нет, — отвечает он мне, — а зачем?
— Я там сумку свою оставил. А в ней кошелек. А в кошельке деньги. А еще фотоаппарат. Ведь украсть же могут. И как я тогда?
— В Канаде это невозможно, — улыбается Аркадий и кидает в рот полную горсть голубики, — здесь все по-другому, вот увидишь. Тут почти не воруют. Мы машины не запираем.
Я нервничаю, но верю. А что мне остается делать?
Вечером Галя печет нам огромный пирог из голубики. Он вкусный и сладкий, хотя сахара она не добавляла.
Сумку мою никто не взял. Прав был Аркадий.
* * *
“Над Канадой небо синее, меж берез дожди косые, хоть похоже на Россию, только вовсе не Россия…” Эту песню мне в Москве с легким канадским акцентом напел Патрик. А написал ее Городецкий. Наверное, он был здесь когда-то. Восхищался. Как и я.
Мы едем куда-то на природу. Сегодня суббота.
— Поехали с нами на озера, — сказал мне вчера Аркадий, — это наше любимое место отдыха. Посмотришь, как отдыхают канадцы. Да и красоту здешнюю увидишь. Таких озер нигде больше нет, не природа, а очередное чудо света. Искупаемся, пожарим барбекю, подышим воздухом.
Я согласился. Я начинаю понимать Аркадия. Канада — красивая, добрая, уютная страна. Какая-то, кстати, женская, женского рода. Как и Россия, между прочим. А вот США — мужская. Впрочем, это мои личные ощущения.
В Канаде тысячи озер. И они все чистые. В них можно купаться и ловить рыбу. Но рыба нам не нужна. Мы едем просто отдохнуть. За рулем Аркадий, я справа. Сзади Галя и Света. В багажнике мясо, овощи, хлеб, сок, вода и пиво.
Мы едем, наверное, час. На одно из самых великих озер Канады, Онтарио. Когда-то, глядя на карту, я даже не мог себе предположить, что увижу его. Местность вокруг холмистая. Как будто горы. Нас окружает огромное количество деревьев с необычным для августа цветом листьев — красным. Словно маковое поле расстелилось по обе стороны дороги. А ведь еще не осень. Это клены, национальное достояние страны.
— В Канаде все живут вдоль границы с Америкой, — произносит, глядя на клены, Аркадий. — На десяти процентах территории страны до девяноста процентов жителей. Это потому что здесь все развито и климат хороший. Все как в Америке, только спокойней и дешевле. К нам даже многие американцы жить приезжают из своих шумных городов. У себя продают дом, а здесь покупают. Красота. А вот остальная территория, там, на севере, не освоена совсем. Там плохо: скалы, болота, тундра. А еще дальше — снег, мерзлота. Правительство специальную программу разработало для всех желающих, включая иностранцев. Ты в эту тундру едешь, работаешь там пять лет безвылазно, строишь, что скажут. Тебе за это дом бесплатно, с мебелью, техникой, машину в кредит и “грин карт”, а потом и гражданство в упрощенном порядке. Только вот не слишком много желающих.
Мы подъезжаем к озеру. Въезд на платную парковку. Пара сотен машин уже привезли своих хозяев на отдых. Аркадий расплачивается и глушит двигатель.
— Дальше нельзя, — говорит он, — природа!
Мы выгружаем пакеты со снедью и пешком движемся к озеру. Нас провожает молодой парень. Прямо до нашего места — простенькой беседки со скамейками, мангалом, мусорным баком. Везде чисто. Осталось только высыпать уголь, поджечь его и положить на металлическую решетку сочные куски мяса. Через десять метров от нас другая беседка, потом еще одна, еще…
Аркадий разжигает огонь. Я переодеваюсь, со всего разбега ныряю в озеро. Оно обжигает меня прохладой. Голубая вода прозрачна. Кажется, можно увидеть Землю насквозь. На той стороне — Россия. На этой — Канада.
* * *
Стажировка закончилась, завтра уезжать. Две недели в Канаде пролетели незаметно, спасибо Аркадию. Первую неделю я исправно посещал офис местной правящей партии. Они водили меня на разные встречи, мозговые штурмы, совещания по фандрайзингу, продвижению, агитации. Еще я был на встречах с избирателями. Партийные активисты объясняли им, почему они самые лучшие из всех. Избиратели кивали головой и хлопали в ладоши. Я ничего не понял. Возможно, это из-за не самого высокого уровня знания английского.
Когда первая неделя закончилась, со мной попрощались и пожелали хороших выходных.
— В нашем офисе твоя стажировка подошла к концу, — сказал мне Джон, пожимая руку. — Вторая неделя у тебя будет в нашем МИДе. Они должны позвонить в понедельник. Заедут, заберут. Жди. Там не так интересно, как у нас, но познавательно. Пока.
Мне никто не позвонил. Ни в понедельник, ни во вторник, ни в среду. Опять, наверное, что-нибудь перепутали. Как с гостиницей. Интересные эти канадцы, у них с первого раза не все получается. Ну, кроме хоккея, наверное.
Аркадий вновь схватился за телефонный справочник.
— Не надо их больше искать, — остановил я его. — Видишь, я им не очень нужен. Можно, я просто буду жить в твоей Канаде? Еще неделю. Тут так хорошо. Как дома.
В ответ Аркадий улыбнулся и кивнул головой.
* * *
С тех пор прошло больше года. Как-то утром мне позвонил Аркадий.
— Привет. Хочу в Россию приехать, — сказал он мне. — Наверное, на следующей неделе.
— Ты получил канадское гражданство? — спросил я его, удивившись отрицательному ответ. — Тогда зачем? Ты же сам говорил: без гражданства лучше в Россию не соваться, могут обратно не выпустить. Потерпи. Жена у тебя уже гражданка, дочка. Тебе осталось-то всего ничего. Куда торопиться. Риск ведь большой. Что с семьей будет, ты подумал?
— Не хочу я сейчас об этом думать. Другие проблемы. Матери плохо, — ответил Аркадий. — Нет у меня ни года, ни полгода. Я — скотина. Мать почти семь лет не видел. Хорошо, если в живых застану. Так что поеду я, не отговаривай, все решено уже, билеты купил. Побуду с ней, а потом к тебе, если ты не против. У меня фирма своя в Канаде теперь. Хочу бизнес в России начать попробовать. С тобой надо посоветоваться.
— Приезжай, — сказал я ему, — встречу, помогу. Только вот поселить у себя не получится. У меня нет таунхауса с тремя этажами и подвалом. И веранды нет. У нас всего две комнаты на троих с дочкой. И еще “жигули” шестой модели. От мамы достались. Впрочем, есть балкон с видом на дорогу.
— Не беда, я уже заказал гостиницу. До встречи!
* * *
Мы сидим с Аркадием в кафе. За окном февраль, вьюга и весь стандартный набор суровой русской зимы. Впрочем, в кафе тепло. Позавчера Аркадий похоронил мать.
— Не успел я ее с собой забрать, — сокрушается он. По его щеке катится вниз слеза, пытаясь найти себе русло в зарослях трехдневной щетины. — Вначале вроде и сам не хотел. А куда?! Устроиться надо было. Работу найти, дом, школу для Светы. Потом корни пустить. Ведь не в палатку же родителей привозить. Надо уже на все готовое. Да и не сразу мы в Канаде очутились. Вначале в Израиль. Потом уж через океан. Все непросто. А когда жизнь наладилась, они сами не захотели. Зачем, мол, ехать на старости. Это ваше дело, молодое, ради дочки. А мы там кому нужны? А тут все свои, друзья. Могилы родителей. Уговаривал… сейчас-то понимаю, что плохо уговаривал. Нам же так тоже удобно. Тут мы, там они. Вроде не жалуются, все хорошо. Раз в месяц позвонишь. Все в порядке? В порядке! Ехать не надумали? Нет? Ну, смотрите. Здоровье как? Ничего? Ну, хорошо. Весь и разговор. Деньги вышлешь — думаешь, что долг сыновний выполнил. А это не долг вовсе… так…. Очистка совести. А сейчас совесть о себе напоминает.
Аркадий опрокидывает рюмку водки, берет в руки кусочек лимона.
— Надо отца своего забрать, раз маму не успел, и Галиных родителей. Пусть они поживут хоть немного по-настоящему. Нечего им здесь маяться. Вот вернусь в Канаду, дом начну им искать.
Я киваю в ответ головой.
— Я что еще хотел, — неожиданно выражение лица Аркадия становится по-деловому серьезным, — у нас фирма в Оттаве сейчас… мы охранные системы устанавливаем. В офисах, банках, гостиницах. Ну, ключи электронные, камеры, сигнализацию и прочее. В России это вообще еще не развито. А у нас сейчас пик самый. Я и подумал, может, мне сюда начать поставки делать? Да и на родителей сейчас средства нужны. Откроем представительство, деньги станем зарабатывать. Рынок огромный, работы море. Я буклетов наших пачку привез… Ты мне не поможешь клиентов подыскать? Не бесплатно, конечно. В доле будешь.
Я снова киваю. России очень нужны охранные системы. Нашу страну надо защищать. У нас даже голубику нельзя собирать, оставив машину с открытой дверью. Конечно, помогу.
Нам пора. Мне — домой, Аркадию — в гостиницу. Завтра у него самолет. В гардеробе Аркадию не могут найти дубленку. Перерывают все. Ее нет. Украли. Гардеробщик сокрушенно пожимает плечами.
— Там в подкладке Галя нычку зашила. От воров спрятала, называется. На всякий случай, сказала, пять тысяч долларов. Вдруг потребуются. Вот и потребовались… только не мне, — Аркадий расстроено машет рукой. — Теперь видишь, как нужны вам наши охранные системы.
Он так и говорит: вам, наши. Его родина за тысячи километров отсюда, за океаном.
— Принесите еще водки, — прошу я официанта. — Сейчас поедем ко мне домой, Аркадий, я дам тебе свою старую куртку.
* * *
Ночью Аркадия разбудил стук в дверь. Вначале он решил, что ему приснилось. Аркадий повернулся на другой бок, натянул повыше одеяло. Стук повторился, настойчиво, но не громко.
— Кто? — заспанно спросил Аркадий, подойдя к двери и протирая глаза.
— Извините, пожалуйста. Это администрация. Откройте, возникла небольшая проблема с водопроводом. Мы быстро, — ответили из коридора.
Аркадий открыл дверь. В его переносицу смотрело маленькое черное дуло пистолета. За ним, плохо фокусируясь в невыспавшихся глазах, стояли двое мужчин. Тот, что с пистолетом, сделал шаг вперед, толкнул Аркадия в коридор. Второй, с наголо бритым черепом, вошел следом и запер за собой дверь.
— Это ограбление. Ви нид онли е мани. Мани где? — на ломаной смеси английского и русского произнес первый.
— Там. Проходите, пожалуйста, — скосил Аркадий глаза в сторону лежащего в комнате на столе портфеля.
— Ух ты! — сказал бритый. — Смотри-ка, Жгут, а он по-русски без акцента калякает. Ты русский, что ли?
— Не совсем, но почти, — ответил Аркадий. — Если честно, то еврей, но из России. Из Самары. Иммигрант, в общем. Вам, может, не я нужен? Я бы тогда спать лег.
— Смотри-ка, он еще и шутит, — злобно прорычал тот, которого назвали Жгутом. — Не умничай тут! Иммигрант, значит. Ну, это терпимо. А я уж испугался, что подставили нас. Наводочка-то была, что канадец, а тут — почти русский. Ладно, за канадца сойдешь. Ну-ка, повернись.
Бритый скотчем жестко связал сзади Аркадию руки.
— Сел на диван и молчи, — хмуро сказал он. — Будешь орать, получишь пулю. Никто ничего не услышит. Одним иностранцем больше, одним меньше. В России иммигранты — люди второго сорта, никто никого искать даже не будет. А канадскому посольству на тебя вообще насрать. Много вас туда понаехало. Понял?
Аркадий кивнул.
Бритый подошел к портфелю, открыл его и вытряхнул содержимое на стол. Из портфеля высыпались яркие буклеты, портмоне, паспорт, билеты на самолет и еще несколько бумаг.
— Это что? — спросил удивленно бритый, демонстрируя Аркадию раскрытый кошелек. — Триста американских долларов — и все? Ты с этим в Россию приехал? Мы что, с товарищем зря тут жизнью рисковали, себя опасностям подвергали, ехали к тебе через полгорода, бензина одного сожгли на полста баксов, — а ты нам за это всего три сотни отвалить хочешь?! Где мани, иммигрант? Мы же сейчас стрелять в тебя начнем.
— Это все. Честно. Поверьте. У нас наличные никто давно не носит с собой. Все на карточках. Вот у меня карточка, видите, — Аркадий движением головы показал на синий кусочек пластика. — Там лимит десять тысяч долларов. Хотите, завтра утром в банк пойдем, я вам там деньги сниму. Не стреляйте только, пожалуйста, я вчера маму похоронил. Потому и наличных нет. Все на похороны потратил. Карточка осталась и триста долларов. А еще меня вчера в кафе ограбили. Дубленку украли. А в ней Галочка, жена моя, много денег зашила. На всякий случай. Все украли. У меня сейчас даже куртка чужая, друг дал. Мне уезжать завтра. Вон билеты.
Жгут взял стул, поставил спинкой к Аркадию и сел на него, облокотившись на спинку руками.
— Шутник, — произнес он, — ну, в банк мы с тобой не поедем точно, там камеры. Внутрь нам вход заказан, а пускать туда тебя одного — это несерьезно. Ты же обратно с охранниками выйдешь. Не надейся, не получится у нас ничего.
Он взял со стола пачку разноцветных буклетов, начал читать.
— Охранные системы, — произнес он, — вон как, значит!
— А ты чего иммигрировал-то? — вдруг спросил он Аркадия. — В России не понравилось?
— Ну да, — замялся тот, — не очень. Как-то не комфортно… да и вообще…
— А что, бля, вообще, — вдруг разозлился резко Жгут, — ты в школе учился?
Аркадий кивнул.
— В институте? — продолжил Жгут.
Аркадий кивнул снова.
— Как учился-то?
— На отлично… даже с медалью и с красным дипломом.
— Вот, — рубанул Жгут, — умный, значит. И бесплатно учился. В Канаде твоей с тебя бы денег кучу взяли. А у нас — нет! Потому как Родина у нас о людях заботилась. И образование у нас бесплатное, и медицина. И социальные гарантии при выходе на пенсию. Сейчас, конечно, не то уже, но при советской власти так и было. И ты, сука иммигрантская, весь пакет этих радостей получил сполна. Не отказался же ты от образования за государственный счет?
Жгут ткнул пистолетом прямо в лоб Аркадию.
Тот испуганно замотал головой.
— Вот, — продолжил Жгут, — не отказался. А родители у тебя кем работали?
— Папа врачом… стоматологом… мама — в магазине, — робко выдавил Аркадий.
— Сука, — Жгут начал свирепеть еще больше, — да ты же на всем готовом жил. Я же помню, как в то время стоматологи и торгаши жили. Лучше обкомовских! Икру черную на копченую колбасу намазывали в три слоя. Ты от этой жизни все взял, что мог. Мы с Лысым в детдоме манную кашу на воде трескали, думали, что это вкусно. А ты бананы и киви иностранные жевал, шмотки импортные носил. И на всех вокруг тебе насрать было. Потому что исключительность свою чувствовал. А потом, как у страны трудности, значит, начались, ты сразу свалить решил. А родителей, судя по всему, не взял. А они для тебя все сделали, чтобы ты вырос в достатке, образование дали тебе, денег, небось, на дорогу скопили. А ты… Наверное, решил: потом, мол, перевезу, как корни пущу. Только вот не перевез что-то, смотрю. Раз мамка здесь померла. Ты сколько лет в Канаде, гад, живешь?
— Семь, — понуро ответил Аркадий.
— А когда мать последний раз живую видел? — спросил Жгут.
Аркадий молчал.
— Я вопрос свой повторяю, — почти прокричал Жгут и схватил одной рукой Аркадия за горло. Вторая рука жестко вдавила пистолет Аркадию в лоб: — Ну?
— Семь… — по щеке Аркадия потекли слезы. — Не убивайте меня, пожалуйста. У меня в Канаде жена, дочка. Не убивайте.
Жгут опустил руки. На лбу Аркадия остался маленький круглый след от глушителя.
— Это было бы для тебя слишком просто, — сказал он, взял в руки билеты и паспорт Аркадия, раскрыл его на первой странице, посмотрел, убрал в свой карман. — Советский еще. А гражданства-то не дали тебе. Видать, не заслужил.
Жгут повернулся к столу и взял в руки пачку рекламных буклетов.
— Охранные системы, — снова прочитал он. — Приехал мамку хоронить в Самару, а сам еще и про бизнес не забываешь. Молодец. Хороший сынуля. Видишь, Лысый, он, судя по всему, сигнализацией и охранными системами в России решил заняться. Вот так вот вы все и живете. Получаете в России все по максимуму, потом валите из страны, мол, нечего в ней делать, а затем хотите деньги в ней зарабатывать. Потому как на Западе вашем все поделено уже, не протолкнешься. А в России все начинается только, работы непочатый край. Зарабатывай — не хочу. Зарабатывать вы сюда рветесь, а жить — туда, в тепло и уют. А мы тут должны мучиться, пахать на вас, состояние ваше увеличивать.
Жгут встал со стула, отвернул глушитель, спрятал его в карман брюк.
— Хрен с тобой, живи. Может, поумнеешь со временем. Про билеты и паспорт забудь. Нет у тебя больше паспорта. Помучайся. Безродный ты теперь, как дворняжка. Ни имени у тебя теперь нет, ни Родины. Ты же бросил ее. А раз бросил, на кой хрен паспорт тебе. Так что радуйся, отпускаем мы тебя на свободу.
Жгут подошел к сидящему на стуле Аркадию и ударил его рукояткой пистолета в висок. Аркадий упал на пол и потерял сознание.
* * *
В этот день Аркадий звонил мне несколько раз. Вначале из гостиницы. Попросил денег. Я приехал, дал. Потом из милиции. Там захотели, чтобы я подтвердил его личность. Я приехал, подтвердил.
Уже ближе к вечеру позвонили из ФСБ… Холодно и сухо. Какой-то майор, фамилию я не запомнил. Может, он специально ее проглотил, представляясь. Аркадия к трубке не пригласил. Сказал, что он не может. Что — не может? Не ваше дело… Спрашивали про Аркадия, давно ли я его знаю, где познакомился, потом что-то про НИИ и его диссертацию. Я рассказал то, что знал. Про диссертацию ответил, что не в курсе. На том конце, не поблагодарив, повесили трубку.
Больше я Аркадия не видел. На следующий день я перезвонил в ФСБ, спросил, что с ним, когда его отпустят, не нужна ли ему помощь. Там надо мной посмеялись, сказали, что никаких Абрамовичей у них нет.
Канадский домашний Аркадия я не нашел. Куда-то он у меня запропастился.
Собственно, вот и вся история про Аркадия. Не знаю, что с ним теперь. Думаю, он уехал обратно в Канаду. К семье. А что ему делать в России? Не очень-то он любил Родину.
Впрочем, и она его тоже.