Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 11, 2011
Антон УЖАКИН
СИБИРСКИЙ АЛЬПИНИСТ
Жизнь и путешествия исследователя Алтая
Василия Васильевича Сапожникова
Детство в Перми. Московский университет
Среди известных сибирских ученых дореволюционного периода наиболее ярко выделяется фигура профессора ботаники Томского университета Василия Васильевича Сапожникова. Знаменитый сибиряк проявил себя в разных областях, однако, несмотря на его разносторонние интересы в сфере таких нерядовых наук как физиология растений, гляциология, а также обширную общественную деятельность, нам, современникам, он более всего известен как неутомимый путешественник и географ, исследователь Алтая. Немногие знают, что помимо русского Алтая, Василий Сапожников исследовал также монгольский Алтай и горные цепи Тянь-Шаня, и что родился и вырос он вовсе не на Алтае, и даже не в Сибири.
Его отец Василий Макарович происходил родом из Вятской губернии и был выходцем из низшего общественного сословия — из так называемых “солдатских детей”. До революции так назывались те, чьи отцы, родом из крестьян, несли долгую службу в царской армии, будучи призванными по обязательному рекрутскому набору. Оставаясь, по сути, армейскими крепостными, за годы изнурительной службы они умудрялись обзавестись семьей и детьми. В экономическом выражении это означало только одно — бедность и нужду. Подобно своему отцу, Василий Макарович был призван на службу, поступив в 1853 году рядовым на 25-летний срок в пехотный полк. Через два года, за проявленное усердие в строевой службе, он был переведен в унтер-офицеры, а вскоре за продвижением в звании последовал перевод в Пермь в батальон военных кантонистов — певчим.
Там он и женился на девушке Екатерине, происходившей из небогатой казанской купеческой семьи. Ее отец и дядя занимались прогоном скота из оренбургских степей на казанский рынок. Занятие это продолжалось недолго — вскоре отец был разорен пожаром, и потому Екатерине с малых лет пришлось учиться модному делу в казанской пошивочной мастерской. Выйдя замуж в Пермь, она открыла там швейное ателье, расходуя всю прибыль на образование детей. Именно в Перми и родился в 1861 году, 9 декабря, второй сын — Василий. В этом же году глава семьи Василий Макарович был определен преподавателем в Пермское военное училище, где и оставался до конца срока службы.
Сам Василий Сапожников о своем детстве упоминал только то, что большую часть времени он и его братья были предоставлены сами себе, пребывая зачастую вне дома. К тому же их отец любил сам бывать на природе и потому организовывал по воскресеньям выезды всей семьей за город. Больше всех интерес к исследованию окрестностей дома проявил Василий: в одиночку он совершал дальние прогулки в леса и поля. В девять лет отец подарил ему ружье, а в 13 — лодку. Уже подростком Василий уходил на 40-50 верст от дома, ночевал под открытым небом или плавал в одиночку на лодке по Каме.
В 1871 году Василий Сапожников поступил в гимназию, основу учебного курса в которой составляло штудирование древних языков — естественным же наукам отводилось второстепенное значение. Это было типичное среднее учебное заведение царской России, атмосфера которого неоднократно описана в русской литературе. Как правило, мертвые языки у детей “не шли”, а увлекательную географию преподавали крайне занудно.
В 1878 году распалась семья его родителей — Василий Макарович, бросив детей, уехал на родину в Вятку, а мать с младшими детьми перебралась в Омск. Причины переезда именно в этот город неизвестны, однако и там ее предприимчивый характер позволил ей открыть новую мастерскую платья. Василий Сапожников не поехал вслед за матерью, а остался на два года доучиваться в Перми, и это был наиболее трудный период в его жизни: денег из Омска почти не приходило — приходилось добывать самостоятельно, репетиторствуя в городе.
В 1880 году гимназия была окончена, и перед гимназистом-выпускником встал извечный вопрос дальнейшего самоопределения. В решающий момент судьбоносное влияние оказало мнение учителя истории и географии Н. Гурьянова, высказанное им на сдаче Василием Сапожниковым выпускного экзамена по космологии. Опытный педагог, впечатленный блестящими ответами выпускника на вопросы комиссии, посоветовал молодому человеку поступать в университет. Совет подействовал, Василий Сапожников решился, и выбор его был дерзким — поступать в Московский университет. Что ему и удалось: осенью того же года он был зачислен студентом физико-математического факультета.
Первый же семестр обнажил все убожество системы гимназической подготовки: мало кто из студентов оказался готов к вводному курсу лекций по естественным дисциплинам. В ту пору Московский университет находился в зените своей славы — в нем работал цвет “царской” профессуры. Русские ученые с мировыми именами, К. Тимирязев, А.Столетов, Н. Склифосовский, задавали соответствующую планку обучения, читая лекции по высшим на то время научным стандартам. Московский университет второй половины XIX века представлял собой центр передового научного знания, которому нужно было соответствовать. Чтобы не быть отчисленными, студентам приходилось много времени отводить на самоподготовку и внеаудиторное обучение.
Кипела в университете и политическая жизнь, хотя к участию в дискуссионных кружках, к популярному тогда марксизму Василий Сапожников интереса не проявлял. Тем более не проявлял он интереса к идеям радикальных политических движений, хотя результаты их деятельности были у всех на виду и слуху. За убийством Александра II 1 марта 1881 года последовали полицейские репрессии во всех университетах страны: студенческая вольница была надолго придавлена, а сама атмосфера учебных заведений подталкивала всех, кто желал учиться, а не сидеть в тюрьме, к углубленной научной работе. Обстановка была такова, что только обращением к книге и науке можно было доказать свою лояльность и избежать повышенного внимания охранки к себе.
Василий Сапожников нашел себя в науке не сразу: первый год был целиком посвящен зоологии, второй и третий — химии, и лишь на четвертом курсе, поддавшись научному обаянию Тимирязева, он стал заниматься физиологией растений, подолгу засиживался в стенах лаборатории. Отдав предпочтение биологии, Сапожников под руководством Тимирязева готовит свое дипломное сочинение, которое с успехом защищает в 1884 году. Стоит отметить, что дипломная работа любого студента в эпоху классической науки являла собой самостоятельный научный текст. Поскольку к их написанию в то время относились гораздо серьезнее, чем сейчас, и сами факты защиты были немногочисленны, работы эти издавались. Так и диплом Сапожникова — три года спустя он был опубликован отдельной брошюрой.
Закончив университет со степенью кандидата естественных наук, Сапожников принимает решение продолжить научную карьеру и остается на факультете еще на два года — для подготовки к получению профессорского звания. Как профессорский стипендиат, он был приписан к лаборатории Тимирязева, где работал над актуальными проблемами фотосинтеза.
В 1886 году Василий Сапожников обзавелся семьей, обвенчавшись с Надеждой Владимировной Ловейко. Через год у них появилась дочь Татьяна. Женитьба и рождение ребенка внесли свои коррективы в финансовую реальность молодого ученого и вынудили его искать дополнительные источники существования — Сапожников стал заниматься преподавательской деятельностью в московских училищах. На протяжении ряда лет он, как говорят в научной среде, “набирал часы”, читая лекции по биологии в военном, коммерческом училищах и на женских курсах.
Поездка в Европу
Несмотря на занятость, в 1890 году Василий Васильевич блестяще защитил магистерскую диссертацию и был принят в число приват-доцентов Московского университета, для преподавания ботаники. Присвоение научного звания позволило ему через год выехать на стажировку за границу. Желая ознакомиться с состоянием европейской науки и ее достижениями, в 1891 году Сапожников выезжает в Германию, где посещает университеты Берлина, Лейпцига, а потом остается на год в Тюбингене. Будучи свободным от чтения лекций, Сапожников большую часть времени проводит в лабораториях. Постепенно он знакомится с новой для него и непривычной формой обучения, принятой в Германии — полевой работой профессоров со своими студентами. Каждые выходные его немецкие коллеги совершали, в окружении молодых ученых и студентов, пешие прогулки за город, во время которых находилось время и для наблюдений за природой, и для обмена мнениями, и для посиделок в трактирах. Именно в Германии Василий Сапожников выработал в себе привычку, которая сохранялась у него до конца жизни: неизменно совершать экскурсии выходного дня, несмотря ни на какую погоду.
А вскоре происходит событие, которое в недалеком будущем круто изменит научные интересы Сапожникова. И крепко свяжет его с Алтаем. По окончании летнего семестра научный руководитель профессор Фехтинг сделал предложение своему русскому коллеге провести каникулы в Альпах. Отправившись в Швейцарию, они остановились в горном курорте Гриндельвальде, откуда предприняли несколько восхождений на ледники. Первое в жизни восхождение на ледники глубоко впечатлило Василия Сапожникова. Как горожанин и житель равнин он был поражен размахом и красотой горной природы.
Поэтому летом следующего, 1892-го года, по завершении опытных работ, он снова отправляется в горы в Швейцарию, но на этот раз в одиночку. Выбирая направление самостоятельно, Сапожников предпочел изведать район высокогорного массива Цермат, от которого пешком, минуя пик Маттерхорн, прошел в Северную Италию. Там, на южных склонах Альп, он наблюдал совсем иную природу, с ее резким переходом от ледников к виноградникам и субтропическим лесам из грецкого ореха.
Сибирь. Томск
Два года пребывания в Германии были отведены на черновое написание докторской диссертации. Возвращаясь в 1893 году в Москву, Василий Сапожников и не предполагал масштаб жизненных перемен, ожидавших его впереди. В столице, на родном факультете, его уже ждали документы на перевод в Томский университет на должность экстраординарного профессора ботаники. По воспоминаниям его дочерей, уезжать из Москвы ему, несмотря на назначение с повышением, не хотелось. Главную причину, побудившую Сапожникова сменить столицу на Сибирь, мы так и не узнаем, однако, покидая Москву, он был уверен, что уезжает на три-четыре года и вскоре вернется. Опережая события скажем, что обратно он уже не вернется никогда, несмотря на заманчивые предложения работы в ведущих университетах европейской России.
В августе 1893 года Сапожников прибыл в Томск. Созданный недавно, единственный на всю Сибирь, университет на тот момент состоял из одного факультета — медицинского, на котором Василию Васильевичу предстояло руководить кафедрой ботаники и читать лекции студентам. Первые годы, вживаясь в новые обязанности, Сапожников работал над докторской диссертацией — в начале 1896 года она была завершена и опубликована в научных журналах, в том числе и немецких. Защита и присуждение докторской степени состоялись в том же году в Казанском университете.
Как и в юности, перед Василием Сапожниковым снова встает принципиальный вопрос самоопределения и дальнейшего развития, но на этот раз — как ученого. Три года, проведенные в томской университетской среде, постепенно подводят его к смене научных интересов, к первой ступени превращения лабораторного ученого в путешественника. Томск конца XIX века в культурной жизни России был известен своей особой интеллигенцией, ориентированной в первую очередь на изучение родного края и стирание последних белых пятен с карты Сибири. Тогда среди томской интеллигенции оформлялось некое интеллектуальное течение, получившее позже и свое неформальное название — “областники”. Сквозной метафорой движения стало название знаменитой книги Николая Ядринцева “Сибирь как колония”, и именно это образное понятие предопределяло их отношение к центру Империи и их представление о Сибири как об отдельном континенте внутри России. В некоторой мере областники выражали антиимперские мысли, разбавленные иногда оттенками сепаратизма, хотя речи о настоящем отделении Сибирской Азии от Российской империи и не шло. И если в политической плоскости идеи обособленности были лишь увлечением интеллигенции — на “кухонном” уровне, то в научном отношении областники добились гораздо большего: своей деятельностью они вызвали повышенный и неподдельный интерес к всестороннему исследованию сибирского края.
Рубеж XIX и ХХ вв. в мировой истории ознаменовался завершением периода географических открытий. И, что примечательнее всего, завершался этот период именно в Азии! Новые открытия, совершавшиеся практически ежегодно, будоражили воображение и подогревали всеобщий интерес к географии. Не только Российская империя следила за экспедициями Пржевальского и его учеников-последователей. Однако это была зарубежная Азия. Между тем у себя, во все стороны от Томска, Иркутска и любого другого города, простиралась неизученная земля, о которой Некрасов писал: “Там гробовая тишина, там беспросветный мрак! Зачем, проклятая страна, нашел тебя Ермак?” Хотя освоение Сибири русскими длилось уже три сотни лет, в ней еще по-прежнему оставалось предостаточно белых пятен.
Несомненно, что Сапожников не мог остаться безучастным к идеям областников и не мог не познакомиться с явным лидером кружка — неутомимым Григорием Николаевичем Потаниным. Человек удивительной судьбы, талантливый ученый-этнограф, сын казака, к тому времени он уже был знаменит не только в образованной среде России, но и за границей. Совершив несколько самостоятельных, чрезвычайно трудных путешествий вглубь Центральной Азии, Потанин заслужил себе непререкаемый авторитет географа-исследователя.
Знакомство и личное рациональное принятие идей областников зарождает у Василия Сапожникова мысль о своем пути и месте в плеяде первооткрывателей новых земель. Именно в этот момент он совершает подлинный и окончательный выбор пути своего развития: его взор падает на одну примечательную горную страну, на юг Томской губернии. Причин, почему случилось так, а не иначе — несколько. Возможно, горы Алтая, входившие административно в состав Томской губернии, казались ему похожими на не позабытые пейзажи Альп, или же его воображение пленили красочные рассказы Потанина, побывавшего на Алтае уже не раз. Но, что вероятнее всего, безошибочно сработало внутреннее чутье ученого, интуитивно подсказавшее Сапожникову громадные научные перспективы исследований, в которых можно было многого добиться и стать первым.
Выбор был сделан, и именно этот выбор и его результаты — географические открытия, вписали имя Сапожникова золотыми буквами в историю науки. В сфере его научных предпочтений ботаника уходит на второй план, а на первый выходят экспедиции и исследования различных горных районов: сначала Южной Сибири, а затем северо-западной Монголии и Средней Азии. Одной из первоочередных задач, вставших перед Сапожниковым, являлось четкое определение аспекта географических исследований. К концу XIX в. Алтай имел уже более чем столетнюю историю изучения, и ряд громких и всем известных имен: Гумбольд, Паллас, Геблер, Чихачев, Ядринцев, Потанин. Однако большинство исследований касалось лишь периферийных районов Алтая, а настойчивому проникновению вглубь гор мешали как отсутствие путей сообщения, так и закрепившееся в книгах предвзятое мнение о том, что срединный Алтай принципиально ничем не отличается от окраинного. Задачу опровержения этого ложного мнения и взял на себя Василий Васильевич Сапожников.
По Алтаю. Первое путешествие
К 1895 году у Сапожникова был готов план первого путешествия в Алтай. После одобрения и утверждения экспедиции Ученым советом университета, последовала подготовка, продолжавшаяся всю зиму и весну. Изучая литературу и прислушиваясь к рекомендациям знакомых с регионом коллег, Сапожников составляет приблизительную схему маршрута: Алтай должен быть пересечен по центру — от Телецкого озера до реки Бухтармы. Экспедиция 1895 года должна была определить перспективные направления исследований на будущие годы, и потому иметь только рекогносцировочный, ознакомительный характер.
В подготовке научных планов путешествия сказалась специализация Сапожникова — намечалась экспедиция по сбору растений. Однако, отправившись пополнять гербарий, он невольно натолкнулся на интересные вещи из смежных отраслей науки и не остался к ним равнодушным. И уже в пути первоначальная узко ботаническая цель экспедиции расширилась “до изучения Алтая с общегеографической точки зрения”.
Добравшись по Оби до Бийска, Сапожников и его спутник — томский лесничий И. Родзевич, на почтовых перекладных добрались до села Улала — так прежде назывался город Горно-Алтайск. Распорядившись по сборам каравана, Сапожников воспользовался недельным “окном” для привыкания к новому состоянию, и совершил краткий выезд по долинам Катуни и Семы. Однако дальше села Черга по Чуйскому тракту он не последовал и вернулся обратно.
Завершив сборы и подготовку вьючных лошадей, экспедиция выходит в направлении Телецкого озера. Здесь, уже на краю великих гор, Сапожников впервые для себя вступает в нехоженое человеком царство: все колесные дороги заканчивались в Улале и пройти дальше, до Бии, можно было только по глухой вьючной тропе. Большой интерес у Сапожникова как у ботаника вызывает пихтово-кедровая черневая тайга, покрывающая все пространство Восточного Алтая: не имея возможности детально ознакомиться с удивительной жизнью этой уникальной экосистемы, он лишь на дневном отдыхе и бивачных стоянках находит время ненадолго углубиться в таежную чащу.
Добравшись до стоящей на истоке Бии деревни Артыбаш, экспедиция вынуждена была переправляться на юг Телецкого озера, для чего у местных жителей были арендованы лодки. Водный ход занял четыре дня и оказался сопряжен с определенными трудностями: уже далеко от причала обнаружилось, что дощаники дают течь и представляют угрозу для пассажиров и груза. Среди отвесных, падающих в воду скал Телецкого озера не нашлось бухточки, чтобы причалить для смоляного ремонта щелей, поэтому было решено плыть на протекающих лодках дальше. Дыры были забиты тряпками и паклей, а регулярное вычерпывание воды позволяло удержаться на плаву.
1 июля, пользуясь хорошей погодой, Сапожников в сопровождении спутников и местного проводника-алтайца совершает восхождение на “золотую гору” Алтын-Ту. 15 лет назад на ее вершине был Николай Ядринцев. 78-летний алтаец Игнатий, вызвавшийся идти вместе с русскими, поднимался на эту вершину уже второй раз в своей жизни: именно он сопровождал Ядринцева. По его словам, за прошедшее время на вершину Алтын-Ту — самую высокую в районе Телецкого озера, не поднимался никто. Восхождение заняло три дня и прошло успешно.
Получив трехдневную передышку после утомительной телецкой переправы, экспедиция Сапожникова отправилась вверх по Чулышману, совершив попутно радиальную экскурсию в малопосещаемый даже сейчас и удивительно красивый каньон рек Чебдар и Башкаус. Поднявшись вверх по долине Чулышмана, отряд через урочище Кату-Ярык поднялся на Улаганское плато и, перейдя его, спустился по руслу Чебита к Чуйскому тракту. Там, на стоянке, их внимание привлек необычный цвет Чуи: вода была грязно-белой, что по всем признакам указывало на ледниковое происхождение реки. Не планируя заходить в Чуйскую степь, Сапожников оставил исследование истоков Чуи на потом. Ведь впереди его ждала куда более важная цель — малоизученный массив Белухи.
От Чибита отряд направился в село Катанду, из которого начиналась тропа к Белухе. Преодолев Чуйские бомы и спустившись на Катунь, экспедиции пришлось затратить много времени и сил на переправу через две реки. Сапожников очень подробно и ярко описывает этот процесс в своей книге-отчете. Лодочная переправа на старом тракте находилась у впадения Чуи в Катунь — это место хорошо известно всем, кто хоть раз проезжал по Чуйскому тракту и видел с высоты крутого обрыва великое зрелище слияния двух алтайских рек. Место примечательно еще и тем, что на той стороне от обзорной площадки видно прорубленную в темных отвесных скалах дорогу, ведущую из села Иня в село Инегень. Тропа в Катанду, которой собиралась следовать экспедиция Василия Васильевича, вела по левому берегу Катуни, и начиналась она сразу же за этим зловещим бомом, на высоком и голом плато. Долгое время бом этот представлял собой непреодолимое препятствие — автомобильная дорога была в нем прорублена пленными японцами только после войны, а до того траверс стены, даже если налегке, стоил немалых усилий. О том, чтобы идти через бом с нагруженными лошадьми, не могло быть и речи.
На речном перекрестке работала лодочная переправа, которой за плату пользовались все, в том числе и экспедиция. Переправа осуществлялась в два этапа — сначала груз и люди перевозились на противоположный берег Чуи, а затем, заново погрузившись в лодки, переправлялись на левый берег Катуни. Лошадей не перевозили — они отправлялись вплавь.
Из Катанды экспедиция в полном составе дошла до Белухи и оборудовала лагерь у ее подножия. Сапожников детально описывает дни, проведенные у Белухи, находя для нее немало хвалебных слов. Так, свое первое впечатление от вида горы, полученное еще на подходе, он передает словами: “Два ярко-серебристых конуса, немного задернутые венцом облаков, буквально поражают своей мощностью”.
Пробыв у Белухи несколько дней и обнаружив исток Катуни на одноименном леднике, группа спустилась к Рахмановским ключам, где Сапожников объявил своим спутникам о завершении похода и распустил экспедицию. И хотя основной путь был уже позади, Сапожников продолжил свою работу, изучая природные особенности курортного Рахмановского озера и совершив еще одну краткую экскурсию по пограничным долинам Высокого Алтая. Сменив в селе Берель седло на повозку, Василий Васильевич по пути домой посещает Зыряновский рудник и Колывано-Воскресенские заводы — последние в тот момент готовились к закрытию. Добравшись на почтовых до Барнаула, с началом осени Сапожников прибыл домой в Томск. Первая в его жизни экспедиция была завершена.
“По Алтаю”
Первая экспедиция стала для него решающей и определила область его интересов как путешественника. Описывая прохождение Катунского ледника — истока крупнейшей реки Азии, Сапожников замечает: “Я возвращался с сожалением, что не удалось проникнуть выше; странное чувство испытываешь, находясь в высоких горах; вершины имеют какую-то притягательную силу; готов идти, несмотря на сильное утомление и, когда возвращаешься по необходимости, чувствуется какая-то неудовлетворенность”.
Научным результатом путешествия стал обширный гербарий собранных растений, несколько сотен фотографий примечательных и никому до того не известных мест Внутреннего Алтая, а также книга-отчет, названная просто, но емко — “По Алтаю”. Наряду с бесспорными художественными достоинствами книга имела огромное познавательное значение для общественности: в ней доступным и увлекательным языком, в форме научно-популярного очерка был представлен дневник экспедиции с описанием ее наиболее значимых открытий, достижений и находок. Выйдя из печати в 1897 году, книга привлекла внимание не только в городах Сибири, но и в столицах, снискав автору уважение в научных кругах. Особую ценность книге придавали напечатанные на ее страницах фотографии, иллюстрировавшие путешествие.
Подводя итог экспедиции 1895 года, Сапожников пишет в заключении: “Уже первое путешествие, в котором я осязательно столкнулся с природой Алтая, выяснило главное, к чему я должен был стремиться. Пройдя в 1895 году от Телецкого озера до долины Бухтармы, я воочию убедился, насколько неполно наше знакомство с Алтаем, и тогда же наметил главные области своих будущих работ”. Имея твердое намерение продолжать путешествия, Василий Сапожников пишет осенью 1895 года заявление в Совет Томского университета, в котором оценивает перспективы дальнейшего изучения Алтая: “В предстоящем путешествии я предполагал бы:
1. Собрать флору многих еще не посещенных местностей Катунских и Чуйских белков.
2. Вести маршрутную съемку и исправлять карту.
3. Исследовать залегание и быстроту движения ледников Белухи, а также проверить мои предположения о нахождении значительных ледников в Чуйских белках.
4. Собрать коллекции обрубков древесных пород”.
Предложенная им программа была утверждена и одобрена, однако второе путешествие на Алтай задержалось на год — из-за отсутствия средств. Почему Сапожникову было отказано в деньгах, мы наверное так никогда и не узнаем: он был чрезвычайно сдержан и почти никогда не писал в книгах, почему у него по тем или иным причинам откладывалось или не получалось путешествие. Государство не профинансировало следующую экспедицию, поэтому деньги на нее пришлось собирать чтением популярных лекций о первом походе на Алтай.
Как невероятно это сейчас звучит, но в XIX веке таким способом можно было зарабатывать деньги, причем немалые! В эпоху открытия новых земель внимание не только научной, но и рядовой публики было приковано к успехам путешественников, которые, по возвращении из экспедиций, совершали длительные турне с лекциями по разным городам. В ходе турне они выступали с рассказами о своих приключениях, демонстрировали рисунки или зарисовки, добытые артефакты и экзотические предметы. Подобные лекции пользовались бешеным успехом, и люди покупали на них билеты — как мы сегодня покупаем билеты в театр. Так поступали и русские, и европейские путешественники. Например, знаменитый шведский исследователь Центральной Азии Свен Гедин, собирая средства для своих экспедиций в Тибет, не единожды “гастролировал” по Европе, выступая в Берлине, Париже, Лондоне и других городах. Подобным образом поступил и Сапожников, выступив с лекциями в Иркутске, Омске, Барнауле и прочих сибирских культурных центрах.
Нельзя не упомянуть и о том, что второй выезд на Алтай также задержала защита Сапожниковым своей докторской диссертации. В феврале 1896 года он успешно защитил диссертационный проект, над которым работал последние несколько лет.
Путешествие позапрошлого века
Перерыв в два года позволил Сапожникову еще лучше подготовить свою вторую экспедицию — она началась в мае 1897 года. Желая застать весеннее цветение флоры Алтая, 5 мая, когда открылась речная навигация, Василий Васильевич выехал первым пароходом из Томска в Барнаул. Путь по Оби был отмечен сильным бураном, в мае месяце аномальным даже для Сибири. Добравшись экипажем из Барнаула в Бийск, Сапожников занялся поиском лошадей и приобретением недостающего снаряжения. Предусмотреть следовало все, поскольку экспедиция отправлялась в совершенно безлюдную местность. Более удобного места для закупки, чем купеческий Бийск, где в продаже было все — от книжных новинок до оружия, в то время придумать было сложно.
Основной набор вещей, который Василий Сапожников брал каждый раз с собой в дорогу, определился еще в его первой экспедиции. Эти предметы дают нам яркое представление об условиях быта в полевой обстановке. Набор этот был чрезвычайно прост и чрезвычайно практичен. Палатки, а их брали с собой две или три штуки, принципиально ничем не отличались от современных — разница состояла только в материале изделия. Тогда палатки шились из английской протравленной бязи, легкой на вес и быстро высыхающей после намокания. Из всех типов палаток Сапожников брал так называемую монгольскую, названную так от типа кроя, и несколько напоминавшую юрту. Монгольская палатка ставилась на одной стойке и закреплялась колышками за оттяжки в землю. Стойка собиралась из трех медных трубок и входила в комплект. Веревки, которыми прошивали швы, проваривались в парафине. В монгольской палатке помещались две походные кровати, стол, складные табуреты, по необходимости — еще три или четыре вьюка с багажом. И если с кроватями палатка выходила двуспальной, то без них на полу легко помещалось пять человек.
В жаркие дни спали обычно на полу. Спальных мешков тогда не было, и вместо них стелили войлок в чехле из парусины. Хорошо сохраняющий тепло войлок дополнялся байковым одеялом. Из одежды брали суконные куртки, пару шерстяных кителей и штанов — потоньше и потолще. Для высокогорья — стеганое пальто на вате, или попросту ватник. Обязательным было наличие дождевика. Обуви брали немного — обыкновенно это были высокие юфтевые сапоги. Поскольку длительное ношение сапог утомляет ноги, на стоянках их меняли на свободные кожаные туфли.
В набор для экскурсий по ледникам входили альпийские башмаки из толстой кожи с двойной подошвой, подбитой гвоздями. Особые пирамидальные головки этих гвоздей вгрызались в лед и удерживали ногу при ходьбе. Горные башмаки не производились и не продавались, их, как штучный товар, заказывали, а гвозди выписывали почтой из-за границы. Экипировка для высокогорья включала шерстяную рубашку и фуфайку, широкополую шляпу и солнцезащитные очки. Из специального инструмента — альпеншток, кирка-ледоруб и ледниковый трос из манильской пеньки для организации страховки.
В список вещей повседневного пользования входили: несессер с принадлежностями для умывания, сетка от комаров, котел, чайник, кофейник, эмалированная посуда, скатерть, таган для костра. А также фонари, ружья, удочки, записные книжки, тетради, писчая бумага, топор, клещи и другие инструменты.
Вещи укладывались в кожаные или брезентовые вьючные сумы, а одежда — в чемоданы или саквояж. Отдельной статьей шли ящики с научными инструментами: это были бинокль, барометр-анероид, служащий для определения погоды и высоты в горах, термометры, рулетка, шагомер, фотоаппараты с фотопластинами, компас и геодезические приборы для составления карт. Научные приборы Сапожников всегда привозил с собой из Томска — достать их где-либо в пути было попросту невозможно.
Условия автономности путешествия заставляли экспедицию запасать провиант на весь предполагаемый срок пути — приобрести продукты у местного населения не всегда было возможно. Если удавалось договориться с кочевниками в цене, то брали мясо — в виде живых баранов. Половиной барана обычно можно было накормить десять человек. Для походов в необжитые места и к ледникам баранов покупали гуртом, после чего гнали стадом вслед за караваном.
Большая часть еды скупалась в исходном пункте маршрута. Поскольку брать можно было только не портящиеся продукты, набор их был ограничен. Основой рациона шел пшеничный хлеб, который заготавливали в виде сухарей из расчета 25 килограмм в месяц на едока. Сухари можно было приобрести и на месте, но чем дальше в горы, тем дороже они становились: так, в Кош-Агаче они стоили в два раза дороже, чем в Бийске. Помимо сухарей, брали долго хранящиеся сушки, баранки, печенье и муку для выпекания лепешек.
Из высококалорийной пищи выбирали крупы, сахар и шоколад — последний был особенно незаменим в ледниковых экскурсиях. В рационе также присутствовали консервы, колбасы, сыр шарами, сгущенное молоко в жестянках и сливочное масло в бутылках. Из напитков экспедиция могла позволить себе чай, кофе, какао и сладкий компот из сухофруктов.
Богатым походным опытом Василий Васильевич Сапожников выработал не только общий набор вещей и предметов, который он всегда брал с собой, но также и свои особенности практического осуществления экспедиции, которые существенно облегчали ее реализацию и позволяли уделять больше времени научной работе. Всегда сложный транспортный вопрос решался следующим образом. Даже в начале ХХ века на Алтае не было колесных дорог, и далекие переезды можно было осуществлять только на вьючных лошадях — по конским тропам. В горах существовала густая сеть вьючных троп, пригодных для верховой езды. Алтайские тропы и их основные направления образовались естественным образом при передвижении людей и животных по долинам и перевалам. Многие тропы, которые существовали уже длительное время и веками служили транзитными миграционными путями народов, были проторены в целые караванные тракты, другие были едва намечены и использовались лишь редкими охотниками-одиночками. Самой хоженой дорогой Алтая была Чуйская вьючная тропа: тогда она была именно тропой, а не трактом. Ей Сапожников пользовался не раз, но лишь для захода к исходной точке маршрута или проездом на обратном пути.
Конная езда по хорошей тропе несложна и даже после дня передвижения оставляет всадника в хорошем самочувствии и работоспособности. Однако когда речь шла о длительном путешествии вне населенных пунктов, многое зависело от характера лошади, качества ее снаряжения и навыков проводников. К каждой экспедиции Василий Сапожников нанимал лошадей в алтайских деревнях: это было утомительное занятие, зачастую поиск нужной партии отнимал драгоценное время. Верховые лошади отбирались предварительной пробной выездкой с тщательным испытанием животных на подъемах и спусках.
Требования к верховым и вьючным лошадям были разными. От верховой лошади требовался мягкий характер и умение понимать всадника. Требования к вьючным лошадям были иными — от них требовались сила, выносливость, привычка к вьюку и бродам. В зависимости от здоровья животного и трудности пути, на лошадь вьючили весовой эквивалент человека, то есть по 60-80 килограмм груза. Для навьючивания использовалось деревянное седло-колода, на которое клали два связанных между собой петлей вьюка, равных друг другу по весу. На завьючивание одной лошади тратилось десять минут, требовалось на это два человека. Во время переходов по горам лошади шли друг за другом караваном, при этом опытные шли без привязи, а неопытные связывались проводниками в вереницу по несколько штук.
Правильное движение каравана, жизнь лошади и сохранность груза целиком и полностью зависели от проводников. Их число в экспедиции определялось размером каравана: люди нанимались из расчета один человек на пять лошадей. Старший проводник отвечал за дорогу и передачу распоряжений руководителя экспедиции другим проводникам, при этом он же мог служить одновременно и переводчиком при общении с местным населением. Проводников нанимали до начала похода, до выступления в путь, торгуясь о цене. Содержание проводников в экспедиции, включая их питание, расходы патронов, порчу упряжи и другое, также ложилось на общий бюджет. Помимо ухода за лошадьми, в обязанности проводников входили установка палатки, разведение огня и помощь в хозяйственных делах лагеря. Сапожников пишет, что с проводниками следует устанавливать товарищеские отношения: многие из них могли рассказать что-нибудь интересное о местности, по которой проходил караван.
Рядовой экспедиционный день, как правило, начинался рано. После завтрака связывали постели и снимали палатки, проводники ловили и седлали лошадей, увязывали вьюки. Нормальный дневной переход в экспедициях Василия Сапожникова составлял 30-40 километров, на их прохождение требовалось от шести до восьми часов. Как правило, заканчивался переход в 14-16 часов дня, что позволяло людям провести остаток вечера на бивуаке. Обязанности распределялись между всеми поровну, пока одни ставили палатки, другие разжигали костер и заваривали чай для утоления первого голода. Выпив чая, на огонь ставили вариться баранину в котле — это был ужин.
Будучи освобожденным, на правах руководителя экспедиции, от хозяйственной работы, в вечерние часы Василий Сапожников занимался научной работой: приводил в порядок собранные за день коллекции растений и минералов, записывал в дневники итоги и впечатления прошедшего дня, с наступлением темноты менял пластины в фотоаппарате. Спать ложились пораньше, чтобы пораньше встать. Поскольку, как отмечает Василий Васильевич, бандитизм наблюдался только в приграничных с Китаем районах, ночной караул не выставляли — проводники лишь поднимались пару раз за ночь, чтобы проверить стреноженных лошадей. Чтобы не утомлять людей и животных, раз в три-четыре дня устраивалась дневка, для которой выбиралось какое-нибудь удобное и интересное место. Во время дневки чинили палатки, одежду, ремонтировали инструмент и упряжь, сортировали багаж, рыбачили и охотились. Иногда, имея специальные научные задачи, Сапожников определял и более длительные дневки, и тогда лагерь жил на одном месте несколько дней.
У истоков Катуни
Прибыв по Уймонскому тракту в Катанду, Сапожников был вынужден против своих намерений задержаться там на неопределенное время. Весна 1897 года вышла холодной, и даже дневная температура не поднималась выше 15 градусов, а все перевалы и тропы в направлении Катунского хребта были закрыты. Время задержки в Катанде было использовано для экскурсий по Уймонской степи и прилегающим к ней горам. Просидев на одном месте три недели, 5 июня экспедиция все-таки выступила к Белухе.
Как и два года назад, поднявшись по долине Аккема к подножию Белухи, Сапожников разбил лагерь у ее знаменитой северной стены — на месте, которое впоследствии назовут Томскими стоянками. Обход Аккемского ледника занял четыре дня, после чего отряд, преодолев ряд перевалов, вышел в долину реки Аргут, разделяющую Катунский и Северо-Чуйский хребты. Следуя вверх по Аргуту, Сапожников перевалил в долину речки Чаган-Узун, открыв по пути несколько новых ледников. 7 июля, находившись по высокогорью, отряд спустился в Чуйскую степь, в селениях которой можно было устроить небольшую передышку и пополнить запасы. В то время как основной состав экспедиции находился в Кош-Агаче, Сапожников налегке обходит Чуйскую степь, исследуя старые морены уже исчезнувших ледников. 21 июля отряд тронулся дальше, к плато Укок. Проходя Укок с востока на запад, в направлении к истоку Черной Берели, Сапожникову удалось подойти к массиву Таван-Богдо-Ула, став таким образом первым из географов, увидевшим этот высокогорный массив в непосредственной близи.
Результаты экспедиции 1897 года, самой большой по протяженности и по величине обследованной территории, в корне меняли научные планы Сапожникова. Будучи еще в Томске, он предполагал, что второй его поход по Алтаю станет последним. Однако результаты экспедиции получились неожиданно богатыми: собранного материала оказалось так много, что понадобилось еще два путешествия по Алтаю для полного завершения всех исследований по перспективным направлениям. Так, еще предстояло выяснить действительную высоту пограничного массива Таван-Богдо-Ула — и в случае подтверждения точки зрения о преобладании высоты этого пика над пиком Белухи, научный мир ожидало бы еще одно открытие.
В третьей алтайской экспедиции 1898 года было завершено исследование Северо-Чуйских белков и продолжено “покорение” Белухи. Как и предыдущим летом, маршрут начинался в Катанде. За июнь было исхожено междуречье Чуи и Аргута, Курайская степь. 2 июля был открыт новый крупный ледник в верховьях реки Джело. В верховьях реки Аккол внимание Сапожникова привлекла старая могила. Проведенные раскопки обнаружили в могиле два шаманских бубна и ритуальный меховой костюм — артефакты древности, пополнившие коллекцию археологического музея Томского университета. К 16 июля Сапожников поднялся по долине реки Коксу к северному скату плато Укок, к летовкам кочующих казахов. Молва о русском ученом докатилась даже до этого глухого уголка Алтая: кочевники, привыкшие только к лишениям, приняли экспедицию со всем гостеприимством, устроив Василию Сапожникову и его спутникам пышную встречу с игрой на домбрах, катанием на лошадях и распиванием кумыса.
18 июля Сапожников совершил еще одну попытку восхождения на Белуху, однако дойти до пика вершины ему не удалось. Достигнув седловины горы, он оставил в расщелине, перед спуском, два термометра — максимальный и минимальный. Термометры должны были зафиксировать противоположные полюса температуры в данном конкретном месте и сохранить полученные данные. Пролежав там 16 лет, они были сняты первовосходителями на Белуху братьями Троновыми в 1914 году. Возвращением в Катанду Сапожников завершил свое третье путешествие по Алтаю.
Последняя алтайская экспедиция
Экспедиция 1899 года едва не сорвалась, и снова из-за отсутствия средств. Как это часто бывает в академической среде, за прошедшие годы в университете возникла своего рода оппозиция деятельности Сапожникова, критика его успехов и достижений. Некоторые лица из руководства полагали, что трех осуществленных на Алтай экспедиций вполне достаточно. Влияние этих лиц было настолько весомым, что Василию Васильевичу раз за разом под надуманными предлогами отказывали в покрытии организационных расходов.
Экспедиция 1899 года была уже на грани срыва, когда появилось решение финансовой проблемы. Сапожников принимает предложение начальника Томского округа путей сообщения барона Б. Аминова участвовать в обследовании русла Черного Иртыша до китайской границы, с целью установления его пригодности для судоходства. Работа, которую предстояло проделать, имела важное государственное значение. Российская империя в царствование Николая II стремительно усиливала свое влияние в Азии. Для расширения российского присутствия и защиты национальных интересов в соседних странах, гражданские и военные власти сибирских и туркестанских губерний были заинтересованы в сборе разнообразной информации о приграничных и заграничных территориях. Предстоящая Сапожникову работа определялась общим вектором внешней политики России, а ее конечные практические результаты должны были быть реализованы в виде развития торговых связей с Монголией и Северо-Западным Китаем, в частности в росте экспорта российских товаров в зарубежный Алтай.
Добравшись пароходом по Оби до Чарыша, Василий Сапожников Змеиногорским и Каменогорским трактами в начале лета прибыл в Усть-Каменогорск, где пересел на другой пароход, направлявшийся вверх через озеро Зайсан на Черный Иртыш. Выполнив свои контрактные обязательства и получив за это причитающуюся сумму, он сходит с теплохода и направляется кратчайшим путем к Белухе. Изучив заповедное озеро Маркаколь, Сапожников посещает селение Алтайское (Катон-Карагай), где у него выходит неожиданная встреча с заочно знакомым ему выдающимся человеком — знаменитым исследователем Центральной Азии Петром Кузьмичом Козловым.
Ученик Николая Пржевальского, Петр Козлов в то время уже был хорошо известен в научно-географической среде участием в трех сложнейших центральноазиатских экспедициях. Его карьера исследователя складывалась удачно, к 1899 году ему было доверено возглавить самостоятельную экспедицию. В тот момент, когда Сапожников прибыл в Алтайское, Козлов готовился выступить в Китай. Ему предстояло, пройдя Монголию и пустыню Гоби, достичь Восточного Тибета — иначе его называли Кам, и, по возможности, добиться того, чего так и не удалось за всю жизнь Пржевальскому — проникнуть в тибетскую столицу, запретный для иностранцев город Лхасу.
Несомненно, подобные встречи выдающихся людей, когда они случаются не в уюте их городских квартир, а “в поле”, в дебрях огромного континента, со всем правом можно назвать историческими. К сожалению, сами исследователи оставили об этой встрече лишь краткие заметки. Василий Васильевич в книге “Катунь и ее истоки” упоминал: “В Алтайской я встретил экспедицию Козлова, собиравшегося на ближайших днях выступать вместе с его спутниками Казнаковым и Лодыгиным в Среднюю Азию”.
А Петр Кузьмич в труде “Монголия и Кам” записал: “Здесь же, в Алтайской, члены экспедиции имели удовольствие познакомиться с профессором Томского университета В.В. Сапожниковым, прибывшим сюда с юга, через живописное озеро Марка-куль. Известный исследователь Монгольского Алтая направлялся к Белухе, с целью закончить изучение ея ледников”.
В станице Алтайской Сапожников проводит два дня и, расставшись с отрядом Козлова, направляется к Белухе, где исследует ледники истока реки Кочурлы. После исследования ледников переправляется через Кочурлинское озеро на самодельном плоту из кедровых стволов и спускается в Катанду, тем самым завершая свое четвертое путешествие по Алтаю.
“Катунь и ее истоки”
Результаты четырех лет работы Сапожникова на Алтае поразили всех, поскольку принесли русской географической науке новые открытия и определили ошибочность бытовавших ранее представлений об этой горной стране. Так, было опровергнуто мнение о незначительности оледенения Алтая. Василий Сапожников установил наиболее характерный для Алтая тип оледенения — развитие ледников близ узлов наиболее высоких горных массивов. Открытые ледники были объединены им в три центра оледенения: это Белуха, Северо-Чуйские и Южно-Чуйские белки. Всего в Русском Алтае Сапожниковым было открыто, описано и нанесено на карты около 50 ледников с общей площадью более 200 квадратных километров. При штурме седла Белухи удалось определить ее высоту — 4540 метров, что на целую тысячу метров превысило расчеты немца Фридриха-Августа Геблера, произведенные в 1835 году.
Открытие Василием Сапожниковым современного и древнего оледенения привлекли к Алтаю внимание ученых других специальностей. Вопросами строения гор юга Сибири занялись геологи. Так, в 1914 году Алтай посещает знаменитый русский и советский геолог, ученый с мировым именем Владимир Афанасьевич Обручев. Его результаты изложены в работе под названием “Алтайские этюды”.
Сам Сапожников сразу же после возвращения домой сел за написание собственной книги, которую озаглавил “Катунь и ее истоки”. Работа над монографией заняла несколько месяцев, еще несколько месяцев было потрачено на вычитку и редактирование текста. В конце 1900 года книга была подписана в печать и опубликована в следующем, 1901 году, в Томске. Почти вся монография была построена на фактическом материале, собранном лично автором, прекрасным дополнением к тексту шли красивые и отлично отпечатанные фотографии, иллюстрировавшие дневниковое повествование. В конце книги прилагалось краткое резюме на французском языке, чтобы, как писал сам Сапожников, “хоть и в сокращенном виде, сделать книгу доступной для иностранных географов, которые обнаруживают все больший интерес к исследованию России и даже снаряжают сюда самостоятельные экспедиции”.
“Катунь и ее истоки” получила восторженные отзывы научной общественности и рядовых читателей, неожиданно обнаруживших у себя в Сибири новый удивительный и загадочный мир алтайских гор. В частности, высоко о книге отозвался Григорий Потанин: “В известной книге Сапожникова Алтай представляется в обаянии своей дико-величественной и суровой природы, в обаянии своих величественных красот. Василий Васильевич сумел сделать то, что у прочитавшего эту книгу образы Алтая не затушуются никогда, оставляя в памяти борозду красивых и глубоких воспоминаний”.
Научная ценность книги соперничала с ее художественными достоинствами — недаром ее ставили в один ряд с повестью Василия Арсеньева “Дерсу Узала”. Книга “Катунь и ее истоки” появилась на пике зрелости русской географической науки и, блестяще обогатив ее, заняла достойное место в ряду оптимистической, просветительской научно-популярной литературы эпохи индустриализма, пришедшейся на рубеж XIX-XX веков.
Печатный труд Сапожникова не остался незамеченным в столице: “Катунь и ее истоки” была удостоена от имени Императорского Русского географического общества медали имени Пржевальского. К тому моменту Сапожников уже был действительным членом этого престижного научного общества, в РГО он был принят единогласным голосованием 11 февраля 1898 года, после своего второго путешествия. Медалью дело не ограничилось — от Кабинета Его Императорского Величества Василию Сапожникову был выдан Высочайший подарок.
Русское географическое общество того периода было не вполне рядовым научным обществом, призванным только собирать и распространять новые географические данные. Конечно, его сотрудники занимались и этим тоже: их заслуга в изучении Азии признана во всем мире. Но именно РГО организовывало рискованные, сложнейшие и дорогостоящие экспедиции Пржевальского, Козлова и других. Находясь под самым высочайшим патронажем, РГО выполняло, конечно же, и политическую задачу — оно способствовало распространению влияния Российской империи за пределы самой империи. Что же касается деятельности Василия Сапожникова, награда от РГО означала признание его заслуг на самом высшем уровне и его вступление в круг избранных, в элиту русской имперской географии. Будучи членом РГО, Сапожников получал возможность публиковать в периодически выходящих “Известиях” общества свои статьи и доклады, которые читались и реферировались не только в России.
Однако Василий Васильевич не собирался останавливаться на достигнутом. Он чувствовал, что за годы, проведенные в горах Алтая, на второй план ушла его основная специальность — жизнь растений. Сдав текст “Катуни” в типографию, Сапожников прерывает свою работу в Томском университете, и отправляется на несколько месяцев в Европу. Приняв приглашение к научной стажировке, он едет в Данию, Германию и Францию. Командировка была необходима ввиду поручения ему преподавания курса микробиологии в Томском технологическом институте, что было трудно осуществимо без восполнения пробела в знаниях и знакомства с новейшими западными достижениями в этой области. Стажировка проходит успешно, по возвращении в Томск, с нового учебного года он начинает читать курс лекций по микробиологии.
Во время пребывания в Копенгагене Сапожникову приходит письмо из Томска с уведомлением о завершении набора текста “Катуни” в типографии. Приложением к письму шел текст пробного оттиска. Внеся последние правки и написав предисловие, Сапожников подписывает свою книгу к печати. По возвращении в Томск его уже ждет отпечатанный тираж “Катуни и ее истоков”, пахнущий свежей типографской краской.
Путь в Семиречье
В 1901 году Василий Сапожников не предпринимал никаких путешествий, посвятив себя научной работе и университетским делам. Располагая большими, чем прежде возможностями, Василий Сапожников открыл в следующем, 1902-ом году новый цикл своих экспедиций. На этот раз регионом его интересов становится Семиречье Средней Азии. Термином Семиречье до революции называли территорию современной Алматинской области. Семиречье получило свое красивое прозвание от числа рек, впадающих с юга в озеро Балхаш. Состав населения этой области был смешанным русско-казахским: станицы линейных казаков, охранявших границу с Китаем, перемежались аулами и стойбищами кочевых казахов.
Семиреченский цикл путешествий Василия Сапожникова состоит из двух экспедиций, и по своим результатам они ничуть не отстают от алтайских. Сапожников поехал туда потому, что считал Семиречье связующим природным звеном между севером и югом Азии. Практической работой там ему предстояло как бы перекинуть научный мост из Сибири в Туркестан и подтвердить свою гипотезу о том, что этот регион является центром столкновения различных природных зон, своеобразным плавильным котлом и эволюционным полигоном природы.
После выхода в свет “Катуни и ее истоков” Совет Томского университета не мог не отнестись благосклонно к планам Сапожникова по сборам полевого материала в Семиречье, и дал возможность организовать туда поездку, ассигновав на нее всю необходимую сумму. Со своей стороны деньги были выделены Русским географическим обществом, что делало поездку статусной и позволяло Сапожнику набрать больший штат сотрудников. Примечательным было и то, что это была первая экспедиция в Туркестан, организованная в Сибири. Все предыдущие, а их было немало, проходили либо под эгидой столичных вузов или научных обществ, подобных РГО, либо под прикрытием военного ведомства. Район исследования Сапожников согласовывал с председателем Географического общества Петром Семеновым-Тян-Шанским, который хорошо знал Туркестан и давал в переписке некоторые ценные советы.
Существенно отличался и состав новой экспедиции: если в поездках на Алтай Сапожников работал только с Родзевичем, то в Семиречье его сопровождал целый коллектив помощников из студентов и вольноопределяющихся. В частности, в Семипалатинске к отряду присоединился орнитолог Андрей Велижанин. Свою известность как алтайский краевед Велижанин, сотрудник Барнаульского музея и многолетний председатель Алтайского отдела РГО, приобретет позже, в 1902 году он был студентом медицинского факультета Томского университета, проходившим полевую практику вместе со своим преподавателем. По рекомендации В. Обручева в состав экспедиции был принят даже иностранец — немецкий геолог Фридерихсен.
По причине большого числа сотрудников и солидного объема груза караван получался большой — одних только лошадей выходило 50 голов, не считая принятых позже верблюдов. Работа экспедиции длилась пять месяцев, от ранней весны до первого снега. При караване неотлучно находился командированный Верненской областной администрацией казачий конвой. Степь всегда была лихим местом, и меньшее из зол, которое угрожало экспедиции Сапожникова — это грабеж и кража лошадей. Конвой оказался весьма полезен при общении с казахами-проводниками и переговорах с поставщиками снабжения.
Экспедицию 1902 года поджидало много трудностей. Не перечисляя их все, стоит рассказать о том, как экспедиция начиналась. Еще зимой ее участники были извещены об общем сборе в Семипалатинске и о том, что каждый обязан был явиться туда в назначенную дату. Намереваясь избежать традиционной весенней распутицы на почтовом тракте Барнаул — Семипалатинск, Василий Сапожников предпочел иной маршрут: к 1902 году уже было завершено строительство самой длинной железной дороги в мире — грандиозной Транссибирской магистрали. Западно-Сибирский участок Транссиба функционировал в полную меру, что позволило Сапожникову без лишних хлопот доехать до Омска в уютном пассажирском вагоне.
В Омске его ждали заказанные заранее тарантасы, однако, как пишет сам Сапожников, ему “пришлось только на них полюбоваться”. Весна запаздывала, в степи еще лежал снег, поэтому вместо бричек пришлось вместе с 40 пудами груза пересесть в сани. Тяжелый и громоздкий груз перекладывали на каждой станции, что вынуждало Сапожникова терять драгоценное время — весеннее цветение растений в Семиречье было в самом разгаре. Зима не уходила без боя, и хотя снег в полях уже был тонким, в логах лошади проваливались в сугробы по брюхо, а колесной дороги не было видно вовсе. В одном из береговых сел на Иртыше удалось пересесть на телегу, так как по обрывам стали появляться проталины, но движение это не ускорило: колеса проваливались и вязли в грязной жиже.
Почтовые станции отказывали Сапожникову в лошадях, а вольные перевозчики ломили цену и соглашались выезжать в степь только за пятикратную плату. Причина всех бед заключалась в суровой зиме, которая вызвала бедствие, называемое в Казахстане джутом. Поздние заморозки и затяжные метели покрыли степь коркой льда, сковавшей съедобную траву, отчего в прииртышских селах начались бескормица и падеж скота. Дорога от Омска до Семипалатинска была усеяна ободранными и обглоданными трупами лошадей, над которыми вились вороны и орлы. Заборы у одиноких заимок были увешаны лошадиными и коровьими шкурами — их заготовкой крестьяне старались хоть как-то компенсировать свои потери от гибели домашнего скота. Вместо трех дней пути, Сапожников только до Павлодара добирался неделю. На оставшемся пути ему пришлось перенести буран и провести полночи в овраге, где завяз перегруженный тарантас. Лишь к Пасхе Василий Сапожников добрался до Семипалатинска, где его поджидали остальные члены экспедиции, добравшиеся туда с не меньшими сложностями.
Из всех экспедиций Сапожникова экспедиция 1902 года получилась самой большой по составу участников. Помимо географии Семиречья, ее сотрудники изучали флору, фауну и геологическое строение территории. К пройденным маршрутам составлялись карты, на которых отмечались реки и господствующие высоты. Собирая по дороге из Семипалатинска в Верный ранневесеннюю степную флору, Сапожников посетил берега Балхаша. Из Верного экспедиция отправилась на Иссык-Куль и окружающие его хребты центрального Тянь-Шаня. В июне, в ходе фотосъемки высокогорного массива Хан-Тенгри, экспедиция попала под затяжной морозный фронт и провела три недели в палатках, дожидаясь хорошей погоды.
Исследуя Хан-Тенгри, Василий Сапожников обратил внимание на одну приметную вершину, близкую к пику. В его дневнике осталась следующая запись о ней: “Большая часть вершин имеет форму пирамид или неправильных конусов с округлыми верхушками, но одна из них, пятая круглая вершина к западу от Хан-Тенгри, резко отличается от остальных причудливой формой; восточная часть вершины горизонтально усечена, давая посередине небольшой выступ, но зато западный край переходит в крутой коготь, загнутый к востоку”. В 1945 году эта вершина была покорена советскими альпинистами и названа пиком Победы. Это самая высокая точка Тянь-Шаня.
Завершив работу в районе Иссык-Куля, экспедиция проследовала к хребту Джунгарский Алатау. При переходе через один из его перевалов, в солнечный день после снегопада, Василий Сапожников получил ожог сетчатки глаза и снежную слепоту. Распределив обязанности между остальными членами экспедиции, он целый день провел в палатке с компрессом на глазах, опасаясь потерять зрение. Однако все обошлось.
Семиречье-2
Завершив осенью экспедицию в Семиречье, Василий Сапожников вернулся в Томск. Публиковать свои заметки и итоги работы он не спешил. В его планах была новая поездка в Туркестан, но состоялась она лишь через одно лето, в 1904 году. Повестка дня 1903 года побудила его отправиться в совершенно другой регион — в Западные Саяны, где, по догадкам, также как и на Алтае, мог находиться неизвестный до того узел оледенения. Целью поездки была рекогносцировка, то есть разведка Западных Саян на предмет проверки этих предположений и, в случае открытия ледников, их последующего обстоятельного изучения. Однако открытие не состоялось: Василий Сапожников и его спутник, инженер и энтомолог-любитель А. Мейнгард, ледников не обнаружили. Добравшись до Усинской котловины, исследователи на самодельном плоту сплавились через енисейские пороги до Красноярска, откуда на поезде возвратились в Томск.
Исследования 1904 года продолжили разработку туркестанского региона, однако на этот раз к посещению был выбран не далекий Тянь-Шань, а более близкие к Алтаю горные группы Саура, Тарбагатая и Джунгарского Алатау. Использовав приграничный военный поселок Зайсан в качестве опорной базы, экспедиция тщательно обследовала его окрестности, разбившись на несколько групп. Сам Сапожников совершил длительную экскурсию за Черный Иртыш, пересек границу и побывал в песках Аккум, находящихся на территории Китая. Пески эти и сейчас представляют собой уникальное природное явление. Находятся они прямо на границе Казахстана и КНР, проходящей по речке Алкабек. Барханы достигают высоты 100 метров, но ни одна такая громада не в силах переместиться через русло Алкабека — река отсекает это песчаное море, и с казахстанской стороны песков нет! Вдоль речки пролегает грунтовка, с нее отлично виден оглушающий, как будто накатывающийся на вас, смертельный стометровый вал белых песчаных гряд.
Результаты двух туркестанских экспедиций Василия Сапожникова изложены в его третьей книге, в увлекательных “Очерках Семиречья”. Подобно “Катуни”, двухтомные “Очерки” состоят из увлекательных путевых дневников и отменного фотоиллюстративного материала. И, подобно “Катуни”, “Очерки” вызвали не меньший интерес среди заинтересованной аудитории той эпохи. К сожалению, книга никогда больше не переиздавалась и в наше время представляет библиографическую редкость. Особую ценность книги придавали прилагаемые к ней оригинальные карты Центрального Тянь-Шаня, составленные Фредерихсеном и Сапожниковым на пару. Это повышало значимость книги, поскольку информация о новом, не картографированном доселе регионе представляла интерес не только для научного мира, но и для военных. Сам Василий Васильевич считал “Очерки” незавершенной книгой и указывал на то, что ему удалось изложить далеко не весь добытый материал. Он не намеревался в дальнейшем возвращаться к данному региону, однако события сложились так, что ему еще удалось побывать там, причем неоднократно.
Монгольский Алтай: к истокам великой реки
Завершив работу над книгой зимой 1904-05 года и подписав “Очерки” в печать, Сапожников наконец-то мог вернуться к подготовке новой экспедиции на Алтай. На этот раз ему предстояло изучение недоступного прежде зарубежного Алтая. Несмотря на то что в своих работах Сапожников называет Южный Алтай — Монгольским, его территория, включая также территорию всей современной Монголии, в начале ХХ века входила в состав Китайской империи. Современного читателя такая “путаница” географических понятий может ввести в заблуждение, ведь мы сейчас четко разграничиваем западные аймаки Монголии и Алтайский округ провинции Синьцзян КНР — это два разных государства. Но в то время в научных текстах такого явного размежевания не проводилось и среди географов весь Алтай, лежавший за пределами России, назывался Монгольским. Лишь после 1911 года стало возможным разделить Южный Алтай по государственной границе на Монгольский и Китайский, поскольку в этом году Монголия обрела, в результате краха Цинской империи, независимость от Китая. Тем не менее словосочетание “Монгольский Алтай” не подверглось корректировке и попало в качестве названия на изданную в 1911 году Сапожниковым книгу о своих монгольских экспедициях: в какой-то мере это было оправдано этнической картиной территории, населенной преимущественно монголами, и объектом исследования — мощным хребтом Монгольский Алтай.
Помимо обычных командировочных документов, участникам экспедиции предстояло запастись паспортами от китайского консула и разрешениями на выезд из России. Право участвовать в зарубежной экспедиции получили наиболее преданные и подающие надежды студенты Василия Васильевича, для которых это была не только практика, но и большая честь. Также в этой и последующих поездках его сопровождала старшая дочь Татьяна, которая пошла по стопам отца и занималась биологией.
Территория, которую Сапожников изучал в ходе своего монгольского цикла, не была полностью неизвестной русской географической науке. В последние три десятилетия XIX века в Монгольском Алтае побывали Николай Пржевальский, Михаил Певцов, Григорий Потанин и Петр Козлов — последний в ходе той самой экспедиции 1899 года. Однако их экспедиции характеризовались одной особенностью: Алтай не являлся объектом их исследования. Все они стремились поскорее пройти его, направляясь вглубь Центральной Азии, в Тибет или Кашгарию. В их трудах Алтай описывался лишь мимоходом, а его внутренние географические проблемы и загадки оставались неразрешенными. Именно поэтому монгольские экспедиции Сапожникова стали апогеем его карьеры как путешественника, а его ботанико-географическая работа в те годы приобретает наибольший размах.
Еще в 1897 году, пересекая плато Укок, Сапожников с волнением сердца наблюдал “группу белоснежных куполов, возвышающихся на русско-монгольской границе — горный узел Табын-Богдо-Ола, который на юге переходит в мощный хребет Монгольского Алтая”. Предварительно им уже предполагалась орографическая целостность Русского и Монгольского Алтая, однако это была лишь догадка. Сапожникову не терпелось личным посещением массива Табын-Богдо-Ола подтвердить и доказать, что горы Монгольского Алтая являются естественным продолжением Русского Алтая.
Отправным пунктом экспедиции стал Кош-Агач, куда Василий Сапожников со своими спутниками добрались Чуйским трактом. За прошедшие годы Чуйский тракт был разработан из вьючной тропы в колесный путь, что лишь отчасти сокращало время его прохождения — сам тракт по-прежнему оставался опасной дорогой, головной болью и бедой всех ямщиков. Наняв в алтайских аилах реки Сайлюгем караван, 18 июля 1905 года Сапожников пересек русско-китайскую границу и направился в монгольское Беловодье — долину реки Цаган-гол. Река оправдывала свое монгольское название — Белая. Оказавшись молочно-белого (от мути) цвета, она явно вела к леднику, из которого вытекала. Путь по ее каменистому руслу занял 10 дней и вывел к новым открытиям — 10 алтайским ледникам, самый главный из которых, 19-верстовой длины, был назван именем Григория Потанина.
Завершив обследование ледников, экспедиция через порубежный перевал Улан-Даба вернулась на Укок, в русские пределы, где завершилась экскурсией к ледникам Канаса. Спустившись в долину Бухтармы, как и десять лет назад, отдохнули на Рахмановских ключах, после чего на самодельном плоту по Бухтарме и Иртышу сплавились до Семипалатинска.
Экспедиция 1906 года также стартовала из Кош-Агача, откуда Сапожников направился прямиком в Западную Монголию. Дойдя до реки Кобдо, караван повернул в сторону ее истока и прибыл к верхнему Кобдосскому озеру (Хотон-Нур). Исследовав ледники и ряд местных рек, стекающих в озеро, Сапожников по той же долине добрался до политического центра Монгольского Алтая — города Кобдо. В Кобдо ему пришлось изрядно времени потратить на бесконечные визиты к чиновникам китайской администрации. Однако дни, проведенные в этом городе, позволили докупить снаряжение, поменять караван и найти проводника на оставшуюся часть маршрута. Из Кобдо и стартовал второй этап экспедиции, в ходе которого Сапожников нашел истоки реки Урунгу и исследовал долину Черного Иртыша, служащую естественной природной границей между Алтаем и Джунгарией. Посетив столицу Алтайского округа городок Шара-Сумэ (сейчас город Алтай), Сапожников направился в город Зайсан, вернувшись в Россию 28 августа через пограничный таможенный пункт Майкапчагай.
Ректор Томского университета
Между тем в самой России разворачивались далеко не мирные события. Вернувшись в Томск, Василий Сапожников окунулся в сложную и в чем-то даже трагическую общественно-политическую обстановку последнего десятилетия Российской империи. Жизнь выносила его на острие событий в обществе, ждавшего и требовавшего от власти перемен: уже второй год продолжалась первая русская революция с ее забастовками, терактами, убийствами, шествиями, арестами и репрессиями. В конце 1906 года Сапожников был назначен ректором Томского университета, на трехлетний срок. На этот пост он был выдвинут либеральной фракцией профессоров университета, к которой он принадлежал. Сам он всегда выражал либеральные точки зрения и после опубликования октябрьского “Манифеста” примкнул к кадетской партии. Политико-философское основание его профессионального кредо состояло в убеждении, что “наука по своей природе — демократия”.
Ректорство Сапожникова пришлось на драматичные годы в истории России: революционный подъем завершался жесткой реакцией власти на противников царизма, волна арестов накрывала не только столицы, но и обособленный город Томск. Хотя в ректорские обязанности входило “наведение порядков во вверенном ему университете”, в годы столыпинской реакции Сапожников занимает активную гражданскую позицию в самых сложных делах и, пользуясь своим авторитетом, неоднократно спасает своих студентов от грустной доли. Он рисковал ходатайствовать в охранные органы о смягчении наказания, и в ряде случаев его вмешательство сыграло свою роль: некоторые студенты были переведены из якутской ссылки в культурные центры вроде Иркутска. Уже после Октябрьской революции в архивах Томского жандармского отделения была найдена копия анонимной характеристики на Сапожникова, в которой выделялись подчеркнутые красным карандашом слова: “пользуется громадным влиянием среди молодежи, очень осторожен и очень вреден”.
Однако ректорство Василия Сапожникова было отмечено не только участием в противостоянии общества с властью, но и работой по развитию университета, его превращению в ведущий вуз Сибири. В 1907 году он направляет запрос в Министерство народного просвещения с ходатайством об открытии в университете двух новых факультетов — физико-математического и историко-филологического. Прошение не было надуманным: ведущие умы сибирской интеллигенции полагали, что Томский университет своей главной задачей должен видеть изучение природы Сибири и ожидали, что он займет в этом направлении передовое место. Позицию областников, как обычно, выразил Потанин: “профессор медицинского и юридического факультетов может всю жизнь читать свои лекции и ни разу не заикнуться со своей кафедры о Сибири. Он может много трудиться над своей наукой, и все это не нуждается в материале наблюдений над местной природой, местной жизнью. При Томском университете нет естественного факультета, а только такой факультет может придать высшей школе значение местного областного университета”.
Поэтому университету был нужен именно физико-математический факультет, он должен был закрыть нишу в преподавании естественных наук. Однако его открытие не состоялось. Отказ Министерства определялся глубокой причиной политического характера, не выраженной однако явным образом: царское ведомство не желало увеличения числа студентов в Сибири и роста протестных настроений против режима. Запрос на открытие двух новых факультетов направлялся из Томского университета в Министерство народного просвещения 10 раз, и все 10 раз он отклонялся. Не помогали и ходатайства депутатов Государственной думы от Сибири. В самой Думе вопрос тщетно выносился на всеобщее обсуждение пять раз.
Цели удалось добиться только в 1917 году, уже после Февральской революции, когда министром народного просвещения Временного правительства стал известный русский востоковед Сергей Ольденбург, а его товарищем академик Владимир Вернадский. Будучи глубоко просвещенными людьми, они сделали все от них возможное в правительстве, чтобы открытие факультетов состоялось.
Василий Сапожников, как профессор медицинского факультета, пользуясь поддержкой разделяющих его взгляды преподавателей, прилагал все усилия, чтобы компенсировать сибирякам нехватку научных знаний о природе. Спрос на знания был огромен. Сапожников разъезжал с бесплатными научно-популярными лекциями по всей Сибири, выступая не только в городах, но и в селах, вроде Бердского под Новониколаевском. О нем говорили, что ни один профессор Сибири не знаком населению в такой мере как Василий Васильевич Сапожников.
Не менее 20 лет Сапожников состоял бессменным председателем общества помощи студентам: сотни студентов были обязаны ему окончанием курсов университета. Обучение в высшей школе до революции, как и в наше время, было платным и поэтому ежегодно, как только наступал крайний срок внесения платы за обучение, сотни неимущих студентов попадали под отчисление. Василий Сапожников читал публичные лекции — и собирал необходимые средства.
Параллельно шла борьба с государством за открытие и работу Сибирских женских высших курсов, на которых женщины-сибирячки смогли бы получать высшее образование. Так же как и в случае с факультетами, чиновники профильного царского министерства то разрешали, то запрещали открытие обучающих курсов для женщин, лишая сибирячек возможности приобщиться к знаниям.
В годы ректорства Сапожников не бросал свою научную деятельность. С открытием сибирской железной дороги он практически ежегодно бывал в Москве и Санкт-Петербурге, где делал доклады на заседаниях Географического общества и других научных обществ и комиссий, посещал различные профессиональные съезды. Сапожников первым в России начал сопровождать свои лекции и отчеты демонстрацией диапозитивов из экспедиций, чем неизменно вызывал оживленную реакцию аудитории.
Сапожников состоял респондентом Императорского ботанического сада в Санкт-Петербурге: отсылал туда новые виды растений и образцы семян. Именно в то время было положено начало титаническому труду по собиранию огромной коллекции образцов растений Евразии, которая сосредотачивалась в российской столице. Эта коллекция существует до сих пор и находится, включая находки Василия Сапожникова, в Ботаническом институте Российской академии наук в Санкт-Петербурге. А собранные им семена растений хранятся во Всероссийском институте растениеводства, в хранилище генофонда биологического разнообразия мировых растений, сберегаемого для следующих поколений.
Возвращение в Монгольский Алтай
Общественная работа и ректорские обязанности тяготили Василия Сапожникова. В декабре 1907 года он пишет в письме П. Козлову о своем решении оставить ректорский пост в случае, если служебные обязанности помешают намеченному на 1908 год путешествию в Китай: “довольно и того, что я одно лето просидел дома”. Только работа в экспедициях избавляла его, хоть и на время, от участия в морально изнурительном социально-политическом противостоянии. Экспедиция 1907 года не состоялась из-за загруженности работой.
Новую поездку в Алтай Сапожникову удалось организовать только в 1908 году. Эта третья по счету экспедиция в Монгольский Алтай идейно была связана со второй и завершала ее научную программу. В ней приняли участие, помимо Татьяны Сапожниковой, студенты Ф. Благовещенский и В. Обручев, сын геолога Обручева. Стартовав из Зайсана, отряд пустынными степями Джунгарии вышел к озеру Улюнгур. Исследованиями озера Улюнгур была решена одна из загадок географии Азии — было доказано, что озеро Улюнгур и река Черный Иртыш как водоемы не сообщаются между собой. От озера они добрались до уездного центра Шара-Сумэ, где посетили китайских чиновников и запаслись припасами. Из Шара-Сумэ Сапожников проследовал к истокам Черного и Синего Иртыша, где, вопреки ожиданиям, не обнаружил следов оледенения гор. Остаток августа ушел на изучение живописного озера Канас, откуда отряд вернулся в Катон-Карагай.
Вернувшись из Китая, Сапожников начал готовить четвертую экспедицию. Эта экспедиция оказалась самой плодотворной из всего монгольского цикла: в ее ходе были открыты ледники в труднодоступных верховьях реки Канас, расположенные на южном уступе плато Укок по соседству с ледниками Цаган-гола. Богатый материал по остаткам древнего оледенения Западной Монголии позволил составить соответствующую карту территории Южного Алтая с истоками Иртыша и Кобдо. Было ликвидировано еще одно пятно на карте, его место занял массив Табын-Богдо-Ола.
Научные результаты четырех монгольских экспедиций Василия Сапожникова поистине впечатляют: это установление целостности горной системы Русского и Монгольского Алтая, изучение рек, сбор экономических, статистических и этнографических данных о проживающем там населении. За четыре года работы им были открыты самые мощные на Алтае ледники, определено положение над уровнем моря более 400 высотных пунктов, в том числе вершины Кийтын, оказавшейся почти равной Белухе. В Южном Алтае Сапожниковым было сделано более 1000 фотографий, собраны обширные коллекции пород и минералов, растений, животных. В дневниках скрупулезно и подробно описано 3000 верст маршрутов. Собранные им данные на следующие 25 лет оставались единственным источником информации по этому региону. Лишь в 30-е годы советские и монгольские ученые смогли продолжить исследования Сапожникова, но уже с помощью более современных методов, таких как аэрофотосъемка.
Результаты четырех экспедиций были изложены Василием Васильевичем в своей второй крупной книге об Алтае, вышедшей в Томске в 1911 году под названием “Монгольский Алтай в истоках Иртыша и Кобдо”. В истории географического исследования Монголии это был второй (после Потанина) труд, посвященный ее северо-западной части. Однако Григорий Потанин опубликовал только свой дневник, а “Монгольский Алтай” явился комплексной работой по географии Большого Алтая. Свою монографию Василий Сапожников построил по традиционному для него и отработанному в “Катуни и ее истоках” принципу: в первой части книги были даны обстоятельные дневники экспедиции с подробным описанием маршрутов и путевых впечатлений. Вторая часть — это собственно систематическое описание Южного Алтая: сведения о характере течения рек, режиме их стока и типах речных долин, перечисление притоков, вплоть до самых маленьких.
“Монгольский Алтай” получил множество положительных отзывов от самых авторитетных географов. Книга разошлась моментально и уже через какие-то десять лет стала раритетом, в связи с чем ее текст, а также текст “Катуни и ее истоков”, был переиздан, по решению Президиума Географического общества СССР, в 1949-ом году. В наше время и это послевоенное издание, приуроченное к 25-летию со дня смерти Сапожникова, также является раритетом и стоит на букинистическом рынке немалых денег.
За прошедшее с момента опубликования “Монгольского Алтая” время никто не дополнил содержащиеся в нем сведения, и за все сто лет о китайской части Алтая подобных публикаций больше не было! Причины тому находятся в сугубо политической плоскости: в год опубликования “Монгольского Алтая” в Китае произошла революция, низложившая императора и объявившая республику. Свержение маньчжурской династии Цин позволило монгольским князьям посчитать себя свободными от вассальных отношений с Пекином и объявить Халху (Монголию) независимой. За объявлением последовала десятилетняя война с Китаем за независимость, переросшая в гражданскую войну в самой Монголии. Окончание войны в 1921 году и образование в Монголии независимой, ориентированной на Советскую Россию, народной республики окончательно разделило Южный Алтай на две половины — китайскую и монгольскую.
И если вслед за установлением советской власти в Монголии последовали десятилетия мира, то в Китае наступил затяжной период политических катаклизмов. В ХХ веке Алтайский округ Китая пережил и борьбу красных с белогвардейскими войсками, и волну эмиграции из России, и разгул басмачества, и национально-освободительные восстания. И все это на фоне собственно гражданской войны в Китае, завершившейся только в 1949 году. Однако и вторая половина прошлого века не принесла передышки, надолго отрезав от внешнего мира китайский Алтай — вместе с перипетиями политики Мао и его последователей Китай был закрыт непроницаемым бамбуковым занавесом. Попасть в Западный Китай стало возможным только в 90-е годы. Но даже и после открытия границ Синьцзяна никто не ездит в китайский Алтай кроме казахстанских челноков, а русских ученых уровня Сапожникова там не было уже сто лет.
Поэтому сведения Василия Сапожникова о Монгольском Алтае для нас не только интересны, но и по-прежнему актуальны, пусть даже и в историческом аспекте. Тем более эти сведения были востребованы современниками Сапожникова. В Алтайском краевом архиве лежит крайне любопытный документ. Датируется он 30 апреля 1921 года, размер листка — не больше десятирублевой купюры: в годы Гражданской войны возник острый дефицит бумаги и потому даже важные государственные распоряжения зачастую писали на разных неподходящих огрызках, оборотах царских бланков или реклам. На листке написано:
“Г. Барнаул. На основании мандата Реввоенсовета мною получена из Алтайского подотдела Русского Географического общества книга профессора Сапожникова “Монгольский Алтай” во временное пользование, вплоть до возвращения вверенного мне экспедиционного отряда.
Начальник экспедиционного отряда Байкалов”.
Карл Байкалов был красным командиром, посланным во главе Частей особого назначения в Западную Монголию громить белогвардейские формирования генералов Бакича и Кайгородова. В начале 20-х Гражданская война, прокатившись по России, выплеснулась из наших пределов в Монголию и Китай. В столице Монголии Урге сидел барон Унгерн, и на соединение с его Азиатской дивизией из Синьцзяна подтягивались новые полки. Перехватить их и покончить с присутствием белых в Монголии должны были ЧОН Байкалова. Это сейчас в Генеральном штабе хранится запас топографических карт любого масштаба любой точки планеты, а в то время их не было вообще, тем более в молодой Красной армии. Поэтому Байкалов брал в библиотеке географического общества книжку Сапожникова, чтобы использовать ее как путеводитель. Была ли книга возвращена — неизвестно, но белые отряды были уничтожены.
Пути по Русскому Алтаю
Однако эти события произошли только через десять лет, а зиму 1909-10 годов Василий Сапожников посвящает написанию объемного “Монгольского Алтая”. Работа над монографией прерывается только в январе 1910 года, когда Сапожников принимает участие в съезде русских естествоиспытателей и врачей в Москве. Одним из решений съезда становится издание серии путеводителей по разным частям России.
Сапожников с радостью принимается за это задание и предпринимает летом 1911 года очередную поездку в Алтай, на Катунский и Северо-Чуйский хребты. Это было его последнее “чисто географическое” путешествие, в котором были собраны недостающие для путеводителя сведения. И хотя с погодой в тот год ему и его спутникам не очень повезло — две трети поездки лили дожди, но сделано было немало. Будучи у Белухи, Сапожников зафиксировал отступание и сокращение ледников, для чего нанес отметки на скалах на нижнем уровне языков Катунского и Берельского ледников. Отметки эти сохранялись там долгое время и были заметны вплоть до 30-х годов. Исполнить свою давнюю мечту — совершить восхождение на пик Белухи, Сапожникову не удалось: помешала скверная погода и непреодолимые трещины в леднике.
Вернувшегося из поездки домой Сапожникова ждал только что напечатанный тираж “Монгольского Алтая”. В конце 1911 года за эту книгу, а также за “совокупность трудов”, его удостоили второй награды РГО — медали имени Семенова-Тян-Шанского, о чем сам В. Семенов известил Василия Васильевича в личном письме. Труд, как уже было сказано, не остался незамеченным и в Европе: Сапожникова избрали почетным членом Берлинского общества землеведения.
Останавливаться на достигнутом он не собирался, поэтому вскоре садится за написание путеводителя. “Пути по Русскому Алтаю” выходят из печати уже в следующем, 1912 году. Книга становится бесспорным достижением в географической литературе, первым в истории путеводителем по Алтаю, во многом до сих пор не превзойденным. Его текст, богато иллюстрированный фотоснимками, служил наглядным пособием для начинающих исследователей и туристов-краеведов, а также для всех желающих посетить Алтай. Написанная в эпоху зарождения туризма в России, книга Сапожникова предлагала доступные маршруты, позволявшие познакомиться с самыми интересными уголками Алтая: это и экскурсии к водопадам, и восхождения к ледникам, и даже сплавы по алтайским рекам. Описания даны безупречно точно — Сапожников прошел все маршруты сам лично, а увлекательный и легкий язык повествования провоцировал неутолимую жажду странствий. За исключением технической стороны путешествий, минувшие сто лет ничуть не сделали путеводитель Сапожникова морально устаревшим: многие из его маршрутов могут быть пройдены и сейчас, за исключением разве тех, что уводят в Казахстан: от бывшей братской республики нас, увы, отсекает граница.
Как и все предыдущие книги Сапожникова, “Пути по Русскому Алтаю” выдержали несколько изданий но, к сожалению, все они были посмертными. В 20-е годы “Пути” были выпущены в Новосибирске “Сибкрайиздатом”: страна постепенно отходила от пережитых катастроф, развивался туризм. Поощряя это благородное стремление, государство в 1926 году переиздало труд Сапожникова, тем самым как бы способствуя душевной реабилитации трудящихся от ужасов мировой и гражданской войн. Оба эти издания давно уже являются библиографическими раритетами, и найти их можно далеко не во всех библиотеках. В 2009-м году в продаже неожиданно появилось репринтное издание “Путей по Русскому Алтаю”. Оно анонимное, без выходных данных, потому узнать, кто переиздал книгу, не представляется возможным.
Семиречье десять лет спустя
Летом 1912 года Сапожников включается в исполнение важного государственного заказа — в грандиозную исследовательскую работу Переселенческого управления Министерства земледелия, проводимую с целью отыскания территорий, пригодных для сельскохозяйственного использования и перевода на них безземельных крестьян из Европейской России. Столыпинская аграрная реформа, призванная решить земельный кризис, шла полным ходом. Управлению для данной работы требовались ботаники с их знаниями о дикой растительности, являющейся чувствительным природным реагентом и показателем годности почвы для произрастания нужных культур. Василий Сапожников получил приглашение к работе в хорошо ему знакомом Семиречье и с радостью принял его — эта была еще одна неоценимая возможность совершать оплаченные управлением длительные поездки, попутно решая и свои научные задачи.
Помимо Сапожникова, к участию в экспедициях были привлечены лучшие ученые страны — государство мобилизовало университетские коллективы не только Томска, но и столиц. Только, в отличие от экспедиций 1902-04 годов, уже не было необходимости вести маршрутную съемку пути и составлять карты: над этим за прошедшее десятилетие в Средней Азии хорошо поработали военные картографы. Отпала и необходимость работать по всем “трем царствам природы”, можно было сосредоточиться только на ботанике.
Работа растянулась на несколько лет и проводилась в летние периоды 1912-1915 годов, в ходе которых Сапожников вел систематическое изучение растительности Семиречья, Зайсана, Тарбагатая и Киргизского края. В состав экспедиции удалось зачислить Бориса Шишкина — одаренного ученика Василия Васильевича, закончившего медицинский факультет со специализацией в ботанике. Позднее, уже в советское время, Шишкин станет крупным ученым-ботаником. В 1914 году они вместе исследуют Зайсанский уезд Семипалатинской области, разделившись для большего охвата территории на две партии. Сапожников объезжает западную, степную часть области, а Шишкин проникает за границу, в Китай — там он обследует Прииртышье, углубившись в чужую территорию на 100 верст, дойдя до реки Бурчун. За лето ученым на пару удалось пройти около 3000 верст и собрать 1200 растений. Обработка полученных данных по возвращении с озера Зайсан легла на Василия Сапожникова, так как Шишкин в последние дни экспедиции был призван в армию. Известие о том, что Россия вступила в мировую войну, застигло их в дороге.
Во втором семиреченском цикле экспедиций посещение высокогорных областей не значилось в списке научных задач, тем не менее собранный материал наводит Сапожникова на мысль о создании большого сводного труда по северо-востоку Средней Азии — своей второй книги о Семиречье. Замысел не был осуществлен: война перечеркнула все планы. Шквал политических потрясений в стране и в мире в итоге сделал невозможным опубликование уже написанного труда. К тому же в 1922 году случилось несчастье: в томском доме Сапожникова случился пожар, который уничтожил готовые главы книги и материалы к ней. Были спасены записные книжки, дневники, описания отдельных местностей, но не книга. Восстановить погибшее было уже нельзя.
Огромный материал из Семиречья вылился в единственную брошюру 1918 года, написанную совместно с Б. Шишкиным и посвященную растительности окрестностей озера Зайсан. В предисловии Сапожников писал, что к книге должны были быть приложены самые важные снимки с экспедиции, однако из-за технических затруднений она вышла без фотоиллюстраций. Типография Переселенческого управления не осилила печать фоторепродукций, а везти заказ на тираж в другой город в тот год было немыслимо.
В 1916 году Сапожников по заданию того же Переселенческого управления работает в Турецкой Армении, на незадолго до того освобожденной русскими войсками от турков территории. С войсками он доходит до турецкого города Эрзурума. Цель командировки была все та же — отыскание годных к заселению земель. Тяжелую и голодную для страны зиму 1916-1917 гг. Сапожников проводит в Тифлисе, обрабатывая собранные материалы, а потом в Москве, где встречает Февральскую революцию.
В годы революции и Гражданской войны
27 мая 1917 года Василия Сапожникова вторично избирают ректором Томского университета. В этой должности он остается до сентября 1918-го. Его второй ректорский пост ознаменовался открытием в университете 1 июля физико-математического факультета. Сапожников становится его первым деканом, совмещая этот пост с постом ректора.
Октябрьскую революцию Василий Сапожников встретил сдержанно, не одобряя, но и не дистанцируясь от нее. Несмотря на свои либеральные взгляды, он редко открыто выражал свои оценки политических событий, особенно в печати. Поэтому сейчас нам трудно установить, что он думал о происходящем и назревающем. Но своего мнения у него не могло не быть — равнодушных в то время не было. Возможно, он осознавал, что либеральная политика Временного правительства изжила себя и потерпела полный крах, а возможно и нет.
После свержения большевистской власти в Сибири, 1 июля 1918 года Василий Сапожников назначается министром народного просвещения Сибирского Временного правительства. Истинные мотивы его согласия принять этот пост мы никогда не узнаем. Возможно, Сапожников остался верен своим либеральным принципам и считал, что за Колчаком будущее России и он, как министр, сможет сделать многое для демократизации высшего образования. Но возможно также, что ему сделали предложение, от которого он не смог отказаться. Ректор единственного в Сибири университета — это первое лицо ее науки, кому еще могли предложить пост министра просвещения в правительстве, которое называется Сибирским? Его кандидатура устраивала и Александра Васильевича Колчака, который еще до своего приезда в Омск одобрил назначение Сапожникова министром.
Должность министра требовала от Сапожникова постоянных разъездов между Томском и столицей Белой России Омском. Вдали от фронтовых сражений и боевых действий ему удается заниматься делами не только своего университета, но и науки. Усилиями Сапожникова и при его содействии в конце 1918 года в Иркутске был открыт второй в Сибири университет, а в Томске учрежден Институт исследования Сибири.
Министерская карьера Сапожникова в правительстве Колчака продолжалась менее года: 2 мая 1919-го он подает в отставку и отходит от всякой политической деятельности. В советское время об этом кратком, но очень сложном периоде биографии Василия Васильевича писали крайне скупо, указывая, что разорвать с Колчаком его побудило разочарование в нем как правителе и осознание “явной недоброкачественности и несоответствие историческому моменту этого правительства”. А чаще всего вообще ничего не писали. Возможно, что так оно и было: Сапожников как человек с гуманистическими устремлениями не мог не видеть, что с накоплением поражений на фронтах правительство Колчака все больше скатывалось в кровавую диктатуру, отыгрывая свои промахи истреблением крестьян.
Тем не менее полностью рвать с Колчаком Сапожников не стал — это было невозможно, а Колчак не стал увольнять Сапожникова из Томского университета. Это позволило Василию Васильевичу вернуться к науке и общественной деятельности. Ректором он уже не был, так как оставил этот пост ради должности министра, но продолжал быть деканом физико-математического факультета. Несмотря на трудности, которых хватало с избытком, занятия в университете не останавливались. Василий Сапожников как декан, в годы разрухи, голода и эпидемий упорным трудом поддерживал учебный процесс, делая все, чтобы деятельность вверенного ему факультета не прервалась. Стремление к жизни людей того времени поражает: лекции читались в нетопленных аудиториях, лектор и студенты сидели в тулупах, и тем не менее залы были полными.
И даже в эти тяжелые годы Сапожникову удалось совершить две экспедиции. В Гражданскую войну в Томске сосредоточился большой контингент эвакуированных со всех концов России ученых, многие из которых оказались временно невостребованными и не могли продолжать свою прежнюю работу в таких условиях. В их среде зарождается и быстро реализуется идея открытия Института исследования Сибири. Василий Сапожников горячо поддерживает начинание и добивается от Колчака субсидий на работу Института. В январе 1919-го в Томске проходит съезд исследователей Сибири, на котором принимается решение командировать Сапожникова на несколько месяцев на север, в район Обской губы.
Это была чисто научная поездка, никто не принуждал Сапожникова ехать в низовья Оби с не первоочередной задачей изучения тундровой растительности. Путь туда и обратно он проделал с флотилией реквизированных Белой армией пароходов, которые направлялись в Обскую губу с чисто практической целью — для промера фарватера реки и расстановки буев и прочих опознавательных знаков. На борту парохода, на котором плыли Сапожников и его спутница, преподавательница ботаники Еннафа Никитина, находились русские офицеры, два чешских инженера и французский морской капитан в качестве военного наблюдателя от интервентов. Их работа была необходима для установления летнего водного сообщения с Северным ледовитым океаном: предполагалось, что таким образом Антанта будет снабжать армии Колчака амуницией, людьми и продовольствием. Специфика водной экспедиции отразилась на работе — Сапожникову удавалось совершать выходы в тундру только во время стоянок на пристанях. Тем не менее свои задачи в этой поездке он выполнил.
А летом 1920 года, уже после свержения власти Колчака, Сапожников с группой студентов снова совершил поездку в Алтай, посетив район Бухтармы и озера Маркаколь. Экспедиция в Западный Алтай едва не закончилась для них печально, потому что там неожиданно вспыхнуло крестьянское восстание. Это восстание, называемое в литературе Бухтарминским, стало одним из эпизодов стихийного противодействия крестьян новой, советской власти. К августу 1920 года соединениями ЧОН восстание было подавлено, после чего многие его участники, подстрекаемые белогвардейскими элементами, предпочли уйти за границу. Поток бежавших хлынул со всего Степного Алтая в Китай: с одним из таких отрядов и пересеклась на реке Черная Каба группа Сапожникова. Белый отряд ограбил экспедицию, приняв их за золотоискателей. У Сапожникова и его студентов отобрали винтовку, бинокль, лошадей, провиант и едва не убили, вымогая добытое золото.
Последние годы
После возвращения Сибири к мирной жизни Василий Сапожников продолжил свою работу, но уже в системе советских учреждений. От профессорской должности он не отказался. Он не был подвергнут каким-либо ограничениям и репрессиям за свое участие в правительстве Колчака, наоборот: ему с готовностью поручили новые дела, которые требовали скорейшего внимания. А дел было очень много, наиважнейшей задачей была борьба с голодом в стране. В 1921 году по заданию Сибревкома и Сибгосплана Сапожников отправляется изучать перспективы освоения лугов и пастбищ и состояние скотоводства в Нарымском крае. В новой поездке в Западный Алтай его сопровождали те же студенты, что и в прошлом году. А в 1922 году Сапожников выполнил, с целью изучения физико-географического состояния края, поездку на реку Чаю, на север Томской губернии.
Гражданская война не прошла бесследно для Томского университета, где Василий Сапожников оставался деканом физико-математического факультета. За три года войны университет растерял большую часть своего профессорско-преподавательского состава: кто-то бежал вместе с отступавшими на восток колчаковцами и впоследствии эмигрировал, кто-то просто предпочел уехать из голодного города. Попытки привлечь кадры из Москвы и Петрограда ни к чему не приводили. Самого Сапожникова также переманивали на работу в Москву, в Петроград, в Казань, но он не соглашался покидать Томск.
Усилиями Василия Васильевича при университете был организован рабочий факультет, на котором он лично читал лекции для рабоче-крестьянской аудитории. Он нисколько не сопротивлялся “пролетаризации” Томского университета, поскольку сам был выходцем из низов и понимал, насколько сложно получить знания молодым людям из низших слоев.
Утомленный обязанностями, Василий Сапожников по предложению дочерей летом 1923 года совершает свою последнюю поездку на Алтай. О дальних походах речи не шло: вместе со своей семьей он отдыхает на Чемальском курорте. Но, по воспоминаниям его дочери Нины, даже на покойном отдыхе его сердце не выдержало близости гор, и однажды он ушел один, без сопровождения, в экскурсию на ближайшую вершину.
Осенью Василий Сапожников заболел. Несмотря на возраст, он не бросал привычки совершать прогулки выходного дня. В конце сентября, во время очередной экскурсии в лес, он, отдыхая, долго пролежал на холодной земле. В октябре его отвезли в клинику с воспалением легких, а в ноябре врачи обнаружили сухой плеврит. В январе 1924 года рентген выявил появление в его легких новообразования. Оставшееся время он проводил у себя дома, где работал с бумагами, встречался со студентами, читал и рецензировал их работы. 18 апреля в Томском университете торжественным собранием было отмечено 30-летие работы Василия Сапожникова в Сибири и 40-летие его научной деятельности, однако из-за обострения болезни юбиляр не смог присутствовать на собрании в свою честь.
Умер Василий Васильевич Сапожников 11 августа 1924 года на 63-м году жизни. Похоронен в Томске.
Сапожников как географ
В историю географии Сапожников вошел как руководитель коротких, но очень мобильных и плодотворных экспедиций. Он всегда считал, что “географ должен двигаться”, отчего его исследования носили маршрутный характер, а сами маршруты получались нелинейными, сложными. Остановки на местности редко когда занимали больше недели. Григорий Потанин сравнивал жизнь Сапожникова с жизнью казахов, которые проводят зиму на берегах рек, а по мере наступления лета продвигаются все выше и выше в горы, достигая снеговой линии.
В поле Сапожников следовал своему основному правилу — ничего не доверять памяти, все заносить в дневник. В книжке фиксировалось все: от времени выхода из стана до пройденных часов и расстояния. Вечером, уже в палатке, беглые заметки в седле переносились в большую тетрадь, туда же записывались найденные за день растения и увиденные животные. Инструментальная съемка и метеоданные вместе с полевыми дневниками позже составляли основу отчетов и научных работ. Благодаря дневнику становилось возможным точно привязать экспедиционные находки к месту, а сегодня позволяет ученым сравнивать современные данные с данными начала ХХ века. Сам Сапожников считал метод сравнения действенным и постоянно ссылался на работы своих предшественников — Ядринцева и Геблера.
Василий Сапожников широко пользовался устными сведениями, прежде чем направиться в труднодоступную местность, опрашивал охотников и всех, кто там прежде бывал. По возможности старался заручиться сопровождением проводников. Некоторые охотники-теленгиты неоднократно принимали участие в его экспедициях в качестве проводников. Алтаец Иннокентий Матай пять раз сопровождал Сапожникова в его путешествиях по Алтаю и Монголии. Уважение Сапожникова к коренному населению проявилось даже в том, что он назвал одну из вершин к западу от Белухи именем проводника. В течение ряда лет ему не удавалось проникнуть в истоки реки Кочурлы, удалось лишь в 1899 году. В знак благодарности за это проводнику Сайлянке вершина истока реки была названа Сайлянкина грива.
Василий Васильевич стремился общаться с ойротами-алтайцами на их родном языке и освоил его настолько, что бегло говорил по-алтайски. Местные названия речек и гор он старался перевести на русский язык, стремился дойти до их первоначального смысла. Уважение к населению исследуемой страны, будь то алтайцы, казахи или монголы, у него отразилось в выборе названий для открытых вершин, ледников и рек. В первую очередь он устанавливал наличие местного названия для географического объекта. Незыблемым правилом было наименование ледника по вытекающей из него реке.
Первоначально Сапожников проводил все работы сам: вел записи, проводил съемку, гипсометрические и термометрические измерения, собирал гербарии, зоологические и минералогические коллекции. Лишь в поздних походах его сопровождал штат помощников, отчего в экспедициях стало возможным отводить больше времени на разъезды, экскурсии и восхождения.
Походы в Семиречье позволили Василию Сапожникову установить правило высотного распространения деревьев в Алтае-Тянь-Шаньском регионе — советская наука присвоила этому природному закону его имя. Широко известное в ботанической географии “правило Сапожникова” гласит: сопоставление высоты линии леса с географической широтой выявляет простую зависимость — уменьшение широты на 1 градус при движении на юг соответствует увеличению высоты расположения линии леса на 100 метров. Таким образом на Алтае, при средней географической широте региона в 50 градусов, мы имеем среднюю высоту верхней линии леса в 2000 метров над уровнем моря. В Джунгарском Алатау, при широте 45 градусов, верхняя линия леса проходит на высоте 2500 метров. Наконец, в Тянь-Шане, при широте 41 градус, линия леса поднимается до 2900-3000 метров над уровнем моря. Граница леса определяется на Алтае лиственницей или кедром, в Джунгарском Алатау и Тянь-Шане — туркестанской елью.
Огромно значение фотоснимков Сапожникова: для многих горных районов они были первыми, и в этом состоит их научно-историческая ценность и значение. Василий Васильевич в совершенстве владел фотографической техникой. Не отклоняясь от исследовательских целей фотографирования, он заботился о композиции ландшафтных снимков и во всех экспедициях обязанности фотографа непременно брал на себя. Позже, уже дома, самостоятельно проявлял и печатал снимки. Зимой, несмотря на занятость, не жалел времени на расцветку диапозитивов. Книга 1897 года “По Алтаю” стала первым научным изданием об Алтае с фотоиллюстрациями.
Сам Сапожников так определял роль и значение фотографии в своей работе: “В течение всего путешествия я довольно широко пользовался фотографическими аппаратами — этим незаменимым для путешественника орудием. Не говоря уже о том, что при помощи фотографии наглядно передается характер природы в описании, для самого автора значительно облегчается процесс передачи виденного; иногда даже на фотографии потом случалось увидеть какую-нибудь подробность, упущенную при спешном осмотре”.
Серия алтайских фотографий Сапожникова была хорошо встречена среди географов. Снимки “туманных картин” помещались в различных журналах, а их автор в своих отчетах всегда упоминал о фотоработе как самостоятельном разделе исследований. В.В. Обручев отметил, что “фотографии в книгах Сапожникова составляют неотъемлемую часть текста, являясь документальным, а не только иллюстративным материалом, и переплетаются с описанием пути”. Фотоархив Василия Васильевича составляет тысячи снимков но, к сожалению, представленные в его книгах снимки — меньше чем одна десятая всего его наследия. Сейчас они хранятся в различных местах: в архиве Русского географического общества, в Академии наук, в Томском университете и в Бийском краеведческом музее.
Именем Василия Сапожникова названы четыре вершины в горах Азии, четыре ледника и мыс в Обской губе.
В 1928 году академик Петр Сушкин писал: “Путешествия В. Сапожникова знаменуют собой целую эпоху в исследовании Алтая”. Дочь Сапожникова Нина Васильевна замечает в своих воспоминаниях об отце, что “его путешествия представляют собой переход от грандиозных, охватывающих огромные площади, рекогносцировочных экспедиций прославленных русских путешественников к современным систематическим географическим исследованиям”.
Сам Василий Васильевич Сапожников выразил свои взгляды на жизнь следующими словами, записанными в Монголии в дневнике, как завершение насыщенного и богатого новыми открытиями рабочего дня: “Я не люблю писать о своем настроении, но теперь позволю себе заметить, что такие дни, полные напряженной работы, сопровождаемой открытиями, чувствуются не даром прожитыми. Несмотря на крайнее физическое утомление, где-то глубоко внутри живет и радуется существованию другой, бодрый и не уставший человек. Эту здоровую радость бытия в исследовании завещаю моим молодым друзьям и ученикам”.