Стихи. Предисловие Александра Родионова
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 11, 2011
Марианна КОЛОСОВА
ПУТИ ИЗГНАНИЯ*
*
Авторские орфография и пунктуация сохранены.
Здравствуй, Марианна!
Не в самые радостные дни своей эмигрантской жизни Марианна Колосова находила внутренние силы говорить о родном с ясным чувством:
Синий сумрак шире, шире!
Запад алый — это Русь!
Неулыбчивой Сибири
Из Китая улыбнусь.
Да, русская эмигрантка Марианна Колосова готова была улыбнуться своей Родине, но вот готова ли была Сибирь улыбнуться ей? Не было к тому повода, поскольку Сибирь такого поэта не знала ни до революции, ни после нее. Дело здесь вот в чем. Повивальной бабкой поэта Колосовой стала Гражданская война. Проигравшая сторона — Белое движение, раздробленное и оглохшее, было объединено всего лишь суммарным вектором ненависти к победителю. Осколки колчаковской армии уходили в зарубежье с неистовством, сравнимым разве что с исходом старообрядцев в Сибирь. Но в стане отверженных всегда неизбежно появление певца, способного выразить вскипающий пафос протеста против смены власти и веры в России. Певцом в русском харбинском сопротивлении Советам и явилась в 30-е годы Марианна Колосова.
Уже одни названия сборников ее стихов, с первого взгляда напоминающие плакат-призыв, — “Армия песен”, “Не покорюсь!” — говорят о направленности ее творчества. Но при вчитывании в колосовские строки обретаешь чувство, подсказывающее — нет, это не плакат, это не призыв. Это — послание всему русскому миру: и побежденному Белому движению, и победителям, дабы последние знали — есть еще сила непобежденная, утвержденная на вере. И поэтому Колосова в поисках спасения обращается к Всевышнему:
Пошли нам, Господи, грешным, снова
Пробуждающий души грохот гроз!
Скажи нам, Господи, такое слово,
Чтоб мы задохнулись от слез.
Стихи Колосовой, рожденные в зарубежье, помимо пафоса протестного, несут в себе и иной заряд. Есть в народном сознании такое состояние, когда женщина возвышается до оплакивания утраченного, до причета! Стихи Колосовой о Родине, о России, о Руси — это причет без оглядывания на врага и друга. Поэт в этой ситуации всемирно одинок. Это подтвердила Марианна Колосова, оставаясь в зарубежье одинокой печальницей по уходящей России. Оказавшись в Харбине рядом с литераторами, образовавшими объединение “Чураевка”, Колосова не примкнула к ним. Она не могла петь в хоре и потому вверяла себя Богу и Одиночеству:
Едино солнце над вселенной,
Един над всем живущим Бог;
Но мой родной народ смятенный
Найти единый путь не смог.
Это не о нас ли сегодняшних печалилась в пыльном Харбине русская пророчица Марианна Колосова?
Было бы большой несправедливостью воспринимать поэзию нашей землячки как только “динамитную лирику”, а саму Колосову — как только взывающего к мести трубадура Белого движения. Она не могла быть таковым, когда бы не была наделена художественным талантом, способным выхватывать, вовлекать в рисунок свой движение чувства:
Словно арестантку под конвоем
Разум мою душу стережет.
А она, склоняясь над канвою,
Свет очей узором отдает.
Отдавать “свет очей” не может научить никакой наставник, и здесь только природа, только естество может быть побудителем движенья, что и подтверждает Колосова:
Безмерна в мире Божья милость,
Земная злоба горяча!
У жизни днем я петь училась,
У смерти — плакать по ночам.
Канва судьбы певца Белого движения была ей, разумеется, неведома в 1930 году, когда она писала выше процитированные строки, но настоящий поэт всегда пророк своей судьбы. Судите сами, на дворе 30-й год, а Колосова пишет:
Ты говоришь, нельзя уйти отсюда?
Мы будем здесь, где горе и борьба?
Не покорюсь я! Не хочу! Не буду!
Под тропиками ждет меня судьба.
Удивительное дело! И это за два десятка лет до переезда Колосовой из Шанхая в Бразилию, а затем в Чили.
И еще об одной особенности творчества Марианны Колосовой нельзя не сказать. Она любила Алтай страстно, неистово, и чувство это усиливалось оторванностью от родной земли. Иначе откуда бы взялись такие строки:
Не Алтайские ли утесы,
Не Алтайские ли ветра,
Сибиряк мой светловолосый,
Провожали тебя вчера?
Или:
Не вернуть душе покоя,
Все же память не губи,
Вспоминай село родное,
Переплеск реки Оби.
И даже реалии домашнего бытования в пору ранней юности были подспорьем духа для Колосовой на чужбине:
И уж пора бы перестать взбираться
Всех выше на черемуху в саду.
Ведь барышня! Ведь стукнуло 15.
А дочка батюшки в деревне на виду!
Она-то о Родине помнила, но Родина ее, повторюсь, не знала и не знает до сих пор. Удивления достойно, но творчество Марианны Колосовой изучают в русском зарубежье, в Ялте и Алма-Ате, в Благовещенске и Владивостоке, издают в Ростове-на-Дону, в Москве издали в сборнике “Русская поэзия Китая”, в Филадельфии, наконец, имеется полное собрание ее стихов. Да, много мест на земле, где изучают ее пламенное наследие. Много где, но только не на Алтае! И тем ценнее поступок Виктора Суманосова — не филолога, не историка, но инженера-технаря кромешного, решительно, с настойчивостью гончей собравшего доступное наследие Колосовой в одну книгу. А это значит, исполнились ее мечтания зарубежные:
И кто-нибудь, на сотню лет далекий,
Найдет в архиве пыльном эти строки…
Она вернулась на Родину. Здравствуй, Марианна.
Александр РОДИОНОВ
Перед портретом Великого Князя —
Русского сердца привет:
В маленькой скромной фарфоровой вазе
Свежих фиалок букет.
Первому Рыцарю Белой идеи —
Нежных цветов аромат.
Вижу лицо его тучи темнее,
Очи тоскою горят…
Голову в низком поклоне склоняю.
В сердце покорное “ждем!”
Знаю, недаром Его называют
Национальным вождем!
Верю я в мудрость Великого Князя,
Доблесть Его воспою:
Если прикажет Он, бросившись наземь
Вдребезги жизнь разобью!
Перед портретом Великого Князя —
Русского сердца привет:
В маленькой скромной фарфоровой вазе
Свежих фиалок букет…
“Понужай-ай”
Посвящаю
Доблестной Нечаевской Армии!
Рыцарям Ледяного Похода
напоминаю прошлое,
Враг все еще живет!
Погасла даль. Вечерний крепнущий мороз
Дыханьем смерти овевал сибирский край.
Тянулся лентой бесконечною обоз
И повторялся крик протяжный “понужай-ай!”
И ехали они… в шинелях, в башлыках…
Смятенье сильных душ! Сплетенье многих воль…
Как передать в моих коротеньких строках
Изгнанников тоску и побежденных боль?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Обида глубока и в каждом сердце стон.
И в каждом сердце страх кричит: не отставай!
Похолодел наган и потускнел погон.
И повторялся крик протяжный “понужай-ай!”
О, страшный путь. Мороз. Байкал. Леса.
А лошади совсем повыбились из сил.
Так трудно доставать им сена и овса.
Военный вихрь сердца крестьян ожесточил.
Без лошади конец. Без лошади пропал:
Узлы, домашний скарб, все из саней бросай!
Идет за ними враг это каждый знал.
И повторялся крик протяжный “понужай-ай!”
Вот на один момент разрознился обоз:
Упала… Не встает… Ну поднимись Гнедко!
Молчит в санях жена. В душе не стало слез,
И прошлое как сон маячит далеко.
Упала… Не встает… Смерть глянула в лицо,
И бледный офицер не смотрит на жену.
Когда умру, на небесах перед Творцом
За этот миг врагов я прокляну!!
И он с мольбой смотрел на проезжавших мимо…
И плакали в санях испуганные дети…
На что надеялся? Затравленный… гонимый…
О чем он думал? Бог тому свидетель!
И проезжали все поспешно отвернувшись…
В степи чуть-чуть завихрился буран.
И бледный офицер в молчаньи задохнувшись,
Застывшею рукою выхватил наган!
Два выстрела!.. Замолкли плачущие дети…
Один в жену… И крик короткий — “Ай!”
Себе в висок… Был Бог тому свидетель,
Да страшный крик протяжный “понужай-ай”.
Чекист
По ступеням плесенью покрытым,
Он спускается куда-то вниз.
И в глазах его полузакрытых
Кокаин с безумием сплелись…
Как “помощник смерти” ежедневно
Он от крови человечьей пьян,
И в руке сверкает блеском гневным
Друг его единственный — наган.
По ступеням плесенью покрытым,
Он идет, не торопясь, в подвал.
(Кто-то там остался недобитым,
Кто-то смерти жуткой ожидал…)
Заскрипели ржавые засовы!
Дверь молчаньем кованным молчит…
О, по ком-то панихиду снова
Пропоют тюремные ключи!
Он вошел. В руке клочок бумажки,
Смерть там начертала имена;
Миг предсмертный, роковой и тяжкий…
В камере и жуть… и тишина…
Вызывает смертников по списку.
Голос хриплый режет тишину.
(Кто-то шепчет: “Гибель моя близко,
Наконец от пыток отдохну!”)
И выходят смертники как тени…
Переводят их в другой подвал.
(Кто-то в страхе падал на колени
И чекисту… руки целовал!)
Он стреляет медленно в затылок…
Ночью ему некуда спешить.
Батарею пеструю бутылок
Он и днем сумеет осушить.
Сосчитал. “Сегодня восемнадцать!”
Залит кровью щегольский сапог,
Будет он над мертвым издеваться,
Вынимая шелковый платок.
И платком душистым вытрет руки
И сверкая золотом зубов,
Он зевнет от злобы и от скуки,
Выкрикнет десяток скверных слов.
По ступеням плесенью покрытым
Он наверх по лестнице идет.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Если кто остался недобитым,
Завтра ночью он его добьет!..
Бронепоезд и роза…
Тот, кто видел кровавое,
Никогда не забудет…
Это было в бронепоезде,
Где железные люди.
Паровоз в сталь закутанный
Как стальная коробка.
А внутри раскаленная
Дышит пламенем топка.
Ночь молчала спокойная,
Звезды ярко мерцали…
А в прокуренной комнате
На кого-то кричали!
А в прокуренной комнате
Кто-то страшно избитый,
Предстоял перед судьями
С головой непокрытой.
И губами разбитыми
Шевелил еле-еле…
А от ветра за окнами
Тополя шелестели.
Русский Русского спрашивал,
Бил за что-то жестко.
Первый родом был с запада.
А второй был с востока.
Брата брат не помиловал,
Присудил его к смерти…
Повели к бронепоезду,
Где не люди, а черти!
И когда осужденного
Подвели к паровозу,
Вспомнил он неожиданно
Чью-то белую розу…
Вспомнил милую девушку,
Взгляд спокойный, лучистый.
Вспомнил тонкие пальчики…
И рапсодию Листа…
И прекрасному прошлому
Улыбнулся он робко…
И швырнули несчастного
В раскаленную топку!
В этот миг мимо поезда
Шла солдат полурота,
Воздух нюхали с гоготом:
“Пахнет жареным што-то!”
И не знали прохожие,
Что внутри, в паровозе
Кто-то умер с улыбкою
Вспоминая о розе…
На смотр к Государю
Памяти ген. Плешкова
Зарыдали, запели печальные трубы
Над последним прощальным обрядом…
И шептали тревожно дрожащие губы:
“Он ушел к Государю с докладом”…
Гробовая покрышка приподнята выше.
Провожают соратники — брата.
И в сердцах раздается печальное “Тише!
Сохраним о нем память мы свято!”
Ослепительным блеском на лезвии шашки
Уходящее солнце сверкает.
Седовласый боец генерал без фуражки
Генерала на смотр провожает…
И когда зарыдали печальные трубы,
Когда колокол мерно ударил,
Прошептали опять чьи-то скорбные губы:
“Он ушел к своему Государю”…
Боевой генерал перед светлые очи
На смотру Высочайшем предстанет,
Скажет: “В тихие дни я и в бурные ночи
Был в Твоем Государевом стане!
Я любил свою Родину, Русь дорогую,
Был я верен Тебе в эти годы!
И не продал я шашку свою боевую,
Свою Русскую совесть не продал!”
Зарыдали, запели печальные трубы,
Когда колокол мерно ударил…
В третий раз прошептали дрожащие губы:
“Он ушел к своему Государю”…
Ответ некоторым
Поэта спрашивают: “кто ты?”
Но он рискуя головой
С Иудою из Кариота
Не выпьет чаши круговой!
И пусть поэту будет плохо
И смерть его подстережет,
Но он своим последним вздохом,
Последней песней не солжет!
Народных мятежей герольды,
Былин старинных гусляры —
Скользящею походкой по льду
Идут на Соловки, в Нарым…
И больно мне, что я не с ними.
Я так же мыслю как они,
И так же песнями своими
Тревожу серенькие дни…
И пусть одной ступенью ниже
На белой лестнице стою, —
Я так же ярко ненавижу
И так же пламенно люблю!
Расстрелянному Гумилеву —
Чья мысль как зарево костра
Горит в стране моей суровой —
Я все же младшая сестра!
И после этого… Могу ли
Я Родине моей солгать?
И мне ль от свиста вражьей пули
Покорно голову склонять?
Привет Родине
Эх, тряхну-ка я кудрями!
Отгоню тоску мою.
Над Маньчжурскими полями
Песню Русскую спою!
Знаю, рано или поздно
Я увижу милый край,
Ветер северный, морозный,
Мою песню передай.
Ты слова мои запомни,
Ветер вольный мой степной!
Просьбу слезную исполни,
Поклонись стране родной.
Поклонись тайге суровой,
Над полями пронесись.
Сибирячке чернобровой
Низко-низко поклонись.
Вместе с вихрем пылью снежной
Пусть развеется тоска,
И тебе поклон, безбрежной,
Бия — горная река!
Отгоню я свое горе,
Буду песню звонко петь,
Ветер будет песне вторить,
Сосны ярко зеленеть!
Уж ты, ветер мой, таежный!
Улетела б я домой!
Ради Бога, если можно,
Унеси меня с собой!
Знаю, мне Господь поможет
Край родной мой увидать,
Это будет… Ну а все же —
Не могу я больше ждать!..