Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 11, 2011
ОЛЕНА, ДОЧЬ СИБИРСКАЯ
Садыров А.Ж. Во славу Россеи…
Исторический роман
Мучительно трудно осваивалась Сибирь, сумбурно-хаотичным вышло начало XVII века, когда только-только учились жить вместе и межевать землю, наживать добро, делить хозяйство и интересы пришлые из России и местные татары, когда еще так трудно давалась оседлость и так легко было сделаться рабом, варнаком, бродягой. Когда российские воеводы хмелели, в прямом и переносном смыслах, от своей власти, а местные князьки не знали, как ладить со своими братьями по крови и властными самодурами из Москвы.
Так же мучительно трудно входить в эту сугубо историческую книгу, смиренно передающую этот первоначальный хаос освоения Западной Сибири на отдельно взятом “пятачке”, координаты которого обозначены тюркским иноязычием. Так уже в прологе автор нагружает нас десятками татарских имен и топонимов: “Из города Томска приехали чатские мурзы: внук мурзы Бахтаула Бахтугулина; внук мурзы Барлака Аккулина мирза Кадыр” и т. д.; “из Акбалыкских дворов прибыли: однородный брат Байгорока; от первой жены Табунки — Азимы, мирза Курбан Елугечев; мулла Кулеш Тулаев” и т. д. А еще мурзы (следуют имена) “из таганских дворов”, “из дворов Курбес”, “знаменитые мастера Орских Юрт”, “из Карачатских дворов… и Кызыльярских юрт… новокрещенцы… служилые” (татарские имена чередуются с русскими).
Ясно, что таким образом — методом “шоковой терапии” — А. Садыров пытается сразу очертить читателю место действия, круг будущих героев, не суля легких путей. И когда с тюркскими именами и названиями начинает перемешиваться язык и склад ветхих времен Бориса Годунова и Михаила Романова, для связки слов и коллизий начинают активно употребляться “яко”, “егда”, “аще”, “бо” и т. п., читателю придется еще поднапрячься. Зато он может с гордостью сознавать, что причащается 400-летней давности эпохе (книга посвящена этой круглой дате начала присоединения татарских земель к России). Потому что легко ли путешествовать по эпохам в отсутствии машины времени? Однако А. Садыров не щадит того, кто открывает роман “Во славу Россеи…”. Не пытается приблизить язык своего романа к современности хотя бы на пару столетий, следуя слогу тогдашних документов, которые автор кропотливо изучал и переписывал многие годы своей архивной работы. Но, видимо, помог ему опыт и работы писательской, изданных с начала 90-х гг. книг.
Сюжет о жизни, скитаниях, мытарствах и победах дочери русского переселенца Олешки Щукина Олены все более захватывает. Но не сразу, а мучительно, трудно, набирая ход, как нескорая сибирская весна. Ибо эпизоды детства героини, ее жизни с отцом, попавшим в кабалу “божьим людям Рождественского монастыря”, вернее игумену Роману и монаху Иове, только тяготят сценами подневольного рабского труда отца и бедствий юной героини. Особенно та, где дочь рубит Олешке покалеченные весенним речным льдом “нози” ниже колен, естественно, без наркоза.
Но вдруг Олене везет — она попадает к бывалому старику Ерофею то ли в рабыни (он покупает ее у отца за двадцать рублей), то ли в воспитанницы, а получается — в приемные дочери. Вернее, внучки, ибо старик такой древний, что покорял Сибирь с самим Ермаком, и первый документ с его именем датируется 1597 годом, а заканчивает он свою жизнь он уже при Петре I. И как тут было писателю не соблазниться рассказать историю жизни “деда Ероша”, как его называют татары, если она практически равна истории ранней послеермаковской Сибири. И была бы это просто вставная новелла, если бы не развернул ее автор в целый “роман в романе” о радетеле и устроителе края, могучем богатыре Ерофее, которого можно назвать еще и батыром. Так как через брак с дочерью татарского князя Тарлавы он породнился с коренными сибиряками, причем его жена Айша явилась праправнучкой последнего сибирского хана Кучума. Больше того, Ерофей у А. Садырова, во-первых, прирожденный, потомственный плотник, с шести (!) лет державший топор в руках, а его отец Гаврило строил “башен” в Тобольске, Сургуте, Пелыме; в Березове — острог, в Тюмени — воеводскую канцелярию, татарам — “Киргизскую башню”. Сын затем строил уже целые города и заимки, братая русских и татар, ставил храмы, проповедуя братство всех сибирских народов. Даже когда татарин Мамед, ненавидя его за отнятую Айшу и за то, что Ерофей не убил его во время кровавого поединка за невесту (победитель получал права на Айшу), мстил, то и дело ссоря русских с татарами.
Но “Ероша” все эти трудности только закалили: став, по сути, неформальным главой содружества западносибирских народов (“формальным” был Томский воевода), чтимым, авторитетным человеком, он укрепился в своем миротворчестве и как подлинный государственник. Автор все чаще при этом приподнимает образ мыслей своего героя до пафоса, почти ораторского: “Я прожил жизнь всегда свободным в любви к лепоте и Отечеству, всегда был волен своими сердечными порывами, но был неволен, яко казак. В сием видел благодать, а не грех. Господь великую честь преподал мне: быть стражем Отечества в любви к нему и в понимании сути его”. При этом Ерофей с гордостью подчеркивает, что он русский, православный, во всем объеме этих широких понятий. Например, когда говорит, что “вера ваша должна быть вплетена любовью к человеку”. Говорит же он это, когда злобные монахи жестоко избивают и бросают его в яму за связь с “татаркой некрещеной”, “несоблюдение постных дней” и т. д. Но добродетели строителя-созидателя и воина-миротворца начинают зашкаливать по мере того, как автор вкладывает в его уста одну за другой прописные истины: “Унаследовал я от отца своего одно богатство — руки, тянущиеся к труду”, “я старался изследить в детях моих и внуках: не искушаться ленью, не соблазняться праздностью, а радоваться счастью труда”, “родив детей плотию, не забудь им вложить душу” и т. п.
И рука не поднимется написать, что А. Садыров засахаривает образ рядового покорителя Сибири, где не прекращались в то время кровавые стычки, жестокие расправы и пытки, которых немало в романе (например, одному челобитчику, посмевшему доставить в Томск жалобу на воеводу Бориса, пытая, вытягивают жилы и дробят суставы). Если “правильные” слова в романе — лирика с риторикой, то они суровой, сибирской закваски. Пусть такие всплески мыслей и чувств не всегда стыкуются с “архивным” реализмом повествования и кажутся авторскими, привнесенными, а не от лица персонажей, но никогда — нарочитыми. Хватало крови и хаоса тогда, в XVII-XVIII веках, не иссякали они и потом, и сейчас, спустя века. А. Садыров озабочен и прошлым, и настоящим, потому и зачастую публицистичен в своем романе, порой явно обобщая героев до символов.
Теперь, после истории Ерофея (= Сибири), нам ясно, в чем суть Олены и ее жизненных перипетий. Она и отражает, и продолжает жизнь и подвиги своего деда: выходит замуж за татарского князя Табунку, любя русского Ивана Буткеева. Минуло время, и она оказывается вблизи суженого, человека фанатично преданного идее государства, бесстрашно насаждающего справедливость и имущественное равенство во вверенных ему в управление городах. Кульминации рассказ о Буткееве достигает, когда он, “приказчик Бердского острога”, вызывает разбойного Прошку Сокола — давнего друга Ивана и Олены, чтобы “раскулачить” местных богатеев: “Покуда все люди не померли с голода, надо хлеб отнять у бояр да зажиточных крестьян, раздать голодным”. Это деяние, достойное “бунташных” пугачевских и колхозных советских времен, сюжет ощутимо обостряет, сообщает ему авантюрно-приключенческий характер. Читатель же верит и не верит в историческую подлинность сего факта: слишком уж этот бунт “сверху” в духе социально-нравственной философии автора книги. С другой стороны, только за ним право выбора из множества других тех архивных фактов, которые больше соответствуют духу романа.
В этом смысле еще больше вопросов вызывает откровенная неприязнь к монастырям и их братии. Больших негодяев и мерзавцев, взяточников, насильников и садистов, населяющих монастыри, изобразить в своем романе автор не смог. Это настоящие изгои, народом ненавидимые и презираемые. Запоминается, как одиозному попу Луппе никто не помогает во время пожара, хотя люди уже бегут к горящему дому с ведрами воды, но останавливаются, увидев, чей это дом. С другой стороны, лирически-тепло показан мусульманин мирза Бакыр, записывающий рассказ старой Олены о своей жизни — т. е. “соавтор” романа. Иногда он поправляет рассказчицу, особенно если это касается негативной роли татар в их отношениях с русскими.
Трудно спорить с писателем, имеющим монопольное право на свое произведение, собравшим немалый исторический материал. Видимо, надо отличать духовенство мнимое, разбойников в рясах, от подлинных, с боярами и воеводами не объединявшимися ради грабежа простого люда. Роль подлинно духовных, православных, верующих людей берут на себя Ерофей Иванов, Олена Щукина и Иван Буткеев — христиане, у которых супругами были татары, и своим детям давшие татарские имена. Кстати, эти имена соответствуют современным топонимам Западной Сибири, в частности, Новосибирской области, например, Сокур, Барлак (сыновья Ерофея).
Но сугубо “новосибирским”, краеведческим этот роман назвать нельзя. Слишком большой масштаб придал А. Садыров своим героям, существующим — живущим, борющимся, любящим — в параметрах большого сибирского пространства и времени. И слишком смело попытался осуществить он синтез “архивного”, исторического и современного повествовательного языков, не везде и не всегда срастающегося в один, удобочитаемый. Все же на этих “музейных” “яко”, “егда”, “аще” и т. п. подчас весьма ощутимо спотыкаешься. Не отдыхает глаз и на старинных топонимах и диалектизмах, которыми автор любит уснащать свою фразу: “На угорье стояла сосна, а на ней была метка нижней межи, а верхняя проходила по урочищу Кашлак до межи зиминских пашенных крестьян, до сухой пади от лиственниц. Сенные покосы были в урочищах Кондомы от Абатурских юрт до берез”.
Нет, не сразу попадаешь в колею такой исторически унавоженной прозы. Тем не менее, в итоге, когда стряхнешь груз предубеждения против негладкости такой прозы — особенно перечитав роман еще раз — “текст” начинает “благоухать”, как пишет в своем огромном послесловии к роману поэт и редактор А. Денисенко. И если можно спорить с тем, что это “сбалансированная… русская проза”, то с мыслью, что роман — “своеобычное художественное явление”, спорить трудно. Примеры такой прозы, далекой и от псевдоисторической, и от коммерческой, можно видеть в романах В. Личутина и барнаульца А. Родионова. Как и у них, у А. Садырова стремление дать изображаемую эпоху на грани ожившего документа, оживающей на глазах древности, не означает отказа от законов чисто романного повествования, задач увлекательного чтения. Но и от условий “трудного” жанра, погруженного в эпоху, порой, чрезмерно, в расчете отнюдь на не расслабленного чтивом читателя. Но будем верить Олене, которая “рассказала всю правду”, т. е. роман с государственническим названием “Во славу Россеи…”. И это правдм