Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 10, 2011
Андрей ПОЗДНЯКОВ
ДВА ШИРВАНА,ТРИ МАМЕДА
1. Пребывая в культурном шоке…
К концу апреля я проработал в «Сибири» уже почти год, и по негласной традиции меня полагалось «наградить» какой-нибудь не сильно напряженной командировкой. Из ближайших новшеств намечалось начало полетов из Москвы в Баку, где в самом скором времени нужно было решать что-то с рекламой московского рейса. Так что мне «корячилась» загранкомандировка, в которой можно было немножко заработать на суточных, да и город интересный. Правда, я понимал, что заниматься бакинской «текучкой» будет очень нелегко — я казахстанец, и знаю, как у азиатов дела делаются — Якутска, честно скажу, на тот момент мне хватало за глаза. Но тут как раз в авиакомпанию трудоустроился мой одногруппник по учебе в универе и просто хороший товарищ Женя.
Тогда он только «набирал» себе работу — я и другие менеджеры с удовольствием нагружали его своими нелюбимыми городами, за рекламу в которых отвечали — Южно-Сахалинском, Новым Уренгоем, Новокузнецком. Я решил «сбагрить» своему другу Баку, прежде чем город станет «моим». С начальством мы решили, что в первую командировку туда полетим вдвоем с Женькой — предполагалось, что какое-то время я буду немного опекать друга-новичка, вводя его в курс дела. Вылет назначили на 1 мая, дабы со следующего после праздника дня приняться за работу на месте.
С особенностями национального менталитета нам пришлось столкнуться еще при подготовке поездки. Я несколько часов кряду дозванивался до Баку, чтобы сообщить о нашем визите агентам, исполнявшим обязанности представителей «Сибири» в солнечной республике. Мне нужен был человек, которого звали Ханага Бабаевич. Раза с десятого телефонная связь со столицей Азербайджана все-таки установилась.
— Ханага Бабаевич сейчас нет, — ответил мне высокий мужской голос с акцентом (я так и не понял потом, кому он принадлежал). — Запишите телефон его другой. Девяносто… Вы пишете? Восемьдесят — восемьдесят. Там два раза восемьдесят. Повторить?
— Нет, спасибо! Успел записать, — я едва сдерживал распиравший меня смех.
Командировка обещала стать запоминающейся…
* * *
Прямого рейса из Новосибирска в Баку в то время уже (и еще) не существовало — надо было лететь с пересадкой, причем часть пути предстояло проделать, воспользовавшись услугами «чужой» авиакомпании, поскольку «сибирский» рейс из Москвы еще не был запущен. Мы с Женькой испугались азербайджанской авиакомпании «ИмЭйр» и купили билеты до Баку на российский «Авиаэкспресскруиз». Самолет в столицу Азербайджана вылетал из Домодедово, а «Сибирь» тогда летала во Внуково, нам нужно было перебраться из аэропорта в аэропорт через центр города — я не знаю, как иначе это можно сделать, не имея автомобиля. В Москве стояла чудесная первомайская погода, и я решил за то время, что было у нас между рейсами, не просто сделать пересадку с «Охотного Ряда» на «Театральную», а провести своего друга, впервые оказавшегося в столице, коротким, но симпатичным пешеходным маршрутом: от Чистых прудов по Мясницкой к Лубянке, а оттуда — к Большому театру, вернее — к станции метро.
Столица поражала своей пустынностью — москвичи наверняка воспользовались случаем и разъехались на природу. На Мясницкой тоже было непривычно тихо. Одеты мы с Женькой были явно не по нынешней московской погоде, в свитера и плащи — в Сибири температурой в мае чуть выше ноля никого не удивишь. В руках мы несли довольно объемные сумки (не «челночные» баулы, конечно, но видно было, что в дорогу собрались). Я еще подумал, что гулять с ними в центре Москвы — не самое правильное занятие, да уж больно хороша была погода…
Милицейский «бобик» подъехал сзади и припарковался на тротуаре. Вышедшие из него стражи порядка были в кожаных куртках, а один из них даже с укороченным «калашниковым» за спиной.
— Ваши документы можно? — спросил нас хозяин автомата.
Мы послушно достали паспорта и билеты на самолет — ясно же, что московскую милицию в «замкадышах» больше всего интересует, когда они «понаехали» и когда уедут назад к себе в провинцию.
— Вы чо, в Баку едете? — удивлению московского пэпээсника, внимательно изучившего наши билеты, не было предела. — Это же вроде они сюда все едут.
Мы попытались объяснить, что мы рекламщики из авиакомпании, летим в командировку, даже командировочные удостоверения с печатями показали, но милиционер был бдителен:
— Мутные вы какие-то. Давайте-ка, открывайте сумки, доставайте все из карманов.
Я вызвался «на шмон» первым — в моей сумке, помимо одежды и туалетных принадлежностей, лежали календарики, бетакамовские видеокассеты с «сибирскими» роликами, куча фирменных плакатов и прочая ерунда, вроде бы нашей версии о командировке рекламистов не противоречащая. Но вот в кармане плаща у меня был свернутый вчетверо кусок обоев — мы делали ремонт в только что купленной квартире, не рассчитали количество обоев, и между делом искали такие же.
— Это что? — с подозрением спросил патрульный.
— Обои, — ответил я.
— Зачем? — мой первый ответ был недостаточным.
— Ремонт делал, не хватило, такие же искал, — попытался уточнить я.
— Зачем? — дядька был откровенно туповат.
Я не знал правильного ответа на второй вопрос «зачем» — видимо, чтобы на стене дырки не было, но этот ведь наверняка не принял бы такое объяснение «в зачет». Зато представитель «внутренних органов» явно знал толк в наркотиках — он профессионально обнюхал мою бумажку, потер ее между пальцев и даже лизнул. В какой-то момент я пожалел, что носил ее в кармане плаща, а не в носках — хоть какой-то запах появился бы…
Образец обоев «дядя Степа» у меня все-таки отобрал (теперь уже я не понял, зачем), но, тем не менее, отпустил, ничего не «предъявив» и увлекшись обыском Женьки. Я навел маломальский порядок в сумке и отошел в сторонку.
— Из-за спины выйди! — гаркнул мне ментяра и схватился за свой автомат.
«Он еще и псих, не только тупой», — судорожно подумал я и сделал шаг к Женьке, чтобы быть на виду. «Не грубить и ничего не поднимать», — главную заповедь общения с милицией, которой со мной когда-то много лет назад поделился родной дядька, бывший алма-атинский милиционер, я помнил как «Отче наш». С моим товарищем проблем было меньше, чем со мной — странных предметов в карманах у него не было, а на глупые вопросы Женя предусмотрительно старался отвечать односложно или максимально доступно.
Общение с органами правопорядка заняло у нас минут сорок, но, в конце концов, нас все-таки отпустили восвояси. Я решил не искушать более московских ментов — на Охотном-Театральном их тоже обычно полно, да и настроение у нас было испорчено, поэтому, дойдя до Лубянской площади, мы сразу нырнули в метро…
* * *
Самолет все-таки оказался азербайджанским. У российского перевозчика был «код-шер» с «ИмЭйром», поэтому под «авиаэкспрессовским» номером рейса летали те же бакинские «тушки», что и под своим «родным».
В салоне, кроме нас с Женькой, не было ни одного русского человека, около туалета еще до взлета начали курить, а бортпроводники делали объявления на двух языках — азербайджанском и английском. Правда, пассажиру Мамедову, забывшему свои документы на стойке регистрации, сообщили об этом по-русски.
Два часа полета, и вот уже мы начали снижаться на выжженную солнцем равнину с редкими чахлыми кустиками. Аэропорт, называвшийся в то время «Бина» (сейчас он носит имя покойного президента Гейдара Алиева), был симпатичным и довольно современным. Его пестрый и торжественный вид ярко контрастировал с окружающим пейзажем.
В полете мы заполнили таможенные декларации, предварительно узнав, что именно нужно декларировать — видео- и печатные материалы, коих у нас было превеликое множество, обязательно нужно. Но таможенник в аэропорту лишь мельком глянул в наши бумажки:
— Вы это вывозить назад будете?
— Нет, — ответили мы.
— Тогда зачем декларируете, если все в республике останется? — рассмеялся азербайджанский «Верещагин».
Логика «все в дом» была, конечно, железной! А если бы мы привезли с собой видеообращения Усамы бен Ладена и плакаты с голым президентом Алиевым?..
Наши опасения насчет того, что «как же нас узнают», оказались напрасными. Встречавший нас невысокий плотный мужичок лет пятидесяти сразу опознал в двоих русских пассажирах своих контрагентов из Сибири. Мужичка звали Гасан, и он очень плохо говорил по-русски. Как выяснилось позже, за всю свою жизнь Гасан не покидал пределов родной республики, чем, похоже, гордился. «У нас Ханага к вам ездит», — ответил он как-то на мое приглашение приехать в Новосибирск в гости.
Гасан был хозяином одной из ослепительно белых «шестерок», которые в большом количестве стояли на привокзальной площади. Машина не была заперта.
Гасан явно без охоты тратил на нас свой выходной (1-е мая и там было праздничным днем), поэтому практически с места стартовал сразу «под сотню». Мы вылетели на широкое и гладкое шоссе с разделительным газончиком по центру и помчались в город. Я пожалел о том, что сел вперед, и на всякий случай пристегнулся ремнем безопасности. Вот уже показались девятиэтажки бакинских окраин, а вот и широченные проспекты, сужавшиеся ближе к центру — скорости Гасан не сбавлял, он лишь слегка сбрасывал газ, завидев красный сигнал светофора впереди, но сразу давил педальку в пол, едва светофор начинал «желтеть». Стоявших на обочине местных гаишников, называемых здесь «Yol polisi» (то есть «дорожная полиция»), я воспринял как спасение. На дорогу выскочил милиционер с полосатым жезлом и начал энергично махать им перед нашей машиной. Реакция Гасана была очень странной — не сбавляя скорости, он включил «аварийку» и начал «моргать» гаишнику дальним светом. В долю секунды мы проскочили мимо полицейской машины. Их поведение было на редкость меланхоличным — даже не посмотрев нам вслед, «гаец» уже останавливал следующую «жертву». Я повернулся к Гасану:
— Нормально, да, что мы сейчас не остановились?
И тут наш водитель выдал фразу, дающую полное представление о человеческих взаимоотношениях на юге:
— А я ему поморгал, что тороплюсь!
То, что наш водитель не обманывал тогда гаишника и не «выкручивался» своим «морганием» из неприятной ситуации, я понял дня через два. Мы ехали с Гасаном, приставленным к нам на время командировки, на какую-то очередную встречу и повернули «под знак». Как назло, сразу за поворотом в тени деревьев стояли «гайцы», которые, естественно, махнули нам жезлом. Гасан выругался по-азербайджански, остановил машину и начал левой рукой яростно крутить ручку стеклоподъемника, доставая правой из внутреннего кармана пиджака десятитысячную купюру (что-то около шестидесяти российских рублей по тогдашнему курсу). Никаких лишних разговоров, никаких протоколов и квитанций — водитель молча признал свою вину, выбросив «штраф» в открытое окно, а гаишник так же молча принял «заработанное»…
Гасан довез нас до гостиницы, остановив машину в «полицейском развороте», быстро подхватил одну из наших сумок и рванул к двери. Мы еле-еле поспевали за ним. В здании наш водитель проигнорировал ресепшен и направился прямо к служебному входу. В длинном и темном коридоре он чувствовал себя вполне уверенно — пропустив пару дверей, без стука ворвался в третью, на которой я заметил табличку «Директор». Седой мужичок, увидев его, выскочил из-за стола и бросился жать нам руки. Он спросил что-то у Гасана по-азербайджански, тот ответил, после чего директор обратился к нам уже по-русски:
— Пятьдесят долларов в сутки вам нормально?
В принципе, когда мы получали валютные командировочные, то расчет был именно такой — пятьдесят долларов в сутки на гостиницу, еще двадцать — суточные. Но все-таки была надежда на то, что на гостинице удастся как-нибудь сэкономить. Не таясь, я так об этом и сказал. «Местные» опять по-азербайджански обменялись мнениями, и директор гостиницы выдал новую цену: двадцать пять долларов на человека. Я решил наглеть до конца и сказал, что мы согласимся, если в документах с печатями, которыми мы должны отчитаться перед бухгалтерией, будет все-таки написано «пятьдесят долларов». Мое предложение администратора ни капельки не смутило — наоборот, он охотно согласился.
Гасан пожал нам руки и убежал по своим делам, сказав на прощание, что будет ждать нас завтра с утра на парковке у гостиницы. Директор же лично проводил нас до самого номера (нам дали двухместный, но очень просторный номер на седьмом этаже) и даже показал, что там и где.
Мы начали разбирать вещи и осматриваться. Угловой номер гостиницы «Азербайджан», расположенной в самом центре столицы, был концентратом шика советских времен: с огромными окнами, коврами на полу и раздельными «зонами» — широченные кровати от телевизора с креслами отделяла раздвижная ширма. С балкона открывались фантастической красоты виды: наша гостиница являлась частью ансамбля на площади Азадлыг, в центре которой стоял министерский дворец, архитектурный шедевр с колоннами и башенками, в советские времена побывавший Домом Правительства, а сразу за ним — совершенно такая же, как наша, гостиница «Апшерон». Вся композиция располагалась на широченном Проспекте Нефтяников, идущем в нескольких метрах от бульвара-набережной с морским вокзалом чуть дальше гостиницы-близнеца. Чтобы полюбоваться панорамой Каспия и стоящими на рейде кораблями, нужно было завернуть на балконе за угол — балкон тоже был угловым и тоже просторным, единственное, что в нем пугало, так это перила чуть выше колена. Кроме описанной поэтами-романтиками свежести, с моря тянуло незнакомым нам запахом — мы сразу поняли, что так пахнет нефть, ее в Баку добывают с морского дна чуть ли не в городской черте.
В Москве мы не успели поесть, в азербайджанском самолете тоже кормили не очень сытно. Мы с Женькой были не прочь поужинать, но у нас обнаружились все признаки «культурного шока» — боязни что-либо предпринимать в совершенно незнакомой, чужой обстановке. Действительно, что с валютой? Можно долларами рассчитываться или только местной? Как выглядит здешняя валюта и по какому курсу ее менять? Сколько стоит поесть, где это можно сделать и, вообще, не опасно ли выходить под вечер на улицу с русской рожей? Про Азербайджан я лично слышал только в новостях, и те новости обычно были какие-то страшные. Сперва были Карабах, резня армян в Сумгаите и грабежи складов советских войск, потом череда революций-переворотов, триумфальное возвращение бывшего партийного босса Алиева, а сейчас — регулярные выступления оппозиции, заканчивающиеся потасовками, и какие-то ужасные катастрофы — то целый поезд метро сгорит прямо в тоннеле, то дом какой-то взорвется. Понятно, что в новостях той еще жути нагонят, но все же обычной информации о том, как в Азербайджане бывает, когда «ничего не стреляет и не взрывается», у нас был явный недостаток. Посовещавшись, мы решили поступить так — выйти из гостиницы до ближайшего обменника и поменять на местную валюту долларов двадцать, чтобы, если «нагреют» на курсе или на старых купюрах (слыхал я про такие чудеса, встречающиеся в «ближнем зарубежье»), было бы не слишком жалко, а потом зайти в гостиничный ресторан и там поужинать.
Совсем рядом с гостиницей обнаружился почтамт с обменником, по случаю праздника, естественно, не работавший. Около входа терся какой-то хмырь, предложивший обменяться, что мы и сделали — двадцать долларов примерно равнялись девяноста двум тысячам местных манатов. Отлично, теперь ужинать.
Мы зашли в ресторан, в котором громко играла русская попса, и уселись за один из множества свободных столиков. К нам немедленно подбежал огромный толстый дядька в костюме, но без галстука (как потом оказалось, очень типичный для Баку наряд) и заискивающе спросил нас о том, что мы будем кушать и не принести ли нам водки сразу. Выпивать сегодня не входило в наши планы, поэтому мы сразу отказались от спиртного и попросили у пузатого меню. Он удивился и расстроился: пить не стали, да еще и меню какое-то потребовали. Дядька вернулся через минуту, держа в руках захватанную грязными пальцами лощеную картонку, на которой синей шариковой ручкой был написан перечень того, чем он мог нас накормить. «Список блюдей» (помните такой кавказский анекдот про меню?) был составлен на смеси русского с азербайджанским, судя по используемым незнакомым буквам[1], и состоял исключительно из местных яств, совершенно нам неизвестных. Единственным узнаваемым блюдом оказалась (цитирую дословно) «катлета покиевски» — ее-то в количестве двух штук мы и заказали у девчонки-официантки. В качестве напитка она предложила сок, и мы согласились.
— Натуральный? — уточнила девушка.
Я на всякий случай спросил:
— Это как?
— Это из тетрапака, — последовал ответ. Господи, а что же у них тогда ненатуральный?
Мы заказали по стакану вишневого и абрикосового, но девушка сообщила, что «натуральный только целой коробкой можно взять». Пришлось заказать литр абрикосового. Пока готовились наши «катлеты», официантка начала шустро накрывать на стол — принесла тетрапак «натурального» с двумя стаканами, хлеб и… огромный тазик с травой.
— Салат мы не заказывали, — возмутился Женька.
— Это зелень! — еще больше возмутилась работница общепита.
Потом мы привыкли к тому, что во всех заведениях здесь вместе с обязательными, великодушно не входящими в счет хлебом и сахаром подают зелень — тархун, кинзу, укроп, базилик, еще какие-то местные травки, названия которых мы не знали. Зеленью принято заедать основное блюдо — вприкуску, как мы все с хлебом едим.
Бакинско-киевские котлеты с гарниром из риса с овощами были весьма недурственны. На десерт мы попили чайку с непременным кусковым колотым сахаром — не рафинадом, а именно колотым, в России такой уже забыли[2]. Потом нас на всех встречах угощали точно так же — под вечер мы с Женькой основательно «булькали» от выпитого за день чая.
Мы попросили у официантки счет, но она, не задумываясь, назвала точную сумму нашего пиршества:
— Четыре ширвана.
— Это что значит? — спросил я — когда меняли валюту, я хорошо запомнил название здешней денежной единицы, манат, никаких «ширванов» я в глаза не видел.
Ответ девушки загнал меня в тупик еще глубже:
— Десять баксов давай, я тебе шесть мамедов сдачи дам.
Ах, тут еще и «мамеды» какие-то есть! Услышав про «десять баксов», я понял, что мы «уложились», но на всякий случай достал из кармана всю разменянную валюту и выложил ее на стол.
— Забирай, сколько надо, — щедро разрешил я.
Девушка взяла четыре десятитысячных бумажки и удалилась.
— Так, Женя, пошли срочно к горничной, пусть она нам про ширваны-мамеды расскажет, а то мы с тобой ни фига здесь понимать не будем, — предложил я своему другу, когда мы поднимались в лифте на наш седьмой этаж.
Горничная — немолодая женщина с легким платочком на голове, производившая впечатление немного забитого жизнью человека, объяснила нам тонкости местной денежной терминологии. Основными используемыми купюрами в стране были тысячная и десятитысячная. На первой был изображен основатель партии «Мусават»[3] Мамед Расулзаде[4], поэтому она называлась в народе «мамед», а на второй — дворец Ширваншахов, чуть ли не главная достопримечательность Баку, и люди прозвали ее «ширваном». Более мелкими и очень редкими купюрами были «сотня» и «двести пятьдесят» с Девичьей башней (архитектурным символом столицы), а также «пятисотка» с портретом средневекового поэта Низами, которого азербайджанцы считают «своим». Слово «низами», обозначавшее цену товара, я услышал лишь однажды от уличного торговца полиэтиленовыми пакетами, зато «мамеды» и «ширваны» встречались постоянно: практически никто в городе не говорил «семь тысяч» или «тридцать тысяч», исключительно «семь мамедов» и «три ширвана».
— Есть еще пятьдесят тысяч, но вы ее не берите никогда, очень много подделок, даже в обменниках, — предупредила нас горничная.
Вернувшись в номер, мы сели разбираться с телевизором, чтобы
понимать, к кому из телевизионщиков придется ехать в ближайшее время. Среди
десятка представленных в гостинице каналов добрая половина была каналами
турецкими.
Из российских вещателей мы увидели «Первый» с рекламой мировых брендов на
азербайджанском языке вместо рекламы московской. Здешние каналы, коих
насчитывалось три или четыре, были аутентичны до безобразия — по одному из них
шел американский боевик на азербайджанском языке, а еще по одному суровые
кавказские мужики в кучерявых папахах «пилили» на местном аналоге виолончели и
заунывно пели противным фальцетом.
В дверь постучали — на пороге стояла горничная. В руках у нее был большой поднос, на котором стоял пузатый фарфоровый чайник с торчащей из-под крышки связкой ниточек с лейблом «Lipton», два стаканчика «с талией» и вазочка с комковым сахаром и бесхитростными карамельками. Мы ничего такого у нее не просили, но отказываться не стали.
— Сколько мы вам должны? — спросил Женька.
Ответ тихони-горничной обескуражил:
— Сколько не жалко.
Я решил воспользоваться случаем — попросил у женщины забрать кувшинчик из туалета и принести туалетную бумагу. Я, пардон за подробности, успел посетить здешний гальюн, где вместо привычного нам «подтирочного» материала обнаружил пластмассовый кувшин с водой, чему был несказанно удивлен. Местные традиции местными традициями, но я был не готов так радикально менять своих привычек в части личной гигиены.
Мы с Женькой пили чай с конфетами и судорожно соображали, сколько же денег нам не жалко отдать горничной. Отдавать хрустящую «десятку» давила жаба, поэтому мы сошлись на шести тысячах (чуть меньше сорока российских рублей). Пришедшая через час «измученная» женщина молча забрала посуду и полагавшиеся ей шесть тысячных «мамедов». Больше нам в гостинице никто чаю не предлагал — ни эта горничная, ни ее сменщицы. Весть об окопавшихся на седьмом этаже «жлобах из Сибири», похоже, мигом разнеслась среди персонала…
2. Цигель-цигель, ай-лю-лю
Утром мы поменяли на почтамте еще немного валюты и пошли искать местечко, где бы можно было позавтракать. В детстве и юности я частенько бывал в Южном Казахстане, поэтому помнил основные принципы выбора заведений общепита в условиях повышенных температур и не ясных до конца санитарных норм: там не должно быть летающих насекомых (мух, естественно), должно быть хотя бы внешне чисто и не должно пахнуть ничем, кроме еды. Ну, и публика должна выглядеть более-менее прилично. В квартале от гостиницы мы обнаружили безымянное кафе, полностью отвечавшее этим требованиям. Окончательно в правильности выбора нас убедило наличие в заведении русской официантки, женщины лет сорока, которая, как и наша вчерашняя горничная в гостинице, производила впечатление немного «затюканной». Мы сразу познакомились с «соотечественницей» — ее звали Таня. Коренная бакинка, отлично изъяснявшаяся по-азербайджански, по-русски говорила долго подбирая слова, и с легким акцентом. Пользуясь славянским родством с официанткой, мы не боялись выглядеть «лохами» и смело спрашивали у нее, что означают слова, написанные в кафешном меню — нам хотелось за три дня командировки успеть попробовать все блюда азербайджанской кухни, но перед тем как заказать, надо же хоть в общих чертах представлять, чего есть будешь. Не помню, что выбрал Женька в то утро, но я точно заказал долму (малюсенькие голубцы в листе винограда или специальной капусты), называвшуюся здесь «долмасы» и представленную сразу в двух вариантах: «ярпаг долмасы» и «бадымжан долмасы» — разницы между ними уже не помню. Я только помню, что с первой же порции основательно «подсел» на это блюдо кавказско-среднеазиатской кухни, которое каждый из проживающих в огромном регионе народов считает своим. В кафе «к Тане» мы потом стали ходить два раза в день — утром и как только оказывались в районе гостиницы, и каждый раз я обязательно заказывал в качестве добавки к очередному местному блюду еще и долму.
Кстати, получив от «славянки» Тани счет в то утро, мы поняли, как жестоко нас обманули вчера в гостиничном ресторане. Завтрак, гораздо более плотный и сытный, чем вчерашний ужин, обошелся каждому из нас рублей в двадцать-двадцать пять в российском эквиваленте, то есть вчерашние десять баксов без шести «мамедов» были чистейшим «разводиловом». Нигде потом нам так и не удалось поесть (даже с пивом или бокалом вина) на сумму, превышавшую тридцать российских рублей на человека.
Лихой водитель Гасан, как и обещал, ждал нас в машине около гостиницы. Мы ехали по очень красивому южному городу на встречу с нашими агентами — нужно было изложить принимающей стороне смысл нашего визита. Весь персонал партнерской конторы состоял исключительно из мужиков — как нам потом сообщили, все они были земляками из какого-то провинциального азербайджанского городка. Самым главным среди них был некто господин Кулиев, чьего имени-отчества я сейчас уже не вспомню, а самым «продвинутым» и интеллигентным — седовласый усач Ханага Бабаевич (именно его я искал по телефону пару недель назад), не зря его постоянно командировали для общения с российскими контрагентами. Дядьки были веселыми, дружными и хваткими — каким-то восточным чутьем они понимали тонкости авиационного рынка, где им удавалось быть представителями в Баку чуть не половины российских авиакомпаний, благо рейсы в региональные столицы нашей страны конкурентными по отношению друг к другу чаще всего не являются. Кстати, открывать собственные представительства в городе они никому из перевозчиков особо не позволяли — не все так просто у них там было.
Мы изложили собравшемуся в кабинете Кулиева «трудовому коллективу», зачем прибыли. Естественно, наши цели были восприняты более чем благожелательно — кто ж откажется, чтобы про твою контору (а другого адреса у «Сибири» в Баку не было) давали рекламу, совершенно для тебя бесплатную. Это уж когда народ в кассу придет, они на месте разберутся, куда человеку билет продать — в Москву или в Нарьян-Мар, на «Сибирь» или на «Нижнетагильские авиалинии». По причине крайней в нас заинтересованности нам без лишних разговоров выделили автомобиль с водителем Гасаном и самого молодого мужичка — лет на пять-семь старше нас, но уже с проседью в волосах. Парня звали Сальвар, насколько я понял, он был единственным авиационщиком-профессионалом в пестрой компании людей, которых, кроме бизнеса, объединяла только малая родина. Сальвар окончил питерский институт гражданской авиации, без акцента и весьма складно говорил по-русски (иногда даже бывал велеречив), а к нам был приставлен в качестве опытного переговорщика, переводчика (если потребуется), а главное — знатока местных «разводок», «попадать» на них нам совсем не хотелось. Как мы поняли совсем скоро, такой человек в нашей компании был вовсе не лишним.
После «вводного» разговора в кабинете нас повели смотреть авиакассы агента, а по пути господин Кулиев рассказывал об их собственном небольшом опыте организации регулярного рейса из Баку в Туркменбаши, бывший Красноводск. Туркменский портовый город находится строго на восток «через Каспий», и туда из столицы Азербайджана с советских времен ходили паромы, в том числе железнодорожные. Для жителей Туркменистана Баку был интересен как оптовая точка, где можно запросто накупить дешевого турецкого барахла. Наши агенты решили составить конкуренцию традиционному морскому транспорту, для чего «зарядили» по тому же маршруту «чирка», Ту-134, полет на котором длился около часа. Тариф предусмотрительно сделали сопоставимым с тарифом на паром, и, по всему, рейс должен был стать популярным. Но у туркменских «челноков» существовала какая-то своя логика — двенадцатичасовая качка на пароме их устраивала гораздо больше часового перелета на «шайтан-птице», в результате чего самолет летал пустым. Главный агент «Сибири» Кулиев пересказывал нам странности поведения соседей по Каспию:
— Я сам в кассу этого парома пошел, смотрю, а там очередь стоит! Подхожу к одному, говорю, слушай, ты, монгол, чего тебе надо? Зачем самолетом не летаешь?
Мы с Женькой поддакивали все более распалявшемуся азербайджанцу, еле сдерживая смех — уж больно забавно было услышать, как гордый представитель тюркского народа зовет своего «собрата» по языку и вере «монголом». Ну да, фенотипически азербайджанцы почти что эллины, в отличие от преимущественно «монголоидных» туркменов.
Касса конторы-агента находилась в «авиационном» квартале Баку, сплошь состоявшем из десятков больших и маленьких авиакасс, среди которых синими зеркальными стеклами выделялось бывшее центральное агентство воздушных сообщений, ныне — шикарный офис национального перевозчика, авиакомпании «АЗАЛ». Нас от души позабавила здешняя реклама, где ударной фразой были слова «только сегодня»: «Только сегодня! Билет в Самару за 99 долларов!», «Только сегодня! Петербург за 139 долларов». Причем рекламные бумажки были основательно потрепаны, из чего можно было сделать вывод о том, что печатали их явно не полчаса назад. Но люди, отвечавшие в многочисленных агентствах за рекламу, наверняка были уверены, что, увидев даже такие объявления, случайные прохожие непременно бросят все свои дела и побегут покупать билеты в Самару по столь выгодным, только сегодняшним, ценам. А еще около офисов торчали какие-то типы, которые хватали людей за рукава и предлагали продать билет немного дешевле, чем в кассах. Как нам объяснил Ханага, в квартирах этого квартала сидели «подпольщики», подсоединенные через Интернет к «Сирене» и другим системам бронирования — они действительно могли сделать билет дешевле, экономя на агентской комиссии, но далеко не со всеми перевозчиками у них такие штуки «прокатывали».
Закончив краткий обзор авиационных достопримечательностей и пообедав в каком-то кафе, мы с Женькой, Гасаном и Сальваром отправились на встречи — в дороге словоохотливый бывший питерец Сальвар рассказывал нам о здешней жизни, а заодно проводил экскурсию. Меня развеселили памятник грудастой «раскрепощенной женщине Востока», сорвавшей паранджу, почти готический по архитектуре городской ЗАГС, с азиатским пафосом названный «Дворцом Счастья», и здание Нацбанка, покрытое, если верить нашему «гиду», сусальным золотом. А еще поразили самые обычные девятиэтажки, между которыми были натянуты веревки с сохнущим бельем. Интересно, хозяйки квартир в домах, связанных бельевой веревкой, наверное, как-то договариваются, когда вешать, а когда снимать?
Но ездили мы, конечно, не просто так, а по офисам радиостанций и редакциям многочисленных газет — популярных политических, коммерческих, да и просто рекламных. Посещение телекомпаний, чьи конторы находились чуть в стороне от города в местном телецентре, было отложено на «крайний» день нашей командировки, пятницу. На встречах мы договаривались с редакторами и рекламщиками о ценах и технических условиях, составляли предварительные медиапланы. И везде меня поражала откровенная «ленца», с которой здешним людом воспринимались визиты представителей крупной российской авиакомпании, потенциального рекламодателя.
В одной из редакций нам пришлось воспользоваться услугами Сальвара как переводчика — главред какой-то националистической, но жутко читаемой газетки наотрез отказался общаться с нами по-русски, хотя, зараза, по-русски все прекрасно понимал. Наша беседа выглядела странно: мы что-то ему говорили, он, кивая, отвечал нам по-азербайджански, а ответ его на русский язык переводил Сальвар. Иногда Сальвар ошибался с переводом, и тогда наш «собеседник» мотал головой, по-азербайджански уточняя сказанное. Переговоры были непростыми, но договорились в итоге до чего-то.
— Это он после января девяностого дал зарок по-русски не разговаривать, — объяснил нам поведение редактора наш сопровождающий после того, как переговоры закончились.
20 января 1990-го года — одна из ключевых дат в новейшей истории Азербайджана. Тогда в центре Баку советские танки подавили мирную демонстрацию. Наверняка не обошлось без провокаций представителей так называемого «Народного Фронта Азербайджана», но факт остается фактом — люди погибли…
Череда переговоров наконец-то закончилась, Гасан с Сальваром отвезли нас к гостинице и сообщили, что завтра утром будут ждать нас уже вдвоем так же, как сегодня — на автомобильной стоянке.
Поужинав «у Тани» в кафе, мы с Женькой отправились отдыхать в номер. Я вышел на балкон, чтобы полюбоваться бакинским вечером. В городе стемнело, и такой вид Баку очаровывал даже больше, чем дневной. «Ночная симфония огней», — прочитал я потом в купленном в качестве сувенира фотоальбоме о столице Азербайджана подпись к картинке, очень похожей на мою нынешнюю. По-восточному напыщенно, но очень точно сказано!
С набережной доносились очень летние звуки — обрывки музыки и веселый смех горожан. Вкупе с видом на город это производило настолько благостное впечатление, что мы решили выйти к морю. В уличном киоске купили по бутылочке местного пива и перешли Проспект Нефтяников. На набережной действительно царила идиллия, заставлявшая вспомнить о городской традиции советских времен проводить даже будние вечера в парках: на скамейках сидели компании девчонок и парней, а по бульвару гуляли молодые семейные пары с колясками и пожилые пары — с тросточками. Мы вышли на длинный бетонный пирс-волнорез, чтобы «от моря» полюбоваться видом на город. Свет фонарей с набережной туда не доставал, мы шли, едва различая дорогу. Южный вечер был пугающе черным, и чернота неба, сливающаяся с чернотой Каспия, казалась бесконечной. О присутствии моря где-то совсем рядом говорил плеск волн о бетон, свежий ветерок и усилившийся запах нефти. Мне казалось, что окружавшая нас черная и пахучая жидкость и есть нефть, поэтому я с опаской глядел на парней по соседству, смело бросавших окурки в воду. А ну как вспыхнет? И будем потом тушить пожар строго по стихотворению Корнея Ивановича Чуковского — «пирогами и блинами, и сушеными грибами»…
* * *
На следующий день переговоры продолжились — мы снова куда-то ездили и с кем-то встречались, опустошая запас собственных визиток и пополняя коллекцию визиток наших будущих контрагентов.
Из встреч этого дня запомнилось посещение редакции бакинской «Комсомолки», а заодно и «Труда» с «Известиями». Да, «главная» российская пресса тогда была жутко популярна в Азербайджане. Как в каком-нибудь Воронеже или Твери, в Баку находилась редакция (единая на три газеты), которая готовила местные полосы в московские выпуски газет, а заодно собирала туда рекламу. Мы быстро нашли в офисе рекламный отдел — его начальник отсутствовал, и начали разговаривать с каким-то очередным скучающим менеджером. Тут нас приметил проходивший мимо солидный дядька в дорогущем костюме, оказавшийся главным редактором и, как обнаружилось позже, хозяином всего предприятия. Услышав какие-то слова об авиакомпаниях, сотрудничестве и городе Новосибирске из наших уст, он разулыбался, подбежал к нам, начал трясти руки и немедленно пригласил в свой кабинет, как самых дорогих и желанных гостей. Такое радушие было для нас неожиданным — мы уже привыкли к отсутствию интереса со стороны здешних «рекламовзятелей».
В кабинете царила безумная смесь азиатского шика и откровенного «разгильдяйства» — примерно такая же, как и во многих других офисах, посещенных ранее, но эта картинка из директорского «логова» врезалась мне в память особенно сильно. Одна из облезших оконных рам стояла на полу около некрашеной батареи отопления. На полу лежал потрепанный и вытертый в нескольких местах ковролин, даже не «загнанный» под плинтус — плинтуса в кабинете просто не было, а на стенах «висели» (и это было заметно) несвежие обои. Зато рядом с дорогим начальственным столом располагалась ошеломляющая «переговорная зона» — шикарный стол-аквариум с диковинными рыбками и столешницей из толстого стекла, рядом с которым стоял дорогущий набор мягкой мебели из кожи. Мы с Женькой уселись на диван, а Сальвар и редактор — в кресла. Мебель была такой, что мы сразу в ней «утонули», а наши позы стали очень брутальными — коленки находились где-то чуть ниже подбородка. На стеклянный стол секретарша выставила обязательные чайник, вазочку с комковым сахаром и «стройные» азербайджанские стаканчики. Предваряя собственно переговоры, редактор начал рассказывать о том, как начинал свой бизнес:
— Я собкором «Комсомолки» был в советские годы, потом ее перестали в Баку печатать, из Москвы стали возить огромные тиражи, вот я однажды и решил возродить газету — с местной вкладкой и телепрограммой. Когда я пришел в это помещение, у меня был один сломанный стол и два сломанных стула, а сейчас…
Газетный магнат гордо раскинул в стороны руки и торжественно обвел глазами помещение. У нас с Женькой, как потом выяснилось, на уме вертелось примерно одинаковое продолжение фразы про «сейчас»: «…Целых шесть поломанных столов и восемь стульев, а один из них даже не сломан!»…
Мы осмелели за два дня, прожитых в столице Азербайджана — нам уже хотелось не только посмотреть город из окна автомобиля, но и побродить его узкими и кривыми улочками, тем более что встреч оставалось уже совсем не много (из важных — только на телевидении), а времени было полно. Наши азербайджанские друзья, Сальвар и Гасан, похоже, тоже это почувствовали — к середине дня нас «отпустили», высадив все так же около гостиницы.
Мы решили продолжить изучение местной кухни, пообедав «у Тани». В кафе в связи с полуденным временем было многолюдно, пришлось подсаживаться к одиноко сидящему солидному дядьке в синем костюме. Я спросил у нашей знакомицы, что за блюдо «кюфта-бозбаш». Таня на секунду задумалась и стала говорить, помогая себе жестами.
— Это такая шурпа… — это слово мне было понятно, у казахов тоже есть «шурпа» — мясной бульон. — А в центре такой… — официантка сделала паузу, пытаясь сформулировать кулинарный изыск, — шарик из мяса.
— Короче, это суп с тефтелькой, — ни на секунду не отрываясь от поедания чего-то тоже вкусного, на чистейшем русском языке вмешался в разговор наш сосед-азербайджанец.
После обеда мы решили погулять по центру — в частности, посетить «старый» город, находившийся в средневековой крепости Ичери-Шехер. Карты у нас не было, и в городе мы ориентировались слабо — опытный водитель Гасан, естественно, знал, как легче проехать по закоулкам, поэтому я обычно «терялся» на пятой минуте поездки. Мы шли к крепости, полагаясь на внутреннее чутье, пока на одном из уличных «развалов» я не увидел туристическую схему Баку. Женьке зачем-то тоже потребовалась карта города, но второго экземпляра у продавца не было.
— Ладно, давай в книжный какой-нибудь зайдем, — предложил я.
Книжный магазин попался нам практически сразу — мы зашли в уютное, но совершенно безлюдное помещение на первом этаже жилого дома. Ассортимент никак нельзя было назвать богатым: кроме «ходовых» школьных учебников и детективного чтива российского производства в продаже оказались только томики патриотической литературы, автором которых был тогдашний президент республики Гейдар Алиев. Мы поискали глазами карту города и, не найдя ее, обратились к продавцу. Невысокий щуплый мужичок (почему-то женщин-продавцов в Баку мы практически не видели) что-то быстро обдумал, закатив глаза, и внезапно выскочил из магазина. Ошарашенные такой реакцией, мы стояли посреди торгового зала, как вкопанные. Никого, кроме нас, тут больше нет, продавец (скорее всего, он же и хозяин торговой точки) куда-то убежал, услышав о том, что нам нужна карта. И что нам теперь делать? Уйти, чтобы магазин ограбили, а нас потом с Интерполом искали? Прошло минут десять, и в зал так же стремительно влетел хилый книготорговец. В вытянутой руке он держал точно такую же, как у меня, карту.
— Вот! Полтора ширвана, — в голосе запыхавшегося продавца чувствовался триумф.
Все-таки никогда наш российский торговый сервис не сможет даже приблизиться к азиатскому «покупатель всегда прав»!
Судя по карте, мы правильно шли к «старому городу». По пути я обращал внимание на таблички многочисленных государственных и муниципальных учреждений. Кроме министерств и посольств нам попадались какие-то поликлиники, детские сады прямо в жилых домах, отделения местного аналога «Сбербанка». Удивительное дело, но из «номерных» заведений нам почему-то попадались исключительно первые номера: «Стоматологическая поликлиника №1 Азизбековского района», «Детский сад №1 Наримановского района». Похоже, в гордом городе Баку быть вторым номером просто неприлично!
В центре города советские «южные» девятиэтажки с широченными балконами-галереями перемежались с диковинными памятниками архитектуры времен Людвига Нобеля — родного брата того самого основателя премии, бывшего чуть ли не главным бакинским нефтедобытчиком. Ставшая в середине девятнадцатого века вдруг очень ценной нефть, добываемая на окраине Российской империи, дала толчок к быстрому обогащению местного и пришлого люда. Новоявленные богатеи, добрая часть которых принадлежала к армянской диаспоре, на шальные деньги, совсем как в нынешние времена, начали строить фантастические дворцы, поражающие сейчас своей эклектичной вычурностью: готические шпили запросто соседствуют с античными колоннами и непременными узкими южными окошками — чтобы жаркое солнце не нагревало внутренних помещений.
Наконец перед нами во всей красе предстала средневековая крепость с полукруглыми ажурными башнями, совсем как в детских игрушках, внутри которой мы увидели то же, что видели, наверное, абсолютно все жители бывшего СССР в кино, ведь «стамбульские» сцены всенародно любимого фильма «Бриллиантовая рука» снимались именно здесь. Глухие стены домов и узкие улицы, где два человека еще разойдутся, а вот третий уже явно будет лишним. А еще я обнаружил в «старом городе» улицу Муслима Магомаева — только после смерти великого певца узнал, невежда, что названа она в честь знаменитого на весь Азербайджан композитора, деда всесоюзного любимца.
Мы подошли к Девичьей башне (по-азербайджански Гыз Галасы) —
столичному архитектурному символу, построенному аж в двенадцатом веке. По
крутой лестнице мы поднимались с этажа на этаж, делая перерывы на осмотр
каждого зала-этажа. В какой-то момент я почти понял, почему башня названа
Девичьей — в каждом из семи залов сидела молоденькая девушка-смотрительница,
причем каждая была со своим характером и своим набором увлечений: одна вязала,
вторая громко ругалась с кем-то по мобильному телефону, третья читала,
четвертая разгадывала кроссворд, пятая восседала на коленях своего бойфренда.
Мы поднялись на плоскую крышу с невысокими бортиками, откуда открывалась
живописнейшая панорама Баку — море, горка с телевышкой, средневековый
Ичери-Шехер, а за ним — новодельные «золотые» дома столицы богатой нефтяной
республики. Нам удалось разглядеть и собственную гостиницу, стоявшую почти на
берегу Бакинской бухты.
В общем, душу переполнял настоящий туристский восторг…
Рядом с крепостью располагался очередной шедевр позапрошлого века с башенкой и флюгером — наверняка, бывший дворец какого-нибудь нефтяного магната. С советских времен и до сих пор в нем находился Бакинский Совет.
«Бакы Совети» — это еще и конечная (правда, в данном случае логичнее было бы сказать «начальная» — все-таки самый центр!) станция бакинского метрополитена. Мне обязательно хотелось прокатиться в местной подземке, которую начали строить практически сразу после войны, но открыли только к пятидесятилетию «Великого Октября» в 1967-м году — уж больно тяжелыми были здешние грунты.
Как ни странно, больше всего бакинское метро было похоже на метро московское — причем не нынешнее, со станцией «Чкаловская» и Бутовской линией, а то еще, времен «позднего Сталина» и «раннего Хрущева» — глубокое, с монументальными станциями и входами-павильонами. На перрон людей тащили допотопные эскалаторы с «ампирными» светильниками, а большая часть поездов, похоже, так и ездила с самого открытия. Только советские названия станций типа «Гызыл Орду Мейданы» («Площадь Красной Армии»), «Аврора» и «26 Бакы комиссары» были заменены на патриотическое «20 Январ», интеллигентское «Гара Гараев» (это композитор такой был) и нейтральное «Сахил» (что значит «Порт»).
Метро в Баку — доступный, удобный и жутко популярный вид транспорта: станций много, вплоть до самых окраинных «спальников», да и расположение их правильное, мы не заметили особо «проходных» остановок. Именно поэтому там не то чтобы многолюдно, а просто давка — того и гляди, кого-нибудь вытолкнут на рельсы. Станции, теоретически рассчитанные на четырехвагонные поезда, принимают едва-едва умещающиеся на платформе «пятивагонники», которые ходят часто, но все равно забиты до отказа… А еще там почему-то плохая вентиляция и очень слабое освещение. Мы потом делились своими впечатлениями с Гасаном, и Гасан с нашими жалобами на духоту в метро охотно согласился: «Да-а-а… Вентиляция чуть-чуть не работает!»
Но, вообще-то, здешний метрополитен знаменит на весь Союз совсем другим — тем, что он «маршрутный», или как сказали бы профессионалы, «пересадка здесь осуществляется в одном уровне». На деле это означает, что с конечной станции «Бакы Совети» поезда ходят (в большинстве случаев) либо до «спальной» конечной «Ахмедли»[5], либо (гораздо реже) — до наземной «Бакмил», расположенной рядом с депо. А вот уже со станции «Ахмедли» можно уехать как до Баксовета, так и до станции «Мэмар Аджеми»[6] в «спальник», находящийся в противоположном конце города — причем большую часть пути поезда будут идти «по одним и тем же рельсам». На огромном участке линии метро (особенно при движении в сторону Баксовета) люди каждый раз заглядывают поезду «в лоб» или прислушиваются в вагоне к автоинформатору, чтобы понять маршрут. Но и это еще не все. На «развилочной» станции «28 мая», где собственно поезда и расходятся — либо до Баксовета, либо на «Мэмар Аджеми», есть переход на станцию «Джафар Джаббарлы», с которой бегает «челнок» до станции «Хатаи». Собственно, «маршрутная» организация движения должна была стать временной, пока не запустят вторую ветку метро, но сначала переходить с «28 мая» было некуда, а теперь вот местные метростроители не могут доделать тоннель от запущенной в 1993-м году «Джафар Джаббарлы» в сторону «Мэмар Аджеми». Как известно, нет ничего более постоянного, чем временное. «Временная организация движения» в бакинском метро появилась всего через год после открытия, каждые десять-пятнадцать лет в связи со строительством новых станций слегка меняются маршруты движения поездов, но классической второй линии от нынешней «Хатаи» до станции «Мэмар Аджеми» все никак не появится. Хотя ее, эту вторую линию метро, смело рисуют на всех официальных и неофициальных схемах ярким синим цветом — найти «правильную» схему, чтобы понять, как же ходят поезда в местной подземке, можно только в Интернете на сайтах «фанатов» метро.
Итак, мы нырнули на станцию «Бакы Совети» и поехали в сторону «Ахмедли», осмотрев по пути красивые станции «Улдуз» и «Нариман Нариманов». Мы вышли из поезда на станции «Нефтчиляр», и, не вылезая наружу, отправились в обратный путь, но уже в сторону «Мэмар Аджеми», пропустив поезд до Баксовета. На втором участке подземки самой красивой была станция «Низами». Да, наверное, она во всем бакинском метро самая красивая — будто вывернутая наизнанку чешская хрустальная ваза — «кристаллы» светильников так и играют, отражаясь от почти зеркального мраморного пола. Там мы вышли на воздух и даже немного прогулялись, после чего вернулись обратно в метро. Черт его знает, зачем, но мы поехали до тогдашней конечной, где опять решили выйти в город, причем на перроне пошли не туда, куда пошло большинство народа, а в другую сторону. Немного поплутав в подземном переходе, мы вышли на свет Божий и… оказались во дворе типичной панельной пятиэтажки с бабушками у подъездов и детьми в песочницах. Вход в метро был таким же непременным объектом «дворовой инфраструктуры», как трансформаторная будка. Нет, я, конечно, читал в Новосибирске, Москве и других городах с подземкой объявления про «квартиры в доме у станции метро», но никогда не мог себе представить, что иногда, как в данном случае, эта фраза может быть проиллюстрирована так буквально.
Мы вернулись на «Мэмар Аджеми» и поехали до переходной «28 мая» — сегодня я решил досконально обследовать транспортные подземелья столицы Азербайджана. Там с людскими массами была полная катастрофа — узловая станция находится прямо под железнодорожным вокзалом в центре города, поэтому к «пересаживающимся» со станции на станцию и с поезда на поезд добавилась изрядная доля «уезжающих из города». Кое-как мы прорвались на «Джафар Джаббарлы» — относительно новую станцию, перегороженную пополам глухой пластиковой стеной параллельно движению поезда — для «челнока» достаточно было одного пути. Видимо, для того чтобы как-то развлечь пассажиров в ожидании редкого и «ленивого» единственного поезда, руководство подземки разрешило здесь торговлю — такие же, как и снаружи, мужички продавали с картонных и деревянных коробок обувь и одежду, газеты и семечки.
Мы доехали на «челноке» до станции «Хатаи», когда-то называвшейся «Шаумян». Экскурсию в метро мы решили закончить и вернулись на «28 мая» к привокзальной площади, откуда до нашей гостиницы было рукой подать. Кстати, с этой станцией связана еще одна забавность. Ее нынешнее название появилось в честь отмечаемого в стране национального праздника, Дня Независимости. Но в советские времена «имя» станции тоже было «календарным», и даже цифры были теми же, только месяц другой — «28 апреля». 28 апреля 1920-го года была образована Азербайджанская ССР.
3. Осетрина первой свежести
На следующее утро Гасан и Сальвар по традиции встречали нас около гостиницы, сидя все в той же ослепительно белой «шестерке». Сегодня мы собирались съездить в телецентр, дабы посетить тамошние офисы телекомпаний. Дорога была дальней (не десять-пятнадцать минут, как обычно), болтун Сальвар что-то нам рассказывал, чтобы мы не заскучали — и все было вполне обыденно, пока я не зацепился за случайно возникший в разговоре Карабах. Мне казалось, что мои вопросы носят вполне нейтральный характер: «Каковы перспективы? Когда там все закончится?» Это было моей ошибкой…
Еще задолго до поездки девчонки-коммерсанты, курировавшие в «Сибири» кавказское направление, предупреждали меня, что ни с армянами, ни с азербайджанцами обсуждать тему Карабаха нельзя. Глубина межнациональной раны настолько велика, что ни одна из сторон не в состоянии трезво оценивать ситуацию, и уж тем более идти на какие бы то ни было уступки. Возобновившийся с ослаблением советской власти в 1988-м году многовековой конфликт к началу девяностых перерос в полномасштабную войну[7], в этот раз азербайджанцами проигранную. Кавказцы-мусульмане уступили кавказцам-христианам не только мятежную, населенную преимущественно армянами, автономную область, но и прилегающие территории, сразу объявленные победителями «поясом безопасности» (чтобы с высот не обстреливали города и села) и «транспортным коридором» (чтобы иметь устойчивую связь с Арменией). Военное поражение крепко «контузило» азербайджанское общество: Карабах — практически единственная тема, вокруг которой в стране нет никаких разногласий. Кто бы ни пришел к власти, коммунист или «мусаватист», он обязан говорить, что вернет Карабах Азербайджану, потому что Карабах здесь — это важнейший жупел… Я вот, например, проходя как-то мимо газетного киоска, купил себе в качестве жутковатого местного сувенира календарик «Мы помним наши потери — мы вернем наши земли» с датами взятия армянами азербайджанских городов. По-моему, это было единственное, что в Баку стоило сто манат — около шестидесяти копеек.
Помня предостережения коллег по работе, мы «отмалчивались», когда Сальвар говорил какие-нибудь колкости про армян или просто Карабах упоминался в разговорах. Мы даже не стали ничего выспрашивать у сопровождающих, когда проезжали мимо «лагеря карабахских беженцев», состоявшего из брезентовых палаток, дощатых бараков и спутниковых антенн… Тяжелое зрелище — наглядная иллюстрация не только жестокости войны, но и отношения правительств к ее жертвам. Власти республики, уже тогда начинавшей «жиреть» на нефтяных доходах, без особого труда могли решить проблему беженцев, предоставив им жилье, благо с момента «консервации» конфликта к тому времени прошло уже целых восемь лет, но почему-то не делали этого. Мы тогда, помню, в гробовой тишине проехали мимо этой растянувшейся на годы и километры людской трагедии. Но сегодня я все-таки решил выслушать азербайджанскую точку зрения — мне казалось, что за три дня достаточно хорошо узнал своих партнеров — они не были похожи на «экстремистов»…
— Еще год-два, и мы их оттуда вытурим! — бросив руль, кричал нам обычно неразговорчивый добряк Гасан.
— Русские просто не понимают, с кем они связались[8]! Я сам в Баку живу — отлично армян знаю[9], это же не люди, а просто крысы какие-то, — вторил ему образованный питерец Сальвар.
Оказалось, что ради участия в «праведной» войне самый молодой работник конторы-агента даже покинул город на Неве, вернувшись в родную республику, правда, на войну он (цитирую) «не успел, они уже перемирие подписали». Женька толкал меня в бок локтем и корчил гримасы, всячески показывая, что я дурак, но я был не в силах прервать поток страшных слов об армянах и обвинений в адрес России. Военно-патриотический «агитпроп» закончился только тогда, когда мы подъехали к телецентру. В принципе, я получил исчерпывающий ответ на свои вопросы — перспектив разрешения карабахского конфликта нет, он, похоже, вечный…
Как и вчера, рабочая часть дня закончилась к обеду. После телецентра мы приехали в офис наших агентов и рассказали Ханаге Бабаевичу и господину Кулиеву о результатах нашей командировки. Оба «босса» выслушали нас, давая по ходу какие-то комментарии относительно целесообразности сотрудничества с конкретными изданиями и телеканалами, а после этого пригасили на ужин в честь нашего приезда, точнее, видимо, уже отъезда — самолет был завтра с утра. Выглядело это так. Мы уже стояли на пороге, собираясь идти в гостиницу, как вдруг Ханага сказал «на прощание»:
— Вы сейчас сильно плотно не кушайте. Вечером поедем на море, отметим вашу командировку.
«Главный специалист по России» пообещал заехать за нами в шесть часов вечера и сообщил номер своей машины.
Мы пошли обедать «к Тане». К сегодняшнему дню мы не попробовали всего два блюда из меню нашего любимого кафе. Одно из них называлось «джиз-быз» и было отвергнуто нами по причине основного ингредиента — бараньих потрохов[10], а второе обозначалось в меню как «жареная рыба с картошкой». Ну что же мы, жареной рыбы не ели? Нет уж, нам подавай «кюфту-бозбаш» с «бадымжан долмасы», пожалуйста! Но сегодня мы с Женькой, не сговариваясь, заказали именно ее, жареную рыбу (я, разумеется, вместе с долмой «на второе»). Рыба оказалась нежнейшей и натурально таяла во рту — как говорил обладавший азербайджанской папахой один из персонажей Аркадия Райкина, «вкус спесьфиський», «дюфсит», одним словом. Мы спросили у Тани, как называется эта прелесть-рыбка, и получили ответ почти инопланетного происхождения:
— Осетрина, конечно!
Значит, рыба здесь — это не минтай, хек или, на худой конец, горбуша, а осетрина… Все ясно! Кстати, выписанный нам счет так и не выпрыгнул за границы «тридцать рублей на человека»…
Вторую половину дня было решено потратить на прогулку с элементами «шоп-тура». Главной нашей целью была покупка грецких орехов, для чего нужно было сходить на один из здешних рынков.
Мы прошли через привокзальную площадь, на которой вчера закончилась наша экскурсия по городу, и где располагалось сразу два вокзальных здания — Сабунчинский вокзал, построенный в восточном стиле еще до революции, и современная, плавно переходящая в высотку гостиницы, «стекляшка» вокзала нынешнего. Исторический вокзал был довольно высоким, с куполами и узкими окошками, и выглядел довольно зловеще — мне он напомнил дворец главного злодея-раджи из фильма про Индиану Джонса. Зато в современном вокзале кое-где отсутствовали стекла-витрины, и пассажиры без труда входили-выходили «через окна». Бетонные стены здания местами были выщерблены, нам потом сказали, что это следы от пуль — привокзальная площадь была одним из эпицентров боевых действий во время революций-переворотов.
Но больше всего в площади поразило ее многолюдье, причем многолюдье, судя по всему, совершенно бесцельное. На огромном пространстве стояли стайки не молодых уже людей, человек по пять-семь, которые, размахивая руками, громко о чем-то разговаривали. Таких «компашек» на площади было не две и не три, а несколько десятков, и от их присутствия там было очень неуютно. Буквально через неделю после нашего возвращения в Новосибирск я увидел в телевизионных новостях, как по привокзальной площади водяными пушками гоняют демонстрантов-оппозиционеров с палками в руках — видимо, фрондерское «стояние» перед вокзалом все-таки вылилось в массовый протест…
Мы немного заплутали по дороге на рынок — пришлось обращаться за помощью к прохожему, очередному дядьке в костюме, но без галстука. Он показал нам дорогу и даже немного проводил. В какой-то момент почувствовался неприятный «помоечный» запах, становившийся тем отчетливее, чем ближе к рынку мы подходили.
Действительно, источником вони был «Восточный базар», по периметру окруженный гниющими фруктами — видимо, так и не проданными, а потому выброшенными остатками товара. Целые горы помойки! На самом рынке, как и положено, царила базарная толчея, и публика здесь резко отличалась от уже привычных для нас горожан-бакинцев. Никаких тебе костюмов и лакированных туфель — сплошь какие-то не очень свежие и не очень бритые суровые дядьки в мохнатых свитерах и мятых брюках, да толстые тетки, одетые в длинные юбки, цветастые платки и такие же мохнатые, как у дядек, кофты. При этом торговцы и покупатели отличались между собой только тем, что стояли по разные стороны прилавков. Грецкими и другими орехами, а также сухофруктами здесь торговали из огромных грязных мешков, в каких у нас разве что картошку возят. Продавцы меланхолично отгоняли картонками от товара фантастических размеров мух, норовящих спикировать на продукцию местных аграриев. Надеюсь, не надо объяснять, почему мы не стали ничего покупать и смылись, едва пробыв на базаре минут пятнадцать?
Ханага, как и обещал, приехал за нами в 18-00. На переднем сиденье его БМВ расположился Сальвар, мы с Женькой сели сзади. Выезжали из города той же дорогой, которой первого мая въехали в него из аэропорта. Специалист по работе с «заграницей» Ханага Бабаевич вез нас на северное побережье Апшеронского полуострова — длинного азербайджанского «носа» в Каспийском море. Собственно сам город Баку находится на юге Апшерона, а практически вся остальная территория полуострова — это «населенные пункты, подчиненные Баксовету», где живет чуть ли не столько же народу, сколько в полуторамиллионной столице. На северном побережье есть курортная зона с пляжами — несмотря на «не сезон», сейчас нас везли именно туда.
По пути мы проехали через поселки, на улицах которых вместо обычных домов были видны только глухие высокие заборы из кирпича.
— Это дачи, — уточнил Ханага.
Кое-где из-за оград выглядывали работающие нефтяные «качалки». Нефть тут повсюду — даже на даче можно качнуть себе немного «даров природы», после чего перегнать их на аппарате, очень похожем на самогонный, и заправлять получившимся горючим какой-нибудь не слишком требовательный автомобиль — например, российский уазик.
Наконец, мы прибыли к ресторану, представлявшему собой основательную двухэтажную конструкцию на приморском пляже. Пятым участником торжества должен был стать директор агентства, господин Кулиев, уже приехавший на место самостоятельно. Мы поздоровались с ним, и он повел нас к бассейну, в котором плавали два огромных осетра.
— Какого гости выбирают? — великодушно спросили нас «хозяева банкета».
Мы с моим другом немного растерялись и ткнули, конечно же, в первого попавшегося. Стоявший рядом низкорослый повар тут же выловил его каким-то сачком и продемонстрировал нам «зверя» со всех сторон.
— Сейчас он шашлык сделает, — сказал Ханага и предложил нам прогуляться, пока блюдо готовится.
Мы были не против размять ноги после длительной поездки, поэтому пошли на пляж, оставив наших радушных бакинцев одних. На пляже по причине мая было пустынно — чувствовалось, что «живет» сейчас только принимающий нас ресторан. По небу пробегали тучи, а с моря дул свежий ветерок. Я подошел к воде и впервые в жизни увидел цвет моря. Несмотря на непогоду (а может, благодаря ей?), цвет был очень глубоким и красивым — переходящим от сине-зеленого к салатному. А я ведь, в принципе, до сих пор моря-то и не видел — Финский залив только под Ленинградом, но что это за море? Даже Каспийское, как нас учили в школе, озеро — и то больше море, чем питерская Балтика.
Мы вернулись к нашим азербайджанским товарищам, сидевшим в каком-то VIP-зале, было не очень понятно, почему именно там — ведь кроме нас, похоже, в ресторане никого больше и не было. На столе стояло несколько салатов, много зелени, овощей и стручкового красного перца, а еще «натуральные» соки из тетрапаков и местное вино — совершенно такое же, густое и терпкое, как и то, что ждало в гостиничном номере завтрашнего перелета в Новосибирск. Наши хозяева, смело лакомящиеся жгучим перцем вместо аперитива, предложили нам сделать то же самое. Я не рискнул, а вот Женька надкусил самый кончик стручка и тут же схватился за стакан с соком.
— Нет-нет, только помидором — тогда жечь не будет, — подсказали ему правильный рецепт употребления «ядреного овоща» в сыром виде бакинцы.
Мы поедали салаты и зелень, запивая их вином, пока, наконец, не принесли шашлык из приговоренного нами осетра. Я не буду описывать сейчас его вкус — это передать невозможно. Поезжайте в Баку и попробуйте сами!..
В нашем зальчике бормотал телевизор, а мы разговаривали с партнерами «Сибири» о перспективах нашего бакинского рейса. Им, например, очень нравилось, что наша авиакомпания летает в привычный для азербайджанцев с советских времен аэропорт Внуково, а не в новомодное Домодедово. В Домодедово, кстати, «Сибирь» «перелетит» ровно через год — в мае 2002-го, но пассажиров из Баку меньше не станет.
По телеку начался выпуск новостей, и наши собеседники, извинившись, уставились в экран. Хотя передача была на азербайджанском языке, по «картинке» я понял, что новости преимущественно местные, о жизни республики. В телевизоре мелькал президент Гейдар Алиев, какие-то дядьки-чиновники, заседающий парламент, Милли Меджлис, и практически каждый репортаж живо обсуждался нашими друзьями по-азербайджански же. Меня поразил такой интерес к жизни своей родины, разительно контрастирующий с абсолютным равнодушием к новостям «международным» — как только на экране возникло знакомое нам лицо российского президента Путина, слова которого переводила на более понятный здесь язык девушка-ведущая, дядьки вернулись к прерванной беседе.
После незабываемого ужина по дороге назад Ханага решил показать нам свою дачу. Мы приехали к такому же, как у большинства других бакинцев-«дачников», глухому кирпичному забору с железными воротами и зашли на огромный участок. Там располагались большой дом и добротные хозяйственные постройки — в том числе загон, откуда жалостливо блеяли овцы. Везде копошились наемные рабочие — похоже, в отсутствие хозяина именно они были здесь основными жильцами. Ханага обратил наше внимание на свой «дендрарий» — несколько саженцев, привезенных им из разных стран.
— Вот только кедра сибирского вашего не хватает, — с сожалением в голосе произнес «латифундист».
Но все-таки не дендрарий, не дом, и даже не отара овец поразили нас на даче Ханаги Бабаевича. Самыми важными объектами здесь, и это было совершенно очевидно, являлись несколько здоровенных теплиц, в которых росло целое море гвоздик. Видимо, пока мы с Женькой разглядывали «гвоздичную плантацию», на наших лицах что-то появилось, потому что Ханага вдруг резко сказал:
— Да! Мы не только авиационным бизнесом занимаемся!
Все встало на свои места. Действительно, как я выяснил позже в Новосибирске, контора-агент подчистую забирала у «Сибири» грузовые перевозки из Баку в багажных отделениях наших самолетов…
Мы возвращались в город с огромными охапками гвоздик, штук по тридцать-тридцать пять каждому, аккуратно завернутыми «батраками» Ханаги в упаковочную бумагу, и продолжали познавать страну со слов наших знакомцев. Бакинцы, каких-то два часа назад дружно ругавшие своего президента, теперь его хвалили. В республике по инициативе Алиева были закрыты все казино, где разорялся горячий кавказский люд, а еще после нескольких широкомасштабных операций была практически изничтожена проституция. Да уж, это мы успели заметить — Баку был чуть ли не единственным городом в моей богатой командировочной биографии, где в гостинице не звонили с предложением «отдохнуть с девочками». Я спросил у Ханаги, что он думает по поводу перехода азербайджанского языка на латинскую графику. Тот не был «за», и причиной было «государственное мышление» нашего старшего товарища — по его словам, такие изменения превращали в безграмотное «быдло» большинство населения страны. Действительно, люди давно привыкли писать кириллицей, а подогнанная под требования местного языка латиница, полностью скопированная с родственного турецкого, делала многие слова совершенно непонятными. Собственно, на кириллицу-то в свое время в республике перешли лишь с целью свести к нулю «тлетворное влияние» турецкой заграницы. Удалось — по-турецки (и по-азербайджански латиницей) народ совсем не читает. Теперь времена изменились, и вместе с ними изменились приоритеты у руководства страны. Спустя несколько лет после нашей поездки за использование кириллицы в азербайджанском языке стали преследовать уголовно…
* * *
На следующий день мы уже не могли сходить на завтрак «к Тане» — самолет в Москву вылетал очень рано. Зная это, мы попрощались с нею накануне, сразу после обеда. Русская официантка погрустнела — видимо, тоже привыкла к нам за эти несколько дней, и, прощаясь, попросила передать привет городу Томску («Там же он рядом с вами, да?»), где у нее живет подруга, связь с которой была потеряна несколько лет назад. Я во время очередной командировки в «Сибирские Афины» привет передал. Так и сказал, въезжая в город по мосту через Томь:
— Здравствуй, Томск! Тебе привет от Татьяны из Баку!
Эпилог
Ранним утром в «шестерке» на гостиничной парковке сидели Гасан и Ханага Бабаевич. Мы с моим товарищем сели, как всегда, сзади, поставив перед этим тяжеленные сумки в багажник. Машина тронулась. Не знаю почему, но мне было грустно прощаться с Баку — все-таки город был очень колоритным, хлебосольным и приветливым — во всяком случае, по отношению ко мне.
Гасан на сей раз никуда не торопился — субботним утром шоссе было совершенно пустым, да и времени до рейса было полно. Мы проехали мимо старого аэропорта, превращенного в терминал внутренних авиарейсов.
— А куда здесь летать-то? — удивленно спросил я у Ханаги. — Весь ваш Азербайджан меньше одной Новосибирской области!
Оказалось, что летают здесь в Нахичевань — азербайджанский анклав, отрезанный от остальной республики территорией вражеской Армении, туда попадают «в облет» через «полудружественный» Иран[11].
Мы уже доставали сумки из багажника, когда рядом с нами появился Ханага, словно настоящий фокусник, доставший откуда-то, чуть не из рукава, две двухлитровые банки черной икры.
— Подарок вам из Баку, жен-детей накормите, — опытный «контрабандист» отдал нам банки и начал инструктировать. — Здесь вас без проблем пропустят, а вот в Москве на границе могут остановить. Если вдруг привяжутся, съедайте прямо при них полбанки, один литр в Россию провозить можно. Ложки у вас есть с собой?
Ложек у нас, понятное дело, не было. Да и слабо я себе представлял, как мы будем стоять в Домодедово и на пару уплетать по целому литру дефицитнейшего деликатеса назло и на зависть всем таможенникам. Лица не треснут?..
Когда мы прилетели в Баку, осмотреть аэропорт не успели — Гасан, как вы помните, торопился. Сегодня же агенты провели для нас полноценную экскурсию: вылет, прилет, зал ожидания.
— Вот здесь будет наше представительство «Сибири» сидеть, — Ханага показал рукой на офис Скандинавской авиакомпании — в ряду одинаковых клетушек-касс его расположение было самым удачным, прямо на проходе основного потока людей.
* * *
В Баку действительно не возникло никаких проблем ни с таможней, ни с пограничниками, ни с регистрацией билетов — наши бакинские друзья все «устроили», и наши сумки с контрабандной икрой и откровенным перевесом никого не интересовали.
А в Домодедово к таможенному посту лично я подходил с легкой дрожью в ногах. Я протянул дядьке в синей форме документы и приготовился к «шмону», судорожно соображая, где взять ложку и что можно использовать вместо нее.
— Давай-давай, проходи, — резко оборвал мои мысли даже не взглянувший в бумаги таможенник, в глазах которого светилось настоящее счастье.
Так получилось, что «на границу» в аэропорту мы подошли первыми, а что может быть интересного в багаже двух явно командированных русских — кроме местного вина да пары литров икры… Но зато сразу за нами шли сто с лишним человек с настоящими азербайджанскими паспортами и множеством баулов. Это ли не счастье для российского таможенника!..
[1]На тот момент азербайджанский язык только переходил на латиницу, которой были написаны официальные таблички, логотипы компаний и заголовки в газетах, в остальном все пользовались «советской» кириллицей с добавлением некоторых «своих» букв.
[2]Кстати, местные очень забавно пьют чай — прикусывают кусочек сахара зубами и «цедят» потом напиток через него.
[3]«Мусават», по определению И.В. Сталина, это азербайджанская «националистическая тюркская партия буржуазии, помещиков, ханов и реакционного духовенства».
[4]Полное имя видного борца с царским режимом и армянами — Мамед Эмин Ахунд Гаджи Молла Алекпер оглы Расулзаде.
[5]На момент нашей поездки конечной была «Ахмедли», через полтора года еще одну станцию достроили — «Ази Асланов».
[6]В этом конце тоже следующую станцию уже сдали — «Насими».
[7]Эта война была, наверное, первой, где столь безжалостно был использован почти весь арсенал советского милитаризма: системы залпового огня «ГРАД», минометы и гранатометы, тяжелые танки и артиллерия.
[8]В Азербайджане считается, что выиграть войну армянам помогли не железная дисциплина в армии и высочайший патриотический дух, а военная помощь, которую тайно оказывала Россия.
[9]Вообще-то Баку во времена «до независимости» был многонациональным городом, и самой многочисленной диаспорой являлись армяне. После начала карабахского конфликта они первыми «сбежали» из республики, «русскоязычные» уезжали уже в девяностые…
[10]«Джиз-быз» является азербайджанским заменителем «хот-дога», продаваемым в уличных ларьках. Ароматную жареную требуху со специями и картошкой подают на картонных тарелочках, а едят ее прохожие прямо руками, вытирая жирные пальцы бумажными салфетками — не очень приятное зрелище, надо признать.
[11]С Ираном, северная часть которого называется Южным Азербайджаном, и где живет больше этнических азербайджанцев, чем в самом Азербайджане, у бакинских властей тоже не очень ровные отношения.