Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 9, 2010
Виктор ЧЕРНИКОВ
ТРОПОЙ «КОСМОДРАНЦЕВ»
Памяти
Анатолия Черноусова
(1937 — 2000)
В семидесятые-восьмидесятые, доперестроечные годы прошлого века имя Анатолия Черноусова — инженера, писателя, автора более десяти весьма острых по тем временам книг, было широко известно в нашем городе. Такие его книги как «Экипажи готовить надо», «Практикант», «Непривычное дело», «Второй дом», несмотря на жесточайшую цензуру, объективно способствовали перестройке. Сейчас, с приходом иной «литературы», имя его, как писателя, забыто, на мой взгляд, не заслуженно, и современному молодому читателю почти неизвестно. Я думаю, вторая волна интереса к его творчеству ещё впереди.
Мне же хочется рассказать о другой стороне его жизни, о его увлечении туризмом, путешествиями, Тунгусским метеоритом (ТМ), где наши пути-дороги иногда пересекались, а иногда шли вместе.
Автор этих воспоминаний много сезонов провёл в тунгусской тайге, пытаясь вместе с другими исследователями разгадать одну из самых больших тайн ХХ века. Побывал там и Анатолий Черноусов. Молодым «космодранцам»[1], особенно томичам, это имя, пожалуй, уже и не знакомо вовсе, и всё же…
В 1959 году мы пришли с ним на новосибирский завод «Сиблитмаш», я — после окончания Алтайского машиностроительного института, Анатолий — после окончания Омского политехнического. Завод перепрофилировался, расширялся, за два-три года принял почти триста молодых ИТРов. При таком скоплении молодежи общественная жизнь на заводе бурлила, комсомол активно функционировал. Да и время-то было какое — разгар хрущевской оттепели! И мы наивно думали, что это — навсегда, и всё худшее позади. (Через пару лет с прямого указания первого секретаря обкома КПСС нам показали, кто есть кто: я отделался строгим выговором, а один из будущих «космодранцев» вылетел из славных рядов ВЛКСМ).
Трудовую деятельность Анатолий Черноусов начал конструктором в СКБ завода, а потом перешёл слесарем в сборочный цех. По тем временам такое понижение социального статуса было экзотикой, и молодёжь специально ходила в цех смотреть на инженера, «вкалывающего» простым рабочим. Но это, как говорит артист Леонид Каневский, «совсем другая история».
На заводе была хорошая туристическая секция. Весной 1960 года, сходив несколько раз в походы выходного дня, мы с Толей попали на семинар инструкторов туризма к легендарному председателю Новосибирского клуба туристов (НКТ) Юрию Ромашову и знаменитой в те годы туристке Людмиле Широкогоровой. Там я встретился и с Риммой Кожемяк, которая летом поехала работать в экспедицию по изучению ТМ, организованную Сибирским отделением АН СССР по указанию М.А. Лаврентьева. В ходе работ к ней присоединился отряд из сотрудников КБ С.П. Королёва, в который входил и будущий космонавт, дважды Герой Советского Союза Г.М. Гречко, сохранивший до сих пор верность Тунгусскому братству. Осенью, вернувшись из экспедиции, Римма познакомила меня с новосибирскими «космодранцами»: Д. Дёминым, А. Бояркиной, А. Тульским[2] и другими.
Так начался мой путь в КСЭ…
По окончании семинара, в августе шестидесятого года в группе Юрия Ромашева я прошел хороший маршрут в Горной Шории, а Толя побывал в Горном Алтае.
В середине октября этого же года НКТ провёл первые в городе соревнования по ночному ориентированию. Мы с Толей участвовали в них за команду своего завода.
Десятки палаток в районе станции Издревая, костры, судейская палатка посреди большой поляны. Сами соревнования оказались тяжёлым испытанием. Это было то, что теперь называют словом «экстрим». Старт в одиннадцать вечера, контрольное время — шесть часов утра. Пункты, где надо отметиться (КП), — в нескольких километрах друг от друга, причём за дальние КП начислялось больше очков, чем за ближние. Команда — четыре человека. Каждой команде выдавалась копия карты, по-моему, без рельефа, но с сетью дорог, речками, населёнными и ненаселёнными пунктами, (т.е. с фермами и другими строениями). Один из участников нашей команды сразу настроил нас на дальние КП. Ночью ударил десятиградусный мороз, земля замёрзла, болота покрылись льдом. При переправе через ручей Толя выронил карту, когда хватились, пришлось вернуться и искать — потеряли много времени. Уже у финиша возникла проблема, куда бежать: или по азимуту, как показывала карта, или на видневшийся в том же направлении огонёк. В общем, вышли мы к полевому стану, а финиш был в километре от него. Мы опоздали на десять минут, за что на нас наложили штраф — сняли несколько честно заработанных тяжким трудом очков. Но наши главные соперники из команды одного из больших заводов города тоже проштрафились: нарушили какие-то пункты соревнований, в итоге залезли в болото, вымокли, обморозились. Таким образом, наша команда заняла второе призовое место (обошла нас лишь команда Академгородка), хотя мы и набрали больше всех очков.
Столько лет прошло, а я до сих пор жалею о той промашке: ведь могли занять первое место в первых же своих соревнованиях! Но, как бы то ни было, они нам с Толей надолго запомнились.
Зимой, перед новым 1961 годом, мы с Анатолием побывали в лыжном агитпоходе по Новосибирской области, организованном НКТ, опять же под руководством Юрия Ромашева. (Была в те дотелевизионные времена такая форма спортивно-культурных мероприятий) Там, кстати, в забытой богом выморочной деревушке, где мы сутки пережидали степной буран в одной из двух оставшихся жилых избушек, родились слова песни:
Под огоньком керосиновой лампы
Мы пьем чай и все думаем: нам бы
Опрокинуть стаканчик-другой —
в пивной!
Топаем мы по морозу на лыжах
С каждым днем к дому ближе и ближе.
Скоро встретимся снова с тобой —
в пивной!
Здесь вам поход, а не в парке гулянье,
Так оставьте все ваши желанья
Опрокинуть стаканчик-другой —
в пивной!
Автором этой песни был участник нашего похода Ярослав Сиротенко. (Недавно я позвонил Ярославу с просьбой уточнить историю этой песни, и он рассказал мне, что песню на эту мелодию пели то ли французы, то ли итальянцы на Московском фестивале молодежи и студентов в 1957 году. Потом московские туристы сделали свой перевод её текста, по крайней мере, первого и последнего куплетов, по русскому обычаю заменив кафе на пивную.)
Через месяц эту песню, все пять её куплетов, повсеместно пели новосибирские туристы, и лучше всего её было слушать в третьих от хвоста вагонах субботних электричек, забитых туристами, рюкзаками и лыжами.
А в феврале-марте шестьдесят первого года мы с Толей Черноусовым были в тяжелом десятидневном походе по Горной Шории. Необъятные снега, бураны, мороз — за 40 градусов. Каждый вечер мы утрамбовывали снег под большую палатку с печкой и подвесными трубами (было нас пять парней, в том числе известный ныне писатель и «бродячий повар» Евгений Вишневский[3], и Мила Широкогорова — руководитель), и под «плот», который выпиливали из сырых бревен, и на нем уже разводили костер. Тут я понял истину, которой учили меня опытные таежники: тайга — это работа.
Толя был тогда по-крестьянски жилист и крепок, на лыжах стоял уверенно (а ходили мы в тайге на широких лыжах с полужёсткими креплениями и брезентовыми бахилами на ботинках). Бывал он всегда первым при рекогносцировках маршрута, и руководительнице нашего похода приходилось его иногда «тормозить», чтобы далеко не убегал!
В начале мая я был на общем сборе КСЭ в тайге под Томском, где решались организационные вопросы летней экспедиции в тунгусскую тайгу. Там было оговорено с Командором моё участие в экспедиции, и в июне 1961 года, присоединив к очередному отпуску на заводе отпуск за свой счёт, я на два с половиной месяца стал участником КСЭ-3. Начальником экспедиции, проводимой Комитетом по метеоритам АН СССР, куда КСЭ входила на правах автономного отряда, был К.П. Флоренский, сын выдающегося учёного и теолога о. Павла Флоренского, расстрелянного на Соловках в 1938 году. Работа проводилась на коммунистических, то есть бескорыстных началах, как и все экспедиции КСЭ, а также и последующая обработка материалов в городских условиях. Но это опять же «отдельная история».
Мы с Толей Черноусовым жили в общежитии завода «Сиблитмаш» на улице Титова (в ту пору называвшейся ещё Трамвайной), хотя и в разных комнатах, но дружили и тесно общались. И, конечно же, мои рассказы о ТМ, восторженные воспоминания о приключениях в тунгусской тайге нашли отклик в его душе.
В 1962 году большой экспедиции в район тунгусской катастрофы не было. В Горном Алтае работала автономная группа по изучению явлений, сопутствующих ТМ (Г. Плеханов, А. Бояркина и другие). Мы договорились с Алёной Бояркиной, что вместе с Толей Черноусовым тоже присоединимся к ним.
И вот середина августа, получены отпуска, собраны рюкзаки, и мы уже стоим в очереди за билетами до Бийска на новосибирском железнодорожном вокзале. Когда до окошечка кассы оставалось всего пять человек, перед нами вдруг возникла Алёна! Немая сцена, достойная финала «Ревизора». Оказывается, та группа раньше времени окончила работу на Алтае, и Алёна, вернувшись в Новосибирск, решила проведать нас в общежитии. И там, в общежитии, выяснилось, что мы с Толей уже, оказывается, в дороге. Не знаю, как Алёна домчалась до вокзала, но успела нас затормозить буквально за пять минут до кассы и за полчаса до отхода поезда. А то бы мы, наверно, до сих пор искали эту группу в горах Алтая!
Так мы не побывали в КСЭ-4. Но окончание экспедиции было отмечено бутылкой «портвейна» на троих в нашем общежитии.
Прошло несколько лет. Я уже побывал в нескольких КСЭ, а Толя Черноусов — в турпоходах по Карпатам, на Алтае, на Кавказе. Потом он уехал из Новосибирска, вернулся, работал преподавателем в техникуме, затем в институте. Стал писать и печататься, был принят в Союз писателей, начала расти его известность в Новосибирске и за его пределами как мастера пера. Женившись, он отошёл от «дикого» туризма, стал путешествовать по стране и за границей, был в Италии, Индии и других странах. Но ТМ не забывал и не оставлял надежды побывать в районе Тунгусского дива.
И вот в 1970 году, наконец, и ему довелось побывать в тунгусской тайге в составе КСЭ-12. У нас с ним было два маршрута за торфяными и палеомагнитными пробами. Первый, несложный, — на север, за реку Малешко. А второй, с тем же заданием, оказался нелегким и интересным. Мы прошли Восточной просекой, спустились на юг и вышли к реке Хушме в устье Укагиткона (благословенные места, где я побывал в 1961 году с выдающимся геологом и интереснейшим человеком Б.И. Вронским). В этом втором маршруте мы с Толей, всё время переходя с одного берега на другой, возвращались с работой на Заимку Кулика, и Хушма оказывалась у нас то на юге, то на севере. Вместо карты у нас была только калечка речной сети с «Байкитского листа», что, впрочем, было тогда обычным делом для КСЭ.
Бродили мы с Толей в том маршруте более десяти дней. Однажды, когда мы заблудились в Долине Дураков[4], ночь застала нас на островке посреди полусырого болота. Торчащие голые стволы, до воды добираться по кочкам, холодно, брр! Впрочем, для «космодранцев» это даже не экзотика — дело обыкновенное! Кажется, на следующий день взяли мы торфяную пробу на небольшом болотце, а метров через триста-четыреста вышли на большое торфяное поле. Я высыпал из полиэтиленовых мешочков взятую пробу, (к концу маршрута мешки у нас были в дефиците), нашёл хорошую торфяную площадку и стал брать пробы повторно. Толя был этим недоволен: зачем делать лишнюю работу? Но я был старшим в нашем крохотном отряде, делать нечего, ему пришлось подчиниться, и он принялся обследовать ближайшие окрестности. Потом подходит ко мне и говорит: «Тут рядом река, хариус плавает, дай крючки и леску!» (Оказывается, мы вышли в долину реки Укагита.) Выдал я ему то, что он просил. Толя привязал леску за какой-то метровый дрын. «Толя, — говорю я ему, — разве можно ловить благородную рыбу на такую несерьезную снасть?» Он ушел, ничего не ответив, а я продолжал свой сизифов труд. Через четверть часа он возвращается и приносит огромного хариуса, измерили — 45 сантиметров. Таких хариусов я не ловил ни до, ни после этого случая. (Когда по возвращении в Новосибирск Толя прочитал в книге Сабанеева, что в реках Восточной Сибири хариусы достигают 45 см., он в шутку говорил: «Вот, я с первого раза самого большого и поймал!»)
Этот маршрут через несколько лет Анатолий описал в рассказе «Двое в тайге» (журнал «Наш Современник», год не помню). Рассказ получил хорошую прессу, Толя включал его и дальше в свои сборники рассказов. Правда, хариуса он «сократил» до 30 см., побоялся, что в такого гиганта читатели не поверят и отнесут его рассказ к рыбацким байкам.
Мы успели вернуться с маршрута как раз к общему сбору КСЭ. Тогда была хорошая традиция — после сбора делать совместный снимок участников экспедиции. Вот она передо мной, эта фотография. Толя молодой и веселый, как и все на снимке. Господи, неужели это мы?!
Потом было нелегкое возвращение в Ванавару по Тропе Кулика, когда на первой ночевке вода в котелках покрылась льдом, а на второй ночёвке, в 3-х часах хода до Ванавары даже не ставили мокрые палатки, а так, пережидали темноту под холодным осенним дождем, как в «космодранском» варианте знаменитой песни «Позабыт-позаброшен я в тунгусской тайге».
Через несколько лет Анатолий оставил преподавательскую работу и стал профессиональным литератором. В Новосибирске и центральных издательствах вышло более десятка его книг, много печатался он и в журналах. Несколько лет был Председателем Союза писателей Новосибирска, избирался депутатом в Советы разных уровней. И хотя ни разу не ходил больше в КСЭ, но с нашей новосибирской «космодранской диаспорой» (термин О. Блиновой) общался постоянно, а по литературным делам был тесно связан с Геннадием Карпуниным[5]. И не раз у меня на кухне, оба они, заядлые курильщики (к сожалению), вели обстоятельные беседы. В биографических справках Анатолий Черноусов всегда отмечал свое участие в экспедиции по изучению Тунгусского метеорита.
И вот грянула перестройка. Вместе с экономикой в стране рухнула и литература. Тиражи серьезных журналов упали в десятки раз. Приспособиться к «новым» временам Анатолий Черноусов не сумел, да, пожалуй, и не хотел. Он еще печатался иногда в новосибирских газетах и журналах, наверное, писал и в стол. Но к прежней жизни возврата уже не было.
Каждое лето Толя проводил в деревне, в чудесном сосновом бору, где у него была усадьба. Крестьянин по происхождению, он профессионально и с удовольствием работал на своем огороде. Там же, в деревне Ерестной, были написаны многие его произведения.
В начале лета 2000 года в деревне, где он был с младшей дочерью, случилось у него обострение болезни, о которой он прежде и не знал. Я говорил с Толей по телефону накануне того дня, когда больница стала его последним пристанищем. Он огорчался, что не успел окончить посадочные работы на участке.
Смерть всегда неожиданна. Через три недели, в конце июня, Анатолия Черноусова не стало. Остались красавицы-дочери, остались книги, осталась память о нем.