Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 9, 2010
К 75-летию Леонида Мерзликина
Сергей ФИЛАТОВ
ПЕСНЯ В ДВА КРЫЛА
О книге Л.С. Мерзликина
“Поклон. Избранные стихотворения”
(Барнаул, 2010).
Леонида Мерзликина представлять не нужно. Кто из настоящих любителей поэзии его не знает?! Из настоящих. Принимают, нет ли его стихи — дело второе, но уж коли принимают, то целиком, до дна. Потому не буду я вдаваться в скучный анализ прочитанного, а попытаюсь просто заострить внимание на двух, как мне кажется, небезынтересных моментах.
Часто при составлении — сами поэты ли, редакторы ли — не задумываются, что книга стихов и сборник стихов — явления разные. Я — сторонник книг. Настоящих. Где есть и сюжетная линия, развивающаяся по своим законам, со своим трагизмом, и сквозные связующие нити-темы, как в хорошей повести или романе.
К чести составителей “Поклона”, замечу, назвать книгу сборником язык не поворачивается. Это — книга. И составлена она умно и грамотно. Думается, немалая заслуга в этом редактора-составителя Нины Ягодинцевой.
Не буду особо вдаваться в подробности, просто скажу, что красной нитью через всё авторское повествование проходит традиционная и неотъемлемая мерзликинская тема — тема малой Родины. Ощущение которой есть в каждом из нас как данность — с рождения:
Крыши, копны, озеро рябое,
Сосен освещённые стволы.
До чего же небо голубое!
До чего же голуби белы!
(“Лишь восток затеплился, занялся…”)
И которая со временем обретает для лирического героя всё более и более широкие очертания:
На бугорке невдалеке
Собака лает.
На чистой Талице-реке
Заря пылает.
(“Заря пылает”)
То ощущение знакомости, узнаваемости мира, которое не покидает нас постоянно в любой, самой неблизкой дороге:
Дорога, дорога, дорога…
Снежок опушил провода.
На палец от маковки стога
Хвостатая пала звезда…
(“Дорога”)
И от которого на этой долгой земной дороге невольно душа отчего-то болеть начинает… опять же потому что:
…Так вот понемногу
Наш бор заречный поредел…
(“Бензопилой дрова пилили…”)
И предстает она, Родина, и неприветливой, порой и неуютной, и холодной даже:
Мне скажут: “Деревенщина”.
Хихикнут: “Размазня”.
Но всё же — не она это холодна, сердцем понимаешь. И от того принимаешь её еще более любимой — до боли, до песни:
И песня вырывается,
Как птица — в два крыла!
(“К Родине”)
И не от этой ли боли зарождается внутри шукшинско-разинское:
И кто-то поет на поляне
В глухом необжитом краю:
“Помру, и никто не вспомянет
Бунтарскую душу мою…”
(“Бунтари”)
Впрочем, одна свобода герою даже при этом раскладе всё же остается:
А гармошка колотится в стонах,
Бельмы пусто глядят из-под век…
Отойди в милицейских погонах,
Не мешай, молодой человек!
(“Это что там народ обмирает?”)
В песне ли. Как здесь… Или после неё, как у Рубцова:
И вот хоронят человека.
Снимите шапку, гражданин!
Второе. Мерзликина я открыл для себя давно, лет тридцать пять тому назад. Гораздо позже познакомился и с самим поэтом. Встречались часто: на краевых семинарах, на Шукшинских чтениях, на выступлениях.
Видимо поэтому, открывая его избранное, сразу же начал искать наиболее близкое, давно знакомое. Вот — “Стояла женщина в кустах”, вот — “…А под мосточком катится вода”, “Ворон”… И был несколько удивлен и расстроен, не найдя там одного из самых драматичных, на мой взгляд, мерзликинских стихотворений “Цветы”.
Конечно, есть в этом определенный субъективизм. Но ведь, в конце концов, любое творчество — субъективно, как впрочем, и его восприятие. Помнится, в один из приездов в Барнаул — времени до автобуса у меня оставалось много, часа два, — поэт Сергей Клюшников предложил мне: “Давай к Мерзликину заглянем. Это — здесь на Молодежной, по пути на вокзал”.
Леонид Семенович, конечно, был рад нам, но всё равно, ощущалась в нем уже какая-то общая внутренняя подавленность. Он жаловался на угнетающий неуют, на постоянный холод в своей городской квартире, показывал нам промерзшую насквозь стену. А прощаясь с нами, как-то неожиданно просто сказал: “Главное, ребята, любите своих жен…”. Странно. Потом я эту же фразу слышал в Томске от жены трагически погибшего поэта Александра Казанцева, и сказана она была тоже на прощание, когда я уезжал из Томска после вечера, посвященного памяти поэта.
Пожалуй, не удержусь, приведу здесь это стихотворение Мерзликина полностью:
У меня в январе промерзает стена.
И к цветущей стене примерзает спина.
И опущены веки. И пар из ноздрей.
И метель трое суток поет у дверей.
Я сосульками-пальцами чуть шевелю,
Шевелю, будто струны какие ловлю.
Я ловлю эти струны и тихо пою:
“Заходи, белокрылая, в избу мою.
Заходи, потанцуем с тобой по избе,
И нарву я цветов, подарю их тебе.
А цветы на стене, как на горном лугу.
Я б открыл тебе двери, да встать
не могу…”
(“Цветы”)
Впрочем, оговорюсь сразу, не только мерзликинского трагизма не хватило мне чуть-чуть в книге. Уже потом, читая послесловие к “Поклону” Сергея Клюшникова обнаружил: “На встречах он читал примерно одно и то же — в программу входили стихи с балдинкой, с юмором. В этой книге таких стихов нет, за исключением, пожалуй, “Закрыли небо облака…””.
Трудно не согласиться с Клюшниковым. Мне, к примеру, вспомнилось строки из стихотворения, которого тоже нет в этой книге:
Стукну легонько в твое окно.
— Кто там?
— Лёнька.
— Мерзликин?
— Но!
Даже не “балдинка”, скорее поэтическое озорство, этакая шалость, наивная, почти детская… Но очень светлая, очень добрая.
И подумалось как-то, всё же составление авторское и редакторское (в особенности посмертное) — очень разный ракурс. Нет, не в укор подумалось. Наверное, составляй я этот сборник, читателям, знающим лично Леонида Семеновича, тоже не хватило бы в нем Мерзликина: какой-то его черты — улыбки, грустинки… ещё чего-то. Но не хватило бы.
Наверное, это и есть тот самый субъективизм — избирательность нашего сознания и нашей памяти. Так уж мы устроены, помним то, что нам нужно, иное — забыть стараемся. Но даже при этом что-то ведь остаётся! А коли так, невольно задумываешься, не в этом ли смысл любого творчества?.. Да и нашего пребывания здесь?..