Стихи
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 9, 2010
Николай ДЕГТЕРЁВ
С НАКЛОНОМ
Снова поздно. Снова ночью я не сплю.
Снова ум в воспоминаниях топлю.
Сколько скверны было в жизни прожитой!
Как убийственно зияло пустотой!
Только светлого — попойка в гараже,
Песни старые, забытые уже,
А потом прохлада, ночь на пустыре,
Лай собаки — далеко, в чужом дворе.
И домой я возвращался во хмелю,
И уже не понимал, кого люблю.
Ну а те, кто и таким меня любил,
С неземной тоской смотрели из могил.
Им-то, знаю я, теперь вся жизнь видна.
И цена ее, наверное, страшна.
АВТОБИОГРАФИЯ
Как справиться с этим вихрем, с таким
Чудовищным вихрем дней?
Идет этот вихрь по моим родным,
Уносит родных людей.
Так был у меня отец, но он
Ушел однажды во тьму,
А может быть, за небесный кордон
К Господу моему.
И маму, и многих-многих других
Земля в себя приняла.
А жизнь шла по земле без них,
Как бы по их телам.
И время шло, стучали часы,
Стучали мои поезда.
И, будто звезды, склонялись весы
В сторону смерти. Да,
Я думал, что близок и мой конец,
И я принимал конец.
Но вдруг я увидел, что жив отец,
В ладони сжимая крест.
И в доме моем расступился мрак
Перед новой семьей,
Перед другими родными, как
Те, что слились с землей.
И в доме моем голоса звучат,
Машинка стирает белье,
Скрипит коляска, сердца стучат —
Сына, жены и мое —
Для новой жизни, для нового дня,
Которому нет конца!
А из коляски глядят на меня
Глаза моего отца.
* * *
Вот и он, пустых и пыльных комнат
Запах пресный и глухой.
Одиночество у рам оконных
Отпечатано твоей рукой.
В отпечатке этом различаю,
Будто в кольцах годовых,
Жизнь свою — до траурного края
От последних схваток родовых.
Вот идет изгиб неповторимый,
Как тропинка школьная, кривой,
А за ним из чуть заметных линий
Купол вырастает восковой.
Батюшкова дом, Софии белой
Вековая глубина
В этой вот кривой и неумелой
Призрачной параболе видна.
Институтский дворик раскаленный,
Страсти раскаленное вино —
Ломаная линия с наклоном,
Камня след, упавшего на дно.
О, какие линии! Какое
Муки материнской торжество!
Сердце бесконечно дорогое —
Вот оно. Я не сберег его.
А ведь ты еще была живая!
Ты еще в окно глядеть могла!
С ужасом стою, не понимая,
У запечатленного стекла.
* * *
Что же это с погодой такое?
Разошлась, как старуха, она.
По окошкам пронзительно воя,
Не дает ни покоя, ни сна.
Я такою метелью ночной
Ощущаю разлад мирозданья,
И плывут поселковые зданья
В оглушительный мрак мировой.
И деревья идут через луг,
И в обрыв упадают с откоса,
Где лежит колесо паровоза,
Как вселенной таинственный круг.
Пробивается в сердце моем,
Как растение, холмик могильный,
И растет урожай изобильный
На кладбище, доселе пустом.
Есть величие в этом часу,
Где история жизни мгновенной
Непомерно огромной вселенной
Под старухину лезет косу.
И мерещится мне иногда:
На развалинах звездной системы
И живые, и мертвые, все мы,
Все стоим в ожиданьи Суда.
* * *
Шувалову
Квадратная площадка,
Качель и карусель,
Седая англичанка,
Францужанка-мамзель.
Они в поселке диком
На разных языках
Вбивают знанья криком
О чуждых временах.
Past perfect, present simple, —
И это без конца.
Они как будто символ
России без лица.
Их внук, ругаясь матом
Из детства своего,
На русском, на крылатом
Не знает ничего.
* * *
Это был шум городов,
это был шум
двадцати годов,
двадцати молодых дум.
Это была весна,
слишком больна собой,
слишком была смешна:
усики над губой.
Нет, все было не так,
все было не так, трус!
Это пульс отбивал такт,
это такт отбивал пульс.
Сбросим пару лет, нет,
лучше сразу — на шесть.
Мне было четырнадцать лет,
и я тогда был здесь.
На веревках спустили гроб,
потом закидали землей.
Миллениум нон-стоп
кружил за моей спиной.
Вот с этих-то самых пор
я и стал жить,
отсюда ты, мой минор,
несешься во всю прыть
через родных, че-
рез любимых и мой дом,
через шум городов, чем
тебе не крещендо?
И даже через меня,
гарцуя по позвонкам,
как по клавишам моего дня,
как по нотам моих драм.
И все же ступай, дави!
Так легче сносить боль.
Так легче, когда любви
остается один бемоль.
И от натяженья струн
не можешь найти слёз.
Это был, это был шум
двадцати гроз, грёз.