Рассказ
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 9, 2010
Александр ГРАНОВСКИЙ
ДОЧЬ ДРАКОНА
Рассказ из цикла
“Внутренняя Монголия”
Ибу ибу ди дао муди (Шаг за шагом к цели) Мао Цзэдун
Мой друг уехал в Магадан, Снимите шляпу, снимите шляпу… В. Высоцкий
|
…Но до Магадана он так тогда и не доехал, а почему-то свернул в Китай.
Тогда многие сворачивали в Китай, где даже за скромное количество наших уев можно было купить столько “фирмы”, что хватило бы одеть целый их микрорайон Дубки и соседнюю деревню Мазанку в лице зачарованной старухи Марфы, которая в момент своего обнаружения читала новости в газете “Правда” за 1959 год. Потому, наверное, и дожила до нашего 2009… что ничего для нее за эти годы не менялось.
А свернул мой друг в Китай по одной простой причине: до Китая было ближе. А значит, можно еще успеть… И от кризиса ускользнуть, и от связанных с кризисом проблем, главной из которых была Ольга.
Просто Ольга устала ждать. Сперва ждать, пока Лешка получит образование, потом ждать, пока Лешка пожнет плоды этого образования — создаст (как их учили в институте) материально-технический базис их будущего счастья, которое все откладывалось и отодвигалось. А кризис, получается, все приближался и приближался. И, наконец, ворвался в их Дубки, сметая на своем пути даже теток с семечками — главный оплот их дубковского бизнеса, который хоть и не породил еще никакого олигарха, но, по крайней мере, и не отнимал надежды.
Вот Ольга и решила: или она, или…
И теперь в этом втором “или” было все дело.
Честно говоря, Ольга и сама еще толком не знала, что она под этим вторым “или” подразумевает. Но, пообщавшись со своей бывалой подругой Веркой, которую с треском выперли из Испании, куда Верка проникла, чтобы под шумок кризиса нелегально продавать самое ценное, что у нее есть, а точнее говоря, было, — Ольга начала это “или” наполнять какой-то цыганщиной.
Первым делом она научилась гадать по картам. Наверное, чтобы наперед точно знать, какую глупость нужно совершить, чтобы не совершить другой глупости, которая важнее.
Потом начала зачем-то осваивать танец живота, что уже само по себе могло показаться подозрительным. Особенно это вставление в пупок серебряной серьги… которая на поверку оказалась колокольчиком. Но он, Лешка, в школе по физике имел “пять” и сразу понял, в чем здесь фишка.
Этот колокольчик мог звенеть только в особом положении пупка, который в своем колебании должен войти в резонанс с, что называется, остальной конструкцией. А от резонанса может быть все… Например — рухнуть мост или многоэтажный дом (и даже целая империя! — но об этом, ясное дело, никому), не говоря уже о судьбе отдельного человека, который вдруг может обнаружить себя за много тысяч километров в совсем другой стране, имя которой он теперь будет до конца своей жизни выговаривать с акцентом и еще благодарить судьбу, что чудом остался жив, даже если эта говорящая под шляпой жопа почему-то называет его Карлосом…
И тогда Лешка сделал отчаянный ход конем — практически за бесценок “отдал” свою красавицу Ольгу закоренелому двоечнику из их класса Бутакову, который сразу после школы и без всякого образования открыл похоронное бюро “Империал” и сильно поднялся за время кризиса.
Бутаков, конечно, обрадовался, что за каких-то триста уев Лешка добровольно отправится во, что называется, мир иной, где живут аватары, драконы и монахи Шаолиньского монастыря, не считая, конечно, китайцев, которые уже давно съели всех своих воробьев, чтобы воробьи не съели рис, — и освободит красавицу Ольгу для ее же будущего счастья. А за счастье, понятное дело, надо платить.
Бутаков даже согласился в качестве бонуса за Лешкин эквилибр купить ему билет на поезд до Читы. Видимо, полагал, что за Читой сразу начинается Великая Китайская стена. Но это уже, как говорится, не его проблема.
Лешка на радостях и меня в Китай звал, но, во-первых, у меня пока еще была работа. Во-вторых, у меня не было в качестве неделимого капитала Ольги, которая и порывалась, было, как преданная жена декабриста, последовать за Лешкой в заманчивый мир аватаров и драконов. Но Лешка сказал, что с этим Китаем еще разобраться надо. Что лично он пока еще настоящего китайца не встречал…
А после пятого тоста даже высказал гипотезу, что, может, за Великой Китайской стеной и Китая никакого нет, а есть… И он, в подтверждение, закрыл глаза и стал совсем маленьким, почти невесомым стал, и мы с Ольгой, баюкая его, как ребенка, уложили спать, чтобы напоследок увидел прощальные сны.
— Хоть и дурак, а вот люблю, — чувственно призналась Ольга, поудобнее устраиваясь на моих коленях.
А кризис продолжал набирать обороты, но с некоторых пор он набирал эти обороты за пределами Дубков.
Главные события происходили, конечно, в телевизоре, и все понимали, что пока эти события происходят в телевизоре, они никоим образом не смогут произойти в забытых Богом и даже пришельцами Дубках. Поэтому все смотрели телевизор, стараясь не пропустить то, что с ними уже не произойдет никогда.
Например, в Германии разорившийся миллионер бросился под поезд. И все с надеждой поглядывали на наших олигархов, которые снова куршевелили в своих Куршевелях, цинично, в камеру, закусывая водку черной икрой, чтобы потом лапать за тощие попы специально предназначенных для этих целей красоток, которые делали вид, что им это нравится, и еще ниже оголяли свои спины.
Но так было надо, чтобы где-то в затерянных за пределами телевизора Дубках свободная предпринимательница Петровна, кутаясь в армейскую фуфайку цвета хаки, продолжала торговать семечками и чего-то ждать. И сейчас даже Петровна понимала, что от того, как ляжет складка этого восхитительного красного платья в нижнем разрезе спины, может зависеть не только судьба экономики одного из ведущих государств Европы, но и, возможно, судьба остального мирового устройства. Поэтому над этой складкой и морочились лучшие модельеры, чтобы она с легкостью открывалась в нужный момент и в нужном месте, чтобы тот, кому предназначалось, успел заметить главное — начало татуировки и захотел, в конечном счете, увидеть ее всю. А это значит — новые контракты, новые кредиты, новые инвестиции.
Слава Богу, скоро весна и можно посадить картошку. А тайну татуировки у них в Дубках знает каждый школьник. По кабельному телевизору показывали. Эта тайна называется кундалини. У кого есть эта кундалини, тот сейчас в Куршевеле. А у кого нет — тот сейчас в Дубках. Или еще дальше. И, мучаясь на корточках, ест банан. А сверху ему дурашливо хохочет обезьяна, которая так до конца своей жизни и не узнает слова “чмо”…
Так или примерно так объяснил Петровне ее смышленый внук Вовка, которому в школе сказали, что если хорошо учиться, то можно развить себе такую кундалини… как у олигарха Абрамовича, например. И тогда он, Вовка, купит себе футбольную команду Дубки, только поменяет всех игроков на бразильцев.
А потом из Мексики в Америку буквально ворвался свиной гриппер, и всем на какое-то время стало не до кризиса. Народ бросился искать чеснок, и этот чеснок, словно по заказу, появился. Правда, почему-то китайский…
Но я сразу понял — Лешка вернулся.
Только вернулся он как-то странно. Получалось, если бы не этот пресловутый грипп и Лешкин чеснок, никто бы и не знал, что Лешка вернулся.
А когда и Лешка уже понял, что я понял, он первым прислал СМС: ни хао нен йоу, что в переводе означало “здоров друг”.
— Хао ни, — сдержанно ответил я. Но друг есть друг, тем более приехал из Китая: — И тебе моя большая камасутра, — добавил уже помягче. Что в переводе означало: “Я тоже рад. Надо бы ударить по саке”.
— Хао, — с радостью согласился Лешка.
И мы встретились в нашем условленном месте — на заброшенной детской площадке соседнего двора. Лешка без лишних слов расстелил на столе газету и начал выкладывать из пакета нехитрый закусон — хлеб, соленый огурец и две котлеты с отчетливым запахом чеснока, который был теперь для нас как пароль.
Для полного феншуя, конечно, чего-то не хватало, и тогда Лешка магическим движением извлек из пустоты Му бутылку с золотыми иероглифами, в которой оказалась змея. Она спала на дне, свернувшись в кольцо, как, собственно, и полагалось настоящей кундалини, но Лешка ее потревожил, разбудил, и сейчас она начинала угрожающе поднимать голову.
— Настоящая?.. — еще зачем-то уточнил я.
— В Китае все настоящее, — заверил Лешка, устраивая бутылку со змеей в центр композиции.
— А это мы сейчас проверим! — пообещал я, мысленно прикидывая, сколько будет — 60 градусов умножить на пол-литра, за вычетом змеи, которая вытеснила объем водки X, что составляет примерно 50 % Y (количество водки, которую змея поглотила, при условии, что одна молекула спирта способна связывать 50 молекул воды), одновременно третьим глазом наблюдая, как Лешка разливает искомый результат по пластиковым стаканчикам.
— Тогда гань бэй! — первым поднял стаканчик Лешка. — Что по-китайски означает “пьем до дна”.
— Да хоть бэй гань, — выдохнул я огнем, чувствуя, как во мне сразу веселее побежала кровь. — Ну, рассказывай!
— А что рассказывать?.. — тягуче, словно в школе на уроке географии, начал Лешка. — Большая страна Китай…
— Это я и сам знаю… На Великой Китайской стене был?
— Ну, был…
— Тогда гань бэй за Великую Китайскую стену! — и я почему-то даже встал.
— Гань бэй! — тоже почему-то встал Лешка.
Словно мы и в самом деле стояли сейчас на Великой Китайской стене и смотрели в голубую даль, где вот-вот должно взойти огромное слепящее солнце, от которого китайцы, видимо, были вынуждены зауживать глаза и в итоге стали китайцами.
— А теперь рассказывай, — и я для полноты картины затянулся душистой, по всей видимости, китайской сигаретой, которая почему-то пахла полем и вообще детством… когда мы с Лешкой ходили рыбачить на ставки, а по пути посещали сперва колхозный огород, чтобы запастись молодым горохом, а потом не менее колхозный сад, чтобы нарвать еще совсем зеленых яблок.
— Это сигареты для тех, кто хочет бросить курить… — предупредил Лешка, отмахиваясь от моего дыма. — Китайцы их пропитывают отваром ногтей.
— Да хоть отваром старых обезьян… Нет, так дело не пойдет. В тебе, видно, слишком много накопилось янь и надо добавить еще инь, чтобы ты стал человеком. Я тут, пока ты в Китае выращивал чеснок, кое-какую литературу про Китай прочитал. Знаешь, почему в Китае нет такого понятия, как алкоголизм, не говоря уже о совсем плохом слове “алкоголик”? Потому что у них совсем другой подход. Если человек, не обязательно китаец, от выпитого бледнеет, значит, у него не хватает энергии инь-жара, а алкоголь и есть эта самая инь-жара, и ему надо пить, чтобы восполнить пустоту Му. А вот если он от выпитого краснеет, то ему пить вообще нельзя. Значит, у него этой инь-жара своей хватает. А ты, я смотрю, побледнел конкретно. Так что давай еще по одной, а потом ты мне расскажешь все, все, все…
На что Лешка даже закусывать не стал.
— Я купил жену, — сказал глухо.
— Как купил?.. Где купил?.. Что-то я не совсем врубаюсь…
— В “Чайне” купил… Ты только Ольге не говори… и вообще…
Он еще что-то нес про Бутакова, которому надо отдать долг. Про жену, которую совсем не собирался покупать, но лаовай он и в Африке, в смысле, в Китае, лаовай, и, после первой же фунчозы, думает уже не головой, а совсем другим местом. Про чеснок, который он тоже не собирался покупать, но по совету еще не жены — купил и который хорошо продается, а это значит, что скоро он отдаст долг… Спасибо, конечно, свиному гриппу и мировому кризису.
— Стоп! — я понял, что Лешка начинает загружаться, и надо срочно вернуть его в мысль.
— Как звать?
— Кого звать?
— Жену твою, говорю, как звать?
— Юн… Мо-ю-н… же-ну… зва-ть… Ю-н…
— Ну и как она?.. Я хотел сказать, как жена?
— Хао… Что значит по-китайски “хорошо”.
— Главное — чтобы по-русски “хорошо” было.
Это во мне просыпалась зависть. Простая человеческая зависть. Ведь есть еще женщины в русских, в смысле, в китайских селениях… Надо только не лениться — поехать и купить. А тут за работой и этим кризисом света белого не видишь.
— Веселая она… Что ни скажи — смеется…
— Ну, для этого много ума не надо.
— Готовит вкусно… — крепко теперь за мысль держался Лешка. — Особенно хорошо у нее получаются хо-го.
— Это еще что за хо?..
— Маленькие такие шашлычки… из мяса крыс.
— И ты тоже ел эту гадость?
— Почему гадость? В Китае все едят хо-го.
— И где они столько этих хо-го берут?
— Специально выращивают… Не в подвалах же отлавливать, как у нас в Дубках?
— С такими делами и до подвалов доберемся, — мрачно утешил я.
— Фунчозу еще готовит, — то ли от самих слов, то ли от того, что они означали, Лешка и в самом деле начинал трезветь.
— Но деревянные палочки еще никто не отменял…
— А это совсем просто. Надо только правильно их держать и мысленно представлять, что это вилка… или ложка, в зависимости от необходимости.
И Лешка порывался искать на детской площадке палочки, чтобы в реале показать, как ими надо пользоваться. Но ему попадались лишь пивные бутылки и окурки, если не считать разноцветных презервативов (которые, видимо, жильцы сбрасывали с верхних этажей на память) на голых ветках деревьев. Весной их, конечно, укроют листья, а потом снова наступит зима.
— Ладно, верю… И с палочками, и вообще… — и я с прищуром разлил по стаканчикам остатки водки. Даже вдруг захотелось прочувствовать, как все эти китайцы с утра до вечера видят мир через вот такие щелочки. Но сквозь прищур удавалось хорошо рассмотреть только стаканчики с остатками водки и поникшую в пустоте бутылки кундалини.
Видимо, в этом все и дело. Китайцы лучше видят подробности, до которых можно дотянуться, чтобы сделать их лучше. А мы видим далеко и на это “далеко” повлиять никак не можем.
И я снова сделал глаза большими, чтобы сказать главное:
— Хорошая жена, она… и в Монголии жена.
— Почему в Монголии?
— А мы сейчас и есть в Монголии. Просто монголы ушли, а Монголия осталась. Великая, причем, Монголия… частью которой и был Китай. Внутренняя Монголия, как его тогда называли. И Франция — часть Монголии, и Испания, и даже немецкая Германия… Я уже не говорю о такой стране, как Англия, которой просто в то время не было. Это я в книге одного профессора прочитал. А в школе нам какую-то лапшу на уши вешали…
— Хао ян де! — сказал Лешка, смеясь. — Хао ян де…
— Ты что сказал? Повтори, ты что сказал! — и я, угрожающе заузив глаза, попробовал ухватить Лешку за непобедимо торчащий нос.
Но Лешка еще больше смеялся и показывал в ответ уже два носа, один из которых очень напоминал…
— Хао ян де — это по-китайски “молодец” значит, — кричал, хохотал и дразнил меня своими носами Лешка, с хрустом сминая в кулак использованный стаканчик, словно уже наперед знал, что я сделаю то же самое. И мы, почти не целясь, одновременно попали стаканчиками в окошко бревенчатой избушки, что, собственно, и требовалось доказать.
Теперь руки у Лешки были свободны, и он приветливо постучал змее по стеклу бутылки. Затем, сощурив один глаз и закусив в уголке рта давно погасшую сигарету, попробовал выбить змею, словно пробку. Но она упиралась своей щекастой головой. Вспомнив о сигарете, закурил, затянулся дымом и зачем-то выпустил дым в бутылку. И в бутылке сразу стало, как на планете Пандора, перед появлением там аватара.
— Может, ну ее… — попробовал я вернуть его на Землю. — У нас еще котлеты остались…
Но Лешка был неумолим. Словно от того, вытащит он эту кундалини сквозь узкое горлышко бутылки или нет, будет зависеть, как пойдут дела у наших олигархов в Куршевеле.
— Не верю… — не давала ему покоя мысль.
— Что “не веришь”?
— Вот не верю я, чтобы у китайцев что-то было просто так… Они уже так давно живут, что могут вообще не думать, так как все у них уже было, все они уже придумали, и на все у них есть ответ. И если они затолкали этого гада в бутылку, значит, так надо… следи за ходом моей мысли… чтобы не было еще хуже…
— А что может быть хуже? — голосом аватара спросил я.
— Хуже бывает в двух случаях, — словно ждал уже этого вопроса Лешка, — 1) когда водка еще есть, а закуска уже закончилась. 2) когда водка уже закончилась, а закуски еще… Это, я думаю, доказывать не надо, — и Лешка вопрошающе заглянул в глаза. Но бежать за новой бутылкой не хотелось, чтобы не потерять мысль.
— А по-моему, китайцы имели в виду другое… — сказал вслух.
— Тогда слово предоставляется китайцам, — тут же нашелся Лешка.
— Чтобы не было еще лучше.
И теперь уже все китайцы с интересом наблюдали, как Лешка будет выкручиваться из этого феншуя.
— Сам придумал? Но не важно… А ты знаешь, в твоем силлогизме что-то есть… Попробуем рассуждать логически. Что будет делать китаец, если ему станет лучше?.. А ничего не будет делать. Как, впрочем, и не только китаец. Да и зачем, если ему и так хорошо? В этом и состоит суть буддизма: не делать ничего лишнего, пока слива не начнет опадать сама… А змея — это своего рода тест — способен ли человек выйти за пределы мысли, которая уже не определяется словами?
— А чем определяется?
— Действием… которое не зависит от дождя.
Дождик и в самом деле начинал накрапывать, и кое-где в окнах уныло нависающих домов постепенно загорался свет… чуть было не добавил “солнца”. Но мы и без него неуклонно приближались к просветлению. Оставался буквально последний цунь.
— Есть! — радостно взвился Лешка, размахивая добытой змеей, которая, в сущности, уже не имела никакого значения. Но Лешка этого еще не понял и решил довести действие до конца. — Знаешь, что я еще подумал… В этой змее есть водка. Получается даже два в одном — и водка, и закуска…
— Фактически мы этой змеей уже закусили, — сказал я, запоздало думая, что надо было все-таки сбегать за бутылкой.
— Что значит “фактически”? — не понял Лешка.
— А то и значит… Если ты говоришь, что водка оказалась в змее, то с таким же успехом можно сказать, что и змея оказалась в водке… А водку мы уже выпили.
— Ты просто думаешь по-русски.
— А что значит думать по-русски?
— Это значит думать, чтобы потом не делать.
— А что значит думать по-китайски?
— Это значит делать, чтобы потом не думать. И если китаец вложил в эту водку змею, значит, надо сначала пить водку, а потом закусывать змеей… которая, скорее всего, и есть ключ к понимаю всего.
— Чего “всего”?
— Ну, того, чего, может, и не нужно понимать.
— Звучит тупо, но интригующе… — даже как-то взбодрился я.
— В сущности, у китайцев нет выбора. И никогда не было. Все у них всегда было понятно: нужно построить Великую Китайскую стену — взяли и построили Великую Китайскую стену. Нужно съесть всех воробьев, чтобы они не ели больше рис — взяли и съели всех воробьев. Это у вас, во внутренней Монголии, можно было спросить: быть или не быть? Для нас, китайцев, всегда было ясно — быть!.. И мы есть… и всегда будем… даже когда уже никого не будет. И если надо съесть какую-то пресловутую змею, то мы просто едим эту змею, не спрашивая ни у кого — зачем и почему…
И Лешка в порыве разорвал змею пополам и откусил сочащийся кусок. И чем дольше он жевал, тем, и в самом деле, становился больше похожим на китайца… с хитровато прищуренными глазами.
— На мясо курицы смахивает… а по вкусу — вобла, — сказал радостно, словно именно это и требовалось кому-то доказать. — Не зря у нас в Китае говорят: кто съест змею — обретет мудрость змеи, которая еще не успела стать драконом.
И он, с хрустом потянувшись, закурил свою душистую китайскую сигарету, пропитанную отваром ногтей, по всей видимости, молодых драконов. Но сейчас они были для Лешки в самый раз. Он только щурился от дыма, от которого даже перестал моросить холодный весенний дождь. А потом у него наступит просветление, и он поймет то, что ему и не надо понимать, и уйдет любить свою смешливую жену, китаянку по имени Юн, которая ему уже, наверное, приготовила его любимые шашлычки из мяса крыс хо-го. И им будет тепло и уютно в этот промозглый вечер, а главное — не нужны слова, которые ничего не значат, если не наполнить их действием.
А я в это время в гордом одиночестве буду думать, что зря не съел змею, в которой, по всей видимости, и есть сила кундалини, а Лешка съел и теперь, наверное, с трепетом ждет, сам еще не зная чего.
Даже обидно как-то стало. Я всегда считал, что мысль важнее, что на то она и мысль, чтобы не совершать действие, которое не нужно совершать. А сейчас вдруг понял, что Лешка прав. Иногда поздно думать, когда уже ничего нельзя изменить. И надо просто выйти за пределы мысли, что Лешка каким-то образом понял раньше меня. А еще раньше это поняли китайцы, ибо там, за пределом мысли, и есть самая главная свобода, которую у них никому не отнять. Все остальное — камуфляж. Чтобы все думали то, что и надо думать, глядя на Великую Китайскую стену, за которой живут аватары или дети аватаров, смотря, правда, с какой стороны на эту Великую стену смотреть.
А свою змею я съел из принципа — чтобы не было лучше.
Домой приходилось добираться в темноте. Свет, как всегда, выключили, чтобы люди не смотрели телевизор, в котором кризис продолжал углубляться, так как в мире слишком много накопилось денег. И сейчас олигархи решали, что с этими деньгами делать дальше. А наш главный олигарх даже успел под шумок купить себе то ли новый остров, то ли яхту. Хотя, согласно календарю индейцев майя, в 2012 году все равно наступит конец света, и можно было эту яхту не покупать.
Петровна даже на рынке предложила, пока не поздно, раздать лишние деньги пролетариату, а там — будь что будет, может, какой-нибудь гений с бодуна придумает, как этот конец света отменить.
Но умный внук Вовка Петровне на пальцах объяснил, что этого делать ни в коем случае нельзя, так как конец света наступит еще раньше. И, как всегда, все будет зависеть от китайцев… как у них пойдут дела с чесноком и вообще…
Просто человечество еще не научилось объединять свои кундалини для одной большой цели. А за Великой Китайской стеной 2012 год давно позади. И ничего не случилось. А может, и случилось, но мы даже не заметили. Как не замечаем, что живем, и как, скорее всего, не заметим, что живем уже в Китае.
Утром башка, конечно, раскалывалась. Но так было надо, чтобы не было еще лучше, и теперь получалось, что у нас с Лешкой одна кундалини на двоих. А это значит… ничего не значит. Не для того он покупал в Китае жену, чтобы она смеялась для другого и готовила свою фунчозу на троих, не говоря уже о шашлычках на палочках хо-го, которые я и в рот бы взять не смог, а Лешка к ним уже, видимо, начал привыкать. То-то он вчера: “мы, китайцы”… “нас, китайцев”… И вообще, что-то в нем сильно изменилось, только это не сразу начинаешь понимать. И я попробовал представить, как выглядит его юная жена Юн (не зря у нее и имя такое).
Но мое утомленное с бодуна воображение дальше блеклого календаря с полуголыми красотками, которые многообещающе подмигивали одним, и почему-то правым, глазом, в это утро не пошло. Наверное, это были японки. А может, даже монголки. А подмигивали они правым глазом потому, что их по ночам копировали на полиграфическом комбинате им. Урицкого во, что называется, зеркальном отображении, чтобы тысячам глухонемых было чем торговать в пропахших мочой электричках.
Когда-то мне в такой же электричке приснился сон, будто глухонемые захватили власть. Я проснулся в ужасе и, наверное, кричал… Но вокруг тоже были глухонемые, и я понял, что кричать бесполезно. А лучше тоже стать глухонемым. Чтобы, как все…
А нашу красавицу Юн я могу увидеть хоть сейчас. Думаю, Лешка возражать не станет. Каждому хочется похвастать своим достижением. Даже если это достижение — жена. В Дубках Юн сразу станет знаменитостью. А значит, и сам Лешка, который теперь по линии кундалини мой почти брат.
И я тут же позвонил своему брату, чтобы обрадовать его этой новостью, о которой он еще не знал. А если Лешка мой брат, то и у него сейчас должна так же раскалываться голова. Словно в ней все пыталась выпрямиться та вчерашняя змея. А так как в каждом из нас было всего лишь по половинке змеи, то и достигнуть своего полного выпрямления она теперь не сможет никогда. Но змея об этом тоже еще не знала и раз за разом повторяла свои мучительные попытки.
“Я убью тебя, лодочник…”
Это в Лешкином телефоне мелодия такая, когда он не берет трубку или хочет дать понять, что не хочет брать трубку.
Еще бы не хотеть, если в башке никак не может выпрямиться змея. А это значит, что Лешку надо в срочном порядке спасать. Хотя, конечно, я задней мыслью думал о другом. И даже попробовал представить себя на месте Лешки, который мучается и страдает, а сказать о своих страданиях не может. Как кошк или собак какой-нибудь. Потому что не знает языка. Самое обидное, что и Юн сейчас страдает. Потому что тоже не знает языка и не знает, как помочь Лешке, который вот уже несколько минут (от отчаяния, наверное) посылает в пустоту космоса эти свои, похожие на SOS, “Я убью тебя, лодочник…” Совсем уже достал этим своим “лодочником”.
И я с каким-то даже облегчением посмотрел вслед своему, улетающему в направлении Куршевеля, телефону, где, по всей видимости, и нужно искать главного “лодочника”. Прощай, телефон, передай при случае привет братьям по разуму, которые тебя когда-нибудь найдут, словно… мусор.
В конце концов, я давно уже собирался купить себе новый телефон… Достойный моего нового брата… и нашей новой жены Юн, которая еще не знает… и даже не догадывается… что я тоже смогу полюбить ее хо-го… и даже научусь, как Лешка, есть палочками рис, ловко подхватывая белые рисинки, как личинки муравьев, которых китайцы тоже едят, чтобы впитать в себя силу трудового муравья и его несгибаемую волю к победе…
Словно кто-то уводит мою мысль в сторону, одновременно отдаляя и приближая ее к главному, которое я понял еще вчера, но подумал, что это сон. Тот самый мучительный сон разума, который рождает чудовищ, которые у каждого в голове свои. Просто вчера это чудовище было еще личинкой, а сегодня, с утреца пораньше, начало свое победное вылупление на свет (отсюда и головная боль). И сейчас я был готов сразиться с этим чудовищем, наперед зная, что сдамся на милость победителя, которым окажется… Юн.
А Лешка… Что Лешка?.. Да за те деньги, которые я ему дам (и которые я, по правде сказать, еще не придумал, где взять), он сможет купить себе целых две или даже три (если поторговаться) новых Юн… А мне нужна всего одна, но нас будет связывать Аи. Большая красивая Аи… Которая может отменить и кризис, и конец света, и многие другие ката… клизьмы.
На пятый этаж к Лешке я взбежал на одном дыхании.
В голове была пустота, но и боли не было, словно она осталась на первом этаже, до востребования. И сейчас в этой звенящей пустоте должен появиться звук, который откроет дверь… и который может все испортить. Но, как говорят в Китае, “ибу ибу ди дао муди”, и я, решительно заузив глаза, нажал на звонок.
За дверью дважды успело повториться “Я убью тебя, лодочник…”, потом, видимо, упало весло, и, наконец, показалось всклокоченное заспанное существо:
— А Лешки сейчас нет… — захлопало мохеровыми ресницами существо. — Его вызвали в налоговую… Потом он зайдет на базар… А потом ему нужно…
— Вы кто? — кажется, все-таки был вопрос.
— Я… Настя…
— А как же… Юн?
— А, это меня так Лешка называет… Совсем двинулся на своем Китае… Как подключили Интернет, целыми сутками из Китая не вылазит… Говорит, надо готовиться. Даже китайский язык учить начал…
— К чему готовиться?
— А это вы сами у него спросите.
— Значит, говорите, Юн называет…
— Нет, то есть да… Я хотела сказать, не только Юн… еще “дочь дракона” называет… Но это когда ссоримся…
Я не помнил, как оказался на улице. Я не помнил ни последовательность, ни сумму действий, которые привели меня сюда — на вершину жизни (девятый или десятый этаж так и не законченной еще в прошлом веке новостройки “Спутник”, или “Вавилонской башни”, как называли ее в народе).
В этой “башне”, по замыслу, должно быть все, что надо для простого человеческого счастья — квартиры, магазины, кафе, парикмахерская, библиотека и даже что-то там для детей, которых нельзя оставить дома, когда родителям надо вырваться по делам “нижней жизни”.
В принципе, в этой башне должна быть и моя квартира. Но, по легенде, в каком-то отчете какой-то чиновник подумал, что Дубки — это остатки леса на окраине города, и решительной рукой опытного хозяйственника вычеркнул его (лес) из строки финансирования. Потом, конечно, разобрались, но было поздно. По бумагам выходило, что “Вавилон” уже построили, и вся надежда была только на полагающийся очередной ремонт, чтобы возобновить финансирование. Зато теперь с высоты “Вавилона” я мог видеть все Дубки, и даже дальше, за Дубками, где на горизонте привычно дымилась свалка большого города, названия которого я не знал. А точнее, не хотел знать, ибо мой мир сейчас сузился до предела спички, которая рождала огонек. Я вдыхал этот огонек в сигарету и выдыхал дым, чтобы связаться с небом, которое было совсем рядом.
Сигареты были еще вчерашние, китайские. А вот водка была уже наша, монгольская. “Чингисхан” — название.
Я делал глоток водки и две затяжки дыма и пытался поймать суровый взгляд Чингисхана на бутылке, который словно все порывался что-то мне сказать, но кончились сигареты. И мы с Чингисханом хотели полететь за сигаретами. Я так и сказал Чингисхану, что человек рожден для счастья, как птица для полета, и сейчас мы были немного птицами.
Но внизу был туман, а в туман даже птицы не летают. И мы почти целую вечность спускались с неба, чтобы купить этих чертовых китайских сигарет, настоянных на ногтях молодых драконов, которые никогда не узнают запаха сирени. А потому не узнают, что их еще раньше успеют закатать в железные консервы, чтобы потом по всему миру продавать под названием “Тушенка китайская”.
Ведь что такое водка, доказывал я Чингисхану в гулких пролетах переходов. Никто не знает, что такое водка, ибо сие великая тайна есть… А вот китайцы знали. Только они думали, что все это знают. А потом построили Великую Китайскую стену. Как ты думаешь, зачем?
— Когда заканчивается водка, начинается война, — сказал Чингисхан.
— Значит, и ты знал?
— Что знал?
— Что это не просто водка, а женское начало инь… Когда не хватает любви, мужчины пьют всегда инь.
— Когда не хватает любви, начинается война…
Но я его уже не слушал, потому что тоже думал о войне. Только еще не знал, как ее начать. Все-таки Лешка был теперь мой брат…
Возле торгового центра играла музыка.
Музыка — это хорошо. Чем больше музыки, тем меньше мыслей о войне. Тем меньше вообще мыслей.
Я сбежал по темным ступенькам в полуподвал и открыл тяжелую бронированную дверь. Здесь было тепло и душно. Знакомо пахло мочой и пивом (или наоборот), но на это уже никто не обращал внимания.
Из десяти компьютеров два были свободны. Я кивнул долихоцефалу Дену с серьгой в ухе и занял место у монитора. Для разминки открыл гугл и набрал в поисковом окне — Китай, Юн.
Высветилось: “Мифы или реальность. Женские китайские имена…” Значит, Юн — облако… Всего лишь облако, с которым я еще на крыше пытался выйти на связь, но его уже подхватил ветер… Были там, правда, и другие хорошие имена. Например: Хуикинг — добрая и нежная, Хуифанг — добрая и ароматная, Хуифен — мудрая и ароматная, Лули — влажный жасмин…
Мне вообще начинали нравиться китайские женские имена. По крайней мере, сразу понятно, с кем имеешь дело. Не то что у нас. Скажут тебе: Фёкла — и ломай потом голову, что от этой Фёклы ожидать. Наверное, мы просто не знаем перевода…
Но мысль уже начинала раскручиваться, и теперь ее было не остановить. Словно весь мир готов был открыться в этом маленьком окошке. И самое главное — я владел этим миром, я впускал его на светящийся экран монитора и стирал мановением руки, а точнее, своего израненного в битвах пальца, который так и норовил забраться в какую-нибудь не ту степь. Я владел большим миром, чем когда-то владели Чингисхан и Александр Македонский вместе взятые. Мне даже не понадобилось войны.
При слове “война” в голове что-то клацнуло, словно кто-то невидимый нервно передернул затвор такого же невидимого (а потому непобедимого) оружия. “Дочь дракона” — называлось это оружие…
“Лечебные проститутки, или как их называют сами китайцы, дочери дракона, появились в империи давным-давно: в Х в. нашей эры. Лечение проститутками — давнее средство восстановления утраченной потенции. Месяц любви в постели с дочерью дракона восстанавливает детородную силу, делая мужчину крепче и здоровее. Одна из таких сексуальных фей вылечила от бесплодия самого императора. Благодарный император приказал построить школу для таких девушек, и “обучать там нужному и полезному ремеслу всякую достойную женщину, дабы заботились они о здоровье и возрождении великой нации”. С тех самых пор ремесло лечебной проституции процветает на радость мужчинам и женщинам: мужчины получают от этого половое удовлетворение и здоровье, а сами проститутки — немалые деньги и уважение со стороны благодарного общества”.
Я хотел даже найти имя этого “благодарного” императора, который так позаботился о здоровье и возрождении великой нации, но Ден позвал покурить.
И пока мы курили китайские сигареты под названием “Ватра”, я попросил у Дена мобильник и послал своему брату короткое sms: “Я убью тебя, лодочник…”
Но, как говорят китайцы: “Утро вечера мудренее…”