Стихи
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 7, 2010
СЕКУНДА ЗЕМНОГО ПУТИ
* * *
Не нужно чертям сковородок
и ангелам греческих лир.
Людской бутафории сроду
не выразить тоненький мир.
Но, может быть, нам закольцуют
секунду земного пути…
Для рая — почти никакую,
для ада — любую почти.
* * *
По страстям, по страстям, по страстям
я сойду в непридуманный ад.
Что же нам, что же нам, что же нам
о различной туфте говорят?
Что мне ваши слова и слова!
Только Слово утешит меня.
И от смерти укроет сперва,
и от муки избавит, храня.
* * *
С водилой на МAN’е*, чтоб сделать навар
и выкрутить money везли мы товар:
плиту полтора на три метра б/у…
Озёра тумана скрывали траву.
Мелькали просёлки, посты ГИБДД,
мосты и посёлки, столбы и т. д.
Мне выпал нажиться нешуточный шанс
и, как говорится, потрачен аванс.
Но совесть поэта не купишь, увы,
хоть бизнесом это, хоть как назови.
Открылось, сорвалось моё воровство,
когда оставалось всего-ничего.
И, выйдя из MAN’а, я твёрдо решил
и впредь без обмана жить бедно, как жил.
Водила помялся и тронулся, а
туман расплывался, виднелась трава…
СОЛОВЕЙ
Светало понемножку.
В сумятице ветвей
как будто понарошку
забулькал соловей.
Мы венчаны, и вправе
я на такую страсть,
но закурил не прави…
нет, правильно стыдясь.
ТЕМА
Таджичка у Литинститута:
цветастый платок и дитё,
но, может быть, эта минута,
покуда я шёл до неё,
единственно ценная за день,
а всё остальное — туфта?
Прошёл… И оставлены сзади
поступок, любовь, красота.
И дело совсем не в привычке,
не в деньгах, не в качестве слёз,
а в том, что к вот этой таджичке,
да, именно к этой таджичке
пришёл милосердный Христос.
* * *
Увы, я вижу не «очаг» —
конфорку на плите
и не могу сказать «в очах» —
глаза вокруг не те.
Прости меня, высокий стиль
в классических стихах…
И я опять рифмую «пыль»
и не рифмую «прах».
* * *
Умён, красив, рождён в рубахе,
жена — подарок у него.
Шуты, поэты и монахи
считают гением его.
Семья не мучит воспитаньем,
есть что поесть и что попить…
Но человеку испытаньем
и счастье тоже может быть.
* * *
Б. Рыжему
С Владивостока по Калининград
я не люблю окраины и центры.
Там строятся или уже стоят
торгово-развлекательные центры.
Торгово-развлекательное время.
Эпохи не предвидится иной.
Смотри, как в пламя переходит племя,
под звуки рыжей музыки блатной.
Под звуки рыжего певца блатного
душа становится дырява и дрянна.
Сентиментальность, повторяю снова,
жестокости другая сторона.
ДУХОТА
Зажигалка, рекламные спички, сигареты и водка. Прям к её косметичке, где помада и тушь, и подводка, он сложил на багажник барсетку, мобилу, бумажник, два увесистых кома ключей от машины и дома.
В вечереющем парке, увы, нет скамеек, нигде, ни одной. На окраине летней Москвы духотою сменяется зной.
Он не видит её, он почти ненавидит её. То же самое, в точности, можно сказать про неё. Они даже не знают того, как друг друга зовут. Как на каторжный труд сатана призывает на блуд.
В вечереющем парке, увы, нет скамеек, нигде, ни одной. На окраине летней Москвы духотою сменяется зной.
* * *
Поэту приходит журнал,
а там неплохая подборка,
но — что это? — вместо восторга,
он, кажется, духом упал.
Когда воплощаешь мечты,
то видно в возникшем зазоре
в какой суете и позоре,
душа, побираешься ты.
БЫВШЕЙ ЖЕНЕ
Я помню чёрную дорогу…
потом… сырые дерева…
Твою неясную тревогу.
Мои неясные слова.
Прямоугольный пруд и ёлку,
похожую на ёршик, и
всегда горящие без толку
назойливые фонари…
Бывали ссоры, были драки,
но повторяю вам, что я
был переполнен только в браке
всей полнотою бытия.
Вот потому-то человеку
и нужен Бог, но лично, сам.
Куда ещё девать калеку,
разорванного пополам?
И раз не вышло с полнотою
то не поможет ли она,
пугающая глубиною,
божественная глубина?
* * *
Я помню Дворец пионера,
ещё — театральный кружок,
какую-то пьесу Мольера
и выход на сцену, как шок.
Там живы Мишель Сухоросов
и Птицына Ленка жива.
Ещё от проклятых вопросов
моя не болит голова.
Ещё не нуждаемся в вере,
поскольку невинны, чисты.
Стоим в круглосуточном сквере,
общаемся до темноты…
Ну, как же вы всё-таки спелись
любимая муза и чёрт!
Диктуете всякую ересь,
а я недостаточно твёрд:
мол, что мне Христовы объятья,
небесное царство внутри,
когда не увижу опять я
расплывшиеся фонари…
* * *
Мир помещается в Бога.
В веру мою — ничего.
Я да ближайших немного,
ближнего ни одного.
Вон еретик, вот раскольник,
этот язычник, а тот…
Шесть миллиардов невольно
сузились до шестисот.
Эту плохую привычку
мне бы оставить пора…
Он обнимает таджичку,
мусора, шлюху, вора.