Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 7, 2010
БИБЛИОГРАФИЯ
Журнал «Новое литературное обозрение» № 102 под рубрикой «Новая социальная поэзия» публикует произведения Полины Барсковой «Сделанность (Ленинградские картины)». Ничто социальное ведь не чуждо великосветскому журналу «НЛО» — при условии, что это «социальное» не выходит за пределы томительного сумрака аудиторий РГГУ. Столь велико обаяние текста сего, что даже не знаю, как подступиться. Впрочем, есть такой термин в психиатрии — бредообразование. И не важно, что запускает оный процесс — Филонов с сестрицами, или какой другой культурный контекст. Барскова:
ПРОГУЛКА
Дочка Екатерина Семеновна,
будь мне милостив для Б-га ради
Прими рука золотой печати!
Пойдем с милой гулять в летнем саде
Там при входе Там при ограде
Хронос времени Б-г
Кладет на зубок
Мягкокостненьких деток своих
И чмок и шпок и бултых.
Я твой слуга — дай мне вид.
Для тебя я все примет.
Дай мне вид сверху, дай имя —
Ветреное, неугомонное, переменное имя твое.
Не ухватить — расползается — как парик, как насекомое, как белье
Пиковой Дамы — двуликой графини,
Раздевающейся перед Германном — ах, я дурная девочка,
Я все истратила.
Я проиграла серебряную папиросницу!
Отныне
я не взгляну на тебя, мой горестный щеголь-убивец.
<…>
Здесь все столь тонко и одухотворенно, и сложно, что остальное пространство номера кажется только комментарием к шедевру. Заигрались господа: соответствующая рубрика «новое… что-нить», серьезное наполнение («Бегство от логоса: к пониманию раввинистической герменевтики» или нечто подобное), ну и, разумеется, марка «впереди планеты всей» (пост-пост-пост etc) — и, пожалуйста, пиши что хочешь, университетская молодежь, позавчера прочитавшая очередного Жака, Жан-Люка или Франсуа, будет на все смотреть как деревенские бабы на заезжего батюшку. «Отож про Филонова, да и книжица-то ученая, вона ссылки-то каки — с перву разу и ссылки-то не поймешь».
Среди рецензий, опубликованных в свежем «НЛО», позабавила одна — А. Горбуновой на книжку иркутской поэтессы Е. Боярских. «Эти стихи, не будучи верлибрами, совершенно свободны: языковой и образный строй в них отпущен на волю и свободно выговаривается-проговаривается, ненароком выдавая ту или иную волшебную тайну» — из таких благоглупостей состоит вся рецензия А. Горбуновой. Как языковой строй может проговариваться-выговариваться, представить себе трудно. Однако этот строй еще и тайну выдает — да не просто тайну, а — бог ты мой — волшебную! Представим себе обратное: эти стихи совершенно несвободны, языковой строй в них заключен в клетку современной конъюнктуры, и несвободно умалчивается, не выдавая никакой тайны. «Если все отпустить и позволить речи течь самой из внутренних шлюзов, появляется шанс на выговаривание сокровенного и несказанного, которое специально, по умыслу, сказать невозможно, а так оно может взять и сказаться само по себе» — вот она, мечта графомана: я тут начеркаю — глядишь, сокровенное само собой и объявится. И что характерно — взгляд очень «новый» и современный. Ни у, скажем, святого Иоанна Креста, ни у Мехтхильды Магдебургской мы не найдем языка «оволшебствленного и расколдованного от чар иллюзорной ясности» — однако уж куда сокровенней! А уж сколько иллюзорной ясности у Майстера Экхарта или Кузанца — и говорить не стоит. Но зачем нашим критикам устаревший хлам, когда есть у них журнал «НЛО», который, при необходимости, выдает поэтические онтологии (читай: индульгенции) с легкостью автомата по продаже презервативов. К слову, и образчик самой «визионерской и мифотворческой» поэзии Е. Боярских присутствует:
когда из шарика мозгового выйдет молния шаровая,
скажу я «хватит» или «не хватит»?
когда рука отсохнет, нога отстанет,
глаз повернет назад, а язык наружу,
сердце пойдет вспять и голова спятит —
то это «хватит» или «не хватит»?
Волшебство, что тут скажешь.
Под конец рецензент сообщает: «Поэзия Екатерины Боярских <…> не принадлежит к широко распространенным “мейнстримным” типам современного письма и на самом общем фоне выглядит, скорее, как исключение, выделяясь органичным чувством языка, культурной и мифологической составляющей». Не соглашусь, однако: на самом общем фоне поэзия любимицы нынешней иркутской литтусовки, представителей которой в свое время Анатолий Кобенков не пустил бы и на порог союзовского домика на улице Дзержинского, настолько ничем не выделяется, что даже умную рецензию написать на нее, как показывает пример А. Горбуновой, затруднительно.
То, что «иллюзорная ясность» не в моде — подтверждает модный журнал «Знамя», 2010 № 7. И подтверждение это находим у Максима Амелина, чьи «развесистые сравнения» — как постирушка в многодетной семье: за хлобыщущим бельем света белого не видно:
* * *
Как после трёх урожаев пожатых поле
должный под паром выстаивается срок
в праздности сорняковой и произволе; —
словно до новой овчее стадо впрок
стрижки волну нагуливает, обрастая; —
точно по осени плавно течёт на юг,
обезголосев, пернатая певчих стая,
дабы ворваться в оглохший от воя вьюг
за зиму с песнью свежей простор, — подобно…
Хватит сравнений развесистых! — Ни одно
выразить мысль простейшую не способно:
кто безупадочен, тот не создатель, но
лишь исполнитель, творящей лишённый силы,
и не дерзает заданность побороть,
кровью заёмной свои наполняя жилы,
собственной миру являя чужую плоть.
И ведь сам себе говорит автор: хватит, но нет — душа поет. Не отдать должное поэтическому навыку Амелина нельзя, но задохнуться в его произведениях от очередного развесистого сравнения — раз плюнуть.
Впрочем, не только в его. Такое ощущение, что у нас на всю страну один-единственный поэт, зовут Зал Журнальный. И вот этот Зал Журнальный пишет под разными именами, и склонен к повторению, не особенно утруждая себя различием. Вот в «Новой Юности», 2010 № 1, Елена Миронова:
ПОЛЕТЫ ВО СНЕ И НАЯВУ
Ты испуг и больница, в которой врачи
заблудились в осоке бессонниц подробных.
По углам димедрола расселись грачи.
Обнажили потемки подгнившие ребра.
Спотыкается взгляд, не умея совпасть
пусть хоть краем одежды с небесной обложкой,
и бросает пространство в бездонную пасть
непрочитанных бабочек хлебные крошки.
Надвигается время. Разбухшим веслом
неуклюже цепляет за жабры окрестность —
и летит серебро чешуи на стекло,
и от звезд в твоем взгляде становится тесно.
Их одну за другой подбирают грачи,
воровато уносят в раек карандашный,
где над телом твоим наклонились врачи
и колдуют… колдуют… и больше не страшно.
Чем это отличается от Амелина? Только меньшей мастеровитостью. Исписавшийся Амелин (или кто другой, не суть важно). В остальном — торжество тождественности. Но вот найдется какой-нибудь умник, и начинается: все по верхам, критик не понимает, собирает негатив, и вообще манипулятор он. Однако же: стихотворение либо есть, и оно есть вот это конкретное стихотворение, либо оно есть, но оно десятое, сотое. И тогда его нет. Нет сейчас стихотворений. За некоторыми исключениями. Есть подделки, вполне соответствующие тотальному лицемерию (поддельности) литературного сообщества и его мифам (примат языка, «новая искренность», терпимость к различиям, социальная критика, социология обыденности и пр.). Никто не будет читать Барскову или Фанайлову, если их стихам не создадут онтологию, если не выдумают рубрику, не напишут дерьмовые рецензии со словами «дискурс», «самоирония», «мифогенный» etc. Или без оных, но в таком духе, что сомнения у читателя не останется: не согласись ты с апологетом — именно этими словами он тебя и пошлет. Никто не будет читать Амелина или Миронову и им подобных, потому что они — «сотые» в своем ряду. И все, на что они способны — это производство текста, соответствующего конъюнктуре. Впрочем, читать, конечно, будут — поэты сто первые и сто вторые. Для поддержания вида.
P.S. Вот, к слову, в 4-ом «Октябре» за этот год, в статье Д. Бака приводится — стихотворение Д. ВЕДЕНЯПИНА — простая вещь, вполне непоэтическая, ради которой (и ей подобных) еще стоит, быть может, окунаться в болотце российской словесности:
Пустота как присутствие, дырка как мир наяву,
«Нет» как ясное «есть» вместо «был» или «не был»
Превращают дорогу в дорогу, траву в траву,
Небо в небо.
Заполошная мошка, влетевшая с ветром в глаз,
На дороге у поля, заросшего васильками
(«Наклонись, отведи веко и поморгай семь раз»),
Что-то знает о маме.
В перепутанном времени брешь как просвет
Между здесь и сейчас — бой с тенью
Между полем и небом, где все кроме «нет»
Не имеет значенья.
В. Т.