Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 6, 2010
Сергей ШРАМКО
КРАСНЫЙ ТОРКВЕМАДА
Набросок на фоне времени
Будто алой мглой затянуло в истории Новосибирска промежуток, что тянется от Февраля 1917 г. до конца эры, обозначенной загадочным словом Сибревком. Есть, есть причины, по которым не только сибиряки ощущают себя Иванами Безродными, а история 20-го века страны для нас, родившихся в этом столетии, гораздо более непонятна, чем времена Рима или Иудеи в дни Христа. Если сказать вкратце, то почти не уцелело документов, в воспоминаниях чересчур много путаницы, и даже специалисту сложно докопаться до ответов на элементарные вопросы: кто, что, где…
Из красного тумана истории всплывают размытые лица, называются имена крупных деятелей, с которыми связаны многие события, но почти все, что мы знаем об их судьбах, не соответствует реальности. И кто что делал в те времена, когда, для чего, при каких обстоятельствах — невероятно трудно отвечать на все эти вопросы, сколько не копайся в архивах…
Сказка про Емелю
…В течение многих десятилетий писать и говорить о нем полагалось примерно так: «К славной когорте профессиональных революционе-ров, старой гвардии большевиков принадлежал Емельян Михайлович Ярославский, самоотверженный борец за дело трудящихся, пламенный пропагандист идей марксизма-ленинизма, крупный ученый и публи-цист. С юных лет вступил он на тернистый путь борьбы против царского самодержавия, помещичье-буржуазного строя, против темноты и невежества, рабства и угне-тения. Долгие годы вел он напряженную революцион-ную работу в массах; ни частые аресты, ни тюрьмы, ни ссылка не останавливали кипучей деятельности верного сына большевистской партии. Он был в первых шеренгах и в огненные дни Великой Октябрьской социалистической революции, и в славные годы социалистического строительства, и в суровое время Отечественной войны»[1]…
Впрочем, так было не всегда. До 1922 года Ярославский не был в чести у Ленина. Впрочем, как-то раз, еще в 1905 году, на первой конференции боевых партийных организаций вождь произнес в его адрес доброе слово, и с тех пор этот факт обычно приводился как доказательство его принадлежности к старой гвардии…
Ежегодный «Календарь коммуниста», издававшийся Московским горкомом ВКП(б) с 1922 по 1934 годы, был удивительным изданием. В этой книжище, толстой, за тысячу страниц, в алом переплете, имелось все: телефоны партийных органов, решения пленумов и съездов, экономические обзоры, отчеты Коминтерна и данные о зарубежных компартиях, рекомендации врачей, перечень всех газетно-журнальных изданий СССР и многое другое. Почти в каждом из выпусков «Календаря» помещался и «Биографический Словарь Революции», включавший справки о крупных деятелях партии и государства.
Одна из первых официальных биографий Ярославского в «Календаре на 1925 год» гласила:
«Ярославский Емельян Емельянович (Именно так. — С.Ш.). Родился в 1878. Жур-налист. Член партии с 1903. Организатор социал-демократической партии в Забайкальской области. Провел 8 лет на каторге, 4 года в ссылке в Якутской области. 1917 — член Якутского областного комитета. 1918 — редактор «Деревенской Правды». В 1919 г. — уполномоченный ВЦИКа по Казанской и Саратовской губерниям, председатель Пермского губкома, редактор Пермской “Звезды” и “Красного Урала” (“Красный Урал” был переименован в “Звезду” лишь в июне 1920 г. — С.Ш.). В 1920—1922 член Омского Совета, секретарь Сиббюро ЦК, редактор «Советской Сибири». Член ВЦИКа 2-го созыва и член ЦИКа СССР 1-го созыва. В настоящее время член президиума и секретарь ЦКК»[2].
Целые куски судьбы опущены, кое в чем допущены неточности. В следующих выпусках появились дополнения. В частности, через 2 года оказалось, что после Февральской рево-люции он «работал в Москве в качестве члена Москов-ского комитета, а затем Московского областного бюро партии. Ярославский был одним из организаторов Красной гвардии, во время Октябрьского переворота — членом Московского военно-револю-ционного комитета и был назначен первым военным комиссаром Кремля, а после Октябрьской революции стал членом кол-легии военного комиссариата. В 1919 г. был переброшен на Урал, где до 1920 г. работал секретарем губкома партии. В 1920 г. работал в Сибирском краевом бюро ЦК, а затем был избран секретарем ЦК. В 1921 г. снова уехал в Сибирь и работал в Сиббюро ЦК до 1923 г. В 1923 г. на XII съезде партии был выбран в ЦКК, которая избрала его ответственным секре-тарем президиума ЦКК. На последующих съездах партии переизбирался в ЦКК и секретарем президиума ЦКК»[3].
Позже уточнили, что он «сын ссыльного политпоселенца в Забайкалье. Подростком начал работать в переплетной мастерской. В 1891—1894 гг. был чернорабочим на аптекарском складе, до 1897 г. — учеником в аптеке. В партии с 1898 г. Работал в Сибирском социал-демократическом союзе, организуя рабочие кружки, и в Забайкальской области. В 1904 г. избран членом Питерского комитета. Был членом комитетов большевистских организаций в Одессе, Туле, Москве и др. городах. В 1919—1922 гг. был членом Омского Совета, секретарем Сиббюро ЦК. В 1923 г. избран в ЦКК, бессменно работает в ЦКК до сих пор. Ныне секретарь партколлегии ЦКК и кандидат в члены ИККИ. Кроме того, Ярославский руководит антирелигиозной пропагандой и редактирует журнал “Безбожник”»[4].
А потом официальная вариация его судьбы много раз менялась, дополнялась неведомыми фактами, редактировалась, что-то, наоборот, вычеркивалось, и возникали все новые странности и тайны, связанные с именем этого человека. Например, уже в 1988 году выяснилось, что «он был председателем Пермско-го губкома партии в 1919—1922 гг.»[5].
И дело вовсе не в ошибках журналистов или небрежности историков. Нет, во всем, что происходило с предоставленным на общее обозрение описанием его судьбы, обнаруживалась некая скрытая методология, умелая подгонка фактов и традиционных формул под заранее заданный стандарт. Совершенно прав был Л.Д. Троцкий, заявив: «Я не думаю, что во всей человеческой истории можно найти что-нибудь, хотя бы в отдаленной степени похожее на ту гигантскую фабрику лжи, которая организована Кремлем под руководством Сталина. Создана целая наука: фабрикация искусствен-ных репутаций, сочинение фантастических биографий, рекламы вождей по назначению»[6]. Истинная судьба скрывалась, и почти оторванный от человека, начинал свое автономное существование политический миф.
Впрочем, разве из соратников Сталина один Емельян Ярославский имел липовую биографию? Правда, мало кто в СССР знал, что пламенный большевик Сергей Миронович Киров был кадетом, а в 1918 г. являлся одним из создателей и руководителей Партии социал-демократов интернационалистов[7]. Истинное имя Климента Ефремовича Ворошилова — Петр Иванович[8]. Сам Ворошилов в воспоминаниях называл своего отца Ивана Ефремом Андреевичем. Да и биография самого И.В. Сталина полна вымыслов и лжи.
Давайте же из искусно сшитой партийными идеологами сказки про Емелю-революционера возьмем для начала и исследуем небольшой кусочек — послереволюционный, урало-сибирский период его деятельности.
Ведь благодаря усилиям многих десятков историков, журналистов и писателей[9] пламенный большевик Ярославский остался в памяти Сибири (и в частности города Новосибирска), не как борец с самодержавием, но, прежде всего, как крупный партийный деятель, а во-вторых, как просветитель и творец сибирской культуры.
В 1918—1922 годах он кружит по всему Зауралью, аж до самого Иркутска. Но главными центрами его деятельности были Пермь, Омск и Новониколаевск. Как же он попал в Пермь?
Уральский историк объясняет это так: «Вцелях подготовки квалифицированных пропаганди-стов и агитаторов VIII съезд обязал ЦК РКП(б) открыть Высшую партийную школу, разработать программу и план занятий для местных партийных школ. Было решено послать из центра на периферию опытных лекторов-пропагандистов для оказания практической помощи пар-тийным организациям. Во исполнение решения и был направлен в Пермь Е.М. Ярославский. На пленуме Пермского губкома пар-тии он избирается председателем губкома (так называлась тогда должность первого секретаря), одновременно — за-ведующим агитационно-пропагандистским отделом и не-сколько позднее — редактором губернской газеты “Крас-ный Урал”»[10].
Якутский историк П.У. Петров, автор примечаний к книге «Ем. Ярославский о Якутии», заявляет, что «в 1920 г. Е.М. Ярославский работал в Омске в Сибирском областном бюро и Омском комитете партии»[11].
Историк из Омска Михаил Бударин упоминает о Е. Ярославском тоже скупо: «В 1920—1921 гг. работал в Сибири членом Сиббюро ЦК РКП(б), редактировал газету “Советская Сибирь”»[12].
Что до Новосибирска, то в 1940—1980 гг. разными людьми, в центральных и местных источниках сообщалось, что Емельян Ярославский в 20-е годы являлся членом и секретарем Сибирского бюро ЦК РКП(б), заведующим агитационно-пропагандистским отделом Сиббюро, создателем и руководителем Новониколаевского книжного издательства, редактором газеты «Советская Сибирь» и первым редактором журнала «Сибирские огни».
Уже через день после смерти Емельяна Ярославского, 5 декабря 1943 г. в «Советс-кой Сибири» появился некролог, в котором указывалось, что он был не просто ее редактором, но первым редактором. Вскоре газета напечатала статью под заглавием: «Емельян Ярославский в Сибири». Ее автор, писатель Савва Кожев-ников, редактор журнала «Сибирские огни» до 1953 г., сообщал: «В 1920, а затем и в 1922 году Е.М. Ярославский работал в Сибири. Он был секретарем Сиббюро ЦК РКП(б), заведую-щим отделом пропаганды и агитации Сиббюро, первым редак-тором краевой газеты “Советская Сибирь”…»
Как видим, автора не смущает, что в дни жизни Ярославского в нашем регионе еще не было ни краевой газеты, ни самого Сибирского края (он был создан 25 мая 1925 г. из Алтайской, Енисейской, Иркутской, Новониколаевской, Омской и Томской губерний, с центром в Новосибирске). На год раньше, в мае 1924 г. был избран Краевой комитет РКП(б) Сибири.
Один из персонажей романа А. Франса «Остров пингвинов» рассуждает о проблемах исторической науки: «Писать историю — дело чрезвычайно трудное. Никогда не знаешь наверное, как все происходило, и чем больше документов, тем больше затруднений для историка. Когда сохранилось только одно-единственное свидетельство о некоем факте, он устанавливается нами без особых колебаний. Нерешительность возникает лишь при наличии двух или более свидетельств о каком-либо событии, так как они всегда противоречат одно другому и не поддаются согласованию.
— Зачем же, голубчик, так утруждать себя составлением исторического труда, когда можно попросту списывать наиболее известные из имеющихся, как это принято? — возражает ему другой. — Ведь если вы выскажете новую точку зрения, какую-нибудь оригинальную мысль, если изобразите людей и обстоятельства в каком-нибудь неожиданном свете, вы приведете читателя в удивление. А читатель не любит удивляться. Пытаясь чему-нибудь научить читателя, вы лишь обидите и рассердите его. Не пробуйте его просвещать, он завопит, что вы оскорбляете его верования. Историки переписывают друг друга. Таким способом они избавляют себя от лишнего труда и от обвинений в самонадеянности. Следуйте их примеру, не будьте оригинальны. Оригинально мыслящий историк вызывает всеобщее недоверие, презрение и отвращение»[13].
Вот и стали историки СССР списывать житие Ярославского друг у друга.
Ряд статей, посвященных становлению советской прессы, опубликовал в «Сибирских огнях» ректор Новосибирской ВПШ, кандидат исторических наук И.Н. Юрасов.
Опираясь на местные архивы, Иван Николаевич писал: «Важную роль в становлении и развитии партийно-со-ветской печати Сибири сыграл двухнедельный журнал (до 36-го номера газета) “Известия Сиббюро ЦК РКП(б)”, выходивший под руководством Ярославского. В декабре 1921 г. “Известия Сиббюро ЦК РКП(б)” опубликовали тезисы Е. Ярославского “Формы и методы газетной работы”, в которых был дан анализ состояния газет Сибири и намечены меры по повышению роли печати в воспитании и просвещении трудящихся масс. В тезисах определялось место и формы работы газеты “Советская Сибирь” — органа Сиббюро ЦК и Сибревкома. Редактировал ее продолжительное время сам Ярославский. За “Советской Сибирью”, писал он, дол-жна сохраниться роль руководящей, инструктирующей и информирующей общесибирской газеты… По его предложению Сиббюро ЦК РКП(б) обязало всех областных ответственных работни-ков не реже одного раза в месяц писать в газету “Совет-ская Сибирь”. Он требовал оказания постоянной помощи печати и со стороны губернских и уездных партийных и советских руководителей»[14].
Другой сибирский исследователь, доктор наук Варлен Соскин сообщал: «Центральной партийно-советской газетой Сибири была “Советская Сибирь”. Она начала выходить 18 сентября 1919 г. на южном Урале сначала как орган Челябинского ревкома, Челябинского губернского комитета партии и Сибревкома под названием “Степная ком-муна”, а с 1 октября 1919 г. переименована в “Советскую Сибирь”. С прибытием Сибревкома в Омск здесь тиражом в 20 тыс. экземпляров стала выходить и “Советская Сибирь”. Редактором газеты был Е.М. Ярославский, выступавший на страницах газеты почти ежедневно с политическими стать-ями, международными обзорами и заметками на темы теку-щей жизни Сибири». В.Л. Соскин подчеркивал: «В становлении сибирской печати Емельяну Ярославскому принадлежит выдающаяся роль. Вместе с ним в газете участ-вовали многие руководящие работники Сибревкома, Сиббюро ЦК РКП(б) и других областных органов. Специальным реше-нием Сиббюро обязало всех ответственных работников писать в “Советскую Сибирь” не менее одного раза в неделю. Работа газеты постоянно находилась в поле зрения Сиббюро, которое не раз обсуждало на своих заседаниях состояние газеты и ее задачи.(См. Сибирская Советская Энциклопедия, т. 1, стлб. 606-609)»[15].
К сожалению, все время историкам мешали какие-то неувязки, нестыковки…
«В конце 1922 года, — к примеру, пишет И. Юрасов, — Е.М. Ярославский был отозван в Москву в распоряжение ЦК РКП(б)»[16].
На самом деле уехал из Новониколаевска Ярославский гораздо раньше. В августе-ноябре 1922 г. он по поручению Ленина во главе комиссии ЦК и Совнаркома объехал советские заграничные торгпредства для обследования их состояния. Был в Риге, Варшаве, Берлине, Риме. Потом около месяца находился в Москве, участвовал в подготовке к Пленуму о монополии внешней торговли, во всяком случае, он обещал законспектировать для Ленина выступления его участников[17].
Однако до критического анализа официальной версии деятельности Е.М. Ярославского в Сибири как-то все не доходило. Очевидно было лишь, что никак не мог быть Ярославский первым редактором газеты «Советская Сибирь», начавшей издаваться осенью 1919 года. Только весной 1920 г. в Омске он впервые зашел в ее редакцию.
Но бывший главный редактор «Сибири» и знаток сибирских архивов Н.В. Безрядин усомнился в самом факте его редакторства в газете: «С момента создания (“Советской Сибири”. — С.Ш.) ответственны-ми редакторами являлись заведующие агитационно-пропаган-дистским отделом Сиббюро ЦК, — пишет Николай Васильевич. — Единственным исключением был Е.М. Ярославский, который оставался лишь членом редколле-гии и в омский период (1920 г.), и в Новониколаевске (с августа 1921 до середины 1922 гг.)»[18].
Но не могло ли случиться так, что сидение на одном из руководящих кресел почему-то мешало занять другой пост? Ведь совмещение двух ответственных партийных должностей обычно не допускалось, хотя заведующий агитпропотделом партийного комитета действительно часто входил в состав редколлегии печатного органа комитета.
А занимал ли вообще Емельян Ярославский хоть одну из перечисленных должностей?
Для ответа на эти вопросы следует вернуться в октябрьскую Москву 1917 года, откуда начался путь Емельяна к высотам власти. Ведь Ярославского всегда изображали главным героем Московского вооруженного восстания.
Действительно, сразу после возвращения из ссылки в Москву, с июля 1917 г. он входил в состав МК РСДРП(б) и работал в Военном бюро при МК РСДРП(б). Много раз выступал перед рабочими и солдатами, вскоре прославился как оратор, пропагандист и агитатор. В августе 1917 г. делегат VI съезда партии, где доложил о работе Военного бюро при МК РСДРП(б). Писал статьи для газеты московских большевиков «Социал-демократ», с августа входил в ее редколлегию. С 4 октября 1917 г. был одним из редакторов газеты большевиков для крестьян — «Деревенской Правды». Кроме того, печатался в газете «Рабочий и солдат» и журналах «Спартак», «Московский металлист». Как сказали бы позже, он себя проявил. Поэтому с 24 октября (6 ноября) 1917 г. Ярославский — член Центрального штаба Красной гвардии при Мос-совете, входил и в состав Московского военно-революционного комитета. 25 октября (7 ноября) включен в боевой партийный центр и одновременно был назначен Московским ВРК военным комиссаром гарнизона Кремля. Так понемногу дошло и до настоящего дела.
В автобиографии Ярославский маловразумительно пишет: «В Октябрьские дни принимал участие в восстании в Москве, сначала в Кремле, потом в Московском Совете, а к концу в Хамовнических казармах 193-го полка. Принимал участие в создании Красной гвардии. А в 1918 г. вместе с Н.И. Мураловым, будучи сначала его помощником, а потом, когда Муралова отправили на Восточный фронт, военным комиссаром Московского военного округа, принимал посильное участие в деле создания Красной армии»[19].
Ранним утром 26 октября по поручению Московского ВРК во главе роты революционного 193-го полка Ярославский вошел в Кремль. Надо было взять винтовки для Красной гвардии. В Кремль стали въезжать грузовики за оружием. Часам к 10 утра три машины были уже загружены винтовками и боеприпасами. Но вывезти оружие не удалось. Кремль был окружен юнкерами, а пробиваться силой Ярославский не решился. Несмотря на то, что солдаты требовали от Ярославского немедленно арестовать полковника Рябцева, командующего Московским военным округом, и преимущество было на их стороне, Ярославский испугался, и велел уходить из Кремля, пробыв в нем лишь 4 часа. Часть солдат отказалась подчиняться приказу, и уходившие услышали, что за их спинами в стенах Кремля загремели выстрелы — это убивали их товарищей.
Об этом через 50 лет с возмущением вспоминали на встрече в редакции журнала «Вопросы истории» оставшиеся в живых участники переговоров Ярославского с Рябцевым, убежденные, что Рябцев сумел организовать сопротивление лишь из-за трусости Ярославского, и поэтому кровопролитные бои в Москве продолжались почти 10 дней[20].
Но до Ленина эта история дошла практически сразу.
Что касается Муралова, руководителя восстания, то 2 ноября член Московского ВРК Николай Иванович Мура-лов подписал приказ о победе революции в Москве, и в тот же день был назначен комиссаром Московского воен-ного округа с правами командующего войсками[21]. 14 ноября 1917 г. этот приказ официально утвержден председателем СНК РСФСР В.И. Лениным[22].
А вот Емельяна Ярославского, правда, с учетом былых заслуг, поставили на непыльную работу — помогать Н.И. Муралову в военном комиссариате сочинять приказы и воззвания. Тем не менее, 12 ноября 1917 г. он был выбран депутатом Учредительного собрания от избирательного округа № 5 Москвы по списку РСДРП (интернационалистов)[23], а с 14 ноября 1917 г. стал членом исполкома Моссовета и его президиума.
С декабря 1917 года Ярославский — рьяный противник Брестского договора с немцами и один из вождей левых коммунистов Москвы. Именно по его докладу о войне и мире Московский горком партии (на совме-стном заседании с членами Московского окружного комитета РКП(б), представителями редакции газеты «Социал-демократ» и городского штаба Красной гвардии) 11 января 1918 г. принял резолюцию, где подписание мира с Германией названо отказом от принципов социали-стической революции. Признав германские условия мира неприемлемыми, заседание высказалось за разрыв переговоров.
13 января на общегородской партконференции Ярославский изложил тезисы левых, уже высказанные им на заседании 11 января. В январе-марте 1918 г. он вел активную кампанию против Ленина и подписания Брестского договора в газете «Социал-демократ».
Видно, поэтому, а может и в связи с переездом Советского правительства и ЦК партии из Петрограда в Москву, 16 марта 1918 г. «Социал-демо-крат» был закрыт, а «Правда» стала выходить как орган ЦК и Мо-сковского комитета РКП(б). С 20 апреля до 16 мая 1918 г. статьи Ярославского печатались в журнале «Коммунист», издававшемся в Москве. (Первые три номера журнала вышли как еженедельник Московского областного бюро РКП(б), последний, четвертый, в июне, — как орган «группы левых коммунистов»).
Украинский исследователь истории большевистской печати считает, что Ярославский весной 1918 г. был послан на Урал для оказания помощи местным партийным организациям в укреплении органов Советской власти[24].
Ему же поручили набор в Красную армию и подавление крестьянских восстаний. Впрочем, в августе 1918 — сентябре 1919 гг. он активно печатался в «Правде» (104 статьи).
В официальной биографии героя сказано, что с мая 1918 г. он исполнял обязанности военкома Московского комиссариата, а с августа был комиссаром Московского военного округа.
Но в свете сказанного ясно, почему всем этим на деле занимался другой человек, Александр Алек-сандрович Бурдуков (1880—1940). Член РСДРП, большевик с 1905 г. В ноябре 1917 г. после Октябрьского переворота подпоручик Бурдуков был вызван Моссоветом с Румынского фронта и направлен во главе отряда революционных сол-дат и красногвардейцев в Калугу, где устанавливал Советскую власть в го-роде и уездах. По возвращении в Мо-скву 1 декабря 1917 г. назначен по-мощником командующего войсками Московского военного округа, с ян-варя 1918 г. — начальник штаба Московского военного округа, затем временно исполнял обязанности заместителя командующего войсками Московского военного округа. С ап-реля — управляющий делами Московского об-ластного (окружного) военкомата, с августа — комиссар штаба Московского военного округа. С октября 1918 по декабрь 1920 гг. — командующий войсками Московского военного округа, с мая 1919 г. одновременно — член ко-митета обороны Москвы.
А боевая жизнь Ярославского в эти дни в реальности выглядит так. В январе — мае 1918—1919 гг. — член кол-легии военного комиссариата, трудился на ниве поли-тобработки красноармейцев, в аппарате Московского военкомата, с декабря 1918 г. Московский окружной военный комиссар.
С 18 по 23 марта 1919 г. Е.М. Ярославский вновь в Москве, делегат 8-го съезда от Московской организации, причем на съезде входит в группу «военной оппозиции» (В.М. Смирнов, К.Е. Ворошилов, Ем. Ярославский, С.К. Минин, Г.И. Сафаров, В.Г. Сорин, И.В. Сталин) и вновь сталкивается с Лениным. На этот раз вождь не обратил внимания на революционное прошлое товарища Емельяна. Перечившие ему обычно отправлялись с глаз долой.
Поэтому с апреля 1919 г. Ярославский особо уполномоченный ЦК и ВЦИК по продовольственным заготовкам в Калужской, Казанской губерниях. В эти дни он переболел тифом. Затем вел политработу в Саратовском укрепрайоне.
В начале октября 1919 г. был на-правлен в Пермскую губернию на подавление Чердынского крестьянского восстания или так называемого «кулацко-белогвардейского Чердынского фронта». Одна из его статей привлекла внимание местных большевиков. Так он и попал в партийный комитет Перми[25]. 26 октября 1919 г. на пленуме Пермского губкома РКП(б) избран председателем и заведующим агитационно-пропагандистским отделом губкома. Он чуть не ежедневно высту-пал перед трудящимися, участвовал в антирелигиозных диспутах, вел занятия в губернской партийно-советской школе. В ноябре вошел в редколлегию губернской газеты «Красный Урал», хотя редактировал ее старый большевик А.Г. Ремейко-Тихомиров.
В марте-апреле 1920 г. Ярославский — де-легат IX съезда партии от Пермской губернской организации РКП(б). Избран на съезде кандидатом в члены ЦК РКП(б).[26]
«Работу в га-зете Ярославский считал важнейшей партийной обя-занностью и отдавал ей много сил и времени. Почти в каждом номере он помещал боевые статьи на самые акту-альные темы. Статьи Е.М. Ярославского в “Крас-ном Урале” и “Правде” за время его пребывания в Перми, с ноября 1919 по март 1920 гг., отражают заботу автора о полити-ческом воспитании трудящихся и мобилизации их на реше-ние задач, выдвигаемых партией. Лишь несколько месяцев работал он в Перми, но когда стало известно, что Ярославский посы-лается Центральным Комитетом для работы в другое ме-сто, на заседании губернской ЧК было вынесено решение просить ЦК оставить Ярославского в Перми, так как он «пользуется громадной популярностью и авторитетом как среди широких масс рабочих и кресть-ян, так и среди советских работников»[27].
В апреле 1920 г. решением ЦК направлен в состав Сибирского областного бюро РКП(б) и переведен из Перми в Омск.
В.Т. Агалаков, автор книги «Емельян Ярославский в Сибири», писал: «…В памятном 1920 году ЦК РКП(б) направил Емельяна Ярославского на партийную работу в Сибирь… Вот и снова она, прошедшая через кровавое испытание. Больно было видеть взорванные мосты, кладбища разбитых паровозов и вагонов и еще не остывшие пепелища. Омск, куда прибыл Емельян Михайлович, походил на тяжело больного, но выстоявшего и победившего человека. Мстительный враг оставил его изувеченным, обессиленным, зараженным страш-ным тифом. Со стен хищно глядела огромная плакатная вошь с надписью: “Или социализм победит, или вошь”. Бывшая бе-логвардейская “столица” стала местом суда над колчаковскими министрами, виновниками бесчисленных преступле-ний… Ярославский был утвержден членом Сиббюро, руководил большой газетой “Советская Сибирь”, часто писал в ней, за-нимался разнообразными вопросами хозяйства, политики, культуры…»[28].
В 1920—1921 гг. состоял в Омской парторганизации, работал в аппарате Сибирского областного бюро РКП(б), был членом Омского Совета. Жена, К. Кирсанова, работала секретарем Омского горкома РКП(б). Одновременно, с конца апреля 1920 г., Ярославский заведовал отделами Омского областного бюро по работе среди женщин и молодежи. Курировал Омскую совпартшколу. Будучи партприкрепленным к Сибоблбюро ЦК РКСМ, он следил за развитием комсомольского движения в Сибири, возглав-лял созданную областными Сиббюро ЦК РКП(б) и Сиббюро ЦК РКСМ комиссию по коммунистическому воспитанию рабоче-кре-стьянской молодежи, помог создать политсеть школ и кружков. Ярославский постоянно присутствовал на конферен-циях комсомола Сибири, участвовал в работе Сиббюро ЦК РКСМ, выступал на собраниях, вечерах.
С ноября 1920 г. он одновременно руководил созданным им самим Сибирским бюро производственной пропаганды. В 1920—1922 г. часто печатался в газете «Советская Сибирь».
В январе 1921 г. выезжал в Тайгу для проведения антирелигиозного диспута.
В феврале 1921 г. руководил в Омске подготовкой и проведением конференции женщин-мусульманок.
В марте 1921 г. Ярославский де-легат X съезда РКП(б) от Алтайской губернской организации. Избран членом ЦК.
16 марта 1921 г. на Пленуме ЦК РКП(б) избран в состав Оргбюро и Секретариата ЦК. В марте-июле 1921 г. — член Оргбюро ЦК и секре-тарь ЦК РКП(б). Через четыре месяца был освобожден от обоих постов.
Согласно 2-му изданию БСЭ, с осени 1921 г. — член Сибирского областного комитета РКП(б). На мой взгляд, заслуживает внимания сообщение омских историков, ссылающихся на архивы своего города, что вернувшись в Омск из Москвы в середине августа 1921 г. на должность члена Сиббюро РКП(б), в 1921—1922 г. Ярославский редактировал областную газету «Рабочий путь» (ныне областная «Омская правда»)[29].
В сентябре 1921 г. был общественным обвинителем по делу барона Унгерна в Новониколаевске. Жил в доме № 3 по улице Советской. Много ездил по Сибири. Входил в отдел национальностей Сибревкома.
«Золотым сентябрем 1921 года Емельян Михайлович подъезжал к Иркутску, жадно смотрел на знакомые с детства места, деревянные вокзальчики и полустанки. Внешне мало что изменилось. Только следы войны — разбитые паровозы, груды перепутанной проволоки, исковерканного железа. Выступая в Иркутске на V губернской парткон-ференции 24 сентября 1921 г., Ярославский подробно рассказал о положении в стране и в партии, о работе ЦК, руководимого Лениным, о событиях за рубе-жом, доходчиво изложил сущность и значение нэпа. От имени Сиббюро ЦК призывал своих земляков проявлять твердость и решитель-ность, без колебаний гнать из партии враждебные элемен-ты, шкурников, карьеристов, пьяниц. “…Не бойтесь, това-рищи, — говорил он на заключительном заседании конфе-ренции, — если после чистки останется половина, но зато останутся стойкие товарищи, которые в трудный момент останутся стойкими на своих постах, а эти товарищи привлекут в ряды нашей партии таких же стойких и уверенных бойцов и строителей коммунистического общества”»[30].
24 декабря 1921 г. в Москве, выступал на IX съезде Советов.
Но в самом конце 1921 г. с ним вновь вышла неприятная история. В.И. Ленин узнал от Г. Чичерина, наркома иностранных дел РСФСР, и Б. Шумяцкого, члена Сиббюро ЦК и председателя Иркутского губкома РКП(б), что рекомендованные на свои посты Е.М. Ярославским руководители Якутской губернии — П. Слепцов-Ойунский, С. Аржаков, А. Козлов, Г. Ефимов, Г. Лебедев, начали массовую «изоляцию» и расстрелы якутских кулаков-тойонов, под предлогом их опасности для революции.
Шумяцкий сообщил наркому иностранных дел Чичерину, те-леграммой от 23 декабря 1921 г., с ко-торой ознакомился и В.И. Ленин, об угрозе банды Бочкарева, захватившей Камчатку и Охотск, об опасности потери всего Севера, Якутска и Бодайбо. Он писал о проведении якутскими товарищами ультракоммунистической политики расслоения населения, изоляции тойонов, о фактах незакон-ных арестов, репрессий, реквизиций, избиений, расстрелов, практиковавшихся уполномоченным Якутского губчека Синеглазовым, о дискредитации идеи якутской автономии, о возможности широкого развития бандитизма. Шумяцкий просил для предотвращения опасности от-кола Якутской области и создания на севере контрреволю-ционной базы немедленно остановить политику репрессий и насилий, проводимых в Якутии, очистить край от преступных элементов типа Синеглазова, прекратить политику военного коммунизма, которая привела к борьбе с якутским и тунгус-ским населением. «Необходимо, — писал он в телеграмме, — вместо разжигания страстей ввести политику национального единства, пользуясь для этого испытанными методами автономии».
В телеграмме от 27 декабря 1921 г., отправленной Ем. Ярославскому, вождь назвал «опасность, указанную Шумяцким, чрезвычайно серьезной», и попросил его сооб-щить о реальном положении дел в Якутии. Вскоре Ярославский отрапортовал о принятых Сибирским бюро мерах «отно-сительно неправильной несогласованной, ультракоммунистической линии якутских товарищей, сопровождаемой эксцессами ненужной безрассудной жестокости», но высказал несогласие с тем, что действия его ставленников восстановили большинство населения против Советской власти[31].
После резкой отповеди из Москвы Ярославский все же пообещал Ленину направить весной в Якутск группу товари-щей для замены «отставших от партийного курса» работников. Вскоре руководство Якутии было полностью обновлено, но в глазах Ленина репутация Ярославского опять пострадала.
Что позволено секретарю…
В 1917 — начале 1918 годов для большевистских парторганизаций типичной была ситуация: вождь местных большевиков одновременно является и редактором издаваемой ими партийной газеты. Пока речь шла о наращивании политического влияния, агитация была главным делом.
Но после захвата власти в Октябре 1917 г., партийные лидеры обнаружили, что у них есть и масса других, более насущных обязанностей. Дел было столько, что ими пришлось делиться.
Поэтому, сразу после создания нового правительства, уже с октября 1917 г., когда Председатель Совнаркома Ленин стал диктовать стране новые правила игры, при всех народных комиссарах создаются группы помощников — коллегии из 3-5 лиц, имеющих совещательный статус. Обсуждение вопросов в них может быть коллегиальным, но решение принимается ответственным руководителем, и ответственность за принятое решение персональна. Объясняли это необходимостью коллективного обсуждения всех решений, хотя, конечно, проблема заключалась в том, кому их выполнять. Впрочем, было предусмотрено, что «если коллегия Наркомата расходится с Наркомом, то исполняется постановление Наркома, а Коллегия вправе обжаловать его решение в Совете Народных Комиссаров».
Поскольку нарком — председатель коллегии — был одним из равноправных членов коллегии, его голос весил ровно столько, сколько и голос рядового члена коллегии. Принятие решений, не говоря об их реализации, утопали в спорах. Проблема революционного демократизма стала опасной помехой на пути переделки страны, и, осознав эту угрозу, Ленин начал войну против коллегиальности, как дурной демократии, за единоначалие.
Он считал, что коллегиальность допустима лишь в случаях, когда есть время на споры и можно учесть разные точки зрения, чтобы принять взвешенное, всестороннее решение. Но когда время в дефиците, лучше один плохой генерал, чем три хороших. Кроме того, всегда проще давать поручения кому-то одному и с него-то и спрашивать за исполнение, чем иметь дело с тремя или пятью.
Поэтому 23—28 марта 1918 г. вождь продиктовал стенографистке очень важную для себя мысль: «Надо научиться соединять вместе бурно бьющий весенним половодьем, выходящий из всех берегов, митинговый демократизм трудящихся масс с железной дисциплиной во время труда, с беспрекословным повиновением воле одного лица, советского руководителя, во время труда»[32].
Уже после начала гражданской войны, в том же году В.И. Ленин — уже в роли председателя СТО, — сочиняет для Совета обо-роны, созданного постановлением ВЦИК от 30 ноября 1918 г. «Набросок правил об управлении советскими учреждениями», в котором разъясняет: «Коллегиальное обсуждение и решение всех вопросов управления в Советских учреждениях должно сопровождаться установлением самой точной ответственности каждого из состоящих на любой Советской должности лиц за выполнение определенных, ясно и недвусмысленно очерченных, заданий и практических работ. Исполнение этого правила, без коего невозможно проведение действительного контроля и подбор наиболее подходящих лиц на каждую должность и на каждую работу, должно стать отныне безусловно обязательным. Поэтому каждая Советская Коллегия и каждое Советское учре-ждение, без всякого изъятия, обязаны немедленно:
— во-1-х, принять постановление о точном распределении работы и ответственности между всеми членами Коллегии или должност-ными лицами;
— во-2-х, с полнейшей точностью определять ответственность тех лиц, которые исполняют отдельные поручения какого бы то ни было рода, особенно же касающиеся быстрого и правильного сбора и распределения материалов и продуктов»[33].
В список лиц, которым рассылался «набросок», входили важнейшие деятели партии и нового государства: Я.М. Свердлов, Л.Б. Каменев, Г.И. Петровский, Д.И. Курский, К.И. Ландер, Н.Н. Крестинский, Л.Б. Красин, В.А. Аванесов и И.В. Сталин. В сопроводительной записке к тексту Ленин требовал: «Прошу прочесть этот набросок, предположенный мной для Совета Обороны, показать товари-щам и обсудить к субботе 14/XII; желательно поправки к субботе письменно»[34].
Как известно, на первом же после начала войны VIII съезде РКП(б) в марте 1919 г. В.И. Ленин дал настоящий бой коллегиальной «партизанщине», т.е. «военной оппозиции» во главе с К.Е. Ворошиловым, отстаивавшей «народные» методы руководства армией. Он подчеркивал, что в годы гражданской войны, когда ре-шается судьба народа и страны, «идеалом партии пролетариата являет-ся воюющая партия»[35].
Характеризуя суть военной перестройки партии, вождь писал: «В ны-нешнюю эпоху обостренной гражданской войны коммунистическая пар-тия сможет выполнить свой долг лишь в том случае, если она будет организована наиболее централистическим образом, если в ней будет господствовать железная дисциплина, граничащая с дисциплиной воен-ной, и если ее партийный центр будет являться властным авторитетным органом с широкими полномочиями, пользующимся всеобщим дове-рием членов партии»[36].
Съезд партии превратил Политическое бюро в постоянно действующий орган, узаконил существование Оргбюро и Секретариата, одновременно расширив его функции (он был создан еще в марте 1917 г. как рабочий аппарат ЦК). На Политбюро ЦК возлагалось решение срочных политических вопросов. Оргбюро обязано было направлять всю организационную работу партии.
А в резолюцию VIII съезда по организационному вопросу вошел особый пункт «Централизм и дисциплина», в котором указывалось:«Партия находится в таком положении, когда строжайший центра-лизм и самая суровая дисциплина является абсолютной необходимостью. Все решения высшей инстанции абсолютно обязательны для низших. Каждое постановление должно быть прежде всего выполнено, и лишь после того допустима апелляция к соответствующему партийному органу. В этом смысле в партии в данную эпоху необходима прямо военная дисци-плина. Все предприятия партии, поддающиеся централизации (издатель-ство, пропаганда, и пр.), должны быть в интересах дела централизованы. Все конфликты разрешаются соответствующей высшей партийной инстанцией»[37].
Еще в 1905 г. он заявлял: «Издательства и склады, магазины и читальни, библиотеки и разные торговли книгами — все это должно стать партийным, подотчетным. За всей этой работой должен следить организованный социалистический пролетариат, всю ее контролировать, во всю эту работу, без единого исключения, вносить живую струю живого пролетарского дела…»[38]
Тут же, на 8-м съезде РКП(б), зашел разговор о партийной и советской печати. Делегат Украины Л.С. Сосновский (который был создателем и редактором «Уральского рабочего» в Екатеринбурге, «Красной газеты» в Петрограде, «Бедноты» и «Гудка» в Москве) заявил: «Нужно указать организациям, чтобы они смотрели, кому отдается партийная печать. В большинстве уездов и городов мне приходилось видеть самую неожиданную картину. В одном месте партий-ным советским органом руководит поп, который со вчерашнего дня только записался в партию. Правда, газета довольно веселая, но для партийного руководящего органа этого недостаточно. В другом месте по-садили полуживого студента, который решительно не знает, чего от него хотят. Он и корректирует, и редактирует, и стихи пишет. Правда, партий-ных работников не хватает, но они считают, что партийная печать — это дело никчемное. Вот с этим и надо бороться. Из трех-четырех работ-ников необходимо отдать одного для партийной печати целиком»[39].
И впервые в истории партии на съезде принято решение о печатной пропаганде.
Из Резолюции 8-го съезда РКП(б) «О партийной и советской печати»:
«…лучшие литературные силы партии ушли в государственную работу, пе-чать же в большинстве случаев оказалась в руках малоопытных работ-ников. Съезд считает, что местные организации должны немедленно при-нять меры для возрождения партийной и советской печати. Съезд напоми-нает, что пресса является могучим орудием пропаганды, аги-тации и организации, незаменимым средством воздействия на самые широкие массы.
В целях улучшения нашей партийной советской печати необхо-димо:
а) редакторами партийных и советских газет назначать наиболее ответственных, наиболее опытных партийных работников, которые обязаны фактически вести работу в газете;
б) партийные комитеты должны давать редакциям общие политические директивы и указания и следить за выполнением директив, не вмешиваясь, однако, в мелочи повседневной работы редакции; в) военная цензура должна быть введена в строгие рамки во-просов оперативного и военно-организационного характера…
Считая, что без хорошо поставленной печати немыслимо здоровое, крепкое партийное и советское строительство, съезд предлагает всем партийным организациям выделить для обслуживания печати наиболее стой-ких, энергичных и преданных работников»[40].
Иными словами, если ты партийный начальник, то главным редактором тебе не быть.
В связи с обострением положения на Южном фронте, в конце сентября ЦК РКП(б) рассылает циркуляр-ное письмо, чтобы заставить весь государственный аппа-рат включиться в борьбу с Деникиным. «Всякая коллегиальность должна быть сокращена до минимума. Дискуссии и обсуждения должны быть заброшены. Партия должна как можно скорее перестроиться на военный лад: превратиться в точно действующий, без задержки работающий, крепко спаянный военно-революционный аппарат»[41].
В.И. Ленин писал: «Ни один важный политический или организационный вопрос не ре-шается ни одним государственным учреждением в нашей республике без руководящих указаний Цека партии»[42].
Всероссийский 7-й съезд Советов, состоявшийся 5-9 декабря 1919 г., принял специальное постановление, где вновь разъяснялись принципы коллегиальности и единоначалия: «Заведывающий отделом имеет право единолично при-нимать решения по всем вопросам, подлежащим ведению соответствую-щего отдела, доводя о нем до сведения коллегии. В случае несогла-сия коллегии с тем или другим решением заведывающего, коллегия, не приостанавливая исполнения решения, обжалует его в исполни-тельном комитете»[43].
Применительно к печати это означало, что, несмотря на то, что все члены редакционной коллегии назначаются решением вышестоящего (и контролирующего деятельность издания) органа, но один из них обязательно начальник — ответственный редактор, а остальные — его подчиненные, обязанные исполнять приказы, хотя они вправе обжаловать его распоряжения в вышестоящих инстанциях. На всех собраниях, съездах и совещаниях, на любом митинге вождь заклинает присутствующих: «Хватит! Прекратите пустые разговоры, не до них!»
На заседании партийной фракции ВЦСПС 12 января 1920 г., полемизируя с противниками единоначалия, Ленин констатирует: «Коллегиаль-ность превращается в болтовню людей, которые сидят в собрании и разговари-вают о том, что единоначалие не есть единственный и достойный способ орга-низации. Конечно, нам нужно, чтобы рабочие учились управлять. Конечно, можно и в коллегии научиться. Если не умеют иначе, то пусть остаются в коллегии. Для того чтобы учиться, не нужно коллегии: берите помощников. Мы будем соединять принцип коллегиальности, только для того, чтобы рабочие научились управлять сами, и принцип единоначалия власти… Мы будем употреблять иногда коллегиальность, иногда единоначалие. Коллегиальность оставим для тех, кто слабее, хуже, для отсталых, для не-развитых: пускай покалякают, надоест — и не будут говорить».
На III Всероссийском съезде Советов народного хозяйства 27 января 1920 г. вождь вновь отстаивает не-обходимость немедленного перехода от коллегиальности к единоначалию, которое «больше всего обеспечивает наилучшее использование человеческих способностей и реальную, а не словесную проверку работы». Он доказывал, что «коллегиальность в лучшем случае дает громадную растрату сил и не удовлетворяет быстроте и отчет-ливости работы, требуемой обстановкой централизованной крупной про-мышленности»[44].
Все это имело прямое отношение к печати. Те же требования Ленин предъявлял и к компартиям всего мира. «Повседневная пропаганда и агитация должны носить действительно коммунистический характер. Все органы печати, находящиеся в руках партии, должны редакти-роваться надежными коммунистами, доказавшими свою преданность делу пролетарской революции»[45].
Точку в дискуссиях в марте 1921 г. поставила резолюция 10-го съезда РКП(б): «Предыдущий период развития революции характеризовался вооруженным нападением мирового империализма на Советскую республику, ожесточенной борьбой на фронтах, прежде всего на внешних, когда под угрозой стояло самое существование респу-блики, и когда последняя должна была, отбивая нападение врагов, обеспечить за собой основные жизненные источники хозяйственного характера — уголь, нефть, хлебородные территории и пр. Поэтому непосредственной, основной, ударной задачей была задача военно-бытового действия. Перед этой задачей должны были отступить все остальные, и в том числе воспитательная задача пар-тии. Вся республика превратилась в вооруженный лагерь, и партия пролетариата должна была приспособиться к этой основной задаче, чтобы быть в состоянии ее решить. Организационной формой партии поэтому неизбежно должна была быть в этот период милитаризация партийной организации. По-добно тому, как форма пролетарской диктатуры приобрела харак-тер военно-пролетарской диктатуры, так и форма партийной организации приняла — и должна была, с точки зрения революционной целесообразности, принять при таких условиях — соответствующий характер. Это выразилось, в общем и целом, в крайнем организаци-онном централизме и в свертывании коллективных органов партийной организации. Методы партийной работы точно так же вытекали из необхо-димости боевых действий и соответствовали организационным формам. Они, в общем и целом, тяготели к системе боевых приказов, которые давались руководящими партийными учреждениями и ко-торые беспрекословно выполнялись без обсуждения рядовыми чле-нами партии. Типичной работой были беспрерывные мобилизации, прежде всего на военный фронт, и перераспределение партийных сил под этим основным углом зрения. Только благодаря такой структуре партии удалось преодолеть сопротивление противника, выйти победоносно из борьбы. Эта струк-тура для военного периода была наиболее целесообразной»[46].
Наконец,одиннадцатый съезд РКП(б), состоявшийся 27 марта — 2 апреля 1922 г. вновь принял «Резолюцию о печати и пропаганде», где ясно указывалось — никакого совмещения обязанностей: главная работа редактора и журналиста — газета!
«Центральные и местные комитеты партии по вопросу о пе-чати должны уделять впредь неизмеримо больше внимания, чем это было до сих пор.
Партийно-политическое руководство всей печатью должно быть усилено. Каждый партийный комитет должен выделить специальный кадр работников печати. Во главе партийных изданий обязательно должны стоять руководящие элементы данного партийного комитета. Газетную работу для журналиста-коммуниста съезд рассматривает, как основную партийную работу…
Констатируя, что до настоящего времени во многих Губкомах и Обкомах не создан аппарат для руководства печатью, Съезд пред-лагает Губкомам и Обкомам незамедлительно организовать подотделы печати на основе положения, принятого на совещании секретарей Об-комов и Губкомов (декабрь 1921 г.)».[47]
Поставим точку над «i». С октября 1919 г., в печатном издании (газете, журнале), информационном агентстве или издательстве мог быть лишь один истинный руководитель — ответственный или главный — редактор или директор. Все остальные члены редколлегии, хоть и величали их редакторами газеты в воспоминаниях и постановлениях, имели лишь совещательный статус. С тех пор в состав редколлегии входили ответственный редактор, его заместитель и куратор от партийного комитета, который мог обжаловать по начальству действия редактора, но не мешать им.
Поэтому Емельян Ярославский, занимавший в 1919—1922 гг. многие руководящие партийные посты, не мог возглавлять ни одно из упоминавшихся изданий, хотя никто, разумеется, не мог отказать ему в публикации воспоминаний, очерка или статьи.
Размышления на архивном пепелище
Воспаленной губой
припади и попей из реки по имени «Факт».
Владимир Маяковский,
«Хорошо! Октябрьская поэма»
Для истори-ка важнее всего — документ. Ведь в основе большинства ученых недоразумений — отсутствие нужного документа в архиве. Как писали французские историки Ланглуа Ш.-В. и Сеньобос Ш. во «Введении в изучение истории»: «Историю изучают при помощи текстов». Но, обращаясь к российской истории первой половины прошлого столетия, неожиданно понимаешь, что документальных источников тех лет почти не осталось. Куда же делись они, все эти письма, протоколы, дневники?
А кто же все-таки руководил изданиями первых советских лет? Сегодня в редакциях очень многих журналов и газет страны вам не смогут точно сказать, кто именно проводил первые летучки, вспомнить фамилии тех, кто ставил подпись под словами «В набор» или сидел за прокуренными редакционными столами, мусоля чернильный карандаш… Не уцелело папок с приказами о приеме на работу и увольнении, не осталось черновиков, навсегда пропали подшивки самих изданий. А на ваш запрос из архива, скорее всего, придет сообщение, что, мол, извините, но…
Так уж случилось в ХХ веке, что при любой смене власти над площадями и помойками городов в нашем отечестве вился сизый дым: там обрекались огню архивы, документы ведомств и учреждений.
Впервые заклубился этот дым в начале 1917-го, в обеих столицах империи, где народ крушил полицейские участки и жандармские управления. В первые дни Февральской революции стихийное возмущение масс царской властью вылилось в разгром государственных учреждений и особенно охранных отделений. В Петрограде, на Фонтанке и на Пантелеймоновской улице, в огромных кострах горели архивные дела департамента полиции. Впрочем, погибло да-леко не все. Что важно, «почти не пострадала комната, в которой поме-щался особый отдел департамента полиции»[48].
1 марта 1917 года разгромили и здание Московской охранки в Боль-шом Гнездниковском переулке. Нахлынувшая толпа ломала шкафы, швыряла на двор пачки дел, альбомы, каталоги, рас-хватывала «на память» фотографии. Пламя костра охва-тило груды документов. Были, конечно, тут люди, ненавидевшие полицию, сами испытавшие на себе ее тяжкую руку, были и просто любители острых ощущений. Но тут, несомненно, присутствовали и те, кто хотел воспользо-ваться случаем, чтоб скрыть личное участие в полицейском терроре и провока-циях охранки, — жандармы, полицейские, осведомители, доносчики и провокаторы. Видно, поэтому из архивов охранки исчезли, главным образом, личные дела секретных сотрудников, «агентурные записки» и иные документы «компрометирующего» характера[49].
Потом жгли архивы в Октябре. Поплыл он, этот дым, из столиц по губернским городам Российской республики, свергнувшей Временное правительство: прятать архивы было некогда, вот и пылали бумаги министерств, военных и полицейских ведомств.
Вскоре и новая власть ввела режим секретности: что там будет через полгода? Любимым словцом Ленина в те дни было: «Архисекретно».
В Сибири было точно так же, как и по всей России. Об этом сообщали Истпарту К.И. Годлевский, М.Г. Сафьянов и Е.Н. Катаев — в 1917—1918 гг. члены Минусинского Совдепа: «Наиболее серьезные политические и военные дела ре-шались у нас в закрытых заседаниях Совдепа, исполкома, военно-революционного комитета и военно-революционного штаба. Прото-колы заседаний не печатались, писались от руки, а потом их пришлось сжечь. Что касается секретных материалов президиума Центросибири, Сибвоенкомата, военного командования на фронтах, то многое уничто-жалось сразу после прочтения лицами, которым документ адресовался. Выписки не делались или тоже уничтожались одно-временно с подлинниками. Напряженная обстановка не позволяла хранить ряд документов».
Ну, а с началом гражданской войны стало вовсе не до архивов. Как говорил В.И. Ленин в докладе на IX съезде партии: «Для истории Советской власти время еще не настало. Да и если бы настало, то мы… историками быть не собираемся, а интересует нас настоящее и буду-щее»[50].
Поначалу наступали белые, и большевики, покидая города и уездные центры, жгли списки партийцев, папки ЧК, дела ревкомов. Угроза кровавых расправ над деятелями и красногвардейцами Советской власти заставляла их вести ликви-дацию документальных «улик».
В 1918 г. были сожжены почти все материалы Центросибири, ее высшего военного органа — Сибвоенкомата, большинства Сове-тов и партийных организаций. Так, после отступ-ления из Верхнеудинска Центросибирь распорядилась об обязательном уничто-жении документов Советов и советских войск, в случае невозможно-сти вывезти их с занимаемой врагом территории. Понимая ценность документов (и для истории, и для практического использования в борьбе за Со-ветскую власть), партийные и советские деятели иногда пыта-лись самое важное припрятать в укромных местах. Так сделали председатель Центросибири Н.Н. Яковлев и председатель Чрезвычайной комиссии ВЦИК по разгрузке Владивостокского порта З.Ф. Кулинич. Уходя в тайгу после падения Советской власти, они сочли нужным, нарушая всю конспирацию, сохранить несколько документов. Расправившиеся с группой Н.Н. Яковлева члены отряда поручика Захаренко в числе «трофеев» передали начальству чековую и расчетную книжки Владивостокского госбанка, удостоверение З.Ф. Кулинича как члена ВЦИК и его пропуск в Смольный, подписанный В.И. Лениным.
Но обычно, в условиях гибельной борьбы терпящая поражение сторона (Советы летом 1918 г., колчаковцы — с лета 1919 г.) созна-тельно истребляла свои архивы, в первую очередь — документы политического и военного характера. Перед эвакуацией Иркутска все бумаги губкома РКП(б) тайно вывезли на остров Ольхон на Бай-кале. То ли их упрятали без следов, то ли уничтожили — неизвестно. Старый большевик А.А. Ширямов рассказывал о последнем этапе отступления Арбагарского отряда Красной гвардии: «Уничтожили все списки и документы, по которым враг мог узнать состав отряда и рабочих организаций».
Руководитель бийских большевиков И.А. Турусов в отчете Истпарту писал: «Дела за 1918 год техни-ческим секретарем фракции тов. Михельсон были во время Колчака уничтожены, ибо сохранить их не было никакой возможности». К.М. Ожиганов, в мае 1918 г. — делегат Бийской парторганизации на I Западно-Сибирской конференции РКП(б), после гражданской войны сообщал: «У меня записывались в блокнот выступления товарищей и доклады, но в колчаковскую реакцию во время ареста записки пришлось уничтожить». У вождя алтайских большевиков И.В. Присягина вышло наоборот: сам он погиб, а блокнот с записями на конференции удалось спасти.
Через годы, выясняя, где и как погибли архивы, доказали, что документы Павлодарского Совдепа уничтожены в ночь на 1 июня 1918 г., а архив Дальсовнаркома утоплен 2 сентября 1918 г. в Амуре у ст. Екатерино-Никольской. «Документов советских и партийных организаций Тобольской губернии за 1918 и 1919 годы в центральных и местных архивах не сохранилось»[51].
После ряда провалов подполья в конце 1918 г. Сибирский областной комитет РКП(б) санкционировал уничтоже-ние спрятанных архивов при малейшем подозрении на возможного провокатора, при замеченной слежке и любом случае опасения колчаковской контрразведки.
Десятки героев рисковали жизнью, спасая товари-щей по борьбе. По Енисею везли «на законный суд» в Красноярск арестованных в Минусинском уезде по обвинению в большевизме и службе в Красной гвардии, но кто-то, оставшись безызвестным, уничтожил в пути документы обвинения — папку с бу-магами «Дело членов Минусинского Совдепа». С борта парохода «Барон Гинцбург» кто-то выбросил в Лену портфель с докумен-тами об участниках борьбы за Советскую власть, конвоируемых отрядом войскового старшины Красильникова в Иркутскую тюрьму.
Потом отступать пришлось колчаковцам (а также деникинцам и врангелевцам), и в свою очередь, запылали архивы их контрразведок, штабов и правительств. Кроме того, перед бегством колчаковцы уничтожили большую часть жандармских и тю-ремных архивов не только в Томске, но и в ряде других городов Сибири, в част-ности — в Омске и Барнауле. Одновременно летом 1919 г. снова гибли документы сибирских Советов. Белогвардейцы, где только могли, уничтожали захваченные год назад архивы не-навистной «большевистско-комиссарской» власти, поджигая, за-топляя в подвалах и т. п.
Случалось, что какие-то архивы уничтожали и красные, и белые. Так, часть материалов Тыретского Совета успели сжечь его члены летом 1918 г., а осталь-ные при отступлении сожгли колчаковцы. Повсюду историки, пришедшие с Красной армией в Сибирь для поиска архивов, видят одно и то же. Вот за-писи участников поиска архивных документов в Калачинском и Татар-ском уездах: «Все они, по собранным справкам, погибли без остатка во время отступления белых», «были вывезены белыми при эвакуа-ции и, несомненно, погибли в дороге», «архив уфинотдела, бывшего уездного казначейства, разгромлен и сожжен толпой белых до при-хода красных».
Будущий историк В.И. Шунков уже в 1921 г. в дни студенческой практики установил, что все документы Мариинского уезда за 1917—1919 гг. уничтожены отступавшими колчаковцами. То же самое произошло почти во всех районах Сибири. Часть документов была утеряна в первые месяцы после изгнания Колчака, когда в Сибири еще не было налажено контроля за архивами[52].
Уже в сентябре 1920 г. М.А. Ольминский, выступая по поручению Истпарта на IX Всероссийской партконференции РКП(б), сетовал: «Что касается источников для изучения истории партии, то они в высшей степени в плачевном состоянии». В свою очередь, М.Н. Покровский напоминал делегатам: «Во многих местностях, прежде занятых белыми, может и не быть наших документов. Во время нелегального существования нашей партии было нелепо создавать там архивы. Они носились в карманах секретарей и де-сятки раз уничтожались. В таком же положении находились то-варищи во всей зафронтовой полосе, то есть почти в половине России, пока шла междоусобная война… Так что собирайте всякие материалы, чтобы комиссия, которая создана, имела возможность на что опи-раться в своей борьбе с буржуазной клеветой. Имейте в виду, что эту борьбу нам надо выдержать, и если мы дадим возможность этим документам пропасть, не организуя этого дела, то нашим де-тям придется учиться истории революции по белогвардейским книжкам»[53].
Именно из этих соображений и организовали Истпарт (Комиссию для собирания и изучения материалов по истории Октябрь-ской революции и истории Российской Коммунистической партии). Первоначально он был создан в августе 1920 г. при Государственном издательстве. 21 сентября 1920 г. СНК принял за подписью В.И. Ленина постановление об учреждении Истпарта при Наркомпросе. В нем говорилось: «Все советские и общественные учреждения, а также частные лица, располагающие такими материала-ми, обязуются доставить их в распоряжение названной комиссии, кото-рая в случае надобности может требовать таковые от учреждений и частных лиц, обращаясь к содействию соответственных властей». Этим актом подчеркивалось особое, по сравнению с другими материалами, положение документов по истории партии и связанных с ними документов по истории Октябрьской рево-люции. Создавалось учреждение для сбора, обработки, издания историко-партийных материалов с самыми широкими полномочиями, имеющее право пользоваться для выполнения своих задач «содействием соответ-ственных властей».
А 1 декабря 1921 г. Истпарт перешёл в ЦК РКП(б) на правах отдела. Вскоре было подготовлено особое постановление ЦК РКП(б). Вот его текст:
«а) Поручить Секретариату ЦК озаботиться изъятием всех материа-лов, имеющих какое-либо отношение к архиву ЦК и к истории РКП и находящихся у разных лиц и учреждений.
б) Обязать всех членов партии и руководителей учреждений, у которых находятся те или иные документы, имеющие отношение к архиву ЦК и к истории партии, сдать их в архив ЦК, в оригиналах или копиях, — по соглашению с Секретариатом ЦК».
Это было первое постановление, оперирующее понятием «все мате-риалы, имеющие какое-либо отношение к истории партии», и отрицаю-щее право любых лиц и учреждений, кроме архива ЦК РКП(б), хра-нить постоянно такие материалы.
По всей стране возникли отделения Истпарта, собиравшие документы по истории революции и гражданской войны[54]. Сбору и отправке в центр подлежали все бумаги, в которых содержались сведения о деятелях партии, как всесоюзного ранга, так и местных. В Ленинских сборниках печатались имена сотен людей, сдавших бумаги и вещи, связанные с жизнедеятельностью вождя[55].
В Си-бири эту работу возглавлял В.Д. Вегман, назначенный Сиббюро ЦК РКП(б) и Сибревкомом заведующим Сибархивом и Сибистпартом. В декабре 1920 г. в Москве, куда он ездил как делегат 8-го Всероссийского съезда Советов, Вегман вместе с В.В. Адоратским, В.В. Максако-вым и другими руководителями Главархива РСФСР обсуждали план «спасения от гибели и хищения рассеянных по Сибири поли-тических и военных архивов» периода 1917—1920 гг. с пересылкой всех белогвардейских материалов в центр. В письме из столицы он сообщал своему заместителю: «В Главархиве побуду еще не раз и подробно перего-ворю обо всем. Несколько встреч имел с Покровским и Луначарским, но все мимоходом — на съезде, после съезда переговорю с ними подробнее. В субботу буду у Ленина, который просил меня зайти».
В начале 1921 г. В.Д. Вегман потре-бовал от губернских архивов собирать и отправлять Сибархиву экземпляры всех сохранившихся «газет, журналов, брошюр, листовок и воззваний — легальных и нелегальных; социалистических, либеральных, колчаковских, которые за период с 1917 г. до сего времени издавались в губернии». В обзорной статье об архивах и архивном строительстве для Сибирской советской энциклопедии он констатировал, что в Москву им отправлены все материалы сибирских контрреволюционных правительств и частей Красной армии, действовавших в период гражданской войны в Сибири и на Дальнем Востоке, и что у Сибархива остались «уцелевшие доку-менты периода первой Советской власти в Сибири», в частности «дела и протоколы Минусинского, Красноярского, Енисейского, Тарского и других Советов рабочих и солдатских депутатов; архивы (разрозненные) коалиционных комитетов и комиссариатов 1917, архив Сибирской трудовой армии, архив Сибирского союза горно-рабочих с 1917 по 1922».
В предисловии к одному из сборников Томского Истпарта читаем: «…до сих пор работа истпарта в Сибири вообще, в Томской губернии в частности, протекает в крайне неблагоприятных условиях: нет соот-ветствующего кадра работников, могущего серьезно и надолго отдать-ся этой трудной работе, нет самого важного для того, чтобы написать полную историю развития Томской организации РКП, — архивных материалов, по большей части хранившихся в Томском бывшем губернском жандармском управлении. Архив Томского жандармского управления исчез бесследно. Таким образом, историю развития Томской организации и революционного движения по нашей губернии приходится восстанавливать по отрывочным, неполным, по большей части субъективным материалам — воспоминаниям…»[56].
Позже Вегман писал, что отгрузил в центр несколько вагонов документов. Недаром через много лет, при подготовке многотомной «Истории Сибири» редактор ее IV тома, д.и.н. И.М. Разгон, перечисляя проблемы, заметил: «Слабо изучена история Советской власти в Сибири и на Дальнем Востоке с момента установления и до временного ее падения летом 1918 года»[57].
О том же пишет и историк культуры Сибири В.Л. Соскин: «Важнейшими и основными источниками служат повремен-ная печать и архивные материалы. Первый период: конец 1917 — первая половина 1918 гг. обеспечен ими весьма не-полно. Многие материалы, особенно архивные, погибли в пе-риод временной победы контрреволюции… В результате общую картину событий приходилось создавать из отдельных фактов, оце-нок, высказываний, крупицами рассеянных в различных пе-чатных изданиях и архивных фондах…»[58].
После окончания войны воп-росы «Об архивах ЦК» стали чаще появляться в повестках засе-даний Политбюро, Оргбюро, Секретариата Центрального Комитета. По распоряжениям заведующего Секретным отделом Секретариата ЦК И.П. Товстухи особые экспедиции направлялись в места ссылки, специальные уполномоченные производили обследование провинциальных и столичных архивов, в том числе фонды дореволюционных полицейских учреждений и тюрем, тщательно выискивая и изымая материалы, которые могли компрометировать настоящих и будущих противников И.В. Сталина. Все эти документы передавались в секретный архив генсека, и только он один определял их судьбу. В общем, в провинциальных архивах уцелело лишь то, что чудом ускользнуло от глаз бесчисленных уполномоченных и комиссий.
…Устав отбиваться от противников, Л.Д. Троцкий на январском Пленуме ЦК и ЦКК РКП(б) 1925 г. заявил, что многие из инкриминируемых ему докумен-тов принадлежат уже «целиком Истпарту», т. е. истории. Сталин многозначительно отве-тил ему: «Истпарт есть не только хранилище, но и истолкователь партий-ных документов… Там есть документы, которые в свое время имели силу и потеряли потом ее. Там есть документы, которые имели и про-должают иметь руководящее значение для партии. Там есть и такие документы, которые имели исключительно отрицательный характер, отрицательное значение, и с которыми партия не может мириться»[59]. Поэтому Карл Радек горько шутил о невозможности ведения со Сталиным научных дискуссий: «Ты ему сноску, а он тебе ссылку».
Предложенная Сталиным систематизация имела право на сущест-вование. Но возникает вопрос: что имел в виду генсек, когда говорил об «отрицательных документах», с которыми пар-тия не может мириться? Видимо, эта формула освящала для руководства партии право, если и не уничтожать все мате-риалы, наносящие, на его взгляд, вред партийному делу или лич-ному благополучию, то уж, во всяком случае, надежно скрывать документы за семью печатями.
В феврале 1929 г. Л.Д. Троцкий вывез многие документы из СССР. Они чуть не погибли в марте 1931 г., когда во время странного пожара сгорела его библиотека. В 1936 г. копии более чем 800 документов за 1917—1922 гг. из этого архива были получены Международным институтом социальной истории в Амстердаме, кото-рый опубликовал их в двухтомнике «Бумаги Троцкого».
Но большинство архивов врагов народа уничтожалось сразу после ареста. Арестовывали троцкистов, зиновьевцев, бухаринцев, просматривали их переписку, дневники, мандаты, удостоверения. После завершения следствия все документы, не включенные в следственное дело, не возвращались родствен-никам, а подвергались уничтожению на основании статьи 69 УПК РСФСР[60]. Все, не имевшее значения для дела, шло в костер, и густел дым над областными центрами Советской России и СССР. Го-рели романы, рукописи книг, альбомы фото-графий, письма и уже изданные книги с пометками на полях… Важ-нейшая часть как центральных, так и местных архивов и документов многих людей (особенно репрессированных) была ликвидирована. Арест любого политика, писателя или уче-ного сопровождался конфискацией личных архивов.
Не попали в Цент-ральный партийный архив фонды М.П. Томского, А.И. Рыкова, Г.Л. Пятакова, Ф.Ф. Раскольникова, многих других старых большевиков[61]. Бесследно исчез архив Н.И. Бухарина. По свиде-тельству жены, все его бумаги, «до клочка», включая папку с письма-ми В.И. Ленина, сотрудники НКВД забрали при обыске. Понадобил-ся грузовик, чтоб увезти все. В 1963 г. из КГБ был послан в ЦПА ИМЛ лишь один бухаринский документ — машинописный текст докла-да в Комакадемии «Ленин как марксист». В секретном фонде заместителя председателя Совнаркома СССР и председате-ля Госплана СССР Н.А. Вознесенского сохранились многочислен-ные реестры секретных дел, но сами документы отсутствуют[62].
Перед своим арестом решил избавиться от компромата и главный солист террора 1935—1938 гг., «железный нарком» НКВД. Свидетельствует И.Я. Дагин: «…Ежов вызвал меня к себе в кабинет. В кабинете на его столе была картотека и большое количество папок, на каж-дой из которых значилась определенная фамилия. Я стоял молча несколько минут, во время которых Ежов бегло чи-тал какие-то документы, которые он тут же рвал и бросал в корзинку… После разговора с Ежовым я понял, что все материа-лы, которые находились у него в кабинете, представляют компрометирующие данные на сотрудников, которые он тут же уничтожал. Я пришел в ужас после того, что увидел у Ежова, глазам не верил. Мне стало ясно, что идет расчи-стка материалов, припрятанных в свое время в секретари-ате, — расчистка и уничтожение. Рвал бумаги Ежов и тог-да, когда я второй, третий и следующие дни заходил к нему в кабинет»[63].
«5 июля 1941 г. ЦК ВКП(б) и СНК приняли решение об эвакуации ценнейших архив-ных документов на восток. Согласно постановлению, основные фонды Центрального партархива ЦК ВКП(б) должны были быть отправлены в Уфу. В их число вошли: фонды ЦК ВКП(б), Средазбюро ЦК ВКП(б), Истпарта, Общества старых большевиков, партийных фракций, политуправлений, газет “Пролета-рий”, “Вперед”, “Социал-демократ”, Г.В. Плеханова, С.М. Кирова, Г.К. Орджоникидзе, Я.М. Свердлова, Д.Б. Рязанова, Л.Д. Троцкого, Л.Б. Каменева, Г.Е. Зиновьева, Бунда и др. Хотя документы переправлялись в Уфу пятью рейсами “с неодно-кратной перегруппировкой и переноской большого количества вязок, ящиков и шкафов”, в дороге потерь материалов не было… Была в отчете о перевозке, правда, оговорка, что еще до отправки фонды Истпарта, Общества старых большевиков, ИМЭЛ, П.Л. Лаврова, Д.Б. Рязанова были просмотрены, и материалы, не подлежащие хранению, ликвидированы. Актов о подготовке документов к уничтожению в спешке не со-ставлялось… При размещении материалов в Уфе была проведена первая в исто-рии ЦПА широкомасштабная экспертиза их ценности. Для ее проведения сформиро-вали специальную бригаду под руководством В.А. Радус-Зеньковича, которая начала свою деятельность с повторного просмотра фондов Общества старых большевиков, Истпарта, а также архива Г.Е. Зиновь-ева и Л.Б. Каменева. Акты на этот раз составлялись, но без подробного перечисления обреченных на сжигание материалов. О размахе работы свидетельствуют такие цифры: из 115 вязок документов Общества ста-рых большевиков оставлено на хранение только 73, рекомендовано к уничтожению 526 папок с материалами Истпарта… Экспертиза продолжалась и в 1942 г. Были проверены материалы Средазбюро ЦК ВКП(б), Бунда, “Поалей Цион”, польские фонды, 86 личных собраний. Как говорилось в отчете, изо всех просмотренных лич-ных фондов оставлено на самостоятельное хранение только 2, полностью ликвидировано 7, присоединено к иным фондам 50, передано в другие архивы 27 фондов… Какова общая цифра унич-тоженных материалов? Невозможно подвести даже приблизительные итоги той экспертизы ценности, так как большинство подвергшихся ревизии фон-дов были к тому времени не обработаны и следов многих ликвидирован-ных документов не осталось»[64]…
В 1953 году чистил архивы Берия… В 1954 г. по указанию Н.С. Хрущева были уничтожены почти весь личный архив Л.П. Берии, а также… личные архивы других партийных и государствен-ных деятелей, объявленных «врагами народа»[65].
Выступая с докладом о проблемах историографии советского общества в свете решений XXII съезда КПСС на общем со-брании Отделения исторических наук АН СССР, проходившем 7—18 ноября 1961 г., член-корреспондент АН СССР М.П. Ким заметил, что «в период культа личности разработка истории советского общества затруднялась еще и тем, что многие документы и материалы по данному вопросу были недоступны исследователям». — И осторожно, для понятливых, добавил: «Хотя сейчас положение в этом отношении резко изме-нилось, историкам придется преодолеть еще одну трудность, также яв-ляющуюся следствием культа личности. Дело в том, что некоторые ма-териалы и документы, отложившиеся в архивах страны в 30-х — начале 50-х годов, потребуют пристального рассмотрения, ибо они носят на себе следы влияния культа личности»[66]…
Уже в начале 60-х годов историк Г.А. Белов сетовал, что «на состоянии ар-хивного дела тяжело отразилась обстанов-ка культа личности Сталина. В 30—40-е го-ды, — писал он, — из научного оборота были исключены целые комплексы архивных фондов, в том числе документы о ряде видных деятелей революционного движения, крупных воена-чальниках и другие»[67]. Причем это касалось не только оппозиционеров. Почти ни один из архивных фондов крупного советского или партийного органа (а также фонды личного происхождения) не избежал «чистки». После убийства С.М. Кирова его «бумаги разбирала специальная комиссия в составе А.А. Жданова, М.С. Чудова, М.Д. Орахелашвили». Так же поступили с документами В.В. Куйбышева, Ф.Э. Дзержинского, Г.К. Орджони-кидзе. Архив ликвидированного в 1935 г. Общества старых большеви-ков принимали Н.И. Ежов, М.Ф. Шкирятов, Г.М. Маленков.
Впрочем, иногда что-то выяснить можно, изучая бумаги, кем-то вывезенные за рубеж. Большая часть архива, увезенного Троцким, с 1940 г. хранится в Гарвардском университете США. По завещанию Л.Д. Троцкого доступ ко многим документам был закрыт исследователям до 1980 г. Затем издательство «Chalidze Publications» стало издавать на русском языке материалы из этого собрания. Уже вышли «Дневники и письма», мемуарная работа «Портреты». Из советских историков в библиотеке Гарвардского университета работали В.И. Старцев, И.М Краснов. Им удалось приобрести для Централь-ного партийного архива ИМЛ микрокопии ряда документов — письма В.И. Ленина Л.Д. Троцкому, протоколы межпартийной комиссии, созданной в связи с выездом революционных эмигрантов из Швейцарии в Россию, письма Л.Д. Троцкого М. Истмену за 1929—1932 гг. и др. Краткую характеристику состава зарубежного архива Л.Д. Троц-кого дал Н.В. Романовский в статье «Где архив Троцкого?»[68].
Кому-то из специалистов порой посчастливится обнаружить ценный исторический документ, случайно засунутый в кучу финансовых отчетов, или сохранившийся в груде пыльных писем на старом чердаке. Например, омский историк В.С. Познанский пишет, что он, благодаря своим поискам в архивах, «располагает списками лиц, которых разыскивали в ноябре 1918 г. следственные комиссии белогвардей-цев как видных деятелей Советской власти. В красноярском списке около ста фамилий, перечисленных в алфавитном порядке (от В.Ф. Артамонова до Ф. Ярлыкова). Несколько имен общеизвест-ных: Ф.К. Врублевский, А.И. Окулов, Г.И. Теодорович, М.И. Фрумкин, Б.З. Шумяцкий. Несколько больше имен известно по краеведческой литературе (С.М. Бальбатов, Д.П. Долбешкин, В.И. Дмитриевский, М.П. Замощин, Н.М. Копылов, В.Я. Лейман, М.И. Соловьев и др.). Основные материалы Красноярского Совета благодаря замечательной (первой и, к сожалению, пока единственной в Сибири) пофондовой публикации — (Красноярский Совет. Март 1917 — июль 1918 г. Протоколы и постановления съездов Советов, пленумов, исполкомов. Сборник документов. Крас-ноярск, 1960) — доступны каждому. Имеется возможность, даже не перелистывая протоколы, сравнить состав лю-дей, значащихся в советских и белогвардейских документах, по именному указателю в сборнике. Совпадение потрясающее: бело-гвардейцы называют те же лица, которые проходят по документам Совета, однако указывают их имена и отчества (одни имена или ини-циалы) полнее, чем составители сборника. Лица, упоминаемые только в списке следственной комиссии, известны красноярским архивистам, музейным работникам, историкам: это командиры красногвардей-ских отрядов, советские активисты среди железнодорожников, деятели профсоюзов. Напрашивается вывод, что враг оказался от-лично информирован о руководящих работниках павшей Советской власти. Члены следственной комиссии, в их числе полковник Ауэ, многих разыскиваемых знали лично; могли привлекать к допро-сам родственников скрывавшихся советских деятелей. Но составлен список не таким путем. В его основе — скрупулезная работа ищеек-чиновников по документальным материалам советской стороны, захваченным после переворота. Понятно, такой документ представ-ляет большую ценность, чем если бы список составлялся путем опроса (сознательное сокрытие и искажение в показаниях арестованных противников контрреволюции и родственников разыскиваемых, воз-можные неточности в показаниях доносчиков и т. д.)»[69].
Но чаще нынешние историки откровенно признаются, что даже уцелевший документ не гарантирует научных открытий: «Особо следует сказать о трудностях, связанных с использованием документальных источников. Во-первых, не являются правдивыми материалы следственных и партийных дел, посколь-ку они были сфальсифицированы в ре-зультате преступных нарушений социалистической законности и норм внутри-партийной демократии. В книге достаточ-но детально показан механизм всех этих противозаконных действий в ходе фабри-кации “ленинградского дела”. Во-вторых, как выяснили авторы кни-ги, многие материалы оказались впослед-ствии “подчищены” руками организато-ров и исполнителей преступных репрес-сий. Так, Г.М. Маленков — одна из ключевых фигур в истории “ленинград-ского дела” — в 1957 г. “изъял из сейфа, а потом уничтожил как “личные” документы, десятки материалов из папки, на которой было написано: “Ленинградское дело”… Не оказалось записи вы-ступления Маленкова и в стенограмме “рокового” объединенного пленума Ленинградских обкома и горкома ВКП(б) 22 февраля 1949 г.»[70].
Впрочем, если даже случайно каким-то важным бумагам удалось избежать чисток, то и это еще не гарантировало историкам возможность их изучения, поскольку архивы в СССР являлись не хранилищами, а скорее кладбищами документов, что и резюмировалось в правительственном решении: «Во многих архивах был установлен чрезвычайно сложный порядок допуска исследователей к работе над архивными материалами… Важные архивные фонды не были приведе-ны в порядок, хранились в непригодных помещениях… Документы, пришедшие в вет-хое состояние, своевременно не реставри-ровались… Слабо внедрялось микрофотокопирование документов»… Кроме того, отмечались «недо-оценка работы государственных архивов по использованию документальных мате-риалов, слабость научно-публикаторской работы, особенно по изданию сборников до-кументов по истории советского общества, и др.»[71].
Говоря проще, реставрация отечественной истории невозможна, так как все документы сталинских времен погибли или сфальсифицированы. И хотя сталинский период — один из самых интерес-ных в истории человечества, но научное изучение его сегодня практически неосуществимо.
Вся история партии, как сказал бы В.И. Ленин, — «субъективная стряпня», бездарно и торопливо сочиненная по требованиям генсека, она фальшива насквозь, — это в 1989 году вынужден был признать даже главный журнал ЦК КПСС: «В ряде писем, адресован-ных “Известиям ЦК КПСС”, указывает-ся на неточности и ошибки в опубликованных материалах, главным образом исторического плана. Они касаются биографических сведе-ний о деятелях прошлого (разно-чтения в датах жизни, в написании фамилий и инициалов и т. п.). Одной из причин не-точностей (говорим об этом не в по-рядке оправдания) являются искажения, сознательно произве-денные в 30—40-е, а также в 50—60-е годы и попавшие в спра-вочные и научные издания. Напри-мер, многим репрессированным в те годы произвольно указывались даты смерти, производилось как бы «рассеивание» их по различным го-дам». (Скажем, даже самые послед-ние справочники указывают год смерти А.В. Чаянова — 1939-й. На самом деле он был расстрелян в 1937 г.)[72].
Та же судьба постигла и секретный архив самого Сталина. Первым узнал об исчезновении кремлевского архива генсека Дмитрий Волкогонов, в 1988 г. во время работы в архи-вах ЦК КПСС над первой в СССР научной биографией Кобы, официально заказанной отделом пропаганды ЦК. «Сталинский сейф был пуст, если не считать партбилета и пачки малознача-щих бумаг, — пишет Волкогонов, — несмотря на все по-пытки, мне не удалось выяснить ни содержания, ни судь-бы личных записей вождя». В биографии Сталина, изданной в 1996 г., историк повторяет: «После его (Сталина) смерти личный фонд вождя подвер-гался неоднократной чистке».
Когда-то В.И. Ленин объяснял, что для объективности научного исследова-ния «…необходимо брать не отдельные факты, а всю совокупность относящихся к рассматриваемому вопросу фактов, без единого исключения, ибо иначе не-избежно возникнет подозрение, и вполне законное по-дозрение, в том, что факты выбраны или подобраны про-извольно, что вместо объективной связи и взаимозависи-мости исторических явлений в их целом преподносится “субъективная” стряпня»[73].
Видно, Ильич не понимал, что «всю совокупность фактов» можно облить бензином и бросить спичку… Впрочем, самого вождя тоже порой касались проблемы, связанные с хранением его документов. Однажды в 1921 г. Н.И. Бухарин, разоткровенничавшись, на вечере воспо-минаний рассказал «интимную, небольшую историйку». Оказывается, на заседании ЦК РСДРП(б) в сентябре 1917 г. всерьез обсуждался вопрос об уничтожении ленинских писем «Большевики должны взять власть» и «Марксизм и восстание». Тогда все же решено было сохранить по одному экземпляру писем…
При сталинском руководстве судьба «взрывоопасных» документов реша-лась уже не коллегиально. И если вспомнить, что тогда не существовало партархивов, и материалы из парткомов надо было переда-вать в государственные или иные хранилища, масштабы уничтожения бумаг можно сопоставить с масштабами той же самой «деятель-ности» Министерства Правды из знаменитого романа Д. Оруэлла.
Наконец, после краха ГКЧП и запрета КПСС, сызнова закурились дымки над всей Российской Федерацией. Жгли, подливая из канистр бензин, чтобы лучше разгорался картон, — и полыхали папки с делами, горели картотеки, пылали скоросшиватели со справками, пламенели досье… Впрочем, в 1991-м туман бумажных пожаров тянулся над всеми странами СНГ. Там тоже сжигали память…
…Недавно довелось мне перечитать печальные рассуждения академика Сигурда Оттовича Шмидта.
«Правда истории может не раскрыться, когда заведомо нет материала. Но если этот материал скрыт преднамеренно, то это уже тоже правда истории. После ордынского нашествия сгорели почти все письменные памятники Владимиро-Суздальской, Киевской Руси. Тут уж ничего не поделать…
Но если в близком нам времени без пожаров и иных подобных бедствий вдруг исчезают все документы, об этом надо хорошенько думать. Зачем они исчезли? Кому это было выгодно?
Правда возникает от нарастающего умения видеть. И конечно, приходится снимать те наслоения, которые громоздят люди, заинтересованные в скрытии истины. Тут и примитивные извращения, такие, как ложь Екатерины в письмах к Вольтеру о русском мужике, который, мол, обычно ел курицу, а сейчас предпочитает индейку. Но это примитив.
Есть куда более изощренная ложь — с очернением людей. Сколько их было ошельмовано в годы культа Сталина!.. Рассказать о них правду — тоже задача историка. Он просто профессионально должен бороться за истину. Без повышенного и обнаженного чувства правды — нет историка. Пусть уж тогда лучше называет себя политиком с дипломом историка. Истина все-таки — конечный итог работы историка.
Но власти имущие всегда не понимали одного: степень дозированности правды об истории — это всегда показатель степени распространения правды о настоящем, показатель опасения будущего или уверенности в нем. Опубликованные документы — лишь малая часть сохранившейся документации о нашем времени. Дело не только в государственных и политических соображениях, по которым часть документации не могла быть опубликована. Нас интересует не только государственно-политическая линия, но и жизнь нормального человека. А она сейчас находит порой большее отражение в художественной литературе, нежели в опубликованных документах. И это вопреки нынешнему общему стремлению узнать именно документальную правду.
В мировой практике считается правильным, когда на архивную документацию устанавливается определенный срок давности, после которого архив открывается для всех. У нас такого срока нет. Это большая помеха. Часть архивов остается малодоступной.
В частности, это привело к тому, что у нас очень неконкретные представления о развитии нашей страны, об истории партии. В итоге в нашем прошлом мало видим полнокровных личностей и много теней. Так, оказалось, что самая великая революция, положившая начало новой эре в истории, происходила почти без участия людей, без борьбы мнений. Куда как подробней мы знаем, как боролись между собой выступавшие вначале вместе Дантон и Робеспьер, чем о столкновении тех деятелей, которые были членами ленинского ЦК в 1917 г. По литературе, по рассказам старшего поколения можно лишь смутно представлять, какие страсти кипели в тот период.
Сейчас пишут, что каждый год семидесятилетия был годом значительных явлений. Но ведь эти явления непременно связаны с конкретными людьми, с определенным, как сейчас стали повторять, преодолением ошибок. Это не были сплошные достижения, которые затем почему-то оборачивались тем, что с кем-то надо было все время бороться.
Творческие люди хотят коснуться настоящей правды, и если у них нет на это надежды, нет чувства, что они станут первооткрывателями, они просто будут уходить в какой-то другой период, где все-таки есть надежда на первооткрывание. Недаром практически все ученые говорят о необходимости расширения доступа к архивным материалам.
Пока же положение, мягко говоря, странное. По-настоящему историю тех или иных событий знают все-таки историки-профессионалы, но не они решают вопрос, что засекретить, а что — открыть. Некоторые документы, например, давно скопированы и опубликованы за рубежом, и историки это знают, но даже сослаться на такие материалы они не могут»[74].
Поначалу архивы новой России были открытыми. Через несколько лет процедура доступа к ним снова была усложнена. «Доступ к секретным документам вновь за-крылся, бесценные документы уходят на дно, мно-гие исчезли навсегда»[75].
Можно по этому поводу сокрушаться. А лучше вспомнить горькое признание крупного партийного деятеля времен перестройки: «Рассекречивать нечего — никаких бумаг уже нет. Боюсь, что все уже уничтожено. В 41-м несколько дней жгли в Крем-ле документы. И в 91-м, кстати, тоже»[76].
Тот, кто сжигал архивы и заставлял людей переписывать мемуары, чтобы уничтожить следы времени, знал, чего добивался. Людьми, не ведающими прошлого, легче управлять, думал он. Вот и остались мы в стране, будто в комнате, где преступник прилежно стер отпечатки кровавых пальцев… Вы все еще считаете, что архив — это исторический источник?
Часто единственная возможность выяснить нашу историю — расспрашивать стариков. Вскоре после Двадцатого съезда КПСС в этом убедились люди, занимавшиеся публикацией материалов по истории Октября и гражданской войны. В предисловии к книге «Районные Советы Петрограда в 1917 году»[77] ее составители пишут: «Из архивных источников использованы документы, хранящиеся в Центральном (фонды 17, 66, 70) и Ленинградском (фонды 1, 1817, 2315 и др.) партийных архивах. В книге впервые полностью публикуется подлинный список членов большевистской фракции II Всероссийского съезда Советов. В книге использованы материалы и других архивов, а также Государственного музея Великой Октябрьской социалистиче-ской революции. Особое значение имело изучение находящихся в партийных архивах личных анкет, в которых зафиксированы основ-ные биографические сведения об участниках Октябрьской револю-ции, а также материалов, помещенных в большевистской периоди-ческой печати (заметки, некрологи и др.). Но, несмотря на довольно широкое использование документальных источников, наибольшую часть сведений при составлении биографи-ческих очерков удалось извлечь из воспоминаний».
Можно согласиться и с Р.А. Медведе-вым, говорившим: «…наша отечественная история гораздо меньше отражена в документах, чем в умах людей. Эта особен-ность связана с характером Сталина и сталинского периода. Нам в помине не был присущ немецкий педантизм, когда в документах фиксируется все до мельчайших подробностей: численность лаге-рей во время войны, количество заключенных, число вырванных у них золотых зубов, вес волос и т. д. В нашей истории такая точ-ность отсутствует, многие архивы уничтожены, нет и никогда не было многих важных документов. Сталин запрещал записывать даже свои собственные приказы на заседаниях Ставки главнокомандующего. Протоколы заседаний Политбюро не велись. Ста-лин запрещал фиксировать свои телефонные разговоры. Все это лишает историка документов, лишает возможности оценить, где правда, где ложь». Многие люди, рано понявшие необходимость компенсации утерянной информации, обратились к записям воспоминаний со-временников. В числе первых был Р.А. Медведев: «…после XX съезда партии я понял, что моя задача — зафик-сировать то, что исчезает вместе с людьми. Я приходил к старым большевикам, писателям и всем тем, кто хотел что-то рассказать, и я записывал»[78].
Согласно определению В. Даля, истина — противоположность лжи. Но ведь отрицанием лжи может быть и новая выдумка, соответствующая вкусам тех, кто сейчас у власти[79].
Поэтому в 70—80-х годах по распоряжениям ЦК из библиотек страны, наряду с сочинениями писателей-диссидентов, стали повсеместно изыматься книги, в которых упоминалось о репрессиях сталинских времен, а очерки истории региональных парторганизаций, публиковавшиеся в эру Хрущева, — подвергаться жестокой переделке и переиздаваться в новой редакции.
А после крушения власти КПСС история России снова подверглась пересмотру. За минувшие 20 лет практически в каждом регионе России выпущены региональные энциклопедии — на хорошей бумаге, с массой иллюстраций, на которых золотятся купола церквей, улыбаются загорелые лица новых хозяев жизни. Поражает одно, общее для новых справочников обстоятельство, — почти во всех этих изданиях невозможно найти имен большевиков — революционеров и деятелей партии. Возникает ощущение, что из истории 20-го века по чьему-то негласному указанию повсеместно вычеркнули более 70 лет жизни России.
Что ж, «историческая наука… всегда испытывала на себе давление со стороны продажных политиков, алчных временщиков, властолюбивых правителей и фанатичных апологетов различных учений. Почитайте знатока русских летописей Шахматова: политическое и моральное воздействие, а то и просто физическое насилие над летописцами, подчистки, целые фрагменты, переписанные заново, — таких фактов в российской истории целое множество. То же происходило и в других странах, где летописная запись рассматривалась чуть ли не как юридический документ, подтверждающий чьи-то привилегии. Об ошибках и фальсификациях, которые содержатся в трудах советских историков, написано столько, что иной раз бывает даже не совсем удобно говорить об истории как о науке. Но самое печальное состоит в том, что на смену старым мифам пришли новые, а вместо прежних фальсификаций — еще более вульгарные»[80].
Продолжение следует.