Рассказ
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 5, 2010
Анатолий
ВЫБОРНОВ
ЗАМОРЫШ
Рассказ
Мишка пришел учиться в нашу школу в шестом классе.
Когда директор начал представлять его, по классу посыпались смешки. И на то были веские причины. У доски, съежившись, стоял худющий парнишка маленького роста, чем-то напоминавший потрепанного воробушка. Согнув голову, он смотрел себе под ноги и постоянно шмыгал носом, после чего вытирал его рукавом замызганного школьного пиджака, который был ему явно мал. Только слепой мог не догадаться, какая ему уготована судьба в нашей школе.
Все парты, кроме последней, были уже заняты, поэтому она ему и досталась. На перемене несколько ребят подошли к новенькому, скорее, не с целью познакомиться, а просто из любопытства, чтобы поближе его разглядеть. Мишка отвел от них взгляд и уставился в окно.
На следующих переменах к нему уже никто не подходил, и он, казалось, был даже рад, что его оставили в покое. В это время во дворе школы одноклассники бурно обсуждали, какой кличкой его наградить. Вскоре пришли к дружному соглашению, что самым что ни на есть лучшим прозвищем для него будет Заморыш. С тех пор его никто, кроме учителей, не называл по имени.
Одноклассники с ним практически не общались, и он стал самым настоящим изгоем.
Узнать о нем удалось немного. Только то, что его сюда из Тамбова привезла родная тетка Дуся, наша школьная уборщица, поскольку Мишкину мать лишили родительских прав. Тетя Дуся жила с каким-то прапорщиком, и у нее от предыдущих двух браков было и так уже трое детей. Поддавали они на пару со старшиной стройбатовской роты крепко, и поэтому можно представить, в каких условиях жил Заморыш.
Учился он из рук вон плохо. И своим поведением показывал, что аппетит грызть гранит наук у него отсутствовал напрочь. Если к этому еще добавить, что списывать ему никто не давал, то вскоре к его прозвищу добавилась еще одна кличка — Придурок.
Учителя особо и не скрывали, что только и ждут, когда после восьмого класса он помашет всем ручкой и осчастливит своим присутствием преподавателей какого-нибудь ПТУ.
Ни в футбол, ни в другие игры Мишка играть не просился, так как, видимо, прекрасно понимал, что никто из дворовых мальчишек не согласится принять его в команду.
Мы жили с ним в одном доме.
Как-то раз я сидел на скамейке возле своего подъезда и ждал маму, поскольку забыл ключ от квартиры. Мишка подошел ко мне, и мы разговорились.
Вскоре пришла мама. Я встал и направился к подъезду.
— А почему ты не приглашаешь к нам своего друга? — спросила она и жестом показала ему, чтобы он следовал за нами.
Мы поднялись в квартиру и, пока разогревался ужин, мы с Мишкой сели смотреть фильм по телевизору.
— Мальчики, ужин готов, — раздался из кухни голос мамы.
Я пошел в ванну мыть руки, а он быстро направился прямо на кухню.
— А кто будет мыть руки? — строго глядя на Мишку, спросила мама.
Тот, шмыгнув носом, пошел выполнять процедуру, которая, по всей видимости, была для него непривычной и даже неприятной.
Сели за стол.
Мы с мамой не успели и глазом моргнуть, как две котлеты и макароны исчезли из его тарелки. А дальше произошло то, что мама запомнила на всю жизнь. Мишка начал вылизывать тарелку. Даже изголодавшийся пес не вылизывает миску так быстро и так тщательно, как делал это он.
— Миша, давай положу еще, — было видно, что слова маме давались с трудом. Она не могла прийти в себя.
— Ага, положьте, если есть, еще, — Мишка, шмыгнув носом, как обычно, вытер рукавом сопли. — И если не жалко.
Мама положила три котлеты и полную тарелку макарон. Пока она накладывала, Мишка ребром ладони собирал со стола хлебные крошки.
Вторую порцию он ел уже не так быстро. Было видно, что решил растянуть удовольствие. Отвернувшись к окну, мама фартуком вытирала лицо. Она старалась, чтобы никто не заметил ее слезы.
Потом мы пили чай. Мишка и на сей раз удивил тем, что бросил в стакан аж десять кусков сахара. А чай пил вместе с черным хлебом.
— Так сытней, — объяснил он, заметив недоумение на моем лице.
Ужин закончился, и я пошел погулять с ним во дворе.
— Классно ты живешь, — с завистью сказал он, — богато. Я тоже так буду жить, когда стану взрослым. А пойдем на чердак?
— Зачем? По-моему, и здесь неплохо, — я недоуменно пожал плечами.
Мишка объяснил, что там спокойно можно покурить и там у него есть свой уголок, который он посещает каждый вечер, чтобы не сидеть дома.
В его уголке располагались две табуретки, ящик и журнальный столик. На полу лежал ковер с изображением русалок, которые в то время продавались на колхозных рынках. Я чуть не рассмеялся, увидев сие произведение мещанского искусства. Но хозяин чердачных апартаментов этого не заметил.
— Ну, как тебе, нравится? — тоном гостеприимного хозяина спросил он.
Я согласился, что классно.
Мишка достал из ящика пачку “Примы”.
— На, закуривай.
Сознаться в том, что не куришь, было бы равносильно признанию в том, что ты до сих пор еще не щупал ни одной девчонки. Мы закурили.
— А знаешь, какая у меня главная мечта?
— Какая? — с неподдельным интересом, откашлявшись, спросил я.
Мишка мастерски пустил вверх пару колец дыма.
— Вообще-то разбогатеть, когда стану взрослым. А пока я ужасно хочу прокатиться в купе на поезде.
— Чтобы стать богатым, нужно учиться на пятерки. А тебя не сегодня-завтра из школы выпрут, — усмехнулся я.
— Дурак ты, и уши у тебя холодные, — мне показалось, что он обиделся.
* * *
Мы стали с ним дружить.
Поначалу ребята в классе пытались отпускать по этому поводу шутки, но я их пресекал на корню, и вскоре все уже привыкли к тому, что у Придурка есть друг, который может за него вступиться.
В том, что Заморыш не такой уж и дурак, им вскоре пришлось убедиться лично. За нашим школьным двором находилась летняя овощная палатка. Ее задняя и боковые стены были кирпичными, а передняя представляла собой сетку, сваренную из стальных прутьев толщиною с мизинец. В конце лета в палатку завозили арбузы и дыни. Нам с друзьями давно уже хотелось найти способ, как можно воровать из нее арбузы. Но клетка запиралась на огромный амбарный замок, взломать который было абсолютно нереально.
Соблазн усиливался еще и потому, что рука могла пролезть через ячейку сетки и погладить полосатую ягоду, но вот вытащить ее наружу было никак невозможно.
Однажды вечером мы собрались у палатки и пытались, в который раз, разгадать столь непосильную головоломку: как достать хотя бы один арбуз? В конце концов решили, что ничего не остается, кроме как пилить прутья полотном из-под ножовки.
Кто-то сбегал домой за ножовочным полотном, и мы приступили к делу. Три часа впятером, пыхтя и меняясь по очереди, мы практиковались в слесарном деле. Результат был плачевный. Перепилить удалось только наполовину один прут.
Вдруг из-за угла появился Мишка.
— Слушай, Придурок, иди сюда помогать, — позвал его кто-то из пацанов.
— А чем помочь-то? — спокойно ответил он.
— Держи ножовку. Попили, а то мы уже замучались, — вытирая пот со лба, попросил его я.
Мишка не стал брать полотно. Он достал из пакета большой столовый нож. Просунул руку сквозь ячейку и мастерски разрезал арбуз на восемь долек. Спокойно вытащил дольку арбуза сквозь сетку. Протянул ее нам:
— Угощайтесь, придурки. Я сегодня буду дыню кушать. А то две недели только арбузами питаюсь.
После этого случая Мишку зауважали. Но дружил он все равно только со мной.
Мы продолжали с ним покуривать на чердаке.
Как-то раз он достал из кармана 25 рублей. Надо заметить, что это были немалые деньги по тем временам.
— Откуда у тебя столько? — с удивлением спросил я.
Мишка закурил и хитро улыбнулся:
— Если башка не забита только уроками и домашними заданиями, то нетрудно сообразить, как можно сделать деньги из ничего. Вот, к примеру, что у нас собирает Аркашка Кац?
— Как что? Марки! — ответил я с таким видом, как если бы меня спросили, круглая ли Земля.
— Правильно, — усмехнувшись, кивнул он. И продолжил: — А Борька Мишин собирает значки. А Витька Капустин чокнут на этикетках из-под спичечных коробок.
— Ну, так что? Собирают, и пусть себе собирают, — я пытался понять, к чему он клонит.
— И мне не жалко. Пусть собирают. Только где они все это добро достают? — и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Покупают в нашем киоске Союзпечать. А киоск на весь поселок один. А завоз товара туда два раза в неделю — во вторник и в пятницу. Так вот, кто рано встает — тому бог подает. А я встаю рано и иду покупать все новенькое, что завезли. Марки, значки и всякую прочую дребедень. А эти ботаники встают поздно, поскольку весь вечер зубрили домашние задания, и поэтому, когда они приходят к киоску, то видят, что ничего нового не привезли, и, сплюнув с досады, идут в школу. А в школе я, как бы невзначай, хвастаюсь перед каждым из них по отдельности, что у меня есть то, чего нет у него. Они, захлебываясь слюнями и соплями, умоляют продать, и после пяти минут их уговоров я великодушно соглашаюсь продать этим придуркам. Но только уже по двойной цене. Им-то богатенькие родители выделяют в день по рублику на карманные расходы, а мне тетя Дуся — шиш с маслом и подзатыльник в придачу. Дошло до тебя, откуда у меня денюжка?
От удивления я онемел.
И даже сейчас, будучи взрослым, я никак не могу понять, как это все могло прийти в голову тринадцатилетнему ребенку.
— Никому только не трепись, — угрожающим тоном сказал он. — Это я на купе себе собираю.
Про поездку в купейном вагоне я слышал уже в сотый раз.
* * *
Мы окончили 8-й класс и ушли на каникулы. Меня родители отправили на три месяца к бабушке в Киев. Прощаясь с Мишкой на чердаке, мы пообещали друг другу, что будем писать письма как можно чаще.
Три месяца пролетели быстро, но я так и не получил ответа на несколько отправленных ему писем.
На общешкольной линейке первого сентября Мишки не было. Поговаривали, что когда ему выдавали аттестат об окончании восьмилетней школы, то намекнули, что в девятый класс он сможет попасть, лишь перешагнув через трупы завуча и директора школы.
Не оказалось его вечером и во дворе.
Я поднялся в наше логово на чердак, но и там его не было. Прошелся по купе, так мы в последнее время стали называть это место. На столе лежал листок из школьной тетради. Это была записка от Мишки. В ней он писал, что вынужден уехать в Тамбов, поскольку умерла мать и ему досталась двухкомнатная квартира. Но пообещал, что обязательно вернется сюда года через два.
Я присел и закурил. Почему-то мне стало очень тоскливо и одиноко. Ведь кроме него у меня и друзей-то не было. Те, которые были раньше, после того, как я завел дружбу с Заморышем, как-то постепенно и незаметно отошли в сторону и общались со мной только в школе, и то от случая к случаю. А Мишка за эти три года стал мне как брат. Он ужинал у нас каждый день. Мама отдавала ему мою одежду, из которой я вырос, а ему она была впору, поскольку он был на голову меньше меня ростом. Это вызывало смешки в школе и во дворе, поскольку все знали, чьи вещи на Мишке. Но ни он, ни я не обращали на это никакого внимания. Нам было хорошо вдвоем. У нас был свой мир, свое купе, куда мы больше никого не хотели впускать.
Я заплакал.
Когда я уже собирался уходить домой, мне показалось, что в купе чего-то недостает. Еще раз внимательно посмотрел и обнаружил, что на полу нет коврика, того самого смешного коврика с русалками, который Мишка подобрал на одной из помоек и который ему так нравился, что он, по его словам, дорожил им больше всего на свете. Коврик он считал своим талисманом…
Я часто потом приходил на чердак покурить, вспомнить наши с Мишкой посиделки, просто помечтать, и мне от этого становилось как-то легче.
И ждал его каждый день: а вдруг он уже решил в Тамбове свои дела и скоро вернется? Он же обещал, что не позднее двух лет.
Прошло два года. Мишка не вернулся.
* * *
Я окончил школу, поступил в Военную академию.
Вскоре появились новые друзья, девушки и просто хорошие знакомые. Но все равно, хоть теперь уже и не так часто, я вспоминал своего школьного друга.
Годы учебы в академии пролетели быстро. И вот я уже на пятом курсе. До выпуска несколько месяцев. Осталось только написать и защитить диплом, точнее сказать, написать, а защитить — это дело второстепенное. Вы видали хоть одного человека, написавшего диплом и не сумевшего его защитить? Может, таковые индивидуумы и встречались, но тогда их смело можно занести в книгу рекордов Гиннеса.
Во время написания диплома нам разрешалось выходить за пределы академии для посещения библиотек в любое время. Только нужно было написать на классной доске, куда и в какое время ты поехал. Как вы сами понимаете, доска была вся исписана, а по аудитории гулял теплый мартовский ветер.
Мы с Ольгой должны были встретиться в пять у входа в кафе “Лира”. На этом месте сейчас стоит чудо американского общепита под названием Макдоналдс.
Я опаздывал. Бегу по переходу в метро и слышу, как кто-то крикнул:
— Товарищ военный!
Ну, все, думаю, приплыли. Так может кричать только патруль. А патруль обычно кричит не для того, чтобы вежливо поздороваться или пожелать хорошо провести вечер в увольнении. Обычно вас подзывает начальник патруля, чтобы это самое увольнение прекратить, сделав соответствующую запись на обороте увольнительной записки. Придраться к чему — всегда найдется.
Останавливаюсь и медленно поворачиваюсь. Никого нет. Только метрах в пяти за столиком стоит продавец лотерейных билетов.
— Я к вам обращаюсь, — сложив ладошки рупором, кричит он. — Купите на счастье билетик, выигрыш гаранти… Толька?.. Толян!
Черт, откуда этот придурок знает меня по имени? Быстрым шагом направляюсь к нему.
— Мишка?!
* * *
Мы уже три часа сидим с ним в кафе “Садко”. На встречу с Ольгой я опоздал. Вспомнили наше детство, естественно, чердак. Когда я завел разговор об одноклассниках, он резко меня прервал и перевел разговор на другую тему.
Мишка рассказал, что, как только он приехал в Тамбов, его по чистой случайности приметил один из местных цеховиков. Естественно, цех был подпольным, располагался в подвале заброшенного предприятия и в две смены строчил джинсы. В советские времена это был, наверное, самый ходовой товар из предметов одежды.
Джинсы из цеха, на который трудился Мишка, расходились, как горячие пирожки, поскольку материал и пуговицы к ним контрабандно завозились то ли из Польши, то ли из Болгарии, но это не так уж важно. Важно то, что качество материала и крой были почти как у фирменных американских. А советская текстильная промышленность в те годы еще только начала осваивать выпуск джинсов с нелепым названием “Ну, погоди!”, которые, по словам Мишки, в Тамбове носили только жители окрестных деревень.
Но одно дело — пошить джинсы; другое, не менее сложное, — их продать. Не понесешь же партию в магазин. ОБХСС работал в те годы как часики. А среди директоров магазинов потенциальных самоубийц не было. Оставалось одно. Найти людей, которые могли бы реализовывать товар. Такие люди находились, и они, в свою очередь, привлекали к этому бизнесу других коммивояжеров. Постепенно создавались цепочки из проверенных людей.
Поначалу Мишка был рядовым коммерсантом. Благодаря своей природной смекалке, он сумел за короткий срок организовать сеть распространителей не только в Тамбове, но и в области, и даже в нескольких других близлежащих городах. Естественно хозяева это оценили и его поставили во главе всех рядовых распространителей товара. Он теперь уже не бегал с сумками, набитыми подпольными штанами, а лишь собирал в конце недели выручку и контролировал процесс сбыта.
Но, как это бывает, видимо, кому-то из милицейского начальства стали недодавать на лапу, и в один прекрасный день в цех нагрянули люди в штатском, но с военной выправкой. Имущество арестовали. Хозяина цеха увезли в КПЗ.
Мишке повезло. На допросах никто его не выдал, но он решил не испытывать судьбу дальше. Квартира у него была кооперативная, и он быстро смог ее продать практически за полцены. Денег, работая на цеховиков, он скопил предостаточно, поэтому и решил, что пора возвращаться в столичный регион.
Той суммы, которая у него имелась, на покупку квартиры в Москве не хватило, но он без труда смог приобрести себе однокомнатные апартаменты в Пушкино.
— А чем занимаешься сейчас? — спросил я.
— Сейчас? — улыбнулся Мишка. — Сейчас я сижу с другом детства и разрушаю печень крепкими напитками.
— Я серьезно, Миш.
Он на секунду задумался.
— Ты знаешь, после Тамбова я понял, что никогда больше в жизни не буду работать на дядю. Зачем, если можно найти лохов, которые будут сами суетиться, а ты просто снабжаешь их товаром и по вечерам работаешь инкассатором, собирая дензнаки, которые они заработали за день, подставляя свою жопу правоохранительным органам или, что еще хуже, мальчишкам из КГБ.
— А при чем тут “контора”?
— А при том, что штанишки они продают не “made in USSR”, а что ни на есть настоящие, родные, которые легально изготавливаются в странах загнивающего капитализма. И не только штанишки, но и футболочки, парфюмчик, сигареты и прочие вещицы, за которые наши граждане готовы отдать последнюю копейку.
— Понятно, фарцуешь, значит?
— Не фарцую, а утюжу, — Мишка многозначительно поднял указательный палец вверх.
— Неужели контору может интересовать человек, спекулирующий шмотками?
Мишка рассмеялся.
— В принципе, может, и очень часто они берут за жопу лохов, пасущихся у Интуриста и стреляющих жвачку у фирмачей в обмен на матрешки. Нужно же им повышать показатели? Мои же негритята могут заинтересовать это ведомство, поскольку собирают они не наши деревянные рублики, а рублики американские. Понял?
— Куда уж ясней.
Мишка разлил коньяк. Мы выпили. Закурив, он на минуту задумался.
— Слушай, хочу сделать тебе выгодное предложение. Не хочешь поработать со мной?
— В качестве негра, подставляющего жопу за хозяина?.. Миш, в этом плане я пока девственник и не имею ни малейшего желания с этой девственностью расстаться.
— На негра ты не похож. У меня действительно стоящее предложение. Тебе рисковать ничем не придется. Ты говорил, что сейчас у тебя полно свободного времени. Так вот, послушай…
План Мишки был, как всегда, очень изощренным. В те годы иностранцы были помешаны на советской военной атрибутике: военные шапки, солдатские ремни с бляхами, кокарды, тельняшки и т.д. Но больше всего ценились часы под названием “Командирские”. Стоили они 23 рубля, а, по словам Мишки, уходили минимум за 200 деревянных в пересчете с долларов. Загвоздка заключалась в том, что купить эти вещицы в военторговских магазинах могли только военнослужащие по предъявлению военного билета или удостоверения личности. Остальные могли лишь полюбоваться на них, как посетители музея на картины.
— Сколько ты сейчас получаешь? — улыбнувшись, спросил он.
— Сто рублей.
— А хочешь столько же и даже больше, но в день?
— Ну, а какой дурак не захочет? — пожал я плечами.
— Так вот, я предлагаю тебе выгодное дельце. Я даю тебе “бабки”, ты объезжаешь военторговские магазины в Москве и в военных городках по области и покупаешь по списку нужный товар. Вечером встречаемся и претворяем в жизнь теорию великого Карла Маркса под названием “деньги — товар — деньги”. Половину прибыли ты забираешь себе, получаешь от меня на закупку утвари деньги и с утра едешь по новым, уже другим, магазинам. Их столько, что все не объездишь и за месяц. Поэтому, когда ты недель через пять появишься в следующий раз в каком-либо из магазинов, в котором уже делал закупку, тебя либо забудут, либо будет работать другая смена. Перед выездом купи пару десятков шоколадок “Аленка”. Постарайся всучить их продавщицам, и тогда они продадут тебе не одни часики и не пару шапок, а сколько попросишь в разумных пределах… А теперь ответь мне на вопрос: что здесь криминального и как тебя можно взять за то место, за которое ты так переживаешь?
— В принципе, никак, если я куплю одну шапку и одни часы. А если несколько? — честно говоря, его предложение меня заинтересовало.
— Мудрый вопрос. Просто скажешь, что сослуживцы попросили тебя купить и им, поскольку у них нет времени ездить по магазинам перед защитой диплома. Только предупреди их заранее, чтобы в случае, если их вызовут на допрос наши доблестные правоохранительные органы, они это подтвердили. На тебе блок “Мальборо”. Почаще угощай их, и они в благодарность подтвердят что угодно, даже что вчера видели НЛО с марсианами негритянской национальности. Ну как, бум работать?
— Давай, — ответил я, недолго думая.
После ресторана мы поехали к нему домой. Мишка составил список покупок, дал деньги и две огромные спортивные сумки. Договорились встретиться у него дома завтра вечером.
* * *
С утра я поехал по магазинам. На удивление гладко все шло, как и рассказывал Мишка. Девушки-продавщицы охотно принимали шоколадки, и я покупал по нескольку вещей. После посещения пятого магазина сумки были забиты так, что в них уже было невозможно ничего положить. А денег было истрачена лишь половина. Я не решился с таким грузом ехать на метро и взял такси.
Вечером приехал домой к Мишке. Посчитав товар, он присвистнул. Мой друг и сам не предполагал, что можно за день сделать столько покупок.
— Твоя доля, — он протянул мне деньги.
Я не стал считать и сразу положил их в карман.
— Раз пошла такая пьянка, — потирая руки, сказал он, — будем действовать по-крупному. У меня есть знакомый извозчик-пенсионер. Берет гораздо меньше, чем обычный частник или таксист. Так вот. Я сегодня позвоню и скажу, где ему ждать тебя завтра. Он будет возить тебя весь день. В том числе и в область. Будет нужно — поедет хоть в Тулу, хоть во Владимир. Мужик хороший, но деньги любит больше, чем родную маму. Ну, давай по коням.
Приехав в общежитие, я посчитал деньги. Никогда не приходилось испытывать чувство, когда вам вдруг на голову с неба упали две ваших месячных зарплаты?
Утром дядя Женя подъехал к моему общежитию, и мы отправились повышать план военторговским магазинам.
Евгению Алексеевичу, который через пару поездок стал просто Алексеичем, на вид было лет шестьдесят. Он оказался приятным собеседником и неудержимым оптимистом. Даже когда в его “копейке” на полдороги выходило из строя какое-нибудь реле или начинал чихать двигатель, улыбка не сходила с его лица. Он доставал отвертку и гаечный ключ и со словами “Не ссыте, люди, прорвемся. Мы еще будем жить при коммунизме!” нырял под капот.
Судя по его рассказам, бабник он был еще тот. По дороге в очередной магазин охотно делился своим богатым опытом общения со слабым полом. Причем не с позиции наставника, а просто как товарищ, который немного старше.
— Запомни первое главное правило соблазнения. Звучит оно так: “Взялся за грудь — говори что-нибудь!”
— Алексееич, а как звучит последнее правило?
— Последнее правило, мой юный друг, гласит: “Кончил дело — слезай с тела!” И никогда не предлагай просто банально совокупиться. Делай это изящно. Редкая девушка согласится сразу же проследовать в твои апартаменты, если ей будет предложена ночная экскурсия по твоему однокомнатному замку и проверка дивана на прочность. А если и согласится, то это уже не девушка, а просто честная давалка.
— Алексееич, а как надо предлагать, если хочется невмоготу?
— Ну, например, скажи так: “Мадам, вы не хотите вместе со мной поужинать и позавтракать?” И запомни: девушки любят наглых и напористых парней. Но только не переборщи, Казанова.
Программа наших с ним поездок была рутинной. Утром он заезжал за мной, мы составляли план поездки по магазинам на карте Москвы и — вперед в путь-дорогу. Вечером мы подъезжали к дому Мишки и сдавали товар, который уже не помещался и в четыре сумки, а аккуратно укладывался в багажник, на заднее сиденье и, зачастую, в коробки, которые прочно привязывались к багажнику на крыше машины…
Недели через три Мишка спросил меня:
— Ты где хранишь свои сбережения? Надеюсь, у тебя не хватило ума отнести их в Сберкассу?
— Я разве похож на идиота? Не беспокойся, я в курсе, что после определенной вложенной суммы некоторые товарищи, служба которых и опасна, и трудна, могут у меня попросить адрес той бабушки, от которой мне досталось такое наследство, — кивнув, ответил я.
— А где же ты их держишь? — в его голосе прозвучали нотки настороженности.
— Да не переживай. В надежном месте. В “дипломате”, закрытом на ключ и на код, под кроватью у себя в общежитии.
Вы можете себе представить лицо почтенного англичанина, если ему сообщить, что английская королева родила негра? У Мишки в тот момент лицо было примерно таким же. Он аж подавился коньяком и потом долго кашлял.
Выслушав его монолог о моих умственных способностях, я понял, что мне завтра надо срочно ехать с “дипломатом” на Курский вокзал, снять ячейку в камере хранения и положить в нее свой кошелек, размером с небольшой чемодан. Ячейку и код нужно было менять не реже одного раза в неделю.
— Миш, а почему именно на Курском вокзале, а не на каком-нибудь другом?
— Да хотя бы потому, что Курский — самый большой железнодорожный вокзал в Европе, и шмонают там менты в основном гостей с юга. Да, и не вздумай туда ехать на метро. Алексеич тебя отвезет завтра с утра.
На следующее утро я с “дипломатом” приехал на Курский вокзал и сделал все, как велел Мишка.
* * *
Вы, конечно же, слышали, что деньги портят людей. Смело могу заявить, что это чистейшая правда.
Я практически перестал встречаться с Оленькой. Снял однокомнатную квартиру в Печатниках. С помощью Мишки у меня появились шмотки, о которых в то время мечтал каждый студент, но для приобретения только одних джинсов, плотно обтягивавших мои бедра, не хватило бы и множества стипендий. Каждый вечер мы с Мишкой ужинали в ресторанах, в которые меня еще пару месяцев назад не подпустили бы и на пушечный выстрел.
Но даже не это было главным. Я ощутил то чувство, которое не каждому мужчине дано испытать в жизни. Это чувство всемогущества, чувство наивысшей власти, существующей в этом мире, — власти над женщиной. Оно появляется, когда ты запросто можешь купить по блату колечко или сережки с фионитом, когда вы подходите к ресторану и знакомый швейцар бежит, чтобы открыть вам дверь, объясняя стоящим в очереди людям, что это пришли посетители, которые заказали столик заранее. Когда ты смотришь в меню на название блюд, а не на цену. Когда можно просто так, не на 8-е марта, а в какой-нибудь из будних дней купить букет из полусотни роз.
Поначалу это чувство опьяняет, но неизбежно наступает и похмелье. Ты начинаешь сознавать, что данная власть зыбка, поскольку исчезнут деньги — и ты не сможешь получить всего того, что имеешь сейчас. Ни шмоток, ни ресторанов, ни восхищенного взгляда той женщины, которая еще недавно бросалась на шею, когда ты открывал коробочку с сережками на бархатном сукне.
Я поделился своими мыслями с Мишкой.
— Что это тебя на лирику потянуло? — угрюмо заметил он. — Ты еще заплачь. И не эта власть, про которую ты сейчас говорил, есть власть наивысшая. А денюжки, с помощью которых ты можешь купить все, кроме здоровья. Банально, но это так… А тебе не доставляет удовольствие видеть зависть в глазах мужчин, когда ты идешь под руку с ослепительной женщиной? А такие предпочитают тех, у кого кошелек не пролазит в карман брюк. Только это уже стимул к тому, чтобы иметь больше дензнаков, чем у других. А какой кайф ехать на машине по улице и видеть самцов, стоящих на автобусной остановке или спешащих в метро! Да в конце концов, жрать то, что хочется, а не то, что есть на прилавках, ездить, куда душа пожелает, а не в те места, в которые позволяет зарплата.
— Да, а ты, кстати, в купе уже ездил? — с улыбкой спросил я.
Мишка тоже улыбнулся.
— Самое смешное, что пока нет. Из Тамбова уезжал на машине, а в Сочи летал пару раз на самолете с проститутками из Интуриста. Времени поехать поездом не было. А оно, это самое время, и для них, и для меня — деньги. Представляешь, девки офигели, когда я попросил горничную в “Жемчужине” убрать из номера ковер и постелил коврик. Ну, помнишь, тот самый, с русалками?
— Еще бы, — засмеялся я. — А он еще существует?
— Конечно, — лицо Мишки опять стало серьезным. — Это же мой талисман…
* * *
Однажды мне захотелось посчитать, сколько у меня денег в том самом “дипломате”. К своему удивлению и даже ужасу я обнаружил, что и приблизительно не представляю размера лежащей в нем суммы. Я сбился со счета, поскольку мы работали с Мишкой уже почти три с половиной месяца, а ежедневный доход каждый день был разным.
Вечером Алексеич отвез меня на Курский вокзал. Я попросил его подождать на стоянке, а сам пошел в камеру хранения. Минут через десять я вернулся с “дипломатом” и сел на заднее сиденье считать деньги.
Когда посчитал, по спине побежали мурашки. В “дипломате” было почти пять тысяч рублей. Говоря простым языком, в этом небольшом чемоданчике размещались новенькие “Жигули” последней модели!
Придя в себя, я снова направился в камеру хранения. Поменял ячейку и код. Вернулся, и мы поехали к Мишке.
По дороге Алексеич поинтересовался, как я не забываю номера ячеек и коды, поскольку он знал, что я их меняю каждые семь дней.
— Хорошо, что напомнил, Алексеич. Спасибо. Я их просто записываю.
Я достал записную книжку, ручку и вписал заветные циферки…
На следующее утро я проспал на полчаса нашу встречу с Алексеичем. Когда пришел к условленному месту, его там не было. Прождал почти час, но Алексеич так и не объявился. Я позвонил Мишке и обрисовал ситуацию.
— Ладно, сегодня отдыхай. Смотри, завтра не проспи генеральскую зарплату, без пяти минут лейтенант, — недовольным тоном пробурчал он, — я сейчас свяжусь с ним.
На следующее утро я пришел на десять минут раньше. Но Алексеич не объявился ни через час, ни через два.
Не объявился он и на следующий день.
На Мишкины звонки Алексеич не отвечал и сам ему не звонил.
— Фигня какая-то, — Мишка был озадачен. — Вроде, он всегда был пунктуальным мужиком. Может, с сердцем у него что-то или жена слегла? Сходи, позвони ему еще раз.
— Хорошо, — я полез в карман за записной книжкой.
Ее там не было.
Я обыскал все карманы.
Может, оставил дома?
И тут я вспомнил, что последний раз доставал ее в машине Алексеича. Предчувствуя недоброе, мы с Мишкой помчались в камеру хранения.
Ячейка была пуста.
Говорят, что беда не приходит одна. На следующее утро начальник курса осчастливил нас сообщением, что с этого дня и до самого выпуска выход в город раньше 18 часов строго запрещен. Вызвано это было тем, что вчера каких-то два раздолбая с нашего курса перепутали читальный зал Технической библиотеки с прокуренным залом пивнушки “Сирень”, что находилась в парке Сокольники, где и налопались до такого поросячьего визга, что на выходе из парка попросили прикурить у начальника патруля.
Я позвонил Мишке и сообщил печальную новость.
До выпуска мы сидели в лекционном зале и коротали дни до выпускного вечера. Кто-то играл в преферанс, кто-то читал детективы или распечатанную ксерокопию Лукамудищева. Я же, уложив голову на стол, просто думал.
О чем? О том, что случилось со мной за эти три месяца. О потерянных деньгах. О красивой жизни, которую вряд ли увижу еще, поскольку вряд ли смогу жить так, как Мишка.
* * *
Я получил распределение в теплые края.
Мишка пришел проводить меня на вокзал. После выпуска мы с ним месяц не виделись. Посидели в привокзальном ресторанчике. Говорили, в общем-то, ни о чем. В основном вспоминали общих подружек и наши походы по кабакам.
— Слушай, а ты можешь послать все к чертям собачьим? — Мишка смотрел на меня в упор.
— Что ты имеешь в виду?
— Я имею в виду уйти из армии и остаться в Москве. Делали бы “бабки” вместе. Мне понравилось с тобой работать.
— Миш, исключено. Во-первых, я могу уволиться только по болезни или по дискредитации. А во-вторых, я привык к стабильному заработку, пусть и небольшому.
— Как знаешь. Но если передумаешь — звони. И не исчезай. Будешь в отпуске — наведывайся. Вспомним старые добрые времена, — он положил мне руку на плечо.
Мы попрощались с ним у вагона…
Как гласит армейская поговорка “На дворе январь холодный — в отпуск едет Ванька взводный. На дворе июль палит — в отпуск едет замполит”. Так оно и получилось: через полгода меня отправили в отпуск.
На второй день после приезда я позвонил Мишке, но какая-то женщина ответила, что он здесь больше не живет и что ни нового его адреса, ни телефона она не знает.
Больше я попыток найти его не предпринимал.
* * *
Прошло 13 лет. Я приехал домой в отпуск и встретил случайно одного из одноклассников. Имени его я уже не помнил, а вот кличка Батон вспомнилась сразу. Получил он ее за то, что, когда его спрашивали, как вчера у него прошел вечер с девицей из соседнего класса, он неизменно отвечал:
— До траха дело не дошло. Но батоны ей намял солидно, жалом поводил достаточно.
Зашли в ресторанчик. Начали вспоминать всех школьных друзей. Дошла очередь и до Мишки.
— А ты что, про Заморыша ничего не слышал? — Батон округлил глаза. — Его по телеку регулярно показывают. Он президент какого-то там крупного холдинга. А тут полгода назад у нас был юбилей выпуска. Никто и не думал его отмечать, времена сам знаешь, какие. Порой на сигареты не хватает, а тут снимать ресторан. Ни у кого таких денег нет. Так он за свой счет накрыл поляну в итальянском ресторане в VIP-зале. Пригласил учителей и всех, до кого смог дозвониться. Странно, что он не связался с тобой. Вы же, вроде как, кореша с ним были?.. И отчебучил там такое, что у всех потом пропал аппетит.
— А что он там такого вытворил?
— Представляешь, шикарнейший стол. Молочные поросята, осетры, икра в больших блюдах, дорогущий коньяк и вина. Вышколенные официанты стоят почти за каждым сидящим за столом. У некоторых от одного запаха чуть не случился голодный обморок… В самом начале вечера он всем учителям раздал конверты с деньгами. А потом взял микрофон и произнес речь. Даже не речь, а всего несколько фраз. Дословно не помню, но суть была в том, что приятного всем аппетита, смотрите только, не подавитесь, нищета хренова. И медленно вышел из зала в сопровождении охраны… Минут пять стояла гробовая тишина. Ни есть, ни пить никому не хотелось. Некоторые сразу же покинули зал. Но большинство досидело до полуночи. Правда, вечер был обосран полностью.
— Слушай, а как мне его найти?
Батон опять округлил глаза.
— Так он же завтра обязательно будет здесь. На похоронах.
— Подожди, а кто умер-то? — удивленно спросил я.
— Ну как — кто? Тетя Дуся, наша школьная уборщица, у которой он жил, когда мы учились в школе.
На следующий день, когда поминки подошли к концу, я подсел к нему. Мы молча выпили, не чокаясь.
— Я искал тебя, — тихо произнес он.
— А я — тебя. Но мне сказали, что не знают твоих координат.
— Правильно сказали, — усмехнулся Мишка, — их никто и не знал до недавнего времени. Даже мама Дуся. Долгая история. Давай накатим еще.
Мы выпили. Закурили.
— Как ты? Все еще служишь?
— Все еще, Мишань. Куда я денусь?
— Слышал, вам зарплату по три месяца не выдают? Врут, наверное?
— Не врут. Иногда и по четыре месяца. Заколебали. Как хочешь, так и живи-крутись.
Мишка усмехнулся.
— А как же я жил раньше? — он как-то зло посмотрел мне в глаза. — Как я жил, когда зачастую на завтрак, обед и ужин был только хлеб и картошка в мундире? Как я жил, когда конфеты только на Новый год? Когда надо мной смеялись, что вытираю сопли рукавом? А рукавом потому, что на носовой платок денег не было. Как я жил, когда всем все на блюдечке, а мне на фигушке с грязным ногтем?
— Разве кто-нибудь виноват в том, что так получилось?
— Да никто, конечно же, не виноват, — Мишка демонстративно развел руки в стороны. — Только какого теперь хера вы ноете и жалуетесь, что вам кушать нечего? А нечего оттого, что привыкли, когда кормят с ложечки. А сами эту ложку и держать-то так и не научились. Привыкли, что гребаное государство вам, как породистым собачкам, выдаст косточку в нужный час, а иногда, по праздникам, и кусочек мясца.
Я заметил, что его глаза стали влажными, и он почти сорвался на крик.
— А сами вырвать зубами у этого государства, которое клало на всех вас хер с прибором, не можете? Слабо? Конечно, слабо-о-о-о! Вас же, породистых щенков, с детства воспитывали, что нельзя брать пищу со стола, нельзя отбирать кусок у других, и спали вы на мягких подстилках, а не в грязном подвале или на грязном чердаке. Вам вытирали ваткой жопу перед сном и рассказывали правильные сказки. А я рос, как та дворняжка, которая знает, что если она не стырит у кого-то кусок мяса, то ляжет спать голодной. И, заметь, никто этого облезлого пса не учил жизни и не читал ему нужные сказки. Этот кобеленыш до всего доходил сам! Сам, ты понимаешь это, сам!..
Я попытался успокоить его, но он грубо оттолкнул меня в сторону.
— Ты же сам рос с детства, зная, что пусть хоть кусок и не жирный, пусть даже косточка, но зато каждый день. Помнишь наш разговор на вокзале?.. Я помню, помню твои слова о том, что ты привык к стабильному заработку, пусть и небольшому. Я же тебе, дурачку, предлагал еще тогда свалить из этой армии, которая пыталась сделать из тебя пушечное мясо, а когда этого сделать не удалось, то оно же смешало тебя и других, как ты, с дерьмом!.. А где у тебя семья?.. Нет семьи?.. Хорошо, сформулируем вопрос иначе: где любимая женщина, которая делает тебе котлеты, такие же вкусные, как когда-то делала твоя мама? Ай-яй-яй, и женщины нету? И правильно! Какая нормальная сучка будет жить с таким, как ты, кобелем, который может ей и ее щенкам приносить только косточку, да еще с задержкой в полгода? Так что тебе приходится пользоваться услугами болонок, которым ты нужен только для того, чтобы удовлетворить похоть, когда у них течка… А ведь я тогда обиделся на тебя и очень сильно.
— Это когда же?
Мишка залпом выпил стакан водки.
— А тогда, когда предложил тебе послать на хер армию и продолжить работать вместе. Ты же тогда кинул меня, понимаешь ты это, кинул, — он говорил уже навзрыд. — Только все начало налаживаться, как надо, только отработали четкую схему, и вдруг — нате вам, Миша, картину маслом, породистый щенок не хочет связываться с дворняжкой без родословной. Ведь так, так оно было?
Ничего не говоря, я встал и направился к выходу.
Мишка уже просто кричал мне вслед:
— Погоди, еще настанет время, когда у тебя не будет и половины той косточки, которую тебе кидают. Вот увидишь, настанет! И тогда уже я подумаю, кинуть ли тебе кусочек мяса по старой дружбе? — он перешел на пьяный истеричный хохот.
Уже в дверях я обернулся и сказал:
— Тебе не придется думать, просто потому, что мы больше никогда не встретимся.
* * *
1997 год был последним годом моей службы в армии.
Я стоял и курил у входа в вагон на перроне Ленинградского вокзала. До отхода поезда оставалось еще 15 минут, и мы о чем-то беседовали с проводником.
Неожиданно идущие по перрону люди с только что прибывшего поезда стали быстро расступаться в стороны. Навстречу им, выстроившись каре в одинаковых черных пальто, шли здоровенные парни. У всех в руке было по рации.
В центре шел мужчина. Он курил и с кем-то разговаривал по мобильному телефону.
Каре поравнялось с моим вагоном.
— Мишка! — крикнул я и кинулся в сторону охранников.
Двое из них отреагировали мгновенно. Они встали передо мной стеной.
Мишка повернулся в мою сторону. Постоял секунду, не прекращая разговор по телефону, кивнул и продолжил движение дальше…
— Ваш знакомый? — спросил проводник, когда я вернулся к вагону.
— Да, — кивнул я, — вместе в школе учились.
— Странный господин. Только поздоровался с вами. Впрочем, не обращайте на него внимания, у него много и других странностей.
— Откуда они вам известны?
— Я два года работал проводником в его личном вагоне. Он, когда едет в Питер, всегда заказывает персональный вагон. А полгода назад он меня лично уволил, — печально вздохнул проводник.
— За что же?
— Да за то, что я не успел к его приходу положить в купе один идиотский коврик с русалками.
Я докурил и выбросил сигарету.
— А вот если бы вы так же, как он, в школе учились, то, глядишь, сейчас бы тоже ездили в купе в персональном вагоне.
— Возможно, вы и правы, — пожал я плечами и пошел на посадку в вагон. Плацкартный вагон. На купе мне в тот день не хватило денег.