Легенды и факты
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 4, 2010
Любовь КАШИНА
ПАВЕЛ ВАСИЛЬЕВ.
ЛЕГЕНДЫ И ФАКТЫ*
Статья печатается в сокращении.
Обледенев, сгибают горы кряжи
Последнею густою сединой…
Открыт простор.
И кто теперь развяжет
Тяжёлый узел, связанный страной?
П. Васильев
О литературных забавах
14 июня 1934 года в “Правде” и других центральных газетах была опубликована статья Горького “Литературные забавы”. Процитируем её в части, касающейся Павла Васильева.
“Жалуются, что поэт Павел Васильев хулиганит хуже, чем хулиганил Сергей Есенин. Но в то время, как одни порицают хулигана, — другие восхищаются его даровитостью, “широтой натуры”, его “кондовой мужицкой силищей” и т.д. Но порицающие ничего не делают для того, чтобы обеззаразить свою среду от присутствия в ней хулигана, хотя ясно, что, если он действительно является заразным началом, его следует как-то изолировать. А те, которые восхищаются талантом П. Васильева, не делают никаких попыток, чтоб перевоспитать его. Вывод отсюда ясен: и те и другие одинаково социально пассивны, и те и другие по существу своему равнодушно “взирают” на порчу литературных нравов, на отравление молодёжи хулиганством, хотя от хулиганства до фашизма расстояние “короче воробьиного носа”” [2]. Наверно, не нужно комментировать эти строки. Для всех сейчас ясно, что это значило в 30-е годы.
Какую же роль сыграл в судьбе П. Васильева А.М. Горький?
Никто из васильеведов не умаляет роли Алексея Максимовича в развитии советской литературы. Речь идёт о том, что не разобравшись, не проверив факты, он позволил себе озвучить анонимку, письмо без подписи, после которой жизнь П. Васильева и без того несладкая, стала совсем невыносимой. Человек, взявший на себя обязанность решать судьбы литераторов, должен был быть предусмотрительней. Он, как никто, видел атмосферу среди литераторов, противостояние отдельных литературных течений, знал, какие могут быть последствия. И не случайно он сам в ответном письме П. Васильеву пишет: “Как только “дружески” скажешь о ком-либо неласковое или резкое слово, тотчас же на этого человека со всех сторон начинают орать люди, которые ничем не лучше, а часто — хуже!”
Так получилось и с П. Васильевым: порицающие его делали всё, чтобы “обеззаразить” свою среду от присутствия в ней хулигана, “изолировать” его.
Н.Г. Шафер в своей статье (см. “СО”, 2010, № 1) обвиняет васильеведов в том, что они выдернули из текста Горького термин “дорога от хулиганства до фашизма короче воробьиного носа…” и отнесли его непосредственно к Павлу Васильеву. Да не васильеведы это выдернули, а враги П. Васильева! Ведь в газетах, после публикации статьи Горького, всё это относилось именно к П. Васильеву, да и других фамилий в этом абзаце нет. Это так и было представлено в печати, начиная с 1934 года. Об этом знали те, кто жил и работал в те годы, кто на себе испытал гнев властей, репрессии, долгие годы лишения свободы. В их числе И.М. Гронский, С. Поделков, Е.А. Вялова, Г. Санников, все те, кто и стал позже первыми васильеведами. Об этом знал и Горький, ведь всё это было при его участии. Во всех исследовательских работах, книгах васильеведов И. Гронского, С. Куняева, С. Шевченко, Н. Солнцевой и др. из заметок М. Горького “О литературных забавах” части текста, относящиеся к П. Васильеву, приводятся полностью, не “выдираются” из текста, но факт остается фактом.
За давностью лет мы не можем знать, что чувствовал каждый из литераторов, какие цели преследовались, если не имеем документальных подтверждений, дневниковых записей. Не зря говорят: “Человек — это загадка”.
Борис Пастернак, встретив П. Васильева в доме Герцена, после выхода “Литературных забав” пожал ему руку и сказал демонстративно громко: “Здравствуй, враг отечества” и, смеясь, прошёл дальше. Затем он сказал по поводу статьи Горького следующее: “Чувствуется, что в Горьком какая-то озлобленность против всех. Он не понимает, или делает вид, что не понимает того значения, которое имеет каждое слово, того резонанса, который раздаётся вслед за тем или иным выступлением. Горьковские нюансы превращаются в грохот грузовика.
Что касается Павла Васильева, то на нём горьковская статья никак не отразится. Его будут так же печатать и так же принимать в публике” [1. С. 272].
Ошибся Борис Пастернак, не смог оценить напряжённую, можно сказать, трагическую обстановку? назревавшую в литературе в то время.
Есть ещё один факт, подтверждающий, что А.М. Горький сам пожалел об обсуждении П. Васильева в печати.
Вспоминает И.М. Гронский: “Летом того же года мы с А.Н. Толстым как-то навестили Горького. Сели обедать. Алексей Максимович обратился ко мне:
— Вы сердитесь на меня за Павла Васильева?
— Да нет, не сержусь, но я просто поражён тем, как вы могли написать такую вещь. Вы, Алексей Максимович, разглядели в Васильеве только проблему бутылок, которыми он не очень-то и увлекается. А стихи вы его читали?
— Мало. Так, кое-что.
— Как можно писать о литераторе, не читая его! Это совершенно потрясающий талантливый поэт!
Мы с Горьким вступили в спор на грани ссоры, Толстой встал и ушёл. Потом вернулся с пачкой журналов в руке:
— Ну что вы ссоритесь?! Давайте-ка, я вам лучше стихи почитаю, это куда полезнее.
И Толстой, открыв журнал, начал читать. Одно стихотворение, потом другое, третье. Горький встрепенулся.
— Алексей Николаевич, кто это?
А Толстой продолжает читать.
— Кто, кто это? Что это за поэт? — басит Алексей Максимович. И Толстой, перегибаясь через стол, говорит:
— Это Павел Николаевич Васильев, которого вы, Алексей Максимович, обругали.
— Быть не может!
— Вот, пожалуйста. — Толстой передал журналы. Горький взял и стал читать одно за другим стихотворения. Дочитал… Налил себе виски:
— Неловко получилось, очень неловко.
Но дело, как говорится, уже было сделано” [3. С. 283 – 284].
Павел Васильев пытался не унывать. Из уст в уста передавались эпиграммы поэта “Выпил бы я горькую, да боюся Горького, Горького Максима, ах, невыносимо!”. В душе же Павла Васильева царили отчаянье и безысходность.
Что касается письма партийца, которое процитировал Горький в своей статье “О литературных забавах”, то Евгений Долматовский в своих воспоминаниях счёл возможным отдельно указать на него: “Признаться, без особого труда разгадал, кто автор письма. Это был вовсе не партиец, а окололитературный переросток, всеобщий ненавистник и завистник, а сообщение его было адресовано вовсе не одному из литераторов, а в иное, весьма серьёзное учреждение.
Из этого учреждения, надо понимать, донос поступил в редакцию газеты “Правда”, где лёг на стол главному редактору Льву Мехлису. Тот не только представил его Горькому, но и сообщил дополнительные компрометирующие сведения о том же Васильеве, а так же о Михаиле Пришвине и Андрее Платонове. Горький незамедлительно написал ответ: “За информацию о трёх писателях очень благодарен Вам, Лев Захарович. Пришвин, старый и верный ученик Иванова-Разумника, конечно, неизлечим, но всё же он — сравнительно с прошлым продвинулся вперёд и налево…
А. Платонов — даровитый человек, испорчен влиянием Пильняка и сотрудничеством с ним.
П. Васильева я не знаю, стихи его читаю с трудом. Истоки его поэзии — неонародническое настроение — или: течение — созданное Клычковым и Клюевым — Есениным, оно становится всё заметней, кое у кого уже принимает русофильскую окраску и — в конце концов — ведёт к фашизму”” [1. С. 265 – 266]. Это было ещё до опубликования статьи М. Горького “О литературных забавах”, здесь рядом с именем П. Васильева названы имена Клюева, Клычкова, Есенина. Так у кого же из них творчество приняло русофильскую окраску, что ведёт к фашизму? Вот это слово… написано оно Горьким применительно к русским литераторам, среди которых назван и Павел Васильев. Так Мехлис использовал Горького в борьбе с “неугодными” литераторами. Письмо Горького Мехлису хранится в архиве Горького.
Как же относился Горький к писателям?! Неоднозначно. Двояким было отношение Горького к В. Маяковскому, о котором он писал: “Вообще в искренность революционности Маяковского я не верил и не верю”. На I съезде писателей, в своём заключительном выступлении, Горький подтвердил критику Бухарина в адрес Маяковского [4. С. 5].
В 1930-м году П. Радимов столкнулся с Горьким по вопросу поэзии деревенской жизни, которую отвергал Алексей Максимович. После чего Радимов не печатался более тридцати лет.
В 1932 году литературную общественность всколыхнуло дело об аресте сибиряков. М. Горький в том году дважды встречается со Сталиным по вопросам литературы у себя в особняке. Но о нашумевшем в то время “Деле сибирской бригады” на этой встрече он вопрос не поднимает. Неужто его не интересовала судьба литераторов, которым он помогал? Среди них Николай Анов, Сергей Марков, Лев Черноморцев, Павел Васильев, Леонид Мартынов, которых Горький считал талантливыми, способствовал их литературному росту, опекал. Их, кроме Павла Васильева и Льва Черноморцева, сослали на три года фактически ни за что. Помощи и заступничества от Горького они не дождались. После побоев, во время пребывания в застенках, было подорвано здоровье Сергея Маркова.
Не думаю, что после пережитого в душах писателей “бригады” продолжала жить прежняя любовь к М. Горькому. Конечно, в последние годы жизни он был уже не всесилен, но хоть как-то помочь литераторам, он, наверное, мог, тем более это был ещё только 1932 год.
Фальсификация
Большую часть статьи Н.Г. Шафер посвятил описанию строк из письма-доноса.
“А вот — Васильев Павел, он бьёт свою жену, пьянствует. Многое мной в отношении к нему проверяется, хотя облик его и ясен. Я попробовал поговорить с ним по поводу его отношений к жене.
— Она меня любит, а я её разлюбил… Удивляются все — она ведь хорошенькая… А вот я её разлюбил…”
“Вот такого Горький никогда и никому не прощал”, — пишет Н.Г. Шафер.
Наум Григорьевич даже считает, что Горький зачитал письмо партийца, потому что его потряс эпизод, описанный выше. Он приводит массу примеров рассуждений о женщине, матери и о прославлении женщины Горьким. Но никто ведь не мог сказать Горькому о несчастной судьбе избиваемой мужем Г. Анучиной, так как этого не было.
Если осмыслить эту часть письма, то можно сделать вывод, что, автор, отведя личности Павла Васильева большую часть письма вначале, охарактеризовав уже после поэта Смелякова, снова пишет “А вот — Васильев Павел”, т.е. опять возвращается к личности П. Васильева, здесь чувствуется какая-то неувязка…
Вот как звучат эти слова в первоисточниках — газетах “Правда” и “Известия” от 14.06.1934 г., так как и написал их А.М. Горький:
“А вот — Васильев Сергей, он бьёт жену, пьянствует…”, а всё остальное — по тексту. Сразу всё встаёт на свои места. Здесь “партиец” продолжает раскрывать внутренний мир других литераторов. Дальше идут Ойслендер, Панченко и т.д.
В статье Н.Г. Шафера фигурирует его собственное предположение: “…Васильев бьёт свою жену Галину Анучину, родившую ему замечательную дочь Наташу…”.
Этого никогда не было и быть не могло. По известным васильеведам документам и воспоминаниям Г. Анучиной и В.Н. Васильева, Галина Анучина уехала из Москвы в Омск, к родителям поэта, в 1932 г., и с этого времени они почти не виделись. Были только письма.
Встреча с Павлом состоялась только в 1934 г., когда он уже с Еленой Вяловой приезжал в Омск из Москвы. Вот что пишет в воспоминаниях сама Галина Анучина:
“…Когда в декабре 1932 года Павел привёз меня в Омск к своим родителям, он часто, смело говорил матери: “Мама, я женился по расчёту”. Это ведь и правда смешно, так как я была сиротой с десяти лет…
Павел, возвратившись в Москву, навсегда остался с Е.А. Вяловой. В апреле 1933 года родилась наша единственная дочь Наташа. Родители Павла помогали мне до последних своих дней, так же, как и Павел. Последнюю весточку я получила от него в декабре 1936 года…” [7. С. 131].
Это подтверждается и письмами П. Васильева к Галине Анучиной за эти годы, копии которых хранятся в архивах Дома-музея П. Васильева.
Конечно, Наталья Павловна, дочь поэта, была ошеломлена очередным наветом на её отца, т.к. хронологию жизни, как и само творчество поэта, она знает досконально, как знает и о том, что в 30-титомник Горького была внесена фальсификация.
Вот что пишет по этому поводу Е.А. Вялова: “…В середине пятидесятых годов, когда готовился к печати сборник стихов моего мужа, мне довелось провести много часов в различных библиотеках и архивах…
Каково же было моё удивление, когда я взяла в руки двадцать седьмой том собрания сочинений А.М. Горького, где были напечатаны “Литературные забавы”, и увидела там следующее:
В абзаце, где Горький рассказывает о бесчинствах поэта Сергея Васильева, имя “Сергей” заменено на “Павел”. Так что моему мужу в “Новом варианте” статьи досталось за двоих.
Том Горького, о котором идет речь, вышел в свет в 1953 году, когда Павла Васильева давно уже не было в живых, а Васильев Сергей был цел, невредим и продолжал писать. Такая серьёзная опечатка вряд ли могла вкрасться в солидное издание, каким является собрание сочинений А.М. Горького. Но если это не опечатка, то что?” [7. С. 214 – 215].
Первыми васильеведами Казахстана — писателем, заслуженным работником культуры С. Черныхом и Г. Тюриным очень тщательно проводился отбор материалов, включённых в книгу “Воспоминания о Павле Васильеве”, изданную издательством “Жазушы” в 1989 г. Имеются черновые записи в архиве С. Черныха в Усть-Каменогорске, где стоят вопросы, имеются записи “сравнить”, “проверить факт” и т.д. Они настолько кропотливо и, я бы сказала, скрупулёзно собирали материалы, вели переписку с современниками П. Васильева, его родными, что не верить их материалам мы не имеем права. Не остался без внимания и факт из воспоминаний Е.А. Вяловой, он отмечен авторами в примечании под № 4, стр. 215. Исследователи пишут: “При составлении текста статьи М. Горького “О литературных забавах”, напечатанной 14.06.1934 г. в “Правде”, “Известиях”, “Литературной газете”, “Литературной учебе” (№ 6 стр.11, 1934 г.) с последующими её публикациями в сборнике статей М. Горького “О литературе” и в собрании сочинений в 30-ти томах (М.: ГИХЛ, 1953. т.27, с 251) обнаружилось искажение текста, на которое указывает Е.А. Вялова” [7. С. 296].
Наум Григорьевич Шафер правильно пишет: “…а публикации в “Правде” и “Известиях” приравнивались к правительственной оценке всего того, о чём там шла речь. Дело было очень серьёзное”.
Действительно, фальсификация в центральных газетах строго наказывалась, можно было лишиться не только должности, но и головы.
Даже недруг П. Васильева Мехлис, будучи редактором газеты “Правда”, сфабриковавший подписи 20-ти литераторов, что документально подтверждено, не осмелился в газете “Правда” заменить имя Сергея Васильева на Павла в публикации Горького, и весь текст письма здесь публикуется, как в оригинале. Это ещё раз доказывает, что имя П. Васильева в вопросе “бил жену” Горьким не было произнесено. Горький в то время был жив, и, я думаю, не допустил бы фальсификации. Да и сам Павел не оставил бы без внимания ещё один поклёп. Он был ещё на воле. А сейчас, по истечении более семидесяти лет, читатели казахстанской газеты “Время”, где искажены и слова Н.Г. Шафера, узнают о факте избиения Павлом Васильевым не только жены, но и матери! Вот так рождаются легенды.
Наум Григорьевич Шафер в своей статье опирается на факты, изложенные как раз в 27-м томе академического издания Максима Горького. Человек глубоко порядочный, он предполагает, как Горький мог отнестись к такому поведению Павла Васильева в семье. Но вот тут-то и закавыка. Оказывается, даже в академических изданиях могут быть допущены ошибки, ведь их составляют люди, которые могут ошибаться, а могут пойти на подлог ради корыстных целей.
Васильеведы оперируют в основном первоисточниками, оригиналами. Их суждения о роли Горького в судьбе Павла Васильева подтверждаются обширными документами, воспоминаниями современников. В архиве А.М. Горького хранятся три письма П. Васильева (см. статью З.С. Мерц, “СО”, 2009, № 9). Первое письмо было написано Павлом по настоянию И.М. Гронского, который сам говорит об этом в своих воспоминаниях.
Н. Примочкина — автор книги “Писатель и власть”, изданной ИМЛИ в 1996 г., исследователь жизни и творчества А.М. Горького, пишет:
“Трудно сказать теперь, что именно заставило Васильева обратиться с “покаянным” письмом к Горькому: стремление вырваться из тисков критики, надежда вновь обрести подорванную выступлением Горького репутацию или искреннее раскаяние в своих, правда, не всегда благовидных поступках. Скорее всего, и одно, и другое, и третье. <…>
Получив письмо, Горький, видимо, понял, какую оплошность он совершил, давая столь резкую публичную оценку Васильеву. Нравы писательской братии были ему хорошо известны. Не раз предостерегал он писателей от слишком небрежного отношения друг к другу. И Горький решил выступить с открытым ответом Васильеву, которым намеревался остановить оголтелых критиков поэта. <…>
Васильев пошёл на уступки и написал то, что от него требовали. В конце письма он, правда, всё же попытался как-то протестовать против травли и несправедливых обвинений. Однако Горький, редактировавший письмо, отсёк этот конец, оставив одно безоговорочное признание вины и обещание исправиться. В таком усечённом виде оно появилось впервые 12 июля 1934 г. в “Литературной газете” и затем неоднократно воспроизводилось в критической литературе. <…>
Васильев воспринял это выступление Горького в печати очень оптимистично и, окрылённый его дружеским тоном, начал посылать рукописи своих стихов в редактируемый Горьким новый журнал “Колхозник” <…>. Отрицательное отношение к стихам Васильева, нежелание печатать их в “Колхознике” свидетельствует о том, что у Горького к тому времени сложилось сильное предубеждение против поэта. Пожалуй, Васильев был самым ярким продолжателем есенинских традиций в советской поэзии. Для его поэзии были характерны “удесятерённая сила жизни”, могучая энергия и жизнелюбие, острое ощущение социальных конфликтов, тяга к народнопесенному творчеству, страстная эмоциональность стиля и яркая контрастность образов. Все эти черты, очень близкие и творчеству Горького, казалось бы, должны были покорить писателя, как покорила его в своё время муза Есенина, поэта “изумительного” и “великого”. Но если в 20-е годы Горький ещё мог понять и простить тоску Есенина, его запои и его “хулиганство”, то через десять лет за “пьяными дебошами” Васильева он не разглядел ни стихийности и широты его страстной души, ни повышенной внутренней ранимости, скрываемой под внешней грубостью и буйством.
Грозные тучи общественного и литературного осуждения продолжали неумолимо сгущаться над головой опального поэта. 10 января 1935 г. Васильев был исключён из Союза писателей, а это автоматически повлекло за собой негласный запрет на публикацию его произведений.
“Решительные меры” по требованию писателей были приняты. Против Васильева было возбуждено дело, 15 июля 1935 г. он был осуждён “за бесчисленные хулиганства и пьяные дебоши” на полтора года лишения свободы и отправлен в исправительно-трудовую колонию. Здесь, томимый неволей и тяжким тюремным трудом, поэт решил искать защиты и помощи у человека, ставшего вольно или невольно причиной его несчастий. В письме из колонии от 23 сентября 1935 г. Васильев хотя и очень осторожно, всё же напомнил Горькому о той роли, какую писатель сыграл в его судьбе, роли того рокового выстрела, который вызвал снежную лавину заушательской критики, поношения и доносов:
Глубокоуважаемый Алексей Максимович!
В ваших глазах я вероятно похож сейчас на того скверного мальчика, который кричит “не буду, дядя”, когда его секут, но немедленно возобновляет свои пакости по окончании экзекуции.
Аморальный, хулиганский, отвратительный, фашистский — вот эпитеты, которыми хлестали меня безостановочно по глазам и скулам в нашей печати.
Я весь оброс этими словами и сам себе кажусь сейчас какой-то помесью Махно с канарейкой.
Ваше чудесное и доброе письмо, Ваша неожиданная помощь, так осчастливившие меня в своё время — теперь превратились в грозное орудие против меня, заслонили мне дорогу назад и зажгли во мне мучительный стыд.
Мне понятно теперь, как опасна бывает иногда помощь великанов!
После Вашего письма, садясь за работу, я думал: “Вот возьму и напишу такое, чтобы все ахнули и меня похвалит Горький!”
Я гордец и я честолюбив, Алексей Максимович, — и ложась спать, я говорил жене: — Вот, погоди, закончу задуманное — Горькому понравится…
Я сработал поэму “Кулаки”, прочёл её знакомым, перечёл её сам и убедился, что она “не то”. И почувствовал апатию к ней. Озлобился. Выпил несколько раз. Из-за ерунды поскандалил с Эфросом. Этот, по существу ничтожный и ограничившейся обоюдной руганью, случай не привлёк бы ничьего внимания, если б за несколько месяцев назад Вы своим письмом не вытащили меня на “самый свет”.
Получилось плохо. Меня исключили из Союза писателей (не выполнил обещаний), фактически запретили мне печататься где-либо, оставили меня буквально без копейки.
Я метался из стороны в сторону, как совёнок днём, искал хоть какой-нибудь поддержки, куска хлеба, наконец, для себя и семьи.
Но в глубине моей души тлела надежда всё-таки подняться, непримиримый огонёк — единственное, что я ценю в себе. И снова сел работать. В это время я начал и довёл до половины лирическую поэму “Христолюбовские ситцы”.
Семь месяцев сиднем сидел дома. Выпивать же стал под конец главным образом (не преувеличиваю!) потому что “друзья” вместе с водкой приносили и закуску.
Мне трудно Вас уверить, но историю с Алтаузеном расписали в “Правде” страшно преувеличенно. Просто видно решили положить конец и т.д.
Вот уже три месяца, как я в Испр. Труд. Колонии при строительстве завода “Большая Электросталь”.
Я работаю в ночной смене краснознамённой бригады, систематически перевыполняю план. Мы по двое таскаем восьмипудовые бетонные плахи на леса. Это длится в течение девяти часов каждый день. После работы валишься спать, спишь до “баланды” и – снова на стройку.
Я не хныкаю, Алексей Максимович, но зверская здешняя работа и грязь ест меня заживо, а главное, самое главное лишает меня возможности заниматься любимым — литературой.
Мне нечего трусить и лгать и нечего терять — проверял себя сейчас на бетонных плитах, вижу что, не смотря ни на что, люблю свою страну, люблю своё творчество и наперекор всему — уцелею.
Но как не хватает воздуха свободы! Зачем мне так крутят руки?
Я хотел бы сейчас работать где-нибудь на окраинах Союза. Может ли быть заменена тюрьма высылкой, в какие угодно края, на какой угодно срок?
Я имею наглость писать эти строки только потому, что знаю огромные запасы любви к человеку, в вашем сердце.
Ну вот и всё… Если не изменится ничего в теперешнем бытие моём — всё равно не пропаду, сожму зубы, перемучусь и дождусь срока.
Весь Ваш
Павел Васильев
23 сентября 1935 г.
ИТК Электросталь
В те годы Горький был окружён плотной стеной “идеологической” охраны, не допускавшей к писателю многочисленных просителей и жалобщиков, а его секретарь П.П. Крючков, связанный с НКВД, тщательно цензуровал всю его обширную переписку. Однако на этот раз по какой-то счастливой случайности письмо Васильева из колонии дошло до адресата. Пометы на письме, сделанные, видимо, Горьким, позволяют предположить, что оно было прочитано с большим вниманием и даже волнением. Красным карандашом подчёркнуты слова, свидетельствующие о тяжёлых условиях труда в заключении (“восьмипудовые бетонные плахи”, “зверская здешняя работа”) и подавленном состоянии поэта (“Но как не хватает воздуха свободы! Зачем мне так крутят руки?”).
Принял ли Горький участие в судьбе заключённого Васильева? Помог ли вырваться на свободу? Документальными сведениями об этом мы не располагаем” [6. С. 62 – 67].
Нет, Горький не помог Павлу Васильеву. В его освобождении приняли участие И.М. Гронский и В.М. Молотов.
Архивы заговорили
Начиная с 90-х годов, когда стали открыты многие архивные документы, дневниковые записи, письма литераторов, о Горьком написано очень много критических материалов.
Всё чаще исследователями приводились выдержки из дневниковых записей Мартемьяна Рютина. Он, посмевший выступить против политики и власти Сталина, отбывал в то время одиночное заключение в Суздальском политизоляторе и позже был уничтожен. Его голос был услышан только через 56 лет, когда “заговорили” архивы. Письма Рютина были опубликованы в статье А. Борщаговского “Голос из одиночки. Письма М. Рютина о литературе” в “Литературной газете” за 13 июня 1990 г.
“Прочёл на днях статью Горького “Литературные забавы”. Тягостное впечатление! Поистине нет для таланта большей трагедии, как пережить физически самого себя… Горький-публицист позорил и скандализировал Горького-художника…” [15. С. 134].
Альфред Барков в своей книге “Роман Михаила Булгакова “Мастер и Маргарита”: Альтернативное прочтение” пишет: “Можно с оговоркой воспринять частное мнение Бунина, или Блока, или Мережковского, или Гиппиус, или Чуковского… Но когда все эти люди, знавшие Горького не по архивным бумажкам, дают одинаковую, пусть даже неожиданно удручающую характеристику, их мнению нельзя не верить” [14. Гл. XXII].
Достаточно и других высказываний, документов, воспоминаний и дневниковых записей: М. Пришвина, И. Гронского, Б. Пастернака, М. Булгакова, В. Ходасевича, В. Вересаева, Д. Лихачёва, все они не в пользу деятельности М. Горького в последние годы жизни.
Что явилось причиной таких разительных перемен во взглядах и поступках Горького, в его отношении к литераторам в последние годы жизни? Ответ на этот вопрос — задача исследователей жизни и творчества М. Горького. Мы судим только по документам, воспоминаниям тех, кто в то время все эти перемены видел своими глазами, испытал их на себе. Изучением творчества писателя, значимости его личности, роли в развитии литературы занимаются учёные-горьковеды и непосредственно отдел М. Горького в ИМЛИ. Но даже и они не могут не сказать: “Далеко не всегда Горький оказывался правым в творческих и идейных спорах с тем или иным писателем, особенно в последние годы жизни. Так случилось и с Павлом Васильевым, против которого он выступил в 1934 г. со статьёй “Литературные забавы”, сыгравшей в судьбе поэта довольно мрачную роль” (Н. Примочкина. “Писатель и власть” [6. С. 60]).
“Трудна и сложна была жизнь большого и мужественного писателя, каким был Горький. В его деятельности были срывы, ошибки и неудачи”, — утверждает К.Д. Муратова, автор монографии “Максим Горький в борьбе за развитие советской литературы”.
Васильеведы не претендуют на право давать оценку значимости Горького в мировых масштабах. Они опираются на документы и факты, которые касаются непосредственно П. Васильева и его литературного окружения, в том числе и материалы из архива М. Горького. Горький тоже был человеком, и, как и все, допускал ошибки, которые личности такого масштаба тоже не прощались. Эти годы были трагичны для всех литераторов. Не мало нашлось таких, которые умели угождать любой власти. Всегда быть на плаву, перестраиваться в одно мгновение. Воспевали сегодня тех, кого ещё вчера считали врагами.
Слаб Человек пред искушением —
Всесилен рок
За все людские заблуждения
Судья им Бог!
[16. С. 113]
Хотелось бы попросить всех, кто пишет о Павле Васильеве, помещать в печати выверенные материалы. Например, в “Литературной газете” № 52 за 2009 год Валентин Антонов пишет: “Родился и вырос Павел — далеко от столичных культурных центров России — в Зайсане, местечке близ Павлодара”. Павлодар находится в Северном Казахстане, Зайсан в Восточном, а расстояние от Павлодара до Зайсана, пожалуй, больше чем от Павлодара до Омска. Зайсан — город на границе с Китаем. В Зайсане после рождения Павла семья прожила недолго. В жизни Павла Васильева были станица Сандыктавская, Атбасар, Петропавловск, где Павел пошёл в первый класс, а вырос он в Павлодаре. Здесь окончил школу и отсюда отправился познавать мир.
В Интернете мы нашли немало о Павле Васильеве. Но каково же было наше удивление, когда мы увидели фотографию совершенно другого человека. По-прежнему также путают дату рождения Павла Васильева.
В Павлодаре есть Дом-музей поэта, где сформирован его архив, составлена хронология его жизни и творчества. Поэтому мы будем рады, если все, кто сомневается или не имеет достоверных данных, будет обращаться в Дом-музей П. Васильева.
Мы сейчас имеем наиболее полный сборник произведений Павла Васильева, в нём и те, из-за которых Павла Васильева критиковали, навешивали ярлыки, которые уничтожались и не публиковались. Каждый может сам прочесть его стихи, поэмы, прозу, письма, познакомиться с документальными материалами, публикациями тех лет и сделать вывод для себя, составить своё мнение о творчестве поэта, в том числе и о роли А.М. Горького в судьбе П. Васильева.
И.М. Гронский в своих воспоминаниях написал: “В поэзии, в жизни поэтов, творческих личностей самым объективным и справедливым критиком является время”.
Мне бы очень хотелось, чтобы не возникали вновь домыслы, наветы, необъективные мнения, порочащие память о русском и казахстанском поэте, их уже было предостаточно. Павел Васильев заплатил за всё это своей жизнью.
Поэзия Павла Васильева выдержала испытание временем, она продолжает жить.
31 мая — День памяти жертв политических репрессий. И вновь к бюсту П. Васильева потянутся люди с цветами, чтобы воздать дань уважения памяти поэта трагической судьбы и его бессмертной поэзии.
ЛИТЕРАТУРА:
1. Куняев С. Русский беркут. — М.: Наш современник, 2001.
2. “О литературных забавах” // Известия. № 137, 14.07.1934.
3. Гронский И. Из прошлого… Воспоминания / Сост. С. Гронская. — М.: Известия, 1991.
4. Спиридонова Л. Горький и Сталин. Уступка за уступку // Литературная газета. № 33-34, 2009.
5. Шухов И. Избранное. — Алматы: Жазушы, 1996.
6. Примочкина Н. Писатель и власть. — М.: Росспэн, 1996.
7. Воспоминания о Павле Васильеве / Сост. С. Е. Черных, Г. А.Тюрин. — Алма-Ата: Жазушы, 1989.
8. Вялова Е. Про меня ж, бедового, спойте вы // Наш современник. № 8, 1989.
9. Солнцева Н. Китежский павлин: филологическая проза. Документы. Факты. Версии. — М.: Скифы, 1992.
10. Антипина В. Повседневная жизнь советских писателей. 1930 — 1950-е годы. — М.: Молодая гвардия, 2005. — (Живая история: Повседневная жизнь человечества).
11. Письмо в редакцию // Правда. № 141, 24.05. 1935.
12. Резник О. Алексей Сурков: Очерк жизни и творчества. — М.: Худож. лит., 1979.
13. Куняев С. Жертвенная чаша. — М.: Голос-Пресс, 2007.
14. Барков А. Роман М. Булгакова “Мастер и Маргарита”: Альтернативное прочтение. Главы XXI, XXII. // http://m-bulgakov.narod.ru/master-94.htm.
15. Шевченко С. Будет вам помилование, люди… Повесть о Павле Васильеве. — Павлодар: ТОО НПФ “ЭКО”, 1999.
16. Лунин К. Исповедь перед временем: Сборник стихотворений 1990 — 2009 гг. — Павлодар: ЭКО, 2010.
17. Письма А. М. Горького П. Васильеву // Известия. № 161, 12.07.1934.
18. Конквест Р. Большой террор. — Рига: РАКСТНИЕКС, 1991. т. 2.