Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 4, 2010
БИБЛИОГРАФИЯ
Евразийский журнальный портал “Мегалит” (http://www.promegalit.ru), некоторое время назад обосновавшийся на просторах Рунета, известен теперь даже замшелому библиографу богоспасаемых “Сибирских огней”, не говоря уже о “продвинутой” литературной общественности. Список представленных изданий (сетевых и не только) включает журналы, не замеченные “Журнальным залом” — либо в силу малого литературного веса, либо в силу специфики публикуемых произведений. Может быть, это и не вполне реальные причины, ну да последние каждый усмотрит исходя из собственной “гражданской позиции”. Исключением является “альманах для семейного чтения” “День и Ночь”, который, впрочем, полностью лишившись прежнего редакторского коллектива, становится все более незаметным в контексте всякой освоенной им виртуальной институции. Портал завел себе, как водится, премию, материальный смысл которой — одна бутылка крепкого спиртного напитка, а нематериальный — тайна. “Координатор премиального процесса” Александр Петрушкин пишет следующее (http://www.promegalit.ru/publics.php?id=901):
НЕЗАВИСИМАЯ ПОЭТИЧЕСКАЯ ПРЕМИЯ “П” являет собой попытку определить или дать мгновенный фотоснимок будущего русского литературного поля и его неприсоединившихся персонажей, исходя, прежде всего из оценочных суждений — молодых (неангажированных) авторов-членов коллегии номинаторов, а также их периферийных старших коллег из числа тех же номинаторов. Мы будем пытаться взглянуть на современную литературу, не основываясь на предлагаемой нам данности или придуманных другими моделей.
Многие литераторы по старинке все еще полагают себя хозяевами языка, выкидывая, коли пришла нужда, такие вот теоретические коленца. Числит ли себя таковым господин координатор? Во всяком случае, содержание пассажа весьма туманно. Мне так и не удалось понять, является ли “будущее литературное поле” чем-то вроде союза писателей, к которому можно присоединиться или не присоединиться, или же оно, поле, есть тотальность русских литераторов, с неприсоединившимися не-литераторами соответственно. При любом прочтении получается логическая абракадабра. Впрочем, это не все, потому как “неприсоединившиеся” у автора — “его”, а если так, то к кому же они не присоединились? В общем, теория классов Рассела вам в помощь, господа. Складывается впечатление, что культура мышления — признак для литераторов “будущего” вполне акцидентальный. Это простительно, чего уж там, писатель у нас пишет, а думает за него, надо полагать, читатель. Но трудно поверить в наивность Александра Петрушкина, приравнивающего “молодость” к “неангажированности” — не из детского сада же его “номинаторы”? Ведь сказано классиком: песня невинности, она же опыта. Все “чистое” и “невинное” давно оприходовано французскими критиками — никуда не денешься. И потом, что значит “будущего”? Возможно, восторгаясь или с кислой рожей, кому как нравится, счесть это вариантом того, что нас ждет? Но проблема в том и состоит, что большинство “номинированных” поэтов абсолютно конъюнктурны, сиюминутны. Так что фотоснимок, конечно, мгновенный, но мгновение не принадлежит грядущему. (“Периферийных старших коллег” обсуждать не буду — квалификации не хватает.) В общем, “предлагаемая нам данность”, на мой взгляд, вполне себе утопична. Можно, конечно, обнажиться и залезть на пальму посреди цивилизации (посреди “данностей и моделей”), но сей контркультурный ход будет принадлежать логике культуры (“данностям и моделям”). Все это мелочи, разумеется, но зачем было огород городить? Впрочем, чересчур сокрушаться нет оснований — Александр Петрушкин был краток в своем теоретическом порыве, очевидно, понимая абсурдность идеологического идиотизма, в отличие от большинства его “учреждающих” коллег, несущих подобную пургу в гораздо больших объемах.
Другой вопрос, на который управителям портала “Мегалит” стоило бы обратить особое внимание (вместо того, чтобы заниматься оправданием премиального произвола, который есть основной механизм русской литературной премии) — вопрос о слове (даже не о статусе) “евразийский”. “Определить или дать” хотя бы минимальные условия для понимания смысла этого термина применительно к наличествующей литературной ситуации, и непосредственно к деятельности портала было бы, скажем так, гораздо более резонансным предприятием.
Далее. Кто претендовал на спиртсодержащее поощрение? Нужно отдать должное Александру Петрушкину, он действительно собрал номинаторов различных эстетических взглядов, в результате получилась картинка, которая как раз основывается, вопреки его заявлениям, на “данностях и моделях”, но как раз сразу на буквально всех возможных. В принципе срез удался, кураторы могут считать свою задачу успешно выполненной. Другое дело, что результат содержательный, а не социологический, удручает. Весьма. Первая и главная проблема была в том, что, сколько я понимаю, претенденты выдвигались только из среды авторов, опубликованных в изданиях, входящих в портал. Разумеется, человек, который пишет стихи, публикует их в изданиях “ЖЗ”, зачастую не знает о существовании чисто региональных журналов “Ликбез” или “Знаки”, они не престижны, поднять их престиж могут только акции, подобные обсуждаемой премии, однако на премию выходят именно что авторы очень невеликого таланта из регионов, которым места в изданиях “ЖЗ” не нашлось. В результате выбирают “из того, что было”, читатель приходит в ужас, журналы и журнальчики пропиарены, эффект — отрицательный. Большинство номинаторов-редакторов находятся на своих местах зачастую только по причине собственной предприимчивости (называются “культур…” кто-то там), и не выходят по уровню дарования за пределы, утверждаемые их авторами. И вот что на выходе.
Ирина Аргутина из Челябинска:
Фонарь, дымящий в воздухе морозном.
Дорожный скрип толченого стекла.
Обернута бумагой папиросной
ночная мгла.
Она проистекла
из вечных зимних сумерек.
Три тени
у фонаря — их лучше обойти.
Год кончился внезапно, как терпенье,
но с худшим результатом.
От пяти
отнимешь пять, и, нечто получая
от бублика — ни спицы, ни оси —
катись домой, прими покрепче чая
и в первый раз о помощи проси…
Если от того, что безликость текста есть общая наша беда, кому-то станет легче — то вот, беда общая. Заключение, что Аргутина талантливый автор и владеет в известной степени языком, наверное, никому не покажется спорным, но все, что представлено в ее подборке, можно с чистой совестью пропустить. Нет ни индивидуальности, ни “приращения смысла”, как выражаются иные наши теоретики. Есть желание писать и, определенно, необходимый навык, но желание оборачивается желанием желания, как говорит философ, а построенное на этом творчество исчерпано заранее. Второе стихотворение: ворона на ветке, первый снег, поэтесса хандрит: И вот уже готов / к зиме наш дом картонный. / В преддверье холодов / я слушаю гортанный / пророческий рассказ вещуньи во дворе… Все бы ничего, однако сказано далее (относительно вороны): Рассказ её суров, / но голос хладнокровен — тут уже не знаешь, плакать или смеяться. Это банальнейшее отсутствие саморефлексии, внимания к своей работе ведь тоже беда общая. Другое стихотворение начинается: По рукотворному Стиксу с другими Орфеями / плавал, по просьбе Харона горланя “Катюшу”. Все эти хароны, орфеи, стиксы уже обрыдли до тошноты. У нас поэты так и делятся на две категории: у одних хароны с орфеями, у других телесный низ и люмпен-эстетика. Мочи нет читать ни тех, ни этих. Плюс еще ирония: уже ничего не чувствуют, но еще хихикают. У Аргутиной, при всей избыточности текста, необязательности рифм, я обнаружил одну удачную находку: Семья из трех человек – чужая. Мороз по коже / и на минуту нехорошо с ногами. Вот это “и на минуту нехорошо с ногами” как раз, прощу прощение за каламбур, как раз хорошо.
У Антона Белохвостова из Саратова представлено всего три стихотворения, совершенно разных по манере письма, так что я так и не понял, каким богам молится этот человек. Последнее, целанообразное, такое:
папулы / фестоны
выпустить
листья
— как у Понжа — изъясняться
разрастанием
со смертью / со смыслом
деревья лгать
<…>
Критиковать это, разумеется, бесполезно. В последней строфе этого произведения появляется все, что следует по канону: ладони, беззвучное время, имя, георгины, мать-и-мачеха и даже “выдох”. Столько читать Павла Львовича — русский язык забудешь. К слову сказать, последняя строфа как раз и ничего — хотя бы как “подражание”. Да, собственно, и проблема проста до ужаса — проблема меры, “лучшего во всяком деле”.
Следующий “талант” — Александр Гоголев (Саратов). Привожу для справки, без комментариев. Адекватная оным произведениям глосса по цензурным соображениям невозможна.
* * *
дойче бух
дойче бух. учёт
бух –
ать
два
ать-два
дойче молча бух бух
дойче молча бух бух
книжка в общем
книжка в общем
учитывая всё
дойч еб ух
дойч еб ух
дебет кредит
Андрей Дитцель, бывший новосибирец, проживающий в Гамбурге, о котором у многих в наших палестинах осталась добрая память, на общем фоне выглядит весьма выигрышно. Тихая классическая интонация, нечто среднее между Фростом и Хаусменом, без (что не может не радовать) натужной образности. Поэзия, легко представимая, скажем, в кружке Шульпякова, Янышева, Науменко, подкупает сдержанной эмоцией, но отталкивает слишком “общим выражением”:
Назови мне несколько отличий,
кроме самых явных: гуще мгла,
непривычна тяжесть, непривычно
непослушны вещи и тела…
Мягче и доверчивей природа,
и мальки выходят из икры.
Как случилось, что враги уходят,
жгут у стен прощальные костры?
Ненадёжно и волшебно, словно
подошёл к концу какой-то срок.
После водолея, перед овном
не прядётся нить, не страшен рок.
Дышим ли под водной толщей, либо, —
с чем ещё не свыкнуться самим, —
трёмся друг о друга, как две рыбы,
зная, но не веря, что творим?
Вопрос в том, качество ли автора это “общее выражение”, эта безликость, или дело в исчерпанности нашей ярмарочной культуры “письма ради письма”, переставшей замечать в вещах, как выражался Батай, несообщаемое.
Далее — снова ни о чем. Виталий Скородумов (Саратов):
Поглядел, помню, в термос
и задохнулся взглядом,
как собственным ядом
скорпион убивается; нервом
зрительным свет продлевает быль;
и, оседая, пыль становится садом,
дном, плотью бескрайней времени.
Взглядом беременный,
термос становится адом,
который всегда с тобой рядом,
роем лущащимся — раем,
вихрем, родящим идею
бессмертия каждого атома
(оставаясь притом монадой).
<…>
И т.п. Вот об этом и речь. Подобное письмо теперь в фаворе, все эти многочисленные господа Кенжеев, Херсонский, Кабанов etc, etc. Бесконечно самооплодотворяющиеся слова, метафоры, совокупность повторяющихся механик, “производство текста” (регулярность и рифма не делают, конечно, из них традиционалистов). Типичным примером в нашем случае служит другой автор портала — Алексей Александров, которому, разумеется, не достает ни кабановской связности, ни скудной кенжеевской гармоничности:
Монотонное пенье часов, паровозом
Выползает кукушка в открытую дверь,
Обращается в волка, ударившись оземь,
Воет, как опоздавший к полуночи зверь.
И на мизере ловится беглое сердце,
В вечный город отправлены письма своим,
Выделенье желез и чернила секреций,
На платформе замызганной в клеточку дым
Мимо озера в полном тумане и снега,
Где вставное, как челюсть, красуется Альп
Хвостовое перо, часть былого ковчега, —
Свежеснятого облака утренний скальп.
Движение этих людей бесконечно, не останавливаясь ни на минуту, воспроизводят они серии тропов. Короткие стихотвореньица Целана, в их смиреннейшей простоте, или Стивенса — доступны ли они им, не умолкающим никогда?
Между тем, очередные орфеи настигают нас очень скоро — у Андрея Егорова из Москвы:
СМЕРТИЮ СМЕРТЬ
Орфей бледнее обычного
беспомощно как-то диковато озираясь
пальцы мертво впились в кифару
наклоняется к микрофону
Орфей: я благодарен организаторам шоу
за предоставленную возможность попасть
в царство мертвых и вернуться обратно
спасибо, правда, большое спасибо
некоторое время спустя
эти туры становятся регулярными
туда протягивают метро
шоу закрывается
Душно, честное слово, душно. Но нашел одно замечательное стихотворение:
* * *
до самого горизонта
ни деревца
скоро к тебе
Наши поэты не умеют молчать. Родившиеся в совке, они говорят не переставая, наверстывая упущенное. Следующему за ними поколению научиться молчанию, тишине не у кого. И выходит, что поэтичнейшее — это пространство между стихами. Остановка (было такое словечко у Плотина — eremia) читателя, но, увы, не автора.
Объем исчерпан. Полагая закончить эту часть библиографии безболезненно, просмотрел оставшихся авторов в поисках хоть чего-нибудь выносимого. Не нашел. Поэтому продолжение не последует, несмотря на то, что первоначально оно подразумевалось. Что можно сказать об этом, например:
<…>
Следственных мест я избег. Хоть право
Левым вполне тогда было, право.
Не был орлом я. За что же — решка,
То бишь, решётка? Но всё же грешен.
Ибо в столь сладком причинном месте
Я не искал ни причин, ни следствий —
Только любви, что всему начало.
То, чем искал я, не раз кончало —
И не могло ничего окончить.
Знать, оттого разболелся копчик…
<…>
Самое печальное, что этот кошмар сотворен вполне реальным автором, Александром Корамысловым из г. Воткинска. Наверняка хорошим человеком с множеством достоинств. Но поэтического таланта среди них нет. Ну вот нет и все, как сказал бы Мамардашвили.
Поэты, которые могли бы вытянуть этот славный междусобойчик, называемый “Премия П”, Евгения Изварина и Вадим Месяц, увы, оказались не на высоте: Изварина увязла в своем импрессионизме, по всей видимости, исписавшись, да и прибавив для полного счастья многозначительной “критической” бесформенности (бесформенность, к слову, высшего навыка и требует):
* * *
отель три спички ничего не включено
не понимаю чьё землистое чело
над ним склоняется колеблется во мгле
сегодня снег под каждый ноготь по игле
такой мороз такие лица без костей
ко мне повёрнуты из теленовостей
А Месяц представлен огромными стихами в духе Йейтса, с завлекательной рунической орнаментикой, но, увы, для библиографа слишком длинными (каждому, каждому своего Паунда!).
В.Т.
P.S. Во избежание недоразумений сообщаю: мнение библиографа может не совпадать с мнением редакции. А может и совпадать.