Опыт практического исследования
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 10, 2010
Документальная повесть В. Попова написана в 1995 г. и публиковалась в летних номерах газеты “Солдат России” (орган 201-й МСД). К осени 1995 она была перепечатана газетой “Боевой дозор” (орган ГПВ РФ в РТ) и зачитана целиком в литературной передаче Казахстанского радио (Алма-Ата). В 1996 г. она была опубликована журналом “Пограничник” (№№ 2-5) и вышла в коллективном сборнике Издательства “Граница”. За публикацию этой повести автор был удостоен звания лауреата Международной литературной премии Совета командующих погранвойсками стран СНГ.
Владимир ПОПОВ
ПРЕДЕЛЬНО ГОРНЫЙ БАДАХШАН
Опыт практического исследования
1. Когда среди безумного нагромождения камней, в гигантском переломе гор неожиданно появляется мутный поток, бойко несущий игривые воды в злобствующие жаром равнинные пески и еще не успевший растерять свою прыть ввиду недалекости гор, откуда стекаются многие ручьи, образующие и подпитывающие этот самый поток, методично восполняя талой мерзостью его водную ущербность, плывущую по камням неведомо куда, — можно увидеть на берегу там и сям торчащие деревья. Это называется оазис.
В густой тени таких деревьев хорошо отдыхается человеку и ишаку. А так как любимое занятие человека и ишака это отдыхать, то непременно увидишь на берегу и глинобитные постройки, предназначенные для этой цели. Они назывались бы селением где-нибудь в другом, более приспособленном для жизни месте. Но здесь они также называются — оазис.
Человеческие жилища постепенно вытесняют деревья на берегу, душат их гарью “оседлой цивилизации” и в конце концов переводят на отопление. А чахлые их заменители, предназначенные для производства фруктово-ягодных плодов на продажу, хоть и вносят определенный смысл в человеческое существование здесь, все же не дают уже ни тени, ни прохлады, ни какого-либо серьезного успокоения. И остаются тут в конце концов только голые нагромождения жилищ под скалами да все тот же мутный и загаженный горными выделениями поток. Но это все равно называется оазис.
В такую вот природную радость и попадаешь, когда выныриваешь из беспорядочного нагромождения горных хребтов в узкую расщелину, по которой струится пограничный Пяндж, разделяющий жилую зону Памира на два суверенных образования — Таджикистан и Афганистан. Вертолет заносит то на одну суверенную сторону, то на другую, то просто вгоняет надвинувшимися скалами в узкое русло реки и тащит, тащит вверх по течению, навстречу нисходящему потоку.
И первое, что удивляет тут — оазис оказывается зоной вовсе не однородной. На многие километры — скалы, скалы, скалы по обеим сторонам потока, безжизненная дикость коридора, унылость вертикального пространства, труба. И вдруг — жизнь, где-нибудь за поворотом, на изгибе реки, на веками намытом грунте. В тогда радуешься каждому появившемуся под бортом кишлаку из нескольких невзрачных до убогости домишек — будь то на афганской стороне или на таджикской, и умиляешься, глядя, как скучились убогие постройки на глиняных наносах у реки, как лижут камни рассосавшиеся по склонам овцы, как дружно зреют посевы конопли на делянках, и копошится бородатый люд — кто на подворье с кетменем, кто на позиции с лопатой, кто у зенитной установки.
На нашей стороне, как правило, никто не копошится.
2. Архипелаг микрооазисов, из которых состоит жилая зона Горного Бадахшана, соединен между собой не только капризной водной магистралью (ее можно использовать только поперек, но никак не вдоль), но еще и узкой дорогой вдоль Пянджа, отстроенной в незапамятные времена коллективного энтузиазма. Построена она, естественно, на нашей стороне, ибо на той стороне подобного энтузиазма в истории не наблюдалось. Тем не менее, владение этой магистралью многое дает обладающему таким правом, и потому вокруг дороги давно ведется сыр-бор между различными бандформированиями и российскими пограничниками за право беспрепятственно перемещаться по ней, а значит, и контролировать зону, и, при желании, хозяйничать в ней.
Для человека заезжего свободное перемещение по дороге дает и то преимущество, что позволяет достаточно хорошо изучить массу мелких оазисов вдоль реки и составить представление о всем регионе в целом. А если повезет — то и успеть полюбоваться плодами многолетнего сотрудничества Памира с Россией (в этом году исполняется 100 лет со дня добровольного присоединения Памира к России и 5 лет со дня добровольного отсоединения России от всяческих там памиров). Если, конечно, повезет.
Мне в этом плане “повезло” неоднократно.
3. Удача косяками не ходит. И если раз здесь в чем-то повезет — будь уже доволен и не жди удачи каждый день. Косяками здесь ходят бандформирования. Вместе с многими ручьями они стекаются с гор в долину реки Пяндж, переходят границу и вкладывают имеющиеся у них силы и средства в освоение каждого оазиса и всего региона в целом. С перспективой, разумеется, использовать Горный Бадахшан в качестве плацдарма для дальнейшего распространения своего влияния. Основным препятствием на пути осуществления этой деятельности они считают присутствие здесь российских пограничных войск. Основные надежды возлагают на поддержку и преданность местных бандгруппировок и отрядов самообороны, руководство которых давно находится под влиянием ДИВТ.
Сами по себе жители Горно-Бадахшанской автономной области никогда не были однородной массой. Они разделялись на рынцев, ваханцев, шугнанцев, рушанцев, язгулёмцев, дарвазцев и т.д. и т.п., отличались друг от друга языком, обрядами, традициями, отдельными обычаями. Теперь это стерлось. Теперь они делятся только на тихих и буйных. Причем бацилла буйства, вскормленная на площадях и политических аренах Таджикистана, к столетним связям Памира с Россией прямого отношения не имеет, она была занесена сюда пришлыми группами борцов за чистоту веры и исламское возрождение Таджикистана.
Таджиков всегда считали евреями Средней Азии. Долгое время, не имея собственной государственности (древнее государство таджиков было разрушено ныне здравствующими кочевыми племенами), они служили визирями при дворах правителей других стран, считались хорошими советниками, наставниками, учителями, отличались грамотностью, лучше других разбирались в науках, искусствах, финансах, составляли основу так называемой интеллигенции и сумели сохранить в веках культуру и литературный язык древних предков.
С возникновением таджикского государства в 1924–1929 гг. они оказались предоставлены сами себе, у них, обобранных территориально и потерявших большую часть населения в результате своеобразно проведенной переписи, появилась наконец возможность выразить себя, реализовать свою теоретическую подготовленность на практике. И они споткнулись. Они наткнулись на собственный, веками выработанный комплекс неполноценности, болезненно помноженный на комплекс превосходства. Перехитрить самих себя оказалось невозможно. Идеи объединения таджиков (как и идеи объединения евреев) для подлинного объединения оказалось недостаточно, ее нужно было подкрепить чем-то более существенным. А существенного не находилось. Преклоняясь перед собственным прошлым, они настолько отстали от настоящего, что ни о каком будущем таджикской государственности уже не могло быть и речи. И вину за это они стали искать в других. А когда другие благоразумно отвернулись от них, начались межклановые разборки внутри нации, истеричные поиски крайнего, приведшие к гражданской войне и открывшие период бесконечной борьбы за власть, которая по сути им и не нужна, ибо никому из них с ней не справиться. Им нужна только “власть” выбирать себе хозяина, которому они могли бы служить и при ком могли бы кормиться, как они это делали веками. Но признать это вслух они никогда не решались.
Иное дело Памир. Памирские народности (часто это жители одного кишлака или ущелья) всегда были в некоторой оппозиции к основному Таджикистану, таджиками (за исключением дарвазцев) себя не считали и давно уже боролись за свою автономию (не в рамках области, а в рамках республики). И когда Бадахшан не получил ожидаемый статус республики, когда плачевно закончились поражением в гражданской войне их попытки закрепиться в равнинных районах Таджикистана, когда оказались разрушены их особые отношения с Россией, когда к власти в Душанбе пришли их исконные враги и конкуренты кулябцы, когда горные районы оказались в фактической блокаде и беспомощности, а руки зудели от желания ухватить хоть что-нибудь для себя в этом раздираемом на части мире, когда другие взлетают, а горному орлу… — что им оставалось делать?
На эту почву и было брошено семя.
4. В первый раз за время смуты меня занесло на Памир в январе 1993 года. Оный хадж я совершил по ошибке. Пограничный вертолет, на котором я намеревался попасть в Московский отряд, решил прежде залететь в Хорог. На обратную дорогу горючки не хватило, и мы от Калай-Хумба развернулись обратно, где и застряли на несколько дней.
Столица Горного Бадахшана в то время представляла собой зрелище довольно неприглядное. Памир был наводнен беженцами. В каждом домике, в каждой семье жило по З5-40 человек. Население Бадахшана увеличилось в несколько раз. Предприятия не работали, продуктов питания катастрофически не хватало, электричества не было, царил собачий холод, отопление не включалось вообще. По центральной улице Хорога, не обращая внимания на красочно выполненный призыв “Слава труду!”, слонялись толпы ничем не занимающихся граждан и предавались торжеству демократии, обвал которой начался на Памире в конце 92-го.
Одни бежали сюда еще осенью, когда началось наступление Народного фронта (состоящего в основном из кулябско-гиссарских формирований) на Курган-Тюбе и в Душанбе. С самого начала событий памирцы выступили на стороне оппозиции, хотя всегда были исмаилитами и с таджиками-суннитами (а тем более с вахаббитами) их ничего не связывало; должно быть, сказались мечтания о национальном самоопределении. Эти справедливо полагали, что никакого самоопределения без экономической базы быть не может, и потому вывозили с собой изъятую на равнинах технику и заводские товары со складов готовой продукции. В результате некоторые родовые гнезда на Памире оказались настолько плотно заставлены легковыми автомобилями без номеров и разной трофейной утварью, что можно было подумать и о действительном возрождении горного края.
Другие — в основном это бойцы ОМОНа, СБОНа и прочих милицейских образований, созданных при министре Навжуванове в системе МВД исключительно из памирцев для активной поддержки рвущейся к власти оппозиции, — после поражения в гражданской войне бежали на Памир в порядке отступления или дезертирства. Эти вывозили с собой оружие, деньги и планы мщения за поруганную милицейскую жизнь, на которую возлагалось столько надежд.
Третьи оказались здесь, опасаясь возмездия за незаконно занятые в городах квартиры и предчувствуя дискриминацию от новых властей по национально-автономному признаку.
Четвертые отступали сюда в результате кровопролитных боев в Рамитском ущелье и Гармской группе районов, выбираясь через Калай-Хумб поближе к дружественному Афганистану, где рассчитывали найти поддержку и участие многоопытных братьев; и коренных памирцев среди них было мало.
Но основную массу (и здесь уже практически не было памирцев) составляли те, кто в результате победоносного шествия бронированных формирований Народного фронта по долинам и по взгорьям изгонялись из своих жилищ на юг Курган-Тюбинской области, в Пяндж и далее в Афганистан. Даже после расстрелов и массовых уничтожений таких насчитывалось сотни тысяч, и многие из них шли по тылам сопредельного государства к верховьям Пянджа, чтобы выйти через перевалы к границе в районе Ишкашима, где находится единственный постоянный мост через пограничную реку. Здесь они проходили осмотр, досмотр, удостоверяли личность и оказывались на территории ГБАО, откуда надеялись выбраться по Памирскому тракту через Киргизию в Россию или каким-либо другим путем вернуться на родину.
Вместе с беженцами из Афганистана выходили к пропускному пункту и крепкие упитанные ребята, прошедшие специальную подготовку в лагерях и на базах. Эти предъявляли документы, садились в ожидавшие их автобусы и, под предлогом посещения родственников, ехали через Калай-Хумб на Гарм, вглубь республики, где вооружались и шли в бой. Горный Бадахшан служил для них всего лишь перевалочной базой, и оснований для их задержания у пограничников не было.
Как, в принципе, не было оснований и для вмешательства во внутренние дела суверенного государства — ни в равнинных оазисах Таджикистана, ни на этой пошатнувшейся “Крыше мира”.
5. Памир бурлил. Все ждали весеннего наступления формирований Народного фронта на отчие земли и призывали друг друга и гостей опередить противника, выступить вперед, чтобы с первыми лучами весеннего солнца, на волне подтаявших снегов обрушиться на него с гор и задавить в зародыше, как это делает горный орел над взбунтовавшимся курятником, если чувствует недостаточно почтительное отношение к себе и подозревает оскорбление собственного достоинства. Но обилие вожаков и постоянные криминальные разборки между бандами привели к обычной кадровой неразберихе, что не позволило скоординировать действия и распределить лавры первенства в предстоящих баталиях. В горном стане явно не хватало единоначалия.
У пограничников к тому времени, наоборот, только единоначалие и осталось. Все остальное приходилось менять на ходу. И Сергей Нероев (тогда еще подполковник и начальник Хорогского погранотряда) в нелегких условиях перестраивал службу на вверенном ему участке, в этой предельно криминогенной пограничной зоне, на передовом рубеже разлома.
Людей катастрофически не хватало. Из старых офицеров, прослуживших здесь не один год и знающих участок, оставались единицы, основу составляли прикомандированные на три месяца из разных уголков России. С рядовым составом дело обстояло еще хуже: из России сюда уже никого не присылали, контрактная система еще не прижилась, призывать местное население было бесполезно, не до того им тогда было. На заставах оставалось по несколько русских ребят прежнего призыва и приданные им для усиления киргизы.
За все время пребывания там мне не удалось встретить ни одного офицера, который хорошо бы отозвался о киргизских военнослужащих. Они не были пограничниками, не знали условий службы на заставах и не хотели служить в чужой стране, разбираться в непонятных им национальных конфликтах, когда в своей стране происходят важные для них перемены. Распродажа имущества, обмундирования, отказ выполнять приказы и уход по Памирскому тракту в сторону родного киргизского дома стали для них нормальным явлением. В бой они шли не так охотно, как по тракту, а точнее — вообще не шли. В случае боестолкновений — уходили в глухую защиту, бросая российских товарищей на произвол судьбы. По словам офицеров, никакой надежности они из себя не представляли и “лучше бы их вообще не было”.
При такой острой нехватке людей Нероеву удалось привлечь на работу и службу кое-кого из местных. Были набраны водители на автотранспорт из числа гражданских лиц, на сверхсрочную службу, в основном в хозяйственники, пошли местные и вернувшиеся на родину памирцы, служившие когда-то и где-то. Но это проблему не решало.
Заставы блокировались боевиками. И хотя некоторые группировки согласились сложить оружие, т.е. не болтаться с ним по улицам, а складировать в отдельные помещения под своей же собственной охраной, остальные устраивали перестрелки между собой, делили сферы влияния, перераспределяли собственность, захватывали заложников и держали заставы под прицелом, требуя не вмешиваться во внутренние дела во время их кровавых разборок.
Изменился и характер нарушений. Афганцы, прослышав про рыночную экономику за “бугром”, хлынули через реку с торговыми предложениями. Из твердой валюты в ходу были только наркотики, и поэтому местные жители предпочитали бартер. За поношенные штаны можно было выменять автомат. За какой-нибудь металлический предмет типа кастрюли — и того больше. Контрабанда стала основой решения многих проблем.
Изменилась и тактика бартерных сделок. Теперь нарушители шли не “под покровом ночи”, а днем, открыто переправлялись через реку. И едва пограничники выезжали к месту переправы, как по чьей-то команде высыпали из домов мужики, женщины и дети и окружали место сделки, не позволяя пограничникам приблизиться. Начинался шум, гвалт, крики, а порой и выстрелы из толпы. В мирных жителей стрелять не будешь. И пока российские пограничники пытались уговорить людей разойтись, а их киргизские товарищи наблюдали за всем происходящим откуда-то издалека, нарушители терялись в толпе и исчезали, сделав свой маленький бизнес.
6. В этих условиях Сергею Нероеву приходилось перестраивать все заново. Заставы не оправдывали себя, они вынуждены были заниматься собственной безопасностью больше, чем охраной границ. И решение проблемы начальник отряда видел в изменении системы службы. Нужны были укрепленные посты в стороне от кишлаков, опорные пункты, на которых базировались бы десантно-штурмовые маневренные группы, имеющие возможность выдвигаться большими силами на бронетехнике к местам нарушения границы и оперативно устранять беспорядки. Патрулирование зоны и отработанная система наблюдения позволили бы контролировать положение на границе. Но сил и средств для этого не было.
Кое-что удалось сделать позднее. А тогда, прощаясь с Нероевым, я услышал примечательный разговор. На связь вышел начальник одной из застав, сообщил, что у него дома сидит женщина, украинка по национальности. Вместе с другими беженцами она вышла из Афганистана, прошла через пропускной пункт в Ишкашиме и добралась до заставы. Узнав, что жена начальника заставы тоже украинка, она явилась к ней и попросила помочь, подсказать, кому здесь можно продать автомат за десять тысяч (тогда это еще были деньги). Ее муж-таджик был расстрелян победителями в Курган-Тюбинской области. Сама она бежала из горевшего, окруженного боевиками кишлака и неделю жила в лагере беженцев у Пянджа. Где она подобрала оружие — не признается, но когда их лагерь утюжили танками кулябские формирования, она переплыла реку и несколько недель добиралась по Афганистану к Ишкашиму. Шла босиком по горам, но все это время несла на себе под одеждой, незаметно для окружающих, привязанный к спине автомат, чтобы, вернувшись через границу, продать его и на вырученные деньги добраться до Украины. Это ее единственная надежда, единственная возможность спасения, и если автомат не купят за необходимую на билет сумму — остается только застрелиться… Выкупить у нее автомат было проблемой, пограничники уже несколько месяцев не получали денег. А уговорить сдать оружие в обмен на обещание помочь ей добраться до Украины — тоже не получалось, нервы у нее были на пределе, она уже давно никому не верила, автомат был ее последней верой, последней надеждой вырваться из этого ада.
Как и против кого здесь было воевать, как и против кого защищаться?
Даже пресекая огнем переправы через границу, пограничники не могли с уверенностью сказать, кого они топят: многодетного отца семейства, полезшего в реку из-за нескольких килограммов муки, или какого-нибудь мафиози, переправляющего очередную партию наркотиков на крупную сумму.
7. Со временем положение изменилось. Благодаря решительности пограничников при пресечении переправ, бытовая контрабанда свелась к нулю. Меньше стало и контрабанды наркотиков. Зато резко возросло число попыток нарушения границы со стороны отдельных боевиков и целых бандгруппировок. Теперь они ходили по ночам и под прикрытием. Любая переправа обеспечивалась хорошо вооруженными группами с той стороны, готовыми огнем встретить выезжающих на место происшествия пограничников. Пограничникам все чаще приходилось вступать в бой.
С большим трудом, но как-то удалось решить кадровую проблему. Офицеры стали приезжать на полгода, а потом и на полтора. Появились и специалисты из местных — сначала прапорщики, а потом, после обучения, и младшие лейтенанты. Некоторые из них решили сделать погранслужбу своей профессией и хорошо проявили себя. Больше, хотя и очень недостаточно, стало контрактников из России. Киргизский батальон на этом участке границы сменился казахстанским. Казахи служат на отдельных постах, хотя и в полном подчинении российских ПВ, и воевать не боятся, но не всегда умеют, и их здесь очень мало.
Очень болезненно проходило комплектование отряда новобранцами из местного контингента. В основном призывались сюда ленинабадцы и памирцы, выходцев из других областей Таджикистана местные жители просто не признают. К началу 1994 года нищета и безденежье в республике достигли такого предела, что молодежь стала идти по семейным путевкам в российские войска, здесь хоть деньги платят. Но какая это молодежь? Болезненные, пугливые, дистрофичные, едва держащиеся на ногах, какие-то десятые сыновья в семье, боящиеся не только оружие применить, а даже просто взглянуть в глаза бородатым, уверенным боевикам, ибо нет большего греха на мусульманском Востоке, чем непочтительное отношение к более старшим единоверцам (кара постигнет не только тебя, но и всю твою семью), — они приходят сюда, в отряд, и очень немногие из них становятся солдатами. Есть и такие, есть настоящие воины, бойцы. Но большинство из них так до конца службы и остаются безмолвными исполнителями семейного наряд-задания: терпеть все и сохранять жизнь, пока за нее платят деньги и есть возможность содержать семью.
Это чепуха, будто на них ложится вся тяжесть пограничной службы здесь, так как их насчитывается в наших войсках уже более 80 %. Да, официально это так, на заставах и в других подразделениях их подавляющее большинство. Но основная нагрузка ложится на неучтенные никакой статистикой временные пограничные посты, резервы, десантно-штурмовые группы и подразделения по сопровождению колонн, состоящие в основном из прикомандированных десантников и прибывающих посменно из России мотоманевренных групп (сначала они прибывали на два месяца стажировки, теперь на три преддембельских месяца). Именно они являются основным звеном в системе охраны границы, которую разрабатывал бывший начальник отряда, а теперь начальник ОВО Группы войск полковник Нероев. Им чаще всего и приходится вступать в бой. А что касается солдат-таджиков в российских погранвойсках…
— Это идет российская военная угроза Горному Бадахшану, — сказал знакомый подполковник, показывая на идущего прямо на нас солдата-памирца.
Солдат был показательно типичный: сползающая на уши фуражка, огромные сапоги, длиннющая шинель, скорбно согбенный стан, широкий “горный” шаг, вытянутые руки, безнадежно пытающиеся дотянуться до дна карманов, предельная худоба, ничего не видящий сомнамбулический взгляд. Стоявшую перед ним группу офицеров он даже не заметил, прошел мимо, едва не зацепив раскачивающейся шинелью.
Подполковник проводил его взглядом и мрачно выругался:
— Господи! Хоть бы Россия не позорилась, вывела бы отсюда войска, и ну их всех к чертовой матери…
Стоял сентябрь 94-го, и я опять был в Хороге.
8. К тому времени в Бадахшане безраздельно хозяйничали боевики. В Афганистане было сформировано и функционировало так называемое Таджикское правительство в изгнании под руководством Саида Абдулло Нури. На основе Партии исламского возрождения из сбежавших после поражения в гражданской войне отрядов оппозиции было создано Движение исламского возрождения Таджикистана (ДИВТ) — военно-политическая организация, возглавляемая Нури и ведущая борьбу против правительства Таджикистана в законе и правительственных войск, сформированных из подразделений Народного фронта в системе МВД, МБ и МО РТ.
Первым министром обороны у Нури стал Ризвон Садиров, отличающийся особой жестокостью даже среди своих. Сам он базировался в Бохараке, но его отряды просачивались на территорию Таджикистана и вели боевые действия против пограничников, правительственных войск и мирного населения республики.
В начале сентября отряды ДИВТ под командованием Хакима “Банги” по единственной здесь дороге, связывающей Памир с центральной частью республики, проникли из Калай-Хумба вглубь республики и развернули боевые действия в районе Тавиль-Дары. Но потерпев поражение от правительственных войск и поиздержавшись в боезапасах, они к концу месяца откатились в Калай-Хумб, во избежание преследования подорвав за собой дорогу на перевале Хабу-Рабат, тем самым лишив Памир единственной нити, связывающей его с республикой.
Пока Хаким (совсем еще молодой человек, бывший владелец видеосалона в Пяндже) и его ближайший сподвижник “Черная рука” (прозванный так за протез полевой командир и первый мастер провокаций) решали, куда им двинуть дальше, на Дарвазе (в Калай-Хумбе и окрест) скапливались их боевики, в порядке планового отступления возвращающиеся из зоны боевых действий. После того как КамАЗами вывезли огромное количество раненых и убитых с Хабу-Рабата, в Паткунобе (10 км от Калай-Хумба) собралось порядка 550 человек пришлых и ожидалось возвращение с перевала еще двух тысяч человек.
Кроме них, здесь хозяйничали и свои. Ванчско-Дарвазская группировка под командованием генерала Мухаммади Мухаббатова, насчитывающая около двух тысяч человек, в тавильдаринских боях не участвовала, но входила в состав ДИВТ и была готова встретить правительственные войска, если они вторгнутся на территорию Бадахшана. Мухаммади получил от Нури звание генерала и должность, сменив на этом посту своего младшего брата Салама.
Салам Мухаббатов (в прошлом многократный чемпион по национальной борьбе на различных туях и празднествах, потом владелец коммерческого магазинчика в Душанбе, долгое время промышлявший рэкетом) с самого начала войны стал заметной фигурой на Памире. Он первым получил от Нури звание генерала, руководил Ванчско-Дарвазской группировкой, а с августа был назначен верховным главнокомандующим Юго-восточного фронта ДИВТ и председателем Совета джихада в Бадахшане. Он был и остается в большом авторитете здесь, действует как отдельная единица при Саиде Абдулло Нури и подчиняется только ему.
В самом Хороге (а это Шугнан) при облисполкоме еще в начале событий был зарегистрирован официально действующий отряд самообороны во главе с Маджнуном Паллаевым — полуполитическая, полувоенная организация, фактически параллельная власть на Памире. Официально отряд насчитывает 600 человек, но вообще-то в любой момент они могут поставить под ружье до пяти тысяч боеспособных молодых парней, хотя сами считают, что двадцать тысяч поднимут. Сам Маджнун воевал в Курган-Тюбинской области и потерял кисти обеих рук. Это не мешает ему быть толковым руководителем. Отряд контролирует Шугнанский, Рушанский и Ишкашимский районы и, не в пример дивтовцам, отличается дисциплиной и трезвым взглядом на вещи. Их лозунг — зашита Бадахшана от внешних и внутренних врагов. Их цель — борьба за автономную республику в составе Республики Таджикистан, но с полной экономической и политической самостоятельностью.
Как это ни парадоксально, в составе отряда Маджнуна действуют одновременно и бывшие омоновцы и сбоновцы из подразделений МВД и КГБ, бежавшие на Памир в конце 92-го, и бывшие (да и не только бывшие) контрабандисты из наркомафиозных структур. Наиболее колоритной фигурой из них до конца 1994 года был Абдуламон Аюнбеков, известный под кличкой Алеша Горбатый. Этот 34-летний глава наркомафии более 10 лет занимался контрабандой наркотиков, нагрел миллионы в валюте, а с началом войны всерьез увлекся политикой, закупил на свои деньги оружие и боеприпасы для всего отряда самообороны и стал одним из ведущих полевых командиров.
По замыслу оппозиции, отряд Маджнуна должен подчиняться Саламу, но разногласия между шиитами исмаилистского толка (каковыми являются памирцы) и суннитами не позволяют им объединиться всерьез и надолго и несколько охлаждают отношения между соратниками; действуют они на паритетных началах. Это беспокоит правительство в изгнании, заинтересованное в том, чтобы ванчско-дарвазские таджики не попали под влияние непосредственно памирцев и эти две силы не объединились и не стали самостоятельной силой, занимающейся возрождением своей Горно-Бадахшанской области, а не исламским возрождением Таджикистана.
Действует в Бадахшане и Политический Координационный Совет, ведущую роль в котором играет Ульфат-ханум Маматшоева. В прошлом она преподаватель русской литературы в вузе, потом сопредседатель общественного движения “Лали Бадахшон”, давно занимается политикой и пытается координировать деятельность всех групп, в том числе и за пределами Бадахшана, в других регионах республики, чтобы Таджикистан не развалился и Памир не оказался взаперти.
Действуют здесь и политические силы, заинтересованные в том, чтобы Бадахшан отсоединился от Таджикистана и присоединился к России, как это было до известного постановления тов. Сталина.
Действует и Коммунистическая партия, готовая объединить всех и всё без каких-либо разъединений. В Бадахшане самая крупная парторганизация: 18 тыс. членов на 180 тыс. населения (без беженцев).
Все эти силы, несмотря на множественные разногласия, заинтересованы в том, чтобы российские пограничники охраняли здесь границу, так как понимают, что в противном случае Бадахшан станет провинцией Афганистана. А какая жизнь в Афганистане — они все прекрасно знают, он у них перед глазами.
Поэтому особых проблем с боевиками у пограничников не было. Не было до тех пор, пока не хлынули сюда летом 94-го объединенные заботой об исламском возрождении пришлые группы боевиков ДИВТ: пянджские, гармские, кумсангирские, каратегинские…
9. В Рушане, где ныне находится 3-я застава Хорогского отряда, сохранилась старая крепость. Там на стенах вырезаны дембельские надписи. Самая древняя из них, вырезанная на бревне, гласит: “Казаки Оренбургского полка Корпуса пограничной стражи России, 1898 год”. И фамилии… Уже тогда наши предки охраняли здесь границу. Ее охраняют сейчас. Будут охранять и впредь.
Но охрана границы на территории ГБАО имеет свою специфику:
а) Здесь полностью отсутствует электросигнализационная система и полоса. Кишлаки находятся непосредственно на берегу, и поэтому невозможно проводить защитные мероприятия.
б) По обеим сторонам границы живут люди, связанные давними родственными и дружественными связями. В 20-30-е годы отсюда уходили богатые, осели на той стороне, но родственные связи сохранились, и они стараются их поддерживать. А Дарваз вообще был разделен пополам на заре Советской власти: половину отдали Афганистану, а правобережье вместе с остальным Памиром подарили Таджикистану, когда образовывалась Таджикская республика.
в) С начала гражданской войны памирцев считают сторонниками оппозиции, поэтому отряд находится как бы в окружении оппозиции и с той, и с этой стороны.
г) Наши пограничники здесь в одиночестве. Нет подразделений МО РТ, МВД, МБ. Нет подразделений 201-й МСД, так как здесь ни артиллерию не разместишь, ни танку негде развернуться. Пограничники варятся в собственном соку, и у них не хватает ни сил, ни техсредств, чтобы закрыть границу. А фланги здесь огромные, от заставы до заставы многие десятки километров.
д) С наступлением зимы пограничники (как и все население ГБАО) практически отрезаны от внешнего мира: перевалы закрыты, авиация не летает из-за частого отсутствия летной погоды в горах.
е) Общий уровень жизни местного населения крайне низкий, много ниже черты бедности, в связи с необъявленной блокадой со стороны республиканских властей. За весь сезон 1994 года на Памир пришли только 4 колонны с грузом, это порядка 250 тонн. Правительство не снабжает область продуктами. Помощь идет из фонда Ага-хана IV, иногда по линии ООН. А постоянный голод и нищета не способствуют стабилизации обстановки на границе.
До недавних пор дивтовцы шли через границу только транзитом, т.е. занимались переброской оружия и группировок в тыловые районы Таджикистана. Здесь задерживаться для них смысла не было, так как на той стороне, в Афганистане, на этом участке нет их крупных баз вблизи границы, до перевалов: кишлаки все мелкие и нет соответствующей инфраструктуры. Но невозможность закрепиться в тылу и двуликая политика отрядов самообороны, старающихся во имя предотвращения войны в Бадахшане и им угодить, и с пограничниками не ссориться, привели к тому, что оппозиция положила глаз на Бадахшан, решив использовать его как опорную базу для зимовки, довооружения, перегруппировки и сосредоточения сил и средств, чем они и занялись после сентябрьского поражения в Тавиль-Даре.
10. 28 сентября я вылетел в Калай-Хумб. Тогда это была комендатура Хорогского отряда. Этим же бортом возвращался на участок и комендант — подполковник Анатолий Михеев, он выезжал в Душанбе встречать жену из России и теперь возвращался через Хорог к себе.
Вел вертолет подполковник Александр Тимофеев, в то время командующий авиацией Группы войск. Он проверял вертолетные площадки на заставах, и мы прошли от Хорога до 1-й заставы, откуда развернулись по щели обратно.
Стояла по-летнему теплая погода, Пяндж был мелкий, но мутный, горы выгорели до белизны, в живописных крохотных ущельях вдоль ручьев еще сохранилась зелень, на плоских крышах в редких кишлаках дозревали на солнце какие-то плоды, кажется, хурма, и от этого все крыши были ярко-оранжевые. Но это на той стороне. На нашей ничего не зрело, на нашей шла война.
За последнее время обстановка на границе резко обострилась. Боевики предпринимали попытки переправ, нападали на колонны, выставили свои посты у кишлаков по всей дороге, останавливали наши машины, требуя, чтобы оружие не возили и все перемещения согласовывали с ними.
Продолжалась и контрабанда наркотиков. Афганцам, выращивающим и производящим этот доходный продукт, проще менять его на товары здесь, чем тащить через перевалы в Пакистан, где и без того этого добра хватает.
Боевики шли на открытую конфронтацию. Начальник ММГ-1 майор Хоминский на глазах боевиков уничтожил переправу, и в ответ они через несколько дней подбили наш “бэтээр” из гранатомета. Водитель рядовой Соловьев, оставшись без десанта, держался с одним ПК в окружении боевиков, но не допустил сдачи машины. На помощь вышла бронегруппа из четырех машин под командованием Хоминского. Ее обстреляли в районе Барчида. Бронегруппа положила 25 боевиков, другие засели в пионерском лагере. Их могли уничтожить, но тут была захвачена в заложники 12-я застава и поступила команда отставить.
Застава была целиком таджикская, из памирцев, был только один русский контрактник. Именно он отказался сдать оружие, хотя и вынужден был разрядить автомат, когда все остальные отдали свое оружие боевикам.
Заставу освободили на следующий день, и опять это сделал майор Хоминский, которого все в отряде называют дедом. А его начштаба, капитан Смаркалов, лично уничтоживший около десятка переправ, задержал КамАЗ с арабскими наемниками. Наши подловили их, загородили “бэтээром” дорогу в узком месте и предъявили требование сдаться. Арабы помолились (на смерть идут, значит), приняли наркотики и приготовились к бою. Но в КамАЗе, кроме 12 арабов, были и мирные жители, взятые заложниками для прикрытия. Наши стрелять не стали. А когда те, уехав, отпустили заложников, наши догнали их и взяли без боя.
На участке 7-й заставы была пресечена переправа силами ВПП “Хумраги”. Шли они с той стороны. А прикрытие было как с этой, так и с той стороны. Когда наши накрыли переправу, боевики открыли огонь с афганской стороны и со стороны метеовышки, где засела группа в 13 человек. Потом подъехала автомашина с потушенными фарами, оттуда тоже начали стрелять.
Машина типа КамАЗ подъехала и к одной из застав на Калайхумбском участке. В ней было 43 боевика. Предъявили требования, начали стрелять. Начальник заставы вышел на переговоры, достигли соглашения, командир бандгруппы увел своих. Но минут через сорок они вернулись опять, и опять требования, опять перестрелка. Наши сожгли их КамАЗ, убили одного и ранили троих. На этом дело и кончилось.
В районе Барчида была замечена переправа. Средство переправы потопили, нарушителей загнали на остров и накрыли огнем.
Была пресечена переправа и на участке 1-й заставы. Три афганца переправлялись на лодке в 6.30 утра. Их прикрывала группа из 10 человек. Наряд дал предупредительный выстрел вверх, и по нему был открыт огонь с сопредельной стороны из РПГ, ПК и автоматов. Одновременно с этим на помощь прикрытию выдвинулась группа из 19 человек со стороны их постоянного поста, оттуда же начал работать ДШК. Наряд нанес огневое поражение. Один нарушитель убит, другой ранен, из группы прикрытия убиты двое и трое ранены, остальные отошли в сторону кишлака Лярон. Захвачена резиновая лодка. У нас ранен один пограничник.
В самом Калай-Хумбе пограничники выехали на пресечение переправы. Толпа начала разбегаться, и по “бэтээру” из-за дувала сработал гранатомет. Выстрел попал чуть ниже крышки люка, и взрывом разнесло голову нашему парню, погиб младший сержант контрактной службы Евгений Доровских.
Боевики сами же убили того, кто стрелял из РПГ. У него была кличка “Абба”, он из банды Джумы, но в тот момент находился здесь, с язгулёмскими боевиками Гоибназара.
Сам Джума пришел из Афганистана еще летом и успел здесь так напакостить, что от него отвернулись многие здешние командиры. Он брат Ризвона, министра обороны правительства в изгнании, и редкой подлости человек (это у них семейное). В тавильдаринских боях он не участвовал, сидел на дороге и грабил колонны с Агахановскими гуманитарными грузами: муку, теплые вещи, медикаменты. Пограничники загнали его в Висхорское ущелье (42 км от Калай-Хумба), и он засел там в кишлаке Убагн, не имея возможности выйти к границе. У него осталось около 30 человек, и он выставил два поста на входе в ущелье. Но сам, без посторонней помощи выйти к Пянджу не может, а помогать ему никто не хочет, так как он устроил беспредел в ущелье (там пять кишлаков): грабит жителей, насилует женщин, требует себе ежедневного пополнения “гарема”, зверски изнасиловал до смерти 9-летнюю девочку.
11. Калай-Хумб называют воротами Памира. Именно сюда выходит дорога из глубины республики, отсюда она тянется вдоль Пянджа через весь Бадахшан. А вообще название этого кишлака, столицы Дарваза, переводится как “Крепость на дне кувшина”. Это действительно яма. Очень живописная, цветущая, но все-таки яма. Кишлак, известный с древнейших времен, представляет собой длинную улицу вдоль Пянджа, со всех сторон окруженную горами. На той стороне, за Пянджем, буквально в 30-40 метрах — афганский кишлак Нусай. С нашей стороны, на крутом изгибе реки, стекает в Пяндж речка Оби-Хумбоб. И комендатура, вся территория которой составляет всего лишь метров сто на сто пятьдесят, оказывается зажатой между центральной (и единственной здесь) улицей и рекой Пяндж. С правой стороны — за забором и развалинами интерната — упомянутая выше речка. С левой стороны — убогие постройки кишлака. За постройками центральной улицы, за узкой полосой песка, намытого на афганской территории в излучине Пянджа, и сразу за речкой Оби-Хумбоб — круто вздымающиеся вверх горы. И комендатура оказывается на самом дне упомянутого дна, с трех сторон обложенного господствующими вершинами.
Своими воротами комендатура выходит на центральную улицу, которая в этом месте исполняет еще и функции центральной площади (тоже единственной в кишлаке): здесь курится культурный очаг, тлеет административная жизнь и расположен штаб боевиков. До него метров семьдесят, и там кипит-бурлит активная вооруженная жизнь.
Активная жизнь закипела и по эту сторону транспортной артерии. Уже было принято решение о создании к 7 ноября на базе Калайхумбской комендатуры отдельного пограничного отряда, требовалось провести отчетно-учетные разъединительные мероприятия, а тут еще обстановка накалилась, боевики откатывались с Хабу-Рабата, подошла накануне наша колонна из отряда, и так получилось, что к этому дню, 28 сентября, собрались через дорогу от боевиков и на участке комендатуры совершенно разные люди, приехавшие по каналам своих служб налаживать одно общее дело: подполковник Игорь Комаров (зам. начальника Хорогского отряда), полковник Суматохин (из Группы войск), полковник Савенков Михаил Иванович (зам. начальника ОВО), подполковник Геннадий Тихонов (зам. нач. по вооружению), старший лейтенант Сергей Гавриленко (только что переведенный сюда с должности начальника 1-й заставы), старший лейтенант Сергей Кузьмин, капитан Николай Пестриков из службы РАВ отряда, старший лейтенант Андрей Нежданов из инженерной службы, старший лейтенант Александр Маругин по связи, старший техник прапорщик Виктор Коваленко, капитан Юрий Юдин, капитан Евгений Стародонов, капитан Рюмин.
Меня, как человека сугубо гражданского, далекого от службы и ратных дел, зашвырнуло в эти события самым привычным мне образом — по случаю.
12. Стрельба началась в 3 часа дня. Длинные автоматные очереди и беспорядочная пальба сразу из множества единиц оружия, сопровождаемые торжествующим ревом, загремели за воротами комендатуры и покатились вдоль забора по центральной улице кишлака. Это боевики из отрядов Хакима под командованием “Черной руки” на трех КамАЗах перебирались из Паткуноба куда-то на зимние квартиры и, проезжая через Калай-Хумб, решили попрощаться со своими и проверить нервы у пограничников.
Стрельба еще не успела затихнуть, как Комаров дал команду задержать колонну и разобраться. В канцелярию пришел Михеев, он был в лихорадке, болел малярией, к тому же только сегодня вернулся из поездки, но это его участок, и он стал собираться, приказав готовить резерв для выдвижения за колонной. Колонна уже проскочила первый наш пост и шла в направлении 5-й заставы (кишлак Кеврон, 18 км от Калай-Хумба).
Выяснилось, что утром приходил к Гавриленко, исполняющему обязанности начальника штаба комендатуры, руководитель Ванчско-Дарвазской группировки Мухаммади. Накануне вечером сюда пришла из Хорога колонна с Агахановской помощью, привезла муку на 13 машинах. И Мухаммади предупредил, что на трех машинах вместе с мукой, которую надо было забросить куда-то по пути, поедут язгулёмские ребята Гоибназара, возвращающиеся к себе на Язгулём, у них, мол, бензина своего нет, и прочие трудности, просил пропустить их через посты. Все перемещения вдоль границы вооруженных лиц как с их, так и с нашей стороны согласовываются по взаимной договоренности между пограничниками и руководством самообороны. Гавриленко дал разрешение. Но вместо группы Гоибназара поехала на этих машинах пришлая банда “Черной руки”, да еще и стрельбу устроила.
Удалось разыскать Мухаммади, Михеев взял его с собой на переговоры и выехал с резервом в направлении 5-й заставы. Был дан приказ постам на участке задержать колонну.
13. 5-я застава стоит прямо у дороги, и заслон выставляется просто: из ворот выкатывается БМП и объехать ее нет никакой возможности. Чуть выше заставы стоит казахский пост. Увидев заслон, боевики затормозили и развернулись к бою, обежав заставу и пост по верхам. Муки в их машинах, конечно, не было, зато были снаряды, мины, тяжелое оружие, вплоть до безоткатки, РПО, РПГ.
— Мы только и занимаемся, что тренируем боевиков разворачиваться и сворачиваться, — сказал Комаров и приказал по связи задержать колонну до прибытия коменданта.
На переговоры к боевикам вышел зам. начальника заставы лейтенант Селюк. Боевики обступили его. “Черная рука” тряс у него перед лицом своей черной рукой и кричал, что он “Черная рука”, а потому ему все позволено. 12 боевиков окружили Селюка, оттащили его метров на 20 от ворот, объявили заложником, пытались отнять оружие, кто-то ударил. И Селюк взвелся. За неделю до этого (после того, как Леша Горбатый пытался захватить заставу и разоружил местную ее часть в лице нескольких пограничников-памирцев) Костя Селюк подал рапорт командованию с просьбой о переводе из отряда, так как он не понимает целей и задач погранслужбы здесь, когда всякая шваль берется оскорблять российских пограничников, а они не имеют права ответить на это соответствующим образом.
Исполняющий обязанности начальника заставы лейтенант Безвесельный, увидев заварившуюся “кашу”, приказал освободить дорогу и пропустить колонну, так как любой выстрел в этот момент мог привести к непредсказуемым последствиям. Выстрел, кстати, прозвучал. Никто не понял, откуда он. Позже выяснилось: в результате неосторожного обращения с оружием был ранен под мышку врач казахстанского батальона старший лейтенант Хакимов.
БМП вкатили в ворота. Вообще эта машина давно не на ходу, ее только и можно что вкатывать и выкатывать, и теперь ее в очередной раз вкатили. Колонна прошла дальше. За время разбирательств у заставы к боевикам “Черной руки” присоединились еще две машины язгулёмских боевиков, подошедших из Джавая, и несколько машин, вообще невесть откуда взявшихся. В результате из Кеврона вышли 9 грузовых автомашин (КамАЗов и ЗИЛов) и два уазика. В переднем уазике сидели сам Хаким, Гоибназар и “Черная рука”. В колонне было порядка 220 боевиков, масса оружия и 47 заложников из числа военнослужащих МО РТ, взятых в плен при Тавиль-Даре и державшихся до этого в Паткунобе.
— Мы сейчас ваш пост “Висхор” разнесем вдребезги, — сказали боевики на прощание и поехали.
Следом за ними с заставы, не дожидаясь подъезда коменданта, выехали в погоню на “шишиге” (ГАЗ-66) 25 пограничников: капитан Юдин, лейтенант Селюк, старший лейтенант Нежданов, прапорщик Коваленко, российские и казахские солдаты.
— Ну, они камикадзе, — сказал подполковник Комаров и попытался через 5-ю выйти на связь с “Висхором”.
14. До Висхорского ущелья от 5-й заставы — 24 км. Примерно за километр до ущелья стоит на склоне горы наш пост “Висхор”, там несет службу казахский взвод. На противоположном склоне горы, у входа в Висхорское ущелье, стоит пост Джумы. Такой же пост — напротив, на склоне горы по другую сторону речки. Эта речка и узкая дорога между крутых обрывистых склонов и являются устьем ущелья. Через речку протянут деревянный мост. Он давно заминирован какой-то из банд. Итальянская противотанковая мина с доморощенным взрывателем от ручной гранаты (элементарным запалом) установлена под настилом слишком низко, поэтому транспорт, даже груженый, с известной долей осторожности может пройти через него, что он и делает, только для этого не надо торопиться.
Проскочив по изгибистому проходу между каменными завалами на дороге под казахским постом, колонна обогнула гору и спустилась к устью ущелья. Здесь колонна затормозила, ожидая, когда первый КамАЗ пройдет через заминированный мост. Здесь их и нагнали пограничники. Дали предупредительную очередь. По ним сработал пулемет с дальнего поста Джумы. И началась перестрелка.
Первая машина уже выбиралась на гору и готова была уйти за поворот, когда ее подбили из гранатомета. Тут же подбили и последнюю машину. Машины вспыхнули, в них начали рваться снаряды, люди посыпали за борт. Завязался бой. Не прошло и несколько минут, как полыхали уже 7 грузовиков, двум КамАЗам удалось прорваться и уйти, уазики свернули в ущелье.
Казахи получили приказ на задержание в 17.20, когда колонна уже проходила мимо поста. Они бегом выдвинулись через гору, смели с позиций на противоположном склоне пост Джумы, не успевший сделать ни единого выстрела, и, захватив брошенное бандитами оружие, в том числе и тяжелое, с верхних окопов подключились к бою.
Было около 6-ти вечера. Уже стемнело. Машины полыхали. В них рвались снаряды, гранаты, мины. Лохмотья гари разлетались по горам. Боевики залегли на склоне у дороги: там заросли, речка, крутой обрывистый склон. Пограничники били сверху (с поста Джумы) и сзади. Заложники метались по дороге между двух огней, бежали к своим, но получали сзади выстрелы от боевиков.
Подошел резерв подполковника Михеева и сразу включился в бой. Боевики по речке отступили в ущелье, унося с собой раненых и убитых. Наутро там насчитали 32 трупа, но, судя по кровяным следам на камнях, убитых было гораздо больше.
Мухаммади приехал вместе с Михеевым. Ему нашли белую тряпку, и он махал ею из-за скалы, кричал своим, чтобы прекратили стрелять, потом вышел на дорогу. По нему дали очередь из ущелья — и он прыгнул за камень, бросил белый флаг, махнул рукой, сел в свою машину и уехал.
У Михеева были с собой минометы — три 120-мм и один 82-мм. Преследуя противника, он метров на 300 углубился в ущелье, но было уже темно, слева нависала гора и была возможность обхода противника сверху. Поэтому Михеев отошел к мосту и оттуда начал обрабатывать ущелье из минометов.
С нашей стороны были четверо контуженых и один раненый — казах с 5-й заставы мл. сержант Раджа Батырханов. Пуля попала ему в ногу, но порвала вену, и он истекал кровью. Из-под огня его вытащил лейтенант Селюк. Была оказана первая помощь, но спасти парня не удалось, он скончался, не доехав до заставы. Это был первый погибший здесь казах.
Много раненых и убитых было среди заложников, 18 заложников удалось отбить. Убиты были четыре гражданских водителя, трое водителей ранены.
15. В комендатуре события развивались своим чередом. Никто не знал, куда ехали боевики. По одним сообщениям — они собирались на Язгулём. По другим — на Ванч, к Саламу. По третьим — собирались переночевать на асфальтовом заводе (на повороте на Ванч) и с утра двинуть на Хорог. По четвертым — ехали на Тогмай (это чуть дальше Висхорского ущелья), где должны были состояться сборы полевых командиров. По пятым — ехали разобраться с Джумой, который перехватил недавно несколько машин с гуманитарной помощью.
Как бы там ни было, бой продолжался на Висхоре, и в район столкновения выдвинулся из комендатуры резерв 2-й очереди под командованием начальника Гродековской мангруппы майора Боборея. В комендатуре осталось всего лишь 112 человек, вместе с больными в санчасти, женщинами и гостями. Шел бой, следовало ожидать ответной реакции боевиков, и перед комендатурой встала задача на оборону. Игорь Комаров руководил действиями пограничников на всем участке границы, Сергей Гавриленко — на территории комендатуры. Людей — в окопы, заставам (с 3-й по 7-ю) — в готовность, перейти к непосредственной обороне. Коменданту передали распоряжение командующего из Душанбе: вести бой до полного уничтожения бандгруппы, захватить оружие и убитых.
Заинтересовалась боем и Москва. Оттуда по цепочке безобразно работающей связи “Москва — Душанбе — Хорог — Калай-Хумб — 5-я застава — Висхорское ущелье” требовали отчета от Михеева: что произошло, как разворачивались события, сколько убитых, раненых, их фамилии, звания, каковы потери у боевиков, какое оружие захвачено? Там еще шел бой, горели машины, рвались снаряды, минометы обрабатывали ущелье, а Михееву предлагалось идти в кромешной темноте считать раненых и убитых боевиков, чтобы потом по цепочке связи пошло назад многократно повторенное:
— А единица, двойка, тройка, единица, двойка, тройка, группа бородатых, бородатых, прошла, прошла, в направлении нашего, нашего, а понимай, понимай, эти, эти, который с рукой, с рукой, ты понимаешь? понимаешь? да, да, да нет, ну, индеец, индеец, который с рукой, Чингачгук, ты понимаешь? А три карандашика, карандашика, цепочка…
Это выглядело полнейшим идиотизмом. И главное, все это понимали. Но установленный порядок есть порядок, на то он и установлен. И всю ночь офицеры в канцелярии, меняя друг друга, пытались втолковать в телефонную трубку сведения секретной важности.
16. К восьми вечера на КПП явился Леша Горбатый с двадцатью боевиками. Вообще это не его зона, но здесь, в Калай-Хумбе, находился в то время один из его отрядов — 300 рушанских боевиков. К тому же он отвечал за сопровождение колонн с гуманитарной помощью и нес ответственность за машины, на которых уехали боевики Хакима. Леша был в цветастой тюбетейке, в ярком атласном халате поверх олимпийки, в полуботинках на босу ногу и в присущем ему бешенстве. В горячке он чуть ворота не снес. Он пока не знал, что машины сгорели и есть убитые, но опытным нюхом контрабандиста и финансиста чуял жареное и опасался, что вину за случившееся возложат на него: именно он должен был доставить машины в Хорог, но понадеялся на Мухаммади.
В начале девятого подъехал с правого фланга полковник Савенков. Его здесь все знают, он прослужил на Памире 20 лет, местные жители его уважают, считают своим земляком, и он пользуется большим авторитетом даже среди боевиков. Вместе с Комаровым он вступил в переговоры с разгневанным Лешей.
Еще через полчаса в комендатуру пришел Мухаммади, вернувшийся из ущелья. С ним был Мирмухаммад Сангов, председатель райисполкома. Сангов всплескивал руками:
— Ах, большая война начнется! Большая война начнется!
Мухаммади руками не всплескивал, он был настроен решительно:
— Вас Нероев прислал сюда выселять боевиков, а вы вон что делаете, не даете пришлым уехать. Мы сейчас пойдем на Висхор с вами воевать.
И ушел в свой штаб поднимать людей.
Пока в ущелье работали минометы, комендант поехал на 5-ю пополнить боезапас и горючее. Туда же отвезли освобожденных заложников. Многие из них были ранены, трое — тяжело. Везти их в комендатуру было нельзя, так как возможно было нападение с целью их повторного захвата. На 5-й, для усиления заставы, остался и резерв 2-й очереди.
В 21.15 Мухаммади со своими помощниками и Леша Горбатый в сопровождении свиты телохранителей опять явились на переговоры. Вообще-то они заинтересованы были в том, чтобы пришлые группы отсюда ушли, но не ожидали, что дело обернется таким образом и надо будет выбирать: либо идти на конфронтацию с пограничниками, либо выступить против своих. Леша Горбатый — маленький, худой и необычайно нервный — психовал больше всех. У него вообще такой стиль работы: кричать больше всех, распаляться, заводить других, а когда все вокруг начинают орать — неожиданно умолкнуть и наблюдать, как другие выясняют отношения и что он с этого может иметь. Но стоит им только начать успокаиваться, как Леша опять заводится, кричит, всех грозится уничтожить и мечется, как угорелый, так что его телохранители едва успевают стволы поворачивать в направлении его взгляда.
17. После окончания переговоров несколько групп боевиков двинулись из Калай-Хумба: то ли для выставления постов, то ли для диверсионных действий. На 5-ю передали, чтобы там были готовы, возможно нападение сводной группы боевиков самообороны и ДИВТ.
С 3-й заставы в комендатуру подошел резерв — 35 человек. С 6-й передали, что задержан КамАЗ, в нем 2 раненых боевика, просят пропустить их на Ванч, в больницу.
По радио передали, что поднимаются Ванч и Язгулём. На Язгулёме собралось 400 боевиков, но там может подняться и до тысячи. Мобилизационные возможности Ванча гораздо больше, там властвует Мухаммади. 300 боевиков Ванча уже собрались в дорогу, сколько соберется еще — неизвестно. Задержать их может 7-я застава, она в Ванчской долине, но в очень неудобном месте, и значит, ее блокируют.
На афганской территории поднялись моймайские группировки ДИВТ, готовые поддержать своих в ущелье. А их, базирующихся в районе афганского кишлака Моймай (участок 6-й заставы), насчитывалось много.
В ущелье продолжался бой. Комендант Михеев блокировал выход из ущелья. Там оказались заперты Джума, Мулло Умар, Гоибназар, Хаким, “Черная рука”, примерно 350 боевиков. К ним следует прибавить еще 2,5 тыс. боевиков в различных группах на участке. Плюс в каждом доме есть оружие, могут подняться еще. Перед Комаровым встала задача организовать оборону на всем участке границы. Всех женщин комендатуры (7 человек) собрали в одной квартире, где есть погреб, выставили там часовых.
Лейтенант Марина Лядова, начальник ПМП, вооружившись гранатами, подготовила больных санчасти к самообороне.
На 5-й заставе умерли от ран двое из освобожденных заложников. С 6-й передали: подошла еще одна машина, в ней 4 раненых боевика, просятся пропустить их в больницу. Команда отсюда: пропускать только раненых и записывать фамилии, но если они из группы Джумы — не пускать.
За полчаса до полуночи с 6-й сообщили: едет Салам, с ним 8 человек охраны. Что с ними делать?
— Пропустите. 8 человек ничего не решают. И предупредить 5-ю.
Салам уверен, что он здесь самый главный, он все может. Но пришлые группы его не очень-то слушают.
За ночь Леша Горбатый прибегал в комендатуру еще два раза. Кричал, плевался, обещал всех уничтожить. Потом успокоился, исчез. Явился рано утром, скорбный, молчаливый: в ущелье погиб его родственник, надо забрать труп.
Солнце только вставало, было еще прохладно, по Пянджу тянул ветерок. Солдаты сидели в окопах. Боевики развернули пулеметы и гранатометы напротив ворот КПП. По двору комендатуры лениво прошли две свиньи (черная и белая) в сопровождении собаки.
18. Салам не приехал, дорога была заблокирована сожженными КамАЗами, они стояли в узком месте, и их надо было убирать.
Пришли из Хорога два борта для проведения разведполета над ущельем. Третий борт стоял на верхнем плато, в аэропорту.
Пришла директива главкома: закрыть вход в ущелье, поставить там ВПП, никого не пускать. В Душанбе решался вопрос о выдаче трупов.
В половине девятого пришел Халифа — главный представитель духовной власти здесь, наместник живого бога по Памиру. При нем двое — один в костюме, директор завода, родственник Халифы, другой в камуфляже. Попросили бензин и простыни.
— Там погиб внук Халифы. Отец с сыном ехали попутчиками на машине, оказались на месте боестолкновения: отец ранен, сын убит. Надо быстрей забрать, сегодня жаркая погода, труп испортится быстро.
Им объяснили, что там с горевших машин раскидало мины, снаряды, гранаты — опасно ходить. Но они продолжали стоять на своем.
На Висхор к месту боя приехал канадец из фонда Ага-хана. Глянул на раскиданные “эрэсы”, мины итальянские, оружие китайского и румынского производства, руками развел:
— И зачем мы сюда помощь присылаем, здесь же черт знает что!
Один хорогский житель, водитель, приехал за своим родственником, тоже водителем, разыскал труп, расплакался:
— Вы, русские, во всем виноваты, вы таджиков убиваете…
Долго не мог успокоиться, приводил все новые и новые обвинения:
— Вы, русские, во всем виноваты, вы наемники, за деньги Рахмонову служите…
И когда уже все аргументы исчерпал, сел возле убитого и тоскливо подвел итог:
— Вы, русские, всегда во всем виноваты, вы Союз развалили. Зачем?!
Приехал за своим родственником и Леша Горбатый. Нашел труп, заботливо упаковал его в спальный мешок, охранники отнесли тело к машине. Леша, бормоча что-то про себя, аккуратно уложил усопшего, устроил поудобнее и пошел за скалу, в ущелье, переговорить с Хакимом. Поговорив и пожав друг другу руки, тепло расстались: Леша пошел к своей машине, Хаким с “Черной рукой” сели в уазик, поехали вглубь ущелья. Тут подлетели вертолеты на разведку, пошли над ущельем. Хаким со своими людьми выскочил из машины, начал стрелять. Одновременно со стороны Афганистана ударила по вертолетам очередь из ДШК. Борты развернулись и провели нурсование. На горной высоте и по ущелью загрохотали взрывы.
Леша бросился к своей легковушке, вышвырнул оттуда труп родственника и бухнулся на сиденье.
— Ты зачем труп бросаешь? — спросил его капитан Стародонов. — Ведь родственник все-таки.
— Что я, дурак? Стреляют же! — заорал Леша и приказал водителю: — Гони!
Машина резко рванула с места.
19. Леша явился в комендатуру взъяренный. На нем был совершенно роскошный контрабандный камуфляж, автомат “Узи” новейшей модификации, кобура с пистолетом на боку. Было видно, что он готов к решительным действиям.
— Меня не пропускали! — орал он. — Меня на 5-й задержали какие-то сопляки! Я им говорю: я еду за трупом, позвоните в комендатуру, есть разрешение. Они еле-еле позвонили. На обратном пути меня опять задержали! Я им говорю: у меня есть разрешение, вы же звонили. Они мне: было разрешение пропустить туда, но не было разрешения пропускать обратно. Я мог бы вырезать всех этих сопляков! Но я не хочу крови. Я хотел в ущелье мирного урегулирования вопроса. А меня авиация бомбила!
Его охранник — в бронежилете поверх майки, с огромным шарфом вокруг шеи, с румынским автоматом на вытянутых руках и в кожаной перчатке, предохраняющей левую руку от перегрева, — не сводил ствола с лица Комарова. Комаров усталый сидел в курилке у штаба, выслушивал обиды горбуна и дико хотел спать после бессонной ночи. На Лешу это подействовало успокаивающе. Он огляделся по сторонам в поисках, куда бы сбросить остатки негодования, и наткнулся взглядом на троих ооновцев (все трое — таджики), пришедших к Комарову раньше его поговорить о правах человека. Представители ООН озабоченно сосредоточились. Леша рявкнул им что-то по-таджикски, они вытянулись в струнку, он наорал на них и послал куда-то. Они четко повернулись и пошли.
— Не дают работать нормальным людям, — пояснил Леша Комарову и сообщил, что он КамАЗами перегородил дорогу у комендатуры, выставил свои посты и теперь никого из солдат отсюда не выпустит.
Обстановка на участке накалялась. Боевики приготовились к бою. На всех трех вершинах вокруг кишлака (в том числе и на афганской стороне) были установлены ДШК и замелькали люди. Пост с ДШК был установлен и над аэропортом. В Калай-Хумбе и на Кевроне боевики перекрыли дорогу. На выезде в сторону Душанбе установили ДШК и 120-мм миномет. С другой стороны поставили ЗУ с последними 150 снарядами. С Ширга и других окрестных кишлаков подъезжали на грузовиках вооруженные лица, бегали с взведенными автоматами и гранатометами по центральной улице, занимали позиции вдоль забора комендатуры, в домах и на высотках. “Крепость на дне кувшина” стала действительно крепостью на дне.
В 10.45 на КПП пришла толпа местных граждан, требуя встречи с командованием. Пропустили 12 человек — 5 плачущих женщин и 7 задумчивых мужчин. Делегация расположилась в курилке (самое просторное место на территории комендатуры), выразила свою озабоченность:
— Такого еще не было в Калай-Хумбе. Из-за моджахедов не должен страдать народ. Мы всю жизнь смотрели на Россию, и свое будущее без России не представляем. Но если ваша бронетехника выйдет — здесь каша будет. Не дай бог хоть один случайный выстрел. 24-тысячное население района может пострадать. Все закрыто — учреждения, школы, предприятия, сейчас везде плач. Был авиационный налет в Висхоре, а они запрещены. У нас здесь представители ООН есть, представители Ага-хана — у них связь. Может быть, они решат? Только не надо выводить бронетехнику, не надо превышать оружие. Нельзя, чтобы из-за каких-то групп весь народ пострадал. Но посредничать в переговорах мы не можем, боевики нас не слушают. Убедительно просим, чтобы не выводили бронетехнику, а то не моджахеды пострадают, а мирные жители…
“Мирные жители” не подозревали, что единственный танк, грозно торчащий на центральной аллее комендатуры с наведенной на ворота пушкой, был давно не на ходу и не мог бы доползти даже до ворот. БМП, показательно сосредоточившаяся в направлении тыла, была вообще без двигателя и ремонту не подлежала. БТР еще двигаться мог, но, в основном, не туда, куда надо, у него были проблемы с крупнокалиберным стволом. Часть техники была на выезде, у коменданта. Оставшейся не хватило бы для ведения каких-либо серьезных действий. Было, правда, одно грозное оружие — БМ-21 “Град”. Но его пригнали только позавчера, с колонной, замаскированным под дрова. Сейчас его демаскировали, совершенно новенький, сияющий, но он еще был не установлен, не пристрелян, снаряды были в неокснарвиде, их еще надо было отдирать от масла. В общем, пограничники могли рассчитывать только на себя, свою решительность, умение вести переговоры с боевиками и тот азартный дух российского солдата, который у подлинного профессионала появляется всегда, когда дело доходит до настоящей работы.
20. В 11.20, по просьбе обеспокоенных трудящихся, пришли на переговоры в комендатуру основные руководители боевиков: Мухаммади, Махмадали (его начальник политотдела), Амир (начальник службы безопасности у Мухаммади), Махмадулло (бадахшанский политкоординатор правительства в изгнании), Абдуламон Аюнбеков (Леша Горбатый), Панчшанбе (его 1-й зам.), Якуб, Ислом, Давлатшо, прочие полевые командиры и горные политики.
Расселись в курилке вокруг круглой урны, знаменующей круглый стол. Вокруг самой курилки, знаменующей “круг”, рассредоточилась многочисленная охрана: стволы, пуштунки, гранаты, халаты, пулеметные ленты, бороды, кожаные куртки и камуфляжи всех фасонов и расцветок…
— Я красный цвет вообще не переношу, — набычившись, сообщил какой-то крупный (по должности и телом) боевик и тяжело задышал в окружающее пространство.
Я тоже посмотрел вокруг. Если здесь и было что красное, так это его налитые кровью глаза; даже полоса на государственном флаге России над штабом давно выгорела на беспощадном солнце.
Остальные дружно поддержали разговор:
— Я отрежу российскому солдату голову! — заорал Панчшанбе, такой же истерик, как Леша Горбатый, но, не в пример своему командиру, высокий и мордастый. — Я полтора года воевал в Афганистане с русскими! Я и здесь, если командир проявит нерешительность, уйду от него и буду воевать с русскими! А потом уйду в Афганистан. Пусть 3-я мировая война начнется!
— Вы молчите, а потом выходите и убиваете мирный народ! Наши кишлаки за деньги бомбите!
— Меня задержали, пугали, ваш человек в меня водкой дышал! А я мог бы взять и вырезать всех этих сопляков! Мне трупы не дали забрать!
— Пусть ответит тот человек, который взял технику и поехал стрелять!
— Всех буду резать! Всех резать! Ни один русский отсюда не выйдет!
— Там погибли мирные люди! Это из Афганистана начали в ваших стрелять, а наши ребята не виноваты! Кто дал команду стрелять в мирных людей?
— Водители теперь не повезут Агахановскую помощь. Как им ездить, если такое творится!
— Ставьте посты на реке, бомбите переправы. А дороги не смейте касаться! Это наша дорога! Здесь мы решаем, кому куда ехать!
— Кто дал команду стрелять? Я уже знаю, но пусть он сам скажет. Одна худая корова все стадо портит!
— Теперь эти пришлые ребята будут ваши заставы бомбить! У них ракеты, снаряды… 3-я мировая война начнется!
— С землей сравняем все! Ни один пограничник живым не уйдет!
— Всем головы отрежу! Всех буду резать! А потом уйду в Афганистан…
— Мирных жителей убили! Совсем молодых ребят! Они как овцы по горам бегали…
— Ваши офицеры всегда пьяные! Нагло останавливают наши колонны, машины, меня задерживают, а от них исходит запах спиртного! Меня зовут Алеша, меня все знают! А они, которые мирную колонну разбомбили? Да разве трезвый человек погнался бы с двумя десятками солдат за двумя сотнями хорошо вооруженных людей? Нет, конечно! Они гнались за ними тридцать километров, и от них исходил запах спиртного!
— Вот есть река, граница, вот и стойте лицом к ней! А что на дороге делается — вас не касается!
— Пусть теперь 3-я мировая война начнется!..
Особенно рьяно ратовал за 3-ю мировую войну пожилой агрессивный мужчина, известный под кличкой Холдор Иваныч. Когда-то он работал завмагом в здешнем военторге, был изгнан из комендатуры за растрату и нашел свое место в политике. Но старая обида давала о себе знать, терзала, мучила его неоцененную коммерческую душу, и он с каким-то агрессивным злорадством не уставал повторять своим бывшим покупателям, что уж теперь-то грянет она, долгожданная, 3-я мировая, и каждому воздастся по заслугам его…
— Всё! — подвел итог Мухаммади. — Всем нашим из отряда выйти. Если есть среди солдат таджики — пусть тоже выходят. А русских я отсюда не выпущу. И техника отсюда не выйдет, даже на вертолетный аэропорт. Пусть будет война!
21. Пока шли переговоры, все местные жители, по приказу боевиков, ушли из поселка. Люди бежали с узлами, баулами к мосту через Оби-Хумбоб и дальше в ущелье. Кишлак приготовился к бою.
Комендатура была обложена боевиками. К обеду погода испортилась, и стал невозможен вылет вертолетов. В половине четвертого позвонил Мухаммади и сообщил, что его брат Салам выходил на связь и отдал распоряжение, которого он давно ждал: открывать огонь по пограничникам; поэтому он блокировал комендатуру и требует, чтобы пограничники открыли Висхорское ущелье, иначе через час они начнут стрелять.
Из Хорога вышел на связь полковник Нероев, сказал, что, как только распогодится, прилетит сюда проводить служебное разбирательство по поводу того, что пропустили вчера колонну на 5-й и ее пришлось догонять; по решению командующего ГПВ Чечулина, всем оставаться на местах, коменданту с людьми из ущелья не выдвигаться.
В 16.30 пришел в комендатуру Мухаммади, он был в бешенстве: по радио передали, что в Душанбе прошла пресс-конференция с участием пограничников, где представитель правительства сообщил журналистам, что силами пограничников России с участием отрядов самообороны Бадахшана в Висхорском ущелье ликвидирована банда Джумы.
— Вы не их, вы меня подставили! — кричал Мухаммади. — Хотите благодарность заслужить от этого петуха, бл… от Рахмонова?.. Я лично против Джумы! Но если Ризвон подключится, здесь будут одни трупы! Кем вы нас выставили перед нашими братьями?!
Высокий, крупный, обычно спокойный, с большой черной бородой, с крутым орлиным носом, всегда аккуратно причесанный и одетый, он в этот момент уже не держал себя. Что там случилось на пресс-конференции — по-восточному “тонкая” политическая игра, чей-то дальний расчет, или сказался “испорченный телефон”, на каком-то этапе выдавший неверную информацию: “А единица, двойка, тройка, единица, двойка, тройка”?
— Приедет завтра Нероев, я ему все скажу. Сядем, поговорим. Это вы во всем виноваты! Люди Хакима не стали бы первыми стрелять! Кто дал команду открыть огонь? Почему начали бой?!
В 17.25 боевики привезли из ущелья трупы. Своих повезли хоронить, а пять чужих положили в ряд перед воротами КПП: трое военнослужащих МО РТ, один гражданский из кишлака Ёгид и подполковник Дадобаев, бывший военком, уроженец этого района, служивший в МО РТ, хотя, по информации спецслужб, он, находясь в плену у Хакима, заложником не был, даже ходил с оружием.
Одновременно наметилось движение боевиков на позициях над кишлаком. Погода все больше портилась, тучи заволокли небо, быстро темнело. А у комендатуры было очень уязвимое положение.
22. В 19.30 подошел резерв с 5-й заставы: капитан Юдин, лейтенант Селюк, бойцы, техника. Им удалось добраться до комендатуры под прикрытием Салама. У Салама в Кевроне сломалась машина; пока ее ремонтировали, он проводил разбирательство. Потом пограничники поехали за ним, чтобы провести через свои посты, но на самом деле проскочили за ним через многочисленные посты боевиков. Вместе с Саламом приехал Маджнун, главнокомандующий памирских боевиков.
Коменданту в ущелье нужны РПО, боеприпасы, осветительные и боевые мины, горючее, дрова, нужно вооружение для выставления поста. Завтра, когда будут идти переговоры, надо под шумок отправить все это с Селюком на заставу и дальше, замаскировать под дрова.
Ночью была пресечена попытка переправы. Какой-то ненормальный, в сопровождении еще такого же, пытался переплыть из Афганистана через Пяндж в 50-ти метрах от угла комендатуры. Их накрыли огнем.
23. В 9.15 со стороны Хорога показался борт. За ним — второй, третий… Через несколько минут в небе над ущельем кружилось уже пять вертолетов.
Боевики запаниковали. Была договоренность, что прилетит из Хорога один вертолет с полковником Нероевым, все остальные они грозились расстреливать в воздухе. А тут уже седьмой борт пошел по щели над Пянджем. Боевики понервничали, посовещались, сели в машины и поехали в район аэропорта (4 км от поселка).
В 9.40 на площади у КПП по требованию боевиков собрался “стихийный” митинг, местным жителям предлагалось выразить свое возмущение российской военной экспансией. На митинг пришел и Салам. Его люди окружили толпу и контролировали гражданскую активность сельчан. Вернулись из аэропорта машины с боевиками и тоже включились в разговор.
В 10.25 пришла колонна из аэропорта. Приехал Нероев, приехал генерал Архангельский, приехал полковник Бузубаев (зам. командующего ПВ Казахстана). Высадился и прибыл десант — солдаты Камень-Рыболовской мангруппы, которой предстояло сменить здесь Гродековскую ММГ (она должна была сняться еще 3 недели назад). В отдельной машине, окруженные придворными журналистами, подъехали представители официальных властей и общественных организаций: Ульфат-ханум Маматшоева (от Политического Координационного Совета), Саид Шарипов (зам. пред. Салама по Совету джихада), председатель облисполкома Замиров, прочие.
Боевики в панике бегали по улице, наводили гранатометы на проходящие машины и не знали, что предпринять.
Борты садились, поднимались, кружили, осуществляли прикрытие, уходили, возвращались вновь с людьми и вооружением. Всего за день в Калай-Хумбе село 18 бортов.
24. В 11.30 все участники конфликта (а точнее — соучастники, ибо участники еще находились в ущелье) собрались в комендатуре: пограничники, основные руководители боевиков, общественные и политические деятели, делегаты от масс, официальные хозяева района, областные хозяева районных хозяев, гости. И потекла беседа.
Полковник Нероев:
— Зона кишит вооруженными людьми: дивтовцы, уголовники, наркомафия. Здесь будет выставлен погранотряд. Мы не вмешиваемся во внутренние дела республики, но и не позволим вмешиваться в наши дела. Тем более не допустим силового давления. Этот случай — результат агрессивной политики вооруженных групп, которые спустились с перевала и пытаются взять под контроль пограничную зону. Если бы не погранвойска России, население здесь давно было бы растерзано.
Сангов (пред. райисполкома):
— Население района в течение двух месяцев было без продуктов. Нам помогли отряды самообороны, доставили сюда помощь. Теперь машины сгорели, водители убиты, еще многих убитых не нашли. Если техника пограничников выйдет или прозвучит выстрел — здесь 600 хозяйств поднимутся. Нас от пограничников отделяет только забор.
Мухаммади:
— Ко мне пришел Гоибназар, сказал, что надо ехать. Я пришел в комендатуру, согласовал. Потом мне доложили, что они прошли нормально все посты, ни в кого не стреляли, а тут лейтенант с солдатами преследовали их и стреляли. Я успокоил ребят, зашел к Савенкову — он ничего не знает. Пограничники утаили от нас причину нападения.
Леша Горбатый:
— Меня зовут Алеша и меня здесь все знают. Я сопровождал сюда колонну, встретился с раисом, он рассказал, какие проблемы у них. Я сказал: мы займемся этими делами. И вот… Пограничники ведут себя плохо. Перегораживают дорогу, по два часа держат, с гранатометами, пулеметами… Я сказал: мы едем в Дарваз, пусть стволы уберут. А они: у нас такой приказ. Еле-еле привез муку. Здесь пришлые собрались, чтобы ехать на свои места. Бензина нет. Вынужден был посадить их на эти машины, чтобы боевые действия на территории Бадахшана не вели. А вечером узнал, что там стреляют. Пришел сюда: там мирные люди! А они: приказ у нас. Утром пришел опять: надо ехать, трупы собирать. Поехал — в меня вертолеты стреляли, я даже мертвых не взял… Солдаты смеялись. На Кевроне офицер вышел пьяный, палец на спусковом крючке. Мои люди поблизости были, но я не стал стрелять, чтобы мирные люди не страдали. Мы не стадо и не бараны! С Россией мы не сможем воевать, но чуть ей повредим. Пусть тысячу наших убьют, мы сто убьем!
Ислом (полевой командир):
— В ущелье было много трупов. И видно, что к реке их таскали, топили. Мы с пограничниками раньше мирно жили. Но мы можем и сами закрыть границу, наш генерал дал приказ. А что пограничники делают, какие у них тайные приказы? Здесь наш дом!
Махмадулло:
— 12 дней назад у нас была встреча с командованием комендатуры по поводу провокации на Кевроне. Чтобы разрядить обстановку, мы сняли свои посты. Но этот случай был не случаен! Кевроновская группа — особая, они не подчиняются коменданту. Сами себе нашли причину, будто избили офицера, и поехали стрелять!
Зав. районо:
— “Голоса” передают, что в этом инциденте заинтересована Россия. Мы не верим. Россия ни при чем. И силы самообороны тоже заинтересованы в мире. Мы будем защищать границу на позициях России, которая 100 лет назад спасла нас. Надо закрывать границу, чтобы пришлые группы не приходили, а уходить — пусть уходят, население меньше будет страдать.
Начальник райотдела безопасности:
— Все случилось из-за несогласованности между отрядами самообороны и пограничниками. Надо было Мухаммади прийти к Комарову и сразу все согласовать.
Прокурор района:
— Погранвойска нам нужны. Но они должны уважать международные нормы и не производить действия, не связанные с границей, то есть не стрелять.
Махмадали:
— Все случаи — по пьянке офицеров. Они сами начинают провокации. И в Кевроне в тот день офицеры были пьяные, иначе не гнались бы за колонной.
Саид Шарипов (Совет джихада):
— Пограничники во всем не правы. Виновников мы найдем. Сейчас обвиняют моджахедов и самооборону. Но они шли с разрешением, а там их обстреляли. У нас подготовлены требования…
Маджнун:
— Если бы им сказали, что нельзя ехать, они бы не поехали, я знаю. Там наши братья были. Гибнет таджикская нация! Надо вернуть нацию, чтобы объединилась. Пограничники — наши земляки, они должны защищать эту землю, а не стрелять в таджиков.
Замиров (облисполком):
— Бадахшанцу слово “таджик” превыше всего. Те группы пришлые, но они таджики, и никто не смеет над ними издеваться! Надо подписать соглашение с пограничниками.
Саид Шарипов:
— Руководство ГБАО в лице Замирова поддерживает таджикское правительство в Душанбе. Но мы не поддерживаем и не подпишем никакого соглашения с Замировым и пограничниками. У нас свои требования. Они уже изложены, я зачитаю…
Нероев:
— Вы ставите погранвойскам ультиматум? До завершения расследования никакие требования приниматься не будут.
Саид Шарипов:
— Вы не хотите, так как получили указания!
Полковник Бузубаев:
— Надо выехать на место и выслушать очевидцев. Там погиб казах!
Салам поднял голову. Все это время он молчал. Вел собрание Нероев, но обращались не к нему. Все высказывания, все обвинения, обиды были рассчитаны на Салама. Выступающие смотрели ему в рот, пытались угадать настроение, ждали, что он скажет, боясь угодить невпопад. Но, видно, ему самому еще неясно было, что сказать, и Салам психанул:
— Если вы хотите воевать и нас убивать, мы готовы принять бой. Никто нас не остановит! Вы нас просто пугаете! На заставах у вас наемники, которые приехали сюда за деньги убивать наших. Вы миллионы получаете здесь, а таджики без зарплаты сидят! За каких-то двух русских, которых поймали заложниками, вы столько человек убили!
Саид Шарипов:
— У нас требования… (Пытается зачитать).
Нероев:
— Только после окончания разбирательства. Заранее подготовленные тексты нам не нужны. Сейчас выезжаем на Кеврон и Висхор.
— Дайте нам возможность выехать на место происшествия! — запоздало выкрикнул Салам, и все поднялись.
— Я зачитаю наши требования для прессы, — продолжал настаивать Шарипов, но его уже никто не слушал.
Все двинулись к выходу, осознавая торжественность момента и выражая на лицах глубокую озабоченность делом разрешения конфликта — хлопотное это занятие — учить пограничников правильно нести службу на чужой земле.
— Снайпера надо было сразу послать, — ругнулся про себя один из офицеров. — Убрать эту “Черную руку” вместе с Хакимом к чертям собачьим! И не было бы сейчас никаких хлопот.
25. В Кевроне задержались надолго. Салам, как живое олицетворение верховной власти, преимущественно молчал. Представители других “властей” — первого, второго, третьего и особенно “четвертого” порядка — демонстрировали активную деятельность: под запись на видео опрашивали свидетелей, участников событий на заставе, выпытывали степень вины пограничников. И к Висхору мы добрались уже на закате дня.
Михеев выставил посты на входе в ущелье, и теперь на склонах гор дежурили наши. Сгоревшие остовы машин оттащили в сторону, прижали к скале, чтобы можно было проехать. Мост был по-прежнему заминирован, трогать его без саперов не решались, чтобы взрывом не разрушить хилую постройку. В “зеленке” у речушки — столики, будка, остатки летнего кафе. Тут же — разбросанные взрывами с машин боеприпасы, оружие боевиков: мины, “эрэсы”, безоткатка, оплавленный огнемет, гранатометы, автоматы, пистолеты — происхождения самого разного.
Боевики закрепились в верховьях ущелья, в 20 км от устья. Салам на уазике поехал к ним на переговоры. Туда же пошли “Нива” и “тойота” за ранеными.
Подъехали ребята Леши Горбатого — рушанская группа, три битком набитых грузовика — крепкие молодые парни, до предела вооруженные. “Зэушка” торчит над головами, ДШК, масса стрелкового оружия, гранатометы. Договорились с Нероевым о проезде на Рушан.
С первого грузовика боевики сошли. Осмотрели мост, подождали, пока машина, прижимаясь вправо, к самому краю настила, переползет по прогнившим доскам и встанет под загрузку. Мина не сработала, и со второй машины боевики уже не стали сходить, проехали, положившись на судьбу.
— Мои ребята, — ласково сказал Леша, провожая взглядом третью машину, и на всякий случай отошел подальше от моста.
Быстро темнело. От реки потянуло холодом. Михеев стоял у скалы, засунув руки в карманы “альпийки”, его по-прежнему знобила малярия, пепел слетал с сигареты “Кэмел”.
Рушанские грузовики ушли, и стало очень тихо.
26. Была уже ночь, кромешная темнота, в метре ничего не видно, когда вернулся Салам. Попросил пропустить в райбольницу машины с ранеными, предварительно, конечно, проверив их и задокументировав. Сказал, что люди Хакима готовы выйти из ущелья, если их беспрепятственно пропустят на Ванч, сам Хаким просит о встрече с командованием. И в присутствии всех заявил, что в данном конфликте пограничники были правы.
В обратную дорогу до комендатуры в машину пограничников попросились местные боевики, у них кончилось горючее, и не на чем было вернуться в Калай-Хумб. Машина загрузилась и тронулась вслед за уазиком и “бэтээром”.
Ранней ночью воздух по щели отличается непостоянством: он еще сохранил тепло на изгибах реки, где нагретые за день скалы вплотную подступают к дороге, и он холодный в ущельях, у пологих склонов, куда уже успело натянуть промозглую сырость с Пянджа. Машина неслась в Калай-Хумб по узкой извилистой дороге, хлестал по лицам то теплый, то холодный воздух, а в битком набитом кузове стояли вперемешку боевики и пограничники, еще вчера с оружием стоявшие друг против друга “на дне кувшина”, а теперь все стволы были опущены и только бились друг о друга, когда машину подбрасывало на ухабах. Усталость расползалась по горам. Очередной конфликт был в очередной раз исчерпан.
27. 7 ноября Калайхумбская комендатура вместе с первыми шестью заставами отделилась от Хорога и стала отдельным пограничным отрядом. Это сразу же породило много проблем. Был по-прежнему перекрыт Хабу-Рабат, и поставки в новый отряд шли через Памирский тракт “Ош — Хорог”. Многое не доходило. Сказывалась нехватка оружия, как стрелкового, так и группового, острая нехватка людей. Фланги у застав огромные, и надо было выставлять новые посты, в практически нежилых местах, на входе в мелкие ущелья, где хотя бы вода была поблизости. Офицеры пришли прикомандированные, многие впервые попали в горы. Хорогские солдаты остались здесь, но их денежные аттестаты и прочие документы остались в Хороге, до самой весны была неразбериха с деньгами. На этой почве начались мордобои, рэкет между солдатами-мусульманами из разных областей Таджикистана, межклановые разборки. Солдаты пришли сюда оборванные и голодные. В отряде не хватало помещений, на постах не из чего было делать блиндажи. Не было (и нет) телевизоров, радиоприемников, света, не было зимних курток, шапок на постах, повсюду острая нехватка продуктов, нет никакого ассортимента, от кильки в томате все скалы облеваны. Нет элементарных конвертов для писем. С бумагой в Таджикистане всегда были проблемы, сейчас ее вообще не найдешь — ни с печатным словом, ни бессловесной, остались одни непечатности. Мусульманам проще — они привыкли подтираться глиной еще задолго до того, как в их оазисы приплыла душистая рыба в томате. А что остается делать россиянам? Для них идут из России сверхценные формуляры по воспитательной работе, рассчитанные исключительно на славян. И это в отряды, где объект воспитания уже давно другой, здесь местный контингент, совершенно иной уклад жизни. Естественно, они не срабатывают, проходят мимо. Мимо проходит и недавно возрожденное средство психологической борьбы — листовки пропагандистского содержания. Они рассчитаны на внесение сумятицы в малограмотные души боевиков и потому уходят за кордон, в руки тех, кто более привык к глине (как родине, как символу собственности, как средству).
И, тем не менее, отряд воевал. Воевал, как и все другие отряды Группы погранвойск РФ в РТ. Начальником штаба нового погранотряда стал подполковник Анатолий Михеев.
28. До конца года были проведены мероприятия, позволившие нормализовать обстановку на границе и обеспечить правопорядок в зоне. В результате прочесок и работы с местным населением были обнаружены и ликвидированы многие базы и схроны боевиков. Жители мирных кишлаков сдали оружие. Правда, не для всех это закончилось благополучно, бандиты стали нападать на разоружившиеся кишлаки. В некоторых селениях, как, например, в кишлаке Ёгид, жители стали требовать, чтобы пограничники на базе их отрядов самообороны создавали дружины, занимались бы с детьми — юными друзьями пограничников, да и вообще восстановили советскую власть.
Но каждый выезд за ворота отряда был и остается для пограничников боевым выходом. В кишлаках затаилось подполье. Местные группировки ДИВТ до открытия сезона от прямого дела отошли, вели себя тихо. Пришлые, осевшие в Бадахшане, тоже до поры до времени не высовывались, сидели в горных кишлаках, поближе к пастбищам, ждали. В менее выгодном положении оказались те группировки ДИВТ, которые закрепились на сопредельной стороне, в районе афганского кишлака Моймай (сеть мелких кишлаков на живописных плато у Пянджа, участок 6-й заставы). Там было голодно. Боевики переправлялись через реку, грабили жителей, угоняли скот, брали заложников, чтобы потом обменять их на муку. За директора школы из кишлака Курговад они, например, взяли две тонны муки от местных властей. Немного, конечно, но у них и этого не было, в Афганистане царил голод.
Аналогичная ситуация сложилась и на участке Хорогского отряда. Крупные силы пришлых боевиков базировались в отдельных кишлаках и потихоньку промышляли бандитизмом, откармливая себя к весне и новым крупномасштабным операциям.
Но подспудно шла основная работа — внешне незаметная борьба за власть и перераспределение сфер влияния, пришлые все больше перехватывали инициативу у местных и вытесняли их с ключевых позиций в “работе с массами”. Шло прочное и по-восточному неторопливое обживание Горного Бадахшана как основной перспективной базы ДИВТ. Правый берег реки Иордан, правый берег речушки Пяндж, сектор Газа… Саиду Абдулло Нури и его дипломатическому помощнику Ходжи Акбару Тураджонзода шли победные рапорта.
29. 9 декабря в Хороге грохнули Лешу Горбатого. Террористический акт был по-своему прост и типичен. Леша подъехал к собственному дому, вышел вместе с телохранителями буквально на минутку, а когда вернулся и сел в машину — она взлетела на воздух.
Место Леши занял его брат Толиб — не такая колоритная фигура на политическом олимпе Бадахшана, как его брат, но все-таки семейное дело нельзя было отдавать в чужие руки, и он, с благословения их отца, старого боевика, возглавил отряд.
Как бы там ни было, а с Лешей Горбатым можно было работать. Несмотря на острую психопатию и бесцеремонность в средствах, чувствовалась в нем и некоторая наивность, и своеобразная воровская честность, и какое-то скрытное уважение к русским (не зря же он выбрал себе такой псевдоним — из запавшей с детства песни: “Стоит над горою Алеша (3 раза) (+ 2 раза вместе), отечества верный солдат”). Пограничникам удавалось с ним договориться — сохранилось в нем с юных контрабандистских лет тщательно скрываемое уважение к людям этой профессии — во всяком случае, именно он в свое время бескорыстно вывел из Афганистана (из банды Мулло Саида Умара) и вернул в отряд захваченных в заложники наших солдат и майора Звонарева.
30. Пошли потери у боевиков и по другим направлениям. В Афганистане Ризвон, опечаленный чем-то (кажется, по поводу Джумы или еще кого-то) и раздраженный неудачной экспедицией соратников, убил в горячке “Черную руку” и еще одного из близких друзей Хакима, чем нажил в его лице смертельного врага. В стане повстанцев наметился раскол.
На Калайхумбском участке зверствовал один из ведущих главарей в этом регионе — Гаюр. Жители кишлаков буквально стонали от его грабежей и мародерства, не знали, куда деваться, просили помощи у пограничников.
Михеев выступил на собрании перед местными жителями, сказал:
— Гаюра не надо бояться, через два дня его здесь не будет.
Он пас его, глаз с него не спускал, ибо тот “достал” уже всех по обеим сторонам границы. И ровно через два дня накрыл все-таки, когда Гаюр отдыхал на даче после очередной своей вылазки. В завязавшейся перестрелке Гаюр был убит, шестеро его приближенных взяты с поличным и переданы местным властям. Потом, как это здесь принято, они были выпущены по ходатайству ооновцев, усмотревших в этом нарушение прав человека и едва ли не с поклонами и извинениями проводивших их до дверей “каземата” — “…и братья меч вам предадут!”
Братом оказался Джунайдулло, еще один родственник Ризвона. И тоже (это у них семейное) редкой жестокости человек. Он руководил батальоном личной охраны Ризвона и прославился своими педагогическими наклонностями. Должно быть, в школе ему не очень повезло с учителями, потому что страсть к учительству засела в нем с детства, и он долго искал верное направление в педагогике. Его любимым занятием стало отрезать головы у непонравившихся ему людей и отдавать на растерзание новичкам, чтобы они учились вырезать из головы отдельные ее части: глаза, уши, язык… Причем, если ученик плохо орудовал руками, он мог поплатиться за это своей головой, которая тут же становилась наглядным пособием для следующего.
После смерти Гаюра Джунайдулло пришел в Моймай укреплять боевые порядки, и сразу же пошли многочисленные нарушения границы. Первое, о чем он спросил местных жителей, перевалив через кордон, было осторожное:
— Михеев обо мне ничего не говорил?
Узнав, что ничего, воспрянул духом и перешел к активным действиям.
31. 2 января, после полудня, на пограничный пост “Курговад” пришли местные жители и сказали, что в районе афганского кишлака Моймай была переправа боевиков, захвачено, якобы, 5 заложников из числа местных, их хотят отправить на ту сторону. Вместе с подошедшими к посту был дед из кишлака Тогмай, который сообщил, что у них в Тогмае тоже забрали людей и готовится их переправа на афганскую территорию. Начальник поста капитан Александр Истратов принял решение выехать к месту предполагаемой переправы.
Погранпост в кишлаке Курговад был выставлен в декабре. Участок очень напряженный. Это наиболее близкий в Моймаю кишлак, участок 6-й заставы, но до 6-й заставы (к-к Даштак) далеко, до 5-й (в другую сторону) еще дальше. Переправы здесь происходят очень часто, на той стороне у боевиков по всему побережью подготовлены позиции для устройства засадных действий и массированных обстрелов, 9 декабря здесь были уведены заложники на ту сторону, 11 декабря обстреляна наша колонна — подбит БТР, ранено 5 человек, погиб мл. сержант Дильшот Алимов. Все это и побудило командование отряда выставить здесь пост. Он был выставлен из числа десантников Душанбинского ДШМГ и минометного взвода. Сам Александр Истратов до перехода в ДШМГ служил на разных участках границы в Таджикистане, в том числе и на 6-й заставе этого отряда (был замполитом в конце 80-х), и хорошо знал участок. С целью проверки участка он и выехал на БМП-2 с 15 своими подчиненными в район предполагаемой переправы. Время было — 13.30.
На подходе к кишлаку Моймай (с нашей стороны здесь населенных пунктов нет), перед последним поворотом, из-за скалы вышел человек в пальто, местный житель. БМП остановилась метров за 50 до него. Истратов дал команду местному подойти. Человек пошел навстречу и сказал:
— Вы окружены, сопротивление бесполезно.
И сразу же сверху, со скалы, ударил выстрел из гранатомета.
Граната взорвалась в полутора метрах от правой передней части БМП. Тут же пошла интенсивная стрельба, очень плотный огонь из не менее чем пяти точек. Банда Джунайдулло начала боевые действия.
32. Первым же взрывом ребят смело с брони. Был ранен в плечо лейтенант Артем Ломов. Стреляли сверху, из разных точек, справа по ходу и спереди, стреляли практически в упор, из гранатометов, автоматов, пулеметов.
Там гнилое место. Там нет никакого укрытия. Слева от дороги — небольшое плато до реки, в полсотни метров. На нем — камни, обломки скал, редкие, мелкие, до полуметра высотой. Ребята бросились туда. Пошла команда “к бою”.
После первого выстрела БМП рванула вперед. Метров через семь ее вторым выстрелом подбили. Машина потеряла управление, ее крутануло, повело влево, на плато, вперед. Третий выстрел, четвертый — машину развернуло, остановило, она вспыхнула.
Пока ее вело с дороги, в ней еще оставалось 4 человека — механик-водитель ряд. Салихов, наводчик-оператор ряд. Алишеров, сержант контрактной службы Кротов и ряд. Федоров в десантном отделении. При десантировании Сергей Кротов выскочил на дорогу, и в него пошла длинная прицельная очередь из пулемета, практически в упор, в спину. Он погиб. Евгений Федоров упал убитый рядом с Юсуповым. Выскочил механик-водитель Раушан Салихов, и его изрешетило очередями. Наводчику Алишерову прострелили обе ноги.
— Узбек, сдавайся! — заорали ему сверху, но он успел перекатиться через дорогу и упал за камень.
Погиб на дороге рядовой Олег Римутис. Ему перебило очередью ноги, он упал, пули пошли по всему телу и в голову.
Когда ребят сорвало с брони, пулемет отбросило вправо. И пулеметчик рядовой Немовленко схватил автомат погибшего Римутиса, убил “духа”, который остановил машину (тот так и не успел добежать до скалы), занял позицию в камнях и первый встретил автоматными очередями выбегающих из-за поворота “духов”.
От рваной раны на плече у Артема Ломова хлестала кровь, вокруг ложились пули. Рядовой к/с Антонов убил двух “духов” и бросился на выручку к лейтенанту. Пуля попала ему в ногу, потом осколок от гранаты, но он вытащил лейтенанта с дороги, вколол промедол и затянул рану, когда Артем уже терял сознание.
Шел очень плотный огонь. Со скалы работал снайпер. Из-за поворота бежали боевики, стремясь окружить пограничников. Старший сержант Гарипов сработал по ним из подствольника.
— Куда ты целишься? — крикнул ему Истратов. — Стреляй навскидку!
От плотности огня из-за камня руку не высунешь, сверху все простреливается. Гарипов сделал навскидку два выстрела из подствольного гранатомета, и это остановило боевиков, они залегли в камнях у Пянджа, рядом с горевшей БМП.
Раненых оттащили за валун. Выяснили, кто убитый. И капитан Истратов дал команду:
— Давай, отходи по одному-два.
Под непрекращающимся обстрелом они отошли к скале, к дороге. И дальше, за поворот. На прикрытии работали Гарипов и Немовленко. Впрочем, работали все. Отходили от камня к камню, прикрывая друг друга. Снайпер рядовой Лемешкин, работая из СВД, не давал боевикам броситься в атаку.
33. Бой длился около двух часов. Река здесь бьется по камням, извивается. И когда выходили из “мертвой зоны”, опять попадали под обстрел боевиков. “Духи” стреляли с плато, где начался бой.
И теперь еще — из Афганистана, тоже из гранатометов и стрелкового оружия. Почему они раньше оттуда не стреляли и почему вообще не пропустили БМП за поворот — тогда бы они могли расстрелять пограничников, не выходя из кишлака. Впрочем, и здесь засада была устроена так, что только чудом ребятам удалось выбраться.
Рядовой Козлов побежал в Курговад за подкреплением. Под прикрытием отправили раненых. Группа растянулась вдоль дороги. Отходили по склону, под скалой, по дороге, по прибрежным камням. То под обстрелом боевиков, на виду, то снова в “мертвой зоне”. Немовленко и Гарипов замыкали “колонну”, работали на прикрытии.
Отошли уже метров на 800, когда “духи” с обеих сторон реки предприняли последнюю попытку уничтожить группу. Но было уже поздно. А на преследование они не пошли, огонь пограничников не давал им подняться. Из Курговада начали работать минометы.
Резерв встретили уже на подступах к кишлаку. Около тридцати человек с поста. Во время боя, еще не зная о случившемся, в Курговаде увидели 20 боевиков на тропе с афганской стороны, половина на лошадях. Те спешили в сторону Моймая. Поняли, что там что-то произошло. Старший лейтенант Румянцев принял решение уничтожить группу из минометов. Потом огонь перенесли на Моймай.
Вечером в кишлак пришли те пятеро, о которых говорили, что они взяты в заложники. Боевики их выпустили. Идти по дороге они побоялись, поднялись в горы и там на пастбище увидели множество вооруженных людей. Испугались, спустились к дороге и уже потемну добрались до кишлака. Одна из женщин принесла с собой будильник, подаренный “афганцами”. Муж взялся покрутить. Будильник сработал, и мужику оторвало обе руки и распороло живот.
34. В Калай-Хумбе сообщение о случившемся боестолкновении получили поздно, уже около 15-ти часов. В 15.50 из отряда выдвинулся резерв под командованием подполковника Михеева. Шли колонной. Неподалеку от Калай-Хумба их догнал красный “жигуленок”, останавливался у каждой машины и предупреждал, что за Тогмаем их ожидает засада. До Тогмая было еще 40 км.
Перед Тогмаем резерв (3 машины) догнали еще два “бэтээра”, которые вышли раньше по другой задаче. Прошли Тогмай, и Михеев дал команду приготовиться к бою. Через несколько километров встретили засаду.
“Духи” открыли плотный огонь справа, со стороны Афганистана. Там коричневая гора, метров 700 по фронту. На ней позиции, на разной высоте, по всему склону. Основные огневые точки — справа впереди и справа сзади. До них — 350-400 м. По силе и плотности огня с той стороны было ясно, что напротив сидит группа, примерно равная по численности и вооружению нашей, то есть порядка 70 человек.
Пограничники заняли позицию вдоль дороги и приняли бой. Уже темнело, зимой в горах темнеет рано. Автоматчики трассерами давали цели, пулеметы с “бэтээров” гасили их. На 20-й минуте боя включился в работу 120-мм миномет, который был в колонне. Одновременно к боевикам подключилась еще одна группа, уже с таджикской стороны: спереди по ходу открыли огонь по пограничникам безоткатные орудия и СПГ-9. Стреляли с горы, под 45╟, то есть видели наших как на ладони. Первый выстрел едва не накрыл машину связи, и “кашээмка” поменяла место. “Бэтээры” двинулись вперед и начали вести огонь, попеременно прикрывая друг друга.
Огонь справа затих, так как на афганской стороне основные точки уже были подавлены. Пограничники перенесли огонь вперед и подавили позицию боевиков на этой стороне. Бой затих, потерь у пограничников не было.
Колонна двинулась дальше. Теперь шли пешком. Было уже совсем темно — ни звезд, ни луны на небе, только снег чуть белеет в горах. “Бэтээры” медленно продвигались вперед в кромешной темноте. Десант шел слева, между техникой и скалами, прикрываясь броней от Пянджа и всего, что за ним. Дорога узкая, разбитая, а свет не включишь. Впереди был Моймай.
35. Не успели дойти до ближайшего поворота, как первый “бэтээр” налетел на мину — правым передним колесом. Механик-водитель рядовой Александр Устинов получил контузию. Десант шел слева и поэтому не пострадал.
Рядовой Валерий Баженов, водитель второго “бэтээра”, отогнал поврежденный “бэтээр” в сторону и развернул его. Устинов пришел в себя и сел в свой “бэтээр”, чтобы отвести его в безопасное место, где должен был ждать возвращения колонны. В кромешной темноте он ловил правым бортом скалу, чтобы не уйти с дороги в обрыв, и так, прижимаясь к скале, повел “бэтээр” в условленное место. Колонна двинулась дальше.
Двигались еще в течение часа. Шли медленно, соблюдая меры предосторожности. Все это время колонну сопровождали сигнальные огни на афганской стороне. Боевики передавали своим, где находится колонна, когда останавливается, когда движется. Наши передать ничего не могли: связи с отрядом не было, здесь все глушится, у боевиков станции мощнее, да и горы кругом. Десантники лежали на броне, поперек, развернув оружие в сторону Афганистана. Другие шли рядом, слева от “бэтээра”, прикрываясь броней. Остальные шли дальше, у машин, растянувшись по дороге.
Уже прошли Моймай, прошли основные повороты, прошли место, где десантники капитана Истратова приняли бой, прошли еще с полкилометра. Дорога пошла лучше, и теперь двигались быстрее.
И тут раздался взрыв. Судя по всему, это был фугас (воронка осталась метровая и с ровными краями). Нарвались на него левой стороной. Взрывом вырвало левый люк “бэтээра”, оторвало первые два колеса, разметало всех, кто был на броне и рядом, все колеса пробило, “бэтээр” отшвырнуло метров на 15 от воронки.
Погиб лейтенант Антон Злобин (он шел около второго колеса), погибли (кто сразу, кто в результате смертельного ранения, в течение часа после подрыва) еще четыре воина: младший сержант Михаил Воробьев, рядовой Николай Юркин, рядовой Руслан Бекбулатов, рядовой Сергей Савин. Были ранены и контужены еще шесть человек. Водителя Баженова выбросило вместе с люком метров на 10 в высоту, но он упал без единого перелома. Майор Сергей Анчуткин (он шел за 4-м колесом) был отброшен метров на 15 и потерял сознание. А когда пришел в себя, увидел бредущего в оседающей пыли солдата, тоже контуженого, вместе и пошли навстречу бегущим пограничникам.
Заняли оборону, оказали помощь раненым, собрали убитых, сняли все с развороченного “бэтээра”, и Михеев принял решение возвращаться назад. Впереди могли оказаться еще минные ловушки.
Помощь раненым оказывал майор Гусманов — начмед Казахского батальона. Во время боя он сам вел огонь, снаряжал ленты, был контужен, но остался в строю, и теперь опять оказался полезен.
Подрыв случился в 20.05, и уже к девяти пограничники двинулись обратно.
36. Утром 3-го из отряда выехала усиленная группа пограничников. Вместе с Михеевым руководил действиями группы генерал Игорь Харковчук, зам. командующего ГПВ РФ в РТ. Одновременно навстречу им из Курговада выдвинулась группа капитана Истратова, 26 человек. Шли со всеми мерами предосторожности, но дорога оказалась чистой и боевики в бой не вступали.
На последнем этапе пути скоординировали по радио действия и к месту вчерашнего боя подошли одновременно. Около сгоревшей БМП нашли тела четверых погибших из группы Истратова. Они были обезглавлены и заминированы. В кармане одного из них нашли записку от боевиков, в которой те, обращаясь к Ельцину и Грачеву, сообщали, что это их “месть за Гаюра” и “новогодний подарок за агрессию в Чечне и Таджикистане”, которые, якобы, “оба гордые народы” и заслуживают чего-то большего, чем имеют.
Послание Джунайдулло до адресата не дошло. Да и не могло дойти. В то время наши активные реформаторы, обладающие всей полнотой власти и широкими возможностями силового давления, глубоко задумались над вопросом, как бы им обустроить Чечню (одна из составных частей вопроса Солженицына). Наши пассивные реформаторы — тоже из властных структур, но обладающие властью не в полной мере и не имеющие пока возможности применить силу дальше микрофона, — по своему обыкновению, думали только о том, как бы им самим где-нибудь так обустроиться, чтобы сменить оплеванный коллективный микрофон на более действенный атрибут власти и заиметь возможность всех вокруг обустраивать. В заботах о всеобщем обустройстве на усеченных просторах России “гордое обращение” Джунайдулло прошло незамеченным. Естественно, это обидело Джунайдулло. Его первый литературный опыт не получил квалифицированного отклика, и он решил в дальнейшем писать только кровью.
Запах крови возбудил и отечественных борцов с несправедливостью. В конце прошлого года в погранвойсках ввели свою юридическую службу — военную прокуратуру. Появилась таковая и в ГПВ РФ в РТ. А если есть служба — работа ей найдется. Военная прокуратура Группы погранвойск под руководством полковника юстиции Александра Третецкого живо взялась за дело. Но заниматься таджиками-дезертирами, плюющими на юридические нормы Российского государства по части воинской службы, или заниматься расследованием убийств российских офицеров в Душанбе, гибнущих от рук террористов в небоевой обстановке, — дело хлопотное, здесь зона действия (а точнее, бездействия) таджикских спецслужб. Иное дело — привычное выматывание нервов своим боевым офицерам, невпопад ввязавшихся в бой с бандитами. Против Михеева и Истратова было возбуждено уголовное дело по факту потери людей…
37. Я не люблю горы. Я не люблю эту тупую твердокаменность. Здесь разум тонет в диком и бессмысленном нагромождении камней. От этого каменного изобилия блевать тянет. Здесь камень на камне лежит и камнем укрывается, и все это тиражируется миллиарды раз — скалы, склоны, стены, изломы, глыбы, вершины — бессмысленно скомканная материя, хронический хаос, антипод антимира, памятник. Здесь все отдает гробовой обреченностью. Здесь нет движения. Здесь живое просто не может жить. Здесь время и пространство спутались в единый клубок, сплелись в парапсихологической случке, и больше нет времени как такового и нет пространства в привычном его понимании — каменный узел — застывшее выражение каменного беспредела в каменной вечности. И никакой камнепад не разрушит его.
Я не любил горы зимой, когда топтался по тропе между Московским и Хорогским отрядами, на участке, где по замыслу таджикских стратегов должна была лечь дорога, соединяющая Кулябскую область с Памиром. Тогда еще не было войны, стреляли только из Афганистана, и была еще 16-я застава (не тот опорный пункт, который появился позже близ 15-й, а действительно застава, выставленная казаками в глухих нежилых горах при императоре Николае II и восстановленная в 90-м в бывшей казачьей конюшне), и замполитом на ней был еще Миша Майборода, погибший впоследствии на 12-й. Тропа расползалась под солнцем, лед таял, и ничего живого вокруг не было, разве что выстрелы с той стороны, редкий одичавший афганец, моющий золото в Пяндже, да запах снежной обезьяны, обитающей, по преданиям, в этих горах со времен Александра Великого; а ребята с заставы верили, что со временем здесь будет жизнь. Теперь уже нет ни тех ребят, ни той заставы (ее сдали боевикам в 92-м, и теперь там только мины на крутых обрывистых склонах), ни дороги, ни человека. А жизни как не было, так и нет.
Я не любил горы летом, когда обливался потом и глотал пыль на горных тропах и в брошенных кишлаках между 12-й и Пянджем в августе 94-го. К тому времени любители золота сменились на границе любителями долларов, старательно отрабатывающими их с оружием в руках, а запах снежной обезьяны сменился запахом горящего металла от бесконечных разрывов “эрэсов”, и мин в камнях стало бесконечно больше, много больше, чем они могут в себя вместить, и подорвался парень, идущий впереди меня, и подорвался парень, идущий сзади. А жизни как не было, так и нет.
Я не любил горы осенью, когда оббивал зад на броне по голодным горным кишлакам или сидел в осаде в Калай-Хумбе, а горы ощетинились оружием, демонстрируя хваленое восточное гостеприимство и защищая свою суверенность ради светлой и сытой жизни. С тех пор прошло время, горы остались неприкасаемы, а жизни там как не было, так и нет.
Я не люблю горы. Я не люблю их с тех пор, как лет двадцать назад стаскивал с горы свой первый труп. С тех пор я ничего другого от них не жду.
Но больше всего я не люблю их весной, когда снега по ущельям сходят и склоны зеленеют травой, создавая иллюзию жизни, и выходит из глиняных и каменных пещер отощавший за зиму боевик ДИВТ, и поводит носом в сторону подтаявших перевалов (как это делает землепашец, учуявший свыше команду к посевной), и смотрит вдаль (если это понятие применимо к горам), и видит нечто иллюзорное в каменных стенах гор, и разворачивает засаленное от дряхлости зеленое полотнище ислама, целует его в наркотическом трансе и клянется в верности джихаду, пересчитывая засаленные зеленые доллары, — пора работать.
38. К весне 95-го произошел раскол в стане оппозиции. Ризвон окончательно зарвался и, после того как лично ликвидировал нескольких командиров группировок ДИВТ (свойственный ему стиль работы), взялся вообще за несвойственные ему функции: объявил себя непримиримым и начал повсюду объявлять джихад.
В мусульманских странах возмутились: здесь чинопочитание свято, здесь джихад имеет право объявлять только религиозный лидер, и если холуй, даже высокопоставленный, при живом лидере берется за несвойственные ему функции, это является смертным грехом и оскорблением лидера. Печать зарубежных стран — от Саудовской Аравии до Пакистана — разразилась обличительными статьями, общественные деятели отвернулись от Ризвона, он был объявлен преступником, покусившимся на основы религиозной морали. Нури отстранил Ризвона от должности министра обороны и назначил на это место Хакима “Банги”. Хаким, промышлявший зимой в низовьях Пянджа, поближе к своей родине, принял решение с наступлением тепла идти на Бадахшан, чтобы повторить прошлогоднюю экспедицию и проявить себя в новой должности. Ризвон, с преданными ему отрядами на прилегающих к Бадахшану землях, решил тоже выступить из Бохарака и утереть нос Хакиму и Нури, доказав делом свою правоту в выборе средств борьбы. Ждали тепла.
К весне 95-го пограничники ГПВ РФ начали выставлять дополнительные посты вдоль Пянджа на входах в ущелья, чтобы не дать возможности пришлым группам перебираться через реку и скапливаться в ущельях для последующего объединения и организации боевых действий на территории Таджикистана. Группы, уже сидевшие в ущельях с осени, тем самым изолировались от дороги и лишались возможности выхода даже в соседние ущелья, т.к. хребты здесь высокие и перевалы в горах открываются только к середине лета. Боевики забеспокоились, но сделать ничего не могли. Ждали тепла.
К весне 95-го начала осуществляться долгожданная мечта официальных властей Таджикистана — ввод на территорию Бадахшана правительственных войск в виде подразделений ПВ РТ и МО РТ. Тихо, без лишнего шума и афиширования, кулябские (преимущественно) формирования выбрасывались на вертолетах в Калай-Хумб и под прикрытием российских пограничников рассредотачивались вдоль Пянджа по Дарвазу, а к началу апреля и в Ванчско-Язгулёмской зоне, выстраиваясь “вторым эшелоном” за российскими пограничниками и вытесняя казахов дальше на восток.
Погранвойска Таджикистана образовались два года назад, сначала на бумаге, потом в виде штабных разработок и аппарата управления, а с начала прошлого года — в виде дублирующих застав на участках Пянджского и Московского отрядов, где они старательно копировали систему охраны границы у россиян, перенимали опыт, но в бой ходить избегали, считая, что их задача в другом и им сейчас тяжелее в учении, чем русским в бою. В основном это необстрелянная молодежь, отловленная милицией на базарах и в общественном транспорте (такой здесь практикуется метод набора в армию), служить они не хотят ни в российских войсках, ни в своих. (У россиян деньги платят, но надо рисковать жизнью, у своих — можно отсидеться, но денег никаких не увидишь, в республике голод и напряженка по части финансовых средств, деньги у правительства расходятся по таинственным каналам самофинансирования). Впрочем, отловленные и обритые ребятишки быстро приспосабливаются и, если не удается сбежать домой, через пару месяцев становятся полноценными воинами своего государства — оружие в руках и почти дармовая анаша позволяют решить многие проблемы (поначалу этим грешили только мортовцы, теперь эта зараза пошла и по новорожденным ПВ РТ).
“Тихая оккупация” Бадахшана, еще не успев продвинуться к чисто памирским районам, вызвала негативную реакцию местных жителей, хотя, по их собственным уверениям, к тому времени уже около 90 % населения Дарваза готовы были поддержать (в других начинаниях) законное правительство Таджикистана, настолько им обрыдла эта война. Складывалось впечатление, что российские войска собираются оставить таджикско-афганскую границу, передоверив ее охрану подготовленным и воспитанным в их рядах таджикам, а теперь еще и готовым подразделениям ПВ РТ и МО РТ. И это беспокоило всех, включая новых защитников границы.
Тем более негативную реакцию это вызвало у пришлых групп боевиков ДИВТ, неожиданно увидевших перед собой, напрямую через речку, за спинами российских пограничников, своего давнего непримиримого противника. Кровь бросилась в голову. Стало тепло.
39. События на участке Калайхумбского, Хорогского и Ишкашимского отрядов развернулись в апреле месяце. Череда боев, столкновений, стычек прокатилась по всем микрооазисам и макрорельефам пограничной зоны Бадахшана. Война захватила всех. Горы захлебывались кровью. Кишлаки дурели от дыма и разрывов снарядов. Прокаленная солнцем пыль надолго зависла над Пянджем.
Начало событиям, по устоявшейся уже традиции, положила моймайская группировка Джунайдулло. Это случилось 7 апреля.
В этот день на Калайхумбском направлении границы стояла нелетная погода. Дул ветер, тучи зависли над Пянджем, моросил дождь. Вертолеты не летали, и это во многом определило случившееся.
В этот день начальник Калайхумбского отряда подполковник Савилов взял с собой в качестве переводчика прапорщика Худоева, более известного в отряде под кличкой “Миша-басмач”, и в 8 утра на уазике в сопровождении “бэтээра” выехал к кишлаку Моймай, где была запланирована встреча с одним из афганских руководителей. Вместе с ним выехал на переговоры и прибывший из Душанбе Сергей Анчуткин, начальник отряда психборьбы Управления Группы войск, уже оправившийся после январской контузии под Моймаем и получивший звание подполковника.
В этот день в Паткунобе (участок 3-й заставы) снялся казахский пост. Под командованием комбата ОССБ Республики Казахстан майора Лобачева они должны были передислоцироваться на участок 6-й заставы. В начале девятого колонна пришла в Калай-Хумб и вскоре отправилась дальше, на Даштак.
В этот день начальник ММГ майор Валентин Торощин с разведывательно-боевой группой выдвинулся с 6-й заставы навстречу колонне, чтобы встретить ее у Пшихарвского ущелья и довести до места.
В этот день начальник ПМП Калайхумбского отряда Марина Лядова купила в поселке барана и попросила солдат разделать его. В конце марта ей присвоили звание старшего лейтенанта, она впервые надела новые погоны и пригласила к ужину друзей.
В этот день боевики из отряда Джунайдулло (порядка 50 чел.), вооруженные китайскими безоткатками, гранатометами и стрелковым оружием, сидели на заранее подготовленных позициях за Пянджем, напротив Пшихарвского ущелья, и ждали. Они ждали в засаде уже третий день и знали, что рано или поздно дождутся своего.
В этот день мост через речушку, вытекающую из Пшихарвского ущелья в 150–250 м от позиций боевиков, жил своей обычной жизнью, соединяя два берега и территории двух районов — Дарвазского и Ванчского. По Ванчской дороге к нему подошла РБГ майора Торощина. Часть группы — два “бэтээра” и “кашээмка” — переехала через мост на Дарвазскую сторону и пошла в Курговад встречать колонну, часть осталась на месте.
Колонна из Паткуноба — 3 машины с личным составом и несколько машин с углем, дровами, палатками, боеприпасами — прошла мимо Моймая, когда командир еще вел переговоры. Афганец опоздал на 40 минут и переговоры затянулись. Колонна прошла в Курговад, встретилась с бронегруппой, постояла полчаса и пошла дальше.
Подполковник Савилов с афганским представителем обговорили вопросы безопасности границы, подполковник Анчуткин зачитал через “матюгальник” очередное миролюбивое обращение к афганцам, подождали, пока дружелюбно настроенный афганец переплывет на лодке в родной кишлак, сели в машину и поехали следом за колонной.
За километр до Пшихарва увидели над горами черный дым и услышали звуки боя. Колонна была расстреляна.
40. Колонна и РБГ встретились у Пшихарвского моста около полудня. Вместе с казахами приехали в колонне зам. нач. по вооружению подполковник Геннадий Тихонов, зам. по тылу майор Борис Лисовенков, другие офицеры. Здесь, у входа в Пшихарвское ущелье, тоже должен был выставляться пост. Не в этот день, позже. Но следовало осмотреть участок, выбрать место для поста, прикинуть возможности обеспечения. И колонна задержалась почти на час.
В 12.50 мимо растянутой по дороге колонны прошел в сторону Даштака гражданский уазик медицинской службы. Он отошел уже метров на 200 от колонны, когда по нему с афганской стороны был произведен выстрел из гранатомета. И тут же пошел второй выстрел — в ядро колонны. Третий выстрел, четвертый… Стреляли из безоткаток, РПГ, АГС, стреляли снайперы.
Четвертым выстрелом накрыло “кашээмку”. Люди прыгали с машин, не знали, куда деваться, не могли понять, откуда бьет противник. Казахские ребята — молодые, неопытные, сплошь 1975 г. рождения, служившие в Казахстане во внутренних войсках и только полторы недели назад приехавшие в Таджикистан, — не имели опыта боевых действий, прыгали с машин и тут же падали, укрываясь за ними. Противник бил по машинам из тяжелого оружия, машины вспыхивали, взрывались, и рядом с ними гибли неопытные бойцы.
Российские пограничники оказались опытней, сразу рассредоточились подальше от машин, начали подниматься в горы, чтобы оттуда обеспечить огнем ответный удар. В машинах рвались снаряды. Майор Лисовенков дал команду занимать позиции как можно выше и дальше от машин.
Майор Юрий Лобачев, командир Казахстанского батальона, увидев, что расчет АГС-17 от неожиданности растерялся, снял АГС с “бэтээра” и начал подавлять огневые точки бандитов.
Наводчик ЗУ-23 младший сержант Хабибулло Нозимов в первые минуты боя успел сделать два выстрела из зенитки (она была в походном положении), наклонился, чтобы сменить коробку, и был убит снайпером прямым попаданием в сердце.
От пули снайпера погиб (был ранен в живот и к вечеру скончался) наводчик с “бэтээра” рядовой Касымов.
Подполковник Тихонов, заменив на “бэтээре” оператора-наводчика, по целеуказанию прапорщика Сергея Казанцева, первой же очередью из КПВТ буквально вдавил в камни вражеского снайпера, который в течение нескольких минут вел прицельный огонь из, казалось бы, надежного укрытия.
Снайперов у противника было много, и стреляли они по известной бандитской тактике: сначала по ногам, чтобы человек упал на открытом месте, а когда к раненому бросаются на выручку товарищи — этих уже в голову.
Но больше всего погибло людей — у машин. Казахские ребята сидели в трех машинах — Зил-131 и два Зил-130. Все три машины были без тентов, все три подверглись массированному обстрелу, все три сгорели.
Сгорела и КШМ, лишив пограничников связи. Был поврежден разрывом снаряда ГАЗ-66. Пробит двигатель у БМП. Под огнем противника выводили технику из-под обстрела водители “бэтээров” — рядовые Сергей Волков, Марат Садыков, Валерий Мешков.
Подъехал с фланга командир и тоже включился в бой. Включился в бой и подполковник Анчуткин, и опять получил контузию. Был ранен в ноги майор Торощин…
Бой продолжался 5 часов. Пограничники потеряли убитыми 21 человека, 50 человек были ранены.
41. Уже темнело, когда удалось подавить основные огневые точки противника. Быстро разгрузили одну из сохранившихся машин (она была с продуктами, и в кильку томатную бандиты не стреляли), раненым оказали первую помощь, подготовили для отправки в отряд. За руль ГАЗ-66 сел гражданский водитель Анваршо Шириншоев, его Зил сгорел, сам он отсиделся под мостом и теперь повез раненых. По пути встретился КамАЗ и два уазика с медиками — ехали к месту боя.
В 20 часов на ПМП отряда к Марине Лядовой поступила первая партия раненых, в 22 часа — вторая, 3-я машина пришла в 3 часа ночи, с погибшими. Характер ранений был очень тяжелый: множественные открытые переломы, минно-взрывные травмы, осколочные ранения, пулевые, пять человек сожжены заживо, у многих оторваны руки, ноги, пробиты головы, разорваны внутренние органы. Бригада медиков работала без перерывов. Марина сама принимала раненых, проводила первичный осмотр, отправляла — кого в операционную, кого в поселковую больницу, кого под капельницу, сама извлекала осколки, накладывала шины, делала обезболивающие уколы.
В 4.30 утра из Калай-Хумба вышел резерв под командованием начальника огневой подготовки отряда майора Олега Рузаева. По дороге к Пшихарву их обстреляли с афганской стороны. Пограничники приняли бой.
По-прежнему стояла нелетная погода, авиация не могла прийти на помощь и прикрытие. Продвижение по дороге затруднялось засадами боевиков и огневыми налетами с афганской стороны. Начальник отряда с группой пограничников оставался на входе в Пшихарвское ущелье, не имея возможности выдвинуться оттуда и вывезти подлежащую ремонту технику. Выход из ущелья блокировался огнем боевиков из Афганистана.
В отряде Марина Лядова сама занималась убитыми. Их сложили возле санчасти, в небольшой пристройке, еще без крыши, слева от основного здания. Собственно, пристройки и само здание (старый барак) только недавно стали санчастью. С осени она пыталась убедить командование в необходимости нового ПМП для отряда. Ничего не добившись, взялась за дело сама. Нашла рабочих в поселке, на свои деньги покупала стройматериалы, меняла личное обмундирование на краску, контролировала ход работ, своими руками примеряла каждую рейку.
— И на кой ляд этой Лядовой новая санчасть? — удивлялись все. — Есть же положенный медблок на 5 коек.
Коек понадобилось много больше.
Солдаты боялись приблизиться к погибшим, многих невозможно было опознать, и Лядова, надев противогаз и перчатки, сама разбиралась в трупах, выясняла у казахов, кто есть кто, укладывала останки в целлофановые пакеты, нумеровала, бирковала, оформляла документы, при этом еще контролировала состояние раненых, проводила процедуры, выхаживала тяжелых…
Барана, которого она купила накануне к праздничному ужину, ночью спёрли.
42. 8 апреля начался бой на Язгулёме, продолжавшийся трое суток. В Язгулёмском ущелье осело на зиму много пришлых боевиков, да и свои никогда спокойствием не отличались. Сам кишлак Язгулём находится в глубине ущелья, километрах в 7-8 от устья. Там, где речка выходит из ущелья и впадает в Пяндж, — большое равнинное плато, покрытое вековой пылью, на которой ничто не способно расти, совершенно голое место, окруженное высокими горами. С давних времен здесь стоит длинный глинобитный сарай и крошечный домик, тоже из глины.
21 марта пограничники-десантники душанбинской ДШМГ выбили отсюда без боя язгулёмских боевиков, решивших выставить тут пост, чтобы контролировать вход в ущелье и дорогу вдоль Пянджа, а также переправы из Афганистана, на сопредельной стороне тут небольшой кишлак и тропы в наводненную боевиками зону. Боевиков вышибли, отняли у них оружие, было решено выставить тут пограничный пост “Дашти-Язгулём”. Потом зам. нач. ОВО подполковник Горбатенко вернул оружие боевикам, которые расценивали нанесенную обиду как вмешательство во внутренние дела Бадахшана. Оружие им вернули, но обиды так просто не забываются; к тому же, в соответствии с планами оппозиции, пора было начинать активизировать действия по всему Бадахшану, тем более в зоне, в которой они давно чувствовали себя хозяевами. Место это находится между 1-й (бывшей 7-й) и 2-й заставами Хорогского отряда, до обеих застав далеко, и необходимость в выставлении здесь поста назрела давно.
5 апреля старшим на ВПП “Дашти-Язгулём” пришел зам. начальника отряда подполковник Игорь Комаров, сменивший здесь Горбатенко. Пост только начинал обустраиваться, еще не были вырыты траншеи, блиндажи, не подготовлены позиции, 170 пограничников (50 из них — десантники) были как на ладони у “духов”, сидевших в горах вокруг этого предельно открытого места.
8 апреля “духи” начали боевые действия в целью уничтожения поста. В нападении участвовало порядка 250 боевиков с двух укрепленных и подготовленных позиций на высотах Таджикистана и неизвестное количество с позиций на горе за Пянджем, в Афганистане.
В 16.00 они начали обстрел. Из Афганистана работали по пограничникам 6 минометов, 2 безоткатки, ДШК, УРы (направляющие для запуска “эрэсов”). С этой стороны у боевиков работали два СПГ, два АГС, минометы, КПВТ и множество УРов. 5 часов беспрерывно продолжался обстрел пограничников из 3-х точек. Потом затихло до полуночи. В 12 ночи “духи” пошли в атаку. Шли в открытую, с криками “Аллах акбар!” Их отбивали, они опять шли. За ночь пограничники отразили три массированные атаки боевиков.
Героически сражались десантники. На пинках приходилось Комарову поднимать в бой местный контингент. Только убедившись, что другого выхода нет, иначе не спасешься, солдаты-таджики втянулись в бой и начали вести прицельный огонь. Атаки боевиков перемежались артобстрелами: обстрел, атака, обстрел, атака…
С 7 утра 9-го апреля они опять обрушили на плато огонь из всех имеющихся у них видов оружия. Комаров на гражданской машине отправил в отряд раненых. 4 человека было убито. Впоследствии погибло еще двое.
Погода была по-прежнему нелетная. Помощь могла прийти только по дороге. И боевики других групп (не участвовавших в нападении на пост) к обеду 9-го обрушили взрывами скалы по обеим направлениям от Язгулёма, разрушили дорогу и заминировали завалы, чтобы не могла пройти техника пограничников. Выше по течению, в направлении Хорога, перекрытую дорогу контролировали в районе кишлака Калот группы Холбаша (командир рушанской группировки), Ахмеда (один из основных идеологов “повстанческого движения” в этой зоне) и Пира (просто наркоман и бандитствующий “повстанец”). Ниже по течению выставили засады на разрушенной дороге боевики кишлака Хихик. Сам Хихик — кишлак крошечный, но он расположен в очень удобном месте на дороге между Ванчем и Язгулёмом (ближе к Ванчской долине) и уже несколько лет является крупнейшей базой боевиков. Отсюда очень удобный выход в Афганистан, где они кормятся в кишлаках Манзиль, Джамарджи-Боло, Биникамар, др., откуда подтаскивают боеприпасы для всей Ванчско-Язгулёмской зоны и пополняют ряды сражающихся групп живой силой из Афганистана. Причем боевики здесь холеные. Это действительно база. Здесь не увидишь анархии. Здесь опытные, вышколенные, строго дисциплинированные и хорошо вооруженные исламисты, прошедшие специальную подготовку в Афганистане и готовые за веру пойти на что угодно, фактически смертники. В те дни их насчитывалось в Хихике около сотни человек, в нападении на пост они не участвовали, считая, что там легко справятся своими силами сводные группы боевиков под общим руководством Зайнитдина.
43. После бесконечного — в течение всего дня — обстрела позиций пограничников из минометов, безоткатных орудий, реактивных установок и — практически в упор — крупнокалиберных пулеметов боевики к ночи опять пошли в атаку. Волна накатывалась за волной, доходили до 15 метров. Всю ночь шел штурм, сопровождаемый шквальным огнем. Сводные группы боевиков ДИВТ под общим командованием Зайнитдина безуспешно пытались уничтожить пост “Дашти-Язгулём”. Причем, если в первую ночь они, понеся большие потери, сумели унести с собой раненых и убитых (в их числе был и погибший Назар — основной координатор боевых действий у Зайнитдина, типа нач. штаба), то к исходу второй ночи, после рукопашной схватки, пограничники-десантники контратакой отбросили боевиков далеко назад. В ночь на 10-е боевики оставили на поле боя около 50 человек убитыми и более 60 раненых. Среди них много оказалось пришлых — гармские, кумсангирские таджики, арабские наемники, чеченские, афганские, был один бывший капитан из России, татарин, был даже один француз, гражданин Франции, хотя, судя по документам убитого, последние 4 года он жил в Саудовской Аравии.
10-го наконец распогодилось. Прилетели борты, провели нурсование, забросили боеприпасы, которые уже подходили к концу, забрали раненых.
В этот же день “духи” попросили перемирия, чтобы забрать трупы своих. А потом все началось сначала. Только теперь уже наступил перелом, теперь уже пограничники диктовали свои условия и выбивали боевиков с их позиций на высотах под непрекращающимся огнем противника.
Впоследствии, после окончания боя, на этих позициях были взяты минометы, безоткатки, БМ-1, гранатометы, два ДШК с тремя мешками патронов, более сотни снарядов и мин, множество “эрэсов”, 50 снарядов к СПГ, 25 закрытых цинков, много другого — все с трудом вместилось в два ГАЗ-66. Но это позже. А пока бой продолжался. Он продолжался до 16 часов 11 апреля. Своими силами, при поддержке авиации, пограничники отстояли позиции поста и выбили боевиков с господствующих высот. Через час подошла колонна из Хорога.
В этом бою героически проявили себя капитан Ходжаев и лейтенант Александр Злобин (из ДШМГ), лейтенант Роман Ляпустин (ММГ-1), майор Михаил Собгайда (начальник ММГ ОВО), рядовой к/с Калинин, младший лейтенант Михайлов (он погиб в этом бою), многие пограничники-десантники. Сам Комаров получил тяжелую контузию (“эрэс” ударил в скалу над головой), но продолжал руководить боем до полного его завершения, сумел удержать пост и разгромить боевиков с минимальными потерями…
За несколько дней до этого боя на Язгулём выбросили подразделение ПВ РТ (81 чел.) — в рамках претворения в жизнь давней задумки таджикского правительства по укреплению своих позиций в Бадахшане. Они окопались в 1,5 км от нашего поста. В бою участия не принимали. Не произвели ни одного выстрела. Сидели тихо, как мыши, чтобы, упаси бог, боевики не вздумали обидеться и накрыть их.
44. Колонна из Хорога вышла утром 9-го. Сначала вышел резерв 1-й очереди под командованием подполковника Игоря Кокунова. Немного позже — резерв 2-й очереди под командованием майора Андрея Сергеева. Шли на БМП и “бэтээрах”, с минометами, везли людей и боеприпасы на Язгулём.
К тому времени поднялись уже все кишлаки Бадахшана. Каждый микрооазис превратился в пылающий очаг, в каждом из них боевики выставляли посты на дороге, в каждом местный главарь либо объявлял войну российским пограничникам, либо выжидал, как дальше повернутся события и какое решение примет вышестоящее командование. За кордоном зашевелились тоже, там спешили успеть к разгару событий, но многие перевалы еще не были открыты, и это затрудняло продвижение.
Колонна прошла Поршнев, Барчид — районы сосредоточения крупных бандформирований, вошла в рушанскую зону. В кишлаке Пастхуф (60 км от Хорога) их ждала первая засада. Ее уничтожили огнем пулеметов и пушек БМП. 4 боевика убито, 10 ранено, остальные отошли. Через час колонна пошла дальше.
На ночь остановились на 2-й заставе, в кишлаке Шидз. С рассветом вышли на Калот. Здесь их ждал второй заслон. Дорога была завалена, скалы взорваны, боевики из засады открыли огонь. Было 6 часов утра. Там дорога делает изгиб по реке. И чтобы взять Калот, надо было взять высоту. Для этого — пройти по заминированным завалам и выйти по холмам к господствующей высоте (4 км от места остановки), откуда открывался Калот и дорога на Язгулём.
Подполковник Трапезников предложил произвести инженерную разведку местности для расчистки завалов и выхода к высоте, нужно было послать вперед саперов. Старшим группы был назначен врио начальника инженерной службы отряда старший лейтенант Андрей Нежданов.
Тут подошел второй резерв — под командованием майора Сергеева. Минометчики обоих резервов организовали заградогонь, и группа двинулась вперед.
— У тебя с собой все есть? — спросил подполковник Горбатенко. — Ты запомнил, где и когда должен быть?
— Все понятно.
Андрей Нежданов взял с собой капитана Данилова, старшего лейтенанта Хасанова, несколько солдат-саперов и своего друга — начальника КЭС отряда лейтенанта Дмитрия Киселева, он сам попросился:
— Возьми меня с собой, надоели мне тыловые дела — килька, уголь, я в бой хочу.
Они пошли. Прошли завалы, дорогу, начали подниматься по холмам. Андрей шел впереди, правее остальной группы. Прошел по снежному склону, долго шел через камни, дальше началась пологая равнина. Ушли уже далеко, времени прошло много. Он оторвался от своих, решил подождать, упал за небольшой камень, достал сигарету. И тут пошли пули. Первая брызнула в полуметре, и засвистели одна за одной. Работал снайпер.
Назад к своим спускаться было бесполезно, они намного ниже, и там голое место. Оставаться за этим камнем — тоже бессмысленно. А впереди — метрах в пятидесяти — большой камень, в нему тянется крошечная ложбинка от ручья. Снайперы тоже впереди, но дальше, на возвышенности. Вверху два каких-то строения из камней сложены, брезентом накрытые. А ниже, левее — палатка синяя, видно, лагерь боевиков.
Он ползком по ложбинке добрался до камня, выдохнул. А пули продолжали свистеть, прочно, значит, его зацепили, охотятся. Решил: если есть ложбинка от ручья, дальше спуск должен быть, надо рисковать. Прыгнул вперед, побежал, пока снайпер не поймал его под прицел, упал, скатился за камень, выдохнул — опять пули пошли.
Осталось до своих метров 50 левее и ниже. Прыгнул и кубарем закатился за большой валун. Всё, вроде у своих почти, где-то здесь они, рядом. Но напрямую к ним — бесполезно, два снайпера караулят. Решил потихоньку отползать назад, спускаться, прикрываясь валуном.
Только отполз — рядом с ногой пузырьки от пуль. Поджал ногу — и сразу ожог, ранен. Крутанулся, два переворота сделал, камней нет, схватился за ветку, зацепился. Крикнул:
— Киселев, меня зацепило, рация работает?
— Нет, рация не работает.
Совсем рядом они, в камнях, пониже.
— Сколько времени сейчас?
Может быть, вечер уже, туман спустится? Потерял счет времени.
— Десять часов.
— Понял тебя. А бинты есть?
— Нет, бинтов нет, ты держись.
И тут пошла стрельба. Стреляли сверху, от боевиков, стреляли снизу, с дороги. Они оказались между двух огней. Видно было колонну внизу. Видно, как оттуда стреляют. Ст. лейтенант Хасанов надел на саперный щуп солдатскую шапку, поднял над камнем. Через 15 секунд — снизу выстрел из РПГ. Взрыв разметал всех. Одному ногу оторвало и пятка на второй ноге всмятку, другому сломало ногу ударной волной, третьему осколком разрубило ботинок и вырвало три пальца, Киселев был убит сразу — хвостовик гранатометного выстрела вошел ему в живот.
45. Они спускались еще два часа. Прикрывали друг друга, тащили. Наши били снизу из минометов. Но там обрывчик небольшой, и осколки их не задевали, хотя мины ложились совсем рядом. В обрыв уходили осколки.
Дальше пошло легче. Спустились к БМП. Какой-то майор подбежал, пытался что-то объяснить. В колонне много было офицеров — из отряда, из ОВО, из Группы войск, от разных служб — все командуют одновременно, путаница, а тут еще бой идет.
Раненых погрузили в машину — Зил-131, с гражданским водителем, отправили в отряд: Нежданова, Хасанова, Данилова, солдата с оторванной ногой, еще одного солдата с осколком в голове, и солдата с двумя пулевыми ранениями — в руку и в ногу. С ними поехали гражданский хирург и фельдшер — старший прапорщик Иван Ахтырцев. Сзади ехал уазик с разведчиками и боевиками, которые приезжали на переговоры. В Рушане уази” остался, надо было продолжать переговоры, а машина с ранеными пошла дальше.
В Поршневе (километров за 15 до Хорога) ее остановили боевики.
— А-а, вы там на Язгулёме наших убивали?
Сбросили их с машины. Тяжелых хотели сразу в Пяндже утопить, потащили к воде. Потом передумали, плюнули. Водителя и врача отпустили, предварительно избив. Хотели отпустить и фельдшера Ахтырцева, но он сказал, что должен остаться с ранеными, надо сделать перевязку, вместе с другими пошел в плен.
Водитель с хирургом забрали двоих тяжелораненых и поехали в Хорог. Остальных боевики потащили в лагерь. Иван Ахтырцев сделал им перевязку.
— Я уже был в плену, — сказал он ребятам. — Нас ждет или расстрел, или как-то будем жить.
Собралось местное население Поршнева, стали просить за пограничников, призывали боевиков одуматься. Боевики разогнали их. Пленным приказали перебраться в здание, чтобы не мозолили глаза. Потом зашли.
— Мы вас расстреливать не будем, отправим в Афганистан, пригодитесь, если выживете.
Прошло несколько часов. Опять пришли боевики.
— Всё. Уходите к своим.
Когда ребята дошли до дверей, они опять:
— Стоп! Раздевайтесь.
Забрали все вещи до нижнего белья и отпустили. На улице их ждал отрядный уазик. Сели в машину, отъехали за кишлак, где стояла наша бронетехника.
Оказалось, что врач с водителем приехали в отряд, подняли всех на ноги, сообщили, что раненые захвачены в заложники. Начальник штаба отряда подполковник Виталий Нечаев, замещавший в те дни командира, выехал с резервом в кишлак, перекрыл бронетехникой дорогу с обеих сторон, спланировал огонь БМ-21 “Град”, поймал трех жителей и послал их к боевикам на переговоры, поставив условием либо освобождение раненых, либо полное уничтожение кишлака. На размышление дал 25 минут.
46. В Калоте события развивались своим чередом. После полудня боевики вышли на переговоры. Поставили условие:
— Пусть пройдут только автомашины, без бронетехники, без вооружения, без остановки. Если Калот попытаетесь взять, мы обложим все ваши заставы.
Пограничники поставили свои условия:
— Расхерачим всех в любом случае.
Боевики долго скандалили, торговались, цыганили, но в конце концов вынуждены были уступить. Заслон был снят, пограничники двинулись на Язгулём полной колонной.
На Язгулёме к тому времени “духи” уже отошли, проиграв сражение и понеся потери. Часть ушла в ущелье. Часть потянулась к Хорогу отдельными мелкими группами. Часть отошла к Хихику — одна из групп под командованием Якшама, где попыталась организовать боевые действия на Ванчском направлении против ВПП “Хумраги”. Сам Якшам (34 года, бывший рэкетир с рожей пассивного дебила) был когда-то в подчинении Салама, но потом перешел на вольные бандитские хлеба. Банда у него порядка 120 человек. Из них половина язгулёмские, половина пришлые, в том числе 12 арабов, 4 прибалта, 2 русских. Тот француз убитый тоже, кстати, состоял в его банде. С Якшамом тесно сотрудничают полевые командиры Эшон Зухур и Нусрати Махсур, которые со своими группировками базируются преимущественно на той стороне, у афганцев.
Колонна, разгрузившись на Язгулёме и поменяв личный состав поста (старшим на посту вместо выбывшего в госпиталь Комарова стал подполковник Кокунов), дальше на Хихик и Ванч не пошла, хотя там уже начались боевые действия. Колонна развернулась обратно и пошла в Хорог. В Рушане она немного задержалась, и навстречу ей вышла машина с продовольствием в сопровождении “бэтээра”. Пройдя Барчид, они попали в засаду. Банда Мулло Умара закидала машину гранатами, из РПГ подбила “бэтээр” и практически в упор расстреляла сопровождающих груз солдат.
Когда через 20 минут колонна подошла к Сохчарву, пограничники увидели поврежденный “бэтээр” и закиданную гранатами машину. Двое убитых были на броне (один — выстрелом в сердце, он был без “броника”, другой — в голову), пять убитых — в машине, 4 человека тяжело ранены. Их расстреливали с десяти метров — все лица в крови, глаза выбиты, черепа расколоты. Все погибшие были из ММГ.
Майор Хоминский (нач. ММГ-1) развернул бронегруппу и оцепил Барчид. Подошли десантники, снятые с Язгулёма (они шли немного в стороне), и начался бой. Барчид — кишлак большой, но местных жителей уже не было, они ушли в горы, когда Мулло Саид Умар объявил, что начинает войну против пограничников. Лагерь боевиков уничтожили, сожгли два дома, из которых они вели огонь, взорвали склады с боеприпасами и продовольствием — банда Мулло Умара перестала существовать. Остатки ее (человек 10-12, под командованием бывшего летчика-офицера Шера) ушли в Хорог, в главный штаб памирских боевиков, где еще долго продолжали мутить воду, подбивая Маджнуна выступить основными силами против российских пограничников.
Бой в Барчиде длился три часа. После окончания боя в кишлак подошел отряд областного управления Министерства безопасности Таджикистана (они всегда подходят после боя, если им недалеко идти), очень обрадовались, увидев убитого Мулло Умара, отрезали ему голову, понесли к дому одного из руководителей местной самообороны, бросили во дворе и сказали, что с ним будет то же самое. После чего гордо удалились, довольные проделанной работой и произведенным впечатлением.
47. 9 апреля начались события на Ванче. Это один из наиболее сложных для охраны участков границы, хотя легких участков в Бадахшане нет. Положение усложняется тем, что в Ванчской долине базируется множество подразделений ДИВТ, здесь штаб Салама и Мухаммади Мухаббатовых. Их отряды, как и отряды пришлых боевиков, расселены по всей зоне, по всем кишлакам, которых здесь много, хотя и расположены они в глубине ущелья, в долине реки Ванч. Сама долина тянется от Пянджа к одному из самых высокогорных ледников Памира (ледник Федченко), и протяженность этой густонаселенной зоны составляет около 70 км. С обеих сторон она ограничена высокими хребтами, перевалы в которых открываются только летом.
В устье реки Ванч, над Пянджем, на высоком пыльном холме выставлен пограничный пост “Хумраги”, который контролирует огибающую его дорогу и вход в Ванчскую долину. В устье реки на нашей стороне кишлаков нет (на сопределе — афганские Джамарджи-Боло и Биникамар, они расположены чуть дальше). В одну сторону — печально известный Хихик, в другую — относительно мирные Баравни-Тор и Баравни-Так. За ними уже зона действия Калайхумбского отряда. В глубину, по долине реки Ванч, в двух километрах от Хумраги виден неработающий асфальтовый завод. Сразу за ним — поворот, здесь самое узкое место Ванчской долины: только дорога и бурная речка между крутых обрывистых склонов. Дорога делает несколько поворотов, тянется под скалами, и через несколько километров ущелье начинает расширяться до 200-300 метров. Здесь, между узкой дорогой и отвесными скалами гор, вытянулся в длину мраморный завод (тоже неработающий). Еще несколько поворотов дороги, и — километра через полтора — Ванчская застава, 1-я застава Хорогского отряда. Здесь уже долина достаточно широкая и видны впереди два кишлака — Пайшанбеобад (слева по фронту, на правом берегу реки Ванч) и Рог (справа, на высоком левом берегу). Их разделяет только узкая бурная река и резкий перепад высот. За ними — еще масса мелких кишлаков и сам поселок Ванч (до него от заставы — 9 км, от границы — 16). Там — райцентр, ставка Салама, тьма боевиков и многотысячное мирное население. Там — оазис, выход из которого контролируется 1-й заставой с приданным ей для усиления постом боевого охранения (ПБО расположен рядом с заставой, сразу позади нее, на круто вздымающейся вверх сопке).
К началу событий застава выполняла свои задачи по воспрепятствованию передвижения вооруженных групп из оазиса на “большую дорогу”, к Пянджу. Руководил действиями заставы ее начальник — старший лейтенант Андрей Кириллов. Зам. начальника заставы лейтенант Джурабек Джураев вышел в отпуск и накануне событий вылетел в Группу для оформления необходимых документов. На заставу прибыли для усиления и работали там офицеры отряда: капитан Андрей Семенчук (раньше он был начальником этой заставы), майор Алексей Азаматов, майор Александр Решетов, другие. Как и на других заставах, многого не хватало. Не было хлеба, ламп, ФАСов, мыла, емкостей для воды (ее набирали в речке), спичек, бумаги, батареек для связи, дров, патронов на 12,7 мм, не хватало бензина для выброски резервов, даже для КШМ, мало было противопехотных мин.
К началу событий пост боевого охранения выполнял свои задачи по прикрытию заставы и осуществлению контроля за действиями боевиков на этом участке. На ПБО несла службу группа пограничников (35 чел.) — часть Воркутинской заставы ММГ “Арктика” под командованием старшего лейтенанта Владимира Григорьева. Они сидели там с февраля. На голом холме были выкопаны траншеи, окопы, из полиэтиленовой пленки в выдолбленной яме был сооружен “блиндаж”. Из серьезного вооружения — один 120-мм миномет, один АГС и крупнокалиберный пулемет “Утес”. Ко всему этому — только 40 мин и 10 коробок патронов к “Утесу”.
К началу событий на “Хумраги” несла службу ММГ “Арктика”, состоящая из Архангельской и Воркутинской застав. Воркутинской заставой командовал капитан Виктор Зюба, Архангельской заставой и в целом ВПП — майор Сергей Сафрончук. Мангруппа прибыла в отряд в начале февраля. Ее отправили с благополучного севера на солнечный юг, как это у нас обычно делается, будто на курорт: без бронежилетов, без касок, без аптечек с промедолом, без денег. Зато заставили взять с собой парадки, средства химзащиты и постельное белье, которое потом сгорело, — вероятно, для более уютного оформления окопов. Не лучше их встретили и в отряде. Денег не дали даже на спички (там все поголовно прикуривают от трассеров). Дрова они добыли только в апреле, разбомбив мраморный завод, и вздутые банки с перловой кашей стало возможным разогревать. Вздутую кильку разогревать не требовалось, банки выглядели настолько круглыми от многолетнего вздутия, что на них опасно было смотреть — вот-вот рванут без всякого подогрева (утешало только, что металл там чуть ли не сталинских времен и, стало быть, сделан на совесть, хоть и растянулся до состояния мяча). Не обеспечили мукой, горючим, резиной к БТР. По прибытии в отряд они меняли тушенку на брезент, чтобы сшить себе “лифчики” для боезапаса, палатки и т. д. Только через три дня нач. штаба отряда, исполняющий обязанности командира, поинтересовался у них, где они живут. Сами поселились, сами сделали оружейку, сами подготовились к выходу на ВПП “Хумраги”. Через неделю удалось выбить у командования старые завшивленные спальники. Всем солдатам этой сборной ММГ было пора на дембель, и их (110 человек) бросили сюда из далекой России для прощального выполнения воинского долга.
К началу событий на асфальтовом заводе засела группа боевиков (15 чел.). Руководил ею командир отряда самообороны кишлака Рохарв (это около Ванча) Иматшо Каноатов, находящийся в подчинении у Салама. Попытались установить шлагбаум и контроль за дорогой на выходе из Ванчской долины в долину реки Пяндж. Но пограничники снесли эту полосатую самодеятельность, и они притихли.
К началу событий на мраморном заводе села группа язгулёмских боевиков (около 40 чел.) под командованием Гоибназара (тоже в подчинении Салама) и тоже попыталась установить контроль за дорогой между заставой и Хумраги.
К началу событий у горы Хумраги высадилась группа новобранцев-пограничников правительственных войск Таджикистана, установили два поста с обеих сторон от Хумраги. Ожидалось прибытие сюда еще большой группы ПВ РТ для установления контроля за Ванчской долиной. Руководил высадкой и обустройством таджикского десанта (110 чел.) зам. командующего ПВ РТ по оперативной работе полковник Ноби Джалилов. К началу апреля он уже высадил 570 “юных пограничников” от Калай-Хумба до Язгулёма и теперь планировал будущее.
— Отсюда будем воевать,— сказал он, глядя с Хумраги на рваные тучи под ледником Федченко, куда всегда упиралась и упирается Ванчская долина.
Дул ветер, вздымая тучи пыли над иссеченным траншеями холмом, и отсюда, с командного пункта Сергея Сафрончука, таджикскому пограничнику хорошо мечталось.
— Ваши ребята должны вычистить из долины всю эту нечисть, а мы пойдем следом и обеспечим контроль. Они у нас пикнуть не посмеют. Только действовать, действовать надо. Нероев слишком мягкий человек.
— Но ведь это будет вмешательством в ваши внутренние дела, — позволил себе засомневаться я.
— Володя, какие внутренние дела! Вы же действуете “под крышей” нашего правительства. Мы вместе должны раздолбить здесь всякую оппозицию, чтобы ничто больше не шелохнулось.
— А как они на это посмотрят? Вряд ли Салам согласится…
— Володя, да они же дикие! Ты посмотри, как они живут в этих своих паршивых горах. Каменный век! Мы должны заставить их жить по-человечески.
Я хорошо знал, как живут “недикие” таджики в их родном Кулябе, Худжанде или Душанбе, но не стал спорить. Ноби Джалилов долго служил в погранвойсках СССР, 9 лет отвоевал в Афганистане, имел большой опыт, с нуля создавал погранвойска Республики Таджикистан, и, наверное, у него был резон так рассуждать.
— Если надо, мы даже впереди пойдем. Только ваши должны быть рядом. Россия обязана нам помочь навести порядок в этом диком краю.
Голый по пояс, с яйцом в одной руке и с раздобытым где-то сухарем в другой, он смотрел в беспределье гор предельно горного Бадахшана и планировал коренное его переустройство. Тяжелый (от возраста) живот обдувался ветром, как тот холм с таинственным названием — Хумраги.
— Пора бы уж мне генерала получить. Командующий мой, с которым вдвоем начинали это дело, уже выбил себе… Да, война должна быть конкретной.
Эту фразу насчет конкретности войны я слышал не раз от самых разных людей на границе — от солдат и офицеров, от контрактников и срочников, от штабных работников и действующих, от десантников и хозяйственников, от артиллеристов и политвоспитателей. И нет ничего более странного и непонятного в погранслужбе россиян в Таджикистане, как это убийственное ощущение неопределенности: что мы можем и что мы должны, воюем мы здесь или нет, и сколько это может продолжаться?
К началу событий в кишлаках Пайшанбеобад и Рог, а также на высотах, откуда хорошо просматривается застава, боевики Мирзо “Джаги” Зиеева установили минометы, безоткатки, направляющие РС, ДШК, СПГ, прочее тяжелое оружие. Это пришлая банда, зимовавшая в Ванче, в ней около 180 человек, в основном пянджские таджики, Салама они не очень чтут, с наступлением весны они ждали из Афганистана подхода отрядов Ризвона или Хакима, и им не нравилось, что инициатива в ведении боевых действий переходит к другим. Они изучали открытую со всех сторон заставу, солдат-таджиков, служащих на ней, демонстративно готовились к бою и ждали, что армия Салама поддержит их. Начиналась конкретика.
К началу событий уже два дня шли бои по обе стороны от Ванчской долины — в Пшихарве и на Язгулёме.
48. В 18.10 Андрей Кириллов выстроил заставу на осмотр и чистку оружия. Выстроились по полной боевой, поэтому к моменту боя все оказались на месте и подготовлены, что позволило начальнику заставы быстро организовать оборонные мероприятия.
В 18.15 мимо заставы прошла машина Иматшо, шла в направлении Ванча, остановилась у КРП (это в 50-ти метрах от угла заставы). Самого Иматшо в машине не было, но это был его Газ-24. На КРП, в небольшом каменном укрытии, дежурили два солдата — рядовые Ином Садритдинов и Шодихон Рахмонбеков. Садритдинов вышел из укрытия к шлагбауму, осмотрел машину, пропустил. Машина отошла метров на сто, Садритдинов только опустил шлагбаум — и сразу отовсюду пошел плотный огонь. Боевики Мирзо “Джаги” Зиеева начали бой. Из кишлаков Пайшанбеобад и Рог ударили 4 миномета (один 120-мм и три 82-мм), со склонов гор, из-за камней и скал ударили ДШК, АГС, безоткатка, ЗУ, “эрэсы”, снайперы, из-за большого обломка скалы (метров 400 от заставы) бил СПГ. Рядовой Садритдинов был убит сразу. Тяжело раненый Шодихон Рахмонбеков сумел доползти до СПС, но умер на дороге, когда к нему подбежали товарищи, только и успел выдохнуть, что умирает.
Шквал снарядов обрушился на заставу. Всего на эту крошечную территорию за несколько дней боев было выпущено около тысячи снарядов и мин. Был сожжен вещевой склад (прямое попадание двух мин 12-го в 11 час.), загорелся склад продуктов, но часть продуктов удалось спасти. Разнесло взрывом дизельную, баню, иссекло и прошило в нескольких местах казарму, порушило двухквартирный дом офицеров. Огромный осколок “эрэса” сквозняком прошел через все четыре стены квартиры зам. начальника заставы. В квартиру начальника заставы снаряд вошел, разворотив оконную раму. Порубило снарядами ветки цветущих деревьев. Издырявило крыши. Пробило несколько брешей в дувале. В кабину “кашээмки” попал снаряд с правой передней стороны, вырвало кусок металла, все иссекло осколками — 38 пробоин, но радиостанция осталась цела, хотя и вышла на время из строя. На заставе жил филин (говорят, эта птица приносит несчастье), его убило первым же взрывом.
Через час они пошли в атаку. Шли от речки (до нее метров 70), знали, что с этой стороны, от дороги, укрепленных позиций нет (их там негде размещать), только каменный дувал, слабозащищенная сторона, думали взять голыми руками. Вели отвлекающий огонь по позициям с фронта и атаковали с фланга. Знали, что на заставе много солдат-таджиков, и почему-то были уверены, что таджик в таджика стрелять не будет. Но сами же, убив в первые минуты боя двоих таджикских солдат, определили отношение к себе и обрекли на поражение — ребята сражались на совесть.
Рядовой Мастибеков за первые 15 минут боя успел произвести два эффективных выстрела из РПО, два выстрела из гранатомета, под огнем противника принес с КРП убитого друга, был ранен в левую руку, но и после этого вскрывал цинки, разносил боеприпасы, а через несколько дней пошел со спецгруппой на ночную вылазку в кишлак, где сжег из РПО дом с боевиками.
Было уже темно. Полыхала трава на склонах. Не прекращался минометный и пулеметный обстрел. Очаги пожаров метались по заставе. Боевики шли от речки, уверенные в своей победе, орали:
— Таджик, сдавайся, мы тебя домой отпустим!
— Посель на х…! Посель на х…! — с таджикским акцентом отвечал им капитан Семенчук, перебегая вдоль дувала и посылая очередь за очередью в подступающего противника. До перехода в отряд он служил начальником этой заставы и хорошо знал здешнюю публику.
От речки начали бить два гранатометных и два пулеметных расчета, пытались снести ворота или пробить брешь в дувале в районе столовой, чтобы ворваться на территорию заставы с этой незащищенной стороны. Андрей Семенчук взял РПО, выскочил за ворота, присел у дороги, выждал под шквальным огнем противника, когда расчет гранатомета обнаружит себя очередным выстрелом, и разнес его в клочья.
49. На ПБО в тот момент не было офицера. Начальник поста старший лейтенант Григорьев к началу боя находился на заставе и не мог подняться по крутому открытому склону под непрекращающимся огнем противника, он поднялся уже после 10 часов. Командование постом взял на себя старший сержант Александр Михайлов, санинструктор, командир отделения управления. Он четко организовал оборону ПБО по всему фронту, умело руководил действиями пулеметчиков на правом фланге, отсекал противника от заставы во время нападения.
Старший сержант Александр Петрушин, командир стрелкового отделения, обеспечил умелое руководство огнем стрелков и гранатометчиков на левом фланге, из АГС подавлял огневые точки противника, не давал вражескому снайперу на левом склоне горы, гранатометчикам, расчету СПГ вести прицельный огонь по заставе.
Сержант Роман Тарасов, командир стрелкового отделения, обеспечил руководство боем на тыловых позициях, под его руководством подавлены с тыла гранатометный и пулеметный расчеты.
Рядовой Иван Мальцев (наводчик “Утеса”) уничтожил из гранатомета расчет пулемета противника. Потом уже из своего пулемета, совместно с заряжающим рядовым Дмитрием Песковым, в ночь на 11-е сжег две машины боевиков с боеприпасами. На следующую ночь поджег два дома с боевиками и уничтожил ДШК. В ночь на 14-е эффективно прикрывал отход группы после ночной вылазки в лагерь боевиков. Под огнем снайпера Песков садился на пулемет, чтобы ствол поменьше болтало в стрельбе, и они с открытой позиции крошили бандитов, как те того заслуживали.
Гранатометчик АГС рядовой Александр Маланин с номером расчета рядовым Алексеем Черкасовым с самого начала боя обеспечивали выход товарищей на позиции, подавляя СПГ и минометы, накрыли безоткатку противника, уничтожили схрон с боеприпасами.
Рядовой Валерий Забродин в первом ночном бою уничтожил расчет гранатомета.
Сержант Сергей Рудкин, рядовые Антонов, Шморгунов, Серебряков (все водители) освоили 120-мм миномет (на позиции тогда еще не было профессиональных минометчиков) и подавляли огневые точки противника, уничтожили позицию ДШК, совместно с другими прикрывали спецгруппу в ночной вылазке.
Рядовой Андрей Иванов, связист, работал из СВД, из чего придется, завалил двух “духов”, поджег дом в кишлаке, откуда велся огонь по заставе, при этом поддерживал связь с заставой и ВПП “Хумраги”. Прямой связи у заставы не было, пока не прибыли десантники, вся связь держалась через него. Работал на двух севших батарейках, больше не было, стягивал их, подогревал, выжимал из них все что можно, но связь обеспечил. По его корректировке с Хумраги из минометов накрыли безоткатку на другом берегу речки, напротив заставы. По его корректировке в ночь на 13-е накрыли из минометов боевиков на мраморном заводе. К тому времени группы Гоибназара там уже не было, она отказалась участвовать в нападении на заставу и ушла с мраморного по трубам водосброса через речку в горы; там села другая группа и тоже бежала после обстрела. По корректировке Иванова ее накрыли с “Хумраги”. На ПБО уже не было мин, боеприпасы подходили к концу, а на ВПП стоял минометный взвод младшего лейтенанта Евгения Бромера, была там и БМ-21 “Град”.
Десантники прочесали мраморный, взяли много оружия, нашли два схрона — “эрэсы”, снаряды к безоткатке, РПГ китайские, чехословацкий крупнокалиберный пулемет, взяли трофейный уазик. На этом уазике Андрей Кириллов в одиночку проскочил на глазах растерявшихся боевиков до Хумраги, загрузился минами, сообщил, что десантники уже расчищают мраморный, и погнал обратно на заставу.
50. Десантники из душанбинской ДШМГ (резерв командующего) вылетали из Душанбе во вторник, 11-го. Стояла жаркая солнечная погода. Вертолеты летали уже второй день, вывозили раненых с Язгулёма и Калай-Хумба, забрасывали боеприпасы, проводили нурсование позиций боевиков.
Надо сказать, на все погранвойска после расчленения России у нас остался один-единственный полк, имеющий горную подготовку, и сюда теперь прибывают как на учебную базу и стажировку молодые летчики со всех пограничных округов. Прибывают и откомандированные на два месяца для оказания помощи. Из старых опытных летчиков, прошедших Афганистан, которыми всегда гордился и славился Душанбинский авиаполк, здесь остались считанные единицы. Нет в России квартир, нет места, куда бы человек мог вернуться после каторжной работы в горных условиях, не стало надежности в государстве — вот и поувольнялись многие. Теперь молодежь приходит, быстро осваивается в боевых и горных условиях, нарабатывает опыт, чтобы снова уйти отсюда. Учеба становится работой, работа — учебой. В конце марта прибыла новая партия молодых летчиков — с Камчатки.
Солнце шпарило вовсю. Десантники сидели по полной боевой на голой вертолетной площадке, ждали, когда командование примет решение и отправит их туда, где их ждут. Час, другой, третий… Ушел борт на Калай-Хумб. Ушли куда-то по своей надобности “каэмэсовские” борты, тоже в сторону Бадахшана. У них, миротворцев, свои заботы, им Грачев не разрешает общаться с пограничниками, возить людей, грузы, продукты, раненых, глубоко запала в армейскую душу обида на Главкома погранвойск Николаева, пусть пограничники сами покрутятся, и даже оружие с бортов демонстративно поснимали в самый разгар боевых действий на границе, миротворцы они теперь, с голым, извините, стволом, чтобы боевики чего не подумали.
Пришли из Московского два борта и забрали часть десанта и грузов. Ушли на Ванч. В Московском они обычно заряжаются, заправляются, загружаются, идут обрабатывать границу. На этот раз пошли прямо на Памир. Еще несколько часов ожидания… Три “каэмэсовских” борта прошли с Памира, дали круг, но садиться не стали, передумали, пошли вниз по долине, на свой аэродром.
Десантники ждали. Ждал и подполковник Валерий Стротонов, который вместе с ними должен был вылететь старшим от ГПВ в Ванчскую зону боев. Ждал капитан Истратов. Дело против него уже закрыли, признали невиновным, но, как это у нас обычно бывает, даже будучи оправданным, человек еще должен долго ждать, пока другие привыкнут к этой мысли. Старшим в группу его не поставили, вообще не хотели отпускать, хотя он лучше других знал этот участок границы, и он, поскандалив, поехал на свой страх и риск со своими ребятами, в подчинении у своих подчиненных.
Еще два “каэмэсовских” борта ушли в сторону Памира. Через час оттуда пришли наши. Выгрузили раненых и убитых. Четыре трупа в залитом кровью ящике оттащили к машине, загрузили вертолет и отправили десант. Часть десанта осталась на площадке до утра, потому что второй вертолет срочно понадобился для отправки в Калай-Хумб генерал-майора Кудрявцева с комиссией по расследованию событий на Пшихарве. Туда же отправились военный прокурор ГПВ Александр Третецкий и посланец правительственной комиссии Казахстана полковник Токтасын Бузубаев.
Бои по всему участку границы между Горно-Бадахшанской автономной областью и Бадахшанской провинцией ИГА продолжались.
51. На Хумраги события развивались своим чередом, там тоже не было спокойно. Прямо напротив поста, внизу за Пянджем — афганский кишлак Биникамар. Чуть левее — Джамарджи-Боло. За ними — высокая, круто вздымающаяся вверх гора. С нее работали снайперы. За этой афганской горой, по правому склону, есть большая расщелина. Там у боевиков позиция, есть минометы, есть зенитная установка, оттуда хорошо простреливается участок за изгибом реки, ниже по течению, обстреливаются вертолеты, глушится связь. К началу боев там отсиживалось около 30 боевиков с Хихика. Но место труднодоступное, и выбираться надо через простреливаемый пограничниками участок. Оттуда попробовал работать миномет, но его быстро подавили. Много работали снайперы. Они выползали из-за склона, садились в норы, которыми испещрена вся верхняя часть горы, и обстреливали пост сверху, с расстояния 1000-1300 метров. 10-го они весь день не подпускали наших минометчиков к минометам, пока их не удалось накрыть из “Утеса”. Но и после этого еще неделю снайперы периодически обстреливали пост.
Была обстреляна РБГ, выдвинувшаяся на Хихик и уничтожившая мостки в горах, по которым из Хихика на Язгулём доставлялись боеприпасы. Наряд был обстрелян с сопредельной стороны. Там дорога зажата между отвесными скалами и обрывом к реке. Из Хихика дали целеуказание трассерами, и наряд был обстрелян из СПГ-9. Пограничники уничтожили засаду.
Десант 11-го выбросили тремя группами высоко в горах. Выбросили не очень удачно, т.к. вертолеты обстреливались. Все три группы были выброшены в разных местах между Калайхумбским и Хорогским отрядами, в разное время, далеко друг от друга, без карт, без знания местности, перегруженные снаряжением. Груз для заставы и поста тоже был распределен не лучшим образом: в одном вертолете оказались все боеприпасы, в другом — весь запас продуктов. На Хумраги к тому времени уже несколько дней на человека выдавалась одна банка вздутой кильки на сутки, без хлеба, без соли, без чего-либо еще.
Одна из групп десантников вышла к Хумраги и оттуда выдвинулась на заставу. Шли по дороге, через позиции боевиков Иматшо и Гоибназара. Но те в бой не вступили, и десантники в 20.40 добрались до заставы, где продолжался непрерывный артиллерийский обстрел.
Две другие группы порознь пробирались ночью через горы. Шли по хребтам, по обрывам, несли на себе все что можно, что могли унести для заставы. Шли долго, шли наугад, на звуки боя. Погиб солдат — рядовой Тимуров. Камень, на который он прыгнул, качнулся, и парень ушел в пропасть, со всей своей многокилограммовой выкладкой, не успев даже вскрикнуть, просто ушел в ночь, ударился метров через 80, потом еще через 100, и остался лежать прямо над мраморным заводом, оставив на скалах три кровяных следа.
52. 12-го работали вертолеты. Под обстрелом боевиков, которыми здесь все горы забиты, нурсовали позиции в Хихике и на Ванче, в Моймае и у Хумраги, на Язгулёме и напротив Пшихарва. Мотались в Московский на заряжание и заправку и опять шли в бой. На Хумраги забросили боеприпасы и 4 коробки сухарей.
В ночь на 13-е с Хумраги накрыли мраморный (как до этого накрыли минометами асфальтовый завод), и стало возможным залететь на заставу. Застава все еще обстреливалась, но у боевиков к концу подходил боезапас, мин и снарядов осталось мало. Пограничники загасили два миномета в Пайшанбеобаде, а вертолеты накрыли склад боеприпасов.
После обеда Мирзо “Джага” прислал на заставу старика с запиской, где предлагал перемирие. Салам вмешиваться в бой не торопился, выжидал, как дальше развернутся события, и Мирзо, потеряв за 4 дня около сотни своих бойцов, хотел выиграть время, чтобы собраться с силами и довооружиться, да и погода была переменчивой для авиации, можно было надеяться на ненастье. Андрей Кириллов прогнал старика с заставы, сказал, что бил и будет бить бандитов.
Между заставой и Хумраги метались по горам боевики Иматшо и Гоибназара. Дорога в Ванч была для них закрыта, пройти в Афганистан они тоже не могли, вот и бегали по горам без продуктов и боеприпасов, мечтая перебраться на Язгулём или в Хихик, но не имея возможности перевалить через заснеженные хребты (там горы до 5 тыс. метров).
13-го утром из Калай-Хумба вышла колонна под командованием полковника Савенкова. Шли на Пшихарв, где еще были наши пограничники с начальником отряда подполковником Савиловым и разбитая техника. По пути стояли засады.
К обеду в Калай-Хумбе сели три борта. Шли на прикрытие колонны. Один борт должен был забрать раненых и погибшего с Хумраги, два других — доставить на 1-ю заставу свежие яйца по-русски (в преддверии предстоящей, хотя и еще далекой Пасхи), консервированную кашу от дружественного Казахстана, сигареты “Карпаты” из самостийной Украины (с надписью на латинице и с изображением морды рогатого оленя на пачках) и два миномета из Пянджского отряда, с расчетами, под командованием младшего лейтенанта Юрия Бакуменко. До этого и после (еще недели две) вертолеты на заставе не садились.
Поднялись, пошли. Вскоре догнали колонну. Она стояла под Моймаем в ожидании расчистки пути и разведки местности. Прошли дальше. Уже недалеко оставалось до Хумраги, когда с сопредела, с позиций боевиков, пошла длинная пулеметная очередь. Вертолеты зашли на нурсование. В узкой щели по Пянджу, между отвесных скал, они крутились, прикрывая друг друга и обрабатывая “духовские” позиции. Скалы надвигались вплотную то справа, то слева, вертолет швыряло из стороны в сторону, ревели двигатели, тарахтел пулемет в кабине экипажа, со стоном выходили “нурсы”, а меня бросало от борта к борту в пустом салоне вертолета, и я уже не мог понять, когда мы стреляем, когда в нас стреляют. Стеной наплывали горы, мелькнул кишлак в открытом иллюминаторе, опять гора, позиции, стон выпускаемых “нурсов”, длинная вереница разрывов позади, дым, пыль, каменная гряда, крутой вираж, горы в лоб, уклон, разворот, болтающаяся дверца в кабину экипажа, то открывающаяся, то закрывающаяся, и гул, гул, бесконечный гул, сопровождаемый бесконечно длинной очередью из пулемета… Андрей не видел, когда в нас выстрелил гранатометчик, чисто интуитивно отвернул вправо, и граната прошла слева от кабины, нас швырнуло, вывернуло и выпустило на волю. Командир экипажа Ми-8 Андрей (не спросил фамилию) взял курс на Хумраги.
На посту ждали. Выскочил из рвущейся в клочья пыли майор Сергей Сафрончук, узнал, что ничего не привезли, махнул рукой, быстро загрузили раненых, занесли тело погибшего десантника Тимурова, влетел в салон какой-то парень, тронулись. Гора навалилась справа. Парень в камуфляже, без знаков различия, заросший щетиной, совсем еще молодой, что-то азартно объяснял летчикам, сверкая глазами и показывая стволом автомата куда-то в горы. Минуты через две застрочил пулемет. Парень бросился к открытому иллюминатору.
— Вон они, видишь, вон! Четверо на склоне, к расщелине бегут! Где-то здесь остальные должны быть! — орал он сквозь гул двигателей.
Вертолет развернулся и зашел на нурсование.
— Банда здесь высадилась, — объяснил парень. — Четвертый день гуляют, ничем накрыть не можем.
С коротким стоном выбросились “нурсы”. Полоса разрывов пропахала холм.
— А-а, не нравится! — заорал парень в иллюминатор. — Забегали!
Он опять бросился к кабине. Вернулся.
— Видел, по нам шабардахнули? Ничего, сейчас Тарасов их накроет.
Второй вертолет пронурсовал расщелину. Зашли еще раз. И еще…
В одном из своих выступлений рачительный хозяин без хозяйства тов. Зюганов заявил, что устанавливать новую границу России по Казахстану — невыгодно, так как стоимость оборудования одного метра такой границы обойдется в 2 млн. руб. (в ценах на апрель). И это в наших южных степях, где достаточно трактор прогнать, да выставить вышки (сектор обстрела там идеальный), и дорог особых не требуется — степь она и есть степь, это не горы. Стоимость одного злосчастного “нурса” (по состоянию на апрель) — 3 млн. руб., а вколачивать их приходится тоже едва ли не в каждый метр.
Вертолет вернулся на Хумраги. Парень выскочил, и холм опрокинулся влево.
53. На ПБО у заставы выгрузили минометы и прочее. Вертолет поднялся, и Юра Бакуменко пошел выбирать площадку для своей артиллерии. Обошел холм, начал спускаться вниз, к заставе. Отошел уже далеко, когда услышал выстрел, пуля свистнула рядом, взрыхлив вековую пыль. Снайпер! Метнулся по склону — куда бежать, совершенно голое место. Вниз до заставы — далеко, да и там все открыто. Вверх — ближе, но это вверх, а холм здесь крутой. Вторая пуля свистнула рядом.
Он побежал наверх. Петлял, карабкался, цеплялся за траву, скользил, задыхался — пули ложились рядом. Снайпер выпустил по нему десять пуль, пока он добежал до вершины холма и рухнул в траншею.
Не успев перевести дыхание, вскочил и заорал своим:
— Разворачивай батарею! Где этот чертов снайпер? Я позвоню ему из миномета!
Снайпера прозвали “Валерой”. Он обстреливал ПБО и заставу с 9-го числа. Сидел довольно далеко, под вершиной горы, более километра расстояние, но нервы истрепал всем. Каждое утро он спускался с вершины метров на 100-200, занимал одну из многочисленных мелких пещер на склоне и начинал охоту. Пещеры он менял часто, хорошо маскировался, и подловить его никак не могли.
До 13-го числа он работал постоянно, целыми днями, в любое время до темноты мог открыть стрельбу, хотя и без особого результата. 14-го выстрелил только один раз. Никто не понял, в кого он стрелял и почему только один выстрел.
Тогда пулеметчик Песков с надеждой выдохнул:
— Снайпер застрелился?..
Но 15-го все началось сначала.
И все-таки Юра подловил его, выследил. После очередного выстрела приказал заряжать минометы. Дал координаты, и мины пошли в то место, где он засек его. Снайпер метнулся в одну сторону, в другую, но бежать наверх ему было значительно дальше, чем Юре на холм, и он забился в нору. С СВД залег лейтенант Андрей Солдатов, зам. начальника заставы ДШМГ, прибывший сюда 12-го с десантом. И пока Юра минами держал в норе своего недруга, не позволяя ему перебраться в более безопасное закрытое место, Андрей уложил снайпера, тот так и остался сидеть, сгорбившись в крохотной пещерке.
На следующий день начал работать снайпер с другой стороны Ванча, с противоположной гряды гор.
Вместе с минометчиками прилетел на заставу зам. начальника заставы лейтенант Джурабек Джураев. Узнав о случившихся на Ванче событиях, он порвал свой отпускной и первым же бортом вернулся на заставу…
К вечеру 13-го в боевых действиях назрел перелом. “Духи” уже не атаковали и стреляли реже — им требовалась передышка. Правда, их много еще было в Пайшанбеобаде, и из кишлака Рог стрелял изредка 120-мм миномет (он стоял на обратных скатах холма за кишлаком и отсюда не просматривался), но мин у них осталось мало. А ДШК на “пупке” по левому флангу от ПБО был уничтожен из миномета расчетом рядового контрактной службы Каюмова (Каюмов, Рогов и Аминов) в день прибытия. Это Юра Бакуменко в сердцах, что не удалось уничтожить снайпера после беготни по холму, перепланировал огонь на позицию ДШК.
Теперь на ПБО было три миномета — расчеты Каюмова, Джабарова и Рудкина, был солидный боезапас к “Утесу”, на заставе Андрей Кириллов модернизировал КПВТ — поставил его на колеса от 120-мм миномета, а вместо щита приспособил два больших распилочных круга, привезенных с мраморного завода. Теперь можно было воевать. Надо было ударить по противнику, пока он не успел перегруппироваться и собраться с силами. Тем более что местных жителей в кишлаке не осталось, они ушли на Ванч. Было решено в ночь на 14-е произвести ночную вылазку на штаб Мирзо “Джаги” в Пайшанбеобаде.
В разведгруппу, вооруженную РПО, РПГ, гранатами и стрелковым оружием, вошли капитан Семенчук, лейтенант Джураев и восемь солдат-добровольцев. Группа прикрытия (такой же численностью) обеспечивала поддержку на подступах к кишлаку. Три миномета и “Утес” обеспечивали заградогонь по кишлаку Рог и в дальний конец кишлака Пайшанбеобад.
Операция началась в 2 часа ночи и закончилась к шести утра. Был уничтожен штаб боевиков, склад с оружием и боеприпасами, 4 машины (КамАЗ, Зил, “Урал”, “жигули”), порядка 30 единиц личного состава. С нашей стороны потерь не было, только капитан Семенчук получил ранение.
Боевики запаниковали, они не ожидали такой наглости от пограничников. Выбросили утром белый флаг и бросились к Саламу с просьбой содействовать в переговорах о перемирии, раз уж он не содействует в ведении боевых действий. Салам поругался с Мирзо “Джагой” и вышел на переговоры к пограничникам, все еще не решаясь сделать окончательный выбор и каким-либо образом определиться в приоритете интересов. Ему очень не хотелось брать ответственность на себя, хотя — и он это прекрасно знал — за кордоном этого ждали.
54. Резко обострилась обстановка в окрестностях Хорога. Я прилетел в Хорог 15-го, и первым, кого увидел, был Виктор Коваленко, старший прапорщик, начальник арттехвооружения отряда. После калайхумбских событий прошлого года он отрастил себе большую черную бороду и теперь сам походил на боевика.
— Ну, как вы здесь?
— Да все так же: ждем, когда нас по… — он матернулся. — Совсем не стало нормальной жизни. Обложили отряд, под прицелом держат.
Обычно настроение в городе угадывается сразу. Здесь хороший показатель — дети. Если при виде несущегося по улице “бэтээра” они (все, от 2-х до 20 лет) широко улыбаются, протягивают руки, бегут наперерез и истошно вопят: “Сигарет! Сигарет!..” — значит, в городе все в порядке, просто небольшие проблемы с куревом. Если не улыбаются, кричат другие слова и кидают камни — значит, что-то в отношении к пограничникам изменилось. На этот раз в воздухе витала неопределенность: никто вокруг не улыбался, хотя и каменюгой никто не засветил.
Мы въехали в отряд, и сразу все стало ясно. На склоне горы над отрядом боевики укрепили позицию, разложили “эрэсы” на рельсовые направляющие, установили другое тяжелое вооружение и теперь дежурили там (человек 30), держа отряд под постоянным прицелом. Снизу ощетинилась на них пулеметами и пушками наша бронетехника. Солдаты постоянно дежурили в окопах. Все ждали первого случайного выстрела.
Беда (или, наоборот, удача) в том, что в стане боевиков не было единства. Их штаб находился в городе, метрах в 200-х от отряда. Маджнун был в нерешительности. С одной стороны — его подстегивали провокаторы (в основном из язгулёмских и других пришлых групп), требуя начать войну. С другой стороны — он понимал, к чему это приведет и какое проклятие падет на его голову от жителей города, защищать который он в свое время взялся. На постоянной связи со штабом Маджнуна был майор Сергей Матрохин. Вместе с майором Андреем Приказчиковым и другими офицерами отдела он выходил на переговоры с главарями различных группировок, выяснял их требования, пытался мирным путем урегулировать процесс взаимоотношений пограничников с населением, который все больше обострялся ввиду непрекращающихся боевых действий на границе.
Боевики ждали подхода из Афганистана крупных бандформирований — со стороны Бохарака и Тахора. Пограничники ждали подхода из Мургаба большой колонны бронетехники, направленной сюда на усиление. Своими силами выйти колонной по границе в Ванчско-Язгулёмскую зону они пока не могли — нельзя было оставить отряд без прикрытия, и дорога по всей границе была блокирована различными группами боевиков.
Крупные формирования сосредоточились в районе Барчида и Поршнева. Туда же ожидался подход группировок со стороны Ишкашима. Заставы были блокированы. На 4-й заставе была предпринята попытка захвата начальника заставы с целью обменять его на арестованных нарушителей. На 2-й заставе боевики захватили прапорщика и бросили в яму; его удалось освободить только путем переговоров и привлечения на свою сторону части руководства оппозиции.
Несколько наладилось положение в Рушанском районе. Там в одном из кишлаков в результате боестолкновения боевики, базирующиеся в кишлаке Пастхуф (группа Искандера), убили солдата-пограничника, жителя этого же кишлака. Жители поднялись и потребовали от боевиков, чтобы они либо убирались, либо прекратили воевать. Глядя на них, поднялись и жители других кишлаков Рушана, тоже потребовали от своих, чтобы они прекратили воевать с пограничниками, иначе будут изгоняться. В Рушане стало спокойнее. В райцентре прошел митинг, на котором было заявлено боевикам: “Прекратите боевые действия в Бадахшане! Если будете нападать на заставы, женщины и дети встанут вокруг застав”.
В отряд пришла телеграмма от памирцев, проживающих в Душанбе. Они просили пограничников проявить выдержку, не поддаваться на провокации и не оставлять таджикско-афганскую границу; российские пограничники, как и Россия, нужны Памиру, нужны Таджикистану.
В Хороге прокатилась волна митингов с требованием к боевикам сложить оружие и не допускать кровопролития. Женщины города приняли решение не пускать детей в школы, взять под охрану погранотряд и пойти в штаб боевиков с требованием, чтобы моджахеды сдали оружие или уходили из города.
Боевики позвонили Матрохину и сказали, что нападать не будут. Но вечером отряд был поднят по тревоге: неподалеку завязалась перестрелка. Обеспокоенные боевики сами позвонили и просили пограничников не тревожиться, это просто две группировки передрались между собой, дошло до стрельбы, и теперь одна из групп поднимается в гору на позицию, где у них установлено тяжелое оружие, может что-нибудь начаться, но пусть пограничники не подумают на них и не ответят ударом.
Из отряда сбежал солдат-контрактник. Русский, недавно прибыл из России, вечно пьяный ходил. Был старшим на позиции, полез через забор. Его спросили:
— Куда?
Он ответил автоматной очередью, ранил одного. Потом отстегнул магазин, поднял вверх руки и побежал к штабу боевиков с криком:
— Не стреляйте, я с вами буду, я в российских пограничников стрелял!
Боевики с верхней позиции пошли в кишлак Ховак (это над Хорогом, выше), хотели раздобыть себе пищу. Местные жители прогнали их камнями.
Другой солдат (ленинабадский таджик) сбежал с гауптвахты, бросился в речку. Его выловили. Затравленный и забитый, куда он хотел — выплыть за отряд или утопиться? — кричал, чтобы его убили, плакал… Он служил на заставе, рядом с Хорогом. Боевики увели его к себе в лагерь, требовали, чтобы он работал на них, боролся за демократию на Памире, к утру отпустили. Он на заставе все рассказал. Его отправили в отряд, там болтался без дела, пока не увидел за забором двоих своих вербовщиков. Те сказали, что он их предал, обещали отрезать голову, демократия того требует. Стал прятаться, боялся ночевать в приежке, по ночам сидел в каких-то канавах, в трубах канализации. Патруль его задерживал, отправлял на “губу”. Раз, другой, третий… Но демократия вездесуща, она и на “губе” достанет. Полез под пули, в речку, кричал, что больше не хочет.
В городе обстановка накалилась. Все друг от друга чего-то ждали и боялись в конце концов дождаться. На пограничников смотрели с опаской. Одни опасались, что они начнут действовать, другие — что действовать не начнут. Генерал-майор Игорь Харковчук встретился у главы администрации области со старейшинами и “авторитетами” района Шаш-Хорог, довел до них обстановку на границе, разъяснил позицию погранвойск. Авторитеты авторитетно согласились, но сказали, что влияния на боевиков не имеют, среди них много пришлых, надо разоружать, а для этого надо вооружиться, чтобы укрепить свой авторитет. И если пограничники не могут применить силу и выбить боевиков с высот, опасаясь, что это будет расценено как вмешательство во внутренние дела Бадахшана, то пусть они вооружат народ, и тогда народ нейтрализует боевиков, а иначе они к мнению народа не прислушиваются и авторитеты для них не в авторитете, как не в авторитете и работники милиции, нац. безопасности, МО РТ, они, вон, попробовали выставить пост на въезде в Хорог, а боевики подъехали, троих расстреляли, остальным приказали убираться — и больше нет поста. Вся надежда на пограничников, так как у них оружие, а без оружия какой может быть авторитет?
Маджнун с независимым литератором встретиться отказался, передал через Толиба Аюнбекова (брата Леши Горбатого), что российской прессе он не доверяет и больше не хочет знать, так как правду о нем все равно никто не напишет. Представительство ООН в Бадахшане тоже от встречи уклонилось, им для беседы нужно разрешение вышестоящего начальства в Душанбе, а у того, как известно, тоже есть вышестоящее начальство, где-то там, за пределами пределов, так что разрешение на какие-либо высказывания о своей деятельности для них получить труднее, чем на саму деятельность. Это их чем-то роднит с тайными агентами и придает значимость в собственных глазах, покров тайны — лучшее одеяние для голого короля и прочих мыльных пузырей.
Ожидание затянулось, и я первым же бортом вылетел на Хумраги.
55. Собственно, борт был не просто первый, он был единственный. На весь погранотряд дежурил только один Ми-8, который под командованием подполковника Василия Павлова (комэск Ми-8-х) ходил в сопровождении Ми-24 в зону боев, забрасывал туда грузы. Остальные борты работали со стороны Московского.
Вертолет завис над холмом в пыльном смерче, коснулся колесами его хронической беспочвенности, меня выбросили вместе с грузом, и я опять оказался на Хумраги.
Было тепло. Снайперов не наблюдалось. Раздетый догола солдат-наблюдатель повесил на средство наблюдения вывернутую наизнанку “хэбэшку” и старательно вычищал из нее вшей. Рядом с ним раздетый наполовину полковник Джалилов, используя в качестве энергоносителя какой-то расколотый ящик, жарил на сковородке яйца. С начала боев он жил у российских пограничников (здесь безопаснее и надежнее, чем у своих) и, чтобы не быть обузой, проявлял свои способности на кулинарном фронте, демонстрируя восточное мастерство на подготовленных к Пасхе яйцах. Внизу (на сопредельной стороне) копошились на своих делянках афганцы, готовя почву для нового урожая. Вверху (на сопредельной стороне) тоже что-то закопошилось, показались на хребте два вооруженных боевика. Зашипев, к ним полетела мина, и они скрылись. Зашипели и яйца на сковородке, Ноби Джалилов перевернул их и подготовил для закладки очередную партию. Из-за поворота (на нашей стороне) выскочила и пошла вниз машина с мукой. Сергей Сафрончук дал ряд очередей перед машиной — она остановилась. Он пошел вниз.
— Куда?
— В Ванч, — сказал водитель, вежливо улыбаясь на тормознувший его автомат. — Везу гуманитарную помощь от фонда Ага-хана.
— Никаких ванчей, — отрезал Сергей. — Пока они оружие не сложат — жрать не получат. Езжай дальше по Пянджу, разгрузишься в любом кишлаке. На Ванч — не сворачивать.
С заставы подошла машина — Газ-66 — единственная там на ходу, все остальные были повреждены при артобстрелах, трофейный уазик тоже “сдох”. Капитан Истратов готовил группу десантников для отправки в горы: надо взорвать оставленные там при десантировании громоздкие ящики с боеприпасами. Младший лейтенант Бромер отсчитывал мины для отправки на заставу. Снайпер лежал в окопчике, караулил боевиков на афганской стороне. Полковник Джалилов, покончив с яичницей и дождавшись, пока солдат передавит всех вшей, встал к прибору и тоже занялся наблюдением. Он долго изучал окрестности, разглядывал кишлаки, склоны гор…
— Вот я и понял, где прячется Гоибназар, — оказал он вдруг, оторвавшись от окуляров. — Вот я и нашел его. Видишь, домик на отшибе стоит, выше других? — он показал на кишлак Баравни-Тор. — Это ведь нежилой дом, давно брошенный. А туда сейчас две бабы прошли, с пищей, одних лепешек штук пятнадцать понесли, пакеты с продуктами. Банда там кормится.
— Может быть, там что-то другое затевается, праздник какой-нибудь… — засомневался Сергей Сафрончук.
— Не может ничего путного затеваться в нежилом доме. У нас так не бывает. Мины туда бросить надо, разнести его…
— Ну, посмотрим, понаблюдаем. Может быть, там и нет никакого Гоибназара…
— Сейчас-то нет. Днем там опасно. Днем они в горах сидят. А к ночи спускаются, кормятся, отдыхают… Надо накрыть домик. Ночью из минометов… Да и соседние, чтобы никто не ушел.
— Посмотрим. Я думаю, к ночи надо засаду там выставить. Чтобы уж точно, определенно.
— Засада это хорошо, — согласился Джалилов. — Но мины все-таки лучше. Это уж точно определенно.
Шел обычный день войны, было короткое затишье, неопределенность давила на всех: вступит Салам в боевые действия основными своими силами или так и будет разыгрывать из себя миролюбца, подпитывая оружием и боеприпасами наиболее рьяных и агрессивных своих сподвижников. Ждали, что он решится, и собирались врезать по всей этой “народно-освободительной армии” так, чтобы они навсегда забыли, где у них тут затевалась демократия, в какую сторону желает возродиться ислам, и кто из них вообще на какой горе живет. А если еще и противная сторона вмешается (из равнинных, холмовых или еще каких пересеченных), то и по этим врезать соответствующим образом.
56. На КРП заставы Андрей Кириллов вел переговоры с Саламом. Это был уже второй приход Салама сюда, и на этот раз он выдвигал свои требования без ультиматумов, в виде просьб. Но суть их осталась прежней:
а) доставить пограничным бортом в Хорог 10 делегатов от райисполкома и фонда Ага-хана для участия в сессии областного совета и переговорах о положении в Ванчском районе;
б) пропустить Мирзо “Джагу” с его группировкой в Афганистан;
в) пропустить в Ванч людей Салама, которые бегают тут между заставой и Хумраги (30-35 чел. Иматшо и Гоибназара) без продуктов, без боеприпасов, без спичек и теплых вещей, подрываются на разбросанных вдоль речки минах и не могут выбраться через горы; пропустить с оружием, ибо нет большего греха для моджахеда, чем положить оружие — свои казнят;
г) не пропускать правительственные войска в Ванчскую долину.
— Делегатов отправим завтра с Хумраги, если будет борт. Пусть подъедут утром на заставу, — оказал Кириллов. — С правительственными войсками разбирайтесь сами. С Мирзо “Джагой” разберемся мы, он должен за все ответить. А слоняться здесь с оружием больше никто не будет. Пропускать буду только местных жителей — что в ту, что в другую сторону, — с 12-ти до часу дня, пешим ходом, с предъявлением паспортов и полным досмотром.
Салам обиделся и уехал.
Пока я болтался на ПБО, к заставе на уазике Салама подъехали председатель Ванчского райисполкома Карамшоев и военком района Кадамов, им надо было в кишлаки по Пянджу, чтобы узнать настроение людей перед завтрашней сессией в Хороге.
— Хочешь посмотреть на местную “власть”? — спросил Андрей. — Мне на Хумраги надо, поехали, по пути с ними поговоришь.
Я сел к “властям”, и уазик тронулся вслед за “шишигой”. Ничего нового услышать не удалось. Оба народных представителя осторожно ругали Мирзо “Джагу”, осторожно хвалили пограничников и возлагали большие надежды на Салама, который, мол, все в конце концов урегулирует, все решит и облагодетельствует население района еще на несколько лет вперед. Фактическая власть в районе (да и не только в этом районе) давно уже принадлежала Саламу, и никто этого особенно не скрывал.
Возвращались уже к вечеру. Подобрали по пути спустившуюся с гор группу капитана Истратова, приехали на заставу, и я опять поднялся на ПБО. Там велось наблюдение за кишлаком Пайшанбеобад. С 18-ти часов оттуда начали уходить местные жители — значит, к ночи можно было ждать очередного выступления боевиков.
До ночи дело не дошло. Григорьев засек входящую в кишлак группу боевиков — 9 человек, и “повел” по улице. Юра Бакуменко подготовил два миномета. Боевики прошли по улице и свернули в большой сад между двух добротных зажиточных домов. Быстро смеркалось.
— Уйдут сейчас, потеряем в саду, — забеспокоился Григорьев.
— Никуда не денутся. Я им позвоню из миномета, — сказал Юра и дал команду заряжать осколочными.
Минометы сработали по саду. Боевики бросились в дом. Юра дал команду на фугасные, две мины прошили крышу и разорвались внутри — оттуда больше никто не вышел. Еще несколько мин — дом загорелся, вспыхнул, заполыхали и рядом стоявшие “жигули”. Стало тихо.
57. Мы сидели на ПБО. “Блиндаж” из нескольких труб и реек, обтянутых полиэтиленовой пленкой, сверху — кусок брезентухи. Под ногами — ящики с гранатами, патроны, пулеметные ленты, коробки с кашей, сигареты “Карпаты”, три ячейки яиц. Коптилка на столе пыталась выдавить из себя какой-то свет, но у нее ничего не получалось, жир от тушенки не хотел впитываться в лохмотья фитиля, и скрученная тряпка над гильзой то вспыхивала, то гасла совсем. Старший лейтенант Григорьев (ММГ “Арктика”), младший лейтенант Бакуменко (миндивизион Пянджского отряда), лейтенант Андрей Солдатов (зам. начальника заставы ДШМГ), прапорщик Игорь Капустин (командир боевой группы десантников) — что их привело сюда, разными дорогами, разными путями, на эту богом забытую высотку среди гигантского каменного массива?
— Я не понимаю, что мы здесь делаем, — говорил Григорьев. — Надо либо воевать, либо уходить отсюда совсем. Сидеть в глухой обороне, отвечать ударом на удар и опять ждать до очередного налета — это не дело. Война должна быть конкретной. Либо мы бьем их до конца, а мы это можем сделать, либо надо достойно уйти, пусть сами разбираются. Пусть командование решает, это давно надо было решить, определить позицию. Я пока знаю одно: у меня здесь все дембеля, и я их должен живыми привезти домой. А сам… Я автомобилист, два изобретения запатентовано, 68 рацпредложений. Я потомственный офицер, у меня все предки были офицерами, и в царские времена, и в советские. Дома — сын, жена. Жене 4 операции сделали, бешеные деньги отдал, в долги влез. Сюда предложили поехать на 3 месяца — сразу согласился, думал, вот, на 5-ю операцию заработаю. Пока ничего не получил…
— А я тоже не очень понимаю, чего мы с ними цацкаемся так, — сказал Юра Бакуменко. — Служил в Забайкалье, послали сюда на 1,5 года, в Пянджский отряд. 11 месяцев уже прошло. Ни комнаты в отряде не дали, ни воевать нормально. А там тоже дерьма много лезет. Бомбить их надо, иначе зачем было присылать? Дома жена ждет, сюда привезти некуда, отсюда съездить тоже не удалось. По малышу соскучился, мы его из детдома взяли, усыновили…
— А я уже здесь женился, в Душанбе, 5 месяцев назад, — сказал Андрей. — Я рад, что здесь жену нашел, русских здесь мало осталось, повезло. Тоже прислали из Бикинского отряда. В отпуске был недавно. Свозил жену туда, показал наши места… А боем этим я недоволен. “Дэша” не проявило себя, как должно было проявить. Сумбурно выбросились, бестолково добирались, ни карт, ни задачи четко поставленной, никто ничего не знает. Я считаю: мы свою задачу не выполнили. Могли бы с большей пользой. И обидно как-то: мой командир Саша Истратов у меня в подчинении пошел, не хотели посылать, разбил стол кулаком и пошел. Я у него учиться должен, а ему все простить не могут те события. Там же такое место… Это чудо, что он вытащил людей, увел группу, оттуда нельзя было уйти, а они выбрались…
— “Дэша” вообще ни за что держат, — включился Игорь Капустин. — Люди с гор приходят, с боев, с прочесок, а их — ну, ладно, командование охранять, госпиталь, это надо, больше некому, — но хозработы, наряды, плац мести? Рядом куча бездельников. Набрали местный контингент, в комроту, в хозяйственники, в прочие обслуживающие дела. Они ходят, яйца чешут. А десантники с гор приходят и для них плац метут. И это резерв командующего! Нет, в Афгане такого бардака не было. Я там в разведбате служил, мы кишлаки брали от и до. Там мы наступали. Здесь мы обороняемся. Мы сидим и ждем, смотрим, как они подтягивают силы, разворачивают вооружение, обкладывают нас, готовятся к нападению, и молчим, не имеем права нанести превентивный удар. Только когда по нам врежут, мы поднимаемся и бьем. По сути это мы повстанцы, а не они, это мы встаем, когда по нам бьют, разбиваем их и опять в оборону. А ведь взять эту долину ничего не стоит. Мы могли бы вздрючить всех этих саламов-маламов, и народу для этого много не надо. Смотри, — он принялся чертить что-то на столе, разъяснять систему групп, вхождения в кишлак, взятия, прочески улиц, домов, разбивку на пятерки, кто за что отвечает, на ком калитка висит, на ком двор, кухня… — Все это элементарщина, проверенная в Афганистане. Я своим ребятам начал объяснять — они удивились, они впервые слышат, потому что привыкли к обороне, к совершенно иной тактике, и учиться некогда, надо плац мести… Нет, я не ожидал такого увидеть в войсках. Я после Афгана уголь в шахте рубил — там бардак начался — перестройки, реформы, развалили все. Ушел на нефть — там та же история пошла. Занялся ремонтом машин — “вольво”, “мерседесы”, “форды”… Считался лучшим специалистом по двигателям, ко мне коммерсанты приезжали со всех краев, деньги бешеные имел — все равно не выдержал, бардак вся эта коммерция. Решил вернуться к первой профессии, думал, здесь еще порядок сохранился. Приехал сюда на контракт, в 201-ю пришел, а они говорят: мы в боях не участвуем. Развернулся и — к пограничникам. Вот, подумал, единственные люди, которые еще честно работу делают. Если бы это было так! Здесь тоже пошел развал, блуд. Я с женой давно развелся, она блудливая была, я блуда не переношу. А блуд он повсюду попёр. В политике — блуд сплошной. В экономике — блуд. В коммерции — блуд из блудов. Страна загуляла. Думал, в войсках еще порядок сохранился, не дошло до блуда. Но… Тьфу! Дайте закурить что-нибудь приличное. Есть хорошие сигареты?
— Добро пожаловать в клуб рогоносцев, — сказал Юра, протягивая ему пачку сигарет с изображением морды рогатого оленя. — Рады чем-то содействовать.
Где-то рядом громыхнул взрыв.
— Это у речки, — объяснил часовой. — Непонятно, то ли из миномета наугад саданули, то ли на мине кто-то подорвался.
Вернулись в блиндаж — второй взрыв. Луны еще не было, темень кромешная. В прибор ночного видения просматривалась территория, камни у речки, кишлак впереди. Никого не было видно. Третий взрыв полыхнул у воды — я успел увидеть вспышку — и опять тихо, опять никого.
— Для самоликвидации рановато, — сказал Юра. — Может, гоибназаровцы пытаются на Ванч пройти? Мин здесь много накидали. Сейчас осветилку дам, осталось две штуки.
— Пойдем, по траншеям пройдемся, — предложил Григорьев. — Потом посветишь.
Мы пошли по траншеям. Потом опять сидели в “блиндаже”. Юра читал свои иронические стихи. Володя Григорьев пел под гитару. Андрей молчал. Игорь ругался и чертил схемы. В неясном свете коптилки вычитывались надписи на косынках у ребят. У Григорьева было написано: “Гриша пришел с Севера”. У Андрея Солдатова: “Слон пришел на Юг”. У Юры Бакуменко — скромно и выразительно: “Ленин. Партия. КГБ”.
Вскоре вышла луна. И сразу стало видно, какой сумасшедший ветер наверху. Рваные тучи неслись над долиной от ледников к низовьям, заволакивали небо, сбиваясь к устью Ванча, расползались по Пянджу, и небо сливалось с землей.
Слилось к утру. Под утро ветер спустился на землю. Он хлестал по полиэтиленовым стенам “блиндажа”, корежил шаткое строение, нес камни, пыль, песок, задувал траншеи, захлебывался в самом себе и рвался, рвался куда-то к Афганистану, будто хотел вымести на сопредел все содержимое долины.
— Сегодня они не пойдут, — сказал Григорьев. — Сегодня холодно. Да и поздно уже.
К рассвету ветер стих и пошел дождь.
58. Утром отправили на Хумраги делегатов. Их повез лейтенант Джурабек Джураев. Дождь уже затихал, и была надежда, что из Хорога придет вертолет. Связи у заставы не было: ни с ВПП “Хумраги”, ни с кем-либо еще.
Ближе к полудню на заставу пришел Иматшо. Вышел из-за скалы у дороги, встал у большого камня — бледный, исхудалый, заторможенный — видно было, что действительно неделю в горах без продуктов.
— Ну ты что? — спросил Андрей Кириллов. — Твоя машина перед самым налетом прошла. Я уж думал: ты тоже хочешь повоевать.
Иматшо, конечно, ни сном, ни духом о готовящемся нападении не ведал. Он потерял семь человек при минометном обстреле и от подрывов на минах и теперь просился пропустить его на Ванч.
— Ребята молодые, все из моего кишлака, голодные, — говорил он. — Они не хотят воевать. Они устали бегать по ночам по минам. А Мирзо “Джагу” я проклинаю, я ему сам войну объявлю, даже если Салам будет против.
Андрей послал часового за хлебом и чаем.
— Вообще-то он нам как-то помог в Хихике, — сказал он мне, — посредником выступал, ребят наших вызволил. Но верить им никому нельзя.
Пока Иматшо пережевывал хлеб у камня, мы отошли к воротам заставы, пора было открывать проход для беженцев из Ванча. Они стояли группой, под белым флагом, метров за 200 от заставы, подходили по одному, предъявляли документы, осматривались, опрашивались и отправлялись к углу заставы, где ждали остальных. Собравшись вместе, получили разрешение следовать дальше и потянулись по дороге на Хумраги, обходя большой камень у скалы, где рядом с часовым ждал начальника заставы полевой командир Иматшо.
Надо было и мне как-то выбираться отсюда: погода наладилась, небо над Рушанскими воротами прояснилось, можно было успеть на вертолет. Но машина, ушедшая на Хумраги, еще не вернулась.
— Сейчас посажу, — сказал Кириллов. — Вон ооновцы едут, знакомые лица, подбросят.
Под белым флагом на капоте подошла ооновская машина. Гостеприимно настроенный француз подвинулся, освобождая место в салоне, но я попросил подождать: сейчас подойдет еще один товарищ, он побежал за сумкой.
Со мной был попутчик — залетный капитан из Москвы (залетный во всех отношениях). Он освещал в пограничной печати ратные будни погранвойск, второй год ездил на афганскую границу (хотя в Бадахшане был первый раз), вечно суетился и всегда везде опаздывал. Про меня ему сказали, что я умею писать о пограничниках, и он по приезде из Москвы, что называется, “упал на хвост”, уговаривая меня осветить его доблестную деятельность или хотя бы упоминать о нем в своих очерках, как о “боевом офицере, своим журналистским пером вспахивающим пограничную тематику в сердцах людей”. Пользуясь случаем, упоминаю…
У него всегда было две мечты: переспать с таджичкой и получить орден Мужества. Ради первой цели он повсюду таскал за собой тяжелую сумку с порнографией (библиотечкой иллюстрированных журналов, раздобытых где-то на эстонской границе) и французской косметикой, которой взбрызгивал хозяйство в трусах, когда выходил к дехканам, чтобы узнать у них, что означает слово “курпача”. Ради второй — таскал на себе нательный бронежилет и пистолет Макарова, “как бы небрежно” засунутый за пояс. На Москве его звали “терминатором”, в ГПВ — “рэмбой”, но это не помешало ему потерять перспективы на орден через неделю после возвращения из этой поездки, когда он размазывал сопли и честь перед двумя несмышлеными таджичатами, едва достигшими совершеннолетия, которых сам же и напоил, надеясь сделать свой маленький бизнес, пока случилось затишье по линии выполнения двух первых задач. Бизнес не получился, на Востоке своих шустряков хватает, в пьяном угаре он выдал им “на хранение” свой табельный ПМ и кое-что из денег и документов, за чем потом долго бегал, шантажируя своих проявивших вдруг смышленость собутыльников “офицерской местью” через набор лжесвидетельств и связи с таджикской милицией. Но если потерю чести, достоинства и личного оружия ему удалось впоследствии компенсировать приобретением необходимых для интриги липовых документов, то надежды на орден и интимную близость с Востоком как-то сами собой рухнули.
Но это случилось позже. А в тот момент он выбегал из ворот заставы, тяжело прижимая сумку к впавшему животу и разя во все стороны низкосортной французской косметикой.
— Ноу! Ноу! — вскричал вдруг француз почему-то по-английски и задергал руками и ногой, пытаясь воспрепятствовать вторжению офицерского багажа в машину. — Военных не берем! Военных не берем!
Не запах далекой родины так резко смутил международного миролюбца, не контрабандный разврат в упакованной сумке (француза этим не удивишь), его перекошенный ужасом взгляд застыл на взмокшем лбу капитана. Я растерялся. Не знаю, с целью исполнения какой из задач — соблазнить луноликую или сделать серьезную заявку на орден, — но спутнику моему удалось выклянчить на прощание у Юры Бакуменко его боевую косынку, и теперь на мужественном лбу капитана пламенели выведенные красной краской слова: “Ленин. Партия. КГБ”.
— Военных не берем! — еще раз выкрикнул француз, не сводя парализованного взгляда с пылающего крамолой лба.
С помощью датчанина ему удалось наконец вытолкнуть сумку из машины и захлопнуть дверцу. Машина тронулась.
— Ну вот, теперь на вертолет опоздаем, — расстроился я. — Как будем добираться?
— Ерунда, пешком дойдем, — заявил капитан, все еще находясь на волне энергичной пробежки на ПБО за сумкой, и закинул багаж на плечо. — Или слабо будет?.. Потом опишешь про меня.
Юра Бакуменко вышел из ворот на дорогу и предложил:
— Я с вами пойду. Мне все равно с Бромером встретиться надо, насчет осветилок договориться, у меня осветилки кончились.
Мы пошли. У большого камня перед поворотом за скалу Юра остановился.
— А это кто? — показал на Иматшо.
— Полевой командир. На переговоры пришел, — объяснил я.
— Его хоть обыскали?
— Не знаю, не видел.
— Чую я, у него оружие есть, — сказал Юра, и впоследствии оказалось, что он был прав, чутье его никогда не подводило.
Повернули за скалу, и застава исчезла из виду, начиналась узкая и извилистая дорога на Хумраги. Справа вплотную подступали горы. Слева — равнинное плато и речка, бьющаяся у скал.
— Если Иматшо на переговоры пришел, где-то здесь его люди сидят, — выдвинул я предположение. — Могут напасть.
— Отобьемся. Здесь им неудобно нападать: горы крутые, уходить некуда, да и на заставе слышно будет, а там их главарь.
Пошли дальше. Когда дошли до мраморного завода, Юра сам остановился.
— А вот здесь они могут быть. Может, прочешем? Чую я…
— Машина может навстречу пройти, упустим. Проскочит Джурабек, и придется нам до конца пешком тащиться.
Капитан тяжело пыхтел под сумкой. Юра огляделся по сторонам.
— Ладно, на обратном пути. Здесь есть смысл прочесать. Но можно и на мину нарваться.
Двинулись дальше. Дорога тянулась вдоль длинного забора завода. Вплотную подступал цех. Пустые глазницы окон отрешенно взирали на нас. Только прошли забор — впереди показалась машина: Джурабек возвращался с Хумраги. Борт уже ушел и больше сегодня не будет, но он готов нас подбросить до поста. Машина развернулась, мы поехали.
Проехали несколько сотен метров и резко затормозили. Прозвучала команда к бою. Солдаты попрыгали за борт, раскидались по камням. Минуты три было тихо, потом началась пальба. Я лежал за камнем и не мог понять: стреляли два автомата, но в кого и куда?
Через пару минут все стихло, собрались у машины. Спустились по склону Юра и Джурабек.
— Что там было? — спросил у Юры.
— Халат на тропе лежал. И узел с вещами.
— А в халате кто-нибудь был?
— Наверное. Но он раньше ушел.
— А зачем же стреляли?
— Они минируют такие вещи, можно нарваться. Вот и обстреляли на всякий случай.
Проехали еще километр — опять остановка. На этот раз цель была видна: на противоположном склоне, за речкой — большое укрепление из камней сложено, с бойницами, туда человек 20 можно загнать. Место удобное, на выступе. Дорога здесь поворачивает вправо и с этой позиции ее удобно контролировать в обоих направлениях. В укреплении никого не было видно, да там и не увидишь, сделано на совесть, прочно. Солдаты били длинными трассирующими очередями, пули отскакивали от камней, не причиняя им никакого вреда. Джурабек сделал три выстрела из подствольника, но и они не взяли укрепления. Одна из гранат разорвалась внутри.
— Все, — сказал Джурабек. — Если там кто-то был, то теперь уже нет. Поехали дальше.
Но тут грохотнуло что-то тяжелое со стороны, эхо пошло по горам. “Опять разворачиваться к бою”, — с тоской подумал я.
Разворачиваться не пришлось. Из-за поворота выехал “бэтээр”, впереди сидел капитан Зюба.
— Услышали стрельбу, подумали: бой идет. Выехали, смотрим: вы по позиции палите. Решили помочь, — объяснил он и добавил: — Если там кто-то и был, то теперь уж наверняка нет.
Пыль над позицией стояла долго. Поговорили и разъехались. Машина пошла на Хумраги, “бэтээр” — в сторону заставы. Юра предложил прочесать мраморный.
59. Когда “бэтээр” въехал на территорию завода, в оконном проеме здания мелькнула бородатая физиономия боевика.
— Руки! — заорал Олег Кондрашин (старшина заставы ММГ) и бросился к окну.
Боевик заметался, пытаясь выдернуть чеку из гранаты и примеряясь к “бэтээру”.
— Руки поднять! — опять закричал Олег, на ходу передергивая затвор автомата, хотя нужды в этом уже не было.
Боевик с перепугу вскинул вверх правую руку, но левой продолжал ерзать за подоконником, пытаясь дотянуть до конца чеку из зажатой в этой руке гранаты.
Выдернуть не удалось. Олег ткнул его стволом, перемахивая через подоконник. Подбежавшие прапорщик Костя Гоз и капитан Александр Жилинскас (оба из Архангельской заставы ММГ) скрутили бандита и выхватили у наго гранату Ф-1, когда чека уже едва держалась на запале. В кармане куртки у боевика нашли вторую гранату — РГД. Бросились дальше и в соседней комнате схватили еще одного боевика, тот пытался спрятать в щели пистолет Макарова. Увидев пограничников, он сразу поднял руки…
Боевиков привезли на заставу. Отдали на обработку солдатам-памирцам, и те “отвели душу” за своих погибших товарищей. Одному выбили глаз, и он быстро сломался, другой, бородатый, даже предельно измордованный, держался крепко и пощады не просил.
С этим же “бэтээром” приехал на заставу майор из особого отдела, прилетевший утром из Хорога, пошел по заставе беседовать с людьми. Мимо офицеров, мимо русских контрактников, мимо ребят из ММГ “Арктика”, пошел к таджикам-срочникам, потихоньку вовлекая в разговор, неторопливо осматриваясь, опрашивая. И нач. заставы Кириллов сорвался:
— На хрен ты сюда приехал? Что ты здесь вынюхиваешь? Зачем ты моих пацанов трогаешь? — кричал он впервые за все дни боев. — Как могли, так и воевали! Я здесь 9 дней кручусь один, хоть бы кто из отряда морду показал. И вот — приехал, прислали! Какой от тебя толк? Что ты здесь будешь делать? Зачем ты нужен? Из Группы хоть людей подбросили, оружие, мины, какая-никакая помощь. А из отряда что? Это ты — помощь? Эти пацаны без тебя справились, кто как мог! Они держались и будут держаться! И нечего тут вынюхивать! Нечего их колоть на плохих и хороших! Вы им помогите сначала. Застава брошенная оказалась…
Было сумрачно. Валялись под ногами ветки срубленных снарядами деревьев. Цветы на них повяли и обвисли грязновато-белыми гроздьями. Иссыхала у бассейна трава. Уткнулась в трещины бетона оплавленная рация. Сколотый кусок алебастра, оторванный “эрэсом” от массивной карты СССР, провис на арматуре суверенной автономной областью. Весной не пахло. Из угольного склада торчал ствол КПВТ.
60. Пленных боевиков — забитых, уже не державшихся на ногах, с переломанными костями и распухшими от побоев лицами — затащили в “бэтээр” и повезли на Хумраги. Там бросили в траншею, связанных, не способных даже сидеть, и они валились на дно траншеи, а их поднимали и заставляли отвечать на вопросы.
— Только не отдавайте нас кулябцам. Лучше расстреляйте. Только не отдавайте кулябцам, — с трудом шевелил распухшим языком бородатый боевик, которого взяли с гранатами.
Второй молчал, он был совсем плох. Пришел врач из таджикского подразделения ПВ РТ — старший лейтенант Рустам Хакимов, осмотрел его, проверил глаз, сказал, что не выживет, к утру кончится.
— Выживет, — сказал Женя Бромер (и оказался прав). — Такие сами не подыхают. Сдадим их хорогским властям, те их выпустят, он еще в нас стрелять будет, — Женя сплюнул и набросился на второго: — Ты зачем, сука, хотел нас гранатой накрыть? Ты на россиян руку поднял!
— Только не отдавайте нас кулябцам, — повторял бородатый. — Убейте сразу. Только не отдавайте.
Кулябцами здесь называют правительственные войска, состоящие в основном из кулябских таджиков (как и само правительство). А те сразу не убивают. Им надо разделывать человека медленно, по частям, со всем набором восточных извращений (физических, нравственных, половых). Противная сторона, именующая себя оппозицией, ничем от них не отличается — Восток для всех Восток — и со своей стороны тоже преуспевает в издевательствах. Потому и хорошо знают друг друга.
Полковник Джалилов ходил вокруг и вздыхал: командование поста отказало ему в выдаче пленных, а так хотелось поработать с ними, узнать, где у них базы, схроны, что еще они прячут в горах. Опыт подсказывал: надо работать. Его просили подождать, и это огорчило старого воина.
Оба боевика оказались кургантюбинскими. Оба называли себя беженцами, хотя и воевали с самого начала войны — на равнине, потом на Памире, в Афганистане, здесь. Были в группе Гоибназара. Когда ушли с мраморного и поднялись по трубам водосброса в горы, Гоибназар принял решение пробиваться на Хихик. Но там горы, снег, перевалы закрыты, все равно не пробиться, хоть и нашли проводника из местных охотников. Дело было добровольное, и они ушли. С Гоибназаром осталось 13 человек. Остальные спустились вниз. Шесть дней без пищи, подрывы на минах, устали. Эти двое прибились к группе Иматшо. С ним и были, когда Иматшо пошел на переговоры к пограничникам, ждали его на мраморном, вроде как охрана. У обоих шапки-маски вязаные, с прорезью для глаз. Один — усатый, в джинсовой куртке, вельветовых брюках (ему и повредили глаз) — имел при себе ПМ; у него нашли документы на имя Вохида Ноибова, 1955 г. рождения — паспорт и водительские права. Другой (которого взяли с гранатами) — бородатый, в камуфлированных пакистанских штанах и куртке-ветровке поверх олимпийки — назвался Саидрахмоном Шейховым, 1967 г. рождения. Оба очень не хотели к кулябцам и хотели на Ванч.
Солдатское сердце отходчиво. Офицеры еще психовали, нервничали, обсуждали случившееся, а солдаты уже потихоньку, по одному, молча, стали спускаться в траншею, помогали пленным сесть, промывали раны, смазывали, перевязывали, отмачивали поврежденный глаз, бинтовали, кто-то принес кильку в томате, кто-то яйца вареные принес, кто-то сунул по сигарете в разбитые губы. Не было спичек, и солдат отстегнул магазин, вынул трассер, выдернул пулю, ссыпал порох, загнал пулю обратно острием вниз, ударил, прикурил от нее сигарету и подал пленному. Уцелевший глаз боевика от изумления полез на лоб. Полковник Джалилов горько вздохнул.
Непонятные события на посту привлекли внимание боевиков: на сопределе заметили четверых вооруженных. Они вышли на хребет и начали спускаться, у двоих из них были снайперские винтовки. По ним сработал КПВТ. Двое бросились обратно наверх, двое побежали вниз, к норам. Пустили несколько мин — они ушли за гребень горы, вслед за ушедшими боевиками. Двое оставшихся боевиков затаились в норах. На гору развернули “Град”. Пустили первую ракету — низко. Вторую — все равно низко. Дали залп — и ракеты ударили туда, где надо. Гул, пыль, осыпь грохочущих камней. Эхо застыло в ушах…
Афганцы под горой, копавшиеся на своих делянках, даже голов не подняли.
61. Утром пришли три борта со стороны Московского. Сели внизу за Хумраги, высадили таджикский десант и сразу поднялись.
— Это ко мне подкрепление пришло, — обрадовался Джалилов и побежал вниз.
Подкрепление представляло собой ораву новобранцев ПВ РТ, только что отловленных на равнинных просторах Таджикистана и одетых в форму с зелеными беретами. Как горох они высыпали на поле у реки и дико озирались на окружающие горы. Новая форма, новые береты, новые автоматы, совершенно новые матрасы — впервые я увидел, что таджикское правительство хоть во что-то вкладывает деньги, которые оно получает от кремлевских спонсоров на развитие экономики.
— Матрац в окопе это хорошо, — сказал Витя Зюба. — Но что-то не вижу я у них продуктов и боеприпасов. Как же они воевать собираются?
Мы ехали на “бэтээре” в кишлаки по Пянджу. Сафрончук послал людей, чтобы прощупать мирных жителей на предмет кормежки банды в том домике на отшибе. За последние дни он направил туда уже 4 машины с мукой, предназначенной для Ванча, и не хотелось, чтобы этой мукой воспользовались бандиты. Было тепло, тихо, небо ясное, но вертолет из Хорога почему-то не пришел.
В кишлаке нас встретили радушно. Закормленные войной мирные жители выходили из домов и интересовались, когда им еще что-нибудь перепадет. Дети суетились под ногами и говорили, что у Ага-хана есть не только мука. Гоибназара нам не продали, взамен предложили водку, специально для русских братьев берегли.
— Сколько? — поинтересовался я.
— 40 тысяч — бутылка, — скромно потупился мирный житель. — В горах дешевле нет.
По тысяче за градус. На равнине в то время градус обходился в стольник. Не достигнув взаимопонимания, мы на обратном пути повернули на ванчскую дорогу, чтобы проверить асфальтовый завод.
Следов банды там не оказалось. Но много оказалось следов минометного обстрела.
— Хорошо поработал Бромер, — сказал Юра Бакуменко, разглядывая испещренное осколками здание. — Много труда вложил.
Он пошел дальше и вдруг остановился.
— Стоп! А вот эта мина не разорвалась, — он показал на хвостовик торчащей из земли мины.
Хвостовик был едва заметен. Мина врубилась в грунт целиком, только оперение чуть торчало наружу. Юра покопался в каменистом грунте, сдул пыль, осмотрел патрон взрывателя, поднялся, прошелся вокруг и насчитал еще десяток неразорвавшихся мин.
— Ну-ка, ребята, топаем отсюда, пока нас не разорвало наше грозное оружие, не будем ждать звонка. И осторожнее, след в след.
Мы вышли за пределы завода и сели на броню. “Бэтээр” пошел к мосту через Ванч. У моста нас ждали пограничники с емкостями для воды, хотели подбросить воду на пост. Выше по течению полковник Джалилов принимал солнечные ванны. Он был в трусах, при автомате и двух прилетевших сегодня офицерах. Увидев нас, приветственно замахал рукой, приглашая к себе.
— Чего ему надо? — ругнулся Витя Зюба. — Распоряжаются тут, как у себя дома, — но с “бэтээра” спрыгнул, и мы пошли по камням к союзникам.
Когда мусульманин встречается с мусульманином, они обычно обнимаются, нежно целуются и прикидывают, как бы залезть друг к другу в карман. Когда мусульманин встречается с иноверцем, он прикидывается к чужому карману без каких-либо объятий и лобзаний. Когда мусульманин встречает хронического безбожника, он даже на карман не смотрит, там все равно ничего нет, он смотрит прямо в глаза, качает головой и говорит:
— Не-е-ет, Володя, не любишь ты таджикскую нацию.
Я не знаю, как можно любить целую нацию о пяти миллионах голов. Да и сама эта нация при всей ее многоголовости против моей одной тоже этого не знает и отвечает соответствующей взаимностью, тем более что у независимого литератора карман постоянно пустой. У Вити Зюбы тоже в карманах ничего не было, но он имел “бэтээр” в подчинении. И Ноби Джалилов, как человек практичный и дальновидный, лукаво сощурился на капитана:
— А что, Витя, не подбросил бы ты моих ребят до мраморного? Видишь, с постелями они, с грузом, а им воевать надо.
— Лучше бы они с боеприпасами были, — буркнул тоже практичный Витя и добавил: — Я, товарищ полковник, сжигать последнюю горючку на таксомоторные перевозки не намерен. У меня ее всего километров на двадцать осталось.
— А если мы ее компенсируем? — продемонстрировал практичность Ноби и выставил в центр круга большую банку с вином. — Хорошее вино, кулябское, только что из Московского привезли, родиной пахнет. Сейчас мы его попробуем.
— Горючки много потребуется, однако, — продемонстрировал практичность и Витя. — Последняя она.
— Зато вино не последнее, — добил его практичностью Ноби. — Мне вон целую флягу привезли.
Через двадцать минут мы уже тряслись в направлении мраморного. “Бэтээр” был завален матрасами, на которых, как на стогу сена, раскачивались союзники. Высаживать таджикский десант вызвалось много желающих, и внизу, под матрасами, уже орали песни.
С мраморного поехали на заставу. Туда пришел парламентер от боевиков, сказал, что Салам провел совещание, и все полевые командиры осудили Мирзо “Джагу” за разжигание войны, ему предложили уйти из долины, но вот пограничники не пропускают, и что теперь делать? Еще просили пропустить застрявшую в Ванче колонну, которая накануне боев привезла сюда помощь от Ага-хана, пусть на этих машинах выедут беженцы в Хорог, в долине голод и много желающих уехать. Ему сказали, что колонну пропустят, если будет приказ через ГПВ РФ, для Мирзо “Джаги” — хода нет.
Около ПБО на минном поле выловили предельно отощавшую овцу. Во время боев некоторые стада попали под обстрел, и теперь отдельные особи болтались по горам в поисках пищи или в качестве таковой. Овцу забросили в “бэтээр”, с тем и вернулись на Хумраги.
…Я проснулся в 2 часа. Тусклая лампочка от аккумулятора освещала крохотный командирский блиндаж. Легкий храп в блиндаже и ветер снаружи колыхали брезентовую крышу. Она приподнималась и шлепалась на доску, исполняющую роль поперечной балки. Между узким настилом и выходом из блиндажа дремал на ящиках с гранатами Сергей Сафрончук.
— Ты что не ложишься?
— А куда? — он развел руками.
На настиле, рассчитанном на четыре матраса, храпели вповалку восемь человек. Продравшись сквозь частокол подвешенных к доске автоматов, я выбрался наружу. Холм был пуст. Полная, чуть на ущербе луна плыла в рванине облаков. Черные горы застыли в тупом холодном равнодушии. Уткнувшись мордой в цинки с патронами, стоя дремала овца. Рядом, в окопчике, дремали пленные боевики. Из траншеи выбрался часовой, прикурил у меня и опять ушел в землю. Над землей стелилась пыль. Ветер сдувал мочу в сторону Афганистана…
62. Агахановскую колонну из Ванча выпустили. На заставе ее проверили, и Юра Бакуменко выловил боевика. Ехало много беженцев, Юра поболтал с одной женщиной, с другой, третьей, и одна из них кивнула в сторону молодого парня: боевик. Парня взяли в оборот. Он не стал запираться и рассказал много интересного. По его сведениям, у Мирзо “Джаги” людей прибавилось, к нему присоединились некоторые непримиримые из других групп, и теперь в Пайшанбеобаде около 300 боевиков. У них девять ПК, десять РПГ, три БМ-1, ДШК, два СПГ, один 82-мм миномет, четыре СПГ под ракеты, море боеприпасов. Это не считая того, что еще сохранилось на позициях в горах. Откуда столько боеприпасов? От Салама, естественно. А где Салам берет? О, у Салама запас большой, да и миротворцы помогают. Ты сам видел? Приходилось разгружать вертолет. Ящики тяжелые, нестандарт, явно металл. Загрузили в машину и увезли куда-то, тут командование решает.
— Я буду сбивать этих сук! — оказал офицер. — Летают без договоренности, без предупреждения, на связь не выходят. Да и зачем столько летать, если в боях не участвуют? Я понимаю: разведка там, контрразведка, переговорный процесс, обмен пленными — это надо. Но у Салама только 12 пленных мортовцев, а тут больше вертолетов в неделю пролетает. Это по границе. А сколько их еще напрямую ходит при хорошей погоде?
— Я был у Мухаммади на дне рождения, — сказал другой офицер. — Это в начале марта было. Сидим, разговариваем. Садятся 4 борта “каэмэсовских”, выходит их шеф Юшко, другие офицеры. Салам пошел встречать гостей. Один из бортов начал разгружаться. Спрашиваю у Мухаммади: “А эти что сюда летают?” Он смеется: “Да они наших ребят на отдых в Душанбе возят. И грузы нужные подбрасывают. Не задаром, конечно”. Подходят офицеры к столу, удивились, увидев пограничников: “А разве здесь граница близко?” Я говорю: “Рядом застава, в десяти километрах”. Тут же пошептались, дали команду, ящики обратно в вертолет затащили, и борт перелетел в Верхний Ванч…
— Я не понимаю ваших пограничников, — говорил мне в Душанбе офицер КМС. — Идешь по городу, видишь: навстречу офицер-пограничник идет. К нему тянешься со всей душой, хочешь поздороваться, а он лицо отворачивает, демонстративно, будто и знать не желает. Откуда такое отношение к миротворцам? Мы же все братья-славяне. Почему они с нами не здороваются?
Я бы удивился, если бы было иначе.
Борты пошли на нурсование. Они летали день за днем и обрабатывали позиции боевиков над заставой. Было уничтожено установленное там оружие. На “пупке” (слева от заставы) Ми-24 накрыл 18 чел. вместе с ДШК, БМ-1 и гранатометами, из которых они пытались сбить его. Ми-8 накрыл штаб-базу боевиков в кишлаке, в здании бывшей школы, там легло 13 боевиков. Борты обрабатывали ущелье и выход из него, обрабатывали дорогу по Пянджу, вычищали боевиков с их позиций по всему участку границы. В начале мая были выбиты боевики из Хихика и других крупных баз, освобождена и взята под контроль дорога. Из Хорога через весь участок отряда вышла первая колонна пограничников. Весеннее наступление подразделений ДИВТ провалилось.
В начале мая на 1-ю заставу сел груженый Ми-26. Вертолет привез зам. по тылу ГПВ генерала Залевского и сделал то, что не смогли сделать боевики за все дни боев: воздушным потоком от лопастей снес ворота заставы. В освободившийся проем легко вошли привезенные генералом вещи: дрова, шифер, фанера, форма, патроны на 12,7.
Посмотрев на солдат, обряженных в изодранные тряпки и обувь без подошв, генерал сказал, что их внешний вид не соответствует привезенной им новой форме, прежде надо отмыться и продезинфицироваться, а для этого надо восстановить баню, так некстати разрушенную артиллерией противника.
Поднявшись на ПБО, он совсем огорчился: здесь ничего не было, кроме людей и пыли. Генерал дал команду оборудовать тут умывальники (при полном отсутствии воды), пищеблок с трехразовым питанием (при отсутствии дров), урны. А чтобы меньше пыли было — выложить все это мрамором (благо завод неподалеку), да оно и красивше.
“Война шла нормально, пока генералитет не вмешался. Раз генералитет вмешался — значит у нас мир”, — подумали пограничники и взялись за мирное строительство.
63. Вертолет оторвался от взлетной полосы оазиса и пошел по щели, рассекающей беспределье гор на предельный и сопредельный горные Бадахшаны. Гигантский каменный массив, вздутый, как раковая опухоль, тужился в напыщенном величии и даже не подозревал, что его территориальная целостность нарушена какой-то царапиной, которой придано значение границы. Что и с чем здесь может граничить? Кого и зачем разделять? Чьи интересы столкнулись тут в непримиримой борьбе за власть, и какой власти еще не хватает в этом злокачественном горном образовании?
Отстреливаясь ракетами, вертолет тянулся по черте. Где-то внизу затерялись интересы России — геополитические, стратегические, прочие. Где-то вверху (а точнее — в “верхах”) затерялись ее государственные интересы, но это раньше. Справа, слева и спереди наползали со своим интересом корявые метастазы гор. Ломаная линия маршрута, извилистая, как политический курс первопроходца реформ, тащилась за мутными водами Пянджа. Позади отстегивались пятаки оазисов, тут же исчезая в каменных пальцах. И все кругом было — граница.
Граница здесь везде. Она проходит через жизнь каждого, затрагивает интересы каждого и фактически определяет их. А иначе чем еще заниматься в этих тупых горах? Только граница здесь делает человека разумным. Это она вытащила его из каменных пещер, вывела на дорогу и из бараньего навоза пересадила за баранку автомобиля. Это она оторвала его от бессмысленного созерцания горных козлов на скалах и научила выслеживать там противника. Она отучила его месить глину и ухаживать за чахлыми посевами в ожидании сомнительного урожая, зато дала в руки автомат, обучила ставить мины и управлять “эрэсом”. А женские руки, столько лет безрезультатно мусолившие козье вымя, разве не нашли себе более достойного применения в изменившихся условиях бытия — в материальном обеспечении семьи посредством выдаивания того же молока из более продуктивного фонда Ага-хана на количество произведенных ею ртов. И даже ишак на подворье, раньше таскавший лишь хворост по тропам, ныне нашел себя в перевозке снарядов импортного производства, что несравненно почетнее для зрелого гужевика и ставит его чуть ли не в ранг верблюда.
Если бы здесь не было границы, ее следовало бы придумать. Иначе здесь нечем больше жить. Ну не работать же в самом деле. Кто сейчас оценит простой человеческий труд, кто оплатит его — Россия, Таджикистан, Афганистан? Кому это сейчас нужно? А войну оплачивают все. Война — доходное дело. Даже для тех, кто в ней участвует. Тем более, когда твое участие — как бы и не участие даже, а защита родного очага, и не бандит ты уже, а моджахед в пределах собственной границы, на которую можно списать все издержки кровавого моджахедства.
Если бы здесь не было границы — кто и когда бы узнал о существовании Бадахшана? Кто и зачем вкладывал бы сюда деньги? Кто поставлял бы продовольственную помощь? Никакой Ага-хан и не вспомнил бы о существовании этого горного края со всем его населением. Никакие международные организации, начиная с ООН, не прислали бы сюда своих соглядатаев. Не запорхали бы здесь “голуби мира” с надписью “КМС” на борту и с набором пальмовых ветвей в брюшине. Не потянулись бы боевики из зарубежья. Не налетели бы врачи без границ, если бы действительно оказались здесь без границы. Да и русские казаки в свое время тоже бы сюда не забрели.
Это ко многому обязывает. Ибо граница только тогда граница, когда на ней неспокойно. Напряженность на границе надо создавать, иначе кто же ее всерьез воспримет и кто будет оплачивать не приносящее дохода дело. И в создании напряженности на границе прежде всего заинтересованы те, кто больше других кричит о необходимости надежной ее охраны, т.е. сами местные боевики. И если в горах каждый вооруженный бездельник считает себя горным орлом, а свой родной кишлак из трех, трех десятков или трех сотен домов считает своим орлиным гнездом, то весь этот орлиный насест, вытянувшийся вдоль границы и столько галдящий о необходимости защищать родные гнезда, по сути сам же и провоцирует обострение ситуации здесь. Ибо нестабильность и постоянная напряженность на границе — без серьезных, разумеется, осложнений и перевеса в ту или иную сторону — для них выгоднее всего. Чем дольше так будет продолжаться — тем лучше. И их можно понять. Ибо Россия от них уже отказалась, и рассчитывать на дружественный союз с ней им не приходится, а отдавать власть в Бадахшане союзникам или конкурентам было бы предельно глупо: сегодня власть возьмут, а завтра и голову снимут.
64. Складывается впечатление, что напряженность на таджикско-афганской границе устраивает всех, кто живет на ней (живет — не в смысле проживает там, и тем более не в смысле служит на этой границе, а именно живет на этом, т.е. имеет соответствующие дивиденды). Хотя, конечно, все они утверждают обратное. На Востоке вообще принято говорить одно, делать другое и думать при этом третье. Это называется тонкостью восточной дипломатии.
Переговорный процесс между таджикскими правительствами (в изгнании и в законе) тоже напрямую касается обстановки на границе. При этом обе стороны уверяют, что кровно заинтересованы в мире. Но крови там пролилось достаточно, а мира не прибавилось ни на йоту. Его и не прибавится никогда. Власть — штука неделимая. Она либо есть целиком и полностью, либо ее нет вовсе. И обе стороны это хорошо понимают. Никогда никакие соглашения не дадут ни одной из сторон абсолютной и полной власти. А значит, война продолжается и будет продолжаться до конца (даже если им удастся найти общего противника, в виде какого-нибудь русского национализма, узбекского экспансионизма или американского империализма). Решить вопрос силовыми методами они пока не могут, т.к. силы примерно равны (если брать в комплексе: количественный, качественный состав, степень вооружения, уровень подготовки, поддержку населения и т.д.). А прекратить военные действия — тогда граница не нужна, а от этого они отказаться не могут. Граница и охраняющие ее российские пограничники очень нужны обеим сторонам.
Таджикскому правительству в изгнании граница помогает списать получаемые на войну кредиты и оправдаться перед своими хозяевами за свою неспособность войти в республику и выложить ее к их ногам. Они знают, что победы не добьются в любом случае, война будет бесконечно долгой и расколет республику, но так им есть на кого списывать свои неудачи и есть основания для выторговывания новых кредитов. Разумеется, для этого надо создавать видимость постоянной борьбы на границе и иллюзию успеха, который вот-вот придет, как только уйдет отсюда военная мощь России. Для постоянного нагнетания напряженности на границе в угоду политизирующей торгашне, давно продавшей на корню их родину, и существует быдло.
Таджикскому правительству в законе обстановка на границе помогает списывать свои неудачи на всех других направлениях мирного хозяйствования и полнейшую бездарность в управлении государством. Республики Таджикистан практически не существует. Неспособность руководства накормить народ и организовать трудовые процессы по восстановлению экономики не заменят никакие декларации, конституции и прочие пустословные провозглашения. Нельзя восстановить то, что было построено не тобою. Здесь все надо начинать с нуля. Но время идет, а все на нуле и остается. Когда в республике годами не выплачивается зарплата, негде взять хлеб, не ходит транспорт, не работает связь, и население не обеспечено элементарными условиями для существования — водой, газом, отоплением, школами, учебниками, простейшими газетами, — кто же пойдет вкладывать свой труд в дело восстановления (а фактически строительства) целой страны? Тут не помогут ни жесткие меры, ни пустые обещания, ни финансовые махинации под видом реформ, ни полнейшая изоляция населения от цивилизованного мира, тут не поможет ничто. Это конец. Люди, загнанные в глину, из которой они едва вылезли 3-4 десятилетия назад, никогда не создадут государства.
Можно, конечно, все списывать на происки оппозиции, можно кивать на границу, скорбно сообщая об очередном обострении на ней, можно день ото дня назначать всё новые и новые празднества, концерты и народные гуляния с ярмаркой по поводу “национального возрождения”, близкого “примирения” и очередных успехов “государственного суверенитета”. Но если ты жрешь с чужой ладони, то о каком твоем суверенитете может идти речь? И не так уж важно, чья это ладонь; главное, не следует забывать, что пока ты чавкаешь и сыто отрыгиваешь, вторая рука уже цепко держит тебя за загривок. Политика с экономикой — суть две руки, которые не существуют друг без друга, ибо одна другую моет. И не урчать от удовольствия надо, вылизывая дающую длань, не петь национальные гимны о своей, якобы, независимости, а признать естественный порядок вещей. Здесь была и есть Россия. Здесь будет что-либо другое: какой-нибудь Иран, Афганистан, еще черт знает что. Но здесь никогда не будет Таджикистана. Это государство умерло в силу исторических причин, не существует — в силу экономических, и не будет существовать никогда — в силу политических.
И суть даже не в том, что любой клан, пришедший к власти, будет прибирать к рукам то, что не удалось еще прибрать предыдущим, суть не в том, что кладется прибранное в собственный карман, а не в карман общества, нации или даже клана. Суть в том, что в карман кладется уже чужое — то, что с ладони, своего ничего не осталось, только голые камни гор да иссохшая глина пустынь. И еще — абсолютная бездарность в любом деле, в том числе и в государственном строительстве. Независимо от лиц.
65. Так что же потеряла здесь Россия? Что она еще пытается найти? Какие жизненно важные интересы заставляют ее держать пограничные войска на линии разделения и столкновения чуждых ей национальных интересов?
Конечно, нельзя всерьез воспринимать упрямый, хотя и слегка модернизированный лозунг, украшающий территорию Московского погранотряда: “Граница СНГ — неприкосновенна!” Я не знаю такого отечества. Да и словом “эсэнге” таджики со времен гражданской войны 1992 года называют исключительно армейские подразделения любой нетаджикской армии на территории Таджикистана. И нет оснований вкладывать в это слово другое значение.
Нельзя всерьез воспринимать и давние заверения генералов и политиков о том, что если не держать здесь границу, на территорию России хлынут из Афганистана по каналам преступного мира разного рода наркотики и оружие. Это не такая серьезная опасность для России. Наркотиков там всегда хватало из своей Средней Азии, производящей их в таком количестве, что хватит для обеспечения всей Европы вместе с Россией, вплоть до Аляски. Наркота из-за рубежа может только сбить цены, и не более того, что, конечно, отразится на интересах заинтересованных групп, но никак не на национальных интересах России. Что касается оружия — то здесь вопрос еще более сомнительный. В России достаточно оружия из других источников, там преступный мир давно хорошо вооружен. Здесь же оно постоянно требуется, и скорее сюда повезут, чем отсюда. Да и не слышал я что-то, чтобы надувший вкладчиков банкир, например, при задержании отстреливался из китайской безоткатки, проделавшей сложный путь по тылам сопредела и ближних зарубежий, а на разборки с конкурентами ходил бы при громоздком АКМ, 7,62 мм (основное стрелковое оружие в Афганистане).
Нельзя всерьез опасаться и повального распространения исламского фундаментализма в России, коварно засланного сюда из-за рубежа в обход погранвойск. Религиозным деятелям ислама на территории самой России дали столько воли и так активно способствуют их процветанию, что географические границы уже давно не играют никакой роли в распространении или пресечении распространения любого религиозного маразма. Религиозная идеология через заставы не проходит, у нее свои каналы распространения.
Есть виды на природные богатства Памира. Многие из них действительно нужны для промышленности России. Но при существующей бесхозяйственности, запланированной на многие годы вперед, разработкой месторождений в этих труднодоступных местах никто заниматься не будет. У России не найдется ни средств, ни возможностей для этого. Слишком дорого, слишком далеко и глубоко это все содержится.
Иное дело — уран. Здесь, на севере Таджикистана, давно открыты и разработаны богатейшие месторождения его. Здесь уран очень высокого качества. Здесь давно отлажено производство, добыча и обогащение его. Здесь делалась первая советская атомная бомба. Конечно, в нынешней ситуации Россия сама за бесценок отдает снятые боеголовки тем же американцам и прочим для их консервации и последующего использования в качестве энергетического топлива. Ей сейчас некогда думать о сырье. Но на это сырье давно смотрят страны зарубежного Востока, те же Иран, Ирак, Пакистан, Саудовская Аравия и т.д. Естественно, США очень не заинтересованы в том, чтобы этот уран попал под контроль того же Ирана, например. А он наверняка попадет туда, если к власти в Таджикистане придут их ставленники — нынешняя оппозиция. Я не знаю, чем именно расплачивается Таджикистан за получаемые из России кредиты и кому сейчас принадлежат урановые рудники и комбинаты в Чкаловске, замершие после отъезда русских специалистов отсюда, но в любом случае получается, что российские пограничники при моральной поддержке разностранных миротворцев защищают здесь интересы США, пресекая доступ к стратегическому сырью их вечному противнику. В чем тут на сегодняшний день интересы России?
Существует еще одно расхожее, хотя и ничем не оправданное мнение, будто интересы России — это интересы россиян. Смею уверить: это не так. Граждане России и просто этнически русские, постоянно проживающие в Таджикистане, такой наивности уже не допускают. Но многие политики, постоянно проживающие в России и желающие определять ее интересы, часто позволяют себе спекульнуть на этой болезненной теме, хотя граница в заграничье и охраняющие ее российские пограничники к заброшенным сюда и еще недостаточно выброшенным россиянам никакого отношения не имеют. Как не имеет и сама Россия. В этом легко убедиться, понаблюдав за работой Российского посольства в Таджикистане, призванного выражать здесь интересы России.
Если армия — лицо государства, то его дипломатический корпус — глаза, зоркий взгляд, рыщущий впереди лица в поисках, куда и как в среде потенциальных противников или союзников приложить, протолкнуть, пристроить интересы своего государства. В первый раз я напоролся на этот взгляд, когда он едва открылся, едва прорезался на судьбоносном лике России. Российское посольство к тому времени — то ли по причине ноябрьского визита Козырева, то ли по случаю освобождения города формированиями Народного фронта — выбралось из глубокого “подполья”, где оно скрывалось за решетками совминовских дач все лето и осень, и принялось выражать интересы России.
— А зачем здесь русским российское гражданство? — искренне удивился посольский чиновник, когда я спросил его о защите интересов российских граждан в республике. — У них еще будет возможность принять его. Куда торопиться? Сейчас выгоднее оставаться в подданстве Таджикистана. Скоро Таджикистан с Ираном заключат соглашение о безвизовом сношении и будет возможность свободно ездить в Иран. А там столько вещей! Можно одеться, обуться, полностью обеспечить себя. Представляете, я, российский гражданин, сижу в этой дыре и не могу поехать туда без визы. А они смогут. Это же как можно обогатиться!
Было начало декабря 92-го. По городу шли бои. Город еще оставался в блокаде. Железная дорога взорвана. Никакой транспорт не ходил. На вокзале и вокруг сидели десятки тысяч россиян, бросивших все и мечтающих только об одном: уехать. Россия предлагала им обогащаться на месте.
Мне самому удалось тогда выбраться с трудом. У меня уже был некоторый опыт нелегального пересечения границ, приобретенный на задворках нашей разодранной в лохмотья державы, и я, преодолев ряд кордонов на прилегающих к городу дорогах, глубокой ночью добрался до Регара, где отыскал на железнодорожных путях формирующийся товарняк (изредка они еще таскали что-то в Узбекистан). Переждав, пока вооруженная бригада местных боевиков произведет досмотр тепловоза и выловит двоих беженцев (их застрелили тут же, едва уведя за пути), я проник внутрь и, следуя русским традициям, пересек границу в “топке” тепловоза, как Ильич, преодолевающий финскую границу, чтобы порадовать революционный Петроград своими апрельскими тезисами. Только Ильич в тот момент изображал из себя кочегара, я же изображал просто Ильича.
Я выбрался. Сотни тысяч людей выбраться отсюда не могли. И никакие погранвойска ничем не могли им помочь. С тех пор положение изменилось. Российское посольство поняло, что в Тегеран ездить необязательно, можно самоокупаться и здесь, торгуя российским гражданством и прочими актами ни к чему не обязывающих регистраций. Оно само начало искать потенциальных клиентов. По войсковым частям, разумеется. Ибо денег у гражданского населения уже не осталось. Российские интересы были соблюдены, звон бокалов сопровождал радостные сделки и салютовал об успехах российской дипломатии. Но многие граждане и не-граждане России, доведенные до нищеты и отчаяния “миролюбивой политикой” Таджикистана, не могут отсюда выбраться и поныне. Бывшие заложниками войны, они стали заложниками мира. Чем тут могут помочь пограничники и для кого в таком случае они защищают границу?
66. “3аграница у нас одна, заграница у нас — Россия” — эту горькую фразу я слышал не раз, когда болтался по горам и оазисам, встречал десятки и сотни новых людей на границе, встречал в самых неожиданных местах старых знакомых, не первый год уже служащих здесь по какой-то конвейерной системе: бой — передышка — бой — отпуск — конфликт — переговоры — бой… Фактически они оказались оторваны от России, которая не только не может внятно выразить свои интересы здесь, но даже определиться в них неспособна.
Основная проблема — и не только для Бадахшана, не только для Таджикистана и прочих стран Востока, для России в первую очередь — в том, что граница России (именно России) перестала быть узкой линией по Пянджу, она разрослась в ширину от этих горных хребтов, от этой горной реки до южных степей России. Все это обширное пространство, включая и горы Бадахшана, стало своеобразной пограничной зоной, навести порядок в которой силами только погранвойск — невозможно, тем более что сами войска уполномочены на охрану лишь узкого края этой границы, кромки, предела. Если политики в своем раздрае и спекуляции на узконациональных интересах (самый верный и веками проверенный путь к власти) не могут четко определиться в ситуации, не желают расставить все точки над “i” и сделать окончательный выбор “либо — либо”, то о каком прекращении войны может идти речь и что можно требовать от пограничников, как бы честно и добросовестно ни выполняли они свой долг и на каком бы высоком профессиональном уровне ни охраняли границу. И что от этого выигрывает Бадахшан?
Можно махнуть рукой и уйти, оставив Бадахшану бадахшаново, Таджикистану таджикистаново, Афганистану афганистаново, каждому свое в этом мертвом пространстве природы, где больше не отдыхается ни человеку, ни ишаку, где все превратилось в бесконечную борьбу за власть, ибо власть — это право распоряжаться собственностью, а значит иметь свой маленький суверенный интерес, пусть даже собственности вокруг ни на грош. В этом раздутом, как раковая опухоль, гигантском горном крае вершины никогда не сойдутся, хотя они все по сути одинаковы, и ни о какой индивидуальности это не говорит, это всего лишь метастазы гор. А раз есть горы, то кому-то надо стаптывать их в пыль. Только это и останется “предельно гордым народам” предельно горного Бадахшана.
А пока обстановка на границе обостряется с периодичностью камнепадов: что ни день, то трясет. Слишком много интересов сталкивается тут. И граница ничего от этого не приобретает. Наоборот, в этой круговерти событий и судеб она теряет последнее, что здесь еще оставалось — единоначалие. И захлебывается эфир в трескотне помех и глушилок:
— А единица, двойка, тройка, единица, двойка, тройка… (русск.)
— Як, ду, се, як, ду, се… (тадж.)
— Йв, зэд, арай, йв, зэд, арай… (памирск.)
— Быр, ики, уч, быр, ики, уч… (тюрк.)
— Единица, двойка, тройка…
— А посидите на трубке, позялюста.
С души воротит, хоть в Россию беги… А что в России?
Серый мрак. Серые метели. Идет по дороге серый человек, глядит на дорогу серыми глазами, и дорога поневоле становится серой.
— Куда ты тянешься, серая дорога, куда ведешь?
— Да пошли вы…
PS. Пришло и прошло лето, но в Бадахшане ничего не изменилось. По-прежнему велась сезонная концентрация войск ДИВТ на сопределе, по-прежнему предпринимались попытки переправ — шли вооруженные группы, шло оружие, наркотики, затевались провокации в Хороге и других оазисах. Но, благодаря решительности пограничников, все они были пресечены, и на границе удалось сохранить относительный порядок.
Это не могло не порадовать заинтересованные страны и ведомства, победные рапорта и глубокомысленные предложения зазвучали со всех сторон, внося веселую сумятицу в невеселый посвист пуль и разрывы снарядов.
Отзвенел гонг очередного раунда межтаджикских переговоров, к взаимному удовольствию сторон заключено очередное мирное соглашение, столь же далекое от реальности, как и предыдущие.
Русское население Таджикистана вновь порадовалось очередному слуху о трех миллиардах рублей, якобы выделяемых Российским правительством для закрепления российских граждан на таджикских землях, чтобы похоронить эту проблему на месте.
Таджикское правительство глубоко удовлетворилось очередным обещанием России о предоставлении Таджикистану очередного долгосрочного кредита; надо полагать, количество матрасов в таджикской армии теперь увеличится.
Из Душанбе на Хорог потянулись автокараваны с гуманитарным грузом, выделенным из фондов республики для своей автономной области и доставляемым за счет сил и средств 201-й МСД; жители Бадахшана были приятно обрадованы тем, что у Ага-хана объявился конкурент.
Жители всей зоны были обрадованы подписанием договора о двойном гражданстве. Теперь уже чиновники двух стран будут иметь стабильный доход с оформления данного акта и отфутболивания “российско-таджикистанских” граждан друг к другу вместе с их проблемами. А наводненные таджиками российские погранвойска на дальних рубежах ближнего зарубежья смогут теперь выступать то как таджикская армия, то как российская — в зависимости от условий. Непонятно только, где теперь будут оформлять свое российское гражданство дивтовцы во главе с Нури, раньше они шныряли по России в качестве политических беженцев или уголовных наемников, а теперь… — что-нибудь и для них придумают.
Стайкой голубей запорхали по тыловым районам Бадахшана вездесущие борты КМС, радуя миролюбивых горцев гуманитарными грузами.
По тылам сопредела тоже прошелся “гуманитарий” — уже не голубь, целая свиноматка, — но новоявленные талибы посадили его не на тот аэродром. “Благотворительный груз” из России был стыдливо прикрыт албанскими накладными с китайскими иероглифами, и теперь все гадают, на каком языке засвистят “духовские” пули на границе и какому гражданству они будут принадлежать — двойному, тройному, множественному? Для афганцев — проблема, хоть и радостная.
Нашлось чем порадовать и пограничников. Выдвинуто предложение обозвать таджикско-афганскую границу “таджикистанско-афганским участком границы СНГ”. Примерно так она называлась в 1992 году, когда здесь все и началось. Теперь, по замыслу новаторов, переименование назрело окончательно, события вступят в новый виток, и на границе, как и во всем Бадахшане, наступит тишь и благодать.
ГБАО, 1995 г.