Стихи
Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 7, 2009
* * *
Кашель, Этна в висках — одним словом, простуда…
На безлюдной веранде, с одической скукой,
Наблюдая закат, человек ниоткуда
Закрывает глаза, вразумленный разлукой
С ma cheri. Откровенно зевая, сивилла
Учит сути наглядной бессмыслицы, ибо,
Сокрушительно в мерности, время есть сила,
Неуклонно влекущая в прошлое либо
Обращающая в воркуна… По морщинам —
Далеко не руина, он держится честным
С временем, человек, по известным причинам
Оставаясь, грешно говорить, неизвестным
Извиняемым массам… В дегенеративных
Нравах, опровергающих бред о высоком,
(не глумясь ли?) носителя декоративных
Добродетелей — жизнь отсылает к порокам,
Ведь, при титлах и всех именах, совершенна
В своих несовершенствах… В транзитной клетушке,
С червоточиною, заточенной в душе, но —
Не навек же, себя поверяют подушке,
Ей перепосвятив опоздавшую нежность
К ускользающей. Время мордует сквернавца,
За стихийностью Хроноса пряча прилежность
Скрупулезного в частностях заимодавца.
Безразлично, ведь, скуке сродни, как обычно,
Кто кому, в примирённости с будущим, должен:
Время вам либо вы ему, ибо, безлична,
Жизнь давно безучастна к тому, что он дожил
До внезапных седин, отрицаемый, выжил
В равнодушии масс да и, здравия ради,
Из холодной, прокуренной комнаты вышел
Подышать, провожая закат, на веранде…
* * *
Вот так-то, с депрессивною “ледышкой”, за ужином, в досужих новостях,
И мир не мил… Набрякшему одышкой, ненастью всё б посапывать в снастях —
В дремучей паутине с филигранью студеных капель. Век влачит, одна,
Арахна — подсадному подсознанью, в цепи ассоциаций, отдана.
За кофе, скучно наблюдать с балкона за (уводя затем к платанам взгляд…)
Ежевечерней толчеей планктона на набережной — рыхлый променад
Не исключает тяготенья к брому, как, спору нет, и к рому… Между тем,
Газету взяв, ленивую истому привычно холят в членах, прежде чем
Встать и, с пощелкиванием в коленке, пройтись, чтоб ипохондрию отшить,
Коль девушку, голимый лед, в застенке застенчивости, — не растормошить…
Оставить ее, к черту! над прибоем, отставив стул, с запальчивым “Пора!” —
Меж автором и, грех пенять, героем — зазор лишь в жальце “вечного пера”.
Пусть пьет свой сокрушительный боржоми… Но возрастом застигнутый
врасплох
Ума-то набирался на разломе не коммунальных шатий, а — эпох.
И — отступает зряшная усталость, ведь, с чайкой над морщинистой водой,
Того, кто внял, что подступает старость, не испугает младость ледяной…
* * *
Затерянное в недрах мирозданья,
В плодящихся химерах, бытиё —
Не более чем спазм самопознанья —
Еще возьмет, ревнивое, свое
В потустороннем. Ничего не стоя
Ему, обременительный живым
Харон, присяжный опекун покоя,
Всей кровью, насторожен, внемлет им,
Попутчикам к высотам эмпирея.
На побережье, под ленивый бриз
С востока, биографию, лелея
Подробности, выпрядывают из
Триумфов и деяний, не взыскуя
Акафиста. Нечаянная столь,
В слепом самозабвенья поцелуя,
Спокойней — вразумляющая боль
От встречного укуса, с записною
Блондинкой из ревю. С прохладным “ах!”,
Здесь, под индифферентною луною,
Наглядней в ее плачущих шажках —
Кокетство… Уговорам не внимая,
В прообразах от первого лица,
Жизнь — падчерица смерти, ножевая,
Что послана, пустая, рвать сердца.
И не одна, взывая к нам, погибла
Пока, в ночи, рефлексия твердит,
Что человек — нерв будущего, ибо
В нем прошлое, воспалено, болит —
В прогорклом притяженье отторженья
Бессменно, с запустением в глазах,
Чье воскрешенье — за пределом бденья,
В смертельном обновленье через прах.
* * *
Небрит… в осенних оспинах… Ему,
Ловящему любую частность чутко,
С судьбою разминувшись, одному —
Невыносимо и, что внове, жутко.
Так, обречен успеху, далеко
Зашел он, устремленный, в приращенье
Привязанностей, множимых легко,
Что нет ему возврата. В утешенье
Всего, чем, защемлен тщетою, жил,
Смакуя в прошлом каждую подробность
Альковных схваток, — блеющий зоил
Сердечную поет нерасторопность…
Его, в еще задавленных слезах,
Лицо — надрывный слепок со слепого,
В тяжелых складках, времени… в шагах —
Усталость обезволенного… слово
Не исцеляет, как и век назад,
И рай, его ж прелестницами предан, —
Давно перелицован небом в ад.
Не потому ль, захлебываясь бредом,
Иначе — пустословьем, что всего
Паскуднее, по примиренье мнимом,
Жизнь знала только любящим его,
Но никогда, кремнёвая, — любимым?
И за полночь, простерт, в молчанье, вдоль
Безлюбия чужого, к изобилью
Рацей, он убаюкивает боль,
Надсадно обернувшуюся былью.
Жизнь бьет его, паскуда, — не добьет,
Плодя, в текущих подлостях, обиды,
Покуда, в искупленье, не пошлет
Смерть Филемона у колен Бавкиды…
* * *
Жаровня Грасса… С лютой белизной,
Как тут ни прячьтесь, пылкие, друг в друга, —
Питомник миражей и духов, зной
Ввергает в ипохондрию. Упруга
В объятиях, подруга спит… Долга
Дорога к ней? Свежи, не просят форы
У молодой “Танцовщицы” Дега
Ее дисциплинированные формы.
Сиеста, заливающая Грасс,
Сильней, в раскрепощенье, — эгоизмом
Сирен, интерпретирующих вас
В свою же пользу. За идиотизмом
Тирад о долге — крах надежд, игрок!
С шушуканьем ремарок по-за сценой,
Неистощим и вездесущ, как рок,
Сюжет, усыновленный Мельпоменой…
Слаб, как всегда, об эту пору бриз…
Свихнувшейся метафорою ада —
Зной высекает судорогу из
Лица, как ментор — молнию из взгляда
Разбуженной, взимающей своё
Неврозами холерика… Бог с нею! —
Нет, в золотистой зрелости, её
Запальчивей и вспыльчивей… Милее…
Схлестнувшиеся с логикой, извне,
Не лицемеря яви одиозной,
И дождь, и снег — на вашей стороне.
А на её? Активной и стервозной,
Ей — флиртовать… срываться в шашни… рвать,
Коль не по ней… Но чтоб (и то немало)
Её, не увещая, удержать,
То нужно отпустить ее сначала…