Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 7, 2009
О местечковости и еще кое о чем
Даты и бронзовые чудики у дороги
80-летию замечательного писателя, кинорежиссера и актера Василия Шукшина предшествовало несколько круглых дат его биографии — 50-летие начала литературной деятельности (в 1958-м году состоялась первая публикация, журнал ЦК ВЛКСМ “Смена” опубликовал его рассказ “Двое на телеге”). 50-летие со дня выхода на экраны художественного фильма Марлена Хуциева “Два Федора” с Шукшиным в главной роли. 30-летие образования мемориального музея Василия Макаровича Шукшина в Сростках. Следом — 70-летие Бийского педуниверситета имени Шукшина, 300-летие самого Бийска, где Василий Макарович начинал свою публичную литературную деятельность…
К юбилею нашего знаменитого земляка подготовлено восьмитомное издание его произведений, куда вошли неизданные записки писателя, его письма, сценарии. Задумана скульптурная композиция с героями рассказов Шукшина на Чуйском тракте возле Сросток. Площадку эту в свое готовили для памятника работы Вячеслава Клыкова, но тот монумент определился на горе Пикет.
Открытие памятника стало знаковым событием празднования 75-летия Василия Макаровича. Автор, известный русский скульптор Вячеслав Клыков, запечатлел в своей скульптуре один из последних кадров кинофильма “Печки-лавочки”, где Василий Макарович взаправду сидит на Пикете, оглядывая бесконечные закатунские дали, свое село Сростки, откуда пошел он по России. Он и сейчас будто живой, сидит напротив сцены, откуда произносят речи, смотрит на говорящего и, кажется, спрашивает его: тебе и вправду есть что сказать людям? И было — говорили.
Валентин РАСПУТИН:
Для нас деревня — это не только место добывания продуктов, это свой быт, уклад, своя культура. Когда разрушается деревня, разрушается весь круг народного существования. Мы изменяемся во вред себе, теряя те родовые качества, которые приобрели в деревне. Никогда мы не станем ни американцами, ни французами, но если мы перестанем быть русскими, мы превратимся неизвестно во что. Есть у нас твердыни — Михайловское, Тарханы, Овсянка, Сростки… Они стали символами России, символами нашей литературы. И вот символ в Смоленском на родине Анатолия Соболева — неожиданность для меня.
Но деревня все-таки исчезает и, боюсь, эти символы тоже будут исчезать. У Василия Ивановича Белова в Тимонихе свой дом, и Тимониху знал каждый читатель. Сейчас Василий Иванович не живет в Тимонихе, там осталось две жилых избы — и все, больше ничего нет. И та церковь, которую он восстановил собственными руками, опять пришла в запустение, потому что некому идти в эту церковь.
Валентин Распутин поставил в один ряд Сергея Есенина, Николая Рубцова и Василия Шукшина, поскольку они как раз таланты той народной души, которая вмещает в себя основы всей российской жизни. И ведь народ отозвался любовью ко всем троим. Я думаю, сходство этих замечательных писателей и в другом — в тревожном предчувствии, в пронзительной боли за Отечество, за Русь.
Предупредительно-тревожно звучат строки Николая Рубцова.
Боюсь, что над нами не будет таинственной силы,
Что, выплыв на лодке, повсюду достану шестом,
Что, все понимая, без грусти пойду до могилы…
Отчизна и воля — останься, мое божество!
На могиле поэта по желанию его друзей выбита знаменитая строка из его стихотворения: “Россия, Русь! Храни себя, храни!”
Увы, это великое по силе, страстности и любви завещание не исполняется. И прежде всего — нами, оставшимися покуда жить.
Василий Шукшин уже нарисовал доподлинную картину — как это будет — в своем опыте документального рассказа “Кляуза”, сказке “До третьих петухов”. Помните, что Иван сам научил чертей, как проникнуть в монастырь. Потом ужаснулся содеянному, да поздно. “Он увидел: монахи стоят и подергивают плечами в такт чертовой музыке”.
Владимир ЛИЧУТИН:
Шукшин, вышедший из гущи народа, сознавал, что Микула Селянинович теряет силы, он уже не может поднять сумочку с тягой земной. И вот это предчувствие его разоряло душевно и физически. Он чувствовал приближение великой смуты, которая идет на Русь, той смуты, которую затеяли полудеревенские-полугородские люди, потерявшие связь с землей. У него было предчувствие, что сокрушат государство эти люди, которые потеряли родовую память. Так все и случилось. Революцию 91 года сделали те самые люди, которые не знают, как жить, потому что они не знают, где встает солнце. Шукшин и умер, может быть, от предчувствия этой страшной трагедии.
Кому-то может показаться, что, говоря о деревне и имея в виду судьбу России, ее завтрашний день, ее граждан, ее патриотов и ненавистников, писатели сужают тему. Что и в городе, где все-таки проживает большая часть населения страны, есть по-настоящему любящие ее, радеющие за нее люди. Это бесспорно. Однако ясно и другое: глубинные корни нашего городского человека там, в деревне, да и сам по себе город несравненно моложе деревни. Такое уж сложилось своеобразие русской действительности, русской культуры — все наше связано живыми нитями с землей, с деревней.
Ну, почему мы так безалаберны, невдумчивы, щедры до расточительности и вдобавок — безграмотны? Когда еще Александр Сергеевич Пушкин писал для нас: “Климат, образ правления, вера дают каждому народу особенную физиономию, которая более или менее отражается в зеркале поэзии. Есть образ мыслей и чувствований, есть тьма обычаев, поверий и привычек, принадлежащих исключительно какому-нибудь народу”. Эти строки знаменательны еще и тем, что указывают на соучастие в понятии и понимании народности — литературы.
Все сходится. Теряя деревню, теряя свою “особенную физиономию”, мы начали и успешно продолжаем терять русскую литературную традицию, которая пошла от устного народного творчества. Первых “преобразователей” и “новаторов” заметил все тот же Александр Сергеевич. Странно, многие и многие поколения литераторов учились осваивать пушкинский язык, признавая самого Пушкина отцом современной русской словесности. Однако многие уроки Александра Сергеевича не были усвоены, а теперь забываются, утрачиваются с помощью новых школьных программ, новых начальников по культурному ведомству. Он писал: “Петр создал войско, флот, науки, законы, но не мог создать словесности, которая рождается сама собою, от своих собственных начал. Поколение преобразованное презрело безграмотную, изустную народную словесность, и князь Кантемир, один из воспитанников Петра, в путеводители себе избрал Буало”.
Сегодня имен, которые взяты “в путеводители” многими “мастерами” современной российской словесности за пределами нашего Отечества, несть числа. Свое, родное забывается, замыливается, замалчивается нарочито, с каким-то небывалым напором, отвечая требованиям дьявольской программы уничтожения России.
Мы это уже проходили, только, может, новое поколение администраторов этого не знает? В результате бездумных укрупнений каждый раз исчезают с лица земли так называемые “неперспективные” деревни. В конечном счете вся деревня с ее пажитями и культурным слоем стала неперспективной.
Несколько наблюдений, характеризующих новую действительность. Давно уже прошли первые выпуски Барнаульского юридического института, организованного на базе ликвидированного высшего военного училища летчиков имени маршала авиации Вершинина. Милиционеров стало больше, летчиков меньше. Правильно, если мы не можем искоренить истоки преступности, причины, ее порождающие, надо плодить все новых и новых милиционеров. Если циничный убийца получает за свое преступление пять-семь лет лишения свободы, за ним пойдут убивать другие. Жизнь уже ничего не стоит. Стало быть, опять нужны новые милиционеры.
Но главное, думается мне, не в этом. Сама власть все более и более нуждается в защите. Обратите внимание, как растут ряды охранников даже у региональных лидеров, не говоря уже о столичных. Власть не уверена в себе, она не выдает своих страхов, своей неуверенности, она бодрится, но страхи крепнут. Безразличие к власти легко может быть замещено совсем другими чувствами людей, доведенных до отчаяния, загнанных страхом в угол. Вывод тот же: нужны новые милиционеры.
Другое. Не дает мне покоя пятиэтажный кирпичный дом — призрак, стоящий посреди земли рязанской, в брошенном поле. Сквозит он пустыми глазницами окон, а рядом никого. Чему памятник? Очередному укрупнению? Созданию городских условий жизни в деревне? Достопамятной “смычке” города и села? Все это мы проходили. Ничему не научились.
И еще одно. Некоторые наблюдатели из среды социологов, психологов и политологов заговорили о том, что угроза вымирания нации, ощущение опасности пустило корни. И это выражается в пересмотре традиционно снисходительного отношения к пьянству. Не спорю, есть такое. В одной из близких к Барнаулу деревень я стал свидетелем разговора удачливых сельских приватизаторов. Сразу оговорюсь, таких на селе крайне мало, тем более из простых, не из деревенской номенклатуры.
— А пускай они все побыстрее сопьются. Нам больше достанется земли, техники…
Это они о своих односельчанах, где через двор — родня. Они стали жесткими, жестокими. Может быть, все из-за того же страха потерять. Им не придет в голову подойти к соседу и сказать:
— Вань, кончай пить! Вон работы сколько, пойдем, выгоним за работой эту дурь…
Такая вот выстроилась схема “взаимообогащения”: власти безразличен народ, народу безразлична власть, да и сам он, народ, себе безразличен.
С ужасом думаю о предстоящем 80-летии со дня рождения нашего земляка Василия Шукшина. Колонны с мигалками, спецмашины, спецресторации, оцепления, номенклатурные приемы, болтовня о высоком служении народу… Где-то между делом проскользнет задушевное слово и творческая мысль — в узком кругу, на полянке перед сельской библиотекой. Может быть.
Всякий раз в преддверии Шукшинских дней невольно задумываешься о цене и ценности слова художника, об изменении этих понятий в новом времени. Чем дальше от последнего дня Василия Макаровича, тем пышнее праздники и тем меньше в них шукшинского содержания.
Когда-то, с самого начала и далее, основной составляющей праздника были Шукшинские чтения. Писатели встречались с читателями, говорили о литературе, о жизни, о талантах, вышедших из народа. Эти встречи дали несколько полезных и весьма показательных уроков. Во-первых — чтения. Само употребление этого слова в последние годы стало вызывать сомнения не только у участников и гостей праздника, но и у самих устроителей, организаторов. Какие чтения, если львиную долю времени занимают песни, пляски да выступления киноактеров!
Кто-то еще помнит и ждет, что вернется дух настоящих чтений, тех, забытых, когда с горы Пикет летело горячее слово, идущее от самого сердца и проникающее в ждущие сердца. Случится — и будто ветром отнесет в сторону тех, кому важно со сцены заявить о себе, а не отдать должное истинному герою праздника. Люди услышат простое и главное: деревня — матерь человеческая, и именно потому прямо отсюда, из деревни по имени Сростки шагнул в огромный мир ваш сын и брат Василий Шукшин. Шагнул — и завоевал его.
После нескольких, мягко говоря, малоудачных выступлений здешних писателей их перестали приглашать на сцену. И поделом, нечего пороть чушь при таком скоплении народа. Однако дело совсем не в том, что сказать некому и нечего. С неких пор почему-то к этим выступлениям, прежде всего, руководство писательской организации начало относиться абы как. А тут, извините, как в самой литературе — строгость нужна, отбор, конкурс. Вот, очевидно, мы и подошли к главному. Устное слово неотделимо от письменного. Странное дело, его вес, сила, значимость сегодня находятся в обратно пропорциональной зависимости от количества выпускаемой (по большей части это самиздат или полусамиздат) печатной продукции. Впрочем, ничего странного здесь нет: графоман всегда плодовит чрезмерно.
“Мерзостью запустения” назвал нынешний литературный процесс критик Игорь Болычев. “…Пушкин и Лермонтов, Баратынский и Тютчев, Толстой и Достоевский, Блок и Гумилев, Георгий Иванов и Андрей Платонов — сознаемся честно, они мешают жить так, как нам хочется: спокойно занимаясь частным делом. И потому сегодня, думается, подавляющему большинству участников литературного процесса не нужен по-настоящему талантливый, а тем более гениальный поэт. Он не только не нужен, он смертельно опасен. Ведь такой поэт отменит всю литературную ситуацию, он нарушит основополагающий принцип, на котором эта ситуация зиждется: “Время гениев прошло, и великая поэзия больше невозможна”. И если мы окончательно поверим в это смердяковское утверждение, у нас действительно ничего не будет”.
Спасаться пора, братия! Не каждый год удастся оживлять дух Шукшинских чтений с помощью высоких гостей. Поэтому ответственность местных литераторов год от года возрастает. Вот главное, что надо понять, и действовать в соответствии с этим. Иначе писатель Алтая навсегда превратится из участника чтений в зрителя, слушателя. И здесь круг замыкается. Сотвори высокое слово на письме — оно сойдет и с уст твоих.
Идеологи современного литературного процесса говорят о традиции, по-прежнему стоящей на брежневском принципе “будет хлеб — будет и песня”, где культура всегда на втором месте. Нынче наш край предполагает развитие сервисной зоны, что, по сути, и является песней. И она призвана приносить нам хлеб. Очевидно, пришло время поменять первичное и вторичное местами…
Замечание яркое с точки зрения публицистики нового времени, но пока что вопросов наше “песенное” будущее вызывает куда больше, чем можно получить ответов. И первый — тоже покуда безответный — о качестве этих самых песен. Мы уже давно убедились: деньги пахнут, и еще как!
Если говорить о литературной программе Шукшинских дней, она, надо признать, целиком и полностью зависит от состояния самой литературы и от читательского интереса. Приверженцы шукшинской традиции хотели бы видеть одних писателей, сторонники более широкого взгляда на художественное слово — других.
Букеры, анти-букеры, лауреаты больших премий, малых, именных и безымянных — почти никого из сегодняшних писателей массовый читатель не знает. Правда, что такое этот читатель, и в каком количестве он существует — тоже вопрос без ответа. Раньше знали: вот Астафьев на сцене Пикета, вот Распутин, Курбатов, Крупин…
Огромные толпы за книгами Шукшина и за другими теснились когда-то на Пикете. Постепенно они перетекли в очереди за пирожками и лимонадом. Оглянется жаждущий — кто это там подошел к микрофону? — да и отвернется тут же, не разобравшись и уверовав заранее: нового ничего не скажут.
Гости — желанные и непрошенные
Тупик? Кризис жанра? Давайте о литературе в другой раз, сегодня речь все-таки в большей степени идет об устном слове, о живых встречах читателей и писателей. И тут спец — далеко не всякий пишущий, выступление перед публикой требует особого таланта, навыка и эрудиции. Думают ли об этом организаторы встреч и сами многочисленные выступальщики? Увы, не всегда. Очень часто они используют имя Шукшина как повод, а главная тема — это я любимый, мои стихи и познания жизни.
Встречи, разумеется, нужны, но одним количеством здесь не возьмешь. Эдак ведь можно у и без того мало читающей публики отбить последний интерес к книге. Так что и здесь очень важно — ка-чест-во!
Даешь масштаб и шум вселенский!
Один из здешних любителей поговорить об актуальности или отсутствии оной в произведениях Шукшина, заявил о малой масштабности Шукшинского праздника, о местечковости его. Потому, мол, никто “приличный” и не рвется на Алтай. А у меня на памяти восхищение нашим праздником тех, кто побывал в Тарханах, в Константинове. Надо же, у Лермонтова и Есенина народу бывает меньше! Конечно, многолюдность не исчерпывающий показатель литературных праздников, но здесь другое важно.
Моя бабушка говаривала: дальше от Москвы — гуще сметана. Сегодня можно по-разному относиться к этой поговорке, но необходимо помнить, что столичная литература, в основном, вырастала из провинциальной. Туда стекались лучшие писатели, потому что там журналы и издательства, там — продолжение. Только не бывает его без начала, неужели это кому-то непонятно?
С местечковостью расправляются нынче, прилагая недюжинные усилия. Издательское дело на местах давным-давно лишили государственной поддержки. Утеряна возможность квалифицированной оценки рукописей. У нас отняли местное телевидение, лишив телевизионный букет провинциального аромата и колорита. К слову, передача местного телеэфира в монопольные руки произошла не без помощи местных бизнесменов. Здешняя пятая колонна будто бы не понимает, что провинцию столицей не сделаешь, лишая ее провинциального. Да что это я! Будто они когда задумывались об этом!
Нужна ли книга “золотому миллиарду”?
Дорогие земляки-провинциалы, которым недостаточно столичного размаха! Вы боитесь местечковости, но меня одолевают подозрения, что вместе с вами ее побаивается и столица. Так что в чем-то вы уже столичные люди, дело осталось за немногим — приблизиться к центру географически.
Многие вместе с вами говорят сегодня о конце “той” литературы. Правда, никто не скажет определенно, начало какой “другой” мы сегодня переживаем. Можно признать неудержимость глобализации и заранее согласиться с ликвидацией государственных границ и национально-культурных особенностей стран и народов. Можно поддержать идеологов “золотого миллиарда” и тем самым заведомо отнять право на жизнь у остальных четырех, населяющих Землю. Тем жить, этим — нет. Тому быть, этому не бывать. Только тут ведь у каждого есть право — соглашаться или нет. Феодосия Морозова, боярыня, долго еще после нас будет являть миру с картины Василия Сурикова свой непокорный лик и непокоренную веру.
“Тихая моя родина…”
Одни отмечают день рождения Владимира Ленина, другие — Адольфа Гитлера, даты эти рядышком в календаре. Что ж, на здоровье! Jedem das sein! Каждому — свое. Однако осмелюсь дать совет: не ходите на чужие праздники, заведите свои.
Для меня Шукшин был и остается певцом провинции, если хотите — провинциальным писателем, а кому больше нравится так — местечковым. Правда, с мировым именем. Там он и останется — в истории мировой литературы — как неповторимый бытописатель определенного социального среза определенной эпохи в жизни его Отечества. Но останется не памятником, а посредником между своим временем и образованным человеком будущего.