Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 6, 2009
Последнее десятилетие ознаменовалось рождением в России православной художественной литературы разных рангов. Именно рождением, поскольку в последние двадцать лет, с одной стороны, православие вновь стало религией licita, а с другой — не оказывает всеобъемлющего влияния на жизнь страны. Поэтому и появилась «партийная» православная литература (нет нужды говорить, что слово «партийная» не имеет ни малейшего негативного оттенка). Эту партийность иные из православных писателей и сами осознают. Например, Юлия Вознесенская в повести «Юлианна, или Опасные игры» делает небольшую рекламу Николаю Блохину (который этого не стоит) и Елене Чудиновой (которая, может быть, стоит даже большего), а в последней своей книге «Жила-была старушка в зеленых башмаках» походя хвалит роман отца Николая Агафонова «Иоанн Дамаскин». Зачем? Ответ очевиден: поддержать коллег по цеху.
Из всех православных беллетристов Юлия Вознесенская при своем появлении наделала, пожалуй, больше всего шума. Собственно, из беллетристов она была первой.
Она ворвалась в литературу в самом начале нового тысячелетия и снискала некоторую известность в православных кругах — особенно на первых порах. На первой волне интереса к ней она успела получить премию «Алые паруса»; вскоре в выбранной литературной нише ей пришлось потесниться, хотя в целом своего читателя она нашла и удерживает до сих пор — что, понятное дело, еще ничего не говорит о качестве ее произведений.
Вознесенская талантлива. Но дарование ее подобно морскому берегу, захлестываемому волнами прибоя. Она занудна и занимательна, иной раз чудовищно бестактна и безвкусна до отвращения. Ей не удалось подняться до высот Клайва Льюиса, которого она ценит по заслугам и на которого, видимо, пытается равняться; мало какими ее книгами можно восхититься от начала до конца, но и провальных произведений у нее нет.
Успех Вознесенской в определенных кругах не случаен: судя по всему, она женщина достаточно интеллигентная, но все-таки ей удалось воплотить в себе чаяния, надежды, фобии, недостатки (впрочем, отчасти и достоинства) «среднего» православного человека.
Вознесенская — очень «правильная» православная. Каждую книгу она начинает словами «Господи, благослови!», а многие еще и заканчивает восклицанием «Конец и Богу слава!». К большинству ее опусов прилагаются популярные богословские комментарии со ссылками на святых отцов и учебники по догматическому богословию — во-первых, ради просвещения публики, а во-вторых, чтобы все поняли, что книги Вознесенской — это не просто беллетристика. Собственно говоря, цели перед собой Вознесенская ставит отнюдь не художественные: почти все ее произведения по сути своей публицистика. И это опять-таки отличает ее от тех, кого она взяла себе за образцы: вряд ли нужно доказывать, что для Инклингов или Честертона эстетическая сторона их произведений значила не меньше, чем содержательная; собственно, они вообще не разделяли эти стороны.
Вознесенская, как уже было сказано, отчетливо осознает свою партийность; она целенаправленно создает именно православную беллетристику и, видимо, именно поэтому пробует силы в разных жанрах, создавая образцы православной антиутопии, детской книги и т.д. Дебютировала Вознесенская, если не ошибаюсь, «Моими посмертными приключениями» (2000). «Приключения» рекламировались как православное фэнтези, что, разумеется, в корне неверно. Не то чтобы упомянутый жанр был невозможен как таковой; но Вознесенская, особенно в первых своих произведениях, пряма до крайности. Иногда Льюиса сравнивают с Толкином не в пользу первого — дескать, многовато у автора «Нарнии» проповеди. Но по сравнению с Вознесенской Льюис — гений прикровенного высказывания. «Посмертные приключения» не фэнтези потому, что в популярной форме описывают православное видение загробной жизни; точнее — восприятие этого видения Вознесенской. Последняя оговорка крайне важна, поскольку кого-то такое описание от православия может и оттолкнуть без всякой вины со стороны Церкви.
Книга, таким образом, по жанру ближе не к фэнтези, а к видениям[1]. Именно «ближе», поскольку автор видения уверен в его истинности и претендует на признание таковой со стороны публики. Примерно первая треть книги (описание мытарств) впечатляет; есть интересные мотивы в «адских» главах — связь вечных мучений с потерей памяти, описание бессмысленного шатания героев по городу-свалке. Хорошо выстроен сюжет: «водянистых» глав практически нет, желания что-то прибавить-убавить не возникает. Внутренний мир героини отчасти и раскрыт, но все-таки наказание, ей посылаемое, воспринимается как нечто внешнее: надо так — и все. Описание райской жизни тоже не оставляет впечатления подлинности: благочестивые люди, живущие по-христиански — это все-таки еще не рай. А как быть с тем, что главное содержание жизни праведников в загробной жизни — по Вознесенской — это богослужение? Неужели она не может представить себе большей степени боговидения?
Местами автор доходит чуть ли не до ханжества и портит прекрасные эпизоды: например, главная героиня Анна, ненадолго попавшая в рай, обставляет дом по образцу своей детской комнаты. Обстановка совпадает практически полностью — отсутствует лишь маленькая пластмассовая фигурка Богоматери, которую Анна очень любила. Алеша (брат героини) объясняет:
«— Ты говоришь, фигурка была из пластмассы? В таком случае, зря стараешься, ничего у тебя не выйдет: ничто искусственное не может существовать в Раю, здесь нет никакой синтетики».[2]
Иного слова, кроме «мелочность», на ум не всходит.
На ранних книгах Вознесенской могло бы быть написано: «Хочешь спастись? Спроси меня как!» «Мои посмертные приключения» много выиграли бы, если бы мы не чувствовали так отчетливо, что автор хочет нас научить. Но назойливость и уверенность в своем знании редко располагает к себе — даже единомышленников.
В романе «Путь Кассандры, или Приключения с макаронами» (2001) Вознесенская осваивает новый для себя жанр — антиутопию (рекламировался роман опять-таки как фэнтези). Антиутопию достаточно любопытную, хотя до вершин («Перелетный кабак» Честертона, «Приглашение на казнь» Набокова и др.) писательница и не поднялась. Оригинальность замысла в том, что жанр как нельзя лучше вписывается в христианский контекст: «дурная утопия» знаменует собой наступление последних времен. Антихрист уже пришел и назвал себя Мессией; в его власти почти весь земной шар; разумеется, есть и оппозиция (христиане), в ряды которой приводит Кассандру ее путь. Словом, жанр угадан. А угадать его было особенно важно, поскольку автор здесь вступает в соревнование практически со всеми классиками христианской художественной литературы XX века: Честертон в «Шаре и кресте», Толкин во «Властелине колец», Льюис в «Последней битве» и «Мерзейшей мощи», Саймак в «Заповеднике гоблинов» к этой теме уже обращались. Поэтому, повторюсь, жанр подобран точно. И в то же время…
В то же время, воплощая свой замысел в деталях, Вознесенская балансирует на грани здравого смысла и фобий (очень, к слову сказать, типичных для сегодняшнего дня). Как антихрист контролирует человечество? С помощью двух главных средств (не считая, разумеется, репрессивного аппарата): виртуальной реальности, в которой многие обитатели Земли проводят большую часть времени, и тотальной системы всеобщего контроля и учета, которая воплощается в наложении печати на руку каждого учтенного субъекта. Если пытаться рассуждать предельно беспристрастно, то вроде бы Вознесенская и права: игромания — это болезнь, и про тотальный контроль нам тоже ничего объяснять не надо… Но наряду с игроманией и опасностью общепланетарного «Старшего брата» есть и другая опасность. Критику виртуальной реальности можно списать, например, на мифологическое восприятие техники; в таком случае, «Кассандра» окажется в одном ряду с «Матрицей», «Терминатором» и прочими произведениями на тему «Машины атакуют». Страх перед наложением печати и отождествление этой печати с формами государственного контроля тоже не является изобретением писательницы; истерия по поводу введения ИНН — самый известный пример.
Главные ляпы опять начинаются там, где Вознесенская впадает в наставительный и «трогательный» тон. В высшей степени не удалось писательнице изображение монастыря — приторное и ненатуральное. Может быть, Вознесенская хотела изобразить идеальный монастырь? Но и это ей не удалось. Лунгин в «Острове» и Кучерская в «Современном патерике» показали и монастырь, и монахов без приукрашивания — и создали образы в высшей степени привлекательные. Вознесенская вновь пытается заставить нас умиляться, не замечая, что «правильность» ее монахинь по преимуществу «головная» — отсюда и слащавость. Вряд ли найдется читатель, которого по-настоящему тронет, например, такой пассаж:
«— Какая умница сестра Дарья, догадалась вам принести гостинчик из нашего сада… Ах, нет, это не сестра Дарья, тут мать Лариса потрудилась! — матушка Руфина вытащила из-под ягод за зеленый хвостик небольшую морковку. — Никто другой не придумал бы положить морковь вместе с ягодками, а она скажет: “У меня морковка тоже сладкая” и все тут. Мать Лариса у нас “зеленый мастер”, на ней и сад, и огород держатся. Сама ягодки не съест, веточку петрушки для себя не оторвет, а вам вот принесла — и даже без благословения».[3]
Сравнение двух романов Вознесенской помогает заметить еще одну любопытную черту ее творчества, которую сама она вряд ли осознавала на момент написания этих произведений: перед нами несомненные феминистские романы (хотя интуитивно писательница избегает крайностей). Вот в «Посмертных приключениях» героиня знакомится с другим обреченным на адские муки грешником:
«Он был длинный, худой и с огромными оттопыренными ушами. Я и прозвала его Лопоухим. Он не обижался. Он все время ныл: “Мне плохо… Мне очень плохо… Мне хуже всех…” Но злым он не был. Он с завистью смотрел, как я ем свой хлеб, но не разу не отнял ни кусочка. Сил у него не было, и работал он плохо. Чтобы он мог тащить со мной носилки, приходилось класть на две плиты меньше, чем носили мы с прежней напарницей».[4]
Разумеется, Лопоухий оказывается погибшим мужем Анны; разумеется, ему предстоит обитать на окраине ада (лучший из худших вариантов), героине же будет дан еще один шанс — она вернется на землю.
Последний крупный «прокол» Вознесенской во втором романе — тот самый путь Кассандры. Замысел вполне доброкачественный: героиня — молодая девушка, убежденная «мессианка», то есть последовательница антихриста. Так сказать, смысловой сюжет романа заключается в том, что героиня расстается со своими заблуждениями и постепенно приходит к вере. Но именно здесь писательнице не хватает художественной честности. Обретение веры — событие важное и, если так можно выразиться, ответственное. Как это случится с Кассандрой? Она никогда ничего не знала о Православии; общение с бабушкой и монахинями раскрывает ей глаза. Но просто получение информации еще не дает сил для веры. А финал задан с самого начала: героиня должна познать истину и стать свободной. И все бы ничего — да только уж очень простой путь выбирает автор: когда Кассандра решает выжечь печать антихриста, к ней возвращается память о ее детстве — она, оказывается, была очень верующим и воцерковленным ребенком. Проблема решена — якобы. (Справедливости ради следует заметить, что память возвращается к Кассандре все же не просто так, а как награда за любовь к ближним: ту самую печать она выжигает, чтобы ее преследователи не смогли выйти на ее бабушку).
Продолжение «Кассандры» называется «Паломничество Ланселота» (годы написания обозначены как 2002–2003) и написано уже гораздо более трезво. Вместо того чтобы толкать героев к задуманному исходу, Вознесенская пытается предоставить событиям право идти своим чередом. Ланселот — это друг Кассандры по «реальности» (виртуальному миру), который на самом деле тяжело болен: у него парализованы ноги. Он отправляется в Иерусалим, где правит антихрист, надеясь получить от него исцеление. Постепенно суденышко Ланселота превращается в новый Ноев ковчег, подбирающий всех, кого еще можно спасти (разумеется, не физически). Для внутреннего сюжета переломной оказывается ситуация, когда Ланселот сообщает друзьям, что на борту катамарана есть Библия: он хранит ее в память о матери. Большинство героев Библии не читало, и Вознесенская пытается передать их первые и полностью непосредственные впечатления. Хорошая могла бы получиться сцена… но не получилась. Мыслям не хватает глубины, диалогам естественности (хотя в целом диалоги «Паломничества» стали гораздо живее), а итог, к которому приходят персонажи, слишком явно задан заранее. Для сравнения можно вспомнить честертоновский шедевр «Шар и крест», где один из героев тоже проходит путь от атеизма к вере; но автор не считает, что заблуждение должно рухнуть уже к концу первой четверти романа.
После антиутопий писательница жанровых экспериментов не оставила, решив создать русских «Гарри Поттера» и «Поллианну» в одном флаконе. Речь идет о трилогии «Юлианна».
Сразу же стоит отметить, что пародист зависит от пародируемого произведения, а полемист (хотя не всегда) от своего оппонента — не меньше, чем господин от раба. Впрочем, к «Юлианне» это относится не в полной мере.
Первая повесть («Игра в киднэппинг», написана в 2002-м году) вместила в себя сразу традицию детских повестей о сиротке (типа «Поллианны»), детских же приключенческих повестей (наподобие «Судьбы барабанщика»), «жюльверновский» принцип «поучать, развлекая» и реминисценцию из книги Кестнера «Близнецы». Вместе с тем сюжет нигде не «провисает» и даже «проповеднические» пассажи не слишком раздражают. Сюжет следующий: муж и жена при разводе оставляют себе по одной из двух сестер-близняшек. Жена уезжает во Псков, муж Дмитрий остается в Петербурге и становится «новым русским» — впрочем, довольно добрым человеком, хотя и без царя в голове. Оставшаяся с ним Юля, разумеется, вырастает избалованной оторвой… но тоже доброй. У Дмитрия завязывается роман с ведьмой Жанной, которая, как и полагается ведьме, знается с нечистой силой. Тут умирает мать девочек, и Юля с Аней впервые узнают друг о друге. Юля не хочет ни с кем делить отца и готова выжить родную сестру из отцовского дома (куда та только что приехала), в чем ей обещает помочь Жанна. Однако Аня переносит все испытания с кротостью, достойной Поллианны.
В целом книга у Вознесенской получилась искренняя, свежая и задушевная — может быть, самая задушевная из всей трилогии. Обычные для автора недочеты (морализирование, неестественность диалогов с участием героев-идеологов) присутствуют, но в гораздо меньшей мере, чем обычно. Идеологами выступают Аня, ее бабушка, ангелы-хранители всех крещеных героев; казалось бы, с таким количеством резонеров книгу можно было бы безвозвратно загубить — ан нет. Помогает «Игре в киднэппинг» и чувство юмора (которое Вознесенской свойственно, хотя и подавляется иной раз ее дидактизмом). Конечно, в этой книге у Вознесенской тоже не все гладко; в своем нежелании жертвовать буквой христианского учения она иногда рискует потерять его дух. Например, в «Юлианне» действие развивается в двух планах: в мирах видимом и невидимом. Люди, разумеется, не замечают борьбы ангелов и бесов, которая от этого не становится менее реальной. Но в чем она выражается? В воздействии на души героев. Все хорошее в них — результат внушения ангелов, все плохое – от бесов. Да, вроде бы именно этому Церковь и учит… но не теряет ли Вознесенская главное — ощущение человеческой свободы?
И все-таки «Игра в киднэппинг» Вознесенской несомненно удалась. Но уже во второй части (написанной в 2003–2004 годах) повествование становится чуть суше и гораздо нравоучительнее; однако писательская интуиция помогла автору найти выход, усложнив сюжет (но не чрезмерно). «Опасные игры» — это как раз наш ответ «Грязному Поттеру». Отношение к нему Вознесенская скрывать не собирается:
«— Книгами о Гарри Поттере не торгуем, — строго сказал продавец.
— Почему?
— Потому что там все неправда.
— Как? Разве не все фэнтези — выдумка? — удивилась Юлька.
— Фэнтези то же самое, что волшебная сказка, а мудрые сказки не только забавляют, но и учат различать добро и зло, — ответил продавец. — А неправильная сказка только развлекает и перемешивает добро со злом в одну кучу — вот я про какую неправду толкую».[5]
Вознесенскую и ее единомышленников беспокоит, как бы дети, начитавшись книжек… не захотели стать волшебниками. К сожалению, это не шутка, а одна из тех вполне реальных и очень распространенных фобий, о которых было упомянуто в начале нашей статьи. Разумеется, такая позиция не является церковной и разделяется далеко не всеми православными; но среди определенной части православных она популярна.
Так или иначе, если у Вознесенской злая мачеха отправляет Юлю в волшебную школу Келпи, то, разумеется, в самом скором времени выяснится, что школа эта — логово бесов и ловушка, в которую, однако, попадает вовсе не Юля, а поменявшаяся с ней местами Аня (очередной привет Кестнеру). В школе девочку опаивают колдовским зельем, так что дееспособность она сохраняет, но молиться забывает, что, в свою очередь, мешает Аниному ангелу-хранителю попасть в Келпи. Одним словом, замысел достаточно масштабный, но зависимость полемиста от объекта полемики остается актуальной.
А чтобы родителям, читающим «Юлианну» вслух своим детям, было не скучно, Вознесенская то позволяет себе выражения вроде «Ясмин, покажи личико!», то придумывает дракона Диамата, сына Тиамат. Главного петербуржского беса зовут Ленингад. Дети все это вряд ли оценят, но что с того? Родители — тоже люди.
Третья часть «Юлианы» — «Игра в дочки-мачехи» может разочаровать. Вышла она в 2007 году и, видимо, далась писательнице нелегко. Долженствовавшая быть самой монументальной, она оказалась самой беззубой. Собственно, в ней Вознесенская возвращается к жанру школьно-бытовой повести и при этом вычитает из нее те приключенческие элементы, которые были в «Игре в киднэппинг». Что остается? Стремительно воцерковляющиеся дети с Крестовского острова помогают зайцам и пытаются своими силами строить часовню. Жанна со своими присными им по мере сил препятствует, а сил у нее, оказывается, вовсе и нет. Все правильно: против Бога любое зло бессильно; но все-таки реальные злодеи (да и сама Жанна в первых двух повестях) гораздо изобретательнее.
Явно неуместен в «Дочках-мачехах» длинный рассказ о сговоре эстонцев с большевиками во время гражданской войны (заимствованный, видимо, из «Держателя знака» Чудиновой). В числе действующих лиц оказывается печально известный Грабовой. Главная удача повести — образ гувернантки Александры и ее роман с Дмитрием Мишиным, который помогает отцу девочек освободиться от нелюбимой им, в сущности, Жанны. Правда, развитие любовной истории напоминает сюжеты «розовых» романов (восходящие, в конечном счете, к «Джейн Эйр») с образом сердитого героя-отца. Впрочем, легкий налет розового книге во вред не идет, чего не скажешь о прочих ее недостатках.
Еще до завершения «Юлианны» Вознесенская выпустила книгу, которая вместе с «Ланселотом» могла знаменовать собой начало нового этапа в ее творчестве. Это «Сын вождя» (1975 и 2002 годы, согласно автору). Сюжет основан на исторической легенде о сыне, который якобы был у Ленина. Это рассказ об одном дне его старости, на протяжении которого Георгий вспоминает всю свою жизнь, искалеченную только из-за того, что его отцом был вождь мирового пролетариата. Лишь дважды автор прямо говорит о православии, и оба раза проникновенно и без пафоса. В первый раз в связи с 1930-м годом, когда Георгий вспоминает о своей любви — в первый и в последний раз в жизни. И вот тут-то ему и является Нектарий Оптинский (преставившийся за два года до того) и приглашает следовать за ним. Георгий отказывается, будучи преисполнен доверия к Сталину (очаровавшему его при личной встрече), — и на смену великим ожиданиям приходят утраченные иллюзии. Во второй раз герой встречается с Богом уже на закате дней, прощая своего отца и молясь за упокоение его души. Кто-то сочтет такой конец слишком благостным, но, на мой взгляд, беспросветного оптимизма, свойственного некоторым другим произведениям Вознесенской, здесь нет.
После разного рода фантастики Вознесенская обратилась к детективу. Хотя можно ли счесть таковым роман «Асти Спуманте» — вопрос сложный. Никакой ярко выраженной загадки в начале книги не заявлено: просто в одной из баварских гостиниц найден труп молодой русской эмигрантки. А далее сюжет буксует. И лишь в конце автор дарит нам очень даже неплохую развязку, значительно приближающую роман именно к детективу. Начиная со следующего романа, автора словно подменили. Куда делся почти неофитский и несколько агрессивный пыл? Куда делись столь частые у ранней Вознесенской «водянистые» главы? Правда, после «Асти Спуманте» она выпустила всего две книги, но прогресс налицо.
Первая из этих двух книг — «Русалка в бассейне», второй роман о графине Апраксиной. Сразу же оговорюсь: прогресс, достигнутый в «Русалке», касается сюжетостроения и способов достижения авторской задачи (как мы помним, Вознесенская — апологет по преимуществу); в детективном отношении роман слабее «Асти Спуманте». Пожалуй, это тот случай, когда автор до такой степени закрутил сюжет, что уже не очень понятно, насколько он хорош именно с детективной точки зрения; вредит «Русалке» и то, что преступник вычисляется слишком рано. Тем не менее, видно, что автор старается и ищет новые (для нее) формы организации сюжета.
Кроме того, возникает впечатление, что у Вознесенской появился советчик с неплохим вкусом: графиня Апраксина уже не набрасывается на каждого встречного-поперечного с нравоучениями, а делает свое сыщицкое дело, одновременно обнаруживая веру в делах, а не на словах только. В результате роман оказывается гораздо более сдержанным (в хорошем смысле), чем большинство предыдущих книг Вознесенской.
Наконец, последняя на сегодняшний день книга писательницы — «Жила-была старушка в зеленых башмаках». Чувствуется, что книга писалась долго. Заметить это несложно, поскольку это не роман, а скорее цикл рассказов. Замысел удачный — показать, что старость — это не только болезни и страдания, а еще и последний этап подготовки к новой жизни. Первый рассказ можно использовать как наглядное пособие, объясняя начинающим писателям, как не надобно писать, если хочешь привлечь читателя на свою сторону. Он мог бы называться «Один день Агнии Львовны» — так зовут ту самую старушку; Вознесенская искренне пытается дать ответ на вопрос «Делать жизнь с кого?», но почти ничего, кроме возмущения поведением героини, ханжески тиранящей своих лучших подружек, мы не испытываем.
В следующих рассказах вместо историй о «правильной» церковной бабушке мы находим картинки из жизни — некоторые совсем непритязательные, некоторые с развернутым сюжетом. Вместо того чтобы высказывать свои взгляды, Вознесенская заставляет героинь просто жить по заповедям и наглядно демонстрирует преимущества такой жизни. Оригинальна новелла о романе, который вышел у всех трех подруг с таким же, как они, симпатичным старичком-пенсионером. В этой книге, видимо, многое списано с натуры; образы подруг и родственников героини, во всяком случае, на такие мысли наводят. С бытописательством сочетаются элементы пасхального и рождественского жанров. Например, вполне жизненную историю о дружбе одиноких старушек с местными бомжами Василь-Ванычем, Иннокентием и Гербалайфом Вознесенская увенчивает полусказочным сюжетом, описывающим ресоциализацию вчерашних бездомных алкоголиков.
Интересно и такое новшество: главные персонажи одних произведений превращаются в эпизодических героев других. В «Игре в дочки-мачехи» мы наблюдали за ведьмой Жанной и подругой сестер Мишиных Кирой, навещавших «собачьего Грабового» — Жору Магилиани, якобы воскрешающего погибших домашних животных. В «Старушке» мы воспринимаем этот же эпизод глазами новых героев, а также узнаем, как закончилась карьера шарлатана. И надо сказать, что, абсолютно неуместная в детской книге, в сборнике рассказов для взрослых эта история начинает звучать иначе.
Вообще в «Сыне вождя», «Старушке» и, пожалуй, «Игре в киднеппинг» Вознесенская, видимо, нашла свой жанр; и это не роман, не повесть даже, а малая форма. Когда она пытается построить захватывающую интригу, ей это удается далеко не всегда. Слишком много времени уходит на подготовку кульминации («Опасные игры») или просто в определенный момент действие начинает буксовать («Путь Кассандры», «Асти Спуманте», даже «Паломничество Ланселота»).
Отказ от назидательности, повторюсь, серьезное достижение писательницы. В каком направлении она двинется дальше, сказать сложно. До сих пор ее явно привлекал экстенсивный путь жанрового разнообразия. Но это и самый простой способ. Последние произведения показали, что Вознесенская способна меняться не только экстенсивно, но и интенсивно — по крайней мере, в плане избавления от своих недостатков. Какая из тенденций возобладает? Поживем — увидим.