Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 5, 2009
Журнал “Волга” в № 3-4 за текущий год публикует птичью поэзию авторов, чье щебетанье сколь привольно, столь же и необязательно. Стихи, требующие не внимательного чтения, но парящей невнимательности: стоит остановиться – истинность пропадает. Евгения ИЗВАРИНА с подборкой “вбегаешь в небо по цикорию…” – название, после которого можно не углубляться в нижеизложенное: сколько смог выхватить из этого события вбегания – все твое, остальное – журнала “Волга”. Талантливый автор с хорошо написанными текстами, что тут скажешь, после которых чувство пустоты да простой языковой игры (щебет) – главенствуют. Образчик:
* * *
После заката подсветка —
только от звёзд.
Сердце то птица — то ветка,
тополь — и дрозд.
Истово за листвою
весь он — как весть:
было — и нет,
но с тобою —
будет и есть.
Те же манеры, за которыми – автореференция, без весомости, без настроения – от вечного повторения, вершащегося от автора к автору, от журнала к журналу – те же манеры у Германа ВЛАСОВА, подборка “Букет”:
* * *
манежа окна слуховые
в нескучном брошенный букет
я не жил здесь в сороковые
как нумизмат гляжу на свет
хочу нащупать эту ноту
немое посмотреть кино
так гладят темную банкноту
изъятую уже давно
и если время гул случайный
грязь от армейских колесниц
пускай мне выпадет опальный
расплющенный между страниц
истории цветок сирени
и долгий завершая путь
всей тяжестью стихотворений
шагнет на грудь
От предыдущего оратора нынешний отличается меньшим количеством воздуха да большей рассудительностью – и только. И “тяжести стихотворений” опять не выходит – не потому что автор слабоват – автор талантлив, – а потому что нет труда, нет остановки, бесконечные буквы. Впрочем, если Изварина и Власов обладают простым умением честного стихосложения – то есть чувствуют, где бессмыслица стиха отягощается смыслом поэтической нищеты, и не допускают такой катастрофы, то третий поэт, Алексей ПОРВИН, таким навыком не обладает. Отчего и способности Извариной и Власова становятся подозрительны – навык слуха и форма и более ничего, и пустота повторения у всех трех авторов выходит наружу – как видимость должного, но не случившегося. Порвин:
* * *
Кто ни зажимал тебя, свирель, пытая
полостью твоей Господний мягкий слух,
обволакивая словно вещь простая
вещь несложную в закон схожденья двух?
Ты – челнок, везущий душу в звук везучий.
Сироте грядет отмена сироты –
приговор светлейшего из всех трезвучий
золотит умы и рты.
Сядем, на двоих разложим голос, слово –
так, что и не скажешь, где тут чье и чей.
Друг на друга глядя, подождем другого
сироту простых вещей.
Это не графомания, это изнанка (нечто “истинное”?) того, другого, что выдает себя за поэзию выше.
Журнал “Крещатик”, № 1, 2009, публикует стихи Алексея МАКУШИНСКОГО “Мюнхенский дневник”. Макушинский, всегда отличавшийся умением превратить обыденность в простоту, читай: обладающий неким органом, способным к aistesis noeros, к умному чувству, со времен старых и совсем не поэтических (в современном “ослабленном” смысле) авторов, кажется, безнадежно утраченному, в настоящем цикле несколько изменяет, так мне думается, сам себе, публикуя нечто очень невнятное и многословное:
* * *
Бессонница оставляет тебя умирать
от жажды, не у ручья, скорее на берегу
очень соленого, мертвого, в общем, моря.
Ты бы и бросился в воду, заснул бы, если б
мог напиться, но напиться нечем. Песок
полыхает на солнце, в дрожанье зноя
жизнь проплывает бездарной фата-морганой.
Радует то, что таких фрагментов очень не много, зато собственно “макушинское” письмо представлено во всей его тесной красоте, столь же причастной вещам, сколько и неоплатоническому, пронизывающему вещи, единому:
* * *
Ничего прекраснее поезда, летящего в глубине
улицы — как внезапно он возникает
из-за домов, не успевающих удивиться.
Поверх всего и всему же наперерез,
ни с чем не соизмеримый, слишком
большой и быстрый в медленном мелком мире,
несется он, отменяя шаги и мысли
прохожих, отменяя машины, кафе, деревья,
сохраняя все это, в перевернутой глубине,
куда мы смотрим из его же окон, с другой
стороны бинокля, на миг, из другого времени. Весть
неизвестно откуда, из небывалых стран,
раскаты дальнего грома, Зевесов зов,
которому мы не верим, боимся поверить, разум,
упорствует, сомневаясь, но — вот он, вот он,
несомненный, как лучшие наши строки,
неотменяемый, как удачнейшие слова,
вот он, разбойным свистом сотрясающий виадук
и воздух над виадуком. Солнце лишь неподвижно.
Здесь же – ужасные стихи Наталии ЛИХТЕНФЕЛЬД, наподобие этого:
* * *
Если ты не понарошку
Полюбил меня, милашку,
Я тебе сварю картошку,
Я тебе зашью рубашку.
Если сделаешь подножку,
Я не дам тебе поблажку,
Я тебе зашью картошку,
Я тебе сварю рубашку.
Далее – ужасные стихи Инги ПИДЕВИЧ:
* * *
Ты пришёл в мой самый чёрный час,
Жизни свет тогда дрожал и гас.
Ты помог мне в бедах устоять,
Прочный мир любви для нас создать.
Рыцарь, заглянувший в жёсткий век,
Светлый, чуть наивный человек.
В этом же “Крещатике” – Феликс ЧЕЧИК, “Математический романс”. Действительно, подборка – одна расхожая “поэтическая” переменная, правда, с известными “переменными” исключениями:
* * *
стал как новый лист кленовый
после дождичка в четверг
летним полднем на садово-
кудринской где мокрый сквер
сладко вздрагивал от грома
и от радости в груди
как дитя среди содома
и гоморры посреди
В.Т.