Опубликовано в журнале Сибирские огни, номер 4, 2009
Огрызко В. Кто сегодня делает литературу в России? Современные русские писатели. — М.: Литературная Россия, 2008.
На самом деле у этой книги много авторов, в соавторстве с которыми (С. Шаргунов, Д. Данилов, В. Курицын, Л. Данилкин, Л. Новикова, В. Пустовая и т.д.) Вячеслав Огрызко и создал ее. Потому она не просто “писательский” словарь, справочник, а нечто иное, непривычное.
Самая главная ересь этого нетипичного словаря — включение в списочный состав людей от литературы далеких, дилетантов (М. Арбатова, П. Астахов, М. Барщевский) или тех, кто больше известен своей сценической или эстрадной деятельностью (Земфира, К. Кинчев, А. Макаревич, Р. Литвинова, Ю. Шевчук; И. Вырыпаев, М. Угаров, М. Розовский). Среди собственно литераторов системы в словнике тоже не наблюдается: рядом с именитыми и “справочными” Ю. Алешковским, В. Боковым, А. Гладилиным встречаются совсем юные, как, например, К. Букша или А. Русс, или практически неизвестные А. Гиваргизов или Ю. Клавдиев. И если вместе с Н. Коржавиным и В. Костровым стоят И. Кочергин и М. Курочкин, то это значит, что у автора книги свои критерии отбора. Вернее, только один — способность писателя каким-то образом влиять на литературное сегодня. Возраст, известность, политические взгляды, бумажное или небумажное (театр, ТВ, эстрада) оформление текста здесь не важны.
Видно, эпоха такая, что литература сейчас не пишется, а “делается”. Да и как иначе можно ухватить это ускользающее литературное “сегодня”, если не языком свежей газеты? Потому-то так много в книге писателей с шатким мировоззрением и столь же шатким эстетическим кредо. В. Огрызко, избегающий прямых и окончательных оценок, симпатизирует таким неуравновешенным авторам, охотно вдаваясь в подробности их не слишком-то сложной и долгой писательской жизни. Какая уж тут сложность, если, например, “особенность прозы Ирины Денежкиной — частое использование ненормативной лексики”. Результат — “никакого творческого развития не видно”, “девочка не знает, о чем ей писать” (С. Шаргунов).
Владимир Козлов — из той же породы “примитивистов-пофигистов”. Много ли ума надо, чтобы описывать в очередном романе “марки пива, сигарет, газет”, все эти “бренды”, вытесняющие людей. То же самое и с С. Минаевым, автором коммерчески успешного романа “Духless”. В. Огрызко сталкивает мнения “за” и “против”, заранее зная, что не в этой борьбе “плюсов” и “минусов” дело. Главное сделано: тираж в год выхода книги (2006) — 200 тысяч, и статус “модного” романа.
Двусмысленность заглавного глагола автора книги, похоже, не смущает, а ведь в нем очевидна жаргонная составляющая. Это когда один хулиган хвастается другому: я сделал его. Так или иначе, но таких лит. хулиганов-“делальщиков” в книге немало. Это и Вера Павлова, которая своим творчеством создала себе репутацию “гинекологической” поэтессы, хотя защитники придумывают замысловатые аргументы в ее оправдание, вроде принадлежности к “конкретистской традиции” (Д. Давыдов). “Впрочем, — успокаивает нас автор книги, — сейчас из ее стихов практически исчез мат”. Это и Алина Витухновская, “героиня наркоскандалов”, о которой, однако, любят высоколобо рассуждать на ученом слэнге: “экзистенциальное мужество держать стиль” (С. Шаргунов), “метафизическая мобилизация в словесном метаармагеддоне” (К. Кедров) и проч. Это и Евгений Клюев, чья давняя и верная служба абсурду описывается его приверженцами со вкусом почти гастрономическим: “Для бессмыслицы, нонсенса и фантасмагории Клюев находит изобретательный и вкусный гарнир” (А. Смирнов).
Как бы ни были “вкусны”” чернушники и абсурдисты, находится в книге место и для традиционных, “скучных” писателей. Таков Алексей Варламов. Итогом весьма солидной для справочника статьи о нем стала констатация того, что “писатель до сих пор продолжает во всем чересчур осторожничать”. Отсюда и “занудные морализаторские повести”, и “скучная биографическая проза”, и “дешевый мелодраматический триллер”. Зачем тогда, спрашивается, так много места уделять этому заведомо неинтересному писателю? Неужто только ради расплывчатой веры в светлое будущее писателя? Наверное, все-таки В. Огрызко “не нашел в себе сил остановиться”, подобно А. Варламову в его книге о Г. Распутине.
Скорее же всего, “скучный” писатель есть более сложная загадка, чем эпатажный, броский, авангардистский. Вот с Андреем Дмитриевым, как будто бы, все ясно: его “качественные тексты” — результат “обращения к литературной традиции” сквозь призму изрядной филологичности. Но почему-то у этого явного зануды неплохо получаются и произведения “злободневные”, его читает, хвалит и включает в список “ста ведущих отечественных писателей” сам В. Курицын. А вот поди ж ты, прозаик, пишущий нормативные тексты, “качественным” русским языком все равно считается “скучным”, “филологичным”. Понятно, почему: не матерится, не ерничает, не гламурничает.
Есть, правда, в книге и точные, трезвые оценки тех писателей, которых “скучными” назвать язык не поворачивается. Таков замечательный очерк об Инне Лиснянской. Без долгих вступлений В. Огрызко выражает свое к ней отношение: “Не скрою: я очень ценю стихи Лиснянской за их классическую простоту, но главное — за чувства”. Рассказ о жизни и творчестве поэтессы, ее невольном участии в скандале вокруг альманаха “Метрополь” венчает главный поступок ее жизни — отказ эмигрировать. Это вызвало уважение даже такого корифея, как И. Бродский, назвавшего ее “совершенно замечательным лириком”. С тех пор ее хвалили С. Рассадин, Т. Бек, А. Солженицын, удостоивший И. Лиснянскую престижной премией своего имени. Столь же непринужденно читается и очерк об Олеге Зоберне. Оказывается, гордости нашей молодой литературы “нравилось скитаться по монастырям”. Отчего его странническая проза, видимо, так “остраннилась”, что ее называют то “реализмом символическим” (В. Пустовая), то сравнивают с “ранним Пелевиным” (Л. Пирогов). Другие же, считает В. Огрызко, пока “осторожничают”: О. Зоберну “недостает серьезности и ответственности темы” (Е. Ермолин).
Не так ли и этой, во многом странной книге — полусправочной, полуаналитической — недостает “серьезности” и отчетливости? Для такой пестрой компании писателей, поэтов, музыкантов, драматургов, шоуменов найти общий стержень невозможно, кроме многозначного “делают литературу”. Можно, правда, постараться извлечь хоть что-то из сосуществования в книге двух таких антагонистов, как “либерал” В. Курицын и “почвенница” К. Кокшенева. Оба критики, поэтому должны более ясно, чем художники слова, позиционировать себя в литературе. Собственно, Вячеслав Курицын как был глашатаем постмодернизма, так и остался. Пусть и “последним”. Он не хочет меняться — “судя по всему, уже перестал чувствовать время”, заключает В. Огрызко — значит, слишком дорожит своим п-мом. У этой упертости есть ведь и свой плюс: тем самым В. Курицын во всей своей нагой красе показывает прелести этого отвязного лит. течения, хваля и пестуя “горизонтальную культуру — без сверхзадач и иерархий”, идеалом которой является “сетература”, то есть “полный пшик” (М. Эдельштейн). То же самое и с его провальной прозой. И только сетевой дневник “Курицын-weekly” “цепляет”.
Упрек В. Огрызко В. Курицыну — “не меняется” — слишком мягок по сравнению с главной его претензией к Капитолине Кокшеневой: “Не приемлет принципа равенства в культуре”. На подмогу себе автор книги привлекает одного из “своих”, авторов “Литературной России”: К. Кокшенева не понимает, что “профанация сакрального… всего лишь один из этапов развития общественной мысли” (Е. Мурашова). Но разве нельзя согласиться с более компетентным и трезвым мнением К. Кокшеневой, что в литературе и культуре должны быть “табу, которые существовали многие столетия”, что “запретные темы должны существовать для того, чтобы понять человека, а не для того, чтобы унизить высокое и сверхподлинное”. Мнение “сверхправильное”, но почему-то оказывается приложимым только к таким бесцветным писателям, как А. Потемкин. И в констатации этого печального факта В. Огрызко, разумеется, прав. Здесь кроется большая-пребольшая проблема. Разрешить ее очень трудно. И потому В. Огрызко увлеченно, обильно, длинно и в самых разных местах цитирует не К. Кокшеневу, а именно В. Курицына, его острые “викли”. Пока что в критике “рулят” стареющие постмодернисты, и с этим ничего не поделаешь.
А что же сам В. Огрызко? Если в оценках творчества писателей он немногословен, то рассказывая об их лит. поведении, нравах лит. столицы в целом (премии, скандалы, разводы) он на слова не скупится. И, в отличие от А. Варламова, бесстрашен. Без оглядки на звания, громкие имена, заслуги он обвиняет, например, известного критика Владимира Гусева в графомании, вскрывает “грустные” факты превращения возглавляемой им некогда Московской писательской организации в “своего рода клуб друзей” родного ему Литинститута и потакания подхалимству. Целая эпопея с отрицательным героем в главной роли дана в огромном очерке об Александре Межирове. В. Огрызко любит огорошивать читателя уже в дебюте: “Поэта сгубила фальшь и трусость”. В рассказе о последующих перипетиях судьбы поэта, когда он, как правило, был не на высоте, В. Огрызко берет в союзники авторитетных свидетелей вроде Д. Самойлова: “Нет человека отвратительней Межирова”. И даже в Америку, добивает он старого поэта, тот не уехал, а сбежал в страхе “перед возможными погромами”.
Хватает грешков и в биографии Владимира Карпова, с которой все было более-менее нормально до 1982 года. Именно тогда он, использовав свои связи в Кремле, стал главным редактором “Нового мира”, превратив его в “уродливую копию армейских изданий”. После недолгого пребывания главой СП СССР, он обнаружил в себе другие несимпатичные качества: занял квартиру застрелившегося министра внутренних дел Щелокова (“к чему ему понадобились лишние пересуды обывателей?”), а свою знаменитую книгу “Генералиссимус” “обильно разбавил клубничкой” (“дала неплохой коммерческий эффект”).
Весьма сведущим показал себя В. Огрызко и в такой деликатной сфере, как семейная и личная жизнь героев его книги. Женам Андрея Макаревича, например, посвящена едва ли не треть немалого очерка о нем. Дан подробный и поименный список мужей Ренаты Литвиновой, включая свежий скандал с разводом. При этом чем меньше человек значит в литературе, тем подробнее говорится о его внелитературной жизни. О Марии Арбатовой так и написано: она “как писательница никакая”. Зато о ее мужьях рассказано еще больше, чем в других очерках.
Таким образом, книгу В. Огрызко надо признать впечатляющим опытом создания газеты, справочника и путеводителя по тайнам окололитературной и семейной жизни в “одном флаконе”. Благодаря нравоописательным очеркам автора книги нестоличный читатель теперь может узнать в общих и необщих чертах о том, как литературу не пишут, а делают. То есть лишают “скуки” и “занудства” путем “профанации сакрального”. И нечего беспокоиться — это всего лишь этап “в развитии общественной мысли”. Мысли, в которой все меньше нуждается наша избалованная литература.
Владимир Яранцев